Энциклопедия. Сост. Д. Десятерик. Екатеринбург: Ультра.Культура, 2005. 240 с. Тираж 3000 экз.
Не знаю, понравилась бы такая книга Ленину, но цитата из него прямо-таки напрашивается. Перед нами очень своевременная книга.
И в самом деле, российское общество, привычно отвергающее коммунизм, но все более остро страдающее детской болезнью левизны, нуждается в культурно-политической азбуке, освоив которую можно будет научиться отличать “Ситуационистский интернационал” от сюрреалистов, а байкеров от гопников.
Персонажи и образы радикальной культуры Запада предстают перед нами во всем своем многообразии и оказываются в едином ряду с отечественными митьками, соц-артом и самиздатом. Создание такого единого контекста было давно необходимо, поскольку на протяжении первого постсоветского десятилетия общество продолжало мыслить старыми категориями, воспринимая “своё” и “западное” в качестве двух совершенно различных, непересекающихся реальностей даже там, где речь шла о весьма схожих, если не тождественных явлениях.
Подчинившиеся логике глобального капитализма, Россия и Украина сегодня вполне органично воспроизводят на своих просторах общемировые тенденции, не переставая, однако, демонстрировать и собственную специфику, порожденную уже не только и не столько “коммунистическим прошлым”, но и парадоксальным (двусмысленным, промежуточным) нашим положением в мировой системе.
Энциклопедия “Альтернативная культура” описывает целый круг разноплановых явлений, формально принадлежащих к разным сферам жизни. С одной стороны, тут политические движения и идеологии - анархизм, антиглобализм. С другой - практика повседневной жизни - автостоп, граффити, алкоголь. Здесь же мы находим эстетические направления, музыкальные стили и художественные группы. И это объединение не случайно, даже если в отдельных случаях классификация авторов может вызвать вопросы. У читателя энциклопедии создается представление о некоем культурно-политическом и культурно-социальном континууме. Ведь все виды описанной здесь “альтернативной культуры” объединяет негативное отношение к “мейнстриму” - к нормам буржуазно-бюрократического общества, к ценностям массового потребления, навязываемых масс-медиа, к свойственным этой системе критериям успеха, к господствующим представлениям о счастье, сводящимся к карьере и “удачным покупкам”.
Итак, альтернатива - это отказ либо вызов. А формы отказа, как и вызова, бывают самые многообразные, зависящие, в конце концов, только от нашей фантазии.
Составленную Дмитрием Десятериком энциклопедию интересно читать, приятно держать в руках: она богато иллюстрирована и хорошо издана. А статьи, написанные самим Десятериком, читаются как законченные и изящные эссе, имеющие, в сущности, и самостоятельную ценность. Это не просто справочник. Скорее авторы относятся к Энциклопедии так же, как и их предшественники XVIII века, когда каждый текст, созданный французскими просветителями, имел не только справочно-информационное, но и самостоятельное значение.
Другое дело, что, если мы будем серьезно воспринимать книгу “Альтернативная культура” в качестве энциклопедии, придется признать, что она страдает отрывочностью и неполнотой. Есть “зеленые”, но нет пацифистов, есть анархизм, но нет марксизма, троцкизма, неомарксизма (хотя все эти термины в тексте то и дело упоминаются). Когда авторы пишут о панках или марихуане, они склонны к историко-культурному или даже философскому анализу, но собственно теоретические понятия (такие как “революция”, “постмодернизм”), похоже, приводят их в состояние интеллектуального паралича. Статья “Постмодернизм” представляет собой бессмысленный набор случайных цитат, объединенных лишь употреблением этого слова. Автор (О. Сидор-Гибелинда) оправдывается тем, что избрал “вполне постмодернистский ход” (с. 137). Честное слово, я тоже не сторонник постмодернизма, но надо же проявить хоть малейшую снисходительность! Постмодернистские тексты часто бессвязны и алогичны, но ведь не любой бессвязный и алогичный текст является постмодернистским! Читатель, взявший в руки “энциклопедию”, имеет право ожидать хоть какой-то информации, не говоря уже об анализе.
