Глава 1

Он лежал в кузове санитарной машины, которая возвращалась в полевой медицинский пункт. Автомобиль, будто в агонии, трясся по изрытым колеями, затопленным грязью и разбитым снарядами дорогам Арденнского леса. Одна из штанин галифе была распорота: это позволило наложить повязку на огромную рану, до сих пор кровоточившую на бедре. Даже укола морфия, который привел его в почти бессознательное состояние, оказалось недостаточно, чтобы заглушить боль. Когда, оставив позади тридцать два мучительных километра, санитарная машина остановилась у фермы, где был развернут медицинский пункт, его осторожно и заботливо перенесли на операционный стол. Санитар с удивлением посмотрел на него и обратился к врачу, склонившемуся над другим столом:

– Взгляните-ка, на этом типе – сразу две формы.

– Да что вы?

Врач выпрямился, подошел к только что поступившему пациенту, какое-то время разглядывал его, а затем начал осмотр. На рукавах пациента были нашиты шевроны сержанта армии США. В то же время под полевой курткой виднелась другая форма – со знаками отличия капитана войск СС. Врач осторожно закатал рукава куртки, отыскивая новые признаки. На материале, из которого была сшита эсэсовская форма, просматривалось вышитое серебряной нитью имя фюрера.

– "Лейбштандарт", – пробормотал ошеломленный санитар. – Он что, шпион?

– Пока не могу сказать.

Врач подошел к полевому телефонному аппарату, что-то произнес в трубку, дождался ответа, еще что-то сказал, а затем вернулся к операционному столу.

– Не шпион. Этот человек выполнял особое задание.

Помогая друг другу, они стали срезать обмундирование и спустя минуту сделали еще одно открытие. Лежавший перед ними человек, помимо своей принадлежности к «Лейбштандарт» – военной элите рейха, являлся кавалером Рыцарского креста с дубовыми листьями.

Получив в полевом медицинском пункте необходимую помощь, раненый был немедленно переправлен в военный госпиталь неподалеку от Кельна.

Тремя днями позже в госпиталь прибыл огромных размеров человек. Это был полковник СС, национальный герой, мгновенно узнаваемый каждым, кто бы его ни встретил, даже несмотря на повязку, закрывающую один глаз. Почти двухметровый рост и массивные пропорции. Одна щека глубоко прорезана двойным шрамом.

– Здесь у вас раненый офицер – гауптштурмфюрер Раш?

– Так точно, герр оберштурмбаннфюрер!

– Отведите меня к нему.

Он тихо сидел рядом с койкой Раша, спокойно и в то же время с нетерпением ожидая пробуждения раненого. Присутствие гостя спустя некоторое время дало о себе знать, и глаза Раша в беспокойстве раскрылись. Инстинктивно его тело выпрямилось, при этом лицо искривила гримаса острой боли.

– Осторожней, Франц, – произнес Скорцени, кладя руку на плечо больного. Он кивком указал на рану: – Насколько это опасно?

– Чепуха. Дайте мне пару недель, и...

– Ладно-ладно. Буду рад твоему возвращению.

Скорцени открыл свой портфель и извлек завернутую в бумагу бутылку.

– Виски, к сожалению, американское, но...

Раш принял бутылку.

– Спасибо. А как дела на фронте?

Скорцени скривился:

– Все кончено. Бои пока еще идут, однако наступление остановлено.

Они взглянули друг на друга. Раш вместе со Скорцени участвовал в трех отчаянных операциях. В 1943 году они совершили парашютный прыжок на горные вершины Гран-Сассо, чтобы спасти Муссолини; тремя месяцами ранее Раш сопровождал Скорцени, руководившего налетом на дворец адмирала Хорти в Будапеште. Обе эти авантюры были захватывающе дерзки и поразительно успешны. Третья операция – попытка прорваться сквозь слабоэшелонированные оборонительные рубежи союзников в Арденнах – закончилась провалом.

– Почему? – спросил Раш.

– Снабжение, – объяснил Скорцени. – Если бы нам удалось захватить хотя бы один склад горючего! Но мы этого не сделали. Нам не хватало танков, бронемашин, орудий. Но даже в этом случае, если бы мы получили горючее, все стало бы возможным, даже Антверп.

– А теперь?

Рука Скорцени дернула повязку на голове.

– Я имел честь встретиться с фюрером тридцать первого декабря. Бои продолжаются на всех фронтах. Он по-прежнему уверен в победе.

– А вы?

– Он – гений, – произнес Скорцени, – а я – нет.

Когда гость встал, собираясь уходить, Раш тихо спросил:

– А что на Восточном фронте?

– Советы сосредоточивают крупные силы на Висле. Скорее поправляйся и возвращайся в строй, Франц.

Скорцени отдал честь и отбыл.

Дверь, захлопнувшаяся за Отто Скорцени, который возвращался продолжать дело Гитлера, стала своеобразным этапным поворотом в жизни Раша. В то мгновение он уже знал, что никогда больше не увидит Скорцени, что вызванное войной возбуждение прошло и остался один только ужас. Висла, вероятно, задержит русских на какое-то время, однако темп уже давно развиваемого ими генерального наступления таков, что рано или поздно их перенесет через реку. И то, что ожидает Вислу, также неизбежно для Рейна: однажды его форсируют американцы, британцы, французы и канадцы, и Германия окажется ломтем мяса в гигантском бутерброде военной кампании.

Франц Раш не отличался эмоциональностью. Прощание со Скорцени совсем не тронуло его: Отто Скорцени можно было обожать, но любить – едва ли, он был слишком большим, слишком твердым, слишком требовательным, слишком безжалостным. Да и вообще в своей жизни Раш имел очень мало привязанностей. Он любил жену, но она погибла во время воздушного налета на Берлин почти год назад. Он любил фюрера, если это можно было назвать любовью. Несомненно, когда-то его чувства были сильны и глубоки. Однако допущенные его кумиром военные просчеты послужили толчком к разочарованию, которое окончательно созрело в результате жестокой расправы над участниками июльского покушения на Гитлера. Его друга детства фон Таленбурга медленно удавили, подвесив за реальную струну к крюку для мясных туш за то, что он был адъютантом одного из замешанных в заговоре генералов. Хуже того – Раш знал, что продолжительная агония фон Таленбурга была заснята на пленку для показа фюреру.

Наполовину выкуренная сигарета Скорцени еще тлела в пепельнице рядом с кроватью. Полоска кислого дыма достигла ноздрей Раша, вызвав кашель, отозвавшийся болью в ноге и боку. Раш с горечью подумал, что из двух вещей, до настоящего момента продолжавших что-либо значить в его жизни, одна была уже безнадежно потеряна.

Веками Раши владели небольшим имением в Восточной Пруссии. Некоторые из соседей считали это имение просто большой фермой. Что бы это ни было – здесь он родился и вырос. Он всегда надеялся, что когда-нибудь вернется сюда, чтобы дожить здесь остаток своих дней, как это сделали его отец, дед и все предшествующие поколения Рашей. Однако присутствие русских у Вислы, где Рокоссовский и Черняховский сосредоточивали свои войска для новой наступательной операции, означало, что имение Рашей потеряно безвозвратно. Пройдет две-три недели, прежде чем Раш сможет покинуть госпиталь, и к этому времени сибирские дикари истребят все запасы вина, сожрут весь скот и вдребезги разнесут все, чем он владел.

Из всего, что было Францу дорого, оставалась только его лошадь. Поэтому лишь мысль о Гренадере могла еще вызвать улыбку на его лице.

Он лежал на госпитальной койке, лоб от острой боли покрылся испариной. Раш подумал, что, вероятно, единственно мудрым поступком с его стороны было то, что он отправил Гренадера в Швецию вместе с Доннелли – ухаживавшим за лошадью тренером из Ирландии, когда тот решил покинуть Германию, где оставаться было все более опасно. Вряд ли удастся когда-нибудь снова сесть верхом на Гренадера, ощутив под собой мощный ритм его могучего галопа, однако Франца успокаивала мысль, что животное не будет зажарено на русском штыке. По крайней мере, у Гренадера есть будущее. Чего, с другой стороны, не имеет он сам. Когда война закончится поражением Германии, как это и должно случиться, он окажется беженцем, без единого гроша, которому никогда более не суждено увидеть свой дом.

Лежа здесь после свидания со Скорцени и глядя в облупившийся потолок, Франц Раш принял решение: для него война закончилась и он выходит из игры. Он обязан воспользоваться любым шансом – возможным или невозможным. Именно так должны рассуждать люди, подобные ему, которым с такой очевидностью пророчится будущее безо всяких перспектив.

* * *

Руки с огромными переплетенными между собой красными пальцами, похожими на груду сырых колбас, лежали на настольной бумаге. Под ними находилась тонкая папка, по которой пальцы барабанили время от времени, оставляя на картоне следы пота. В кабинете было не продохнуть от табачного дыма, большая пепельница на письменном столе была переполнена окурками. Руки расплелись, взяли новую сигарету, щелкнули зажигалкой и сплелись вновь.

Руки принадлежали обергруппенфюреру СС доктору Эрнсту Кальтенбруннеру, после смерти Гейдриха – шефу громоздкого аппарата службы безопасности рейха. Как и Гитлер, Кальтенбруннер был австрийцем. Огромного роста и могучего телосложения, со скулами, выступавшими подобно лезвиям топора, он был до фанатизма предан идеям фюрера. В данный момент, в клубах дыма перебирая потными пальцами папку с документами, он размышлял об Адольфе Гитлере.

Двумя днями ранее Кальтенбруннер стал свидетелем того, как фюрер, измученный и приведенный в смятение неудачей, постигшей его грандиозные планы в Арденнах в результате хитроумной операции Монтгомери по сдерживанию массированного удара немецких войск, заглядывал в будущее, предсказывая ход развития дальнейших событий.

Два лейтенанта из штаба Кейтеля, вооруженные подносами с флажками, крестиками, стрелами и пронумерованными карточками, работали у расстеленной на столе карты, обозначая стратегическое положение войск в соответствии с последними докладами разведки, а Гитлер и Кальтенбруннер наблюдали, как Восточный фронт неумолимо отодвигался километр за километром на запад, в то время, как Западный фронт сдавал позиции, отходя на восток. Когда младшие офицеры вышли, Гитлер пустился в исторические изыскания.

Предмет этих изысканий, составлявший основу философии Гитлера, был знаком Кальтенбруннеру: абсолютная неспособность капиталистических и коммунистических государств добиться необратимости в процессе их сближения. Союз между американцами, англичанами и русскими был для него непостижим. Как революционер Сталин и миллионер Рузвельт могли строить свои отношения? Как ненавидевший большевиков аристократ Черчилль мог выступать в роли друга Сталина? Ответ был таков: это невозможно, это чистейшее приспособленчество, союз изначально непрочен и неизбежно должен развалиться.

По мнению Гитлера, в будущем Великобритания, США и Германия должны объединиться против России. Сама история указывала на то, что других перспектив быть не может и, следовательно, должнапроизойти перегруппировка сил. Но когда? Если бы это стало возможно уже сейчас,если бы западные союзники, пока еще не поздно, сумели разглядеть в этом смысл,США, Великобритания и Германия смогли бы отбросить русских к Уралу или даже за него и таким образом предотвратить образование большевистской Европы.

Но они же умалишенные, эти все англичане и американцы. Они не видят того, что ясно каждому: Россия, а не Германия, является врагом западной цивилизации. Их союз с Россией даст трещину и расколется на части, однако эта трещина пока еще скрыта от глаз.

– Величайшая потребность Германии, – произнес Гитлер перед самым началом стратегического совещания, на которое ожидалось прибытие Кейтеля, Йодля и Гудериана, – ее величайшаяпотребность, Кальтенбруннер, заключается в том, чтобы создать в этом союзе одну маленькую трещинку!

Мысли Кальтенбруннера вернулись к словам фюрера, когда несколько часов назад он получил папку с бумагами, лежавшую сейчас у него под руками. Эти бумаги попали к нему из портфеля кельнского банкира, погибшего на улице во время дневного налета.

Чудом портфель был доставлен вместе с телом погибшего в госпиталь, а затем – в морг. Когда тело было опознано, портфель немедленно переправили в штаб службы безопасности в Берлин, так как банкир – Фрейхер Генрих фон Клаузен – являлся близким другом и помощником рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.

Возможно ли, спрашивал себя Кальтенбруннер, чтобы средство, с помощью которого удалось бы добиться раскола, так страстно желаемого Гитлером, было уже у него?

Большие красные руки без устали барабанили по папке, в то время как их хозяин предавался размышлениям, куря сигарету за сигаретой. Все назначенные встречи были отменены, селектор отключен, срочные дела отложены.

Поздно вечером он послал за бригаденфюрером СС Вальтером Шелленбергом, шефом разведки и контрразведки, занявшим этот пост после того, как в августе прошлого года был арестован патриарх военной разведки адмирал Канарис. Шелленберга вытащили из дома почти в приказном порядке, что само по себе доставило Кальтенбруннеру некоторое удовольствие. В Шелленберге он не мог принять две вещи: во-первых, не скрываемую им склонность к расслаблению, что плохо увязывалось с основным требованием в его работе – бдительностью; и, во-вторых, что было куда более серьезным, – контакты, которые тот поддерживал со шведским графом Фольке Бернадоттом. Кальтенбруннер считал, что Шелленберг стремится убедить Гиммлера сместить Гитлера, возглавить рейх и искать возможности для заключения мира. Если дело обстояло именно так, в чем Кальтенбруннер не сомневался, то это в чистом виде измена, гнуснейшее предательство по отношению к фюреру, быть верным которому Шелленберг присягнул на веки вечные.

Эти мысли приводили Кальтенбруннера в ярость, которую усугубляла его беспомощность: он даже косвенно не мог обвинить в предательстве Генриха Гиммлера, если сам хотел остаться в живых. Возможно, когда-нибудь, при помощи Бормана, если Гиммлер зайдет слишком далеко...

– Знаете ли вы, что, по мнению фюрера, расстановка сил на международной арене должна измениться коренным образом? – обратился Кальтенбруннер к Шелленбергу.

Шелленберг закурил.

– Да, я слышал о его точке зрения на естественную природу происхождения войн между Западом и Востоком.

– Он считает, что это должно случиться уже скоро.

– Неплохо, если бы это случилось уже завтра.

– Это пораженческие разговоры, – отрезал Кальтенбруннер.

– Нисколько. Но было бы лучше, если бы это произошло до того,как иностранные армии оккупируют немецкую землю.

– Этого никогда не должно случиться.

Шелленберг спокойно продолжал:

– Русские наступают уже слишком долго, их так просто не остановишь. Англичане и американцы заняли почти всю Францию, развернули бесперебойную систему снабжения. Оккупация Германии – вопрос времени.

Кальтенбруннер пытался сдерживать эмоции. Многое зависело от того, насколько хорошо Шелленберг был осведомлен о каналах получения информации из-за рубежа. Он прикурил другую сигарету, взял папку и протянул ее через стол.

– Взгляните на это. – Он наблюдал за Шелленбергом, быстро пробежавшим несколько страниц. – Ну как?

– Погодите немного, – попросил Шелленберг, продолжая читать.

Кальтенбруннер понимал, что документы не так-то просты для восприятия. Но в свое время Шелленберг читал в университете лекции по праву. Спустя некоторое время он спросил:

– Вам не все понятно?

– Дело не в понимании, – ответил Шелленберг, – а в том, насколько этому можно верить. Документы означают, что ведущая американская корпорация владела...

– Владеет.Американская корпорация владеетакциями германских промышленных предприятий, – закончил Кальтенбруннер начатую Шелленбергом мысль.

– Эти бумаги поступили из Администрации по делам собственности враждебных государств?

– Нет.

– Нет? А доходы фактически переводились в США?

Шелленберг присвистнул.

– В Швейцарию. А оттуда – вероятно, в Испанию, из Испании... – Кальтенбруннер усмехнулся.

Шелленберг быстро пробежал оставшиеся страницы:

– "Мессершмитт", «И. Фарбен», «Унтерзе электрика»? – Он поднял глаза. – Это подлинные документы, или кто-то ведет игру?

– Подлинные. И, как видите, всегда готовились частными лицами по указанию из Швейцарии.

– А откуда они поступили?

– Из морга. Однако источник их не вызывает сомнений.

– И это могло скрываться в течение четырех лет?

– Полагаю, что нет. Я уже навел кое-какие справки. Через три дня после того, как Гитлер в 1933 году стал рейхсканцлером, он принял американского бизнесмена – президента этой самой корпорации. На встрече присутствовал также рейхсфюрер СС.

– Это было сделано по какой-то специальной договоренности?

– При посредничестве кельнского банка «Бендлер».

– "Бендлер"? Так это – фон Клаузен.

Кальтенбруннер кивнул:

– Покойный фон Клаузен. Он погиб вчера под бомбами. Первый банкир рейхсфюрера и один из его ближайших друзей. Конечно же, это была специальная договоренность.

– Ин-те-рес-но, – произнес Шелленберг мгновение спустя, делая ударение на каждом слоге. – Вот это возможность, а?

Шелленберг зажмурился, пытаясь собраться с мыслями, чтобы понять, не задумал ли Кальтенбруннер использовать эти документы для нападок на Гиммлера. Однако это было невозможно в связи с тем, что в данном деле, по всей видимости, был замешан сам фюрер. Он спросил:

– Вы намерены их использовать?

– Что может лучше продемонстрировать большевикам вероломство их капиталистических союзников из Америки, чем эти самые бумаги? – заметил Кальтенбруннер.

– Следовательно, вы их опубликуете?

– Разумеется. Сталин сойдет с ума. Это подтвердит все его подозрения. Ведь это – наихудший пример двуличности. А так как он чего-то подобного ожидает, ему будет легко в это поверить.

– Согласен, – произнес Шелленберг и, выдержав паузу, добавил: – Именно поэтому вы говорили о форсировании раскола между союзниками?

– Именно. Одно с другим связано.

Шелленберг всегда настороженно относился к проявлениям энтузиазма.

– Не связано, но должно быть, хотя, по-моему, от одного до другого слишком далеко. Кроме того, дело потребует больших усилий. Где вы собираетесь их опубликовать?

– В газетах, а где еще? В Швеции, Испании, Португалии, Швейцарии. Там это очень придется по душе!

– "Из информированных источников в Германии стало известно, что..." Что-нибудь вроде этого?

Кальтенбруннер нахмурился. Он не любил, когда ему возражали. В особенности если это была шустрая молодежь.

Шелленберг выразил сомнение:

– Если мы просто так опубликуем эти документы, источник их происхождения может вызвать подозрения. Я думаю, что сумел бы найти более приемлемый способ.

– Ну так и найдите, – выдавил из себя Кальтенбруннер. А когда Шелленберг уже выходил, добавил: – И побыстрее, но – в своем учреждении, а не дома!

Выходя из кабинета, Шелленберг вскинул руку в приветствии.

 

Глава 2

В конце января 1945 года в жизни бригаденфюрера СС Вальтера Шелленберга прибавилось забот. Он строил определенные планы на жизнь, полагаясь на своих влиятельных друзей и сильно развитое честолюбие. При этом он имел влиятельных врагов, страстно желавших, чтобы эти планы никогда не сбылись. Кроме всего прочего, его подгоняло время. Порою он чувствовал себя жонглером в ночном клубе, мечущимся между двадцатью раскрученными на тростях тарелками.

С того момента, как, спустя десять лет и один день после прихода Гитлера к власти, капитулировала 6-я армейская группа фельдмаршала фон Паулюса под Сталинградом Шелленберг осознал, что захватнические планы фюрера рухнули. Вместе с тем судьба благоприятствовала ему в карьере, которую он делал целенаправленно и с успехом. Он был протеже Гейдриха; когда тот погиб, Шелленберг, перейдя под покровительство Гиммлера, возглавил зарубежную службу СД – действующую за рубежом разведывательную организацию СС, а вслед за падением адмирала Канариса прибрал к рукам и абвер – военную разведку. Последний факт вызвал у многих высоких чинов несварение желудка: старая гвардия плохо уживалась с новыми хозяевами жизни. Со временем, правда, этот конфликт удалось частично уладить.

На своем посту Шелленберг постоянно испытывал чувство одиночества. Стремительный взлет Гиммлера в 1943 – 1944 годах вызвал вспышку зависти среди других фаворитов Гитлера. В частности, обозленный такими успехами Мартин Борман давно намеревался свалить Гитлера с занимаемого поста, взяв себе в союзники Кальтенбруннера и шефа гестапо Мюллера. Именно Борман убедил фюрера в необходимости назначить Гиммлера на высший пост в военном руководстве (и, таким образом, выставить его в дураках), и Гиммлер, которому не хватало ни способностей, ни опыта, соответствующим образом проявил себя в сражении при Обергейме, в результате чего Эльзас перешел в руки союзников. В настоящее время Гиммлер собирался принять командование армейской группой «Висла», противостоявшей русским, и все ожидали аналогичного поворота событий.

Итак, Гиммлер – далеко, и, следовательно, покровитель из него сейчас никакой. Не один месяц потребовался Шелленбергу на то, чтобы, мобилизовав всю свою энергию, хоть как-то убедить Гиммлера в необходимости найти Гитлеру замену в лице человека, с которым союзники согласились бы вести переговоры непосредственно накануне безоговорочной капитуляции. В идеале таким человеком должен был бы быть сам Гиммлер. Однако рейхсфюрер постоянно сомневался в реальности подобного плана, поэтому, оценив сложившуюся ситуацию, Шелленберг решил, что в предложении Кальтенбруннера скрывались отличные возможности для удовлетворения его собственных амбиций: в случае успеха шеф разведки заслужил бы благодарности всех сторон – и Гиммлера, и Кальтенбруннера, и даже фюрера.

Когда в разговоре с Кальтенбруннером он предположил, что обстоятельства складываются далеко не в пользу планов по расколу антигитлеровской коалиции, ему казалось, что он был прав.

