В Москве меня подстерегал приятный сюрприз. Словно запоздалый подарок от Деда Мороза, он был преподнесен тогда, когда я и не думала надеяться на перемены к лучшему. Мы вернулись шестого февраля – в последний день студенческих каникул, – и Антона тут же засосал учебный процесс, временно он перестал даже ходить на пантомиму. Я довольно мучительно пережила первые несколько дней одиночества и от тоски раньше назначенного срока позвонила своему работодателю: вдруг у него найдется для меня какое-нибудь внеплановое дело? Вместо ожидаемого: «Извини, сейчас – ничего» – я вдруг услышала: «Хорошо, что позвонила, ты как раз нужна», – и рысью помчалась по привычному адресу.

Я никогда особенно не вникала в то, чем занимался Виктор – вроде бы поставками спортивного инвентаря, – но, как выяснилось, он уже много месяцев работал над открытием собственного спортклуба. Время для этого было выбрано исключительно удачное: Советский Союз уже несколько лет как перестал существовать, период бешеной инфляции и пустых прилавков завершился, и дикий (а вместе с тем по-дикарски красивый) капитализм медленно, но верно набирал обороты. Новые русские все чаще становились героями анекдотов, а стало быть, занимали полноправные позиции в обществе. В угоду этому социальному классу и работало множество фирм, справедливо рассудивших, что лучше стричь небольшую, но крайне мохнатую группу овечек, чем пытаться обкорнать огромное голое стадо. Виктор, мой работодатель, был в этом отношении не оригинален; его своеобразие проявилось лишь в способе стрижки. Вместо того чтобы усадить овец в еще один ресторан или еще один салон красоты, он давал им возможность побегать по травке и поиграть в войнушку. Взрослым дядям предлагалось надеть шлемы с бронежилетами и пострелять друг в друга шарами с краской. Эта забава называлась «пейнтбол» и в то время была еще полной новинкой. А мне предлагалось стать в открывшемся клубе секретарем на телефоне – давать информацию и принимать заказы.

О таком повороте судьбы я, конечно же, и не задумывалась (моей путеводной звездой все еще оставалось поступление на журфак), но свернула на новую дорогу с радостью. Первым, что меня обрадовало, были уговоры Виктора: «Что тут раздумывать? Ты нам подходишь по всем статьям: характер вежливый, язык хорошо подвешен, голос приятный». Во второй раз я обрадовалась, придя оценить обстановку в офис: безупречная белизна стен и строгая серость оргтехники, вокруг – приятные деловитые люди. Все одеты настолько модно и стильно, что я стыдливо поеживалась в своей водолазке и джинсах. «Все путем! – ободрил меня Виктор, хлопая по плечу совершенно по-свойски. – Купишь себе костюмчик – вот аванс. Кстати, о зарплате…»

Это и стало третьей причиной. Услышав, сколько мне будут платить, Антон присвистнул и завистливо покачал головой. Зарплата была индексирована в долларах, стало быть, проблемы инфляции меня не касались. Налоги меня тоже не касались – зарплата выплачивалась вчерную. На радостях я позвонила маме, хотя разговаривала с ней совсем недавно, по приезде с турбазы.

– Мам, а я устроилась на работу.

– Доченька, у тебя хватает времени?

Я срочно применила обходной маневр.

– Ну, это работа по специальности: я пишу статьи для одного модного журнала; там очень прилично платят.

Я попросила маму не присылать мне больше денег, потому что теперь я прекрасно обеспечу себя сама. В ответ она какое-то время молчала в трубку. Это было не похоже на маму – обычно она разговаривала быстро, боясь, что я слишком трачусь на междугородные переговоры.

– Доченька, это очень кстати, – услышала я наконец неожиданно грустный голос.

– Что случилось?

– Я ушла с работы.

Я испытала настоящий шок, едва ли не такой же сильный, как потрясение от провала на экзамене. Мама, ушедшая с работы… Это так же не поддавалось пониманию, как мама, ушедшая из жизни.

– Почему???

– Уже месяц, как ушла… Я не хотела тебе говорить, расстраивать…

– Почему???

– Нам совсем ничего не платят. Точнее, платят все те же деньги, но это уже не деньги.

– И что ты сейчас делаешь?

