Одобрение власти в целом сталкивается со столь же резким и постоянным неодобрением большей части конкретных действий правительства, что и составляет своеобразный парадокс русского авторитаризма.

Столетие сборника «Вехи» в нынешнем году отмечали не особенно пышно, но основательно и долго. Коллективное выступление группы либеральных интеллектуалов, перешедших на охранительные позиции под влиянием русской революции, век спустя превратилось в повод для затяжной дискуссии об интеллигенции вообще, о государстве вообще, о либерализме в принципе и о русском либерализме в особенности.

В 1909 году, когда появились «Вехи», их публикация была встречена воплем возмущения и негодования. Были даже изданы ответные, антивеховские сборники - и либералами, и народниками. Марксисты, напротив, ликовали: вот она, либеральная интеллигенция, показала себя во всей красе, сбросила маску. Напротив, консервативно-охранительный лагерь особого восторга не испытывал, в лучшем случае - злорадство. Ведь, по существу, люди, написавшие «Вехи», признались в своем полном интеллектуальном и политическом банкротстве, заявили, что отрекаются от собственных слов, мыслей и поступков. А главное, мотивировали свое отречение не тем, что осознали неправоту своих идей, а тем, что при виде народа, при столкновении с демократией в ее реальном, а не теоретическом воплощении им стало противно и страшно.

Такие люди действительно не вызывают уважения, а потому, например, Николай Бердяев, наиболее значительная в интеллектуальном плане фигура «Вех», в последующих своих публикациях от коллег по сборнику дистанцировался, а в эмиграции и вовсе стал всем напоминать, что никогда не отказывался от левых взглядов и призывал понять не только ложь, но и правду «русского коммунизма».

Это, впрочем, история. И к нынешней дискуссии о «Вехах» отношения имеющая весьма мало - по очень простой причине. В юбилейных публикациях, за редкими исключениями (например, статья Аллы Глинчиковой в «Литературной газете»), никаких иных взглядов, кроме «веховских», и не представлено. Создается впечатление, что «Вехи» победили полностью, вся пишущая и думающая публика дружно перешла на их позиции, и споры идут только по поводу нюансов и оттенков.

Понятное дело, консерваторы используют юбилей «Вех» как очередной повод пнуть либералов, показав их внутреннюю несостоятельность и враждебность собственной стране. И в самом деле, сознание российского либерала сто лет спустя осталось глубоко «веховским». Принимая западный демократический идеал, он одновременно недоволен собственным народом, осуждает его, возмущается им. Страна у нас неправильная, население не соответствует европейским стандартам. И, ясное дело, такому населению власть в руки давать нельзя ни в коем случае - оставь их на минуту без присмотра, и всё национализируют, восстановят тоталитарный порядок и втопчут в грязь «общечеловеческие ценности». Главного политического вывода, который делали авторы «Вех», нынешняя либеральная публицистика, однако, не делает. С точки зрения «веховских» идеологов, признание принципиальной некачественности собственной страны и народа означало поддержку авторитарного государства, которое держит эту страну под контролем и не дает народу проявить в полной мере свои отвратительные наклонности. С точки зрения либералов современных, государство надо всячески раскачивать и ослаблять, поскольку в нем воплощены как раз те негативные стороны культуры и истории России, против которых они выступают. Иными словами, либералы, как бы ни жаловались они на авторитарные порядки, на самом деле в глубине души считают государство соответствующим духу и настроению народа, то есть… демократическим. И именно поэтому против него и выступают. Формальные претензии к процедурам власти, нарушающим конкретные гражданские права, оборачиваются глубокой уверенностью в том, что власть примерно одно и то же, что и народ - тем и плоха.

Отличие «Вех» от либеральной публицистики нашего времени в том, что первые писали свои тексты, опираясь на опыт реального общественного подъема Русской революции 1905 года, тогда как нынешние либералы в личном опыте с массовым народным протестом не сталкивались, зато сохраняют некую метафизическую коллективную память о революции 1917 года как воплощенном зле и кошмаре истории. Нынешнее государство ими воспринимается как досадная помеха на пути к собственной власти и публичной самореализации, а то, что (по их же собственной логике) авторитарные порядки необходимы для защиты частной собственности, они, конечно, сознают, но это сейчас не главное.

Напротив, консерваторы радостно уличают либералов в непоследовательности и ставят все закономерные «точки над i». Либералы, несмотря на демократическую риторику, не признают сути демократии, они враждебны отечественной традиции, им отвратителен собственный народ, они, порицая государство, нападают на большинство населения, его культуру, традиции и выбор. В общем, они противопоставляют себя не власти, а стране, потому и проигрывают.

Позиция консерваторов гораздо более последовательна и убедительна, но в ней есть одна особенность, лишающая смысла всю дискуссию. Ссылаясь на культуру, народ, традицию, они даже теоретически не допускают мысли, что у пресловутого «народа» могут быть какие-то собственные традиции и какая-то собственная культура отдельно от государства, что он как-то сам по себе может иметь историю и что развитие общества может иметь какую-то самостоятельную логику и смысл. Ну, а мысль о том, что общество может противостоять государству или хотя бы нуждаться в защите от него, вообще относится к области подрывных идей. Консерваторы были бы готовы солидаризироваться с Маргарет Тэтчер, заявившей, что никакого общества не существует. Правда, они вряд ли поддержали бы вторую часть этого тезиса - есть только отдельные люди. Эти отдельные люди тоже никакой самостоятельной ценности не представляют. Есть только государство, а в нем - начальники и подчиненные. Либералы же - это такие начальники-неудачники, которым не хочется добросовестно выполнять роль подчиненных.

Сто лет назад полемика авторов «Вех» была направлена против революционной и народнической традиции, которая тогда была среди интеллигенции господствующей (повлияв даже на либеральную ее часть), а сегодня в «приличном обществе» просто не представленной. Неприятие государства народниками основывалось на глубокой уверенности в демократической самодостаточности общества, которое должно быть не подавлено, а освобождено. Ему надо не навязывать «европейские ценности» или наоборот, держать в оковах навязанной сверху «официальной народности», а давать возможность развиваться самостоятельно. Стихийное сопротивление масс капитализму и рынку, вызывавшее ужас и недоумение либеральных идеологов, - это выражение законной и демократической воли, которая имеет право на осуществление.

Авторитаризм порожден несовпадением целей власти и общества - в противном случае любую меру можно было проводить при всеобщей поддержке и одобрении. Однако такой поддержки нет, даже если власть сама по себе, в целом, в ее державном и монархическом воплощении, массами принимается и почитается чем-то вполне естественным. Одобрение власти в целом сталкивается со столь же резким и постоянным неодобрением большей части конкретных действий правительства, что и составляет своеобразный парадокс русского авторитаризма, парадокс, периодически взрывающийся провальными политическими реформами, неудачными попытками «оттепели» и революциями, отнюдь не «оранжевыми».

Этот практический опыт привел авторов «Вех» к выводу о необходимости принципиального единства с консерваторами ради противостояния с народом. А консерваторам напомнил, что общество и народ все-таки существуют и вполне могут сказать свое собственное слово независимо от воли и настроений начальства. И то и другое оказалось крайне неприятным и неожиданным, но вполне неизбежным итогом массового демократического подъема.

У современных российских идеологов любого окраса подобного опыта пока не было. А потому можно спокойно продолжать спор о том, соответствует ли государственный гнет эстетическим предпочтениям интеллектуальной элиты.