Когда княгиня Ольга стала христианкой, то труднее всего ей давалось понимание гордости как сильного греха. Казалось, что гордость защищала от княжеской неумелости верно рассудить споры людей, ставила на высоту, которую не достигали волнения торжищ и площадей, высоко поднятая голова спасала от собственных оплошностей и ошибок. Тебя обидели — а ты отвернулся с пренебрежением и пошел прочь — думайте что хотите, я даже и объясняться не собираюсь…
Князь Олег был горд, и князь Игорь был горд, и княгиня Ольга была горда…
Помнится, какой вызвала невероятный гордый гнев уверенность древлянского князя Мала, что княгиня Ольга после смерти мужа согласится пойти за него замуж, чтобы спасти свое Киевское княжество. Его князь Мал считал присоединенным к Древлянскому княжеству. И для княжества этот гнев был благом, потому что заставил ее действовать быстро и решительно и помог ей сокрушить древлян.
Древлянская земля покорена, и теперь княгиня Ольга посещает ее совсем с другим чувством — да, в этом чувстве много гордости, гордости за то, что она, вдова князя Игоря, это сумела сделать.
Княгиня Ольга полагала, что тем, кто ничего не сделал» гордиться нечем, а ей можно — пусть втайне! — и погордиться. Чем? Многим, многим… И успешным правлением, и тем, что люди ее любят, и сын Святослав — достойный князь, правитель после нее…
Впрочем, она уже давно чувствовала, что Святослав слишком увлечен военными походами, может быть, причина в ней…
Он хороший сын и не станет сражаться открыто с ее установлениями, но и ему пора садиться на княжеский киевский стол.
«Святослав сокрушит все христианские храмы! — говорил ее внутренний голос.
— Нет, он не посмеет — он любит и уважает мать… — возражала она.
. — Причем тут мать? Немедленно поднимут головы — да, да — те ненавистники Христа, что считают его приход в княжество огромным злом и тебя виновницей этого. Крещение Аскольда и Дира уже забыто, но не забыта насильственная их смерть от руки князя Олега… Аскольда и Дира почитают как русских князей, хотя они и приняли Христа, а вот князь Олег и князь Игорь — ненавистные варяги…
— Но ведь варяги–вагры — живут и ныне на побережье Балтийского–Варяжского моря — это же славяне, никакие не датчане, не шведы–свены, не немцы… немецкое племя «неметы» жили совсем не на побережье, а вот по ним — стали всех немцами звать… Об этом еще князь Игорь говорил, и она сама знает — ведь вереницы купеческих обозов из этих земель все через Киев идут… Да, вагры — варяги, совсем рядышком с Ютландией… И тут же другие все славянские племена — и бодричи, и ратаре, и укране, и лютичи, все они на берегу моря, а дальше вглубь земли — гаволяне, и сербы, лужичане, мильчане, и бобране по реке Бобер… Между реками Лабой и Одрой. — Одр‑то — стол погребальный, тоже славянское слово, — думает княгиня Ольга — одни славяне и живут …
— Чем же вагры–варяги хуже их всех? Рядом с ваграми — дитмары, это уже не славяне…
— В земле вагров — город Старгард, на самом берегу моря… в укромном заливе… А рядышком город Буковец — и на реке, и на краю озера… А чуть южнее его — и тоже у озера — город Зверин… В тех лесах много водится дичи — так купцы говорят… Дальше по берегу моря — Росток, остров же Рюген, куда ездил отец в святилище бога Световита, славяне часто звали— Рана…
Городов было много, и сейчас они стоят, и все со славянскими именами: Бранибор… Любузна… Медзиречь… Любузна у люжичан… Город Стрела на Лабе… Там гломачи…»
Примечание автора
Действительно, между реками Эльба (Лаба) и Одер (Одра) на территории Германии поразительно много славянских названий, оставшихся от жизни здесь славянских народностей.