– Пока ничего. Мне предлагали убираться в одном кафе. Может быть, и надо было согласиться…

– Нет! – закричала я так, что вошедший в лифт преподаватель шарахнулся в другой угол кабины.

В ужасе от услышанного я продолжала кричать и весь последующий разговор, но не смогла высказать ничего конструктивного (лишь пообещала маме высылать половину своей зарплаты, несмотря на ее категорический отказ). Мне трудно передать, насколько я была потрясена. Мама вне созданного ею библиотечного мира была настолько же нереальна, как белый медведь в пустыне. Жизнь разом показалась мне вывернутой наизнанку; я впервые осознала, что понятия, на которых покоится твое представление о действительности, способны обрушиваться в один миг.

Нет, мама еще вернется в библиотеку, вернется обязательно. Сдаст в аренду часть помещения или придумает что-нибудь еще коммерческое, но только не будет существовать в отрыве от единственно возможной для нее жизни. Я твердо внушила себе эту мысль и лишь после этого смогла успокоиться, а на следующий день приступить к работе.

На работу нужно было успеть к девяти часам, но первый за последнее время ранний подъем ничуть не напряг меня. Я даже чувствовала себя бодрее, чем когда-либо: вставать и приступать к делам вместе со всем остальным миром было как раз в моем характере. Все те месяцы, что я просыпалась ближе к одиннадцати и за окном меня встречал уже разгоревшийся день, я чувствовала, что что-то теряю. Сегодня же я не потеряла ни минуты: свои законные четверть часа занял быстрый завтрак и не менее законные короткие интервалы пришлись на туалет, прическу, косметику и одевание. Я на одном дыхании долетела до метро, вспоминая, что такое же чувство полета охватывало меня и полгода назад, когда я отправлялась знакомиться с Москвой. Теперь же Москва была почти моей, дело оставалось за малым…

В метро я влезла с трудом: был классический утренний час пик, и толпа рвалась через турникеты не менее яростно, чем вода – в пробитый борт корабля. Однако это не было способно испортить мне настроение – ведь меня поджидал давно обещанный мне успех, и вот я наконец-то иду на встречу с ним.

Дорога заняла едва ли не час. «По московским меркам – это норма», – невозмутимо прокомментировал Виктор, и я перестала сокрушаться своей нерасторопности. «Проходи, садись, вот твое рабочее место».

Моим рабочим местом были стул и телефон (стол приходилось делить еще с двумя напарницами). Еще мне выдали блокнот, где я начертила временную сетку работы клуба и куда записывала клиентов; позже этот блокнот сменил компьютер. Звонки поступали довольно часто – в паузах нам не удавалось даже поболтать, лишь переброситься парой слов. Но я была рада такой загрузке: чем еще заниматься на работе, как не работать? Мне было так приятно оказывать людям услуги и чувствовать себя нужной и полезной! (Кстати, это радостное чувство ни разу не посещало меня во время работы в библиотеке и в канцелярском киоске, наверное, потому, что я казалась себе лишь тупым механизмом для перетаскивания книг или для выдачи предметов за деньги.) Сняв трубку, я вежливо сообщала, объясняла, рассказывала, растолковывала, мне вежливо задавали вопросы и вежливо благодарили. Я была открыта для всего окружающего, и все окружающее было открыто для меня.

«Можно у вас где-нибудь на время игры оставить трехлетнего ребенка? А собаку? Нет, она вообще-то не кусается, разве что не в настроении будет… И ребенок спокойный, только боится чужих людей».

«Там есть где перекусить? Нет, я имею в виду не так перекусить, чтобы просто поесть, а чтобы посидеть по-человечески… Кстати, в нетрезвом состоянии играть не запрещается?»

«Девушка, а играть трудно? А несчастные случаи часто бывают? А с мобильным телефоном играть можно? На всякий случай – чтобы "скорую" вызвать…»

«Пуленепробиваемый жилет с собой привозить, или у вас прокат? Еще вопрос: я буду с телохранителями, нужно за них платить? Нет, играть они не будут – только бегать за мной…»

«Девушка, а как вас зовут?.. А что же я спрашиваю, если вас там все равно не будет?!»

