1

В тот год декабрь выдался снежным. По лесной дороге мелкой рысью трусила лошадь, запряженная в сани, нагруженные стопой коровьих шкур. Перед шкурами на охапке соломы в овчинном полушубке сидела молодая женщина – Миля Грудзинская. Ее голова, повязанная шерстяным платком, покачивалась и склонялась в дреме. Она опустила вожжи, предоставив лошади свободу. По обе стороны дороги лежали сугробы, и лошадь не могла свернуть с накатанного пути. День клонился к исходу, небо заволокло темными тучами, в лесу стоял полумрак.

Внезапно лошадь дернула сани и понеслась во всю прыть. От внезапного рывка Миля ударилась спиной о шкуры. Ее дремота мгновенно улетучилась. Оглянувшись назад, увидела стаю волков, мчавшихся по дороге. Она ухватилась руками за сани, чтобы не вывалиться на поворотах. Ее охватил страх. «Только бы не догнали», – думала она. Один волк вырвался вперед и стал приближаться к саням. Вот он поравнялся с санями, намереваясь догнать лошадь и вцепиться в нее. Миля видела его раскрытую пасть с красным языком и белыми зубами. От его сосредоточенных глаз веяло ужасом. Она пожалела, что никогда не брала с собой кнут. Сейчас можно было бы хлестнуть по серой голове зверя и не дать ему возможности догнать лошадь. Миля попыталась поднять верхнюю шкуру и ударить ею волка. Шкура оказалась твердой и тяжелой как железо. Тогда она столкнула шкуру под ноги хищнику. Он споткнулся и кубарем покатился по дороге. Подоспевшая стая сгрудилась около него. Волки рвали сброшенную шкуру или раненого собрата. Воспитанная в комсомоле, Миля не верила в Бога, но в экстремальной ситуации вспомнила о нем и прошептала: «Господи, помоги лошади уйти от погони…»

2

Село Идринское Красноярского края, основанное в 1736 году, раскинулось на берегах реки Сыды, впадающей в Идру, которая, в свою очередь, впадает в Енисей. С трех сторон его окружала сибирская тайга. Вдали возвышались горы Крапивиха и Колываниха. Дома в селе добротные, рублены из красного леса, вытянулись по прямым улицам вдоль реки. Достопримечательностью села была каменная церковь, выстроенная в 1914 году и освященная в честь Георгия Победоносца. После революции церковь закрыли, а в шестидесятые годы – разрушили. У каждого дома – огород и надворные постройки.

Один из лучших – крестовый дом Михайловых. Он выделялся открытой террасой, на которой часто собирались родственники за кружкой чая. Постоянными атрибутами чаепития были самовар и примус. Дом отличался резными карнизами, наличниками и филенчатыми ставнями. В погребе под домом хранились картофель, овощи, всевозможные соленья и варенья. На участке размещались сарай, амбар, погреб, баня, навес, огород и сад, примыкающий к лесу. Под развесистой сосной стоял столик с точеными ножками, как у рояля, выполненный руками хозяина.

Александр Георгиевич окончил в Смоленске реальное училище и получил специальность архитектора. Он был мастером на все руки. Брал подряды на строительство жилых домов и других объектов. В Минусинске строил церковь. Алтарь и другие резные элементы из дерева выполнял собственноручно. Его уважали заказчики. Все договорные обязательства он выполнял качественно и в установленные сроки, следуя любимой поговорке: «Слово дороже головы».

Во время его поездок на строящиеся объекты все заботы по дому и хозяйству ложились на плечи жены, Анастасии Даниловны. Муж всегда называл ее ласково Тюней. Статная, трудолюбивая, молчаливая, она была хорошей женой, прекрасной хозяйкой и любящей матерью. Иногда, устав от домашних хлопот, садилась на ковер и играла с годовалым сыном Витей. В таких случаях муж откладывал в сторону чертежи и смотрел, очарованный, на жену и сына. Настя чувствовала на себе его взгляд, но не поворачивалась в его сторону. Александр Георгиевич подходил к жене, присаживался рядом, обнимал за плечи, прижимался лицом к ее пышным светлым волосам и произносил:

– Тюня, какая ты чудесная! Сидел бы вечность рядом.

– А кто будет зарабатывать деньги и содержать семью?

Он не стал отвечать на ее вопрос, а продолжал восхищаться женой:

– Мне очень повезло, что я женился на тебе. Лучшей жены мне не надо. Ты прекрасно со всем справляешься.

Анастасия Даниловна промолчала. Она знала, что муж ее любит беззаветно. А вот любит ли она? Ее родители выдали дочь замуж против ее воли. Им не хотелось отказывать известным в городе сватам. По их мнению, это была блестящая партия для дочери. Сами они хоть и были знатного происхождения, но к тому времени род Байкаловых почти разорился. В восьмидесятые годы девятнадцатого века это был типичный случай выдачи дочерей замуж без их согласия. Обычно родители рассуждали: «Поживут – слюбятся». Она же любила другого человека, но не смела ослушаться родителей. Может, поэтому была молчаливой и задумчивой. После рождения первого сына Вити, испытав радость материнства, Настя привязалась к Александру Георгиевичу. Она уважала и ценила его. Ей хотелось иметь большую семью.

Повернувшись к мужу, поцеловала в щеку, всегда чисто выбритую. Александр Георгиевич крепче прижал жену к себе.

– Саша, тебе не кажется, что у нас слишком маленькая семья?

– Тюня, неужели тебе мало одного сына?

– Конечно, мало. С одним ребенком – это не семья. С двумя детьми – полсемьи. С тремя – полноценная семья.

– Не беспокойся. У нас все впереди. Даст Бог, будут у нас еще дочки и сыночки.

По воскресным дням у Михайловых часто собиралась сельская интеллигенция: настоятель церкви протоирей Александр Суматохин, учитель сельской школы и доктор. Мужчины усаживались на веранде за уже накрытый стол, а хозяйка хлопотала у примуса. Она жарила шампиньоны, которые в изобилии росли на огороде, хорошо удобренном навозом.

Доктор, оглядев заставленный яствами стол, произносил:

– Под рыжики неплохо было бы пропустить по рюмочке.

Александр Георгиевич тут же обращался к священнику:

– Батюшка, позвольте налить наливочки? Или медовой настойки прикажете?

У Михайловых всегда в погребе стояла бутыль медовухи, настоянная на травах. Анастасия Даниловна была большой мастерицей по ее приготовлению.

– Ежели по единой, то можно, – с достоинством отвечал протоирей.

Хозяин наполнял бокалы, все дружно со звоном чокались и выпивали.

Хозяйка, нажарив грибов, принималась печь блины. Она знала, что батюшка очень любил блины со сметаной. В его утробу, скрытую под рясой, их вмещалось большое количество.

Во время поста готовился рыбный стол. В Идре водилась разная рыба. У рыбаков можно было недорого купить стерлядь и судака. Обычно готовился разварной судак. Его подавали на большом блюде с зеленью. Из огромной пасти торчали зеленые перья лука. Обязательным атрибутом было заливное из стерляди. Его готовили на рыбном желатине. Хозяин отрезал голову судака и клал на тарелку священника, на что тот произносил:

– Благодарствую.

Насытившись, мужчины начинали обсуждать сельские новости, постепенно переходя на политику. Газеты из Петербурга приходили с большим опозданием. Учитель, который регулярно выписывал газету «Санкт-Петербургские ведомости», стал рассказывать о революции, которая произошла в столице.

– Даст Бог, до нас она не докатится, – произносил священник и крестился.

Доктору надоедал разговор о политике, и он предлагал:

– Господа! Давайте попросим Александра Георгиевича что-нибудь спеть!

Его дружно все поддерживали. Александр Георгиевич приносил гитару, и на веранде лилась мелодия, завораживая слушателей.

После нескольких песен священник убежденно говорил:

– Уважаемый Александр Георгиевич, с вашим голосом надо петь в церковном хоре.

– Куда там мне до хора, – отвечал тот, – мне бы успеть с хозяйством управиться. Много времени отнимают поездки на строящуюся церковь.

– Жаль, очень жаль, – с сожалением произносил священник, – такой талант пропадает.

Хозяева провожали гостей за калитку. Александр Георгиевич пожимал им руки, а они целовали руку хозяйке.

В любви и заботах друг о друге и текла жизнь. В 1917 году у Михайловых родилась долгожданная дочка. Отец собственноручно изготовил деревянную кроватку-качалку. На токарном станке выточил фигурные балясины ограждения. Кроватка получилась на славу и на загляденье родных и близких. Анастасия Даниловна заблаговременно приготовила приданое для ребенка. Временами ее душу точило беспокойство: плохая примета – готовить приданое еще не родившемуся ребенку. Она старалась не думать об этом. Будучи атеисткой, считала приметы пережитком прошлого.

Покачивая кроватку и любуясь спящей девочкой, Анастасия Даниловна, обращаясь к мужу, произносила:

– Наша Миля – ровесница революции. Что, интересно, ей предначертано судьбой?

– Вряд ли тебе кто-нибудь ответит на этот вопрос. Я не представляю, какая ей жизнь уготовлена революцией…

Родители с ранних лет приучали дочь к труду и прививали хорошие манеры. Анастасия Даниловна всегда привлекала дочь к посильной работе. Накрывая в саду стол к приезду гостей, обычно давала Миле в руки лукошко и просила набрать для самовара сосновые шишки, осыпавшиеся с дерева, под которым стоял стол. Девочка росла бойкой и расторопной. За самоваром собирались родственники и гости, приезжавшие из Минусинска.

3

К семнадцати годам Миля расцвела жгучей красотой. От отца ей достался звонкий певучий голос, от матери – твердый характер. На посиделках она всегда была в центре внимания. На стройную, высокую брюнетку засматривались многие парни, но она никому не позволяла себя провожать с вечеринок. Если кто-нибудь из парней увязывался за ней, она останавливалась и, посмотрев на него черными глазами, полными ярости и негодования, грубо произносила:

– Что тебе надо?

От такого обращения парень отставал и больше к ней не приближался. Ей нравился гармонист Александр Грудзинский, но он не обращал на нее внимания. С каждой вечеринки он провожал домой кого-нибудь из девушек. В душе Мили бушевала ревность. Она думала: «Я же красивее Верки. Почему он сегодня провожает ее?» Домой возвращалась расстроенной. Мать, увидев ее состояние, спрашивала:

– Что с тобой? На тебе лица нет.

– Саша пошел провожать страхотину Верку.

– Ты что, влюблена в него?

– Не влюблена, но обидно, что он не обращает на меня внимания.

– Что ты в нем нашла хорошего? Волосы у него как у рыжего колонка.

– При чем тут волосы! Послушала бы, как он поет, как играет на гармошке!

– Милочка, ты, однако, влюблена в музыку…

Мать прекратила расспрашивать дочь, посмотрела на ее статную фигурку и подумала: «Дочь уже выросла, стала настоящей невестой…»

На очередных посиделках Миля села рядом с Александром и предложила:

– Давай споем на два голоса!

Дуэт получился замечательный.

С тех пор Саша стал провожать Милю. Домой она возвращалась радостной и счастливой.

– Что случилось? – удивлялась мать, – ты сияешь, как глазурованный пряник!

– Меня сегодня провожал Саша.

– Добилась все-таки своего, ну и характер, – произносила мать и замолкала.

Во время одной из бесед матери с дочкой в разговор вмешался отец:

– Доченька, ты бы поостереглась Грудзинского, он же поляк.

– Что из того, что поляк? Поляки разве не люди?