С “Революцией” - не лучше. Это, быть может, самое слабое из эссе Десятерика, помещенное в книге. По существу, статья представляет собой субъективный пересказ романа Алена Роб-Грийе “Проект революции в Нью-Йорке”. Опять же, я ничего не имею против Роб-Грийе и французского “нового романа”, но почему именно он избран в качестве альфы и омеги всей революционной теории? Кстати, о самом “новом романе” статьи в книге нет, хотя есть “другая проза”, “новая искренность” и другие порождения кризиса отечественной словесности. И уж совсем непонятно, откуда в “Альтернативной культуре” появились “младоконсерваторы”. Даже если поверить, что издававшаяся ими газета “Консерватор” (2002-2003) стала более значимым явлением в нашей общественной мысли, чем десятки других проектов, статей в энциклопедии не удостоившихся, то уж к “альтернативной культуре” ее отнести никак невозможно1. Перед нами явление вполне “мейнстримное”, просто потерпевшее неудачу из-за того, что начальство отдало предпочтение другим проектам. Если всех отечественных идеологов, пытающихся предложить себя в консультанты высшим чиновникам, считать представителями “контркультуры”, то бедным панкам и хиппи в рамках такой “альтернативы” места не останется.
Опять же, если важнейшим критерием культурной альтернативности становится, в соответствии с собственными заявлениями авторов энциклопедии, противостояние миру “гламура” (Десятерик блестяще характеризует его как “лощеное острие неолиберального проекта” - с. 47), то как быть с Эдуардом Лимоновым, который с некоторых пор стал одним из центральных персонажей “гламурных” журналов?
Не свободна “Альтернативная культура” и от фактических ошибок. Так, например, антиглобалистское восстание в Сиэтле отнесено к 1996 году, в то время как оно произошло в 1999 году. Ошибка тем более досадная, учитывая, что речь идет о совсем недавних событиях. Хотя, быть может, мы имеем дело с обыкновенной опечаткой.
Надо сказать, что антиглобализму в энциклопедии вообще не повезло. То, что ему посвящено сразу две, причем идущие одна за другой статьи (“антиглобализм” и “альтермондиализм”), свидетельствует лишь о том, что путаница понятий, свойственная отечественной прессе, не преодолена и авторами энциклопедии.
Данная книга вообще дает нам очень хорошую картину того, какие явления западной “альтернативной сцены” освоены и осмыслены в России (если не массами, то хотя бы группами “продвинутой” молодой интеллигенции), а какие - нет. Все, что относится к “новым левым”, парижскому бунту 1968 года, да и вообще радикализму рубежа 1960 и 1970-х годов, становится хорошо знакомым и практически “своим”. Ги Дебор превращается почти в нашего соотечественника, а “Общество спектакля” явно сделалось настольной книгой критически мыслящих интеллектуалов. И в самом деле, кто лучше Дебора описал виртуальную диктатуру и симуляционную демократию, которые получили свое наиболее последовательное воплощение не на Западе, а именно в России 1990-х годов?
Зато явления, возникающие на наших глазах, рассматриваются как будто из прошлого, через призму идей и понятий 1960-х. Культура западноевропейских “новых левых” стала мощным российским мифом, к которому возвращаются снова и снова за отсутствием собственных побед или хотя бы мало-мальски весомых достижений. Потому фестиваль в Вудстоке (к которому ни авторы, ни читатели книги не имели никакого отношения) выглядит более реальным и конкретным, чем разворачивавшиеся всего несколько лет назад баррикадные бои антиглобалистов в Сиэтле, Праге и Генуе (где, кстати, участвовали российские, белорусские и украинские активисты).
Любопытно, что авторы, постоянно провозглашающие в качестве принципа тотальное недоверие к буржуазным масс-медиа, оказываются крайне зависимы от них, как только речь заходит о чем-то лежащем за пределами их непосредственного опыта. Они пишут про “дни хаоса”, которые устраивают антиглобалисты во время саммитов, про форумы, представляющие собой “праздники непослушания”, про “ребячество и отсутствие рамок”, про то, что нет иерархий, вождей, центральных комитетов и “прочих взрослых штучек” (с. 16). Короче, какая-то веселая игра политизированных тинэйджеров.
На самом деле конфронтационные протесты последний раз имели место в Генуе весной 2001 года. Кстати, они были очень тщательно организованы и координировались не хуже военных операций (планировалось движение колонн, их состав, цели их действий, прогнозировалась реакция полиции и т. д.). В Праге, например, штабную работу делали немцы - die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert…
А социальные форумы представляют собой бесконечную череду конференций и семинаров, подготовка которых требует многомесячной бюрократической работы. За кулисами разворачивается борьба группировок, пытающихся склонить форум на свою сторону, а порой и манипулировать его участниками.