Там, где жили вагры, город Трайя (почти Троя!) на реке Трене. Город Лютенбург — город Плен. Приток Эльбы (Лабы) — река Ильменау — напоминает наш новгородский край, наше озеро Ильмень. Город Войценбург на Лабе.
У реки Сала жили сербы, на реке Родах — город Россох. Город Крин. Росток стоит недалеко от реки Варнов. Города Гюстеров и Тетеров. На реке Рекниц — город Рибниц у берега моря. Города Каров и Борков, Путлиц и Пене, Узедом и Гнойен. Река Даров впадает в Балтийское море. Город Перлеберг (перлами называли на Руси жемчуг). Гора Кликовец. А еще есть города Клокков и Миров. Остербург и Белиц, Бельциг и Борна, Глаухау и Остров. Города Торгау и Риза на Лабе. Город Лейпциг — от славянского слова «липа».
Прошли через века, сохранились прежние, древние названия…
Когда прибыли сюда варяги, то никакого затруднения при разговоре у них не возникло и толмачи им тоже не требовались. Варяги представлялись иноземцами, чтобы покичиться, но на самом деле понимали язык и все их тоже понимали… Это не было тайной — славянство варягов, но и распространяться об этом тоже не полагалось.
Княгиня Ольга, молоденькая жена князя Игоря, об этом сначала не знала, как и многого, что совершалось вокруг… «Понимаем, но не обсуждаем даже между собой» — этот главный ход княжеской жизни она усвоила сразу, может быть, потому, что и у себя дома была приучена к молчанию… Варяги да варяги, одетые в заморские доспехи, производили впечатление на всех, и о славянстве их даже и не шептались. О многом следовало догадываться самой, князь Игорь заботился о том, чтобы она не была только зрительницей жизни, он дорожил отношением князя Олега к ней, сразу приметившего сообразительность молодой княгини. Все это заставляло ее быть постоянно настороже, чтобы ничего не упустить из происходящего и вместе с тем не спрашивать лишнего, выказывая свое непонимание и наивность, делать это мешала и гордость.
Но никогда не ползла земля у нее под йогами от открываемся вдруг бездны… не горя — хотя горе было сильное — а пропасти, на дне которой невиданные ею прежде чудовища, готовые пожрать всю ее жизнь…
Да, да, чудовища… Так думала княгиня Ольга… нет, не думала… не чувствовала, а так кричала вся ее душа… Не только душа — и тело кричало, каждая косточка болела, каждая жилка ныла, каждый кусочек плоти ее вопил от боли и ужаса…
Княгиня Ольга рухнула тогда на колени перед иконой Богородицы и молилась так жарко и так пламенно, как, может быть, никогда не молилась прежде, и слезы, слезы текли по ей лицу…
Это были слезы благодарности и жаркой любви, что спасла… не выдала…
Мысли о варягах лезли в голову и то, что она не понимала тогда, что они славяне, не чужаки, и Рюрик служил с наемной дружиной в Дании, а потом его позвали новгородцы… Она долго не задумывалась об этом, пока не услышала, как кто‑то из ее челяди кинул мимолетно: «Так это же русь, русские…»
Она услышала эти слова и ахнула про себя: «Не знать самого важного! Не только не знать — не догадываться… Хуже того: не ведать, что здесь что‑то скрыто… Что скрыто? То, что свои славяне, а названы варяги–вагры.,. Названы‑то верно, они и были варяги, а не русские, каждое племя носит свое имя, но язык — один, родной и родственный… Когда князя Игоря спросила, он подтвердил. Но ведь и спрашивать уже можно, когда о чем‑то догадался… Догадался — тогда и спрашиваешь, а так — словно поле чистое, непосеянное… Зерен в нем нет. Дождь пойдет — одна грязь будет, а если зерно в земле, то ростки проклюнутся, потом в колосья поднимутся…
Остались эти варяги–вагры — славяне–русь — уроком княгине Ольге на всю жизнь: и нет вопроса, а ты его ищи, спрашивай себя, нет ли тут скрытого зерна, что потом взойдет и удивит тебя, наивную, думавшую, что и пахоты не было, и зерна не сеяли».