– В нашем роду была полячка. Ее усилиями весь наш род как пургой унесло из родных мест в Сибирь.

– Папа, ты никогда не рассказывал об этом. Расскажи, пожалуйста, подробно.

Александр Георгиевич задумался. При царском режиме он не афишировал свое положение ссыльного. При советской власти статус дореволюционного ссыльного мог принести дивиденды, но гордость не позволяла ему этим воспользоваться.

– Папа, почему ты молчишь?

4

Тяжело вздохнув, словно воспоминания о прошлом вызвали притупившуюся боль, отец начал повествование:

– До Сибири твои предки жили в Смоленске и носили всеми уважаемую фамилию Суворовы…

– Мы родственники Александра Васильевича Суворова! – обрадовавшись, вскричала Миля.

– Нет, мы были однофамильцами прославленного генералиссимуса.

– Жаль.

– Мой отец, Суворов Георгий Михайлович – зажиточный мещанин, держал в Смоленске лучший извоз. Нанятые кучеры на его конях, запряженных в кареты, возили самых почитаемых в городе жителей…

Человек гордый и самолюбивый, он не терпел несправедливости и обмана. Его жена, очаровательная полька Ядвига, блистала красотой и нарядами на всех городских мероприятиях. Она приглянулась городничему, у них завязался роман. Слухи дошли до Георгия Михайловича. В нем закипела злость и жажда мести. Он был горяч и скор на расправу со своими ямщиками. Многие испытали на себе его тяжелую руку. Не отдавая себе отчет, что городничий – не ямщик, долго не думая, отец собрался и отправился в управление полиции. В приемной его встретил городовой вопросом:

– Вы, сударь к кому?

– Городничий у себя?

– Вас вызывали?

– Я спросил, у себя ли городничий, – произнес Суворов и направился к двери в кабинет.

– Нельзя без приглашения! – закричал городовой и попытался преградить дорогу посетителю, но не успел.

Георгий Михайлович распахнул тяжелую дверь и вошел в кабинет. Из-за стола поднялся городничий. Он был отставным майором и не робкого десятка. На его лице мелькнула насмешливая улыбка, которая взбесила Суворова.

– Что вам угодно? – спросил городничий.

– Не что, а кто, – ответил Георгий Михайлович.

Подойдя к городничему, он хотел отвесить ему пощечину, но кулак не разжался, и удар получился такой силы, что обидчик не устоял на ногах.

– Дежурный! – заорал во весь голос городничий.

В кабинет вбежали двое городовых.

– Арестовать! В каталажку, немедленно! – приказал тот подчиненным.

Городовые взяли Георгия Михайловича под руки и вывели из кабинета.

Городничему не составило труда отправить мужа любовницы на каторгу. При оформлении документов изменили фамилию, чтобы не позорить знаменитого полководца. Однофамильцы Суворова стали Михайловыми. Эту же фамилию дали его братьям, детям и всех сослали на поселение в Сибирь. Над нашей семьей пронеслась жестокая буря, которая унесла всех далеко от Смоленска. Твоего деда сослали на каторгу в Нерчинск, а сыновей – на поселение в село Никольское. Жена твоего деда Георгия Михайловича не последовала за ним, как жены декабристов…

– Что стало с Ядвигой? – спросила Миля, не дожидаясь конца рассказа.

– Она быстро собралась и уехала в Польшу.

– Вы переписывались с ней?

– Нет, она навсегда исчезла из нашей жизни.

По истечении срока каторжных работ деда определили на поселение в село Никольское. Он сумел тайно съездить на золотые прииски. Вернулся с чекушкой золотого песка, построил большой дом для себя и двоих сыновей, у которых уже были семьи. Но вскоре дом сгорел, и все переехали в Идринское.

Люди, привыкшие трудиться, быстро обосновались на новом месте и завели хозяйство. Место здесь благодатное. Плодородные земли, рыбная река, лес с изобилием зверя, грибы и ягоды радовали душу ссыльных. С тех пор семейство Михайловых невзлюбило поляков, считая их способными на предательство и приносящих им несчастье.

5

Елисея Францевича Грудзинского – царского офицера – за участие в подготовке несостоявшегося восстания в Царстве Польском в 1914 году сослали в Сибирь. В его походке чувствовалась военная выправка. Стройный, двухметрового роста, с гусарскими усами, он всегда ходил гордо, с высоко поднятой головой. В противоположность ему его жена Агафья Прокопьевна была низкого роста, энергичная и деловая. На ее красивом лице всегда сияла улыбка.

Она обладала прекрасным голосом и всегда пела за работой. Ее прическа из светлых кудрявых волос на голове напоминала распушившийся одуванчик. Она родила девятнадцать детей. Правда, некоторые скончались в младенческом возрасте. Муж относился к ней хорошо. В то же время имел двух любовниц – подруг жены. Она догадывалась о его связях, но молчала, чтобы не создавать в семье скандалов.

Жили Грудзинские в добротном пятистенном доме, к которому примыкал большой огород. Во дворе стояли амбар, сарай, навес и баня. Главной достопримечательностью была кузница. У хозяина был единственный в селе паяльник. Он слыл мастером на все руки. Мог коня подковать, изготовить металлические детали для нехитрого сельскохозяйственного инвентаря. Мужчины ехали к нему починить плуг или борону. Женщины несли запаять и полудить посуду. Жители села его уважали. Он, один из немногих грамотных людей на селе, никогда не отказывал селянам в просьбе прочитать письмо и написать ответ. Воспитанный в религиозной семье, он верил в Бога. По вечерам у Грудзинских часто собирались соседи. Елисей Францевич читал Святое Писание, пояснял Евангелие.

Все Грудзинские обладали прекрасным слухом и голосом. Бывало, в праздник затянут песню – стекла дрожат, соседи собираются послушать. Елисей выводит басовую партию, Агафья – сопрано, сын Александр пел тенором, а дочь Шура – альтом. В их репертуаре звучали многие песни. Особенно хорошо удавалась «Ревела буря, дождь шумел». Слушатели от ее исполнения приходили в восторг.

Во время коллективизации Елисей Францевич организовал артель «Красный пахарь». Когда НЭП (новая экономическая политика) была свернута, его как грамотного человека назначили председателем Райпотребсоюза, затем заведующим молочно-товарной фермой.

Он продолжал верить в Бога, скрытно, так как это могло отразиться на его карьере. В стране шла борьба с религией, разрушали храмы, священников арестовывали. Большинство пожилых людей, воспитанных в религиозных традициях, смирились с существующими порядками, в душе продолжая верить в Бога, чтя церковные праздники.

У Грудзинских на кухне висела икона в серебряном окладе. Каждое утро Агафья молилась перед ней. От мужа она часто слышала:

– Гапа, ты бы убрала икону подальше, не дай Господи, кто-нибудь увидит. Могут быть крупные неприятности у меня на работе.

Должность заведующего молочно-товарной фермой считалась номенклатурной. Вера в Бога в те годы считалась чуть ли не преступлением.

– Она висит за печкой, – отвечала жена, – туда никто не заглядывает.

В пятилетием возрасте сын Саша задал вопрос:

– Мама, зачем ты кланяешься в угол?

– Я молюсь Богу.

– Зачем ты молишься?

– Я прошу у Господа здоровья и благополучия нашей семье.

Когда Саша начал ходить в школу, у него появлялись все новые и новые вопросы. Однажды, придя из школы, он заявил:

– Учительница сказала, что Бога нет и не надо ему молиться. Почему ты, мама, продолжаешь молиться?

– По привычке, сыночек.

– Что такое привычка?

– По утрам ты чистишь зубы и умываешься по привычке. Потому что я тебя научила. Так и моя мама научила меня молиться. Я не могу ее ослушаться.

В разговор вмешался отец:

– Саша, ты говорил кому-нибудь, что твоя мама молится?

– Нет, не говорил.

– Не рассказывай, пожалуйста, никому. Пусть это будет нашей семейной тайной.

– Хорошо, – ответил сын.

Елисей Францевич опасался потерять работу. Он был одним из немногих руководителей не рабоче-крестьянского происхождения.

Саша сдержал свое слово, но в его душе было посеяно семя сомнения и недоверия к людям. В школе, когда учительница проводила антирелигиозную беседу, его детское сердечко учащенно колотилось. Он думал: «Почему «религия – опиум для народа», а мама, самый близкий и любимый человек, молится?»

Придя домой из школы, задал вопрос:

– Мама, что такое опиум?

– Это лекарство.

– Ты его принимаешь?

– Нет, не принимаю. А почему ты об этом спрашиваешь?

– Я думал, что ты лечишься от религии.

После таких разговоров в детской душе накапливались большие сомнения, прививалась привычка обмана и скрытности.

6

Вернувшись на зимние каникулы из Абакана, Миля надела новое платье, демисезонное пальто, которое подчеркивало ее фигуру, и помчалась в клуб на танцы. Вечер был в разгаре. Александр Грудзинский сидел на стуле в центре зала и играл на гармошке. Вокруг него проплывали в вальсе счастливые пары. Миля ожидала, что, закончив играть очередную мелодию, он подойдет к ней, но Саша продолжал играть танец за танцем. К ней подходили знакомые юноши и приглашали танцевать, но она всем отказывала. Гармонист все видел. Он был опытным любовником и знал: чем сильнее раззадоришь девушку и вызовешь в ней ревность, тем скорее добьешься ее расположения.

Теоретики коммунизма Карл Маркс и Фридрих Энгельс высказывали мысль, что социализм уничтожит буржуазную семью. В середине девятнадцатого века появилась теория «стакана воды». Это взгляды на любовь, брак и семью, которые были широко распространены среди молодежи в первые годы Советской власти. О теории писала пресса, ей посвящались комсомольские диспуты. Она стала инструментом пропаганды. Многим юношам эта теория пришлась по душе, они пользовались ею, чтобы добиться расположения девушек, не заботясь о последствиях таких связей.

После окончания танцев Александр подошел к Миле и ласково произнес:

– Я соскучился по тебе, можно тебя провожу?

Миля с трудом сдержалась, чтобы не нагрубить ему, резко повернулась и пошла из клуба. На улице он догнал ее и спросил:

– Почему ты сегодня такая невеселая?

– Иди лучше проводи Верку.

– При чем Вера, если я люблю тебя.

Сердце Мили начало понемногу оттаивать. Чтобы проверить его, спросила:

– В мое отсутствие провожал же ее?

– Кто тебе сказал?

– Какая разница, кто сказал…

– Всего один раз, спроси кого угодно. Ее некому было проводить. Мое сердце принадлежит только тебе. – Он взял ее под ручку и произнес: – Какая тихая ночь. Может, она будет для нас самой счастливой…

Они шли по заснеженной улице. На небе ярко мерцали звезды. Луна заливала желтым светом сугробы. На душе Мили появилось радостное умиротворение. «Вот так бы идти по жизни рука об руку с милым сердцу человеком», – думала она. Мороз пробрался под ее легкое пальто, и она обратилась к Саше:

– Я замерзла, проводи меня домой.

– Почему ты в мороз надела пальто, а не шубу?

– Чтобы понравиться тебе, – не задумываясь, выпалила она.

– У меня есть предложение, – ответил он. – Родители сегодня топили баню. Они давно спят. Мы можем посидеть в тепле и о многом поговорить…

В ту ночь Миля не вернулась домой.

Через месяц она сказала Саше:

– Я, кажется, забеременела.

– Не может быть, – испугавшись, произнес он, – с первого раза не беременеют.

Время шло, у Мили рос живот. Первой заметила мать.

