Ошеломленная внезапно свалившимся на нее горем, Виктория сидела на мурманской завалинке и ни о чем не думала.

Внезапно в другом конце домика открылась дверь, и на крыльцо вышел Борис. Вика была скрыта от него зарослями Иван-чая. Она сидела тихо, совсем не желая быть замеченной. Она, конечно, хотела все узнать, но оказаться застигнутой на месте подслушивания — нет, это выше ее сил.

Закурив сигарету, Борис постоял и, обогнув высокие кусты, принялся обходить домик.

— Зайка! — его изумление было неподдельно. — Что ты здесь делаешь ночью? Когда ты приехала?

Она молчала, он подошел к ней и сел рядом на завалинку.

— А я, видишь, даже не сплю в своей комнате. Ты молодец, что не зашла туда. Там у меня двое из комиссии спят. Ты же знаешь, они приезжают отдыхать, а не работать! — он говорил без остановки, боясь, что его прервут. — А я в этом крыле лег, чтобы им не мешать. Пойдем, я тебе открою комнату, ты ложись, только тихо, чтобы никто не видел. Все комнаты пусты.

— Борис! Я все слышала! — прервала его Вика.

— А-а! Они там сексом в моей комнате занимались? Ну да, Зайка, скажу тебе по секрету: это не комиссия вовсе, это дочь начальницы лагеря приехала со своим любовником…

— Борис! Я не только слышала, — прервала его Вика, не в силах смотреть, как он изворачивается. — Я ехала в том самом автобусе!

— А, то-то мне что-то померещилось. Так ты приехала семь часов назад? Где же ты была все это время? Так ты была на автовокзале? — вдруг его осенило. — Вот, Зайка, ты видела, как мне приходится крутиться возле этой комиссии — и цветы им дарить, и на такси возить. А ты, моя бедная, пешком шла.

— Борис! Ты совсем запутался, а по виду не скажешь, очень спокойно объясняешь. Пойми, я не только шла все это время, я здесь была. Я видела, что кроме вас двоих в лагере никого нет!

— Да я-то тут при чем? — возмутился Борис вполне искренне. — Ты просто не заметила ее любовника, он на машине приехал. Хочешь, я сторожей позову, они подтвердят, что она здесь с любовником?

— Борис! — крикнула Вика. — Остановись! Ты никак не поймешь, что я все видела, что я все поняла, — и добавила почти тихо, — не унижай нас обоих ложью.

Она пошла прочь. Борис виновато плелся за ней. Уже в лазарете, обняв ее, прошептал:

— Я просто не хочу тебя потерять, поэтому вру и изворачиваюсь. Это не то, что ты думаешь! Это увлечение по необходимости. Она действительно дочь начальницы лагеря. Ее мать — крупный акционер лагеря отдыха, а вообще-то она председатель профкома рыбного завода, того самого завода, где самый лучший в городе плавательный бассейн. Ты же знаешь, как я о нем мечтал! Она обещала устроить меня директором бассейна. Мне так нужна стабильная работа! Но люблю-то я только тебя! Ты меня утром подожди, я тебе поесть принесу! А пока ложись, отдыхай!

— А ты куда? — спросила, чуть ли не разомлевшая от его слов, Вика.

— Я лягу в том здании, но в другой комнате, — стыдясь своих слов, сказал Борис. — Я же не могу ей объяснить, что ты приехала! Только ты не уходи! У нас там остались бутерброды…

— Скажи, а ты меня не перепутал с ней? Я хоть и не дочь начальницы лагеря, но все же не побирушка.

— Ну, знаешь! — вспылил Борис. — Ирония здесь как-то неуместна.

— Здесь вообще все неуместно, и особенно я!

Он ушел, оставив ее одну, и Вика поняла, что больше всего на свете ей сейчас хотелось остаться одной.

Она опрокинулась на пустую сетку кровати ничком и громко зарыдала. Она колотила руками по сетке и кричала:

— Мне больно! Мне очень больно! За что? Ну, за что? Господи! Что я сделала?

Металлическая сетка легко звенела в такт ее словам. Но он так и не пришел. Он не вернулся. Он не понял, что это конец. А может быть, он хотел этого?

Вика спала крепко и без сновидений. Как спал Борис, мы не знаем, но догадываемся, что у людей с нечистой совестью сон чуток и тревожен. Впрочем, справедливости ради надо заметить, что такие люди страдают не меньше, а может быть, даже больше.

Утром она проснулась рано, очень рано. Часов не было, телефон сел. Солнце все так же неотвратимо трудилось на нелегкой северной ниве. Но по тому, что роса упала на травы, а комары перестали жужжать, Вика поняла, что наступило утро. Очень хотелось пить. Вика повернула пересохший кран, и ржавая вода полилась в раковину. В лазарете оказался даже унитаз со сливным бачком, чему Вика удивилась, потому что знала, что дети ходят в туалет на улицу.

Она нашла и чайник, и остатки кофе. Аппетит проснулся зверский. Но все равно есть их бутерброды Вика бы не стала. Наскоро попив пустого кофе и торопясь отсюда скорее уйти, девушка перелезла через забор и быстро пошла прочь от лагеря, так много принесшего ей разочарований.

Ее кроссовки сразу промокли. Но на душе было легко и свободно. Она навсегда уходила из мира лжи, такого уютного для некоторых и такого невыносимого для нее. Этот мир душил ее своей жесткой запрограммированностью, своим тупым снобизмом.

— Ну и черт с ним! — крикнула Вика и послушала себя.

Несмелое эхо ответило легким дискантом «…с ним, с ним, с ним…»

— Да, с ним! — еще сильнее крикнула Вика.

— С ним… — уже увереннее ответило эхо.

И она запела. Она знала, что здесь на много верст вокруг никого нет, и пела громко и заливисто, размахивая желтой соломенной шляпой.

Вот такой отчаянной ее и увидел Станислав Громов. Он сидел на вершине сопки, наблюдая, как рождается день, как плавно он перетекает из ночи. Ему нравились эти суровые безлюдные места, наполненные самобытной соленой древностью. Вдалеке синеют озера. Под ногами — крутой обрыв. Слева — дорога. По ней идет человек. Это мгновение не повторится никогда. В пять утра по дороге среди затерявшихся сопок идет человек? Стас разглядел женскую фигуру.

Размахивая шляпой в такт песни, она поет о чем-то своем, личном. Эти сопки, этот березовый лесок, эта горная речка — она так похожа на них: она свободна, как они, она также бесстрашна.

Стас некоторое время наблюдал за девушкой с вершины небольшой сопки, пытаясь понять, как она здесь очутилась: в такое время суток и в таком пустынном месте. А Виктория после пережитой ночи ничего не боялась, она ощущала небывалый подъем, прощаясь с прошлым, так ей казалось. Если бы она знала, что впереди еще не одна страница разговоров, укоров, сопротивления…