Я действительно не присутствовала при игре, почти все время проводя в офисе, это был единственный минус новой работы. Правда, находиться в офисе, хорошо выглядеть и сознавать, что притягиваешь мужские взгляды, тоже было несказанно приятно, но… на меня слегка давили четыре стены. Я не покидала эти стены все рабочее время (обеды нам привозили в офис) и была бы счастлива расширить границы своей территории. Кроме того, к концу рабочего дня я ощутимо чувствовала, что засиделась, и сразу после пяти часов вечера сломя голову летела на пантомиму.

Конечно, я опаздывала, но мне удавалось урвать как минимум час занятий; я от всей души напрягала и растягивала мышцы. И каждый раз мне бывало так радостно вновь оказаться в своей старой компании, вновь ощутить себя причастной к студенческой жизни и словно бы за один день побывать в двух разных мирах и двух разных ипостасях.

Однако через неделю работы я начала тревожно думать, что ни до чего хорошего постоянное сидение меня не доведет – на последнем занятии пантомимой мне вдруг стало трудно выполнить совершенно рядовое упражнение. Встав на четвереньки, я должна была затем выпрямить одну ногу и сделать ею мах назад и в сторону. Сразу же вслед за махом я ощутила неприятное, тянущее чувство где-то сбоку внизу живота. Новый мах – и снова мышцы внутри растянулись так болезненно и неохотно, что я была вынуждена позорно сесть на пол и ждать, пока группа не перейдет к следующему движению.

Антон не мог не заметить этого. Когда после занятий мы вместе шли в мою комнату (уже не разделенные прежним смешным вопросительным знаком), он советовал мне использовать все свободное от звонков рабочее время на разминку. Я была благодарна за такой простой, но не пришедший мне в голову совет и теперь старалась как можно чаще вставать из-за стола. С улыбкой, призывая прочих сотрудников не обращать на меня внимание, я выполняла упражнения на голеностоп, повороты корпусом, наклоны. К счастью, мои спортивные наклонности никого не шокировали, наоборот, выгодно выделили меня из числа прочих девушек. Я немедленно получила кличку Джейн Фонда и комментарий Виктора: «Вот какой должна быть настоящая сотрудница спортивного клуба!»

Проблема была только в том, что неприятное тянущее чувство продолжало меня сопровождать – наклоны давались с трудом. А от касания левой рукой носка правой ноги пришлось отказаться сразу – что-то внутри меня сопротивлялось этому упражнению изо всех сил. И я начала подозревать разлад на женской половине своих внутренних органов; должно быть, виноваты были столь полюбившиеся мне Эльбрус и Чегет. Высокогорные холода, пронизывающие ветры… А вечной маминой тревогой было, чтобы я не застудилась «там»… Неужели горы действительно сыграли со мной злую шутку? Косвенное подтверждение этому виделось и в том, что мои месячные были просрочены уже на три недели. (Хотя в принципе такое случалось и раньше от резких перемен в моей жизни, например, по приезде в Москву.)

Тем не менее я начала волноваться. Пока еще волноваться не сильно; это волнение напоминало ранку, которая не беспокоит, пока ее случайно не заденешь. Но в ближайшие выходные, когда мы с Антоном гуляли по Воробьевым горам, она вновь дала о себе знать.

Была идеальная зимняя погода, лучшая, какую только можно себе представить в середине февраля: ясное яркое небо, мороз – не больше минус пяти, пушистый снег и полное безветрие. Горы были усеяны людьми, словно глыбы белого крема на торте, посыпанные шоколадной крошкой. Все катались, кто на чем мог: на лыжах, на санках, на корточках – по раскатанным ледяным дорожкам. Мы с Антоном выбрали самый простой способ: сели паровозиком прямо на лед, подоткнув под себя куртки, и с гиканьем тронулись вниз.

Я визжала, но не от страха, а веселья ради, Антон в ответ вопил «Держись!» и стискивал меня сквозь куртку с непреодолимой силой. С воплями и визгами мы долетели до конца дорожки и ткнулись ногами в снежную выбоину. Здесь нужно было тут же вскочить, чтобы на нас не налетели катящиеся сзади, Антон так и поступил, немедленно выпрыгнув из снежной колеи. А я не могла встать – такое странное ощущение расходилось по пояснице. Настоящей боли не было, но тем не менее каждый нерв был задет и давал о себе знать. Антон буквально выдернул меня из-под ног мчавшихся сзади людей и крепко прижал к себе, не давая упасть.