– Миля, – обратилась она к дочери, – ты понимаешь, что натворила?

– Понимаю.

– От рыжего колонка?

– Да.

– Что он думает?

– Не знаю.

– Ты с ним разговаривала?

– Один раз сказала.

– Где не надо, ты очень бойка, а тут тихоней стала.

На следующий день Анастасия Даниловна направилась к Грудзинским. После ее разговора с матерью Александра он подкараулил Милю на улице и предложил:

– Пойдем, распишемся.

– Это ты мне предложение делаешь или одолжение?

– Конечно, предложение.

– А где объяснение в любви?

– Слишком для меня все неожиданно…

– В бане красивые слова говорил, обещал до конца жизни любить, а теперь все забыл?

– Не забыл, все помню. Давай не будем ссориться, пока мы еще не муж и жена.

Милю эти слова резанули по сердцу, и она вспылила:

– После женитьбы, значит, можно будет ссориться?

– Не придирайся, пожалуйста, к словам. Давай лучше обсудим, где мы жить будем. Мои родители предлагают у нас.

Миля поняла, что родители Саши оказали на него давление. У нее было безвыходное положение, и она согласилась пойти на регистрацию брака и жить у его родителей. Александр был мил ее сердцу, и она надеялась, что они заживут счастливо.

– Завтра мои родители придут к твоим договариваться о свадьбе, – сказал Саша.

В тридцатые годы прошлого века у сельских жителей не было паспортов. Регистрация браков проводилась в сельском совете. Молодоженов записали в журнал и выдали справку о регистрации брака.

Грудзинские приняли Милю в дом радушно. Свекровь Агафья Прокопьевна во всем сноху опекала, тяжести поднимать не разрешала. Свекор Елисей Францевич относился с уважением. Осенью Миля родила сына Витю. Для бабушки и дедушки внук был желанным, а вот отец проявил полное равнодушие. Он считал ребенка обузой. Стал надолго уходить из дома и поздно возвращаться.

– Где тебя нелегкая носит допоздна? – бывало, спросит его мать.

– На репетиции, готовим самодеятельность к Новому году.

– Наверное, с Веркой репетировал, – вмешивалась в разговор Миля.

Ее слова были керосином в костер. Александр вспыхивал гневом, возбуждался, начинал кричать и ругаться:

– Нашла причину придраться! Не надо было рожать, вместе бы ходили в клуб на репетиции!

– Я что, одна виновата в рождении ребенка?

– Досталась же мне жена, от которой кроме упреков ничего не услышишь!

Миле надоело терпеть выходки мужа. Она по вечерам сидела с ребенком, а он гулял неизвестно где. В один прекрасный день она забрала Витю и ушла к родителям. Дома застала мать, прижалась к ней и заплакала.

– Что случилось? – спросила Анастасия Даниловна.

Сквозь слезы дочь изложила свое горе.

– Я тебе раньше говорила, что у Шурки кудри к дури. Сильно не расстраивайся, вырастим твоего сына.

Прошло достаточно много времени. То ли одумавшись, то ли под давлением родителей Александр пришел к Михайловым. Попросил прощения и уговорил Милю вернуться к нему. Впервые взял Витю на руки и понес домой. Жили они в ладу и мире до новой беременности Мили. Второго ребенка он не хотел, стал часто выпивать, встречать жену с дочкой при выписке из роддома не поехал. Когда их привезли из роддома, он был пьян и встретил руганью. Увещевания матери не помогали. Отца он побаивался и устраивал дебоши в его отсутствие.

Однажды налился до неузнаваемости, стал буянить, бросаться на жену с кулаками, перевернул стол, разбил стоящую на нем посуду. Она схватила дочку и выскочила на улицу. Остановившись у крыльца, стала думать, куда бежать. «Надо бежать к маме», – подумала она. В это время в коридоре раздались шаги. «Догонит!» – мелькнула у нее мысль, и она побежала в баню просить помощи у ссыльных, которые там временно проживали. Во дворе ходили куры, которые бросились врассыпную. Одна попала под ноги. Миля, споткнулась и чуть не уронила ребенка. Курица, кудахтав, побежала, теряя перья. Вбежав в баню, Миля испуганным голосом закричала:

– Помогите! За мной гонятся!

В бане у маленького окошка за приставным столиком сидели двое. Мужчина интеллигентного вида с острой бородкой снял очки, отложил в сторону книгу и спросил:

– Кто за вами гонится?

– Муж.

– Успокойтесь, в нашем присутствии он вас пальцем не тронет.

Младший сын Грудзинских Григорий, которому было пятнадцать лет, решил пошутить. Подошел к двери бани и пьяным голосом стал требовать:

– Откройте дверь! Я сейчас ей покажу!

У Мили начался психоз. Ее трясло, дрожали руки. Видя ее состояние, мужчины поднялись с мест и открыли дверь, намереваясь поговорить с Александром. Вместо него у дверей увидели подростка.

– Ты что творишь, негодный мальчишка? – произнес мужчина с бородкой.

Григорий рассмеялся и убежал домой, довольный своей шуткой.

Елисей Францевич о скандале в доме узнал в поле на уборке урожая. Он распряг лошадь, молодецки вскочил ей на спину и галопом помчался в село. Сельчане были удивлены, видя скачущего по улице всадника, поднимающего клубы пыли. Вбежав в дом, он увидел беснующегося сына и разбросанные вещи. Недолго думая, скрутил Александра, повалив на пол, заломил руки за спину и крикнул Агафье Прокопьевне, наблюдавшей за мужем:

– Подай рушник!

Она повиновалась, принесла полотенце и подала мужу. Он связал сыну руки. Немного подумав, выдернул ремень из его брюк и связал ему ноги.

– Еля, не затягивай сильно ремень, – обратилась Агафья Прокопьевна к мужу, – ему будет больно…

– Больно ему надо бы сделать этим ремнем, но пьяный не поймет, за что выпороли.

Александр, почувствовав сильные руки отца, лежал тихо и не сопротивлялся.

Милю отвезли в районную больницу, а девочку, которой было всего двенадцать дней, забрала бабушка Анастасия Даниловна. После выздоровления родители посоветовали Миле не оставаться в селе, а поехать учиться в Абакан. Так она и поступила. С мужем Александром решила расстаться, а детей поделить. Витя остался у Грудзинских, а Глаша – у Михайловых.

Бабушка устроила внучку на русской печи. Девочка оказалась, на удивление, очень спокойной. Накормят ее жеваным хлебом с молоком и медом – она и спит, только посапывает. Придет, бывало, в дом соседка Шура и спросит:

– Где у вас внучка?

– На печке спит, – ответит Анастасия Даниловна.

– Что-то молчит?

– Сытая – вот и спит.

– Без материнского молока растет, – вздохнет соседка.

– Что поделаешь, видимо, судьба такая…

– Знает, наверное, что матери нет, и на руки не просится?

– Нет у меня времени на руках ее нянчить. На мне дом, корова, куры, гуси, пасека и огород.

– Нелегкая наша судьба бабья, – грустно скажет соседка, покидая дом.

7

Советская власть в сибирской глубинке установилась значительно позже, чем в центральной России. Александр Георгиевич Михайлов воспринял ее без энтузиазма, но не враждебно.

В июльский жаркий день, когда селяне изнывали от жары и покосом занимались только по утрам, в село приехали сотрудники НКВД. По их сведениям, в селе скрывались контрреволюционеры. К поиску посторонних подключился комитет бедноты. Они обошли село и обыскали каждый дом, но никого подозрительного не нашли.

– Не может быть, чтобы в селе не было контры, – произнес сотрудник НКВД.

– Надо посмотреть у лесника, – предложил нетрезвым голосом председатель комбеда Федор.

– Обыскать дом лесника! – приказал уполномоченный.

Трое комитетчиков, обливаясь потом, поспешили к колхозной конюшне. Стояла июльская жара, почти месяц не было ни одного дождя. В дверях их встретил сторож – дед Кондратий:

– Куда разогнались?

– Открывай ворота! – приказал Федор.

– Это еще зачем?

– Коней седлать будем.

– Мне указание дать коней не поступало.

– Я тебе разве не указ? – произнес Федор и грубо оттолкнул старика от дверей.

Его товарищи распахнули ворота, а он подошел к вороному племенному жеребцу и отвязал недоуздок. Конь мотнул головой, вырвал недоуздок из рук и поднялся на дыбы. Федор еле успел отскочить в сторону, чтобы не попасть под копыта.

– Не тронь жеребца! – закричал дед Кондратий. – Зашибет!

Федор не на шутку испугался. Он никогда не имел своих лошадей. Поле пахал ему брат. Выбрав смирную лошадь, снял со стены седло и накинул на круп.

– Что творишь, бестолочь, положи сначала подседельник, – произнес сторож, а сам подумал: «Голь перекатная, коня запрячь не может, а туда же, в начальство лезет».

Кондратий помог запрячь лошадей и напутствовал:

– Жара стоит несусветная, езжайте шагом, а то запалите лошадей, не дай Бог.

– Знаем, – ответил Федор и пустил лошадь рысью.

Он торопился. Ему очень хотелось отличиться, задержав контру. До дома лесника было пять верст по накатанной дороге вокруг лесного массива. Федор знал тропу через лес, которая короче в несколько раз, и свернул на нее. Лесная прохлада освежала вспотевшее лицо, легкие наполнял воздух с запахами хвои и смолы. Ударив лошадь голыми пятками и дернув уздечку, погнал быстрее. За поворотом перед ним неожиданно оказалась наклоненная поперек дороги вершина березы. Федор растерялся и не успел пригнуться к шее лошади. Удар пришелся в грудь. Обняв ствол руками, он повис над дорогой и закачался на высоте около сажени. Лошадь, освободившись от седока, убежала по тропе.

Подъехавший первым Иван с ухмылкой спросил:

– Федя, зачем на березу залез?

– Перестань зубы скалить, помоги слезть.

– Прыгай, здесь невысоко.

Федор, осторожно отпуская ствол, ухватился за толстую ветку, повис на ней и спрыгнул на землю.

– Пешком пойдешь или нас здесь подождешь? – спросил Иван у горе-наездника.

Федора взбесил издевательский тон Ивана, и он обрушил на него поток отборного мата.

– Не кипятись, – примирительным тоном сказал Иван, – садись сзади меня.

Федор уселся на лошадь позади Ивана, ухватился за его пояс руками, и они продолжили путь. Его душила злость на убежавшую лошадь, в груди отдавалась боль при прикосновении к Ивану.

Домик лесника стоял на поляне около небольшой речки. С одной стороны за забором из жердей виднелся огород и посадки картошки. С другой стоял сарай для скота и стог свежеубранного сена.

Спешившись у крыльца, комитетчики ураганом ворвались в дом, надеясь застать незнакомого человека. Их встретила беременная женщина. На ее красивом лице появился испуг.

– Где лесник?

– Где же ему быть? В лесу, на объезде.

– В доме кто есть?

– Кому быть кроме меня, когда мужа нет.

– К нему кто-нибудь приезжал?

– Некому к нему приезжать.

– С кем он в лес уехал?

– Один. Ей-богу, один! Вот вам крест, – и она перекрестилась.

– Ты брось эти штучки-дрючки, Бога нет, – произнес Федор и взял женщину за руку. Она стала вырываться. У него заиграла кровь, он схватил ее в охапку и потащил к кровати…

По селу разнеслась весть, что жена лесника изнасилована.

Виновников арестовали, увезли в райцентр, по слухам, их судили. Вскоре они вернулись в село, видимо, своих за решетку не сажают.

