Раннее утро в августе 1380 года было для Москвы в последние недели непривычно тихим. Кончились шумные военные сборы. Казалось, что в этот рассветный час, когда туман еще не рассеялся, будто и кони ржут не так громко и не так звенят доспехи «удальцов русских». Тишина стояла над площадью, когда великий князь Дмитрий Иванович (до того времени, когда он получит прозвище Донского, оставались считанные дни) вышел из Кремлевского собора Михаила Архангела, где были похоронены его отец и дед. Там он простился с дорогими могилами и, по обычаю, просил их быть незримыми помощниками в предстоящем ему трудном деле.

Нелегко было решиться русским людям после 140-летнего татаро-монгольского ига на схватку с Ордой. Великий князь Дмитрий решился. «И съвокупився со всеми князьми рускими и с всею силою, и поиде противу их вборзе с Москвы, хотя боронити своея отчины», — строго повествует об этом событии летописное сказание. Этим утром войско выступало в поход. Ратники Донского прощались с женами.

Супруга великого князя Дмитрия великая княгиня Евдокия с двумя малыми «отраслями» — сыновьями, супруга двоюродного брата Дмитрия Владимира Андреевича Серпуховского, героя предстоящего сражения, Мария и жены «иных православных князей и многыа жены воеводскыа и боярыни московъскыа и служнии жены ту стояще, проводы деющи, в слезах и въсклицании сердечнем не могуще ни слова изрещи, отдавающе последнее целование. И прочая княгини, и боярыни, и служние жены тако же отдаше своим мужем конечное целование и възвратишася с великою княгинею», — так воссоздает эту картину «Сказание о Мамаевом побоище». Судя по этому описанию, над площадью в Кремле не было в этот час ни криков, ни рыданий. Не повисали на груди мужей, не «цеплялись за руки, не голосили, не причитали. Нет, от слез и сердечных восклицаний» не могли слова произнести. Вместе с великою княгинею Евдокией подошли и «отдали последнее целование». И вместе с нею возвратились — очевидно, на свои места на площади. Он был строгим и торжественным, этот обряд последнего целования. Князь Дмитрий Иванович с трудом удержался от слез — «не дав ся прослезити народа ради». Автор «Сказания о Мамаевом побоище» тонко изобразил душевное состояние князя: «А сердцем своим вельми и слезяще и утешаа свою княгыню». Все это было в сердце его, а княгине Евдокии он сказал: «Жено, аще Бог по нас, то кто на ны» («Жена, если Бог за нас, то кто против!» — С. К.-Л.).

Войска вышли из Кремля через Фроловские, Никольские и Константино-Еленинские ворота, и каждого воина, который проходил под воротами, кропили святой водой. Женщины остались на кремлевской площади одни. К Москве-реке спускались деревянные лестницы с рундуками от великокняжеского Набережного терема, который был живописным деревянным дворцом, — великолепным для своего времени. Княгиня Евдокия села на «урундуке под стекольчатыми окнами» терема, вероятно, остальные жены расположились на деревянных лестницах. Они смотрели вдаль, за Москву-реку, вслед уходящему войску. «Сказание о Мамаевом побоище» донесло до нас речь великой княгини Евдокии, которую она не решилась произнести на площади, перед ратниками мужа, но тут, дав волю слезам, она обратила ее к своим слушательницам — «княгиням, боярыням, женам воеводских и женам служних».

Евдокия не причитала, как в традиционных народных плачах, что муж, уходя на войну, оставил ее одну с малолетними детьми, хотя страшилась его гибели в предстоящем сражении и боялась за судьбу маленьких сыновей, если он не вернется живым. Она молилась, чтобы Дмитрий Иванович «победил супротивных ему супостатов». «Не сотвори, Господи, так же, как раньше, когда великая битва русских князей на Калках с погаными татарами… Со времени того калкского бедствия и великого побоища татарского до сих пор еще Русская земля уныла», — сказала великая княгиня Евдокия. Высокий государственный и исторический смысл речи великой княгини Евдокии заставляет увидеть в ней русскую женщину, осознающую ответственность не только за судьбу своей семьи, своих детей, но и за судьбу Русской земли.

Евдокия знает русскую историю, понимает связь ее «начал и концов» и как следствие этого — значение похода своего мужа.