В общем, нормальная политика со всеми своими теневыми сторонами.
Что касается идеологии антиглобалистов, то по этому вопросу читатель вряд ли извлечет из энциклопедии какую-то полезную информацию. Например, В. Задирака уверен, будто участники движения отрекаются от ярлыка “антиглобалистов”, поскольку считают, что “глобализация - процесс непреодолимый” (с. 13). А как же быть, например, с книгой ведущего идеолога движения Уолдена Белло, которая так и называется “Де-глобализация”? Если бы автор статьи удосужился почитать не рассуждения либеральных комментаторов в “мейнстримной прессе”, а книги К. Агитона, А. Каллиникоса, субкоманданте Маркоса и других радикалов (упоминаю лишь тех, кто переведен на русский язык), то обнаружил бы, что со словом “глобализация” проблема совершенно иного рода. Сам термин введен официальной пропагандой искусственно, чтобы заменить непопулярные слова “неолиберализм”, “капитализм” и т. д. Соответственно движение протестует не против непонятной и условной глобализации, а против вполне конкретных неолиберальных реформ и капиталистической системы в целом.
Вслед за “мейнстримными” масс-медиа, авторы энциклопедии уклоняются от анализа сил, позиций, противоречий в современном радикальном движении, ограничиваясь общими словами про “различия”. Разница лишь в том, что буржуазные публицисты издеваются над различиями в среде протестующих (то ли дело раньше, когда враги капитала ходили монолитными колоннами с портретами вождей), а поклонники “радикальной альтернативы” боготворят “различия”, не вникая ни в суть вопросов, ни в аргументы спорящих.
Проблема энциклопедии в конечном счете не в произвольном подборе тем или неточности отдельных фактов (как раз фактический материал в книге богатый и достоверный). Проблема в отсутствии теории, концептуального анализа - не случайно статья “Альтернатива”, которая должна дать общее определение совокупности культурных и политических феноменов, объединенных своей “альтернативностью”, - одна из самых коротких и невнятных.
На первый взгляд, все более или менее ясно: речь идет об альтернативе “мейнстриму”, иными словами, буржуазной культуре и бюрократическим нормам. Однако все-таки, в чем состоит альтернатива? Объединена ли она какими-то общими ценностями, неприятием ценностей официальной культуры или только тем, что все эти явления официальной культурой на данный момент по каким-то причинам отторгаются? Отсюда и размытость, подвижность границ между “мейнстримом” и “альтернативой”. Идеологи контркультуры постоянно сетуют, что “мейнстрим” поглощает, переваривает их идеи и начинания. Хотя, с другой стороны, время от времени он и “изрыгает” из себя течения, которые, будучи в прошлом вполне официальными, могут при известных условиях обрести ореол оппозиционности и альтернативности (чего стоит хотя бы нынешнее увлечение советскими плакатами 1930- 1950-х годов). То, что является “мейнстримом” в одном обществе, становится модной формой противостояния официозу в другом (сопоставим хотя бы китайский и французский маоизм 1970-х годов).
Исторически смысл альтернативы тоже меняется. В начале ХХ века братья Бурлюки пытались сбросить Пушкина с корабля современности. Радикальная культура противостояла традиции высокого искусства. Однако та же классическая традиция к началу XXI века сама по себе становится все более маргинальной. Не отрицая ее значения в принципе, “мейнстрим” с помощью “гламурных” журналов и массового производства коммерческой продукции систематически профанирует и подрывает классическую культуру. Можно сказать, что Пушкина все же опустили за борт, хотя и со всеми соответствующими почестями. В итоге поклонники поэзии Золотого века становятся не менее экзотической (а численно, возможно, меньшей) группой, нежели толкинисты, растаманы и байкеры.
Общий пафос противостояния “мейнстриму” закрывает ключевой вопрос: что перед нами - альтернатива буржуазной культуре или альтернатива в рамках буржуазной культуры? На самом деле имеет место и то и другое. Более того, зачастую вопрос остается непроясненным и незаданным для самих участников процесса, а потому и их собственные стремления, стратегии поведения и методы действия оказываются противоречивыми, двусмысленными, непоследовательными и, в конечном счете, саморазрушающими.