В это время Александр Георгиевич был в отъезде. Когда вернулся, односельчане наперебой рассказывали ему о неслыханном раньше в их селе случае. Он задумался и произнес:

– Если представители власти так ведут себя, как мы будем жить дальше?..

Кто-то из односельчан, слышавших эти слова, написал донос. Через несколько дней в село приехали трое сотрудников НКВД, Александра Георгиевича арестовали и повели к черной автомашине «Эмке». Анастасия Даниловна смотрела им вслед. Мужа сопровождали люди в темно-синей форме с кобурами на поясных ремнях. Она не могла предположить, что видит мужа последний раз.

Через два дня собрала передачу и поехала в Абакан, надеясь на свидание с мужем. Передачу у нее приняли, но свидания не разрешили. Она спросила у дежурного:

– Можно в следующий раз привезти теплое белье и носки?

– Все можно, – ответил тот.

Трижды возила Анастасия Даниловна передачи мужу, а на четвертый раз ей сообщили, что он отправлен на лесоповал.

– Скажите, пожалуйста, его адрес, чтобы мне можно было написать ему письмо…

– Адресов не даем, дождитесь от него письма и узнаете адрес, – был ответ.

Тогда шел 1938 год. Миле шел двадцать второй год. Она стала дочерью врага народа. Анастасия Даниловна ждала письма от мужа, но так и не дождалась. Она до конца жизни ждала его возвращения.

Только в восьмидесятые годы двадцатого века Михайловы узнали, что Александр Георгиевич реабилитирован. Он был расстрелян на третий день после ареста.

8

После окончания учебы в Абакане Миля поступила работать агентом Заготживсырья. Она одна, на лошади, запряженной летом в телегу, зимой в сани, ездила по деревням и по ведомости собирала у жителей шкуры скота. В то время существовал порядок, по которому при забое скота хозяева обязаны были сдать шкуры государству.

В одну из поездок за лошадью погналась стая волков. Оторвавшись от стаи хищников, Миля долго не могла успокоиться. Руки тряслись, сердце учащенно билось в груди, словно сама убегала от погони.

Кладовщик, пересчитав шкуры, спросил:

– Где еще одна шкура? По ведомости должно быть на одну больше.

– Я бросила ее волкам.

– Государственным добром разбрасываешься? – возмутился кладовщик.

– Они могли задрать лошадь и меня.

– Не рассказывай сказки! Мне придется написать докладную начальству о недостаче. Они решат, что с тобой делать.

В августе 1932 года вышло постановление ЦИКа «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов, кооперации, укреплении общественной социалистической собственности». Размер похищенного не имел значения. Наказание предусматривалось вплоть до расстрела. Это был политический заказ, позволяющий избавиться от врагов Советской власти и пополнить лагеря дешевой рабочей силой.

Милю арестовали. Следователь поверил ее рассказу, но когда из личного дела подозреваемой узнал, что она дочь врага народа, то, следуя установкам борьбы с антисоветскими элементами, передал дело в суд.

Через несколько месяцев Милю отпустили. Она не пошла трудиться на прежнее место работы, а поступила учиться на лаборанта маслоделия. После успешного завершения учебы ее направили на Абаканский маслозавод. В ее обязанности входило ежедневное определение химического состава продукции и доклад директору о результатах анализов.

Директору маслозавода приглянулась молодая, стройная и энергичная женщина. Ее черные густые волосы, подстриженные популярной стрижкой каре, делали ее похожей на девочку. Короткая челка придавала задорный вид, а открытая шея притягивала взгляд. Ему хотелось дотронуться до ее волос, ровно подстриженных сзади.

Каждый раз, когда Миля приходила в его кабинет, он предлагал ей присесть к столу. Изучив сводку качества продукции, устремлял на посетительницу маслянистый взгляд и бесцеремонно ее рассматривал. От его взгляда Милю коробило, и она отводила взор.

Директор изучил ее личное дело и знал, что у нее двое детей, но живет без семьи. Это его вдохновляло на успех задуманных отношений. Однажды, провожая ее из кабинета, он обнял за талию. Миля решительно отвела его руку и произнесла:

– Михаил Васильевич, не надо.

Это его только раззадорило. Он не привык, чтобы женщины не отвечали ему взаимностью. Чем сильнее женщина сопротивлялась его домогательствам, тем настойчивей он добивался цели. На следующий день, поговорив с Милей о производственных делах, неожиданно предложил:

– Милисина Александровна, зайдите после работы ко мне в кабинет.

– Зачем после работы? Мы все вопросы уже обсудили.

– Я вас очень буду ждать, – многозначительно произнес директор.

Миля, промолчав, ушла из кабинета. Целый день она думала о предложении. Директор был не в ее вкусе. Низкого роста, светловолосый, с грубыми чертами лица. Она продолжала любить своего мужа и не могла позволить себе стать любовницей.

Михаил Васильевич ждал Милю. В сейфе была приготовлена бутылка коньяка, конфеты и закуска. По опыту он знал, что выпившая женщина легче поддается уговорам. Прождав около часа, он понял, что зря потерял время. В нем закипела злость. «Я сломаю твою гордыню, ты у меня еще попляшешь!» – решил он.

На следующий день Михаил Васильевич спросил:

– Почему вы не пришли вчера?

– Я не могу.

– Приходите сегодня. Нам надо поговорить.

– О чем?

– Придете – узнаете.

Миля не пошла на свидание. Через несколько дней к ней на квартиру пришли директор, милиционер и двое понятых с обыском. Обыск длился недолго. Милиционер перевернул постель, порылся в столе и открыл сундук, в котором среди одежды нашел кусок сливочного масла, завернутый в пергаментную бумагу. Хозяин квартиры удивился:

– Мужики, вы что, с ума сошли? Какая баба будет хранить масло среди белья?

– Может, она и тебя снабжала маслом? – спросил директор.

– Упаси Бог, – произнес хозяин и стал креститься.

Участковый сел к столу составлять протокол, а директор, глядя на испуганную Милю, сквозь зубы процедил:

– Допрыгалась? Впредь умнее будешь.

Миля увидела в его глазах злорадство. Она не понимала, каким образом в ее сундуке оказалось масло, и не представляла, какую роль в ее судьбе сыграет этот мстительный и злопамятный человек.

К зданию суда задержанную привезли в черной крытой автомашине. Проходя по коридору здания суда в сопровождении охранников, Миля верила, что на суде выяснится недоразумение с маслом и ее отпустят, как было со шкурой. Когда судья зачитал приговор: «Семь лет тюрьмы строгого режима и десять лет поселения в месте отбывания наказания», у нее подкосились ноги, в голове зашумело, перед глазами поплыли темные и красные круги. Она ухватилась за решетку, чтобы не упасть. Придя в себя, подумала о детях: «Когда я увижу Витю и Глашу? Что будет с ними без матери?»

Ей было всего двадцать два года.

Анастасия Даниловна, узнав, что дочь осуждена, не раздумывая, с ребенком на руках отправилась в Абакан. Свидания ей не разрешили. Она стояла у ворот тюрьмы и успокаивала плачущую Глашу, у самой слезы катились из глаз. Проходящий мимо охранник спросил:

– Почему плачете, мамаша?

– Хотела повидать дочь, но не разрешили.

– Ребенок ваш?

– Что ты, милый? Внучка. Хотела, чтобы мать с ней простилась…

Солдат посмотрел по сторонам и тихо сказал:

– Через два дня заключенных повезут на вокзал для отправки на поезде. Там сможете свидеться.

– Спасибо, родной. Дай Бог тебе здоровья, – произнесла Анастасия Даниловна, глядя в спину удаляющемуся солдату.

Она двое суток встречала и провожала все поезда, проходящие через Абакан. Проходя мимо пассажирского поезда «Абакан – Красноярск», обратила внимание на товарный вагон с решетками на окнах, прицепленный первым за паровозом. Этот вагон всегда считался багажным. К нему на перрон подъехали две грузовые крытые автомашины. Из одной выскочили солдаты и встали двумя шеренгами от вагона ко второй машине, из которой стали выходить заключенные и следовать вдоль строя к вагону. Анастасия Даниловна через спины солдат не могла разглядеть дочь. Увидела ее только, когда та поднялась по ступеням вагона. Из груди матери вырвался крик:

– Миля!!!

Дочь обернулась, но ее тут же толкнули в спину, и она оказалась в вагоне. У Мили долго стоял в ушах душераздирающий крик матери. Она думала: «Доживет ли мама да моего возвращения, и когда я увижу свою дочь, сколько ей будет лет?»

«Вряд ли она смогла разглядеть меня с ребенком на руках», – думала Анастасия Даниловна, возвращаясь с вокзала подавленная горем, прижимая ребенка к груди.

9

Просидела Глаша на печи, пока не научилась ползать и подниматься на ноги. Ей не исполнилось и года, когда были осуждены дед и мать. Бабушка оставляла внучку с соседкой, когда возила передачи мужу, а на свидания с дочерью, которые не состоялись, ездила с ребенком на руках, в надежде, что Миля подержит на руках свою дочь.

Прошло два года. Как известно, время лечит. Лишившись мужа и дочери, Анастасия Даниловна продолжала соблюдать установленные в семье традиции. По воскресным дням в саду за самоваром собирались близкие люди. Сын Виталий с женой, дочери Юнона и Маргарита, которой исполнилось семнадцать лет. Она уже окончила школу, работала учительницей в младших классах и заочно училась в педагогическом институте.

В саду стояла тишина, слышалось только жужжание пчел. Воздух, наполненный ароматами цветущих деревьев, был неподвижен и казался густым. Стол с точеными ножками, изготовленный Александром Георгиевичем, стоял в тени под высокой сосной, сохранившейся от леса, вырубленного при застройке села. Жаркие лучи летнего солнца не проникали сквозь ее густую крону. Анастасия Даниловна, разливая чай в тонкие стеклянные стаканы, стоящие в подстаканниках, думала: «Осиротела наша семья, нет той атмосферы, которая царила при Александре Георгиевиче…»

Иногда приходила соседка Шура, жившая через дорогу. Из Никольского приезжал учитель Борис Артемьевич Никоненко, который познакомился с Маргаритой в институте. Рита выделялась среди подруг высоким ростом, темными косами, спускавшимися ниже пояса. Мать чувствовала, что молодые люди симпатизируют друг другу, и старалась угодить будущему зятю. Постоянно подливала ему ароматный чай и подкладывала кусочки пирога.

Глаша пыталась залезть на колени к Маргарите. Та легонько отстранила ее от себя и сказала:

– Пойди, набери шишек для самовара.

Девочка подобрала две шишки и принесла их Маргарите. Той надоело нянчиться с племянницей, хотелось спокойно поговорить с Борисом. Взяв у племянницы шишки, предложила принести еще.

Шура, наблюдавшая за ребенком, позвала ее к себе:

– Глашенька, иди ко мне, пускай взрослые побеседуют.

– Мы будем играть? – спросила Глаша, подойдя к Шуре.

– Конечно. Называй меня мамой, а дядю Борю – папой.

Игра продолжалась в течение нескольких встреч. При очередной игре Шура заявила:

– Дядя Боря не твой папа, а мой.

Глаша захныкала, а Шура предложила:

– Купи его у меня за рубль, тогда он будет твой.

Девочка направилась к бабушке:

– Бабуся, дай рубль.

– Зачем? – удивилась бабушка.

– Куплю папу.

Получив рубль, Глаша отнесла его Шуре. Та долго крутила монету в руке, рассматривая барельеф Алексея Стаханова. Затем произнесла:

– Теперь дядя Боря окончательно твой. Как только в следующий раз приедет к вам, забирай его и делай с ним что хочешь.