Не случайно она вспомнила не нашествие Батыя, огнем и кровью прошедшее по Русской земле, а первое столкновение с татаро-монголами на Калке, когда из-за несогласия русских князей друг с другом они потерпели поражение. Теперь русские князья объединились, чтобы состоялось Куликовское сражение. Женщина, провожающая мужа на войну, — это традиционный народный и литературный сюжет, знакомый нам еще со времен «Слова о полку Игореве», где Ярославна плачет по своему мужу князю Игорю. Но в Древней Руси женщина не только провожала мужа на войну — она еще и сама сражалась.

Когда все войска из множества русских городов и княжеств собрались в Коломне, то, как пишет летописец, «сыны русскыя наступиша на великыа поля Коломенскыа», так что невозможно обозреть рать великого князя. Многие русские князья стали соратниками Дмитрия Донского. Тогда это слово было полно живого военного смысла. Соратник — товарищ по рати, по воинству. Ими стали князья владимирский, ярославский, белозерский, ростовский, стародубский, оболенский, тарусский, звенигородский, кашинский, брянский, можайский и др.

В Коломне великий князь Дмитрий сделал смотр всему войску и разбил его на полки, в каждый назначив воеводу: полк правой руки, полк левой руки, засадный полк. «А в правой руке воеводы учини князя Андрея Федоровича Ростовского», — сообщает нам летопись.

С ростовскими ратниками на коломенском смотру стояли, видимо, и две ростовские амазонки-всадницы, одетые в воинские доспехи… Одна из них была дочерью князя Андрея Федоровича. Спустя столетия, во время войны с Наполеоном, подвиг Надежды Дуровой, которая, переодевшись в гусарское платье, пошла воевать с французами, стал известен всем. Немало восхищался им Пушкин. К сожалению, девица-кавалерист, по-видимому, ничего не слышала о своих предшественницах, которые были участницами Куликовской битвы. Как впоследствии и Дуровой, им пришлось скрывать под мужским платьем и доспехами свой женский облик.

24 августа войска Дмитрия Донского переправились через Оку и вступили в «дикое поле», бескрайние степи, подвергаясь опасности нападений со стороны татаро-монгольских отрядов. И ростовские амазонки делили наравне с мужчинами тяготы этого длинного перехода. Двенадцать дней занял этот степной путь, пока не вышли к Дону. Дон был рекой кочевников, далекой от северных русских княжеств. Здесь было исконное раздолье русских витязей-богатырей — Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича (также родом из Ростова) и русских амазонок-богатырок, славных «полениц», с которыми и богатыри подчас не могли справиться. Поленицы (поляницы) — это царь-девицы, богатырь-девицы, которые «поликовали» в поле, то есть вели жизнь, полную степных приключений и опасностей.

Поленицы — героини многих русских былин, и можно только сожалеть, почему мы так мало о них знаем и помним. Ведь чтут же чехи свою деву-воительницу Власту, а поляки — легендарную красавицу Ванду. Вот как в былине «Об Илье Муромце и удалой поленице» рисуется русская дева-богатырка:

Далее описывается, как все богатыри боятся подъехать к поленице, «не смеют у ней силушки отведати», и решается это сделать только Илья Муромец, потому что ему смерть «в бою на роду не написана».

А вот былина о том, как женился Добрыня Никитич на поленице Настасье Никуличне. Встретил он в поле «поленицу, женщину великую», ударил ее сначала в «буйну голову» — поленица не обернулась, второй раз ударил — не оглянулась, а после третьего удара сказала: «Я думала, что комарики покусывают». Схватила поленица Добрыню и посадила… в свой карман, везла трое суток, пока конь не взмолился, что не может везти ее вместе с богатырем. Так ответила Настасья своему коню:

«Повыкинула» Добрыню Настасья Никулична из кармана — понравился он ей, и поехали в Киев венчаться.

Невесту богатыря Дуная Ивановича, которому суждено было из-за любви к поленице кончить свою жизнь самоубийством и стать знаменитой рекой, также звали Настасьей. Былина о Дунае Ивановиче, необычайно популярная еще и в XIX веке, когда она была записана многими собирателями фольклора, интересна тем, что она дает нам два лика женского характера домонгольской Руси: лик воинственной амазонки-поленицы Настасьи и лик ее женственной, кокетливой сестры Опраксы-королевичны. Если Опракса-королевична:

То Настасья, ее родная сестра:

Настасья Никулична, жена Добрыни Никитича, и Настасья-королевична, невеста Дуная Ивановича, — это русские отважные богатырки, вольные степные наездницы.