– Ты чего? – тряся меня за плечи, выкрикивал он. – Что случилось?

Я понятия не имела о том, что случилось. Но, с горечью глядя на заманчиво блестящие повсюду полосы льда, сознавала, что нашему катанию пришел конец.

Однако радость работы в офисе временно заглушала мои тревоги по поводу собственного здоровья. Наверное, впервые в жизни я чувствовала себя настоящим человеком среди настоящих людей – людей, у которых есть в жизни свое место. Пусть мое место было пока еще очень скромным, но оно существовало! Даже Антон, при всем моем уважении к нему, не мог этим похвастаться, он пока что лишь осматривался на местности, выбирая для себя путь.

Особенно счастливо я себя чувствовала тогда, когда наш коллектив собирался вместе для обеда, производя полное впечатление большой трудовой семьи: директор, пара менеджеров, маркетолог, бухгалтер и три секретарши (включая меня). Все мы существовали для того, чтобы давать людям возможность хорошо отдохнуть, все на свой страх и риск раскручивали непривычный для России бизнес, все были довольно молоды и потому чувствовали себя этакими brothers in arms – братьями по оружию. (Я недавно узнала это выражение на курсах английского и решила, что оно как нельзя больше подходит для описания отношений на фирме.)

Кроме сотрудников офиса, существовал еще целый ряд людей, организовывавших пейнтбол на местности: инструкторы, кладовщики, подсобные рабочие. Наш офис располагался на краю одного из больших московских парков, в нем и была огорожена сеткой территория для игры. Лишь через несколько недель работы я впервые увидела пейнтбол «живьем», и он произвел на меня такое же впечатление, как неожиданная химическая реакция – на юного лаборанта. На джипах и «мерседесах» в парк приезжали солидные дяди, макушка делового мира, привыкшая видеть под собой вечное броуновское движение подчиненных. Но как только они облачались в камуфляжные костюмы, шлемы, маски и брали в руки ружье, их мгновенно подчиняли себе природные инстинкты. На время игры мужчины вновь становились теми, кем когда-то создала их природа, – завоевателями и защитниками. Как бы неуклюжи и неказисты ни были их движения в «бою», мне было радостно смотреть на людей, занятых «настоящим» для них делом, и, честное слово, пока они были воинами, в каждого из них можно было влюбиться!

Зачастую к солидным дядям присоединялись их юные подруги, примерявшие на себя роль амазонок. Жены солидных дядей в игре, как правило, участия не принимали, лишь наблюдали за ней, удерживая возле себя десяти-, двенадцатилетних «вождей краснокожих». Мне рассказали, что однажды один из детей все же ускользнул от заболтавшейся матери и, всей душой желая быть на поле боя, прижался лицом к заградительной сетке. Надо же было такому случиться, чтобы именно в этот момент шальной «снаряд» попал ребенку прямо в бровь, чудом не задев глаза. Ведь пейнтбольные шары с краской оставляют на теле приличные синяки…

Случай этот мне рассказывали уже в офисе в тот редкий момент, когда нас не атаковали звонками. Выслушав, я спросила, почему не разрешают играть детям.

– Ты что! А техника безопасности? Они же беспредел устроят. К ним придется приставлять по инструктору на брата.

– Но ведь можно научить… Открыть при клубе специальную детскую секцию.

Маркетолог (с ним я и разговаривала) посмотрел на меня так, словно я на его глазах изобрела вечный двигатель.

– Только кто их будет учить? – задал он, раздумывая, вопрос самому себе. – Наши инструкторы?

– Ну да! Ведь детская секция может работать днем, когда еще не начинаются взрослые игры. Разве что нужно будет сделать специальный полигон…

– Зачем? Подойдет и этот.

Я обратила внимание на то, что в офисе стоит тишина – к нашему разговору внимательно прислушивались. Наверное, то, что мы с Юрой обсуждаем, действительно интересно… Я не отдавала себе отчета в том, что мы с ним разговаривали на равных – как два специалиста одного уровня. И я не думала, что наш разговор будет иметь продолжение. Но на следующий день Виктор вызвал меня к себе и предложил вместе с маркетологом заняться организацией при клубе детской секции – это выгодно отличило бы нас от уже начавших появляться конкурентов.

– А мои теперешние обязанности?

– Возьмем другую девушку.