Столкнувшись в начале ХХ века с первым взрывом “альтернативной культуры”, ортодоксальный марксизм характеризовал эти явления как различные формы “мелкобуржуазного бунта”. Понятное дело, слово “мелкобуржуазный” в лексиконе тогдашних социал-демократов было откровенно ругательным. Однако при более внимательном взгляде на проблему обнаруживаешь, что, независимо от эмоциональной окраски, формулировки “ортодоксальных марксистов” были совершенно логичны.
Особенностью мелкобуржуазного сознания является как раз противоречивость, неспособность доводить собственную мысль до логических выводов (что порой компенсируется утрированным радикализмом политических лозунгов). Эта противоречивость порождена самим социальным положением мелкого буржуа - в одном лице “труженика и собственника”, по Ленину, “маленького человека” русской литературы или просто социального Микки-Мауса, по Фромму. Кризис Welfare State (государства “всеобщего” благоденствия) породил на Западе и новый тип - образованного и материально почти благополучного люмпена, которого система не может успешно интегрировать (не хватает рабочих мест, нет перспектив роста), но не решается и окончательно “опустить”, предоставив собственной участи. Такое же противоречивое, мифологизированное и “мятущееся” сознание формируется у потерявшего опору советского интеллигента, превращенного неолиберальной реформой в образованного маргинала.
Взбунтовавшиеся дети Акакия Акакиевича требуют выдавать всем письмоводителям доброкачественные шинели. Им не нужны шинели для себя - им важен принцип! Это может быть бунт на коленях, а может быть самопожертвование героя-террориста. Образ нового мира остается размытым, ясно только, что в нем не должно быть места тем безобразиям буржуазно-бюрократического порядка, которые, собственно, и спровоцировали бунт.
Именно поэтому стиль оказывается важнее содержания, а ценностные различия между правыми и левыми критиками системы представляются не столь важными (знаменитый тезис о колебании мелкого буржуа от крайней реакционности к столь же отчаянной революционности был неоднократно доказан историей). Энциклопедия “Альтернативная культура”, кстати, вполне подтверждает этот вывод. Хотя сами авторы, безусловно, испытывают симпатию к левым и неприязнь к всевозможным ультраправым, фашизоидным, националистическим и расистским идеологиям, они не видят основания, с помощью которого они могли бы исключить все эти глубоко им отвратительные тенденции из общего поля “альтернативы”. Ведь на уровне стиля, форм поведения и даже социальной базы общие черты имеются. А духовный кризис постсоветского общества породил и вовсе “синтетические” явления вроде зюгановщины или национал-большевизма (по сути, такое же эклектическое сочетание черносотенного национализма, либерализма и сталинизма, только в радикально-молодежном исполнении). При этом и национал-большевизм, и зюгановщина действительно альтернативны, но не в том смысле, что они представляют собой вызов сложившейся системе, а лишь в том, что они предлагают две версии “оппозиционной политики”, которые может использовать в тактических целях недовольная властью часть элиты.
Безобразия буржуазного мира отнюдь не обязательно относятся к сущности системы - они могут быть всего лишь ее побочными и случайными проявлениями. Допустим, запрет на курение марихуаны может уйти в прошлое так же, как “сухой закон” и сексуальный “строгий режим” в пуританской Америке, но общество, порождающее подобные запреты, останется стоять на прежнем экономическом и социальном фундаменте.
Мелкобуржуазный радикал - несомненно, ярый враг системы, но удары свои он направляет, как правило, не против ее основных столпов. Фундаментальные основы системы, режим частной собственности и корпоративного предпринимательства он почти никогда не атакует - либо оттого, что второстепенные проблемы (вроде запрета на курение марихуаны) занимают его гораздо больше, либо потому, что, прекрасно отдавая себе отчет в том, на чем основана ненавистная ему система, он не видит в себе (и в окружающем мире) силы, способной его изменить.
Крайним выражением подобного образа мысли уже в наше время становится постмодернизм, заявивший, что все противоречия системы равноценны, что вопрос о равенстве числа женских и мужских туалетов в здании британского парламента имеет, в сущности, такое же важное значение, как и эксплуатация рабочих или долги стран третьего мира.