Вот какие воинственные традиции русских амазонок были за плечами ростовских полениц, которые среди ратников Дмитрия Донского подошли к Дону. Ко времени Куликовской битвы былины о богатырях и поленицах уже почти четыреста лет жили среди русского народа. Их пели на княжеских пирах, в воинских дружинах, на свадьбах, поминках, они были живой стихией народной жизни. Поэтому можно почти не сомневаться в том, что, когда войска великого князя Дмитрия увидели легендарный Дон, в пыльной степи припомнилась ратникам былина о «Днепре-королевичне и Доне Ивановиче». В своих верховьях Дон и Днепр близко подходят друг к другу, и поэтический рассказ, откуда появились тут две такие могучие реки, конечно же, был известен русским людям той поры. Олицетворение силы природы и вместе с тем стремление понять — пусть средствами воображения, — почему река Дон называется Доном, несомненно, делала эту былину интересной для всех. Вот ее сюжет. Русские могучие богатыри и удалые поленицы собрались на пир к «ласковому» князю Владимиру. На этом пиру вдруг расхвасталась Днепра — Непра-королевична, что «нет-то стрельцов — добрых молодцов против меня Непры-королевичны». Она вспомнила достоинства всех богатырей: и молодецкую силу Ильи Муромца, и красоту, «угожество» Михаилы Потыка, и «тишину, уговор» Добрыни Никитича, и «походку, пощипку» Чурилы Пленковича. Забыла только Непра о своем муже законном — «Тихом Доне Ивановиче». Разгорелось его сердце богатырское, и пригласил он жену в поле пострелять, померяться силою и умением. Отнесли за версту колечко серебряное, и попала в него стрелой Непра-королевична. Второй раз разгорелось сердце Дона Ивановича, и стал он просить свою стрелочку каленую, чтобы упала она на грудь Непры-королевичны. Начала плакать поленица удалая и уговаривать мужа, чтобы он не стрелял в нее: «У меня с тобой есть во чреве чадо посеяно, принесу я тебе сына любимого». Ничего не ответил ей оскорбленный в самолюбии Дон Иванович и пустил стрелу в грудь жене. Упала она на землю, «облилася кровью горючей», схватил он кинжал — «пластал ея груди белые, а несла она сына любимого». Убедился Дон Иванович, что правду сказала ему жена, и «пал он тут на ножище-кинжалище». Тут-то от них «протекла Дон-река».

Однако все это богатырское буйство полениц происходило давно, несколько веков назад. Современный историк пишет: «Встречи со степными богатырями, любовные истории с амазонками-поленицами в далекой Задонской… стороне — все это могло быть отражением реальной жизни последнего десятилетия X века». Но все же именно героини былин поленицы помогают нам живее представить себе облик участниц Куликовской битвы, правнучек былинных амазонок.

Все поленицы были одеты в мужскую одежду и доспехи. Вот портрет поленицы, которая едет через московскую богатырскую заставу:

В другой былине («Ставр Годинович и Василиса Микулична») дошло до нас подробное описание, как снаряжается поленица:

Образы былинных полениц вдохновляли, конечно, и ростовских амазонок.

Через Тихий Дон русское войско переправилось накануне сражения, которое состоялось в пятницу 8 сентября 1380 года. «Быти и стуку и грому велику на речьке Непрядве, меж Доном и Непром (интересно, что в „Задонщине“ Днепр называется так же, как в былине о Тихом Доне Ивановиче, — Непром), пасти трупу человечью на поле Куликове, пролиться крови на речьке Непрядве», — говорит поэтичная «Задонщина» («Сказание Софония-рязанца»).

«И съступишася грозно обе силы великыа, крепко бьющеся, напрасно сами себя стираху. Не токьмо оружием, нъ и от великыа тесноты под коньскими ногами издыхаху, яко немощно бе вместитися на том поле Куликове», — рассказывает «Сказание о Мамаевом побоище». Жестоким было сражение. Много полегло русских воинов. От трупов негде было ступить лошадям, а вода в речках стала красной от крови. Вместе с мужчинами сражались тут и ростовские поленицы. Что мы знаем об их участии? Можем ли назвать их имена?