Плакала княгиня Ольга и молилась, и благодарила, что другие оказались ее мудрее…
«Да, и нянька мудрая, и скифка Гелона мудрая, и даже Марина безобразная мудрая», — так сокрушала себя княгиня. Так язвила свою гордость, которая могла погубить сына…
«А все же Марина любит Святослава,, — подумала Ольга про свою невестку, — если она от страха ко мне прибежала, как представила, что она наделала… Спасибо ей, что испугалась, спасибо, что прибежала… Спасибо, что нянька со скифкой были на страже… Подумать только — до чего все докатилось, будто на Красную горку колесо огненное с горы пустили… Мне бы прежде догадаться да услать Марину… Как же услать можно волхову верховную, жрицу Макоши?.. А если бы погиб Святослав? Но где же он? — опомнилась княгиня Ольга и взглянула на оплывающую свечу. — А где Марина? Где Малуша? И что теперь делать? Сказать или не сказать Святославу? — Опять полезли в голову мысли о варягах–ваграх… о ее наивной молодости. Совсем вживе вспомнился князь Игорь, как он любил играть ее косами… Странно, что она не седеет-— волосы такие же, как в юности, только на висках слегка… несколько волосков… Что бы теперь он сказал, если бы пришел сюда, сейчас, утешил ее… обнял?.. Что делать с княжеством? Как вразумить Святослава отказаться от старых богов? Все правители других стран стали христианами, а у него на уме — одни походы… И откуда взяла Марина, что Малуша тяжела? Кто ей сказал? Боже мой! Но как же получилось, что она, княгиня, правительница, не подозревала, что скифы так сильны в городе?!
И Гелона — родственница няньки… И Малуша скрытая… И Марина сумасшедшая… И все‑таки прибежала к ней… А если бы! Да, вспомнила, почему варяги–вагры в голову залетели — не только воспоминание о молодой своей наивности, когда только и думаешь что о своей любви да об ответной мужа: любит — не любит… Сколько времени прошло, пока стала жизнь вокруг себя видеть не в венках и ожерельях жемчуговых, а и в клубках, где нити намотаны разные — зависти, недоверия, ревности, злобы, дурных советов, может быть, ревности и зависти было больше всего… Варяги… Пришли в Киев обозы из Неметчины — Германии, Тюрингии–области… Говорят, было сильное княжество тюрингов, но разбили их войско, покорили тюрингов… Князь или граф у них Геро… шлет ей свои дары… Караван идет через Киев в Хазарию — сейчас ей передать свой ответный дар или ждать, пока караван будет возвращаться?.. Другой дороги нет, чтобы миновать Киев, но и случайности в пути могут быть всякие…
Идут обозы из Эрфурта… Говорят, город на холмах, как Киев, и есть монастырь на одной горе, и храм Богоматери там уже двести лет. В Тюрингии давно христианство приняли… В Эрфурте улица Весов, узкая–преузкая, и стоит уже не одну сотню лет амбар старинный, куда складывают все товары, что привозят в Эрфурт… Вот такой сохранности старинных установлений, ей, княгине Ольге, не удается ни в Киеве, ни в княжестве достичь… Может быть, потому, что слишком много разных народов живет, и у всех свои обычаи, и каждый хочет и норовит соседа так прижать, чтобы его племени обычаи сохранились, а соседа, который другой народности, — нет… Мое дороже соседнего… Неизвестно, как там побежденные тюринги — сохранили ли свои обычаи или только верность победителям соблюдают?