Непорядочность американской корпорации, по существу, не является серьезным основанием для разоблачения, хотя и могла быть поводом для гнева со стороны Советов. Однако, если бы найти способ злить русских постоянно, – скажем, еще одно разоблачение, но на этот раз – против Великобритании, – тогда шансы на успех могли бы возрасти. Пока имелся только один шанс – слабый, но заслуживающий внимания. И вот тут у Шелленберга возникла идея.

В тот день ему предстояло обдумать одно очень важное дело. Но поскольку думалось Шелленбергу лучше всего в ванне, а в занимаемой им квартире постоянно отключали воду, он отправился в военный городок СС в Потсдаме, где, одолжив у коменданта города ванную комнату, провел два часа в размышлениях, сидя в горячей воде, после чего вернулся в свой кабинет с почти созревшим в голове планом.

Сев за рабочий стол, он взял лист бумаги и сделал запись:

"1. Боле.

2. Канарис.

3. Кто?

4. Как и где?"

Затем он позвонил в министерство иностранных дел, где ему сообщили, что Боле – дома. С последним он и отправился повидаться, игнорируя найденную на столе записку, предписывающую ему немедленно связаться по телефону с Кальтенбруннером.

Гауляйтер Боле встретил его не очень гостеприимно, однако от Шелленберга, одетого в военную форму и распространявшего вокруг себя дух неотложности, не так-то просто было отделаться. Его принимали с явной неохотой, поэтому, устроившись перед электрическим камином, Шелленберг без промедления приступил к делу:

– Я нахожусь здесь с единственной целью – воспользоваться вашими мозгами.

– В связи с чем? – насторожился Боле. Уже много лет курировавший партийные организации и членов нацистской партии в зарубежных представительствах Германии и снискавший себе славу покровительственным отношением к зарубежным партийным структурам, Боле всегда старался держаться подальше от людей, подобных Шелленбергу.

– В связи с 1940 годом.

Боле нахмурился:

– Это было слишком давно.

– Но это был поворотный момент войны, – заметил Шелленберг совершенно серьезно, зная точку зрения своего собеседника. – Мы должны были покончить с Англией, прежде чем пойти на восток.

– Лучше бы давали свои ценные советы фюреру, – сказал раздраженно Боле. Решение Гитлера об отмене операции «Морской лев», предполагавшей вторжение в Южную Англию, до сих пор угнетало сознание Боле. Он родился в Британии и правил бы ею, увенчайся операция успехом.

– Я заинтересован в том, чтобы вернуть когда-то упущенное, – объяснил Шелленберг.

– Предлагаете предаться воспоминаниям?

– Вовсе нет, – ответил Шелленберг, закуривая. – В данный момент я выполняю кое-какую работу лично для фюрера.

Он мог позволить себе лгать, поскольку ни Боле, ни находящийся в опале его шеф Риббентроп, в силу занимаемых ими постов, не могли бы проверить достоверность сообщаемых сведений.

– По-моему, тогда, сидя в Париже на собранных чемоданах, вы должны были знать о Британии больше, чем кто-либо в Германии.

– Возможно.

– Вы должны были иметь, – перешел Шелленберг от общего к частному, – список лиц, желающих оказать вам радушный прием и готовых к сотрудничеству с вами.

Боле устало улыбнулся:

– Хотелось бы знать, чего вы хотите.

– Он был у вас?

– Ну да, – пожал плечами Боле.

– И он у вас сохранился?

– Нет.

– А где он?

– Не знаю. Его передали Гейдриху.

– Гейдриху?! Так ведь это было...

– ...очень давно. Знаю. Но именно так все и случилось.

– А сколько было экземпляров?

– Насколько мне известно, только три.

– Вам это точно известно?

Боле кивнул.

– А у кого были остальные?

– У Гейдриха и Канариса.

Шелленберг чуть не застонал.

– Ну хорошо. А скажите, как составлялся этот список?

Боле скривился в ухмылке:

– Это были славные времена. Хотите выпить?

– Очень.

Боле разлил шнапс и тут же опорожнил свою рюмку.

Шелленберг, сделав небольшой глоток, заметил:

– Поскольку вы говорите обо всем этом в таком наидружелюбнейшем тоне, вам определенно следует быть осторожным. Я могу понять ваши рассуждения о славных временах. Но другие – вряд ли. И еще. Пока мы касаемся этой темы, не стоит увлекаться шнапсом.

– Что касается шнапса, то я простужен.

– Не беспокойтесь о шнапсе. Продолжайте.

Вздохнув, Боле начал:

– Мы располагали тремя основными источниками. Первый – наше посольство в Лондоне, где Риббентроп прекрасно поставил дело. Здесь всегда хватало людей, испытывавших интерес к нашей стране. Мы систематически выведывали их точку зрения и весьма часто приглашали их в Германию. Вы были бы удивлены, если бы узнали, сколько британцев, занимающих видное положение, предпочитали Гитлера Болдуину и Чемберлену.

– Что за люди?

– Политики, служащие гражданских ведомств, в частности министерства иностранных дел, светские красавицы, музыканты, актеры, журналисты...

– Понятно. Полный спектр посетителей посольства. А другие источники?

– Представители деловых кругов, главы компаний. После периода депрессии вдруг обнаружилось, что на них производит сильное впечатление то, как набирает обороты промышленность Германии всего лишь спустя несколько лет после образования рейха. В рамках обмена деловыми визитами удалось выяснить одну очень важную деталь, касавшуюся многих англичан.

– А вы задавали вопрос в лоб?

– Хотят ли они такой же режим в Англии? Иногда – задавал, но не часто. Видите ли, британцы не любят вопросов в лоб.

При этом человек, конкретно заявляющий, что он намерен поставить профсоюзных лидеров к стенке, вне всяких сомнений, вызвал бы симпатии. Деловые люди любят прочную, стабильную экономическую систему.

– А третий источник?

– Туристы. Люди, приезжавшие посмотреть, что у нас делается, которым нравилось то, что они видели. Мэры приходящих в упадок промышленных городов, взглянув на Эссен, хотели увидеть то же самое у себя дома. Редакторы провинциальных газет, главы городской администрации, которым нравился путь, по которому шла Германия и о котором они только могли мечтать.

– Приличный список, – оценил Шелленберг. – И сколько всего человек?

– Около двух тысяч, – с гордостью заметил Боле.

– Две тысячи, на которые вы могли бы положиться?

– По-видимому, не на всех. Но на многих.

– Примите мою благодарность, – произнес Шелленберг, допивая свою рюмку. – Полагаю, фюрер будет вами доволен.

Шелленберг покинул Боле удовлетворенным: чутье не подвело его в отношении этого человека. Куда менее он был удовлетворен информацией, касавшейся списков. Два экземпляра оказались у Гейдриха, один – у Канариса. Но в настоящее время Гейдрих мертв, а Канарис – в застенках гестапо, трудно себе представить, в каком он состоянии. Еще печальнее было состояние дел в информационных фондах ведомств, которые возглавляли эти двое. В данный момент под личным контролем Шелленберга находились материалы абвера. После того как военная разведка была поглощена его собственной службой, они были доставлены в его ведомство на четырех грузовиках. Но даже спустя несколько месяцев работы над документами они оставались в таком порядке, какой можно было встретить только в свинарнике: преданные адмиралу сотрудники абвера будто бы по недосмотру опрокинули два ящика учетных картотек. Хотя карточки впоследствии и были собраны, однако оказались перепутанными – и в этом угадывалась опытная рука. В результате чрезвычайно затруднялось использование учетной системы в целом и нарушалась система сквозной индексации документов в частности.

Но как бы там ни было, Шелленберг по крайней мере знал, где находились бумаги Канариса. Совсем иначе обстояли дела с информацией, собранной людьми Гейдриха. И в партии, и в государственном аппарате она считалась наиболее опасной, так как Гейдрих, похоже, не ограничивался сбором компромата на реальных и потенциальных врагов партии и государства. Многие поговаривали, что его досье содержит малоприятные факты из жизни всех партийных боссов, начиная с самого Гитлера. Шелленберг хорошо помнил разговор со шведом Феликсом Керштеном, массажистом Гиммлера, его ближайшим доверенным лицом. Керштен рассказал, что однажды Гиммлер показывал ему документ, из которого следовало, что Гитлер не только когда-то лечился от сифилиса, но что это лечение оказалось неэффективным и безуспешным. Он высказал предположение, что этот документ попал к Гиммлеру из досье Гейдриха.

Шелленберг знал, какая участь постигла бумаги Гейдриха. После его гибели в Праге в 1942 году шкафы, в которых хранились документы, были опечатаны по приказу Гиммлера и немедленно, под охраной бронемашин из спецподразделения СС, перевезены в хранилище, местонахождение которого держалось в строжайшей тайне. Гиммлер направился туда самолично и провел там две недели, изучая материалы. По окончании его работы часть досье, касавшаяся иностранных граждан, была передана в ведомство Шелленберга. Материалы на офицеров сухопутных войск, ВВС и ВМС после июльского покушения на Гитлера были отправлены Мюллеру в гестапо. Оставшаяся самая большая часть досье осталась в ведении Гиммлера и была доступна только ему самому. Шелленберга волновал вопрос: почему Адольф Гитлер, знавший, вероятно, о взрывоопасном характере документов, допустил подобную ситуацию.

Но фюрер поступил именно таким образом, и добраться до бумаг не представлялось возможным. В прежние времена задать рейхсфюреру вопрос по поводу местонахождения списков не составило бы труда. Однако сейчас Гиммлер – командующий армейской группой «Висла». Кроме того, в отношении своего покровителя Шелленберг имел собственные планы и предпочитал, чтобы тот оставался в неведении, по крайней мере – на данный момент. Итак, экземпляры списка, принадлежавшие Гейдриху, оказались недоступными. Оставался экземпляр адмирала Канариса, однако его наличие в ворохе перепутанных бумаг абвера Шелленберг пока еще ставил под сомнение.

Чтобы рассеять свои сомнения, Шелленбергу необходимо было повидать Канариса, что само по себе не предвещало ничего хорошего. Прошлым августом, выполняя указания Кальтенбруннера, он сам арестовывал старого адмирала, испытывая при этом чувство горького негодования, поскольку считал Канариса своим другом. Теперь Канарис – узник страшных подвалов гестапо на Принц-Альберт-штрассе, и Шелленбергу очень хотелось бы знать, во что месяцы заточения и допросов превратили этого аса разведки, сумел ли он вынести битье по почкам. Впрочем, даже если и сумел, то все равно он – уже не жилец на этом свете, сам понимает это и, вероятнее всего, будет упорствовать, а это означает, что... информацию из него придется выколачивать. Такая перспектива отнюдь не радовала, поэтому Шелленберг прибыл на Принц-Альберт-штрассе в дурном настроении...

Возвращался же он ошеломленным: Канарис был с ним приветлив, сообщил с откровенностью, вызвавшей у младшего коллеги комок в горле, что он служил Германии сорок лет и готов служить до последнего дыхания. Он сказал, что хорошо помнит интересующий Шелленберга документ и знает, где его найти. В благодарность за это Шелленберг пообещал прислать Канарису коробку сигар (не будучи при этом уверенным, что она попадет в руки старого адмирала).

Двумя часами позже, перерыв горы абверовских документов, весь в поту и пыли, Шелленберг извлек на свет нужную бумагу. Он провел остаток ночи за рабочим столом, пытаясь найти ответы на вопросы под пунктом 3 и 4. К утру он уже чувствовал себя более или менее удовлетворенным, так как знал, как и где он применит найденное им оружие. Правда, сначала требовалось еще кое-что выяснить, однако в целом план действий был ясен.

Предстояло еще ответить на вопрос под номером 3: кто реализует его план?

* * *

Следующий день он провел в поисках интересующих его сведений, и то, что ему удалось выяснить, похоже, подтверждало действенность плана. Уже можно было бы идти с докладом к Кальтенбруннеру, однако не удавалось пока найти нужного человека.

Шелленберг безуспешно ломал голову, пытаясь остановиться на конкретном кандидате. С особой тщательностью он перебрал в уме сотню из них и отверг все варианты.

Решение проблемы совершенно случайно подсказала секретарша. Ближе к вечеру войдя в его кабинет с чашкой чая, она сказала:

– Ни за что не догадаетесь, кого я встретила в обеденный перерыв на улице! Гауптштурмфюрера Раша. Бедненький, его ранили.

– В самом деле? – воскликнул Шелленберг с неожиданным и вовсе не притворным интересом. – Надеюсь, ранение – не очень серьезное?

– Он шел, опираясь на трость.

– Если встретите его снова, передайте ему мои наилучшие пожелания.

Шелленберг опустился в кресло и задумался, перебирая в памяти все, что ему было известно об этом человеке. Минут через десять он пригласил секретаршу:

– Вы смогли бы разыскать Раша и попросить его зайти ко мне?

– Конечно.

Шелленберг мысленно торжествовал: Раш подходил идеально. Оставалось его уговорить, так как приказ здесь был неуместен – нельзя приказать человеку стать предателем.

* * *

Если Вальтер Шелленберг был готов наконец изложить Кальтенбруннеру свой план, последний был более чем готов его выслушать. Он горел от нетерпения, негодуя, что Шелленберг неоднократно игнорировал его требования немедленно доложить о ходе дела. Шелленберг же, одновременно играя на нескольких досках и желая себя обезопасить, создал видимость, что занимается личными делами Гиммлера. Полномочия Кальтенбруннера как шефа службы безопасности рейха позволяли ему проникать почти во все закоулки жизни страны. Но это не распространялось на Генриха Гиммлера. И Кальтенбруннер хорошо понимал, что проявлять излишний интерес к делам рейхсфюрера СС значило бы поставить под угрозу не только свою карьеру.

Но служебная иерархия дала Кальтенбруннеру возможность отыграться. Шелленберг явился на прием к обергруппенфюреру СС, он был поставлен по стойке «смирно» и получил хорошую головомойку. И уж совсем поубавилось у Шелленберга энтузиазма, когда, едва он приступил к изложению плана, дверь кабинета распахнулась, впустив группенфюрера СС Генриха Мюллера, шефа гестапо, который устроился в кресле с явным намерением слушать. Шелленберг вспомнил Канариса – в подвале, здесь неподалеку: в присутствии этой леденящей душу парочки возможность оказаться в компании с адмиралом показалась вполне реальной.

Кальтенбруннер, кроме всего прочего, был явно настроен сбивать докладчика с мысли, и когда Шелленберг заговорил о предложении осуществить операцию в Швеции, тут же прервал его требовательным голосом:

– А почему только в Швеции?

– На то имеются веские причины, – спокойно ответил Шелленберг. – По моим расчетам...

– Эти веские причины возникли не вчера. Вы столько времени потратили впустую, план операции следовало давно разработать.

– А он у меня был. Но требовал доработки, включения новых моментов.

– Не мелите ерунды. Продолжайте!

– Наши намерения, – вновь начал Шелленберг, – заключаются в том, чтобы спровоцировать возникновение принципиальных разногласий между Советским Союзом и США, подбросив русским информацию о том, что некоторые американские промышленники являются держателями акций промышленных предприятий рейха.

– И на это вы потратили столько времени?

– Наши дальнейшие намерения, – настойчиво продолжал Шелленберг, – посеять разногласия между Советами и Британией, а также между Британией и США.

Впервые его никто не перебил. Он открыл портфель и достал две папки.

– Бумаги в первой папке вы уже однажды видели. Во второй папке – список, составленный при подготовке операции по вторжению в Великобританию. Это – перечень влиятельных британцев, готовых к сотрудничеству с нами.

– Покажите, – потребовал Мюллер, всегда обращавший на себя внимание сильным баварским акцентом.

Шелленберг передал ему папку. Мюллер перелистал бумаги и спросил:

– А они – настоящие?

– Да.

– Вы уверены в этом? – обратился Мюллер к Кальтенбруннеру.

– Нет.

– И я не уверен. А откуда вы узнали об их существовании?

– Это моя догадка, – пояснил Шелленберг. – Списки были подготовлены для министерства иностранных дел гауляйтером Боле. Что-нибудь вроде этого обязательно должно было существовать. Я спросил об этом Боле, и он подтвердил мое предположение.

– Ценный документ, – произнес Кальтенбруннер. – Ценный для нашей разведки. От него был бы толк.

– Его мы и собираемся использовать в нашем деле.

– Это – единственный экземпляр? – требовательно спросил Мюллер.

– Насколько мне известно, один принадлежал рейхспротектору Гейдриху.

– Продолжайте, – приказал Кальтенбруннер.

– Я уверен, что русские, получив доказательства, что США на протяжении всей войны участвовали в промышленном производстве Германии, обвинят их в предательстве.

– Если вы помните, – перебил Шелленберга Кальтенбруннер, – это была моя идея. А от вас требовалось ее развить. Переходите к сути дела.

– Я полагаю, – продолжал Шелленберг, – негативная реакция Советского Союза последует немедленно на самом высоком уровне, Сталин обратится непосредственно к Рузвельту. Вместе с тем нам известно, что между Сталиным и Рузвельтом достигнуто некоторое взаимопонимание. Вполне вероятно, что если Рузвельт заявит, – а он именно так и должен поступить, – будто администрации США ничего об этом не было известно и что виновникам будет немедленно предъявлено обвинение в судебном порядке, Сталин останется удовлетворенным. В таком случае поставленная нами цель достигнута не будет.

– А почему между Сталиным и Рузвельтом должны быть какие-то особые отношения? – спросил Мюллер. – Ведь один – революционер, а другой – мультимиллионер-аристократ.

– Рузвельта всегда раздражало британское влияние, – пояснил Шелленберг. – И мне кажется, он готов пойти на то, чтобы отдать Сталину какие-то территории.

– Вы имеете в виду, когда Германия проиграет войну? – угрожающе уставился на него Кальтенбруннер.

– Я имею в виду, – уточнил Шелленберг, – что итальянские и французские коммунисты будут допущены в правительство.

– Вы не то говорили.

Шелленберг начал понемногу впадать в уныние.

– Это именно то, что я имел в виду. Однако суть дела, о которой вы желаете услышать, такова: отношения между Сталиным и Черчиллем носят совершенно иной характер. Они серьезно не доверяют друг другу. Черчилль являет собой все то, что так ненавистно Сталину. Сталин же символизирует собой все то, к чему питает отвращение Черчилль. Такие отношения могут приносить одни лишь неприятности. Все это – скорее дело случая, чем выбора. Когда Советам станет известно о существовании такого списка и о том, что люди, имеющие влияние во многих сферах жизни Британии, готовы к сотрудничеству с нами, он попросту не поверит в то, что британское правительство ничего об этом не знало.

– А почему бы ему и не поверить? – предположил Кальтенбруннер. – Такое всегда возможно. Мы сами вывели на чистую воду более пяти тысяч предателей, большинство из которых – офицеры и генералы вермахта. Пять тысяч! И все это – после того, как предатель фон Штауффенберг пытался двадцатого июля убить Гитлера.

– Сталин не поверит по трем причинам, – пояснил Шелленберг. – Во-первых, репутация британской разведки – безупречна, и Сталин это знает. Во-вторых, люди, имена которых приведены в списке, – не просто группа заговорщиков среди военных или промышленников, это – представители широких слоев населения, разбросанные по всей Великобритании – от Шотландии до Южной Англии. Это лидеры политических партий и деловых кругов в крупных городах, политики и промышленники, писатели и академики. Достаточно взглянуть на список Боле, чтобы понять, насколько он убедителен.

– Это действительно так? – прервал его Мюллер. – Уж в чем ни в коем случае нельзя заподозрить министерство иностранных дел, так это в реалистичности. Если свинья скажет Риббентропу, что она слон, то он будет восторгаться ее хоботом?

– Распознать истину не так-то просто, – возразил Шелленберг.

– Избавьте нас от философии.

– Это не философия, а констатация факта, – настаивал на своем Шелленберг. – Истина в том, что он скрупулезно составлялся нашим лондонским посольством совместно с внешнеполитическим ведомством партии и стал результатом их напряженной деятельности на протяжении нескольких лет. В список внесены все те, кто восхищался рейхом и симпатизировал нашим целям.

– Это было очень давно, – возразил Кальтенбруннер.

– Да, пять лет назад. Но дело не в том, чему симпатизируют они теперь, а в эффективности самого списка, если его использовать как оружие. Советы поверят тому, чему хотят верить.

Шелленберг хотел было добавить: как Риббентроп, но удержался. Он продолжал:

– Все, что нам известно о Сталине, убеждает в том, что он хронически подозрителен. Его поступки на протяжении многих лет – например, чистки в Красной Армии – со всей очевидностью свидетельствуют, что он не доверяет даже своему ближайшему окружению.

Ход был рискованный, и Шелленберг прекрасно осознавал это. Кальтенбруннер и Мюллер всего лишь переглянулись, но атмосфера в кабинете внезапно накалилась: всем троим была известна патологическая подозрительность фюрера и жестокость, с которой он проводил чистку в армии.

– Ради хоть какого-то успеха в нашем деле допустим, что вы правы в отношении Сталина, – выдавил из себя Кальтенбруннер. – Переходите к практической стороне вопроса.

– Итак, – с готовностью продолжил Шелленберг, – от нас требуется разработать схему действий таким образом, чтобы бумаги попали в нужные руки, при этом – путем, который бы обеспечил признание их достоверности и не вызвал ни малейшего подозрения, что это – дело рук германской разведки.

– Подозрения обязательно будут, – заметил Кальтенбруннер.

– Их не может не быть.

– В таком случае мы должны свести их до минимума. Кроме самих документов необходимо иметь абсолютно убедительные и приемлемые для конкретной ситуации аргументы, объясняющие их появление. Не сомневаюсь, что русские будут проверять тщательно, и документы должны выдержать эту проверку.