Ни в «Задонщине», ни в «Сказании о Мамаевом побоище», ни в летописях не упоминается об участии женщин-воинов в Куликовском сражении, которое было высоким напряжением и поворотным стержнем всей русской истории. Но, по счастью, сохранился и дошел до нас один источник, благодаря которому мы знаем, что русские женщины, по примеру богатырок-полениц, наравне с мужчинами бились с татаро-монголами в тот великий для России день. Источник этот ростовский и рассказывает о ростовских амазонках. Возможно, что женщин в войске Дмитрия Донского было гораздо больше, может быть, они были в ополчении каждого удельного князя, но с уверенностью мы можем говорить только о ростовских.

Вот что нам известно.

Сто лет назад жил в Ростове Великом крестьянин Александр Яковлевич Артынов. Отец его уже в 1810 году выхлопотал своим односельчанам положение вольных хлебопашцев, занимался огородничеством и торговлей рыбой. Сын — почти ровесник Герцена, Лермонтова и Кольцова — все свободное время посвящал чтению и занятиям историей Ростовского края, где не иссякала народная память о языческих временах, жили легенды о князьях, богатырях, волшебниках.

По торговым делам Артынов часто бывал в Петербурге, где посещал книжную лавку Смирдина, покупал книги. В Ростове многие купцы увлекались собиранием старинных рукописей, рукописных сборников. С ними и подружился молодой бойкий приказчик. Особенно знаменита была библиотека купца В. П. Хлебникова, в которой находился «Ростовский летописец», полный преданий и сказаний о ростовских князьях. Впоследствии в своих воспоминаниях Артынов опишет споры любителей старины, которые разрешались с помощью «рукописной книги довольно почтенной толщины, писанной полууставом», «в то время ростовских летописцев было в изобилии и почти у каждого было полно разных старинных рукописей».

Любимым занятием Артынова было переписывать из этих книг предания о Ростовской земле. В руках Артынова перебывало немало рукописей из этих старинных ростовских собраний, и скоро эти выписки составили его собственный ценный архив. Кроме того, он записывал рассказы горожан, крестьян, местные предания. Многочисленные выписки Артынов сделал из «Хлебниковского летописца», который сгорел во время пожара в хлебниковском доме в 1856 году и ныне безвозвратно утрачен. Возможно, мы почти так ничего и не узнали бы об амазонках, бившихся на Куликовом поле, если бы не деятельность энтузиаста — историка-самоучки Артынова. Теперь многие предания и сказания о Ростовском крае, восходящие еще к языческим временам, первым векам христианства, мы знаем только благодаря его работе.

К сожалению, при переписке старинных рукописей Артынов не сохранял языка оригинала, сразу переводил на современный, опасаясь, что нынешним людям неинтересно будет возиться с древними текстами. Известный историк М. П. Погодин, высоко ценивший разыскания Артынова, только ахнул, узнав о такой оплошности, но делать было нечего. Труды Артынова были одобрены и таким ценителем истории, как Иван Сергеевич Аксаков, который был также знаком с ним лично и помог напечатать написанную им историю родного села Угодичи. Вот в этих-то выписках, сделанных Артыновым из «Хлебниковского летописца», и дошли до нас известия о ростовских поленицах — участницах Куликовского сражения.

Родное село Артынова Угодичи (или Угожь) было тесно связано с героями Куликовской битвы. Когда Ростов потерял свою независимость, оно было продано ростовским князем деду Дмитрия Донского Ивану Калите, затем досталось Владимиру Андреевичу Храброму, также внуку Калиты, герою сражения, а затем и самому Дмитрию Донскому. После смерти Донского селом владела его вдова, великая княгиня Евдокия, и их дочь. Таким образом, герои и участники Куликовской битвы не раз бывали в этом краю, связанные с ним неразрывно, и жившие тут предания и легенды основывались непосредственно на рассказах реальных исторических лиц. На основе выписок, сделанных Артыновым, известный ростовский краевед А. А. Титов составил книгу «Предания о ростовских князьях» и обширную краеведческую энциклопедию «Ростовский уезд Ярославской губернии», где перечислены все села с упоминанием связанных с ними преданий и легенд, содержавшихся в «Хлебниковском летописце». Тут и село Кощеево, где жил волшебник Кощей Бессмертный, и село легендарного Аники-воина, прославленного героя русских лубочных изданий, и угодья сына Добрыни Никитича, и поместье Алеши Поповича (кстати, имя его упоминается в летописях, и ныне он признан историками лицом реальным). Одна из легенд рассказывает о свадьбе дочери Ильи Муромца — Александры Ильиничны (Шуши), которая:

Другая повествует о ростовской амазонке XII века Фекле, дочери воеводы Фили, который служил у князя Юрия Долгорукого. Она была «на войне люта и храбра, а в миру весьма добра», «даром што девка была молода, не оборачивалась к ворогу завсегда». Таким образом, в Ростовском княжестве издавна были и свои, местные поленицы. И наконец, наши участницы Куликовской битвы.

В семнадцати верстах от Ростова, в селе Пашине, которое существует с X века и помнит еще княгиню Ольгу, туда приезжавшую, по «Хлебниковскому летописцу», жил герой Куликовского сражения князь Андрей Федорович, который свое родословие вел от Рюриковичей и был известен как участник нескольких совместных военных походов с Дмитрием Донским еще до 1380 года. Накануне выступления ростовского войска из дома князя пропала его дочь Дарья. И только позднее отцу и родным стало известно, что переодетая в мужское платье Дарья убежала из дому вместе со своим возлюбленным, впоследствии мужем, ростовским князем Иваном Александровичем и участвовала в Куликовской битве как простой воин. Где впервые обнаружил свою пропавшую дочь отец — на московских сборах, на смотру войск в Коломне, где его назначили воеводой полка правой руки, или во время долгого степного перехода к месту сражения, — этого мы уже не узнаем никогда…

Князь Андрей Федорович Ростовский умер спустя почти двадцать лет после Куликовской битвы, и хочется верить, что Дарья Андреевна также в ней не погибла.

Вторая ратница Куликовского боя жила в деревне Пелеево, также неподалеку от Ростова. Это была княжна Феодора, дочь ростовского князя Ивана Ивановича Пужбольского-Верши. А. Титов пишет, что «имеет уцелевший список с рукописи», которая приписывает «этой княжне все доблести амазонки, упоминая вместе с тем о ее пламенной любви к князю Василию Дмитриевичу Бычкову… Любовь эта была так сильна, что когда князь Василий отправился в числе вождей дружины Дмитрия Донского на смертный бой с татарами, то княжна Феодора последовала за ним. Князь Василий пал на Куликовом поле смертью героя, а княжна Феодора, сильно раненная, была привезена на свою родину в эту деревню участвовавшим в той же битве ростовским князем Василием Васильевичем Ласткой».

Пужбольский-Верша, Бычковы, Ластка — это реальные ростовские фамилии, а «Сказание о Мамаевом побоище» и летописные повести свидетельствуют, что раненых и убитых с поля боя земляки увозили в родные места.

Восемь дней стоял «на костях» Дмитрий Донской, пока разбирали трупы на Куликовом поле, чтобы отделить убитых русских от татаро-монголов и похоронить своих там, где теперь поныне стоит село Монастырщина. Татаро-монголы потерпели страшное поражение. Русские торжествовали победу. Вдовы оплакивали убитых.

Поэтичная «Задонщина» развернула перед нами целую галерею женских образов, вдов убитых на Куликовом поле воевод. На Поле Славы, как потом историки называли место, где происходило сражение, немало погибло князей. Но автор выбрал своими героинями не вдов-княгинь, а именно вдов воевод. Не является ли это косвенным свидетельством его личной близости именно с этим кругом?.. В «Задонщине» перед нами четыре образа жен воевод московских: Тимофея Волуевича — Федосья, Микулы Васильевича — Марья, Андрея Серкизовича (владением их семьи было село Черкизово) — Марья, Михаилы Ивановича — Оксинья, — каждая плачет по своему мужу, каждая находит свои особые краски вдовьей горечи. Плач коломенских жен полон понимания общенациональных интересов. Обращаясь к Дмитрию Донскому, коломенские женщины восклицают: «Замкни, государь, князь великий, Оке-реке ворота, чтобы потом поганые татаровя к нам не ездили».