Этот корень — всему голова… Конечно, древляне и не подумали стать полянами, да их никто и не принуждал — подати платили бы… Подати — дати — подайте! А иногда приходится и силой принуждать, и иначе нельзя… Но ни обрядов, ни народных порядков никто не переставляет им…»
Теперь княгиня Ольга понимает, почему князь Олег не хотел, чтобы при дворе скифы были сильны… Всякий чужой народ хочет процветания своему народу, и этого можно достичь лишь за счет другого… Варяги–вагры, хотя и были славяне, но все же пришлые, желания их и стремления были иные, чем у киевлян… Если желания не совпадают в семейной жизни — и то гибельно, что уж говорить о княжестве… Из Эрфурта везут краску растительную для тканей — вайду, хоть в Киеве есть свои сильные краски из растений, везут и многое другое — трудно даже сказать, что не везут… Рядом с Эрфуртом — бывший стольный город Тюрингов Вимар, Оттон I любит эти края, и княгине Ольге пришлось узнавать о них все, что только можно, прежде чем посылать к нему послов… Вимар — это старый замок и Святое озеро у поймы реки Ильм… Почти Ильмень, как в Новгороде. А теперь посредине Вимара — Лебяжье озеро, будто в Киеве, около него, на Черниговщине, словом, всюду — где лебеди — священные птицы… А это повсюду в славянских землях…
Мысли о заботах и нуждах всегда отвлекали княгиню Ольгу от всех огорчений и печалей, но теперь другое. «Потрясение слишком велико… и не в потрясении суть… Сокрушение жизни — вот что произошло… Что делать? Что предпринять? Как спасти всех? Какая‑то болгарка… Пусть любая — был бы живым Святослав… Но оставлять вместе с Мариной Малушу — нельзя… Передать ли Святославу все — все–все? Но для мужского ума это может показаться слишком незначительно и глупо — нянька, скифка, рута какая‑то, васильки… Причем тут васильки?! Не рассказывать же ему о кентавре Хироне, которого скифы считают «своим», мало того, и про себя думают, что они и есть кентавры… Нет, это слишком для воина, спрямляющего и жизнь и все в ней под меч… не для того, чтобы сокрушить, а выявить простоту, часто заваленную сором… Когда виден меч — впереди или позади — то все само собой в ней становится прямее и короче… Значит, важно видение меча… как разрешение неразрешимого, запутанного, ускользающего… Князь Игорь никогда не испытывал этого видения: если нужно было, шел с дружиной и побеждал и не расчислял заранее, что станется, если он не пойдет, как тогда нужно действовать — он не представлял себе меча, он действовал им… Она же, женщина, должна иметь это видение Меча… Причем тут меч?! Она не амазонка… Не поляница, как звали их теперь».
Княгиня Ольга подошла к поставцу — потаенному в стене, дверка его не видна никому, даже если стоять совсем рядом. Отверстие для ключа было меньше булавочной головки, а ключик спрятан в ее ларце.
Над отверстием была незаметная выпуклость, ее можно нащупать пальцем. В поставце, вырезанном из липового дерева, стояла небольшая икона, привезенная ею из Константинополя. Она не была узаконена патриархом, хотя в русской общине Царьграда ей уже поклонялись давно — после смерти юродивого русского Андрея, что был родом то ли из Новогорода, то ли из Киева. Он скончался в 936 году, и все в общине помнили его вживе: как бродил по городу, голодный и оборванный — в рубище и лохмотьях. Неизвестно где и как Андрей стал рабом, был продан на невольничьем рынке в императорской столице греку Феогносту, который был неплохим человеком, голодом раба не морил, и тот исправно работал. Но однажды увидел Андрей сон о двух воинствах — в одном были мужи в светлых одеждах, в другом — бесы, страшные видом, одетые во все черное. Во сне к Андрею обратился ангел, который призвал его бороться с бесами, а для этого оставить обычную жизнь и стать юродивым, чтобы стяжать Духа Святого. С этого времени Андрей— будто разум у неге помутился — ходил по улицам Константинополя, просил подаяния, делился полученным с другими нищими, кротко сносил побои и оскорбления, которыми его осыпали…
«Вот где сокрушение гордости!» — подумала княгиня Ольга, зажигая свечу перед иконой.