Шелленберг сделал небольшую паузу и извлек из портфеля вырезанную из газеты фотографию, на которой была изображена пожилая улыбающаяся женщина в полосатом шелковом платье. По всей видимости, фотография была сделана на каком-то официальном мероприятии.

– Это – Александра Коллонтай, – пояснил Шелленберг, – посол Советского Союза в Швеции. Полагаю, вы должны о ней знать.

– С меня достаточно знать, что она – стара и больна.

– Она действительно больна, и уже много лет. Но это никак не повлияло на ее ум и тем более – на ее личную крепкую дружбу со Сталиным. Если эти бумаги попадут к нему через Коллонтай, которая подтвердит их подлинность, – считайте, что половина дела уже сделана. Вот – первая причина, по которой Швеция избрана логически верно. Коллонтай – единственный советский посол, которому Сталин по-настоящему доверяет. Во-вторых, Швеция легко доступна с нашей территории. Это будет способствовать быстрой доставке документа. Между тем еще одна проблема потребовала решения – найти убедительный способ передачи Коллонтай этих бумаг. Такой способ, похоже, найден: их передаст предатель.

Кальтенбруннер скрипнул зубами и сжал лежавшие на столе кулаки:

– Это и есть ваша гениальная идея? В таком случае вас давно пора освободить от занимаемой должности! Кого вы хотите предложить, может быть – вашего приятеля Канариса? Вот зачем вы наносите ему визиты вежливости и шлете дорогие сигары? Ну что же, можете отправлять его к русским!

Помолчав, он резко добавил:

– Будьте осторожны, Шелленберг, когда употребляете слово «предатель». Оно может превратиться в бумеранг.

– Зато он со шведами крепкую дружбу водит, – прорычал Мюллер. – Все эти воркования с Бернадоттом и шведским Красным Крестом. А уж где вы, Шелленберг, просто отличились – так это на переговорах об освобождении евреев.

– Я встречался с графом Бернадоттом, – спокойно произнес Шелленберг, – по личному указанию рейхсфюрера СС.

– Ни за что не отступайте от этих указаний, ни на миллиметр, – посоветовал ему Кальтенбруннер, не скрывая злорадства.

Шелленберг сделал вид, что пропустил эту плоскую шутку мимо ушей.

– Как я уже сказал, нам нужен предатель. Вероятно, правильнее было бы сказать, что мы должны его создать. В действительности это будет преданный рейху немец с безупречной биографией. С одной стороны, мы сами будем уверены в его исключительной надежности, с другой стороны, мы сумеем убедить русских в том, что он реально мог иметь доступ к этим бумагам.

– И вы полагаете, – в голосе Кальтенбруннера звучал сарказм, – что можно состряпать такой экземпляр? Да он расколется уже через пять минут, если его начнет допрашивать специалист. Кто бы ни были русские – в подобных вещах они не дураки.

– Такому человеку не страшен ни один допрос, потому что он – реально существующее лицо, с реальной биографией. Именно из такого человека мы создадим предателя.

Впервые за весь период разговора Шелленберг увидел в тяжелом взгляде Кальтенбруннера проблеск интереса. В кабинете наконец-то поняли его замысел.

– Значит, мы предаем гласности факт, что этот человек – предатель, а затем убиваем его? – уточнил Кальтенбруннер.

– Нет, – возразил Шелленберг. – Мы оставляем его в живых. Когда он прибудет в Швецию, мы позаботимся организовать ему соответствующий прием, а его последующие действия проконтролируем – разумеется, тайно, о чем сам он догадываться не будет.

 

Глава 3

Франц Раш отказывался верить в происходящее. Ни инструктажи, ни церемония проводов с отданием чести и пожеланиями удачи не могли избавить его от ощущения ирреальности. Трехмоторный «Юнкерс-52», на котором он вылетел из Темпельхофа, всегда был для Раша самолетом, в котором отправляются на фронт, но никогда ему не приходило в голову, что «юнкерс» можно использовать для побега. Раш находился в том странном состоянии, когда чувства вступают в противоречие с сознанием. Самолет вылетел из Берлина, сейчас держит курс на Стокгольм и скоро совершит посадку на нейтральной территории. И это – факт. Фактом или, скорее, даже чудом было и то, что, решив покинуть Германию, он не просто сделал это, а сделал с шиком. В его кармане лежала виза, полученная в министерстве иностранных дел, на аэродроме Раша провожали высокопоставленные военные чины. Все это – реальность. Однако то, каким образом она осуществлялась, было ирреальным. Реальным было только прошлое – вчерашний день и еще четыре тысячи или более ему предшествующих, в течение которых фюрер находился у власти.

Давление на барабанные перепонки подсказало, что самолет пошел на снижение. Франц взглянул сквозь иллюминатор на покрытую снегом землю, где единственным признаком жизни была бегущая тень самолета – четкий контур трехмоторного «Ю-52», скользящий по белизне. Неотрывно следя за тенью, он вдруг вспомнил столько раз виденные кадры: личный «юнкерс» Гитлера, летящий в Нюрнберг на партийный митинг, под ним – залитая солнцем земля, воздух наполнен музыкой, а впереди – то, что кинорежиссер Лени Рифеншталь назвал «триумфом воли».

Губы Раша скривились в едва заметной улыбке. Сотни тысяч голосов уже умолкли навечно, и некому исполнить приветственный гимн идущему на посадку «юнкерсу». На мгновение им овладела грусть по ушедшим годам, по всем тем, кого он знал, и он раздраженно мотнул головой: где-то глубоко в мозгу действительно засело желание сбросить оковы прошлого. Он вновь посмотрел в иллюминатор, теперь уже готовый воспринимать то, что встает перед глазами. Под ним – Швеция, и он – свободен. Все, что от него сейчас требуется, это – выйти из самолета, предъявить паспорт с визой и вступить в новую жизнь. И – никаких препятствий на пути. Впрочем, в данный момент на пути оказался командир экипажа «юнкерса»: «Люфтганза», как всегда демонстрируя свою пунктуальность, намеревалась пожелать важному пассажиру доброго пути.

Раш протянул руку:

– Большое спасибо. Отличный полет.

– Для нас это – особый случай, – ответил командир экипажа, пожимая протянутую руку. – Не каждый день доводится приветствовать на борту кавалера Рыцарского креста с дубовыми листьями.

– Счастливого возвращения домой, – с самым серьезным видом пожелал ему Раш, имея в виду «мустанги» и «спитфайры». Он не сомневался, что собеседник готов до последнего дыхания сражаться с Иванами за свой народ, фюрера и отечество.

Раш спустился на бетон летного поля и притопнул по нему – отчасти потому, что затекла раненая нога, отчасти – чтобы убедиться, что под ногами – действительно Швеция. Вслед за ним на землю спрыгнул стюард и протянул чемодан.

В толпе других пассажиров Раш направился через самолетную стоянку к зданию аэропорта с чемоданом в одной руке и тростью в другой. Побег совершен успешно. Выражение суровости, всегда лежавшее на его лице и, как правило, точно отражавшее его внутреннее состояние, сегодня казалось неуместным.

Перед тем как войти в здание аэропорта, он обернулся и взглянул на «юнкерс». Стоявший в дверном проеме фюзеляжа командир воздушного корабля поднял в приветствии руку, и прилив несвойственного Рашу великодушия чуть было не заставил его вернуться назад к самолету и поговорить с капитаном. Ему вдруг захотелось понять, почему человек, находясь в Швеции в полной безопасности, делает совершенно иной выбор и возвращается в погибающий рейх? Задержав на мгновение взгляд, Раш взмахнул в ответ тростью и отвернулся. Ему оставалось выполнить последнюю обязанность, едва ли обременительную, однако необходимую, которую он рассматривал скорее как благодарственную жертву за предоставленный ему шанс оказаться на свободе. Он мысленно повторил полученную от Шелленберга инструкцию: автомобиль доставит его из аэропорта в «Гранд-отель», где он остановится и будет ожидать дальнейших указаний; в день, о котором ему заранее сообщат, он будет принят графом Фольке Бернадоттом, которому должен вручить два конверта, лежащих сейчас у него в кармане. Это все, что от него требовалось. «Примите, сэр, наши наилучшие пожелания! А теперь прошу простить меня, я удаляюсь к манящим огням Стокгольма».

Чиновник шведской иммиграционной службы едва взглянул на паспорт и визу, а таможенник даже не пожелал осмотреть багаж. Не обращая внимания на легкую, но непрекращавшуюся боль в раненой ноге, гауптштурмфюрер Франц Раш направился к выходу отыскивать машину, которая должна была отвезти его в город. Недалеко от здания аэропорта, у изгиба дороги, стояло несколько легковых автомобилей, частных и такси, очевидно – в ожидании новых пассажиров. Раш поставил на землю чемодан и стал ждать, когда один из них подъедет к нему.

Машины подъезжали к другим – но не к нему. Чемоданы и саквояжи исчезали в багажниках, и их владельцы в клубах выхлопных газов уносились прочь. Раш же оставался там, где стоял. Отъехала последняя машина, и он, несколько упавший духом, вдруг понял, что на улице – очень холодно. Где же эта чертова машина? Хотя это типично для министерства иностранных дел, которое не в состоянии организовать даже своевременное прибытие транспорта в аэропорт. Ему следовало бы взять такси. Но все они уехали, к тому же на такси нет денег. В Берлине ему сказали, что шведские кроны он получит по прибытии в гостиницу; сейчас же, без денег, Франц оказался в дурацком положении. Все, чем он располагал, включало несколько рейхсмарок да две броши Лизель. Но не станет же он расплачиваться с таксистом алмазными украшениями. Раш поднял чемодан, намереваясь вернуться в здание аэропорта, где можно было бы ожидать посольскую машину да к тому же уговорить кого-нибудь обменять на местную валюту его рейхсмарки.

Он подходил к вращающейся двери, когда кто-то произнес по-немецки с легким акцентом:

– Я еду в Стокгольм. Не желаете ли присоединиться?

Раш обернулся. Перед ним стоял мужчина тридцати – тридцати пяти лет, с волосами песочного цвета и робкой улыбкой.

– Меня должны были встретить, – пояснил Раш. – Но машина так и не появилась.

– Здесь слишком холодно ждать, – сказал незнакомец. – Моя машина – за углом. Вам куда?

– "Гранд-отель".

– В самом деле? – рассмеялся незнакомец. – Я сам туда еду. Подождите минуту, я подгоню машину прямо сюда. Глупо таскать чемоданы туда-сюда.

– Спасибо.

Раш проводил незнакомца взглядом. Ему показалось, что этот человек – англичанин. По-немецки говорит хорошо, но – акцент странный, к тому же что-то в одежде незнакомца подсказывало, что он – ни немец, ни швед. С другой стороны, самолет прибыл из Берлина, и ему это, по-видимому, было известно. В любом случае, решил Раш, предложением незнакомца следовало воспользоваться, так как сам он уже не офицер, преданный рейху, а всего лишь человек, нуждающийся в машине. Если не против англичанин, то не против и он сам. Ведь это же был новый мир.

Раш оказался почти прав. Джозеф Конуэй был англичанином во всем, не считая одной формальности – ирландского паспорта. Немецкий он выучил в учебном заведении, именуемом Королевским ливерпульским институтом, а свое твидовое пальто купил на распродаже в «Остин-Рид» на Регент-стрит. Следы его английского происхождения вели в Ланкшир, но никоим образом в Ирландию. Что же касается страны, к которой он испытывал бы верноподданнические чувства, то таковой вообще не существовало. Он мог быть верным только самому себе. Следовательно, у Конуэя и не могло возникнуть ни малейшего возражения, если бы к нему в автомобиль посадили немцев, японцев или даже охотников за головами из Новой Гвинеи – лишь бы они оставили свои воинственные настроения, пока сидят в машине.

Конуэй даже не подозревал, что означала для него эта встреча холодным стокгольмским днем. Он не знал и даже не догадывался, что стоит на пороге событий, которые, поначалу дав ему повод помечтать о сытой жизни затем обернутся чехардой таких кошмаров, что не раз его жизнь окажется в опасности, а ему самому в итоге захочется вообще исчезнуть с лица земли; иначе он на всех парах погнал бы свой маленький «опель» в сторону Лапландии. Однако никаких поводов для догадок в тот момент быть не могло. Предыдущий час, как это случалось и раньше, Конуэй вынужден был провести в аэропорту с единственной целью – согреться. Он приехал в Бромма продрогший, подавленный, охваченный беспокойством. Холод он одолел, войдя в небольшой, но уютный ресторанчик аэропорта и заказав горячий кофе, который на самом деле оказался ячменным суррогатом. Джозеф взял кружку в ладони и отхлебнул несколько глотков обжигающей жидкости. Состояние подавленности, полностью или частично, должно было улетучиться с прибытием ожидаемого, однако опаздывающего самолета из Берлина. Беспокойству, полностью оправданному, суждено было усилиться и, за исключением единственного непродолжительного периода, наполненного оптимизмом, надолго поселиться в нем.

Тридцати пяти лет от роду, Джозеф Конуэй, по профессии – журналист, являлся гражданином одной нейтральной страны, работая при этом в другой. Оставаясь свободным художником, он за три с небольшим года обеспечил себе прекрасное существование, зарабатывая на том, что можно было с полным основанием назвать единственным доступным окном в нацистскую Германию. Внимательное чтение немецких газет стало его главным способом выуживать информацию. Он сделался величайшим специалистом по толкованию небольших заметок, ускользнувших от внимания цензуры, которые превращал в статьи, публиковавшиеся во многих газетах мира. Например, однажды ему попалась передовица «Берлинер цайтунг», в которой вместо привычного словосочетания «европейская крепость» было напечатано «германская крепость». Статья Конуэя, в которой он истолковал данный факт как признак растущих пораженческих настроений в третьем рейхе, появилась во множестве газет начиная с Лондона и Нью-Йорка и кончая Вальпараисо и Нью-Дели. Это обеспечило Конуэю не только хороший заработок, в чем он, разумеется, нуждался, но и значительно укрепило его профессиональную репутацию, в чем он нуждался еще больше.

Талант Конуэя как репортера строился в первую очередь на живости ума и богатом воображении. Как в детской игре с картинкой-головоломкой, он мог почти моментально из разрозненных фактов составить законченный материал, и часто – практически не нарушая его достоверности. Скажем, если какой-нибудь дипломат, прежде чем пожелать доброго утра, прокашливался, Конуэй был готов увидеть в этом его нерешительность. Для получения информации он пользовался услугами осведомителей, которым почти всегда приходилось платить; всех тех, кто направлялся в Германию или вернулся из нее; аккредитованных в Германии шведских корреспондентов, чью информацию он впитывал без колебаний, а также шведских дипломатов или их коллег из любой другой нейтральной страны.

И все же в первую очередь он полагался на изучение немецкой прессы, в ожидании которой и находился в тот день в аэропорту Бромма. Несмотря на то что все корреспонденты, работавшие в Стокгольме, получали немецкие газеты, лишь немногие из них, как удалось выяснить Конуэю, готовы были приезжать за ними в аэропорт. Соперниками Конуэя по большей части были штатные журналисты, которым жалованье выплачивалось ежемесячно от и до, и которые предпочитали дожидаться доставки газет, сидя в своих уютных офисах. Он сделал открытие, что, встречая самолеты в аэропорту, можно на два-три часа опережать информационные агентства. Это был выигрыш во времени, означавший деньги.

Он сидел со своим суррогатным кофе у окна, глядя на взлетно-посадочную полосу, по которой носило поземку, подхватываемую порывами ветра. В том, что самолет прибудет, он не сомневался. Это было обычным делом – сидеть и скучать, пребывая в неведении относительно времени прибытия. Экипаж «юнкерса» всегда хранил радиомолчание до пересечения шведской береговой линии, поэтому никто никогда не знал времени взлета. Следовательно, оставалось только ждать, когда по громкоговорителю объявят о том, что самолет сел, и так бывало всегда.

Один на один с кружкой кофе в безлюдном ресторане, Конуэй пребывал в беспокойстве, и на то имелась причина. Пока шла война, в Стокгольме он имел источник существования. Ожидать, что война затянется, по всей видимости, не следовало. Затея Адольфа Гитлера на Западном фронте – его отчаянный бросок через Арденны в надежде рассечь группировку союзников – провалилась. Американский и британский локомотивы вновь набирают скорость. На востоке русские стремительно рвутся вперед, уже на днях объявили о новых наступательных операциях. Война может окончиться через несколько месяцев, возможно даже – через несколько недель, и тогда, с падением Гитлера и его рейха, Стокгольм потеряет свою ценность и оставаться здесь станет бессмысленно.

Конуэй знал, что так или иначе должен предугадать, где образуется новый главный центр информации, и перебраться туда. Но это было не так просто. В избытке информацию можно было бы добывать и в Германии, но в погоне за ней туда хлынут армии журналистов со всеми стоящими за спиной издательствами. Поэтому, несмотря на уверенность в том, что он сумел бы выжить в подобных условиях, перспектива изнурительной информационной гонки в стране, лежащей в руинах, его не привлекала. Не так давно Конуэй пришел к выводу, что все его проблемы могли бы решиться, имей он постоянную работу в одной из крупных газет Лондона или Нью-Йорка, однако одно дело желать такую работу, а другое – получить. Он не строил иллюзий в отношении своей репутации: очень многие материалы, состряпанные им за эти годы, могли бы на поверку лопнуть как мыльный пузырь. Поэтому в чем он сейчас катастрофически нуждался, так это в счастливом случае, который подарил бы ему настоящую сенсацию. Но подобные вещи так просто не даются, в чем он прекрасно отдавал себе отчет.

На днях у него возникло ощущение, что сенсация, в которой он так нуждался, уже не за горами. На это намекало подозрительное самодовольство представителей министерства иностранных дел Германии. Кроме того, один его осведомитель, с таинственными (но не исключено, что – с дутыми) связями где-то в Центральной Европе шепнул ему, как о деле почти решенном, о сделке между высшими чинами СС и лидером Всемирного еврейского конгресса. С одной стороны, поверить в это было невозможно, а с другой – Конуэй отлично понимал, что эсэсовцы обязательно будут метаться, как попавшие в западню крысы, готовые на все, что может дать хоть слабую надежду на спасение после краха.

Он давно уже взял за привычку наблюдать за покидающими «юнкерс» пассажирами. Всегда имелся шанс кого-нибудь опознать в толпе, чтобы заполучить короткое интервью или хотя бы сделать какой-то вывод. Позже, все более нуждаясь в деньгах, а следовательно – в информации, он стал высматривать пассажиров более тщательно, с помощью бинокля. Сегодня была особая причина наблюдать за ними внимательнее обычного: анонимный телефонный звонок прошлой ночью. Ему сообщили, что ожидается необыкновенный пассажир (он хорошо запомнил эту фразу), прилетающий рейсом из Берлина.

Когда наконец объявили о прибытии самолета, Конуэй не двинулся с места, пока не увидел, как тот выруливает к стоянке. Покинув ресторан, Джозеф выбрал для наблюдения такое место, откуда было видно, как пассажиры один за другим спускаются по трапу, выброшенному из открытой в фюзеляже «юнкерса» двери. Первыми всегда появляются пассажиры, затем – их багаж, и только потом – груз. Сегодня, как обычно, первыми высадились из самолета женщины и дети. Наметанный глаз Конуэя подсказал ему, что это были шведы, для которых жизнь в Берлине стала неуютной и опасной. Как бы в подтверждение он увидел женщину, с которой был немного знаком, – жену одного из аккредитованных в Берлине шведских корреспондентов. Он узнал еще одного человека – представителя немецкой компании, занимающейся закупками пиломатериалов. Остальные пассажиры были незнакомы Конуэю, кроме того, ему не показалось, чтобы кто-то из них представлял особую важность. Он уже намеревался убрать бинокль в футляр и вернуться в помещение, когда до него дошло, что как раз один пассажир заслуживает более пристального внимания. «Необыкновенный пассажир», – вспомнил Конуэй и улыбнулся сам себе. Вероятно, анонимному осведомителю было кое-что известно. Уперевшись в стену локтем для большей устойчивости бинокля в руках, он взглянул на человека еще раз. «Немец», – сказал он про себя. Шведы обычно держатся раскованно, и у них радостное выражение на лицах. Немцы же оглядываются с несколько озадаченным видом, как это происходило с пассажиром, привлекшим внимание Конуэя, словно с трудом верят в то, что войны здесь нет.

Немец был в кожаном пальто, то ли темно-коричневом, то ли черном, без шляпы. («Не умно на таком ветру», – подумал Конуэй.) Он стоял, расправив плечи, держа прямо спину, с тростью в руке. («Сколько же ему лет?» – спросил сам себя Конуэй и тут же прикинул, что около тридцати пяти.) Черты его лица были заострены, хотя, может быть, он просто замерз. Когда пассажиры двинулись в направлении таможни, Конуэй увидел, что немец прихрамывает. «Раненый военный», – предположил он, задавая себе вопрос, что может делать этот человек в Швеции. Не то чтобы появление немецких военнослужащих в Швеции было делом необычным – нацисты давно уже имели со шведами договоренность о праве на транзитный провоз через их территорию своих войск, дислоцированных в Норвегии. Но те были в военной форме и не хромали.

Конуэй наблюдал за немцем, слегка нахмурив брови. Он сам часто не мог объяснить, как включается его внутреннее чутье; в настоящий момент ему было известно только одно – это чутье заработало, и к этому следует отнестись всерьез. Он решил, что дождется, когда немец пройдет иммиграционный и таможенный контроль, чтобы увидеть, кто его встречает. «Не будем терять времени и не дадим прессе опередить себя», – подумал Конуэй, убрал бинокль, вернулся в здание аэропорта и сквозь двери главного входа стал высматривать машины на стоянке перед зданием: кроме такси, здесь было три легковых автомобиля, один из них – «мерседес», не исключено, что для заинтриговавшего его гостя. Немного погодя пассажиры «юнкерса» один за другим стали появляться из зала таможни. В «мерседес» села женщина с ребенком. Вскоре были разобраны остальные машины. Более дюжины их отъехало от аэропорта, прежде чем вышел человек в кожаном пальто.