Виктор произнес это таким будничным тоном, что я сразу взяла себе на заметку: маркетологи на дороге не валяются, а вот девушек пруд пруди. Разумеется, я была счастлива встать на более высокую ступень, чем «просто лицо женского пола». А ведь я успела проработать на фирме только месяц! (Лишь несколько дней назад, невзирая на мамины запреты, к ней отправился первый телеграфный перевод.)

Вне себя от восторга, я сделала то, чего не позволяла себе раньше: широкий жест, небрежно совершенный в супермаркете крупными купюрами. Когда Антон заглянул ко мне вечером, на столе его вместо чая поджидала бутылка ликера «Baley's», а вместо печенья – россыпи экзотических деликатесов.

– Неужели коммунизм все-таки наступил? – осведомился он.

Я была готова счастливо засмеяться любым его словам, но в голосе Антона не чувствовалось радости, скорее, скрытое напряжение. Почему? Я принялась возбужденно рассказывать о своей победе, надеясь разделить с ним ее сладостный вкус, однако Антон не спешил погружаться в переполнявшие меня эмоции и слушал довольно сдержанно. Впрочем, он, как и прежде, подбадривал меня жизненно важными для рассказа вопросами: «А что он?», «А потом?», «И что ты ответила?»

– Я ответила, что, конечно, согласна! – пропела я.

Антон усмехнулся и стал откупоривать бутылку.

– Я смотрю, ты штурмуешь служебную лестницу.

Как бы это ни было странно, я уловила в его интонации зависть. И секунду спустя уверила себя в том, что ошиблась. Мы с Антоном – одно целое, а значит, моя радость – это его радость, а мое горе – его горе, и никак иначе!

– Не слишком ли рано тебе доверили такую должность?

Я пожала плечами:

– Видно, больше некому.

– Да ну?

Мне вновь пришлось уверять себя в том, что Антон задает такие вопросы не всерьез. Да он наверняка меня просто поддразнивает!

– Как бы там ни было, я справлюсь.

– Почему ты в этом так уверена?

– Потому что мне этого хочется.

– Веское основание!

– Слушай, ты что, за меня не рад?

– Нет, рад, – спохватился Антон. – Очень… Просто я волнуюсь, получится ли у тебя…

Я решила не подвергать его последние слова внутреннему анализу на правдивость. Улыбнувшись, я пересела со стула к нему на колени, обняла и со всей возможной мягкостью прошептала на ухо:

– Пусть вопрос о работе между нами больше не стоит!

Антон изобразил ответную улыбку, но я ощущала, что к внутреннему примирению с моими успехами он не пришел. Особенно очевидно это стало чуть позже, когда, вместо того чтобы нежно притянуть меня к себе и, одной рукой расстегивая пуговицы на блузке, другой обнажить плечо для поцелуя, он без предисловий бросил меня на постель. Пока я успела несколько раз изумленно моргнуть, мои руки были подняты выше головы и с силой прижаты к кровати так, чтобы я не могла сопротивляться. С меня довольно грубо срывали одежду.

Нельзя сказать, чтобы я оробела, но испытывать такое было в новинку: во время наших любовных игр мы еще ни разу не практиковали сценария «насильник и жертва». Почему же необходимость в нем возникла именно сейчас, когда я была на вершине радости? Этим вопросом я задалась не тогда (слишком незнакомыми и будоражащими были ощущения), а гораздо позже; и над ответом не пришлось задумываться. Игра в унижение понадобилась именно для того, чтобы указать мне, что, несмотря на взятые высоты, истинное мое место в этой жизни находится далеко внизу. У подножия карьеры, творческих достижений, смелых начинаний… Мой удел – горная долина; самой природой мне положено взирать на горные пики снизу вверх.

Однако в тот момент, когда мы отдыхали, лежа рядом, мне было далеко до таких глобальных выводов. Я с наслаждением сыграла свою «жертвенную» роль и чистосердечно радовалась тому, что финал нашего вечера получился таким впечатляюще необычным. Да, в этом отступлении от привычных канонов нежности был заложен огромный энергетический заряд! Мне от души хотелось сказать Антону что-нибудь очень приятное; например то, что ни один из сделанных мной шагов наверх не уведет меня от него.

Но подобная фраза прозвучала бы слишком высокопарно, и слова не шли у меня с языка.