На ней была изображена Богоматерь с покрывалом в руках, которое она распростерла в воздухе… А перед ней склонились ангелы, апостолы…
Русская община Царьграда была возбуждена и взволнована тем, что этот бродящий по улицам города полуголый нищий во Влахернском храме сподобился увидеть саму Пречистую Богородицу.
Был воскресный осенний день, шло всенощное бдение, церковь была полна народу и в четвертом часу ночи, когда юродивый Андрей, с которым гнушались стоять рядом богатые и нарядные горожане, поднял голову и увидел саму Богородицу… Она шла в окружении ангелов и святых. А святой Креститель Иоанн и святой апостол Иоанн Богослов, любимый ученик Христа, который поручил на кресте ему свою мать, сопровождали Богородицу — все они шли по воздуху…
Великая тайна состояла в том, что их видели лишь юродивый Андрей и пришедший с ним в храм друг его Епифаний.
По рассказу Андрея, Богородица со слезами молилась за всех христиан, присутствовавших на богослужении, а потом подошла к Престолу, сняла со своей головы покрывало и распростерла его над всеми молящимися, защищая их от враждебных сил — врагов видимых и невидимых. Богородица сияла, и момофор ее сиял таким небесным светом, что Андрей спросил стоящего рядом Епифания, видит ли он Пресвятую Богоматерь. Епифаний ответил ему: «Вижу, святый отче, и ужасаюсь» — настолько он был потрясен этим видением. Пока Пресвятая Богородица молилась своему Сыну, чтобы Он услышал молитвы, обращенные к Нему, видно было и ее блистающее светом покрывало. Когда же она покинула церковь и покрывало стало невидимым…
Во Влахернском храме хранились риза Богородицы, момофор и часть пояса ее…
Видение Андрея юродивого тут же стало известно всей столице — в храм бежали, спешили отовсюду. Написана была икона, однако греки пока не спешили с установлением. Русские же ей поклонялись, всем икона помогала… Чудесное видение Богородицы во Влахернах стало потрясением для жителей города.
Княгиня Ольга шептала: «Помоги, Пресвятая Богородица. Помяни нас во Твоих молитвах, Госпоже Дево Богородице, да не погибнем за умножение грехов наших, покрый нас от всякого зла и лютых напастей; на Тя бо уповаем и, Твоего Покрова праздник чествующе, Тя величаем…»
Спокойствие окутывало княгиню Ольгу, словно покрывалом Богородицы: Она поможет, Она не допустит погибели. Ольга почувствовала глубокое умиротворение и уверенность за своих внуков, за Святослава, за Малушу, за Марину. Она помолится, и они будут спасены. Во дворце императорском в Константинополе императрица ей показала икону Покрывала Богородицы, как она ее назвала, подведя ее к потайному поставцу за дверцей и шелковой занавесью. Иконе молились всюду — и во дворце, и в домах простых людей. Эту икону поднесла ей красавица русская Василиса из общины со словами, что ее благословил и держал в руках Андрей юродивый, а написал ее Епифаний, который был с ним в храме и видел это чудо. Утешительность образа Пресвятой Богородицы была засвидетельствована уже многими тысячами людей, и какое счастье, что княгиня Ольга привезла этот образ на родину. Она мечтает, чтобы киевляне получали бы от него такую же благодать и силу, которые получает она… Для этого надо лишь, чтобы они уверовали в Христа, как уверовала в него она, княгиня Ольга, как уверовал князь Игорь…
А пока… пока ее невестка Марина и сын Святослав поклоняются старым богам, и ничего нельзя с этим поделать, и она, княгиня Ольга, должна с этим смириться и постараться все же их спасти… И еще судьба внуков Олеженьки и Ярика заботит и печалит ее душу…
«О детях — потом, — сказала себе княгиня Ольга, поднимаясь с колен, — надо увидеться с Малушей, тогда станет ясным и все остальное».