При очередной встрече Глаша заявила:

– Дядя Боря мой.

– Я согласен, – сказал Борис Артемьевич, – мне нужна такая девочка.

Глаша целый день ходила за Борисом. Потеряв его, стала искать по дому. Приоткрыв дверь в одну из комнат, увидела, что Борис подарил Маргарите фетровые боты и поцеловал ее. Девочка со слезами побежала к бабушке:

– Бабуся, Боря мой, а дарит боты тете Маргарите.

– Тебе они велики, вот он и подарил их Маргарите. Попроси у них примерить боты и убедись, что они не для тебя.

Глаша направилась в комнату, в которой видела молодых людей. Они сидели на диване, рядом стояли боты.

– Что тебе здесь надо? – спросила Маргарита.

– Хочу примерить боты.

– Незачем тебе примерять боты.

– Не лишай ребенка возможности походить в новой обуви, – сказал Борис и поставил боты перед Глашей.

Она сняла с ног жесткие сандалии, влезла в мягкие боты и попыталась пройти по комнате. Тяжелая для нее обувь не отрывалась от пола, а волоклась за ногами и не позволяла сделать привычный шаг. Глаша остановилась посреди комнаты, сняла боты и заявила:

– Плохие боты, мне такие не надо.

– Тебе их никто не предлагает, – отреагировала Маргарита. – Иди, посмотри, чем занимается бабушка.

После примерки Глаша успокоилась. Вечером, напившись чая, повела Бориса спать в свою комнату.

Никоненко очень любил детей, ему нравилась бойкая и непосредственная девочка. Он предложил Рите:

– Давай удочерим Глашеньку?

– Нам сначала надо узаконить свои отношения.

– За этим дело не станет.

Шла война. Вскоре Бориса призвали в армию. Свадьба не состоялась, и Глашу не удочерили.

Подрастая, Глаша не отходила от бабушки. Та иногда скажет в сердцах:

– Не путайся под ногами! – затем одумается, погладит внучку по кудрявой головке и скажет: – Помоги мне, подмети пол, пока я обед готовлю.

Глаша брала веник и начинала водить им в разные стороны.

– Не поднимай пыль на кухне, иди, подметай в комнате.

Вскоре Глаше надоедало одиночество, и она возвращалась на кухню.

– Бабуся! Можно я суп помешаю?

– Кто мешает, того бьют и плакать не дают.

– Бабуся! Кипит!

– Не бабушка, а самовар кипит…

Глаше доставляло удовольствие во всем помогать бабушке. Она вместе с ней резала картошку, делала галушки, готовила начинку для пирожков. Став взрослой, готовила еду так, как учила ее бабушка, которая играючи готовила ее к будущей жизни.

Под Новый год Анастасия Даниловна вместе со старшими дочерьми Маргаритой и Юноной нарядили елку. Утром, войдя в зал, Глаша увидела чудо. Посреди комнаты стоит наряженная елка. Чего на ней только не было! Флажки, гирлянды из бумажных колец, фрукты из ваты, пингвины, петушки и курочки из папье-маше, стеклянные шарики… Больше всего Глаше понравились китайские фонарики абрикосового цвета из гофрированной бумаги. Она потянула к ним руку.

– Глафира! – раздался голос Маргариты. – Ничего руками не трогай, а то Дед Мороз заберет елку!

Глаше не хотелось, чтобы елка, которую она видит впервые, исчезла. Она заложила руки за спину, опасаясь случайно дотронуться до нее, и ходила вокруг.

Новый год в семью Михайловых большой радости не принес. В прежние годы у них собирались родственники и друзья. После застолья Александр Георгиевич брал гитару, и долго звучали его любимые песни. В этот год к ним в гости никто не пришел.

Через несколько дней Глаша просыпается, а елки нет. Сквозь слезы спрашивает:

– Где елка?

– Дед Мороз забрал, – ответила бабушка.

– Я же не трогала елку руками, только смотрела…

– Ты вчера перед сном отказалась от простокваши с сахаром.

– Дайте, я ее сейчас съем.

– Уже поздно, елка в лесу.

Глаша горько заплакала.

Как-то, возвращаясь из Красноярска, зашел к Михайловым приятель дедушки узнать о его судьбе. Привез гостинцы – связку сушек. Одну протянул Глаше. В ее руке оказалась твердая баранка. Глаша не знала, что с ней делать, стояла и крутила в руках, не предполагая, что она съедобная. Бабушкина выпечка – каральки и медовая коврижка – всегда были мягкими и ароматными.

– Ешь, – говорит гость, – это тебе Дед Мороз прислал.

– А где он?

– В саду на елке сидит.

– Я хочу его увидеть.

Рита надела на племянницу фуфайку, на голову шаль, завязав концы на спине, поставила в бабушкины валенки и вывела за дверь. Впервые за зиму девочка оказалась на улице, увидела чистый белый снег и вдохнула свежий зимний воздух. У нее закружилась голова и перед глазами поплыли малиновые и бирюзовые круги. Она стояла и вглядывалась в ель, но Деда Мороза там не увидела. На ветках яркими блестками сверкали снежинки в лучах зимнего солнца. Ей захотелось подойти к ели и рассмотреть крону ближе, но она не смогла передвинуть ногу в тяжелом валенке. Вскоре скрипнула дверь, вышла Рита и занесла племянницу в дом, раздела и посадила за стол. Бабушка налила внучке чая и положила рядом с блюдцем сушку. Откусив кусочек, внучка заявила:

– Невкусные у Деда Мороза каральки.

– Это не каральки, а сушки.

– Все равно невкусные.

С наступлением теплых дней Глаша стала больше времени проводить на улице, познакомилась и подружилась с девочкой Таней Пичугиной, которая старше ее на несколько лет.

Однажды прибегает Таня и приглашает Глашу к себе.

– Бабуся, можно я пойду к Тане?

– Сходи, но ненадолго.

Девочки взялись за руки и побежали через огород, который примыкал к огороду Пичугиных. Оказавшись на соседнем участке, Глаша остановилась от удивления. На грядке, огороженной досками, красовалась зеленая лужайка лука, посаженного рядами.

– Какая прелесть! – произнесла Глаша, всплеснув ручонками.

– Это наш лук, сорви, если хочешь.

Глаша выдернула две луковицы с пером и помчалась показать бабусе. Думала ее удивить. Бабушка не обрадовалась, а скорее расстроилась:

– Ты украла чужой лук!

– Мне Таня разрешила его сорвать.

– Таня – не хозяйка. Что ты теперь скажешь ее маме?

У Глаши потекли слезы. Она не думала, что это воровство, и не ожидала такой реакции бабушки.

– Нечего плакать. Бери недоеденный в обед калач и ешь его с луком. Впредь не будешь брать чужое без разрешения.

Давясь сухим хлебом и горьким луком, размазывая по щекам слезы, Глаша съела две луковицы. Ей на всю жизнь запомнился этот урок, и она впредь никогда не брала ничего чужого.

Постепенно Глаша знакомилась с окружающим миром и сельской жизнью. У соседей Садовских впервые увидела теленка и закричала:

– Ой! Какая маленькая коровка!

– Это не коровка, а бычок, – ей ответили.

– Почему бычок?

– У коровы титьки, а у бычка их нет.

Получив очередную порцию «знаний», девочка возвращается к своему дому. У калитки на лавочке сидят бабушка и соседки в ожидании коров с пастбища. Солнце клонилось к закату, спала летняя духота. Высоко в воздухе носились стрижи, выписывая пируэты, гоняясь за мошками. Настало время, когда женщины могли немного отдохнуть от постоянных дневных забот. В это время с речки чинно строем возвращались гуси. Впереди шла гусыня, шествие замыкал гусак. Увидев бабушку, гуси загоготали, давая понять, что пора их кормить. Подражая бабусе, Глаша услужливо распахнула калитку перед табуном, взяла у бабушки прутик и стала загонять гусей во двор.

– Какая хорошая у тебя растет помощница, – произнесла соседка.

Гордая похвалой Глаша стала активнее махать прутиком. Гусак последним оказался у калитки и клюнул девочку в живот. От неожиданности Глаша вскрикнула. Ей было больно и обидно – опозорилась перед соседкой, которая ее похвалила.

По дороге запылило стадо коров. Пастух периодически играл в рожок, вызывая. Женщины поднялись с лавочки и вышли к дороге. Черная с белыми пятнами корова отделилась от стада и направилась к Анастасии Даниловне; подойдя к ней, вытянула шею. На ее лбу выделялось звездочкой белое пятно. Бабушка достала из кармана кусочек калача и протянула на ладони Каролине. Та слизнула его языком и последовала за хозяйкой во двор. Там уже были приготовлены подойник, тряпица и теплая вода для подмывания вымени.

– Бабуся, зачем вы корове титьки моете?

– Где ты слышала это слово? У коровы дойки.

– Нет. Это не дойки, а титьки.

– Корову же доят, а не титятят. Значит, дойки. Так же? – пыталась убедить внучку бабушка под звон двух струек молока, взбивающих пену в наполняющемся подойнике.

– Доят, но за титьки, – упрямо произнесла Глаша, а сама думала: «Садовские знают, а бабушка не знает».

Чтобы сменить тему разговора, Анастасия Даниловна попросила:

– Сходи в дом и принеси чашку, я налью тебе парного молока.

Глаша вернулась с фарфоровой чашечкой. Бабушка зачерпнула из подойника пенящегося молока и протянула внучке:

– Пей на здоровье.

Как-то Каролина не пришла домой со стадом.

– Внучка, – обратилась бабушка к Глаше, – выйди за село, пригони корову домой.

Окраина села находилась через одну улицу вдоль реки. Оказавшись у поляны, заросшей цветами, Глаша увидела красивую бабочку и стала ее ловить. Бабочка перелетала с цветка на цветок, все больше удаляясь от дороги, и, наконец, улетела за прибрежные кусты. Девочка остановилась. Из кустов доносилось птичье пение. Пернатый хор давал вечерний концерт. Она стояла, зачарованная пением невидимых исполнителей. Когда солнце скрылось за тучей, птицы умолкли, и Глаша побрела домой.

– Каролины нет за селом, – сказала она бабушке.

– Корова давно вернулась домой одна, мы послали ее искать тебя, – ответила та. – Она тебя не нашла и вернулась в стайку.

Зимой бабушка заболела. Глаша большую часть времени проводила на печи без свежего воздуха. У нее не было теплой одежды для прогулок на улице. Однажды в дом пришел врач. Женщина в белом халате помыла руки и прошла в спальню. Глаша прислушалась и услышала незнакомый голос:

– Больно? Здесь больно?

«Что это она делает с бабушкой?» – подумала Глаша и попыталась слезть с печи. У нее закружилась голова, перед глазами поплыл желтый круг, напоминающий луну. Ей показалось, что этот круг со ртом и глазами залез под фуфайку, расстеленную на печи. Она оступилась и упала с печи на пол. На грохот прибежали родственники.

– Глаша, что с тобой?

– Под фуфайку кто-то залез.

На печи перевернули все вещи, но никого не нашли.

Анастасию Даниловну увезли в больницу. По утрам Рита и Нона уходили в школу, а Глаша оставалась в одиночестве в большом доме. Она начинала уборку, старалась находить себе занятия, подражая бабушке. Польет цветы, оставляя на полу огромные лужи.