В сущности, Дмитрий Донской выполнил то, о чем просили его русские женщины. И хотя «поганые» еще появлялись на Русской земле, этому уже настал короткий срок. Куликовская битва положила конец владычеству татаро-монголов на Руси и опасности Европе подвергнуться их нашествию еще раз.

Среди героев этой битвы мы не вправе забыть имена и двух ростовских амазонок — Феодоры Пужбольской и Дарьи Андреевны Ростовской, сражавшихся на Куликовом поле по примеру своих предшественниц — воинственных славянок-полениц.

В память о тех, кто не вернулся с Куликова поля, поставил великий князь Дмитрий Донской церковь Всех Святых на Кулишках — там, где теперь станция метро «Китай-город». Спеша мимо этого памятника XVII века (до наших дней дошло позднее здание) в сутолоке наших дел, вспомните туманное утро над далекой от Москвы приречной луговиной, где шестьсот с лишним лет назад решилась и наша с вами судьба…

Драматически сложилась жизнь великой княгини Евдокии. По возвращении русского войска с Куликова поля она встречала мужа во Фроловских (ныне Спасских) воротах Кремля. Спустя семь лет — в 1387 году — княгиня поставила внутри Кремля рядом с этими воротами Вознесенский монастырь. Главный храм — во имя Вознесения Господня — стал с той поры усыпальницей супруг, дочерей, сестер, матерей великих князей и царей Российского государства. Впоследствии в Вознесенском монастыре будут погребены супруга Ивана III Софья Палеолог, мать Ивана Грозного Елена Глинская, его супруга Марфа Собакина и др.

Монастырь, построенный великой княгиней Евдокией, станет женской усыпальницей, тогда как Архангельский собор Московского Кремля — некрополем великокняжеского и царского дома.

Супружество великого князя Дмитрия Ивановича и великой княгини Евдокии, как можно понять из свидетельств современников, было очень счастливым. Рано осиротевший и вступивший на престол десятилетним мальчиком, Дмитрий в 16 лет женился на дочери суздальского князя Дмитрия Константиновича княжне Авдотье (Евдокии). Свадьба праздновалась 18 января 1366 года в Коломне, важном городе Московского княжества, и было невесте 13 лет. «И возрадовалась вся земля о совокуплении брака их», — писал летописец. Особая дружба связывала великого князя и его супругу с преподобным Сергием Радонежским, который крестил у них двух детей. Покровительствовал им и митрополит московский святитель Алексий.

Нелегкими были обязанности княгини Евдокии как матери и помощницы своего мужа. Недолго наслаждались русские люди радостью своей победы на Куликовом поле над полчищами Мамая. Золотая Орда не простила ему позорного поражения на берегах Дона, и Мамай был убит. Власть была захвачена ханом Тохтамышем, решившим отомстить московскому князю Дмитрию Ивановичу. Хан отправился в поход на Москву.

История взятия ханом Тохтамышем Москвы в августе 1382 года принадлежит к числу самых горьких страниц русской истории. Здесь неотвратимо проявились два трагических обстоятельства, из-за которых это произошло, — предательство князей и невероятная доверчивость москвичей. Об этом с большими подробностями рассказывает летописная повесть «О приходе Тохтамыша-царя, и о пленении им, и о взятии Москвы» (сокращенно — «Повесть о нашествии Тохтамыша»). Целью хана было не только взятие Москвы, но и непременное пленение великого князя Дмитрия Ивановича.

Татаро-монголы двигались быстро, и Олег Рязанский, князь Рязанского княжества, встретил дружески войско Тохтамыша и советовал ему, как взять Москву и захватить великого князя Дмитрия Ивановича. Обведя войско татаро-монголов вокруг своего княжества, князь Олег указал все броды на Оке для переправы.

Тем временем суздальский князь, отец великой княгини Евдокии Дмитрий Константинович послал к хану двух своих сыновей Василия и Семена: видимо, он опять захотел получить ярлык на великое княжение, как добивался этого прежде, еще до брака своей дочери Авдотьи (Евдокии) с московским князем.