Разумеется, постмодернизм, будучи откровенной и наглой формой примирения с действительностью, был быстро исключен из мира “альтернативной культуры”. Однако он, вне всякого сомнения, был ее логическим результатом, продуктом бунта 1960-х годов (и итогом его вырождения). Он лишь выявил в предельно гротескной форме общую проблему.
Альтернативная культура и соответствующие ей политические движения ведут постоянно только тактические битвы, не имея шансов на успех (поскольку эффективность тактической борьбы зависит от того, насколько она работает на решение общих стратегических задач, которые по определению не ставятся).
Возникают “тактические медиа” - без стратегической задачи. Отказ от борьбы за власть оборачивается готовностью оставаться в гетто и, главное, бессилием помочь большинству, для которого в этих гетто места физически нет. А индивидуальные представители гетто с удовольствием покидают его пределы, чтобы переселиться на страницы “гламурных” журналов, а то и в министерские кабинеты, подобно деятелям немецкой “зеленой” партии. Мир изменить все равно нельзя. Значит, можно изменить лишь жизнь для себя. Способы бывают разные. Можно уйти в сквот, а можно самому стать начальником. Между первым и вторым решением разница не так велика, как кажется.
Быть “вне системы” не значит “против”. С таким же успехом “внесистемное” бытие может быть и жестким противостоянием, и мирным сосуществованием. Либеральный капитализм признает привилегию инакомыслия, другое дело, что она доступна лишь избранным. Интегрированные радикалы становятся одним из элементов (а может быть, и столпов?) системы2.
“Альтернативная культура” создает собственный закрытый мир, точнее, миры. Каждый из них самодостаточен. Замыкаясь в них, их обитатель уже не слишком воспринимает окружающее пространство. Он полон иллюзий относительно всеобщего значения своей жизненной практики. Так, например, авторы энциклопедии совершенно искренне убеждены, что марихуану курят все “повально и поголовно до (а многие иногда и после) 40 лет” (с. 93) или что движение хиппи в начале 1990-х годов включало в себя “почти всю более-менее мыслящую советскую молодежь” (с. 213).
Человек, живущий по правилам “альтернативного мира”, уже настолько не интересуется пошлыми и банальными двуногими существами, которые стригут волосы и пьют водку, что попросту не замечает их или отказывает им в праве на разумность. Таким образом, неприязнь к буржуазной пошлости плавно переходит в квазиаристократическое презрение к тем людям (огромному большинству), что обречены жить по законам системы.
“Альтернативщик” уже свободен, даже если для мира в целом система отрицаемых им запретов сохраняется неколебимо. Вопреки Ленину, он живет в обществе, стараясь, по возможности, быть свободным от общества. Но какой ценой? Большая часть его энергии уходит на то, чтобы защищать свое пространство от вторжений “мейнстрима”. Внешний мир остается предоставлен сам себе3.
Поведение такого радикала соответствует логике старого анекдота. Почему аист стоит на одной ноге? Потому что если он и ее поднимет, то упадет.
Там, где возможность стоять на двух ногах априорно отвергается, есть лишь альтернатива - стоять на одной ноге или падать. Иными словами, сопротивляться буржуазному миру или подчиниться ему. Вопрос об изменении мира не стоит.
Итогом таких битв неизменно оказывается поражение. Причем лучшим вариантом становится поражение непосредственное, когда борец героически погибает, часто в прямом смысле, растоптанный системой. Куда худшим результатом оказываются победы “альтернативной культуры”, в конечном счете срабатывающие на усиление той самой буржуазной системы, против которой так яростно боролись. Рок-музыка поглощается индустрией телевидения, сексуальная революция наполняет своей энергией коммерческую рекламу, а порнография делается бизнесом со своими транснациональными концернами и финансовыми потоками.
Капиталистическая система, способная каждый раз поглотить и даже использовать в своих целях разрушительный потенциал бунта, выглядит мифическим всесильным чудовищем. Миссия “альтернативной культуры” заведомо невыполнима, враг - непобедим. Со времен Камю ключевым мифом левых становится Сизиф, героически продолжающий свое бессмысленное дело. Но с некоторых пор камень уже не скатывается с горы. Это расточительство, которое рациональная капиталистическая система позволить себе не может.