Перестелет постели, распустив по всему дому перья при взбивании перин. Рост не позволял выровнять одеяла – оставляла их комком. Закончив уборку, открывала сундук и начинала примерять платья, принадлежащие Рите и Ноне. Укладывая их назад в сундук, все вещи перепутывала.

Тетки ее не ругали, понимая, что ребенку надо чем-то заниматься. Даже когда она изрисовала химическим карандашом их книги, они стерпели ее выходку. Вскоре их терпение лопнуло. Они жили в одной комнате, в которой стояла металлическая печь. На дворе трещали морозы, а у них не было дров. Комнату отапливали стружками, которые приносили в мешке из столярного цеха, находящегося невдалеке от дома. Уходя на работу, Рита предупредила:

– Глашка! В печурке стружки догорают, больше не подбрасывай.

Ребенок никогда к печке не подходил и не думал, что в нее можно что-то подбрасывать, а тут ее надоумили. Глаша подошла к печурке и стала наблюдать за огнем. Ее очаровали огоньки, которые медленно догорали, порой ярко вспыхивали, затем медленно превращались в золу. Ей стало грустно и жалко угасающий огонь. Забыв наказ Риты, открыла дверцу и бросила в печурку горсть стружек. Они весело запылали ярким пламенем. Глаша обрадовалась: ей удалось оживить потухший огонь. Языки пламени на стружках раскачивались и кланялись в знак благодарности за спасение огня. Когда огонь стал затухать, его мерцание просило помощи, чтобы не погаснуть. Глаша бросала в печурку стружки горсть за горстью. Они цеплялись друг за друга и в какой-то момент загорелись на полу. Огонь по стружкам побежал к мешку и забрался внутрь. Глаше удалось затоптать огонь в мешке. Дым распространился по всему дому. Глаша испугалась не на шутку и пошла к окну. На нее навалилась душевная боль и тоска. За окном проходили люди – им дела нет до Глаши. «Хоть кто-нибудь бы спросил меня: «Что с тобой, девочка?», – думала она.

Рита, вернувшись с работы, была возмущена:

– Что ты натворила? – обратилась к племяннице.

– Топила печурку.

– Я тебя предупреждала: не подходить к печурке. Ты могла сжечь дом и сама сгореть! Больше тебе нельзя оставаться одной в доме.

– С кем я буду оставаться?

– Ни с кем. Отдам в детский сад.

– Там деревья растут, как у нас в саду?

– Завтра отведу – узнаешь, кто там растет, – грубо ответила Рита. – А сейчас ступай в угол.

Племянница обиделась и надула губы.

Детский сад оказался деревянным домом, в котором было много ребят. Глаша быстро подружилась с девочками, активно принимала участие в играх. У нее пропала обида на Риту, она даже была благодарна ей, что не сидит одна дома, а находится в коллективе. Разочарование наступило, когда детей повели на прогулку. У нее не было теплой верхней одежды, и ее оставили в помещении. Она подошла к окну и наблюдала за детьми во дворе садика. Ребята строили из снега баррикады и перебрасывались снежками. Шла война, и основные игры детей были в «войну». Девочки на маленьких саночках везли куклу. Скорее всего, они изображали санитаров и вывозили «раненую» с поля боя.

Вечером всех детей забирали родители. Глаша оставалась со сторожихой. Тетя Даша занималась своими делами, а она одиноко сидела на маленьком стульчике и смотрела в темноту комнаты. Вспоминала бабусю, дядю Борю, чаепития в саду, сбор шишек для самовара… За окном гудела пурга, стучала в окна зарядами снега, усиливая душевную боль и сердечную тоску. Девочка не могла оценить своих чувств и воспринимала их как неизбежное состояние. Так просидела она до наступления теплых дней, потом стала гулять вместе со всеми.

В один из весенних дней в детсад пришла ее подружка Таня, ничего не говоря, взяла Глашу за руку и увела домой. Там Глаша увидела настежь распахнутые ворота, а во дворе – толпу незнакомых людей. В зале на табуретах стоял гроб, в котором лежала бабушка. Девочка удивилась: почему бабушка сегодня очень красивая и спит не в своей кровати? На ней нарядное платье, голова украшена венком из цветов аспарагуса. Этот цветок рос в доме, и его не разрешали трогать, а тут вдруг срезали. Все вокруг озабочены, говорят тихо.

Бабушку повезли на кладбище. Агафья Прокопьевна взяла Глашу за руку и сказала:

– Ну вот, у тебя нет теперь бабушки.

До Глашиного сознания эти слова не дошли. Когда же на кладбище закрыли крышку гроба и стали забивать гвозди, она, рыдая, бросилась к гробу со словами: «Отдайте бабушку!». У нее началась истерика. Каждый удар молотка по гвоздю отдавался в сердце болью.

Со смертью бабушки у Глаши начался суровый период детства.

С кладбища ее забрала тетя Уля – подруга Мили, понимая, что у Риты горе и ей не до ребенка. Первое время она с удовольствием играла с девочкой и даже начала учить азбуке. Через месяц поняла, что девочка не игрушка, требует постоянного внимания и является обузой для одинокой женщины. Уходя на работу, оставляла Глашу одну. Задерживаясь после работы, она переживала, что ребенок голодный.

После долгих колебаний спросила Глашу:

– Хочешь вернуться в бабушкин дом?

– Конечно, хочу! – обрадовалась девочка. Ей надоело сидеть в одиночестве в чужой квартире.

Глаша оказалась в родном доме, где ей знакома каждая комната, каждый цветок на окне. Она обратила внимание, что горшков с цветами стало меньше. Видимо, у Риты не было времени ухаживать за ними.

– Можно я полью цветы? – спросила она у тети.

– Не надо. Зальешь полы, – услышала грубый ответ.

– Можно пойду к Тане?

– Иди куда хочешь.

Таня обрадовалась, увидев Глашу. Подошла к ней и крепко обняла. Ей захотелось сделать что-то приятное для подруги. Дети острее взрослых чувствуют беду других. Таня уже перешла в третий класс, а Глаше предстояло идти в школу только через год.

– Пойдем в огород, поедим гороха, – сказала Таня.

– Без разрешения нельзя, – вспомнив урок бабушки, сказала Глаша,

– Мне мама разрешает.

– А мне не разрешала.

– Подожди немного, я сбегаю и спрошу разрешения у мамы, – сказала Таня и побежала в дом. Вернувшись, радостно заявила: – Идем в огород, мама разрешила.

Молодой горох пришелся девочкам по вкусу. Насытившись, Таня неожиданно предложила:

– Пойдем на речку купаться? Сбегай, спроси разрешения у тети Риты.

– Она мне сказала: «Иди куда хочешь».

Девочки взялись за руки и побежали к реке, которая протекала недалеко от дома Пичугиных. Яркое солнце припекало оголенные руки и ноги. Слабый ветерок раздувал подолы платьев, забирался под них, охлаждая вспотевшие тела. На пологом берегу Сыды там и тут загорали дети. На мелководье барахталась детвора. Во время летних каникул река служила излюбленным местом отдыха ребят. Они подошли к группе девочек – одноклассниц Тани.

– Вода холодная? – спросила Таня.

– Не очень! – в один голос ответили двое. – Раздевайтесь, пойдем вместе окунемся.

Подружки улеглись на отшлифованной водой горячей гальке. Рядом в траве стрекотали кузнечики, в прибрежных кустах слышалось пение птиц.

– Не шевелись, – тихо произнесла Глаша, – тебе на голову села стрекоза. Сейчас я ее поймаю…

Стоило Глаше поднять руку, как стрекоза, зашуршав крыльями, улетела.

– Ты умеешь плавать? – спросила Таня.

– Не умею.

– Тогда не отходи от меня, будем вместе учиться плавать.

– Бежим в воду! – скомандовала одна из девочек. Все вскочили и побежали к воде. Таня взяла Глашу за руку, и они побежали вместе со всеми. Зайдя в реку чуть выше колен, она предложила:

– Давай учиться плавать.

– Как учиться?

– Ложись в воду, перебирай руками по дну и плыви вдоль берега, булькая ногами.

Накупавшись вдоволь, подружки улеглись рядом на горячую гальку. Глаша замерзла, у нее посинели губы и появилась «гусиная кожа».

– Сейчас я помогу тебе согреться, – сказала Таня и стала накладывать на спину подруги горячую плоскую гальку. Обложив спину и бока, спросила: – Где ты была? Я несколько раз заходила за тобой, но ваш дом всегда закрыт.

– Я жила у подруги мамы – тети Ули.

– У нее лучше, чем дома?

– Лучше, она не ругается. Только у нее мало еды.

– Почему ко мне не приходила?

– Тетя Уля не разрешала из дома отлучаться.

– Теперь будешь жить дома?

– Не знаю, меня только сегодня тетя Уля привела. Когда Глаша вернулась домой, Рита обрушилась на нее с негодованием:

– Ты где шлялась?!

Глаша молчала.

– Я тебя спрашиваю, ты где была?

– На речке.

– Кто тебе разрешал ходить на реку?

– Ты!

– Ты что несешь, негодная девчонка? Когда я могла тебе разрешить?

– Сегодня, сказала: «Иди куда хочешь»…

Риту возмутило поведение племянницы. Укрепилось желание избавиться от нее. На ее иждивении была младшая сестра Юнона, которая училась в школе. Шла война. Ей трудно было прокормить трех человек на скромную учительскую зарплату. У нее не было сил и времени вести оставленное матерью хозяйство. Корову продала, птицу постепенно съели, а пчелы погибли зимой. Она колебалась. В конце концов, пришла к выводу, что у Глаши есть отец, который обязан ее содержать. Одела племянницу и сказала:

– Иди к отцу.

– Пойдем вместе.

– Иди одна, я не могу.

Рита не общалась с Грудзинскими. Она терпеть не могла Александра за его непорядочность по отношению к сестре.

10

По улице медленно шла семилетняя девочка. Судьба бросала ее по житейскому простору, как пурга носит снежинку в снежной буре. Ее душу раздирала неопределенность. «Как меня встретит отец? – думала она. – А вдруг у Грудзинских нет никого дома, куда мне идти?»

Поднявшись на крыльцо, Глаша постучала.

– Да! Да! – раздался нетрезвый голос отца.

Глаша открыла дверь и остановилась у порога, ей стало стыдно за себя.

Отец сидел за столом. Перед ним стояла сковорода с жареными пескарями. Он брал рыбок за хвост, опускал головой в рот и жевал с костями. Оторвавшись от еды и взглянув на вошедшую дочь, произнес:

– О, дерьмо, явилась, еще и стучишь. Я думал, кто путный пришел.

Александр Елисеевич был груб и горяч. На фронте в окопах простудился. Вернулся домой с туберкулезом бронхов и астмой. Нужных лекарств не было, и он снимал приступы боли самогоном. Стал раздражителен по любому поводу. После осуждения Мили женился на полячке Лизе из соседнего села Большие Салбы. Их знакомство состоялось на курсах киномехаников, которые вел Александр. Он обратил внимание на очень красивую девушку, а когда узнал, что она полячка, потерял покой. Они быстро нашли общую тему разговора. Каждый мечтал увидеть родину своих предков – Польшу. Об этой прекрасной стране они знали со слов своих родителей. Лиза ответила взаимностью, и они поженились. У них родилась дочь Валечка, которой уже было два года. Александр любил свою жену, но очень часто бил, будучи пьяным. Лиза жалела его и терпела побои. Глаша никак не вписывалась в их семью.

Девочка опустила глаза и исподлобья смотрела на отца. Она походила на загнанного волчонка, ожидая приговора. «Неужели отец прогонит, куда тогда мне идти?» – думала она. У нее засосало под ложечкой. В этот день она ничего не ела, кроме гороха.