Конуэй продолжал наблюдение. У него не было сомнений, что этот человек – военный или бывший военный. Знаки различия на лацканах отсутствовали, но они определенно были там прежде: в местах, где должны находиться петлицы, виднелись дырочки. Его багаж составляли небольшой чемодан и портфель. Зажатая под мышкой трость, по-видимому, использовалась без особой на то нужды.

В зале немца никто не встретил, перед зданием аэропорта – тоже. Да и вообще должен ли был кто-то его встречать? Старенький «опель» Конуэя стоял за углом. Обычно, чтобы задать пассажиру несколько вопросов, он прибегал к уловке: предлагал интересующему его человеку подвезти его. С отъездом последнего такси его внутреннее чутье вновь напомнило о себе. Конуэй поверил в свою удачу.

Немец с удрученным видом направился к вращающейся двери. Выждав момент, Конуэй подошел к нему и сказал:

– Я еду в Стокгольм. Не желаете ли присоединиться?

Он бросился к автостоянке за углом, где вновь ему улыбнулась удача: машина, что было для нее нехарактерно, завелась с первого раза. О, дьявол! Он забыл взять газеты. Вернуться? В этом случае можно упустить немца. А если тот окажется пустышкой, день можно считать потерянным. И все же он чувствовал, что его немец – еще та штучка. Несмотря на хромоту.

Черт с ними, с газетами! Включив передачу, он уже выезжал со стоянки, когда перед его носом промчался «ситроен» и резко затормозил у входа в аэропорт. Из машины выскочил какой-то человек и, преградив немцу дорогу, заговорил с ним. Подъехав ближе, Конуэй увидел встревоженный взгляд немца, затем – отрицательное покачивание головой. Вновь прибывший указывал на свою машину с видом, не допускающим каких-либо возражений, чуть ли не приказывая. Немец вновь помотал головой, отказавшись. Конуэй, как зачарованный, остановился за «ситроеном» и быстро вылез из машины.

– Я повторяю: это – приказ!

– У меня – другой приказ! – ответил немец.

– Вы отказываетесь?

– Категорически.

Человек несколько мгновений колебался, но, увидев приближающегося Конуэя, быстро сел в «ситроен» и уехал.

– Все еще хотите ехать со мной? – спросил Конуэй.

– Благодарю вас.

– Тогда садитесь.

Конуэя заинтересовало, действительно ли немец был несколько напуган, или ему только показалось. Отъехав от аэропорта, он произнес:

– Похоже, ваш приятель остался не слишком доволен.

– Да, – прозвучал односложный ответ.

Конуэю были знакомы манеры этой односложной изъясняющейся господствующей расы, из представителя которой ему предстоит вытягивать информацию. Делать нечего, придется копать. Главное – соблюсти последовательность: кто-когда-где-почему-что? В первую очередь – имя.

– Меня зовут Джо Конуэй, – представился Конуэй. – При этом я не англичанин.

Немец поднял на него свои серые глаза. Узкие, с жестким, сверлящим взглядом. Нос – заостренный, вместо рта – узкая щелочка.

– А кто вы?

– Ирландец.

Конуэй сморщил от сожаления губы: информацию получил немец, сам не выдав никакой. Он стал напирать дальше:

– Между прочим, это – город в Уэльсе.

– Что – это? – спросил немец.

Конуэй протянул ему руку для рукопожатия:

– Конуэй.

Последовала секундная пауза, прежде чем его рука была пожата – сдержанно, но достаточно крепко.

– Раш, – произнес немец и добавил: – А вы – настойчивы.

– Тому – мать виной, – пояснил Конуэй. – Всегда говорила мне, что людям нужно представляться подобающим образом. Теперь это вошло в привычку.

Он занес имя в мысленно начатое им досье. Раш... Похоже, оно вызвало в его памяти какой-то далекий отголосок, но – не более.

– Вы были прежде в Стокгольме?

– Нет.

– О, это – чудный город. Надеюсь, у вас будет время его посмотреть.

– Я тоже надеюсь.

– Как долго собираетесь пробыть здесь?

Немец, повернувшись к Конуэю всем корпусом, стал пристально разглядывать его. Конуэй перехватил взгляд Раша и увидел, что тот улыбается. А может – и нет; скорее, это было похоже на движение губ.

– Это – беседа или допрос? – резко спросил Раш.

– Всего лишь болтовня, – ответил Конуэй, возвращая взгляд на дорогу. – Ирландцы, знаете ли, все такие. Не выносят молчания.

Было ясно, что Раш не только выносил молчание, но и любил его.

– Не кажется ли вам, что немцы – довольно шумный народ? – задал Конуэй дерзкий вопрос и вновь взглянул на своего пассажира, подумав при этом, что он, пожалуй, такой же шумный, как череп в историческом музее.

– И хорошо вы нас знаете?

– Прожил у вас два года. В Берлине. (О, черт! Опять он отдал больше, чем получил.) Я слышал, сейчас там – изрядный кавардак.

– Да, сейчас – кавардак. Однако, уж коли вам угодно поговорить, расскажите мне что-нибудь о Швеции.

– Рассказать, можно много, дороги до города для этого не хватит. Но если вкратце, то здесь почти всего не хватает, кроме того, что сделано из дерева. Вы можете купить миллион коробок спичек, но получите при этом только сорок пять сигарет в неделю. Мы читаем толстые газеты и пьем суррогатный кофе, но почему-то избегаем эрзац-чай. Все шиворот-навыворот.

От аэропорта Бромма до «Гранд-отеля» было всего семь километров. Половину этого пути они уже преодолели.

Конуэй спросил:

– А насколько плохи дела в Берлине?

Последовала пауза, после чего Раш ответил:

– Люди уже сыты всем по горло.

– И они понимают, что война проиграна?

– Кроме дураков.

Конуэй взглянул на Раша с изумлением. Еще ни один немец не отвечал на этот вопрос утвердительно. Обычно следовали ссылки на секретное оружие и гений фюрера. Ну что же, день не пропал зря. По крайней мере, информацию он получил. Но ее следовало бы развить.

– А сколько это еще будет продолжаться?

– Берлин?

– Война.

Раш задумался над вопросом.

– Три месяца или чуть больше.

– Невеселая перспектива.

– Да.

Конуэй не только получил информацию – в нем поселилась твердая уверенность, что из этого «необыкновенного» немца можно выудить и не такие сокровища.

– Может быть, мы поужинаем сегодня вместе?

– Сомневаюсь, что буду свободен.

– А если будете?

– Тогда, возможно, и поужинаем.

В поле зрения появился «Гранд-отель».

– Вот и приехали, – сказал Конуэй. – Я позвоню вам чуть позже по поводу моего предложения.

В то время, как немец проследовал к отделанному изысканным орнаментом главному входу отеля, Конуэй завернул за угол, запарковал «опель» и вошел в здание через боковую дверь, торопясь в пресс-центр, устроенный в отеле шведским министерством иностранных дел. Он повесил пальто и подошел к сидящей в центре зала дежурной секретарше. Ее обаяние очень часто помогало журналистам устранять препятствия, возникавшие в их работе.

– Как вы думаете, к вечеру здесь будут свободные места? – спросил Конуэй.

Секретарша подняла одну из своих изящных бровей: Конуэй мог вполне работать в пресс-центре «Гранд-отеля», он нисколько не походил на обычного гостя.

– Случись это, вам бы очень повезло.

– Лично мне номер ни за что бы не дали, – признался Конуэй со сладкой улыбкой. – А вот вам – дадут. Если появится что-нибудь, закажите для меня, вы же добрая девушка.

Секретарша сняла трубку.

– Вам – двухместный?

Конуэй посмотрел на нее с оскорбленным видом:

– Не за одноместный же платить двенадцать крон.

Девушка еще что-то сказала в трубку, а затем кивнула ему утвердительно. Конуэй отошел, сел за стол, быстро составил телеграмму и отправил ее в лондонскую «Дейли экспресс».

Портье, проводивший Конуэя в номер, проявил явное намерение обнаружить какой-либо багаж и еще большее намерение получить чаевые, однако его постигло разочарование. Оказавшись в номере, Конуэй снял телефонную трубку и попросил соединить его с номером Раша. Когда Раш ответил, он сказал:

– В любом случае сегодня вечером я – здесь. Номер – 209. Дайте знать, если вам больше не с кем будет поужинать.

– Я еще ничего не знаю, – раздраженно прозвучал голос Раша, который, едва закончив фразу, тут же бросил трубку.

Конуэй выругался. Похоже, его деньги брошены на ветер. Будь проклят этот чертов немец! Будь проклят Стокгольм, а вместе с ним – и «Гранд-отель»! Блуждая разгневанным взглядом по интерьеру дорогого номера, он вдруг подумал, что, собственно, где двенадцать, там и двадцать... и, позвонив в бар, попросил прислать ему в номер бутылочку какой-нибудь «живительной влаги».

Конуэй попал в гостиницу, минуя дежурного администратора; Франц Раш направился прямо к нему. Клерк открыл книгу предварительных заказов и произнес:

– Герр Раш? Прошу прощения, но на ваше имя номер никто не заказывал.

– Посмотрите еще раз, – попросил Раш. – Это должно было сделать посольство Германии.

Клерк вновь просмотрел записи.

– Нет. Извините, но для вас ничего нет.

– Свободных номеров, конечно же, у вас тоже нет.

– Боюсь, что это так.

Голос Раша посуровел.

– Пожалуйста, пригласите управляющего.

Заместитель управляющего появился словно по взмаху волшебной палочки, выслушал Раша, и в одно мгновение его лицо приняло извиняющееся выражение. Оказывается, он был в курсе дела и объяснил ситуацию следующим образом:

– Заказ был сделан на имя господина фон дер Шуленберга. Сожалею, что клерк не был информирован об этом.

– И я тоже.

– Портье! – крикнул заместитель управляющего в готовности услужить Рашу. Он повернулся, чтобы взять ключ от номера, но его в ячейке не оказалось.

– А где же ключ?

– Какой-то джентльмен взял его. Герр фон дер Шу...

– Он уже здесь? – удивился Раш.

– Да.

Раш провел несколько приятных минут в магазине отеля. В иммиграционной службе аэропорта ему выдали временные пайковые карточки, и он приобрел небольшую плитку шоколада и сигару. Попросив записать покупки на его счет, он проследовал за портье в свой номер.

Портье, не имея ключа, был вынужден постучать. Едва дверь открылась, Раш размашисто шагнул в номер. За дверью стоял человек с дородной фигурой.

– Дайте ему на чай! – приказал Раш. – У меня нет денег.

Дождавшись в нетерпении, когда удалится портье, он сказал:

– Кто вы такой и что все это значит?

– Ваше присутствие здесь является прямым неисполнением всех приказов, – резко ответил человек. – Почему вы не вернулись в Германию, как вам было предписано?

– Я не намерен подчиняться какому-то головорезу в плаще. Я получил указания сегодня утром в Берлине, – возразил Раш.

– А также, без сомнения, в аэропорту от журналиста-коммуниста. И последние отменяют первые.

– Это вам сообщил ваш головорез?

Фон дер Шуленберг злобно взглянул на Раша:

– Да вы знаете, кто я?

– Могу себе представить, – отрезал Раш. – Единственно, кем вы можете быть, так это ефрейтором местного отдела гестапо.

– Начальник, – уверенно произнес фон дер Шуленберг. – Я – начальник отдела гестапо в Швеции. А теперь послушайте меня. У меня приказ из Берлина, предписывающий вам вернуться...

– Смирно! – вдруг рявкнул Раш.

– Это перед вами-то?

– Перед кавалером Рыцарского креста с дубовыми листьями. В соответствии с приказом фюрера.

Фон дер Шуленберг сунул одну руку в карман и улыбнулся.

– Вы будете их лишены. И всего остального. Именно так поступают с предателями.

Раш заметил, как в руке фон дер Шуленберга, уже наполовину высунувшейся из кармана, тускло блеснула сталь автоматического пистолета. Он шагнул вперед, сделал резкое круговое движение своей тяжелой тростью, которую держал за спиной, и услышал хруст костей.

В тот момент, когда фон дер Шуленберг падал, воя от жуткой боли в раздробленной кисти, раздался звонок. Раш, поначалу настроенный не реагировать на телефон, решил все же поступить иначе. Было интересно узнать, кто звонит шефу местного гестапо. А может быть, принимая во внимание обстоятельства – предателю Рашу!

Звонившим оказался болтливый ирландец, который желал знать, готов ли Раш принять его приглашение на ужин. Отличный вопрос к человеку, которого разыскивает гестапо!

Раш вплотную подошел к фон дер Шуленбергу, со всего размаха пнул его ногой в живот, перевернул на другой бок, поднял пистолет и обшарил карманы. Для верности он пнул корчащуюся на полу фигуру еще раз, взял свои вещи и вышел из номера.

Он шел по коридору не спеша, почти лениво, однако уверенным шагом и с легкостью человека, хорошо владеющего своим телом. Выражение безучастности на его лице скрывало от посторонних борьбу, которую его сознание вело само с собой: в одной его половине кружился вихрь от полученного только что шока, другая половина пыталась навести порядок в мыслях. Встреча в аэропорту и бессмысленные указания возвращаться в «юнкерс» и лететь назад в Берлин вообще не трогали его. Человек из гестапо, однозначно, принадлежал к нижестоящим инстанциям, а бюрократическая неразбериха стала в последние месяцы нормой. Однако предъявленные ему фон дер Шуленбергом обвинения в предательстве в корне меняли дело. Сам Раш не придавал особого значения своим наградам, однако другие – придавали, в том числе фюрер, а фон дер Шуленберг, должно быть, имел очень серьезные основания для насмешек и угроз.

Подойдя к лифту, Раш замер как вкопанный, вдруг со всей ясностью осознав истинный смысл произошедшего: ему некуда было деться – не только в гостинице, Стокгольме, Швеции или Германии. Ему некуда было деться во всем мире.

Ирландец! Какой у него номер? Он же дал его... ну да – два, ноль, девять! Раш уже положил палец на кнопку вызова лифта, когда его осенила идея. Поднимаясь наверх по лестнице, он думал над словами фон дер Шуленберга о «журналисте-коммунисте» в аэропорту. Раш остановился на площадке между пролетами лестницы. Конуэй не похож на большевика. Однако местное гестапо, что бы оно из себя ни представляло и как бы там ни оценивало поступки Раша, было, как обычно, хорошо информированно. Итак, коммунист или нет, но больше ему некуда было деться.

 

Глава 4

Услышав стук, Конуэй почему-то сразу догадался, кто это. Открыв дверь, он не выказал ни малейшего удивления. Ему показалось, что верзила немец дышит учащенно, да и вид у него был какой-то не такой, как прежде. Прежде чем Конуэй успел открыть рот, Раш оттолкнул его и быстро вошел в комнату.

– Закройте дверь.

Конуэй заколебался.

– Быстрее!

– Ладно. – Конуэй с опаской поглядывал на Раша. – У вас такой вид, как будто с вами приключилось нечто нехорошее, – помолчав, сказал он.

Раш буркнул что-то неразборчивое. Он подошел к окну и посмотрел в сторону королевского дворца.

– У меня тут есть бутылочка, – показал Конуэй. – Если хотите, можете выпить.

Раш быстро подошел к столику, открыл бутылку и налил в стакан. Конуэй, весьма ревниво относившийся к тому, сколько спиртного наливают в стакан (особенно если за бутылку заплатил он сам), увидел, что немец налил чуть ли не до краев, а затем проглотил содержимое одним глотком.

– Выпейте еще, если хотите.

– Нет, хватит. – Раш вытер губы рукой. – Спасибо.

– Что-нибудь еще я могу для вас сделать?

Раш обернулся и посмотрел на Конуэя:

– Можете одолжить мне немного денег?

Конуэй усмехнулся:

– Вот так и теряют друзей. Ответ на ваш вопрос отрицательный.

Увидев ухмылку, с которой Конуэй, очевидно, давал от ворот поворот всяким пьянчужкам из бара, Раш вспылил, но тут же взял себя в руки, криво улыбнулся и пожал плечами:

– Может быть, хоть поможете сориентироваться в городе?

– Разумеется. Куда вам нужно?

– Мне нужно...

Раш не договорил. Он не знал, где находится дом графа Бернадотта, а назвать имя именитого шведа первому встречному не следовало.

– Что, проблемы? – спросил Конуэй.

Когда Раш так стремительно ворвался к нему в номер, Конуэй не на шутку испугался – вид у немца был довольно дикий. Теперь же ирландец почувствовал себя увереннее.

– Никаких проблем.

– Значит, я ошибся. У вас такой вид, будто вас кипятком ошпарили.

– В каком смысле?

– По-моему, вы вляпались в какую-то историю.

Раш в упор посмотрел на ирландца, пытаясь угадать, что именно известно этому человеку.

– Со мной все в порядке.

– Вот и отлично. Если хотите еще выпить – угощайтесь.

– Спасибо. Я выпил достаточно.

– Еще бы, – буркнул Конуэй.

По глазам Раша было видно, что он весь клокочет.

– Дайте-ка попробую угадать, что с вами случилось, – сказал Конуэй. – Очевидно, тот маленький инцидент в аэропорту. Вы приехали в отель, и инцидент получил дальнейшее развитие.

– Нет.

– Что же вы тогда здесь делаете, у меня в номере? Вломились, как слон, весь на взводе, выпили махом полбутылки, требуете денег взаймы, а потом говорите, что с вами все в порядке. Знаете, я не вчера на свет родился.

Раш кинул на него свирепый взгляд, потом отвернулся.

– Я не понимаю, зачем нужна вся эта мелодрама, – продолжил ирландец. – У вас ведь есть собственный номер. Вот и сидели бы там. Зачем вы явились ко мне? Хотите куда-то отправиться, но не говорите куда.

Мозг Раша лихорадочно работал. Мысли теснились, мешая друг другу. Ни до чего путного додуматься не удавалось. Он чувствовал себя брошенным, преданным, беспомощным. Случайно его взгляд упал на телефон.

– Я могу отсюда позвонить в Берлин?

– Конечно, – кивнул Конуэй. – После семи вечера льготный тариф.

– Мне нужно позвонить сейчас.

– Это стоит дороже.

Раш снял трубку, но Конуэй взбунтовался:

– Счет пришлют мне!

– Я заплачу вам.

– Попросите в долг еще у кого-нибудь? – грубо сказал Конуэй.

Инстинктивное чувство, охватившее его в аэропорту, усилилось: кажется, из этого здоровенного фрица можно было вытрясти настоящую сенсацию. Нужно только подобрать к нему ключик. Чутье подсказывало Конуэю, что в данном случае таким ключиком мог стать напор. Конечно, рискованно, но способ проверенный. Надо только нажать посильнее, и будет результат.

Раш раздраженно опустил трубку, порылся в кармане и вытащил маленький сверток. Развернул платок, и в его руке засияла бриллиантовая брошь.

– Вот, смотрите.

– Вполне возможно, что это дешевая бижутерия, – пожал плечами Конуэй.

– Черт бы вас побрал!

Ирландец решил, что можно немножко и уступить.

– Ладно, так и быть, поверю. Вы ведь у нас офицер, джентльмен и все такое.

– Сердечно благодарен, – наполовину искренне, наполовину с сарказмом произнес Раш. Схватил трубку и назвал оператору телефонный номер в Берлине.

– Я чувствую, разговор будет личным. Не буду мешать, – деликатно сказал Конуэй и вышел в ванную.

Раш подождал, пока стокгольмский оператор соединит его с берлинским телефонным узлом. Немецкая телефонистка повторила номер, потом в трубке раздались гудки.

– Да? – послышался удивительно отчетливый голос Шелленберга.

– Это Раш. Мне сказали, что поступил новый приказ.

– Где вы находитесь?

– В Стокгольме, где же еще?

Шелленберг ровным голосом сказал:

– Новый приказ поступил с Принц-Альбрехт-штрассе.

У Раша внутри все похолодело. Выходит, никакой ошибки нет!

– Вы повели себя преступно, нарушили присягу, – сказал Шелленберг. – Как вы могли связаться с предателями вроде Остера и фон Штауфенберга? Вы обязаны немедленно вернуться. Помните о клятве, которую давали. Все ясно?

Щелчок – Шелленберг повесил трубку, прежде чем Раш успел что-то ответить. Немец невидящим взглядом смотрел на трубку. Сегодня утром Шелленберг лично пожал ему руку и пожелал удачи. Что же такое стряслось? Раш положил трубку; рука была тяжелой, словно налитой свинцом.

В ванной Конуэй бесшумно положил на место трубку параллельного аппарата. От волнения у него пересохло во рту, а на лбу выступили градины пота. Он лихорадочно размышлял, обдумывая подслушанный разговор. Эх, если бы только знать, с кем говорил Раш!

На Принц-Альбрехт-штрассе, как известно, находится штаб-квартира гестапо. Стало быть, приказ с Принц-Альбрехт-штрассе – это приказ гестапо. Фон Штауфенберг – это заговорщик, подложивший бомбу в ставке Гитлера в июле. Неужели Раш с ним связан? И что это за клятва? Клятвы ведь бывают разные. Каждый немецкий солдат приносит присягу фюреру. Клянется в личной преданности. Об этой присяге идет речь? Или имеется в виду клятва, которую дают члены СС: «Моя честь – верность». Голос из Берлина сказал, что данная Рашем клятва не оставляет для него выбора.

Конуэй прислонился к стене и сглотнул два раза – только что во рту было сухо, теперь рот наполнился слюной. Раш опасен и находится в отчаянном положении. Надо побыстрее выбраться из ванной, из номера, выскочить в коридор и уносить ноги. Чем скорее, тем лучше. Если Раш догадается, что Конуэй подслушивал...