23 августа 1382 года войско Тохтамыша подошло к Москве. Великий князь Дмитрий Иванович вынужден был еще прежде покинуть город, так как на совещании «среди других князей русских, и воевод, и советников, и вельмож, и бояр старейших… обнаружилось разногласие, и не захотели помогать друг другу, и не пожелал помогать брат брату, так как было среди них не единство, а недоверие. И то поняв, и уразумев, и рассмотрев, благоверный князь пришел в недоумение и в раздумье великое».

Возможно, что предметом разногласий могло быть желание некоторых отступиться от своего князя. Хан Тохтамыш требовал в любом случае выдать ему Дмитрия Донского. Дмитрий Иванович выехал из Москвы, чтобы собирать войско в Переяславле, а потом в Костроме.

Великая княгиня Евдокия с детьми отправилась за ним следом, уже едва выбравшись из города.

В Москве было замешательство и сильное волнение. Созвали вече — важная подробность государственного устройства тех лет. «И решил вечем народ мятежный» — никого из города не выпускать. Москвичи были уверены в совершенной безопасности, так как город был замечательно укреплен.

Тем временем войско Тохтамыша подошло к московским стенам.

Горожане пускали в них стрелы, лили на нападавших кипяток, метали камнями, стреляли из самострелов, били из пороков и «из самих пушек стреляли», как говорится в летописи. Тохтамыш осаждал Москву три дня и понял, что города ему не взять. И вот тогда появились с «ордынскими вельможами» суздальские князья. Они приблизились с осторожностью к городским стенам и обратились к народу: «Царь вам, своим людям, хочет оказать милость, потому что неповинны вы и не заслуживаете смерти, ибо не на вас он войной пришел, но на Дмитрия, враждуя, ополчился. Вы же достойны помилования. Ничего иного от вас царь не требует, только выйдите ему навстречу с почестями и дарами… так как хочет он увидеть город этот, и в него войти, и в нем побывать, а вам дарует мир и любовь свою, а вы ему ворота городские отворите». К уговорам князей суздальских добавили свои и князья Нижнего Новгорода: «Верьте нам, ваши князья христианские вам в том клянемся». Доверчивые москвичи рассудили, что князя Дмитрия Ивановича в городе нет, поэтому ханское войско зла им не сделает. О, эта доверчивость к врагу! Будто забыли, что всего два года назад сражались с отрядами Мамая на Куликовом поле, что стояли насмерть, что текла кровь ручьями, а погибших было без счета. Забыли и о коварстве врага, и о его способности лгать как придется — лишь бы победить.

26 августа глупые москвичи, позабыв, как пишет автор повести, завет «не всякому духу веруйте», отворили городские ворота и вышли с дарами к хану Тохтамышу — вместе с духовенством, боярами и «лучшими людьми». И тотчас татаро-монголы начали «сечь их всех подряд… Потом татары, продолжая сечь людей, вступили в город… И была внутри города сеча великая и вне его также. И до тех пор секли, пока руки и плечи их не ослабли и не обессилели они, сабли их уже не рубили — лезвия их притупились». Нигде не было спасения и «негде было от смерти избавиться». Церкви грабили, иконы топтали, сорвав с них драгоценные оклады. «Книги же, в бесчисленном множестве снесенные со всего города и из сел и в соборных церквах до самых стропил наложенные, отправленные сюда сохранения ради, — те все до единой погубили», — пишет автор повести.

Монастыри и церкви многие были разрушены, «окрест Москвы не было кому погребать… Бесчисленное множество тут пало трупов русских, татарами избиенных… Все те посечены были, а другие в огне сгорели, а иные в воде потонули, множество же других в полон поведено было».

Страшным было возвращение великого князя Дмитрия Ивановича и великой княгини Евдокии в сожженный и разграбленный город. Князь дал деньги, чтобы хоронить мертвых: за восемьдесят по рублю, а всего на погребение было дано им триста рублей. Великий князь горько плакал и велел ставить дворы и отстраивать Москву. Злоба хана Тохтамыша на не пойманного им Дмитрия Донского была столь велика, что в Орду вместо отца пришлось послать старшего сына — 13-летнего Василия, и тот прожил в плену два года.