На голос Александра в горницу вошла Агафья Прокопьевна. Увидев внучку и оценив обстановку, произнесла:

– Глашенька, проходи в мою комнату.

Обняла внучку за плечи и увела к себе в спальню. Усевшись на сундук, взяла девочку за талию и приблизила к себе. Руки ощутили под тонким платьем выступающие ребра. «Какая худенькая», – подумала бабушка и спросила:

– Что случилось?

– Не знаю.

– Ты сегодня ела?

– Ела.

– Что ела?

– Горох.

– Какой горох?

– В огороде у Тани.

Агафья Прокопьевна посмотрела на худое лицо внучки с темными кругами под глазами, тяжело вздохнула и сказала:

– Пойдем на кухню, я тебя накормлю.

Глаша чувствовала хорошее отношение к ней бабушки и старалась во всем ей помогать. Подметала и мыла полы, протирала пыль, поливала цветы, играла с Валей.

Вскоре Глашу поселили у тети Шуры – сестры отца, которая работала сторожем в клубе. Она проживала в комнате, в которой стояла русская печь. Всю обстановку комнаты составляли стол, большой клубовский сундук и кровать. У Александры Елисеевны был сын младше Глаши, который оставался с нею на весь день.

Шура возвращалась домой поздно вечером. Дети целый день были голодными, и однажды, когда солнце сильно пригревало через окно, они решили испечь на теплом подоконнике лепешки. Взяли немного муки, чтобы тетя Шура не заметила, Глаша завела на воде тесто, слепила лепешки и поставила на солнце печь. Когда лепешки подсохли, дети с удовольствием их съели. Стряпня детям показалась очень вкусной, но брать еще муку не осмелились. Им стало легче ждать возвращения Александры. Глашу голод преследовал постоянно, пока она не вернулась к отцу.

Игрушек у детей не было, и они развлекались вещами, вынутыми из сундука. Чего только не было в этом огромном ящике! В нем хранились рясы и подрясники, стихари парчовые и подризники. Вероятно, когда настоятеля храма арестовали, а церковь закрыли, кто-то из клубных работников забрал эти вещи. Глаша надевала вещи священнослужителей, а Эдик примерял широкий пояс, расшитый узорами.

Грудзинские в войну не голодали, но еды всегда не хватало, особенно в неурожайные на картошку годы. Весной приходилось в еду добавлять лебеду. С лебедой варили суп, ее добавляли в картофельные лепешки, которые панировали отрубями. Весной отец с сестрой решили, что Глаше лучше вернуться жить к Грудзинским.

Тетя Шура приводила Эдика на ее попечение. Здесь еда была регулярно, хотя и невкусная. Суп с лебедой ей казался отвратительным. Когда в лесу вырос дикий лук и кислица, Витя с Глашей приносили их пучками. Толстые стебли кислицы очищали, а кислую мякоть с удовольствием ели. Супы с диким щавелем и кислицей стали съедобнее.

Семья сажала в огороде много картошки, а в поле просо, держали корову, кур и пасеку. Однажды дедушка взял с собой на прополку проса Витю и Глашу. Дорога лежала по лугу между рекой и лесом. Вокруг цвели донники, ромашки, васильки и другие, неизвестные Глаше цветы. В воздухе стоял терпкий аромат разнотравья. В поднебесье звенел жаворонок. Глаша постоянно поднимала вверх голову, но не смогла заметить маленькую птичку.

– Дедушка, пахнет медом!

– Это запах цветов, с которых наши пчелы собирают нектар.

– Что такое нектар?

– Это сок, который выделяют цветки растений, а пчелы его собирают.

Внимание Глаши привлекли одиночно стоящие среди поля высокие цветущие кусты. Они казались засыпанными снегом.

– Дедушка! Смотри, какая красота!

– Это цветет боярышник, он будет еще красивее, когда на нем появятся темно-красные ягоды.

По полю, засеянному просом, повсюду торчал осот.

– Вставайте рядом, – предложил дедушка ребятам, – будем ходить поперек поля и выдергивать осот.

Витя имел опыт: брал стебель травы у корня и выдергивал его. А Глаша хватала осот за вершину и отрывала ее. При этом сильно ранила руку. Когда прошли поле и повернули назад, дедушка обратил внимание, что на Глашиной полосе торчит сорняк.

– Ты разве слепая? – обрушился дед на внучку. – Разве не видишь, как мы выдергиваем осот?

Вслед за руганью последовал шлепок по мягкому месту.

Во дворе у Грудзинских всегда собиралось много детворы. К Вите приходили его двоюродные братья – одногодки Юра и Леня. Глаша развлекала Эдика. Мальчики устраивали игру в прятки. Она начиналась со считалки: «На золотом крыльце сидели…», чтобы определить, кто первым будет «голить». Глаша просила взять ее в игру, но братья ей отказывали. Витя заявлял:

– Тебе надо следить за Эдиком.

Девочка обижалась, но смирялась со своей участью. Она понимала, что Эдик для нее большая обуза. Когда же ребята засобирались купаться, она настойчиво стала проситься с ними, а Эдик запричитал во все горло. Отец, услышав этот шум, строгим голосом приказал:

– Отправляйтесь купаться все вместе, или никого не пушу.

Спорить с Александром Елисеевичем никто не посмел, и все быстро вышли за калитку.

– Идем купаться на Идру? – спросил Юра.

– Там вода мутная, лучше на Сыду, – предложил Леня.

– Пойдемте купаться в заливе – там вода теплее и нырять с берега можно, – сказал Витя.

Все согласились с его предложением и направились к лагуне, которая заливалась весной водою при паводке. Когда в реке вода спадала, лагуна превращалась в озеро со стоячей водой. Ребята дружно зашагали по пыльной дороге вдоль реки. Их босые ноги чувствовали горячую пыль, натоптанную скотом. Глаша вела за руку Эдика и едва успевала за братьями. Неожиданно Витя предложил:

– Бежим! Кто быстрее добежит до залива? – и помчался вперед.

Юра и Леня побежали за ним, сверкая голыми пятками. Глаша с Эдиком устремились за ними, но скоро отстали. Когда они подошли к лагуне, ребята уже искупались и лежали на песчаном пологом берегу.

– Заходите смело в воду, здесь мелководье, – предложил им Витя.

Глаша за руку повела братика в воду. Они поплескались у берега и, выйдя из воды, улеглись рядом с братьями.

На голубом небе ярко светило солнце, нагревая воздух и обжигая загорелые спины ребят. Леня ладонью вытер пот со лба и предложил:

– Пойдемте нырять с кручи.

Кручей назывался левый берег лагуны, возвышающийся на метр над водой. Предложение было принято, и все побежали на обрывистый берег. Трое братьев прыгнули в воду и резвились в ней, как утята. Глаша с Эдиком с завистью наблюдали за ними. Витя подплыл к обрыву и крикнул сестре:

– Прыгай!

– Боюсь, здесь глубоко.

– Смотри, какая глубина.

Он повернулся в воде в вертикальное положение и, усиленно работая ногами, поднял руки. Вода оказалась ему до груди.

– Глубоко, – произнесла Глаша и отошла от кромки берега.

Накупавшись, Виктор подошел к сестре и предложил:

– Давай вместе прыгнем!

Она согласилась. Оказавшись в воде, Глаша не нащупала дна. Она беспомощно колотила по воде руками и ногами.

– Молодец, – подбадривал ее Витя, – плыви вдоль берега, там мельче.

Так Глаша научилась плавать.

В жаркую погоду у Грудзинских любимой едой была окрошка. В погребе всегда стоял бочонок холодного кваса. Агафья Прокопьевна умела готовить превосходный напиток по старинному рецепту.

Как-то сидят Витя и Глаша рядом за столом и поочередно черпают деревянными ложками из алюминиевой миски окрошку. Когда в миске осталась одна жидкость, Витя взял миску и выпил содержимое. Глаша заревела и запричитала. Отец схватил ее за руку, выдернул из-за стола и швырнул через комнату к порогу. Она ударилась о порог бедром, на котором на всю жизнь остался шрам, напоминающий о «счастливом» детстве.

После этого случая Глаша замкнулась, стала избегать отца, а при встрече – прятать глаза, хмуриться и смотреть исподлобья. Девочку словно подменили. Она стала «взрослым ребенком».

Глаша наравне с Витей помогала убирать картофель. Отец и дед вилами выкапывали из мягкой, удобренной навозом земли кусты и складывали рядами. Бабушка, Витя и Глаша разгребали руками землю и складывали клубни в ведра, а затем пересыпали в мешки. Дедушка Елисей самодовольно заявлял: «В этом году земняков накопали сорок кулей». Земняки – название картошки на польском языке. Урожай хранили во вместительном подполье.

Мелкие клубни бабушка с внучкой перетирали на терке для крахмала. Детским умом Глаша понимала, что отношение к ней зависит от ее поведения в семье. Лиза оценила старательность девочки и жалела ее. Иногда тайком, стряпая на кухне, давала ей шанежку.

На зиму Грудзинским приходилось заготавливать брикеты торфа для отопления. В ближайшем лесу валежник и сухостой давно были собраны. Возить дрова за много километров было не на чем. За рубку леса без порубочного билета грозило суровое наказание.

Елисей Францевич запряг в телегу телку, кликнул Витю и Глашу, затем распахнул ворота, чтобы ехать за топливом. На его голос на крыльцо вышла Агафья Прокопьевна. Увидев запряженную телку, всплеснула руками и закричала:

– Что ты творишь? Испортишь скотину, она молока давать не будет!

– Мне что, на себе топливо возить? – огрызнулся муж и вывел телку на улицу.

Дедушка силой тянул телку вперед по дороге, она медленно, обреченно везла телегу. Дети шли сзади. Глаша с жалостью смотрела на несчастное животное, которое мотало головой, пытаясь вырваться и повернуть назад. Приехав на место, Елисей Францевич привязал Буренку и стал лопатой нарезать бруски торфа. Витя и Глаша носили их к телеге. Дедушка уложил бруски на телегу, и процессия двинулась в обратный путь. Буренка не сопротивлялась, смирившись со своей участью и поняв, что идет домой. Когда дорога пошла на косогор, телка остановилась и не смогла сдвинуть телегу с места. Дедушка и дети навалились на телегу и помогли Буренке вывезти ее на ровное место. Приехав к дому, брикеты торфа уложили под навес для просушки. Агафья Прокопьевна вынесла приготовленное для Буренки пойло и поставила перед телкой, приговаривая:

– Пей, моя хорошая, тебе еще расти надо, а тебя запрягать удумали…

Елисей Францевич слыл заядлым рыбаком, рыбачил сетями, неводом и вентерями, которые сам плел из ивовых прутьев. Он обмазывал входное отверстие в вентерь тестом, ждал, когда тесто присохнет к прутьям, и устанавливал в Идре, привязав шнуром к кусту тальника, который рос у самой воды. Пескарей набивалось в вентерь множество. Он иногда приносил их по полведра. Бабушка чистила и жарила, стараясь подсушить. При еде они хрустели как сухарики. Крупную рыбу дед ловил сетью в Сыде.

Однажды приходит с рыбалки возбужденный, глаза сияют, места себе не находит.

– Что случилось? – спросила Агафья Прокопьевна.

– Такой огромный ушел!..

– Кто ушел? Расскажи!

Она догадывалась, что муж упустил рыбу, а вопросы задавала, чтобы он, рассказав, успокоился.