Ирландец спустил воду в унитазе и тихо вышел в комнату. Раш лежал на кровати: глаза открыты, невидящий взгляд устремлен в потолок. Конуэй тихонечко подкрался к двери и вышел, ожидая, что фигура на кровати оживет, бросится на него, схватит, начнет душить. По спине Конуэя стекали струйки пота, ладони были мокрыми и холодными. Оказавшись в коридоре, ирландец облегченно вздохнул, поспешно дошел до лестницы и спустился в зал для прессы. Накануне он видел там Свена Борга из газеты «Дагспостен» – вот кто был ему сейчас нужен.

Ирландец с надеждой огляделся по сторонам, но Свена Бор-га в зале не было. Настроение сразу испортилось. Но тут открылась дверь туалета и – о чудо! – появился тот, кого он разыскивал. Конуэй решительно направился к Боргу.

«Дагспостен» была единственной нацистской газетой в Стокгольме. Влиянием это издание не пользовалось, но в Берлине газету читали весьма внимательно, чтобы при случае можно было процитировать мнение нейтральной шведской прессы. Немецкие газеты с удовольствием перепечатывали истерические статьи Борга, в которых он обрушивался на Рузвельта или Черчилля. Подобные корреспонденции получали заголовки вроде «Швеция осуждает Рузвельта» или «Швеция разоблачает наглую ложь Черчилля».

Нацизм Свена Борга был еще неистовее, чем общий тон его газеты. Борг вел себя так, словно являлся шведским Йозефом Геббельсом. На лацкане его пиджака красовалась золотая свастика, а в разговоре Борг без конца с восхищением отзывался о Гитлере. Он был настоящим ходячим учебником по третьему рейху, к тому же неплохо разбирался в военных вопросах.

– Здравствуйте, Свен, – приветливо поздоровался Конуэй.

Швед слегка кивнул ему. Борг знал, что прочие представители прессы обращаются к нему лишь тогда, когда нужно получить какую-то справку. Вроде бы это и входило в его обязанности, но Борг не любил, когда его эксплуатировали.

– Не знаю, сможете ли вы мне помочь, – начал Конуэй, – но мне тут попалось имя одного немецкого военного...

Борг улыбнулся:

– В Германии миллионы солдат.

– Я знаю. Но это не совсем обычный солдат. Его зовут Раш.

– Раш, – задумчиво повторил Борг. – Раш... Так-так...

Конуэй не сводил с него глаз.

– Франц Раш, – добавил он.

Во взгляде Борга мелькнуло что-то неуловимое, но с ответом он не торопился. Очевидно, думал, не выдаст ли ирландцу секретную информацию.

– Франц Раш, вы говорите? – в конце концов решился он. – Вспомнил. Это действительно человек необычный. Раш был вместе с Отто Скорцени в Гран-Сассо, когда доблестные десантники похитили Муссолини прямо из-под носа у союзников.

– Не может быть! – с фальшивым восхищением воскликнул Конуэй.

– Очень храбрый солдат, – просиял Борг. – Если я не ошибаюсь, он награжден Рыцарским крестом с дубовыми листьями.

– А нет ли у вас каких-нибудь заметок или статей про него?

– Может быть, и есть. – Борг подозрительно сощурился. – А зачем вам это?

– Я пишу серию статей о героях войны.

– Для кого?

Борг ни за что не мог позволить, чтобы иностранная пресса глумилась над германскими героями.

– Для Южной Америки. Одно пресс-агентство в Буэнос-Айресе заказало мне серию репортажей. Я слышал о Раше и подумал, что хватит писать о таких известных персонажах, как Галланд, Ханна Райтш или Скорцени. Надо найти кого-нибудь новенького.

– Вам нужно заглянуть в «Сигнал», – сказал Борг. – По-моему, там была статья.

«Сигнал», немецкий военный журнал, хранился в библиотеке пресс-зала. Борг подошел к полке и стал листать номера.

– Дайте сообразить. Это было в сорок третьем году, так? В сентябре. Надо посмотреть в октябрьском номере... Вот оно!

Конуэй посмотрел на фотографию. Бенито Муссолини, свергнутый итальянский диктатор, в черном пальто и черной шляпе, стоял, окруженный немецкими десантниками. Они высадились с самолета на парашютах на вершину горы, спустились и освободили арестованного правителя. На снимке Муссолини выглядел весьма довольным. Выпятив вперед челюсть, он пожимал Скорцени руку. Эсэсовец весь сиял от гордости. Слева от него, тоже улыбаясь, стоял Франц Раш – Конуэй сразу его узнал.

– По-моему, Раш участвовал и в будапештском рейде. Я имею в виду нападение на дворец адмирала Хорти, – добавил Борг.

Конуэй улыбнулся:

– Спасибо, Свен. Вы мне очень помогли. Должно быть, Раш очень смелый человек.

– О да! – с энтузиазмом подтвердил Борг. – И он не один такой.

– Я знаю.

– Если вам понадобится информация...

– Я сразу обращусь к вам.

Конуэй склонился над статьей. Разговор с Боргом был полезен и еще в одном смысле. Оказывается, нацист ничего не знал о несостоявшемся аресте Раша и о том, что Раш находится в Швеции. И это при том, что у гестапо от Борга секретов не было. Статья тоже оказалась интересной. Дочитав ее до конца, Конуэй откинулся на спинку кресла и стал думать о Франце Раше. Главный вопрос был такой: не слишком ли опасно будет вернуться в номер.

В конце концов Конуэй решил не рисковать. Спустился в холл, показал ключ от номера телефонистке и спросил, были ли какие-нибудь звонки из его комнаты.

Телефонистка смотрела на него с удивлением и не отвечала.

– Да бросьте вы, ничего особенного. – Конуэй как бы случайно положил на стойку монету. – У меня там наверху друг. Если он куда-то звонил, то платить будет сам. Вот почему я спрашиваю.

– Понятно. – Девушка посмотрела на список. – Из вашего номера звонили в Берлин. Один раз.

– Это я знаю. А еще?

– Был еще один звонок. Мужчина просил связать его с шведским Красным Крестом.

Конуэй улыбнулся и поблагодарил. Потом вернулся в комнату для прессы, сел к пишущей машинке и, секунду поразмыслив, забарабанил по клавишам. Напечатав небольшой текст, спрятал листок в конверт и заклеил его. В регистратуре дежурила та же девушка, которая сдала ему номер.

– Удобно устроились? – спросила она.

– О да. Чувствую себя настоящим богачом. Послушайте, можете оказать мне услугу?

– Попробую, – насторожилась девушка. В Стокгольме было множество холостых журналистов, и многие из них подкатывались к ней с нескромными предложениями.

Конуэй передал ей конверт.

– Как видите, письмо адресовано мне самому. Если во вторник я его у вас не заберу, передайте конверт, пожалуйста, Реджиналду Эрчу из газеты «Таймс». Хорошо?

– Ах, как загадочно, мистер Конуэй! – просияла девушка. Она обожала всяческие тайны.

– Вы еще обо мне услышите! Но запомните: никому, кроме Эрча, не отдавайте. Скорее всего я заберу конверт сам.

– Хорошо, – кивнула она.

Конуэй поблагодарил ее, зашел в телефон-автомат и позвонил к себе в номер. Долго никто не отвечал, и ирландец подумал, что Раш уже ушел. Но потом трубку сняли, и мужской голос спросил:

– Алло?

– Это господин Раш? – сладким голосом осведомился Конуэй.

Ответом было молчание.

– Это я, Конуэй. Может быть, мне следовало попросить гауптштурмфюрера Раша?

Снова молчание. Конуэй слышал в трубке учащенное дыхание.

– Я журналист. Выдавать вас не собираюсь. Во всяком случае, пока.

Опять никакого ответа.

– Может быть, я смогу вам помочь, – добавил Конуэй. – А вы, в свою очередь, поможете мне.

Только тут Раш подал голос:

– Каким образом?

– Я же сказал вам, я репортер. Мне известно о вас практически все. Я знаю, кто вы, откуда вы, я подслушал ваш разговор с Берлином. Сейчас я поднимусь к вам в номер. Но учтите: если вы на меня нападете, вам конец. Это понятно?

Пауза, потом, секунду спустя, щелчок.

Конуэй пустился в дебаты с самим собой. Подниматься наверх было рискованно. Раш – профессиональный убийца, загнанный в угол. Он в два раза крупнее, сильнее, да еще, наверное, вооружен. Впрочем, для того чтобы расправиться с Конуэем, оружие ему не понадобится. Ирландец сглотнул слюну и все-таки направился к лифту. Возможно, Раш решил смыться и сейчас спускается по лестнице. Тогда истории конец. В глубине души такой исход Конуэя совсем не расстроил бы. Было бы совсем неплохо, чтобы Раш со своим скверным характером, эсэсовским воспитанием и опасным профессионализмом растаял в ночной тьме. Пусть его схватит шведская полиция, пусть девается куда хочет. Только бы не сидел в номере, поджидая, пока вернется хозяин! Несмотря на столь малодушные мысли, Конуэй вышел из лифта на своем этаже и зашагал вперед по коридору. Он чувствовал себя человеком, поднимающимся на эшафот.

* * *

Примерно о том же думал и немец, находившийся по другую сторону закрытой двери. Раш чувствовал себя так, словно его со всей силы ударили поддых. Ломило ъсе тело, голова раскалывалась. Слова Конуэя потрясли Раша. Откуда журналист мог так быстро все о нем разузнать? Может быть, он никакой не журналист? Давно известно, что разведчики охотно используют в качестве прикрытия профессию репортера. Не исключено, что Конуэй – сотрудник шведской службы безопасности. Фон дер Шуленберг сказал, что Конуэй – агент большевиков. Ну и что с того, что он ирландец? Многие разведслужбы используют иностранных подданных в качестве шпионов. Это бывает очень удобно. Одним словом, кто такой этот Конуэй, непонятно. Уж не из гестапо ли он? Вряд ли, подумал Раш, но некоторое сомнение все же осталось.

В первые секунды, повесив трубку, Раш и в самом деле намеревался немедленно сматываться. Выскочить в коридор, сбежать по лестнице, раствориться в темноте... Но что потом? Да и неизвестно, кто за ним следит. Фон дер Шуленберг, если он и вправду из гестапо, наверняка установил наружное наблюдение. Конечно, здесь не Германия, приходится придерживаться определенных правил, но агенты гестапо все равно не дремлют: сидят в машинах, прячутся за окнами, за развернутыми газетами. Раш огляделся по сторонам. Ему показалось, что стены номера смыкаются. Когда-то, в детстве, он читал страшный рассказ про опускающийся потолок. Куда податься? Ни друзей, ни денег. Только отчаяние и позор. В мозгу Раша возникло слово «самоубийство», но немец раздраженно встряхнул головой и изгнал недостойную идею прочь.

Тут раздался стук в дверь. Зачем Конуэй стучит, если у него есть ключ? Боится, догадался Раш. По телефону голос у ирландца слегка дрожал.

Раш открыл дверь. Все же ирландцу нельзя было отказать в определенном мужестве. Хоть все козыри и были у него на руках, он здорово рисковал.

– Давайте сядем, – первым делом предложил Конуэй.

– Не возражаю.

Раш опустился на кровать, предоставив кресло Конуэю.

– Итак ... – начал было ирландец, но Раш перебил его:

– Вы сказали, что не намерены выдать меня. Пока. Что означает «пока»? Когда именно собираетесь вы меня выдавать? Что для этого должно произойти?

Конуэй сидел в мягком кресле, прямой как палка. Лицо у него одеревенело, щеки застыли, словно покрытые гипсом.

– Я не выдам вас до тех пор, пока наши интересы будут совпадать.

– А они совпадают?

– Зависит от нас.

Раш разглядывал собеседника, нервно застывшего в кресле. Эсэсовец и сам чувствовал себя не в своей тарелке. Виной тому был Конуэй, и Раш смотрел на него недобрым взглядом.

– Сомневаюсь. По-моему, мистер Конуэй, у нас с вами нет ничего общего.

Конуэй увидел надменное выражение, появившееся на лице немца. Как все они похожи друг на друга, подумал он.

– Вы офицер СС, – сказал он.

– Я офицер боевых частей СС, – поправил его Раш.

Конуэй покачал головой:

– Союзники не входят в подобные тонкости. Они объявили СС преступной организацией. И всех ее членов тоже.

– Боевые части СС – это обычные солдаты, сражающиеся на фронте!

Конуэй снисходительно улыбнулся.

– Преступники, – пожал он плечами. Секунду выждал и с нажимом повторил: – Преступники. Для союзников разницы никакой нет.

– Что вы имеете в виду?

– Когда Германия потерпит поражение, преступникам воздадут по заслугам. Все члены СС, не важно, с фронта или из тыла, превратятся из сотрудников государственной машины в беглых преступников. Нацистское государство рухнет.

Раш свирепо разглядывал ирландца. Примерно так кошка смотрела бы на мышку, осмелившуюся ее дразнить. Конуэй не отвел взгляда, но все время помнил: главное – не переборщить.

– Но это не ваша проблема, – сказал он. – Во всяком случае, сейчас. Для вас главное – дожить до конца войны.

– Я сдамся шведским властям, – заявил немец. – Это нейтральная страна, я военнослужащий. Меня интернируют.

– А как только война закончится, передадут в руки союзников, – заметил Конуэй. – Шведы умеют держать нос по ветру.

На самом деле он вовсе не был уверен, что шведы поступят именно таким образом. Эта нация отлично умеет защищать свою независимость и нейтралитет, но нужно было загнать Раша в угол. Только бы не пережать, не то громила сорвется с цепи, и будет худо. Нельзя было терять чувства меры.

Но немец вовсе не собирался выходить из себя. Ледяным тоном он сказал:

– Не пытайтесь запугать меня, мистер Конуэй. Лучше объясните, в чем могут совпасть наши интересы.

– Вы можете дать мне материал.

– Какой материал?

– Человек из Берлина сказал, что вы были связаны с графом фон Штауфенбергом. Значит, вам многое известно о заговоре против Гитлера. Может получиться отличный репортаж.

– Я не имею ни малейшего отношения к заговору, – с нажимом произнес Раш.

– Как же, как же, – буркнул Конуэй. – Поэтому вас, очевидно, и возвращают в Берлин. Хотят вручить медаль за то, что вы не участвовали в заговоре. А в аэропорту вас встречал почетный караул... Насколько я понял, вас собирались арестовать, так?

– Ни черта вы не понимаете, – снисходительно бросил Раш.

От его высокомерного тона Конуэй чуть не заскрежетал зубами.

– Нет, это вы ни черта не понимаете! – воскликнул ирландец. – По-моему, до вас еще не дошло, в каком дерьме вы сидите. Представьте себе, что Берлин обратится к шведскому правительству с официальным требованием о выдаче.

– Швеция никогда не пойдет на это.

– А присяга? – парировал Конуэй. – Вы ведь не обычный солдат и присягу давали не обычную. Представляете, что с вами будет, когда вас доставят в Германию? Гауптштурмфюрер, кавалер Креста с дубовыми листьями – ничто вас не спасет.

– Я примерно представляю себе, что меня может там ожидать. Но давайте лучше вернемся к вашему предложению. Скажите, мистер Конуэй, как я могу сообщить вам подробности покушения на Гитлера, если не участвовал в заговоре?

– Что поделаешь, газеты питаются слухами. Немножко фактов, остальное вода.

– У меня нет никаких фактов.

– Наверняка вы слышали много интересного, – впился в него глазами Конуэй.

– Достоверность информации вас не смущает?

– Мы сидим тут в Швеции, питаемся разными сплетнями. Главное, чтоб было завлекательно.

– Но это ведь будет вымысел.

– Ничего. Представьте, что вы Киплинг или Конан Дойл. За вымысел, если он художественный, платят хорошо.

Они сидели и молча смотрели друг на друга. Пауза затягивалась. Конуэй вынул сигареты и предложил Рашу закурить. Дело явно шло на лад.

Раш затянулся и спросил:

– Ну хорошо, а что вы сделаете для меня?

– Помогу чем смогу.

Вид у немца был довольно скептический, и Конуэй добавил:

– Ведь это же в моих интересах, разве вы не понимаете?

– А деньги?

– Само собой.

– Будем делить пополам?

– Да.

– И о какой сумме идет речь?

– Трудно сказать.

Вновь воцарилось молчание. Раш раздумывал над идеей, только что возникшей у него в голове. Он прибыл в Швецию, чтобы передать пакет графу Бернадотту. Отлично. Фольке Бернадотт был одним из самых влиятельных людей в Швеции. Может быть, передать ему пакет и одновременно попросить политического убежища? Однако Конуэй уверен, что шведы выдадут его – если не нацистам, то союзникам, по окончании войны. Возможно ли такое? А это будет зависеть от содержимого пакета. Поскольку Бернадотт – глава шведского Красного Креста, вряд ли в конверте находятся чертежи ракеты «Фау-2». Скорее всего какая-нибудь гуманитарная информация. О военнопленных? Наверняка! Шелленберг вполне способен затеять сейчас какую-нибудь историю с обменом пленных – это на него очень похоже. Он надеется выйти из грязи чистеньким!

Раш нарушил паузу:

– Я расскажу вам все, что знаю. Правда, это немного. Взамен вы тоже кое-что для меня сделаете.

– Что именно?

– Подвезете меня на машине.

– Куда?

– К дому графа Фольке Бернадотта.

– А разве вы не застали его по телефону? – тихо спросил Конуэй.

Раш удивленно на него уставился, и ирландец невозмутимо заметил:

– Я знаю о вас почти все.

– Граф – мой друг.

– Как бы не так, – покачал головой Конуэй. – Друзьям звонят домой, вы же ограничились звонком в офис.

– По-моему, ваша специализация – абсурдные предположения, – сказал Раш. – Граф должен был находиться на работе.

– Я специализируюсь по вопросам информации, – ответил Конуэй. – Иногда из нее получаются неплохие сенсации.

– Кроме того, вы, очевидно, специализируетесь по шпионажу на большевиков, – огрызнулся Раш.

Конуэй засмеялся.

– Разве вы не шпион? – настаивал немец.

– Ох уж эти сплетни. Еще про меня болтают, что я работаю на американцев. Судя по всему, ваши ребята видели меня в советском посольстве, так?

Раш спросил:

– Вы отвезете меня к графу?

– Да. Но сначала выслушаю ваш рассказ.

* * *

На самом деле Раш довольно много знал о покушении на Гитлера в Растенбурге, а также о последовавших за этим репрессиях. Большую часть подробностей он утаил, а взамен сочинил специально для Конуэя всякие драматические эпизоды – например, про прекрасную белокурую графиню, отправившуюся вместе со своим возлюбленным на виселицу.

Конуэй слушал, затаив дыхание. Глаза его жадно сверкали, перо скользило по бумаге.

– Отлично, – повторял он. – Великолепно!

Раш подумал, что у журналистов хлеб очень легкий.

– Вот и все, что мне известно, – подытожил он.

Конуэй задал ему кое-какие вопросы, и Раш ответил на них. Теперь можно было отправляться в путь.

* * *

Конечно, Конуэй мог обмануть немца – назвать ему какой-нибудь липовый адрес, дать деньги на такси и распрощаться в освещенном, безопасном вестибюле, где вокруг полно народу. Но ирландец, повинуясь все тому же голосу инстинкта, подсказавшему ему еще в аэропорту, что немец – человек непростой, решил сдержать слово. К шестому чувству примешивались и логические соображения. Если Бернадотт не личный знакомый Раша, значит, эсэсовец послан к нему с чем-то важным. Не похож был граф на человека, принимающего малозначительные послания от беглых фашистов. В последний раз Конуэй видел Бернадотта на пресс-конференции, и аристократ смотрелся весьма внушительно. Конечно, граф был гуманистом, но в то же время опытным дипломатом, прирожденным аристократом и большим снобом. Конуэй готов был поклясться, что ночной визитер получит от ворот поворот.

Адреса Фольке Бернадотта в телефонной книге не было, но в пресс-зале найти координаты резиденции графа оказалось нетрудно. Конуэй и Раш потихоньку выскользнули из отеля через летнюю веранду, пустовавшую в зимнее время, немного прошли по улице и вскоре поймали такси – им повезло.

Машина мчалась по ночному Стокгольму, компаньоны сидели на заднем сиденье молча. Два раза Раш оглядывался назад и на вопросительный взгляд Конуэя отрицательно качал головой. Нет, слежки не было. Как-то слишком легко все получилось. Правда, возле дома Бернадотта в подворотне маячила какая-то фигура. Трудно сказать, кто это был – гестаповец, сотрудник шведской службы безопасности или обычный полицейский. Так или иначе при таком свидетеле идти к парадному входу не следовало.

– Остановите у какого-нибудь телефона-автомата, – сказал Конуэй шоферу.

Надо было позвонить еще из отеля, но Раш упрямился, хотел предстать перед графом самым драматическим образом – неожиданно, без звонка.

Немец не пустил Конуэя в телефонную будку – заставил ждать снаружи. Только попросил мелочь и запер за собой дверь. Несколько секунд Конуэй топтался на холоде, пытаясь подслушать, что будет говорить немец. Но слышно не было, и ирландец, вздохнув, вернулся в такси.

Разговор получился недолгий, и выражение лица у Раша, когда он присоединился к ирландцу, было довольно кислое. Все было ясно без слов, но Конуэй не удержался от ехидного вопроса:

– Надеюсь, граф безумно обрадовался.

– Мне сказали, что он в отъезде.

– Так всегда говорят, – заметил Конуэй, руководствуясь собственным опытом. – Они сказали, куда он уехал?

– За границу. На несколько дней, – тусклым тоном ответил Раш.

– Неужели?