19 мая 1389 года на сороковом году жизни неожиданно для всех великий князь Дмитрий Иванович скончался. В последние его дни великая княгиня Евдокия поневоле была разлучена с мужем, так как рожала своего последнего сына. Когда же она вошла к супругу, то увидела его умирающим. «И стоны вошли в сердце его, так что разрывалось нутро его, и уже приблизилась к смерти душа его», — пишет автор «Слова о житии великого князя Дмитрия Ивановича». Был ли Дмитрий Донской отравлен, как Александр Невский? Этого мы, наверное, не узнаем никогда. Во всяком случае, тайна его смерти остается загадкой.

Великий князь понимал, что он умирает, поэтому призвал своих бояр, князей, свою Авдотью, сыновей и сказал им: «Вот и отхожу я к Господу моему. Ты же, дорогая моя княгиня, будь детям своим за отца и мать, укрепляя дух их и наставляя все делать по заповедям Господним». А сыновьям сказал: «Я же вручаю вас Богу и матери вашей, и под страхом ее будьте всегда». Обратился умирающий и к своим боярам: «Послужите княгине моей и детям моим от всего сердца своего, в часы радости повеселитесь с ними и во время скорби не оставьте рос».

Автор повести передал нам не только предсмертные речи Дмитрия Донского, но и плач над ним великой княгини Евдокии, его возлюбленной Авдотьи. Перед нами истинно поэтическое произведение древнерусской поэтессы, так что в рассуждении, кому отдать право называться на Руси первой поэтессой, мы не должны забывать великую княгиню Евдокию. Вот этот текст (перевод с древнерусского выполнен автором):

Великого князя Дмитрия Ивановича погребли в Архангельском соборе, где уже лежали и отец его, и дед. На московский престол вступил Василий Дмитриевич, а главной советчицей его была мать — великая княгиня Евдокия. Именно она внушила сыну, когда в августе 1395 года войска грозного хана Тамерлана подошли к границам Московского княжества, перенести из города Владимира в Москву чудотворную икону Божией Матери — Владимирскую. По мистической значимости чисел в день падения Москвы при нашествии хана Тохтамыша, также 26 августа, великая княгиня Евдокия с сыновьями, боярами, воеводами, духовенством, князьями, народом встречала икону Богоматери Владимирской на Кучковом поле, где потом поставили в честь этого события Сретенский (сретенье — встреча) монастырь.

По преданию, в этот самый час хан Тамерлан увидел во сне видение «Светозарной Жены», окруженной огромным воинством, и повернул свои войска прочь.

Великая княгиня Евдокия была неустанной строительницей храмов и монастырей, но в 1407 году ей явился архангел Михаил, известивший о ее близкой кончине. Великая княгиня Евдокия заказала икону с его изображением, которая впоследствии стала храмовой иконой Архангельского собора Кремля. Она приняла монашеский постриг 17 мая 1407 года, а 7 июля скончалась и была погребена в основанном ею Вознесенском монастыре в Кремле. После ее кончины у гроба совершались чудеса, происходили исцеления, сами собой зажигались свечи. Великая княгиня Евдокия, в иночестве Евфросиния, была причислена православной церковью к лику святых.

7 июля 1907 года в Москве были большие торжества: отмечали 500 лет со дня кончины благоверной княгини и монахини. Торжественная процессия крестного хода направилась из Вознесенского монастыря в Архангельский собор, к гробу Дмитрия Донского. В честь этого события была выпущена медаль.

Но в 1929 году началось уничтожение Вознесенского монастыря. Сталин не мог потерпеть, чтобы на территории Кремля стояли постройки монастыря, да еще женского. Некрополь был уничтожен, и останки все свезли в подвал Судной палаты под Архангельским собором, где они пребывают до сих пор. Обломки гробницы преподобной Евфросинии находятся в том же подвале, а часть ее кожаного пояса — в музеях Кремля.

Дмитрий Донской был причислен к лику святых уже в наши дни — в 1988 году, а на торжествах в 1907 году ему оказывали почести как супругу преподобной Евфросинии, покровительницы Москвы. Вот такие бывают парадоксы истории и судьбы.

Но милосердие преподобной Евфросинии — великой княгини Московской — с нами. Сейчас в Москве строится храм преподобной Евфросинии в Котловке.