Она погасила свечу, постояла, пока светлый дымок от нее окончательно не растаял в воздухе. Закрыла дверцу и повернула ключик в замке. Покрывало Богородицы коснулось ее горя и беспокойства и словно унесло их.
Примечание автора
Праздник Покрова Богородицы в память Ее появления в храме Константинополя установлен Русской православной церковью спустя двести лет после кончины равноапостольной княгини Ольги (умерла в 969 году 11 июля). Это сделал святой благоверный князь, соименный Андрею юродивому, — Андрей Боголюбский [212] , сын Юрия Долгорукого. У внука княгини Ольги и князя Игоря Владимира Святославича — Владимира Святого, прозванного Владимиром Красное Солнышко, родился сын Ярослав. А у князя Ярослава Мудрого появился на свет сын Всеволод.
У Всеволода I Ярославича и дочери византийского императора Константина Мономаха родился сын Владимир.
Князя Владимира II Мономаха Всеволодовича Бог наградил сыном Юрием (Георгием), получившим прозвище Долгорукий [213] . У него и родился сын Андрей Юрьевич (Георгиевич) Боголюбский.
Этот далекий потомок княгини Ольги и установил на Русской земле праздник Покрова Пресвятой Богородицы, праздник удивительный, неизвестный ни в православной Византии, ни на православном Востоке, ни в католических странах Европы (разделение церквей на католическую и православную произошло в 1054 году).
Предшествовали этому вот какие события.
В 1154 году князь Юрий Долгорукий стал великим князем киевским и отдал сыну Андрею в удел Вышгород под Киевом: как известно, это древняя крепость, «замок над Борисфеном», в 15 верстах [214] ниже по Днепру.
Вышгород был расположен на высоком холме, укреплен валами и стенами. Упоминается как Вусеград в книге византийского императора Константина Багрянородного (905–959, правил в 945–959 годы) «Об управлении империей».
Император перечисляет русские города, получавшие византийскую дань. Около Вышгорода переправлялись через Днепр, если шли из Киева в Чернигов или из Чернигова в Киев.
В «Повести временных лет» Вышгород автор называет под 946 годом как «Ольгин град» — любимое детище княгини Ольги, которому идет треть древлянской дани (две трети шли Киеву).
Когда внук княгини Ольги Владимир Святой крестил Русь, он поставил в Вышгороде церковь Святого Василия, именем которого был крещен. Когда любимые сыновья князя Владимира Борис и Глеб [215] были злодейски умерщвлены своим братом Святополком Окаянным, их погребли у храма Святого Василия в Вышгороде. Правнуки княгини Ольги легли на любимой ею земле, будто к прабабке припали. Борис был убит в год смерти отца, в 1015 году, и тогда же здесь похоронен. Глеба, умерщвленного под Смоленском, точнее сказать — его мощи нетленные были найдены, перевезены по Днепру в Киев и также легли рядом с братом спустя несколько лет.
Вскоре брат их Ярослав (Мудрый) построил пятиглавый храм в честь Бориса и Глеба, а они были канонизированы в Русской церкви как первые мученики, невинно убиенные.
Внук княгини Ольги крестил Русь, правнуки — первые мученики…
Таким образом, Вышгород остался сакральным местом, связанным с памятью и семьей княгини Ольги.
Возможно, что именно там сохранялась икона Покрова Пресвятой Богородицы, привезенная княгиней Ольгой из Константинополя, о которой знали в семье. И когда князь Андрей Боголюбский вскоре отправился в Суздальскую землю, потому что в Вышгородском храме чудотворная икона Божией Матери (получившая впоследствии название Владимирской), написанная, по преданию, евангелистом Лукой и недавно принесенная на Русь из Константинополя, двинулась из церкви… Следом за ней отправился и князь. Икона вела князя Андрея Боголюбского на север, и чудеса, случившиеся по дороге, были записаны духовником князя — «попом Микулицей» — Николаем в «Сказании о чудесах Владимирской иконы Божией Матери».