Может быть, из этого можно состряпать статейку. Бернадотт – хорошая тема.

– И когда он вернется?

– Они не знают.

– Еще бы. Кто с вами говорил, мужчина или женщина?

– Со мной говорила его жена, – соврал Раш.

Он почти не слушал Конуэя, весь кипя от ярости. Секретарь Бернадотта сказал, что впервые слышит его имя, что господин граф не ожидает никаких посланцев от господина Шелленберга. Как могло получиться, что Шелленберг ничего не знал об отъезде Бернадотта?

Конуэй немного подумал и сочувственно сказал:

– Да, нехорошо так обходиться с другом мужа. Но ничего, все шведки таковы. Она не хуже и не лучше.

– Это уж точно.

– Лучше иметь дело с американкой, – продолжал Конуэй.

Раш угрожающе взглянул на него:

– С какой еще американкой?

– А с той, на которой женился Бернадотт. Да будет вам известно, у него жена американка. Давайте потолкуем, как нам жить дальше. Насколько я понимаю, вы остались один-одинешенек, без друзей.

* * *

Они сидели в тихом кафе и пили какую-то бурду, по вкусу напоминавшую пиво, она даже называлась пивом, но градусов не имела. Конуэй заплатил сначала за такси, потом за «пиво». На следующий день, тоскливо подумал он, придется еще платить за номер в «Гранд-отеле». Ирландец уже забыл о том, что у него заготовлена отличная статья про покушение на фюрера. Увы, Конуэй был жаден.

Было жалко денег, к тому же ирландец испытывал разочарование. Немец ничего не рассказывал, сидел, уставившись в стакан, на вопросы почти не отвечал – в лучшем случае пожмет плечами или нахмурится. Раш думал о своем, но вопросы репортера мешали ему сосредоточиться. Где вы родились? В памяти воскрес восточно-прусский пейзаж – старые деревья, дома, которые он никогда больше не увидит. Где вас ранили? Раш вспомнил, с каким энтузиазмом участвовал в рейде через Арденнские леса. Они, переодевшись в американскую военную форму, мчались по дорогам на трофейных джипах, убивали, пьянели от ощущения опасности. Точно так же, весело и дерзко, совершили они налет на Гран-Сассо. Но в Арденнах все получилось иначе. Там было совсем как в России: снег, грязь, скопления вражеских войск. Перехитрить врага не удалось, он был гораздо многочисленнее, лучше вооружен, лучше оснащен. Вопрос Конуэя о семье вызвал в памяти Раша образ Лизель, его жены. Давно уже Раш не заглядывал за эту запертую дверь. Жена возникла перед ним как живая – веселая, сияющая, со светлыми волосами. Бомба разорвала ее на куски.

Конуэй с удивлением увидел, что холодные глаза Раша подергиваются влагой. Ирландец почувствовал, что собеседник находится в последней стадии отчаяния, но неправильно истолковал эту слабость. Он все еще пытался подчинить Раша своей воле, не зная о том, что эсэсовец уже взял себя в руки и концентрирует энергию. Тренированная психика Раша пришла ему на помощь, помогла восстановить душевный баланс.

Конуэй с нажимом сказал:

– Вам некуда идти, некуда спрятаться.

Но его слова имели неожиданный эффект – они не загнали Раша в угол, а лишь подтолкнули его к единственно возможному выходу.

– Я могу отправиться к русским, – внезапно заявил Раш.

Появилась новая тема для разговора. Вообще-то Конуэю было наплевать, что будет с Рашем – пусть хоть сдается африканским дикарям, но предварительно следовало выдоить его до последней капли. Поэтому ирландец забеспокоился и принялся переубеждать своего собеседника. Он рассказал немцу о чудовищной жестокости русских (на эту тему Конуэй мог рассуждать сколько угодно), да и фантазировать особенно не пришлось.

У Раша были свои контраргументы. Совершенно очевидно, что русские примут его хорошо: ведь нацисты утверждают, будто Раш участвовал в заговоре против Гитлера. Разве не призывает русская пропаганда «всех честных немцев» вступить в борьбу против фашизма? Русские с большим удовольствием встретят героя войны, не побоявшегося посягнуть на жизнь самого фюрера. В России уже существует комитет «Свободная Германия», которым руководит генерал фон Зейдлиц. Ветераны Сталинграда, попавшие в русский плен, будут счастливы, если ряды антифашистов пополнятся столь именитым воином. Идея перебежать к русским пришла Рашу здесь, в кафе, и покорила его своей логичностью. Как и предсказывал бригаденфюрер Вальтер Шелленберг во время беседы с доктором Эрнстом Кальтенбруннером, все прочие пути для Раша были отсечены – оставался только один. Шелленберг не сомневался, что Раш очень быстро придет к единственному возможному решению – сдаться русским. И действительно, в первый же день пребывания в шведской столице посланец Шелленберга оправдал надежды своего шефа. Расчет бригаденфюрера оказался безошибочным. Однако есть разница между принятием решения и его осуществлением. Гауптштурмфюрер Раш поднял стакан, собираясь допить пиво и отправиться в русское посольство, но тут произошло нечто неожиданное: с улицы донесся звук, заставивший немца замереть на месте.

 

Глава 5

Уже несколько месяцев Раш не видел лошадей – во всяком случае, породистых. В Берлине в последнее время на улице вновь появились извозчики и грузовые телеги – сказывался бензиновый кризис. Но сейчас, судя по стуку копыт, по ночному Стокгольму рысью скакало настоящее благородное животное, а не какая-то усталая кляча. Раш заслушался легким цоканьем копыт. Лошадь крупная – пятнадцать, а то и пятнадцать с половиной вершков в холке; копыта легкие, для верховой езды. Скорее всего, это был конный полицейский. Возможно, в полицейскую конюшню забрали скаковую или охотничью лошадь. Рашу неудержимо захотелось посмотреть на настоящего чистокровного скакуна. Он встал и быстро направился к двери. Конуэй, дернувшись, кинулся за ним.

Это и в самом деле был полицейский. Раш с восхищением посмотрел на вороного жеребца – лебединая шея, лоснящиеся бока, отменная посадка головы. Конуэй услышал, что немец вздыхает, но не удивился – как-никак он тоже был ирландцем и понимал толк в лошадях. Репортер с восхищением проводил взглядом гордого скакуна, скрывшегося за углом, а потом сказал:

– В России таких лошадей нет.

Раш усмехнулся, и Конуэй мысленно отметил еще одну способность загадочного немца: тот стремительно переходил от одного настроения к другому. Только что был в отчаянии, и вот уже сияет. Только что пребывал в нерешительности, а теперь выглядит совершенно спокойным. За вами не поспеешь, мистер Раш, подумал он. Но ничего, я научусь.

– Садитесь, выпьем еще пивка, – предложил ирландец, а когда на стол поставили новые стаканы, заметил: – Я тоже люблю лошадей. Знаете, ирландцы в конях разбираются.

Раш улыбнулся:

– Вы видели, какой аллюр? Какой круп?

– Главное – ширина груди. – Конуэй умел поговорить о чем угодно, в том числе и о лошадях. – Должно быть, хорош на скачках. Но только не с препятствиями – ноги тонковаты.

– Я бы не побоялся на таком и барьер взять, – возразил Раш и внимательно посмотрел на Конуэя. – Вы действительно разбираетесь в лошадях?

– Немного.

– И у вас есть знакомые тренеры-ирландцы?

– Кое-кого знаю.

Конуэй был знаком с двумя тренерами. Один много лет прожил в Германии, другой давно уже не считал себя ирландцем и занимался всякими темными делишками на ипподроме. Его вот-вот должны были выставить из клуба жокеев.

– Пэта Доннели знаете?

Теперь настала очередь Конуэя улыбнуться.

– Оказывается, у нас с вами и в самом деле есть кое-что общее.

– Неужели знаете?

– Еще бы.

– Я отдал ему своего коня. Гренадера.

– Когда, в Германии?

Раш скорбно пожал плечами:

– Да. Русские наступали, Доннели подался в Швецию, но я не знаю, где он теперь.

– Здесь. Приехал перед самым Рождеством. Он арендует конюшню возле ипподрома в Ульриксдале.

Конуэй поперхнулся и скривился – немец стиснул его локоть с такой силой, что ирландец чуть не подпрыгнул. Жесткие глаза Раша загорелись огнем.

– Это далеко отсюда?

Ирландцу показалось, что если он ответит, что Доннели в данный момент находится на планете Марс, Раш немедленно отправится туда и потащит его с собой.

Репортер мысленно обругал сам себя – как можно было связаться с этим психом. Возможно, эсэсовец свихнулся еще в Германии. Или, может быть, его психика не выдержала потрясений минувшего дня. Такая нечеловеческая сила! Причем не только физическая – немец пугал Конуэя своей напористостью. Конуэй подумал, что примерно такое же ощущение должен испытывать человек, привязанный к хвосту дикого мустанга. Репортер заплатил за пиво, они вышли из кафе и нашли другое такси, причем Раш сгорал от нетерпения и все время торопил своего спутника.

Таксист не желал ехать в Ульриксдаль, и Конуэй отлично его понимал. Ему и самому не хотелось тащиться в такую даль, хотя у Доннели наверняка нашлось бы приличное виски. Но остановить Раша было невозможно, а бросать его тоже было бы глупо.

– Может быть, туда ходит автобус? – спросил он.

– Уже нет, слишком поздно, – без тени сочувствия ответил таксист. – Последний ушел в восемь часов, а сейчас уже половина десятого.

– Может быть, все-таки повезете? – спросил Конуэй. – Мы отблагодарим.

Он и сам понимал, что такое обещание звучит недостаточно убедительно. Таксист хмыкнул:

– А обратно порожняком поеду, да? Да и бензину у меня маловато. Вы не представляете, как мало горючего нам выдают. Мне тоже на что-то жить надо.

Прежде чем Конуэй успел вмешаться, Раш вытащил из кармана пресловутый платок и помахал перед носом таксиста бриллиантовой брошью.

– Не валяйте дурака! – запротестовал Конуэй, но немец не слушал.

– Это бриллианты, – сказал он пораженному шоферу. – Отвезешь нас в Ульриксдаль – получишь один.

Шофер перешел от удивления к подозрительности, и Конуэй решил, что пора вмешаться.

– Мой приятель выпил, – объяснил он.

– Я пьяных не вожу, особенно в такую глушь.

– Даже за бриллиант? – не отставал Раш. Было видно, что так просто он не отвяжется. Пальцем в перчатке немец ткнул в камень, тянувший не меньше, чем на четверть карата.

– Если у тебя есть карманный нож, я его сейчас выковыряю.

Конуэй сдался.

– Не бойтесь, брошь действительно принадлежит ему. Если он хочет отдать его тебе, это его дело.

– Ладно, едем в Ульриксдаль, – согласился таксист и вытащил нож. – Но камешек вперед.

* * *

То, что Конуэй и Раш были знакомы с одним и тем же тренером, не так уж удивительно. Мир верховой езды достаточно тесен – каждый конь ведет свое происхождение от какой-нибудь знаменитой английской конюшни, а ирландцы испокон веков работали в господском стойле, дрессируя лошадей и обучая верховой езде. Этим ремеслом они занимались чуть ли не во всех странах планеты. От Дублина до Дели, от Эдинбурга до Мадрида ирландские тренеры ценились очень высоко. Тот, кто хотел победить на скачках, нанимал на работу ирландца.

Таким образом, Пэт Доннели был самым что ни на есть обычным ирландским эмигрантом. С тем же успехом он мог оказаться в Кентукки или Мельбурне. Но так уж вышло, что значительную часть своей жизни он провел в Германии, а перед ним – его отец. Доннели-старший открыл конюшню в Пруссии еще в девяностых годах прошлого века. В ту эпоху в государстве кайзера верховая езда и скачки были в большой моде. Однако, когда началась Великая война, Доннели-старшему пришлось на время прервать свое дело. Сразу после перемирия, в 1918 году, он вновь вернулся в Германию – в военные годы с его конюшней ничего не случилось, поскольку Ирландия считалась нейтральной державой. Доннели-старший, если бы это было возможно, уехал бы на родину еще в сорок втором или сорок третьем году, но такой возможности у него не было. То есть сам он, конечно, смог бы репатриироваться, но для этого пришлось бы бросить лошадей. К тому же конное дело в Ирландии совсем пришло в упадок.

Тренер открыл дверь своего деревянного дома, находившегося неподалеку от ульриксдальского ипподрома, и увидел того, кого никак не ожидал здесь встретить. Появление Конуэя его не поразило бы – репортер вечно что-то разнюхивал, пытался выведать подробности предстоящих скачек то у жокеев, то у владельца лошадей. Но откуда тут взялся Раш? Здесь, в Швеции! В то же время Доннели понимал, что Франц Раш такой человек, которому свойственно неожиданно появляться в самых непредвиденных местах. При этом можно было рассчитывать на какой-нибудь крайне неприятный сюрприз.

Удивительнее же всего было то, что два этих совершенно разных человека появились у него на пороге вместе.

– Если я не ошибаюсь, герр Раш?

Раш ухмыльнулся.

– Да, пришел проведать Гренадера.

– Ничего не получится. Во всяком случае, сейчас, ночью. Я не могу допустить, чтобы в стойло попал холодный воздух. Но вы можете войти ко мне в дом.

Гости уселись, и, как надеялся Конуэй, хозяин предложил им виски – настоящего ирландского виски «Джон Джеймсон», терпкого и крепкого.

Доннели выглядел так, словно всю жизнь играл роль гнома. Конуэю тренер напоминал Барри Фицджеральда, знаменитого ирландского актера, – такой же маленький, щупленький, с подвижным и выразительным лицом. Горестно наморщив лоб, Доннели сказал:

– Какие ужасные времена, господин Раш. Но я рад, что вы выбрались в Швецию. Неужели вам придется возвращаться?

– Нет.

– Если он вернется, его убьют, – пояснил Конуэй. – Он в бегах.

– Правда? – взглянул Доннели на немца, удивленно вскинув брови.

– Он участвовал в заговоре против Гитлера, – добавил Конуэй. – А может, и не участвовал, но гестапо в этом уверено.

– Расскажите мне лучше про Гренадера, – вмешался Раш.

– Отличный крупный конь, попусту теряющий свои лучшие годы. Мог бы брать призы на скачках. Но ничего, еще возьмет. – Тренеру хотелось поговорить о Раше. Офицер ему нравился – жесткий, бесстрашный, отличный наездник. – А чем вы собираетесь заняться, господин Раш?

– Еще не знаю.

Раш как раз предпочел бы поговорить о Гренадере. Хорошо было бы повидать любимого коня, а завтра проехаться на нем.

– На какую дистанцию может скакать Гренадер?

– Уже на целую милю. Он с каждым днем становится все сильнее.

– Лучше бы спросили, сколько можно выручить за вашего коня, – бесцеремонно заявил Конуэй.

– Довольно приличную сумму, – тут же ответил тренер. – Несмотря на неважную конъюнктуру. У вас нет денег, господин Раш?

– Нет.

– У меня тоже. Приходится содержать шестнадцать лошадей, а доходов почти никаких.

– Зато у него есть драгоценности, которые кое-чего стоят, – сообщил Конуэй.

– Скоро ли можно будет пускать Гренадера на скачки? – поинтересовался Раш.

– Здесь, в Швеции? Не раньше, чем в мае. Здесь и скачек-то настоящих нет, ходят только рысью. У меня есть возможность вернуться в Ирландию, но если брать с собой лошадей, то я разорюсь на перевозке. С другой стороны, если приеду пустой, то нечего будет показать. А каковы ваши планы, господин Раш?

– Он собирается сдаться русским, – сказал Конуэй, и Доннели опять удивленно поднял брови. – Я пытаюсь ему втолковать, что это безумная затея. Может, хоть вас он послушает.

Доннели не хотелось ни в чем соглашаться с Конуэем, но в данном случае репортер был прав.

– С ними нельзя иметь ничего общего, сэр, – сказал он. – Русским доверять нельзя.

– Больше мне податься некуда.

Доннели зажег трубку, помолчал, потом внезапно сказал:

– Но есть еще Ирландия. Сколько стоят ваши драгоценности?

– Британцы его не пропустят, сразу зацапают, – возразил Конуэй.

– Можно выйти в плаванье на нейтральном судне, – пожал плечами Доннели. – А из Ирландии ничего не стоит перебраться в Южную Америку.

Рашу хотелось говорить только о Гренадере, но ирландцы уже увлеклись новой темой. Если бы проблема будущего стояла только перед немцем, остальные двое скорее всего моментально утратили бы к ней интерес, но у каждого из присутствующих были свои проблемы и сомнения относительно завтрашнего дня.

Через несколько минут Доннели уже записывал на листке бумаги описание драгоценных камней, еще оставшихся на обеих брошках. Все трое пытались прикинуть, хотя бы примерно, сколько могут стоить камни. Но выпитое виски и чрезмерный оптимизм мешали объективности оценок. Вскоре выяснилось, что ни один из троих ничего не понимает в ювелирном деле, да и цену на лошадей в нынешней Швеции представить себе было довольно трудно.

– Пустая трата времени, – резюмировал Конуэй.

– Это замечание – ваш единственный вклад в наши планы, мистер Конуэй? – ехидно спросил Доннели. – Если так – идите своей дорогой. Но держите язык за зубами.

– А что еще я могу сказать? – насупился Конуэй. – Информацией располагаю не я, а ваш немецкий друг. У него голова напичкана ценными фактами. А факты стоят денег.

– Что вы имеете в виду?

– Он хочет сказать, что из моих рассказов получатся газетные статьи, – объяснил Раш.

– Хотелось бы узнать, зачем вам понадобилось встречаться с Бернадоттом? – взял быка за рога Конуэй.

– Так вот зачем вы приехали? – повернулся к Рашу Доннели. – Нужно встретиться с Бернадоттом?

– Я всего лишь хочу выяснить, не поможет ли он мне с политическим убежищем.

Раш решил не вдаваться в подробности. От виски и пылающего камина его клонило в сон, во всем теле чувствовалась усталость.

– Думаю, у него при себе послание или пакет, – сказал Конуэй.

Доннели нахмурился.

– Что-то я вас не пойму. То господин Раш в бегах, то вдруг выясняется, что он прибыл для встречи с Бернадоттом.

– Понимаете, сегодня утром, когда он вылетал из Берлина, он был курьером, – стал рассказывать Конуэй. – Пока самолет находился в воздухе, немцы решили, что он – предатель, и попытались его арестовать.

– Кто и где?

– В аэропорту Бромма господина Раша ждали гестаповцы. А ведь после его вылета из Берлина прошло всего несколько часов. Ветер задул в другую сторону. – Конуэй нахмурился и вдруг щелкнул пальцами. – Минуточку! Ветер тут ни при чем!

– Да уж, больно быстро все произошло, – согласился Доннели. – Так все и было, мистер Раш?

– Я вам скажу, что было, – взволнованно произнес Конуэй. – Вы можете мне поверить – я не ошибаюсь.

– Так он правду говорит, мистер Раш?

– Да.

– Вы меня не слушаете! – вскричал Конуэй. – Скажите, как местное гестапо получило приказ из Берлина? Допустим, по телефону. Представьте себе: из Берлина звонят в Стокгольм после того, как самолет поднялся в воздух. Сколько продолжается полет – часа три?

Раш тряхнул головой, чтобы прогнать сон.

– Да.

– Быстро же они записали вас в предатели. Не успели вы взлететь в воздух, а из Берлина уже звонили в гестапо, чтобы вас арестовали. Зачем такие сложности? Если вы действительно государственный преступник, можно было связаться по рации с пилотом и заставить его вновь вернуться в Берлин.

– А ведь верно, – кивнул Доннели.

– И это еще не все, – скороговоркой продолжил Конуэй. – Взгляните на это дело с географической точки зрения. Половина полета проходит над германской территорией или германскими водами, потом начинается Дания, оккупированная немцами. Самолету могли послать радиограмму приземлиться в Копенгагене либо в другом месте. Итак, если в этой истории все чисто, то из Берлина в Стокгольм позвонили, когда самолет находился уже над шведской территорией. Но в этом случае гестапо не успело бы подготовиться к встрече! В середине дня в нейтральной стране собрать людей, перекинуть их в аэропорт? Да и операцию они подготовили как-то странно. Ведь им нужно было арестовать не простого человека, а профессионального коммандо, героя войны, который, как-никак, может за себя постоять. Страна нейтральная, аэропорт пассажирский. Как они себе это представляли? Вполне можно было дождаться, пока вы не вернетесь обратно в Германию.

Раш вскочил на ноги и внимательно прислушивался к каждому слову.

– Продолжайте.

– Когда вас пытались арестовать, это выглядело как-то не очень убедительно. Что они вам сказали? Дорогой господин Раш, пожалуйста, пройдемте с нами, а не то вас отшлепают по попке? Гестапо обычно именно так ведет себя при аресте? Господи, помню, я был в Берлине в тридцатые годы и пару раз видел, как работает гестапо. Никаких тебе «пожалуйста». Хватают злодея за шкирку, швыряют в машину – и привет.

Конуэй чувствовал, что его логика разит наповал, но развитие мысли несло его дальше, и вдруг впереди забрезжил свет.

– Вы просто идиот. Вас подставили! – заорал он и взглянул в окаменевшее лицо Раша. Потом медленно, подчеркивая каждое слово, сказал: – Вас специально отправили в Стокгольм, чтобы здесь арестовать. Нет, минуточку. Вас отправили для того, чтобы изобразить арест и дать вам возможность улизнуть. Вы должны были почувствовать себя загнанным зверем. Но охотники не слишком вас донимали, не правда ли? Что-то мы не заметили ни слежки, ни преследования.

– Этого не может быть! – прошептал Раш. Он посмотрел на Доннели, потом на Конуэя, потом снова на Доннели. – Зачем все это? Почему они выбрали именно меня?