У современного Сизифа на вершине каждый раз отбирают камень. А из доставленных на вершину булыжников строится новое крыло старой тюрьмы. Правила игры определяют те, кто занимают стратегические “господствующие высоты”. Иными словами, те, у кого в руках экономическая и политическая власть. Может, дело не в камне, а в горе? Иными словами, в социально-экономических структурах, которые могут и должны быть изменены сознательным политическим действием.
После каждого поражения бунт начинается снова. Он имманентен капитализму и постоянно меняет свою форму по мере развития буржуазного общества. В конечном счете именно противоречивость мелкобуржуазного сознания несет в себе мощный творческий потенциал. “Мятущееся сознание” крайне плодотворно. Материал, из которого получается плохая политика, порождает великолепную культуру. Было бы очень скучно, если бы вместо Театра Жестокости Антонена Арто, сюрреализма, “нового романа” и фильмов арт-хауса мы бы имели лишь бесконечный поток идеологически безупречных социально-критических произведений в стиле живописи “передвижников” или прозы позднего Диккенса и раннего Горького.
И все же не случайно, что, как подметил Набоков, великие революционеры по большей части оказывались людьми вполне консервативных эстетических взглядов. Радикальный вызов системе становится эффективен лишь тогда, когда роли меняются. Альтернатива должна сама стать новым “мейнстримом”, вобрать в себя формально признаваемую капиталистическим миром культурную традицию, одновременно разлагая и разрушая коммерческую “массовую культуру”. С появлением общей цели и общего смысла тактика обретает стратегию, мятеж, закончившийся удачей, получает право на новое название.
Подобный переворот происходит только в процессе социальной революции. Это единственное, чего система не может переварить.
Утопия?
Возможно.
Но следует помнить, что капитализм не всесилен и не бессмертен. Не исключено, что он погибнет довольно скоро, может быть, даже при жизни нынешнего поколения. Вопрос лишь в том, погибнет он сам по себе или вместе с человеческой цивилизацией. Пока последний вариант представляется наиболее вероятным.
Примечания:
1 Своеобразная интеллектуальная ловушка, в которую попадаются многие исследователи и представители альтернативной культуры, состоит в том, что “мейнстирим” представляется чем-то единообразным, а если внутри него и есть различия, то они “мнимые”, “чисто внешние” и т. д. На самом деле это не так. Буржуазная культура всегда существует одновременно в нескольких вариантах. Даже советский официоз допускал внутри себя некоторые различия.
2 Подъем “альтернативной культуры” в 1960-е годы был связан с очевидным вырождением “классической левой”, будь то социал-демократы или коммунисты. С тех пор вырождение старых партий стало еще более очевидным, приняв уже совершенно гротескные формы. Однако политические проекты альтернативного радикализма оказались еще менее успешными. Для того чтобы окончательно интегрировать партии и организации, порожденные рабочим движением, европейской буржуазии потребовалось около столетия, да и то нельзя говорить об окончательном успехе. А вот “зеленые” партии были “переварены” системой за какие-то 15-20 лет. Более того, несложно заметить, что эффективность “альтернативной культуры” строго пропорциональна эффективности “традиционных” левых партий, опирающихся на рабочее движение. Пока на сцене была революционная социал-демократия, в политике было место и для массовых анархистских течений. Реформистские левые правительства 1960-х годов сосуществуют с “новыми левыми”. А крушение коммунизма и моральный крах социал-демократии сопровождался столь же массовой капитуляцией радикалов. Не добившись своих идеологических целей, старое рабочее движение все же смогло создать социальное государство. Потеря этих завоеваний в 1980-1990-е годы обернулась жизненной катастрофой для арифметического большинства человечества.
3 Разумеется, в рамках самой “альтернативной культуры” далеко не всегда наблюдается подобное самодовольство. Инстинктивные поиски выхода из политического тупика и расширения “социальной базы” повторяются на всем протяжении ее истории. Именно такой смысл имел символический “пролетаризм” новых левых, которые, будучи исключительно молодежно-интеллигентским движением, обожали говорить о “рабочей автономии”, “пролетарской демократии” и т. п. Антиглобализм тоже может рассматриваться как (не во всем удачная) попытка преодоления “альтернативности”, когда радикальные группы вышли из своих гетто и обратились к массам, а заодно - и друг к другу.
Опубликовано в журнале: «Критическая Масса» 2005, №1