В десяти верстах от Владимира — города, основанного дедом князя Андрея, Владимиром Мономахом, и названного в его честь, кони, которые везли икону, стали. И на этом месте князь Андрей построил храм Рождества Богородицы и заложил город Боголюбов. Когда вскоре скончался его отец — Юрий Долгорукий, то князь Андрей не пошел на великое княжение в Киев, а остался на княжении во Владимире, ставшем центром Северо–Восточной Руси, его столицей. Вероятно, что кроме иконы Владимирской Божией Матери и личной иконы княгини Ольги Покрова Пресвятой Богородицы князь Андрей Боголюбский вывез из Вышгорода и личные вещи князя Бориса Владимировича — шапку и меч. Меч святого Бориса висел всегда над ложем князя Андрея, неутомимого строителя храмов. Всего им было выстроено около тридцати церквей, в том числе Успенский собор во Владимире, куда была перенесена Владимирская икона Божией Матери: первый храм, посвященный новому церковному русскому празднику, — храм Покрова на Нерли (1165), в пойме реки Нерль, неподалеку от Боголюбова.
Соединенность, связь князя Андрея Боголюбского с памятью о своей равноапостольной прапрапрабабке княгине Ольге заключалась еще и в том, что он закончил дело, начатое сыном княгини Ольги — князем Святославом: он сокрушил Волжскую Болгарию, походы против нее предпринимал при своей жизни Святослав. Поход 1164 года был победоносным.
Талантливый писатель, князь Андрей написал «Сказание о победе над болгарами и установлении праздника Спаса в 1164 году» (1 августа в память крещения князем Владимиром Руси). Кроме того, он принимал участие и в создании Службы Покрову.
Подобно своим великим предкам–мученикам Борису и Глебу, князь Андрей Боголюбский в ночь на 29 июня, день верховных апостолов Петра и Павла, был злодейски убит в своем дворце в Боголюбове заговорщиками, среди которых была и жена князя, Улита Кучковна, и ее братья.
Автор «Повести об убиении Андрея Боголюбского» начинает ее сообщением, что князь Андрей «создал себе городок каменный, под названием Боголюбове, столь же далеко Боголюбове от Владимира, как и Вышгород от Киева».
Все события русской истории совершались с иконой Владимирской Божией Матери, перенесенной князем Андреем в Северо–Восточную Русь. Он был причислен Русской церковью к лику святых, и память его совершается 4 июля (17 июля по–новому стилю). В этот день спустя 744 года после убийства князя Андрея Боголюбского была казнена царская семья царь Николай II, царица и их дети. Такова особая отмеченность этого дня в церковном календаре, в Житиях святых Русской православной церкви.
Невинно убиенные святые князья Борис и Глеб почитались на Руси необычайно: ведь они погибли, потому что не захотели захватить власть, незаконно отнять ее у старшего брата.
«Сказание и страдание и похвала святым мученикам Борису и Глебу», яркое и талантливое произведение, созданное неизвестным автором в середине XI века, так характеризует братьев: «Нарек бы вас ангелами, ибо без промедления являетесь вы всем скорбящим, но жили вы на земле среди людей во плоти человеческой. Если же назову вас людьми, то ведь своими бесчисленными чудесами и помощью немощным превосходите вы разум человеческий… Воистину вы цесари цесарям и князья князьям, ибо вашей помощью и защитой князья наши всех противников побеждают и вашей помощью гордятся. Вы наше оружие, земли Русской забрала и утверждение, мечи обоюдоострые, ими дерзость поганых низлагаем и дьявола шатания в земле попираем. Поистине и без сомнений могу сказать: вы небесные люди и земные ангелы, столпы и утверждение земли нашей!»
Князья Борис и Глеб Владимировичи — это первые идеальные «положительные» характеры в древнерусской литературе.
Такова оказалась участь правнуков княгини Ольги. Из ее любимого Вышгорода, словно лучи, вышли они и указали дальнейший путь ее потомкам.)