– И еще одно, – не слушал его Конуэй. – Как мы сразу этого не сообразили! Ведь они отправили вас сюда не просто так, а с каким-то посланием. Не важно с каким, не будем сейчас на этом останавливаться. Вы знаете, что на вас объявлена охота. При этом имеете при себе какую-то ценную информацию. – Он спросил у Раша: – У вас с собой пакет?

– Это касается Шеллен... – ответил было Раш, но поперхнулся и замолчал.

– Какой-то пакет для графа Бернадотта, так? – сказал Конуэй. – Вас отправили к графу с каким-то большим секретным пакетом, потом попытались арестовать, но из этого ничего не вышло. Вы бегаете по всему Стокгольму, уверенный, что у вас на хвосте сидит гестапо. Но гестапо и не думает за вами гоняться. Помните, как легко мы выбрались из отеля? Возникает вопрос – чего же им от вас нужно?

– Сумасшедший дом какой-то, – пробормотал Раш. От ярости и растерянности у него все кружилось перед глазами.

Доннели был удивлен не меньше и пробурчал:

– Чушь какая-то. Не верю ни единому слову.

– Зато он верит, – торжествующе воскликнул Конуэй, показывая на Раша. – Он-то знает, что я совершенно прав. – Репортер снова щелкнул пальцами. – У меня какой-то приступ ясновидения. Я отчетливо вижу перед собой всю эту историю. Вас переправили в Стокгольм, так? Потом вы узнаете, что жизнь ваша под угрозой, вам нужно скрываться. При себе вы имеете какую-то важную информацию. Путь к британцам и американцам для вас закрыт, потому что они объявили СС преступной организацией. Шведам вы тоже не нужны. Таким образом, у вас остается только один выход. Какой?

– Ерунда, не может быть, – ахнул Раш.

– Не может быть? А к какому решению вы пришли сами? – Репортер взглянул на часы. – Всего полтора часа назад, когда мы с вами сидели в кафе.

– Не верю!

Конуэй шлепнул себя по лбу и рассмеялся. Замысел Шелленберга стал ему окончательно ясен.

– Вы и не должны этому верить. Так получится убедительнее. Но ведь верить должны не вы, поверить должны русские. И думаю, что имеющаяся у вас информация должна им понравиться. Все-таки какая она – письменная или устная? Во всяком случае, графу Бернадотту она ни к чему. Да вы и не сумеете добраться до Бернадотта.

– Я попытался, – возразил Раш. – Это доказывает...

– Это доказывает, что у вас действительно есть для него какое-то послание, – перебил его Конуэй.

– Чушь! Ерунда! – страстно вскричал Раш, чувствуя, что земля качается у него под ногами. – Если вам верить, все это было заранее подготовленным планом. Тогда каким же образом получилось, что я сижу здесь, с вами? Может быть, ваше появление тоже входило в план?

Конуэй улыбнулся:

– А вы, наверное, думаете, что мы с вами встретились случайно?

Раш молча уставился на него.

– Вчера вечером, – с наслаждением сообщил Конуэй, – мне позвонили и сказали, что с берлинским самолетом прибудет очень интересный пассажир.

– Вчера вечером?!

– Вот именно, гауптштурмфюрер Раш. Еще вчера вечером все было подготовлено.

– Вы это выдумали, – буркнул Раш, но его голос звучал уже менее уверенно.

Лишь эмоции мешали ему согласиться с версией Конуэя, но мозг вел свою собственную работу и делал единственно возможные выводы.

– Кто-то безошибочно рассчитал, что в такой ситуации вы непременно перебежите к русским, – объяснил Конуэй. – Кто вас ждал в гостинице, когда вы туда прибыли?

Раш не ответил.

– Ведь кто-то там был?

Немец окончательно пришел к выводу, что журналист прав. На каждый довод у него был контрдовод; все доказательства сводились к одному.

– Ваше поведение было рассчитано заранее, – продолжал Конуэй. – Это не очень лестно для вас, верно?

– Кто же на такое способен? – покачал головой Доннели. – Невозможно предсказать, как поведет себя человек в той или иной ситуации.

– Очень даже возможно, – возразил Конуэй. – Представьте себе реку, текущую по долине. Берега обрывистые, вода несется со скоростью десять миль в час. Вы бросаете что-то в воду. Куда поплывет брошенный предмет? Немцы взяли и швырнули с обрыва в реку гауптштурмфюрера Раша. И вода понесла его в заданном направлении. Мне все ясно, кроме двух вещей.

– Каких? – спросил Раш.

– Что у вас с собой за послание и кто вам его вручил. Нет, есть еще и третий вопрос. – Он с триумфальным видом обернулся к Доннели: – Кто это сказал, что я должен идти своей дорогой?

* * *

Раш еще какое-то время посопротивлялся. Не так-то просто расставаться с многолетними привычками, всем стилем жизни, даже когда рассудок уже сдался. Рашу очень не хотелось доставать из кармана два конверта. Но в конце концов, уже перед самым рассветом, он дал себя уговорить. Конверты были вскрыты, бумаги тщательно изучены. Первый пакет документов был малопонятен: какие-то цифры, сведения о денежных выплатах, проведенных через немецкий банк. Однако, судя по всему, эти цифры представляли огромную важность. Иначе банковские ведомости не были бы приложены ко второму пакету документов, смысл которого всем присутствующим был очень хорошо понятен. Это была целая пачка листков, сплошь заполненных именами. Очень важная информация, очень опасная. Мозг Раша работал в своем обычном режиме, и именно немец догадался, зачем германской разведке понадобилось сообщать такую информацию врагу.

Раш долго крыл Шелленберга самыми последними словами, а ирландцы его успокаивали. Потом они втроем стали думать, как получше распорядиться странным подарком, который преподнесла им судьба.

Час спустя, направляясь в уборную, Конуэй взглянул на телефонный аппарат и вспомнил о своей мере предосторожности – письме, оставленном в «Гранд-отеле» корреспонденту «Таймс». Репортер позвонил в регистратуру и велел уничтожить письмо не вскрывая.

Потом он вернулся к Рашу и Доннели. Теперь атмосфера в комнате была совсем иная – напряженная, но деловая. Конуэй подумал, что они втроем похожи на заговорщиков. А он обожал всяческие заговоры.

 

Глава 6

Когда началась вторая мировая война, у Ирландии не было собственного торгового флота. Ирландцы полагались на британские корабли, доставлявшие на остров импортные товары и вывозившие экспортные. Однако к 1945 году Ирландия обзавелась небольшим, но вполне самодостаточным флотом торговых и грузовых кораблей – приходилось в военное лихолетье обеспечивать нужды острова собственными силами. Могущественный сосед, находившийся по ту сторону Ирландского моря, был занят собственными проблемами.

И вот один из кораблей недавно созданного ирландского торгового флота, сухогруз «Леди Грегори» водоизмещением 1500 тонн, прибыл в Готтенбург, чтобы взять в Швеции груз телеграфных столбов. В ирландских болотах деревянные столбы держались недолго, их приходилось менять на новые довольно часто.

Два дня спустя «Леди Грегори» вновь вышла в открытое море, имея на борту груз бревен, а кроме того, двух пассажиров. Один из них имел при себе настоящий ирландский паспорт, да и выглядел как стопроцентный ирландец. Это был Конуэй, готовившийся в скором времени стать богачом. Второй пассажир слегка прихрамывал. На корабль он проник ночью, скрытно, а бумаги при себе у него были такие, что при первой же проверке и их, и их владельца немедленно арестовали бы. Причем сделала бы это любая из воюющих сторон.

Вскоре после выхода из порта ирландский сухогруз был остановлен немецким эсминцем. Это произошло на рейде датского порта Фредериксхавен. Лейтенант германского флота поднялся на борт «Леди Грегори» и с любопытством огляделся по сторонам.

– Никогда не видел такого флага, – сказал он по-английски капитану. Капитан уже держал наготове большой бокал с ирландским виски. Он угостил немца и сказал:

– Терпеть не могу англичан.

Немец просиял, выпил виски, получил в подарок целую бутылку и не стал слишком придирчиво рассматривать груз. Там все равно не было ничего интересного – лишь какие-то сорокафутовые бревна.

Через пару дней ирландца остановил военный корабль королевского флота. Английский офицер был не меньше, чем немец, заинтригован невиданным флагом. Он тоже с удовольствием выпил виски и не стал интересоваться телеграфными столбами. Во время обеих проверок гауптштурмфюрера прятали в ящик для якорных цепей. Там было холодно и жестко, но, как и обещал капитан, совершенно безопасно.

И вот, в конце пасмурного февральского дня, «Леди Грегори» прибыла в ирландский порт. Конуэй попрощался с капитаном, сел в автобус и отправился в Дублин, где снял номер в маленьком отеле неподалеку от университета. В порту Конуэй получил карточки на продовольствие, часть из них отдал в регистратуру отеля, сообщив, что проживет в гостинице несколько дней. В девять вечера Конуэй вернулся в порт и подождал, пока на берег спустится Раш, затесавшийся в толпу матросов. Матросов никто не проверял – Раш просто прошел мимо дежурившего у ворот полицейского, свернул за угол, а там его уже ждал Конуэй.

Пока им очень везло. Конуэй привык к тому, что удача – дама ненадежная, и его немало раздражала уверенность, с которой Раш воспринимал происходящее. Чем больше им везло, тем больше злился Конуэй и тем спокойнее держался Раш. «Леди Грегори» безо всяких проблем выдержала две проверки на море. А ведь главную опасность они представляли для Франца Раша. Вторая задача – проникнуть в Ирландию – тоже была решена без каких-либо затруднений. Теперь предстояло третье испытание – встреча с миссис Монаган, сестрой Доннели. Эта почтенная дама жила в собственном доме неподалеку от гостиницы, где остановился Конуэй. Доннели со злорадством описал свою сестру как старую и сварливую ведьму, вечно окруженную попами и относящуюся с подозрением ко всему, что связано с ее непоседливым братом.

Однако на самом деле миссис Монаган оказалась вполне симпатичной старушкой; она обрадовалась друзьям брата, да и вообще ко всем на свете относилась с симпатией. За одним-единственным исключением – старушка лютой ненавистью ненавидела англичан.

Узнав, что Раш немец, она ничуть не насторожилась.

– Надеюсь, что вы сумеете насолить англичанам, – лишь сказала она.

Конуэй уверил ее, что именно в этом и состоит их задача.

– Дай вам Бог удачи, – страстно сказала пожилая леди.

Конуэй подумал, что с таким же пылом она, должно быть, молится в церкви.

– Так мы можем пожить у вас? – спросил он.

– Конечно. Половина дома все равно принадлежит брату, так что я при всем желании не могла бы вам помешать.

Раш поселился в комнате на втором этаже в задней части дома. Ему предстояло по большей части находиться меж четырех стен, но зато при такой жизни он мог не опасаться чужих глаз.

– Буду считать себя военнопленным, – объявил Раш.

Убедившись, что напарник находится в безопасности, Конуэй приступил к подготовке. Он направился в публичную библиотеку, долго рылся в справочниках и телефонных книгах. Потом выехал в Белфаст. Оставшиеся у него из стокгольмского периода жизни документы подтверждали, что их предъявитель является специальным корреспондентом аргентинской газеты «Ла Пренса». Этого удостоверения оказалось достаточно, чтобы Конуэй без помех пересек британскую границу. Прибыв в Белфаст, он первым делом выяснил, когда отправляется ближайший пароход в Англию. Вечером он был уже в хэйсхэмском порту, а на рассвете следующего дня выехал по железной дороге в Манчестер. Там репортер посетил редакцию газеты «Дейли диспэтч», уселся в справочном зале и долго изучал два толстых досье газетных вырезок.

Подготовка была окончена.

* * *

Кейт Ульятт был председателем правления и исполнительным директором компании «Братья Ульятт». Этот господин отлично зарекомендовал себя в военные годы – не в том смысле, что храбро дрался на фронте (он на фронте вообще не был), а в смысле извлечения прекрасных прибылей. До 39-го года Ульятт был человеком состоятельным, пять с лишним лет спустя, произведя целые горы защитной ткани цвета хаки, а также парадного сукна голубого цвета, Ульятт превратился, по его собственному выражению, в «не то чтобы большого богача, но в чертовски обеспеченного человека».

Ульятту было ясно, что война скоро кончится, хоть он и не мог с точностью назвать, сколько именно дней она продлится. Однако бизнесмен ждал мира без опаски. Он разбогател на том, что одел миллионы мужчин в военную форму; теперь же его компания отлично подготовилась к тому, чтобы переодеть всю эту массу обратно в штатское. Согласно приказу командования, каждый демобилизованный солдат должен был получить полный комплект одежды, включая носки и шляпу. Это известие привело в восторг всех текстильных фабрикантов. Ульятт рассчитывал, когда военные страсти утихнут, купить себе не просто маленький автомобиль «бентли», но заказать штучное авто фирмы «Мюллинер».

– Кто это там еще, Сьюзен? – раздраженно спросил Ульятт у секретарши, когда зазвенел телефон. – Я занят.

– Это из военного министерства, сэр.

– Тогда придется ответить, – добродушно улыбнулся Ульятт, решив, что грядут новые военные заказы. Из министерства обычно звонили, когда дело пахло срочными поставками и хорошим наваром.

– Алло, – сказал Ульятт.

– Мистер Ульятт? – спросил мужской голос.

– Слушаю.

– Это мистер Кейт Ульятт?

– Так точно.

– Кто-нибудь может подслушать наш разговор?

– Нет, – удивился Ульятт. – Не думаю. А что?

– Как насчет секретарши?

– Да в чем дело? – возмутился Ульятт.

– На вашем месте я бы убедился, что нас никто не слышит, – сказал голос. – Дело исключительной важности.

– Тогда подождите.

Ульятт положил трубку, вышел в предбанник, к секретарше, и отправил ее за сигаретами, после чего вернулся в кабинет и запер за собой дверь.

На это понадобилась примерно минута, и все это время Ульятт тщетно ломал себе голову над тем, к чему министерству понадобилась такая секретность.

– Все в порядке, – сказал он. – Так в чем дело?

– Значит, нас никто не слышит?

– Нет.

– Тогда выслушайте меня, и слушайте внимательно. В Германии существует некий список, в который внесено ваше имя. Если этот список попадет в руки союзников, вы окажетесь под угрозой. Я позвоню снова. Меня зовут майор Миллз.

Щелчок – и разговор закончился.

* * *

Когда несколько минут спустя вернулась секретарша Ульятта, она увидела, что ее босс сидит за столом неподвижно, закрыв лицо руками.

Она положила сигареты и сдачу на стол и сказала:

– Пожалуйста, сэр.

Ульятт ничего не ответил, что само по себе уже было странно – обычно директор соблюдал все правила вежливости.

– С вами все в порядке? – встревожилась секретарша.

– А? – Он взглянул на нее; взгляд у него был какой-то странный. – Ах да. Со мной все в порядке. Просто задумался.

«Задумался» – это слово не совсем точно передавало состояние хаоса и паники, охватившее все существо предпринимателя. На столе перед ним лежал белый лист бумаги, Ульятт бессмысленно смотрел на него, но, разумеется, никакого ответа прочесть там не мог. Шли минуты. Ульятт понемногу стал понимать, что дела его плохи – смысл послания был абсолютно ясен. Речь явно не шла о том, что у немцев существует какой-то список английских текстильных компаний. Вряд ли они также ведут учет членства в масонской ложе, хоть и относятся к масонам крайне отрицательно. Нет, в Германии мог существовать только один список, представляющий опасность для Кейта Ульятта. Все дело в проклятой Бертрам-роуд, подумал он. Почему меня угораздило родиться именно на этой улице!

Впрочем, начиналось все не с Бертрам-роуд. Первый контакт выглядел совершенно невинно. Однажды в компанию «Братья Ульятт» позвонил торговый агент из Гамбурга и попросил отослать в Германию образцы замши и качественной шерсти черного цвета. Дело происходило в начале тридцать седьмого года.

Образцы, естественно, были отосланы, потом поступил заказ, который, в свою очередь, был благополучно выполнен. Все прошло наилучшим образом. Компания получила от гамбургского партнера вежливое письмо с изъявлением благодарности. Ульятт ответил, что с удовольствием поставит в Германию новые партии товара, причем выполнит заказ в кратчайшие сроки, ткань будет наилучшего качества, а цены – самые умеренные. После этого из Германии поступили новые заказы.

Летом 1937 года Ульятт решил провести отпуск в Германии. Ему понравилось гулять по берегам Рейна, пить местное вино. По дороге домой он навестил и гамбургского торгового агента, который пообещал ему новые заказы, пригласил англичанина на ужин, а во время трапезы спросил, как Ульятт относится к новой Германии.

– Громадное впечатление, – совершенно искренне сказал фабрикант.

Он был в Германии уже не в первый раз и, как многие другие предприниматели, очень высоко оценивал темпы экономического роста, состояние продовольственного рынка, всеобщую атмосферу деловитости, которая является первым признаком процветания. Германия двадцатых и начала тридцатых годов выглядела просто кошмарно – еще хуже, чем Англия в годы депрессии.

– А как вы относитесь к фюреру?

Ульятт не интересовался политикой, а потому ответил:

– Человек, который способен сотворить со страной такие чудеса, должно быть, является личностью незаурядной.

По окончании отдыха Ульятт вернулся к себе в Брэдфорд, на станции взял такси и поехал на фабрику. У ворот в пыли возились оборванные, разутые ребятишки. Конечно, это зрелище фабрикант видел не впервые, в обычных условиях он бы и внимания не обратил на такую ерунду. Но вечером, когда Ульятт сел писать благодарственное письмо гамбургскому партнеру, он не забыл упомянуть о разительном контрасте между английскими детьми и немецкими.

Компания стала регулярно получать заказы из Германии. Ульятт был очень этим доволен. Заказы позволяли давать работу жителям Йоркшира, свидетельствовали о растущем благосостоянии Германии, которое при благоприятном стечении обстоятельств может распространиться и на иные европейские регионы.

Ульятт читал местную газету «Йоркшир пост», где без конца печатались отклики на дрязги, происходившие внутри консервативной партии. Какая мерзость, какая глупость, думал фабрикант. Эти людишки несут всякую чушь, пытаются урвать друг у друга кусок, а страна летит в тартарары. Вот. Гитлер, тот сумел вытащить Германию из пропасти, а старина Муссолини сделал то же самое в Италии.

Однажды Ульятта пригласили на прием в германское посольство в Лондоне. Фабриканта впервые приглашали на подобное светское мероприятие. Он и его жена были весьма польщены, особенно когда сам посол, Иоахим фон Риббентроп, лично пожал Ульятту руку и сказал, что слышал много отличных отзывов о тканях, производимых компанией «Братья Ульятт».

На приеме к фабриканту подошел высокий, худощавый мужчина с тонкими чертами смуглого лица.

– Мистер Ульятт? Вы ведь из Брэдфорда?

– Да.

Мужчина тепло улыбнулся.

– Позвольте представиться. Я Вильгельм Боле. Я являюсь...

– Я знаю, кто вы, – прервал его Ульятт и обернулся к жене: – Дорогая, господин Боле является высокопоставленным чиновником в немецком министерстве иностранных дел. А родился он... Где бы ты думала? – Ульятт повернулся к Боле и усмехнулся. – Не правда ли, герр Боле?

Боле тоже улыбнулся и кивнул.

– Господин Боле родился у нас в Брэдфорде, на Бертрам-роуд. Представляешь?

Ширли Ульятт очень хорошо знала эту малопривлекательную улицу и ни за что на свете не согласилась бы там жить.

– Не может быть! – воскликнула она.

– Уверяю вас. – Герр Боле склонился над ее рукой и запечатлел на ней поцелуй.

– Ах, но ведь мой муж тоже родился там.

– Да что вы говорите?

Такое чудесное совпадение послужило темой для оживленной беседы, в результате которой супружескую чету пригласили на обед. Во время торжественной трапезы Боле рассказал, что уехал из Брэдфорда в детском возрасте и много лет жил в Южной Африке.

– Трудно избежать сентиментальности, когда вспоминаешь место своего рождения, – сказал он.

Ульятт пришел в полный восторг, когда выяснил, что Боле умеет играть в крикет и регби, поскольку был членом школьной команды еще в Южной Африке.

Так брэдфордский фабрикант обзавелся высокопоставленным другом, который занимал в своей стране весьма видное положение. Да и страна была не какая-нибудь, а самая что ни на есть могущественная. Вернувшись в свой город, Ульятт написал господину Боле благодарственное письму. Ответ был получен незамедлительно – на бланке министерства иностранных дел. Господин Боле собственноручно писал, что будет рад видеть мистера Ульятта у себя в Берлине.

Ульятт постарался устроить дело так, чтобы в том же месяце оказаться в германской столице. Боле принял его на высшем уровне. Поскольку Ульятт являлся членом брэдфордского муниципалитета, для него организовали специальную экскурсию по берлинским муниципальным учреждениям. Ульятт пришел в восхищение, когда его посвятили в подробности плана перестройки Берлина – план разработал сам Гитлер.

– Ничего, когда-нибудь мы придем к вам на помощь, – пообещал Боле.

В последний вечер Ульятт ужинал наедине с Боле. Тот спросил фабриканта, какое впечатление на него произвел Берлин.

– Я просто потрясен, – ответил Ульятт. – Как бы я желал, чтобы в Британии происходило что-нибудь подобное.

– Вы можете помочь своей стране, – улыбнулся Боле.

– Вряд ли. Я ведь не политик. Но я твердо знаю одно: когда я вернусь к себе в Брэдфорд, меня будет тошнить от всего, что я там увижу.

– Чем скорее, тем лучше. Нам нужны такие люди, как вы.