– Ты понимаешь, – начал он повествование, – вынимаю сеть, попалось несколько рыбешек. Вдруг чувствую – сеть кто-то дергает, из моих рук вырвать старается. Начал я ее к себе подтягивать и вижу: около сети стоит таймень длиной больше метра и держится зубами за ячею. Заторопился я, захотел быстрее к нему подобраться. Тяну сеть к себе, а он от меня. Отцепился от дели и ушел. Надо было мне поднять нижнюю тетиву, чтобы он в сети оказался, а я сплоховал, в азарте сразу не сообразил…

– Не расстраивайся, – сказала жена, – в следующий раз сделаешь как надо.

– Следующего раза может не быть, – тяжело вздохнул Елисей Францевич.

Александр Елисеевич работал начальником кинофикации района. Он был прирожденным механиком, любил поковыряться в любой технике, изучить ее и при необходимости починить, мог исправить любую киноустановку. Во время войны не все села имели кинопроекторы, и ему приходилось иногда ездить по селам с передвижной киноустановкой. После кино часто устраивал концерт: играл на гармошке и пел. Для жителей его приезд всегда был праздником, они старались его чем-нибудь одарить, чтобы быстрее приехал еще раз в их село. Болезнь Александра прогрессировала, он часто пил и буйствовал. Родители увещевали его при каждом приступе буйства, но его это только раздражало. Однажды, будучи в таком состоянии, Александр схватил отцовские сети и хотел изрубить топором. Отец завернул ему руки за спину, связал полотенцем и уложил на лавку. Он долго терпел буйные выходки сына, но не мог допустить порчу рыболовных снастей.

После неоднократных ссор с отцом Александр решил отделиться от родителей. Сделал отдельный вход в горницу, пристроил сени и крыльцо.

Мать, отец и Витя стали жить в передней, а он с женой и детьми – в горнице.

Однажды Александр привез из поездки буханку хлеба и кусок сала. Лиза положила продукты в шкаф. У Вити потекли слюнки, ему очень захотелось попробовать кусочек сала, но он не смел попросить. На следующий день Глаша мела пол, Валя играла куклой, сшитой бабушкой. В горницу вошел Витя, открыл шкаф и отрезал кусочек сала. Лиза вернулась с работы раньше мужа, приготовила ужин и накрыла стол к его приходу. Все уселись ужинать. Неожиданно Валя пожаловалась:

– Папа, Витя брал сало.

– Глашка! Почему мне не сказала?

– Я подметала пол.

Отец ударил ее по виску с такой силой, что она слетела с табурета. Он не хотел ее рождения и теперь часто вымещал на ней свою злобу, словно она виновата в его страданиях.

Природа наделила Александра Елисеевича талантом, которым он не воспользовался. Он мог починить любые часы, найти неисправность в тракторе и устранить ее. Кроме этого, обладал прекрасным голосом и играл на гармошке. Этим его способности не заканчивались. На стенах комнаты висели его картины, написанные маслом и углем.

В школе ученикам дали домашнее задание: нарисовать спасение челюскинцев. Глаша нарисовала реку, на ней спасательный круг и плавающих людей. Отец посмотрел на рисунок и спросил:

– Что ты нарисовала?

– Спасение челюскинцев.

Он объяснил, что надо нарисовать. Дочь не смогла воплотить в рисунке его замысел и получила оплеуху.

Однажды раньше времени закрыли печную вьюшку. Глаша одна оставалась в комнате и угорела. С трудом надела школьную одежду и вышла на улицу. Голова болела и кружилась, в висках стучало. Появились позывы тошноты. По дороге в школу несколько раз подходила к столбам и держалась за них, чтобы не упасть. В классе она сидела рядом с двоюродным братом. Он толкнул ее локтем и прошептал:

– У тебя платье надето наизнанку.

Глаша залезла под парту и сняла платье. В это время раздался голос учительницы:

– Грудзинская! Что ты делаешь под партой?

Она промолчала.

– Грудзинская, встань немедленно!

Глаша поднялась с платьем в руках.

– Выйди из класса и оденься.

Под дружный смех учеников она проследовала к двери.

11

Закончилась война. Борис Артемьевич написал Маргарите письмо о своем возвращении. К его приезду она накрыла скудный стол из своих припасов. Их встреча обоим доставила огромную радость и счастье. Теперь они могут пожениться и зажить семьей. Взглянув на стол, Борис достал из походного рюкзака консервы и сахар-рафинад. Юнона смотрела на большие куски сахара и думала: «Я всю войну не пробовала сахар, наверное, забыла его вкус»…

После объятий и первого эмоционального разговора Борис спросил:

– Где моя дочь?

– Какая дочь? – удивилась Маргарита.

– Разве ты забыла Глафирку, которая купила меня за рубль? Я всю войну думал, что мы обязательно ее удочерим.

– Она живет у Грудзинских, – ответила Маргарита, – а сейчас в школе на уроках.

– Я немедленно иду в школу, отпрошу ее с урока. Мне хочется, чтобы она вместе с нами отметила мое возвращение, – произнес Борис и направился к двери.

По дороге в школу он вспоминал веселую трехлетнюю девочку, с которой ему доставляло большое удовольствие играть. Мечтал, что при встрече с ним она обрадуется и бросится ему на шею, как бывало раньше.

Войдя в кабинет директора школы, Борис поздоровался. Его хорошо знали в школе. На лице Галины Ивановны расплылась улыбка.

– С возвращением, Борис Артемьевич, очень рада вас видеть! – приветствовала она фронтовика.

– Отпустите, пожалуйста, Глашу с уроков.

– По какому случаю? – поинтересовалась директор, хотя прекрасно понимала, в чем дело.

– По поводу моего возвращения из армии.

– Кто вы ей будете? – спросила директриса, чтобы убедиться в своих догадках.

– Отец.

– Насколько я знаю, у нее другой отец.

Он рассказал историю знакомства с девочкой и добавил:

– Я собираюсь жениться на вашем педагоге Михайловой и удочерить Глашу.

– Это прекрасно, вы замечательная пара, – подвела итог разговору Галина Ивановна и вышла из кабинета.

Борис был взволнован. Чтобы успокоиться, подошел к окну и посмотрел на улицу.

При входе директора в класс ученики встали. Она поставленным голосом произнесла:

– Глафира Грудзинская, иди в учительскую, тебя ждет отец.

У Глаши оборвалось сердце. Встреча с отцом не предвещала ничего хорошего. Напуганная, готовая к любым неприятностям, она вошла в кабинет директора и мрачно посмотрела исподлобья на человека, стоящего у окна. Он был ростом ниже ее отца, в военной форме без погон, в сапогах, начищенных до блеска. На загорелом лице расплывалась улыбка.

– Здравствуй, Глашечка, – произнес он тихим приятным голосом, – ты узнаешь меня?

– Нет.

– Я твой папа, вспомни, как мы играли с тобой в саду Михайловых.

– У меня другой папа.

Борис не ожидал такой встречи. Он не мог предположить, что за пять лет девочка забудет его.

– Глаша, хочешь пойти со мной к тете Маргарите? У нас сегодня праздничная встреча.

– Не хочу.

Борис не узнавал Глашу. Перед ним стояла хмурая девочка с грустными глазами, которые старалась прятать от собеседника. Ее краткие ответы ему показались грубостью.

– Глафира, иди в класс, – сказала директриса. Она поняла, что воссоединение «родственников» не состоялось.

Возвращался Борис медленным шагом, обдумывая встречу. Он всю войну мечтал удочерить девочку. Надежда рухнула в несколько минут. Он не мог понять, почему характер девочки изменился, и не мог предположить, какие испытания ее еще ждут впереди.

12

Шел первый послевоенный год. Он многим вселял надежду на лучшую жизнь в будущем. В это время вышло несколько указов правительства, разрешающих ссыльным покидать места ссылки и возвращаться к местам прежнего проживания. Грудзинские были сосланы царским правительством, у них появилась надежда на возвращение в Польшу. Они часто обсуждали в семейном кругу переезд, но каждый раз приходили к выводу, что денег на поездку нет. Елисей Францевич готов был продать дом. Он узнал стоимость продаваемых домов в селе. Покупателей жилья даже за низкие цены не было. За обедом он признался жене, что продать дом им вряд ли удастся.

– Что теперь будем делать? – спросила она, посмотрев на мужа.

– Жить как жили. Что-нибудь придумаем. Знал бы я, где отец намыл золото, обязательно съездил бы, попытал счастья…

В газете «Красноярский рабочий» постоянно печатались объявления с приглашением специалистов для работы на Крайнем Севере. С войны не вернулись многие местные жители. Для поднятия экономики требовались люди разных специальностей. Александр Елисеевич регулярно просматривал газету и увидел объявление: «В Эвенкии требуется начальник управления окружной кинофикации». Не раздумывая, он написал заявление и отправил в Туру. Ответ ждали с нетерпением все Грудзинские. Получив письмо из Эвенкийского окружного Совета народных депутатов, он с волнением распечатывал конверт. Его приглашали на работу начальником управления кинофикации, Лизу – киномехаником. Обещали высокие оклады, подъемные и оплату проезда. В семье появилась надежда скопить деньги на переезд в Польшу.

Собраться в дорогу много времени не потребовалось. Камнем преткновения стала Глаша. Грудзинские оставлять ее у себя не хотели.

– Нам достаточно Вити, – заявили они, – с двумя детьми не справиться.

Александр хотел оставить дочь у Риты, полагая, что Глаша могла бы нянчиться с ее сыном Сашей, которому шел второй год. Маргарита сделала вид, что обиделась за предложение взять няньку и отказалась оставить Глашу у себя.

Александр Елисеевич понимал, что в дальней дороге девочка будет обузой, но он не мог бросить дочь на произвол судьбы и взял с собой.

Стоял теплый август. Народ ходил в легкой одежде. На Глашу надели ватную фуфайку, зная, что на Севере уже холодно. Отец подогнал к дому грузовую автомашину. В кузов погрузили саквояж, тюк с вещами и Глашу. Он и Лиза с ребенком сели в кабину, и машина покатила по деревенской улице. Глаша с грустью смотрела на провожающих – дедушку, бабушку и Витю. Расстояние между ними и удалявшейся машиной все увеличивалось. Витя поднял руку и помахал. Глаша помахала в ответ. У нее комок подкатил к горлу. Она не понимала, почему ее разлучили с близкими ей людьми. «Когда я вновь увижу их? – думала девочка. – Куда мы едем? Что меня ждет впереди?»

Машина катила по пыльной дороге в сторону Енисея. Позади оставалась таежная часть района с возвышающейся над горизонтом горой Колыванихой. Вокруг простиралась лесостепь с редкими березовыми колками. Водитель торопился, кузов подбрасывало на каждой кочке. Пыль клубилась над кузовом, попадая в глаза и рот. Глаша сидела на бауле и держалась руками за борт. Она с облегчением вздохнула, когда машина остановилась у речного вокзала села Сорокино. Отец снял вещи и помог дочери спуститься на землю. Взглянув на ее пыльное лицо и фуфайку, покрытую слоем пыли, произнес:

– Сними фуфайку!

Глаша испугалась: «Неужели будет бить?» – и стала медленно стягивать с плеч тяжелый ватник.

– Шевелись быстрее, коза неповоротливая, – ругался отец. Он взял в руки фуфайку и скомандовал: – Сходи к реке, умойся.

Енисейская вода освежила лицо девочки. Она умылась, сделала несколько глотков холодной воды и направилась к отцу. Он уже успел вытрясти от пыли ее фуфайку.

– Быстро надевай, – произнес он недовольным голосом, – нам надо купить билеты.