После этого Ульятт поддерживал с герром Боле постоянную переписку. Он еще несколько раз ездил в Германию, и всякий раз его прекрасно принимали, демонстрировали новые чудеса. Конечно, Ульятт слышал, что в Германии преследуют евреев, даже до Брэдфорда докатывались волны эмиграции из Германии. Приходилось Ульятту слышать и ужасающие рассказы беглецов. Но германские успехи казались ему куда более важным делом, чем преследование каких-то там евреев. Подобно многим англичанам своей эпохи, Ульятт относился к этому племени с легкой полуиронической неприязнью. В Брэдфорде была такая популярная шутка. Если компания называется просто «Джонс и Смит», то ее владельцы наверняка англичане. Если же она называется «Истинно британская компания» или как-нибудь в этом роде, то она наверняка принадлежит еврею.

Ульятт не был жестоким или черствым человеком, но он умел закрывать глаза на неприятные вещи. Многие предприниматели в тогдашней Англии относились к немецкому экономическому чуду с точно таким же восхищением – ведь Британия все никак не могла выбраться из тисков депрессии. Ульятт побывал в Австрии и Чехословакии после присоединения этих стран к Германии, но к этому времени он был уже настолько ослеплен своей симпатией к фашизму, что просто отказывался видеть какие-либо негативные аспекты оккупации.

Со временем переписка с Боле стала серьезнее. Немец задавал вопросы о промышленном производстве в текстильной индустрии, интересовался городским водоснабжением и так далее. Ульятт как член муниципалитета с гордостью сообщал своему немецкому другу любые подробности. Он рад был услужить такому замечательному человеку. Шпионство тут было совершенно ни при чем – просто он и Боле обсуждали проблемы, представляющие для обоих интерес. Однажды Боле написал:

«Скоро вся Европа убедится в том, как прекрасно работает германская социальная система. Неминуемо настанет день, когда все страны континента объединятся. Мы можем предложить народам уникальную смесь Радости и Силы – и того и другого у германского народа в избытке. Я надеюсь, что вы поможете нам в оздоровлении Британии, которая явно нуждается в целительном волшебстве национал-социализма».

Ульятт, представив себе, как в Брэдфорде оживают все фабрики и заводы, как вокруг закипает новая жизнь, совсем как в Германии, ответил, что с удовольствием поможет своим немецким друзьям. Если они хотят, он даже может вступить в политическую партию – допустим, в Союз британских фашистов Освальда Мосли.

Боле ответил, что в этом нет никакой необходимости. Германии достаточно знать, что мистер Ульятт поддерживает ее морально. Главное, чтобы у национал-социализма в Британии были настоящие друзья.

Пока Германия расправлялась с Польшей, Ульятт продолжал ее «морально поддерживать». Конечно, ему было жалко несчастных поляков, которые в конном строю скакали на вражеские танки, но восхищался Ульятт не ими, а блестящим немецким блицкригом. Еще большее впечатление на него произвело молниеносное немецкое наступление на Францию и Бельгию в мае сорокового. Британские и французские военные немцам и в подметки не годились. Гитлер наступал, причем наступал быстро, триумфально, с минимальным кровопролитием. Можно было надеяться, что после пересечения Ла-Манша немецкие войска установят в Англии новый порядок. Бездарных политиков прогонят прочь, индустриальная жизнь страны возродится. В июне сорокового года Ульятт получил открытку. Она была опущена в Лиссабоне и подписана просто «Билл», но фабрикант сразу узнал знакомый почерк. В открытке было сказано: «Скоро увидимся».

Однако старым друзьям не суждено было встретиться. В Англии ходили слухи, что Вильгельм Боле был назначен по приказу фюрера гауляйтером Британии; он должен был возглавить оккупационные власти после захвата Англии немецкими войсками. Но Ла-Манш так и не был форсирован. Немецкие сухопутные войска вынуждены были дожидаться, пока в небе перестанут летать английские самолеты, а Королевские военно-воздушные силы упорно не желали сдаваться. Примерно в этот период, когда на Даунинг-стрит утвердился Черчилль, а немецкие самолеты стали бомбить густонаселенные районы лондонского Ист-Энда, политическое мировоззрение Ульятта понемногу стало меняться. Он понял, что поставил не на ту лошадь. Период прозрения продолжался до поздней осени, когда битва за Англию закончилась не в пользу немцев. Возможно, процесс выздоровления ускорился благодаря тому, что дальнейших посланий от Боле не поступало.

К Рождеству 1940 года Ульятт сам удивлялся, как он мог так ошибиться в национал-социализме; весной сорок первого года он вспоминал о былых заблуждениях с истинным отвращением. Так родился новый, патриотический Кейт Ульятт. К тому же выяснилось, что патриотизм приносит неплохие дивиденды. Наступили отличные времена, но воспоминания о переписке с герром Боле временами портили фабриканту настроение. Он ужасно боялся, что в один прекрасный день тайное станет явным. Конечно, Кейт Ульятт не единственный человек на Британских островах, восхищавшийся Гитлером, но как знать – не окажется ли он единственным, кого британские власти сочтут нужным примерно наказать.

И вот этот страшный день настал. Голос по телефону сказал, что в Германии существует какой-то ужасный список, в который включен Кейт Ульятт. Если список попадет к союзникам, Ульятту конец.

Фабрикант представил себе, как выглядит этот список: его имя, адрес, название компании и какое-нибудь примечание типа «сочувствующий» или «обещал оказывать всестороннее содействие». Что же такое задумал этот майор Миллз? Неужели речь идет об обыкновенном шантаже? Если список находится в Берлине, то как можно быть уверенным, что его действительно уничтожат? А если список не будет уничтожен, Кейту Ульятту грозит обвинение в государственной измене...

Весь остаток дня предприниматель провел в душевных терзаниях. Всякий раз, когда в кабинете звонил телефон – а телефон звонил часто, – у него чуть не выпрыгивало сердце из груди. В промежутках между звонками Ульятт сидел и ждал, когда телефон зазвонит вновь. Был момент, когда он уже собрался позвонить в полицию и во всем покаяться. Чистосердечное признание должно облегчить наказание. К тому же прошло уже столько лет... А вдруг не облегчит? Вдруг полиция решит отнестись к делу с суровостью? Ведь идет война, а он, Ульятт, поддерживал врага. Перед мысленным взором фабриканта уже качалась намыленная петля.

В половине шестого секретарша попрощалась со своим начальником, и он спросил ее:

– Вы подключили телефон напрямую?

– Да, – удивилась она. Уходя домой, она всегда переключала линию шефа с коммутатора на режим прямого доступа.

– Вы уверены?

– Совершенно уверена, мистер Ульятт.

– Перед уходом проверьте еще раз.

Секретарша недоуменно посмотрела на директора, но он уже не обращал на нее внимания. Из-за чего он так волнуется? Может быть, обзавелся подружкой? Секретарша хихикнула, проверила рычажок переключателя и ушла.

Телефонный звонок раздался через пять минут.

– Алло?

– Нас кто-нибудь слышит?

Сердце Ульятта бешено заколотилось.

– Майор Миллз, это вы?

– Слушайте меня. Цена – десять тысяч фунтов.

– За что?

– За ваше спокойствие, – ответил майор.

Ульятт, все еще сомневавшийся и надеявшийся, сказал:

– Вы говорите про какой-то список. Я не понимаю, о чем речь.

– О сотрудничестве с фашистами. Никуда не уходите, я перезвоню.

Майор Миллз повесил трубку.

Ульятт сидел, обливаясь потом. Его опасения подтвердились. Оказывается, Боле все-таки составил список! Но за что платить десять тысяч, если список находится в Берлине?

Майор Миллз обещал, что позвонит еще раз, и велел Ульятту оставаться на месте. И Ульятт сидел, боясь подняться со стула.

В следующий раз звонок раздался в начале восьмого. К этому времени операторши, работавшие на коммутаторе, уже ушли, и Ульятту пришлось договориться, чтобы ему подключили городскую линию.

– Вы один? – спросил Миллз.

– Да.

– Завтра, как только откроется банк, снимете со счета десять тысяч. Если вас спросят, зачем вам такая сумма, скажете, что намечается важная сделка. Банкноты должны быть не новыми и небольшого номинала. После этого... Вы знаете телефон-автомат возле книжного киоска напротив вокзала?

– Знаю.

– Там два автомата. Вы войдете в тот, который расположен ближе к платформе. Ровно в одиннадцать я позвоню вам и передам дальнейшие инструкции.

– А если я откажусь?

– Тогда документ будет отправлен в британское министерство обороны.

– Но откуда мне знать... – в отчаянии вскричал Ульятт, а голос неумолимо отрезал:

– Просто делайте, как вам говорят.

Ульятт зажег сигарету. У него тряслись руки, и спичка загорелась не сразу. Фабрикант совершенно сошел с катушек – его трясло, руки были холодными, как лед, а по лбу, наоборот, стекали капли пота. Ульятт сам чувствовал, что весь пропах потом. Десять тысяч фунтов стерлингов – огромная сумма, почти весь его стратегический запас. К тому же раздобыть ее наличными не так-то просто. Придется снять деньги со счета фирмы, а потом провести какой-нибудь хитрый маневр, чтобы не придралась налоговая полиция.

Жене Ульятт ничего не сказал и весь вечер беспокойно метался по дому, делая вид, что слушает радио. Миссис Ульятт наверняка сказала бы, что он сам во всем виноват, а фабрикант и без ее упреков чувствовал себя отвратительно. Между прочим, подумал он, Ширли относилась к Германии еще с большим энтузиазмом, чем он сам.

На следующее утро управляющий «Мидланд-банк», что на Маркет-стрит, встретил фабриканта с некоторым удивлением. Он пригласил Ульятта к себе в кабинет и с фальшиво-гробовщицкой заботой, свойственной банкирам, когда они подозревают, что у клиента дела не в порядке, спросил, нет ли каких-либо проблем у компании «Братья Ульятт». Дело в том, пояснил он, что «Мидланд-банк» инвестировал в фирму определенные средства. К тому же выдавать столь большую сумму наличными небезопасно. Ведь это очень значительные деньги, мистер Ульятт, и носить их без охраны в высшей степени неразумно. Может быть, мистер Ульятт согласится взять с собой сопровождающих? В банке работают несколько весьма крепких молодых людей, которые почтут за честь...

Но Ульятт стоял на своем и в конце концов требуемую сумму получил. Ровно в одиннадцать он уже стоял в телефонной будке, сильно взволнованный и смущенный, – за дверцей выстроилась маленькая очередь, и фабрикант делал вид, что никак не может куда-то дозвониться.

Телефон зазвонил ровно в одиннадцать.

– Ульятт?

– Да.

– На платформе стоит поезд, отправление которого через две минуты. Купите билет, садитесь в поезд, с правой стороны, возле окна. В некоем месте вы увидите возле железнодорожной насыпи мужчину с маленьким чемоданчиком в руке, на голове у него будет зеленая шляпа. Бросьте ему сверток с деньгами.

Едва мужчина договорил, как все вокруг потонуло в реве паровозного гудка – на станцию на всех парах влетел локомотив. Когда состав остановился, Ульятт попросил:

– Повторите еще раз, пожалуйста.

Но телефон молчал.

Автомат, продававший билеты, находился всего в нескольких метрах от телефонной будки. Поспешно выудив из кармана монеты, Ульятт купил билет, со всех ног бросился на платформу. Контролер взглянул на него с подозрением. Дежурный уже поднял руку с флажком, готовый подать сигнал к отправлению. Ульятт взбежал по ступенькам вагона и вошел в тамбур. Поезд тронулся. Найдя свободное место возле окна с правой стороны, фабрикант опустил стекло.

– Маленький чемоданчик, зеленая шляпа, – бормотал он себе под нос.

Поезд шел на подъем, неспешно набирая скорость. Ульятт высунулся из окна и прищурился, стараясь что-нибудь разглядеть сквозь клубы дыма. Господи, хоть бы не прозевать! Но мужчина действительно стоял возле насыпи: чемоданчик, шляпа – все как положено.

Лица Ульятт не разглядел – мужчина стоял, опустив голову и натянув на лицо край шляпы. Предприниматель швырнул сверток с деньгами, аккуратно перевязанный ленточкой. Поскольку там находились почти все сбережения, скопленные за долгие годы, Ульятт заворачивал деньги очень заботливо. И вот они достались какому-то чужаку... Только бы бумага не порвалась, подумал фабрикант и сам себе удивился. А поезд мчался вперед, по направлению к Уэйкфилду.

* * *

Конуэй смотрел вслед удаляющемуся составу. Если Ульятт предыдущую ночь провел без сна, мучаясь от тревоги, то и Конуэю пришлось несладко. У него и сейчас сердце колотилось как бешеное. Ирландец думал, что шантажист в подобных историях нервничает не меньше, чем жертва шантажа.

Во-первых, существует опасность, что телефонный звонок будет отслежен; повсюду может подстерегать полиция; все ухищрения жертвы предугадать невозможно. Конуэй не мог рассчитывать на чью-либо помощь – он сам разработал детальный план, сам отвечал за свою безопасность. Правда, идею с движущимся поездом подсказал Раш, но это было еще на первом этапе обсуждения плана. Интересно, подумал Конуэй, откуда Раш черпает столь плодотворные идеи.

Когда поезд еще только приближался, Конуэй вдруг обратил внимание на то, что железнодорожная линия изгибается и последних вагонов ему не видно. Репортер забеспокоился – вдруг Ульятт сидит в хвосте поезда и его не видит? Но в это время из окна одного из вагонов высунулось бледное лицо. Ирландец опустил шляпу на глаза, да еще и прикрыл лицо пальцами, чтобы фабрикант не мог его опознать. Момент, когда из окна вылетела посылка и покатилась вниз по насыпи, доставил Конуэю истинное наслаждение. Он подобрал сверток, немного постоял на месте, а потом поспешно перелез через невысокую кирпичную ограду, пересек чье-то частное владение и вскочил в движущийся трамвай, который возвращался обратно в город.

Перед тем как сесть на манчестерский поезд, Конуэй честно отправил Кейту Ульятту кусочек страницы с его именем, вырезанный из списка герра Боле. Листочек был помещен в конверт, конверт отправлен заказным письмом с пометой «строго конфиденциально, вручить адресату в собственные руки».

Разворачивая сверток с деньгами (это происходило в уборной манчестерского поезда), развязывая все многочисленные узелки, Конуэй думал, что Ульятт по крайней мере получит некоторое моральное удовлетворение – увидит, что заплатил деньги не зря. Ленточки и бечевки наконец были распутаны, и ирландец впервые в жизни увидел такое количество белых пятифунтовых банкнот. Это были настоящие деньги, крупная сумма, завидный куш! Конуэй почувствовал себя уверенным и всесильным. Первый поединок он выиграл, причем блестяще.

Ирландцу не терпелось снова кинуться в бой. И все же где-то в глубине души копошился червь сомнения.

Зря Конуэй к нему не прислушался.

 

Глава 7

Путешествие было долгим, неудобным и утомительным. Бесконечные пересадки, перегруженные поезда и пароходы, повсюду неухоженность, запущенность – сказывались годы войны. Во время войны не до ремонта. Кормили и на поездах и на море отвратительно, и Конуэй почувствовал это с особенной остротой, когда плыл по бурному Ирландскому морю. Его все время рвало, и лишь мысль о деньгах, лежавших в чемоданчике, помогла репортеру вынести эту муку. Он вновь легко пересек ирландскую границу, на сей раз на поезде Белфаст – Дублин.

В общем, как уже было сказано, дорога получилась долгой, утомительной, но без каких-либо инцидентов.

И все же Конуэй испытывал все большее раздражение. Можно было обойтись без этой лишней беготни взад-вперед. Во всем виноват Раш – это он настоял, чтобы план осуществлялся именно таким образом. Конуэю не удалось переубедить упрямого немца. Ирландец с самого начала возражал против того, чтобы всякий раз вновь пересекать Ирландское море. Совершенно естественное недовольство, но Раш не желал вручать своему партнеру все имеющиеся у него списки – выдавал по одному листку.

– Но это же глупо! – кипятился Конуэй. – Каждое пересечение границы – это лишний риск.

Этот довод на немца не подействовал.

– Вот привезете первую сумму, и я передам вам еще одно имя.

– Пустая трата времени! Я мог бы за одну поездку провернуть три или четыре дела.

– И исчезнуть вместе с добычей, – закончил фразу Раш.

– Я не способен на такое!

– Да, я позабочусь, чтобы вы не были на такое способны, – кивнул Раш. – Вы привезете первую сумму, и она останется у меня, а вы отправитесь во вторую экспедицию.

– Но вы ведь тоже можете смыться с деньгами!

– Каким образом? Я и из дома-то выйти не могу.

Взаимное недоверие возникло не в результате личной неприязни – таков уж был бизнес, которым занялись партнеры. Более несовместимую пару представить себе было бы трудно, и тем не менее приходилось сотрудничать. Кроме того, в глубине души каждый из двоих ценил качества партнера. На Конуэя немалое впечатление производила физическая и духовная мощь Раша. Он уже не испытывал перед бывшим эсэсовцем такого страха, как в начале их знакомства, но по-прежнему относился к своему компаньону с огромным почтением. Раш тоже, к немалому своему удивлению и удовлетворению, обнаружил, что Конуэй, показавшийся ему при первой встрече жалкой и трусливой крысой, на самом деле обладал хорошими мозгами и завидной предприимчивостью.

Конуэй приблизился к дому сестры Доннели в обеденное время, постучал в дверь и был впущен самой матроной.

– Как идет борьба с англичанами? – злорадным шепотом осведомилась миссис Монаган.

– Первый класс, – уверил ее Конуэй. – Эти англичане будут у нас кровью плакать.

– Вы, мальчики, молодцы. – Пожилая дама проводила Конуэя взглядом и с заговорщицким видом спросила: – Нужна ли вам помощь?

Репортер обернулся:

– Большое спасибо. Думаю, мы обойдемся. У нас есть собственный план.

Миссис Монаган хихикнула.

– Я предлагаю вам не свою помощь. Вряд ли такая старуха смогла бы вам чем-то помочь. Но у меня есть кое-какие связи. Если хотите, сведу вас с ребятами.

Конуэй судорожно сглотнул. Он отлично понял, что за «ребята» имеются в виду. Ирландская республиканская армия. Националисты, с нетерпением ожидающие, чтобы в Ирландии высадились немецкие войска, и тогда можно будет обрушиться на ненавистных англичан, расправиться с ними и вернуть себе Ольстер. Нет, Конуэй не нуждался в помощи Ирландской республиканской армии. Пусть лучше «ребята» вовсе не подозревают о его существовании.

– У меня к вам большая просьба, – тихо сказал он. – О нас – никому ни слова. Очень важно для нашего общего дела, чтобы секретность соблюдалась строжайшим образом. Сами знаете, какие у людей длинные языки.

– Ребята не из болтливых, – настаивала старушка.

– Даже если выпьют пару кружек пива? – съехидничал Конуэй.

– Нет, они умеют держать язык за зубами. Но если вы не хотите...

– Нет, мы не хотим. Ни в коем случае. Это задание для двоих, даже, я бы сказал, главным образом для одного. – Он поколебался и добавил: – Прошу вас, верьте мне.

– Хорошо. Как же мне вам не верить – ведь вас прислал мой брат.

На верхней ступени лестницы уже томился Раш. Поднявшись к нему, Конуэй громко сказал:

– Рапорт готов.

Раш молча затащил его к себе в комнату, закрыл дверь и спросил:

– Ну?

Конуэй бросил чемоданчик на постель, небрежно щелкнул замками, развернул обертку и показал:

– Любуйтесь сами.

Раш с холодным удовлетворением осмотрел пачку пятифунтовых банкнот, пощупал их, насладился характерным хрустом. Потом взглянул на Конуэя:

– Это было просто?

– Проще не бывает. Парень перепугался до смерти. Даже доказательств не потребовал.

– Это странно, – удивился Раш. – На его месте я бы непременно...

– Вы – другое дело. У вас железные нервы. А у него – нет. Думаю, он помчался в банк еще до того, как тот открылся.

– Что, вот так взял и выкинул десять тысяч фунтов стерлингов из окошка поезда? – все не мог успокоиться Раш.

– Именно.

– После одного-единственного телефонного звонка?!

– Если быть точным, после нескольких телефонных звонков. Вот что значит нечистая совесть.

– Хотел бы я знать, что такое нечистая совесть, – в кои-то веки проявил чувство юмора Раш.

Деньги были пересчитаны, разложены по пачкам. Затем Конуэй поместил их в депозитный сейф одного из дублинских банков.

Пришла пора приступать к следующей стадии операции.

Раш все еще сомневался, следует ли за одну поездку связываться сразу с двумя кандидатами, но Конуэй не отставал от него:

– Я же говорю, не было никаких проблем. Я сам за все отвечаю. Одна мысль о том, что можно попасть под суд за сотрудничество с фашистами, делает человека мягким как воск. Ведь за такое запросто можно угодить на виселицу, а люди, с которыми мы имеем дело, – персоны влиятельные, с положением.

– Вы чересчур самоуверенны, – не сдавался немец.

Спор возник из-за того, что две сравнительно небольшие, но очень удобные для обработки жертвы жили близко друг от друга – в Ковентри и Лестере. Конуэй считал, что представляется отличный случай убить двух зайцев одним ударом.

– Это оживленные, многолюдные города, где легко затеряться, – говорил он. – Меня никто там не заметит, никто не обратит на меня внимания.

– Война на два фронта – дело гиблое, – упорствовал Раш. – Вспомните Наполеона. Посмотрите на Гитлера.

– Господи, да я не Россию собираюсь завоевывать. Мне всего-то и нужно – позвонить двум людям, которые сразу окоченеют от страха. Договориться, встретиться, получить деньги – вот и все дела.

– Ненужный риск.

– Я знаю, вы просто боитесь, что я не вернусь с деньгами.

– И это тоже. Но кроме того, деньги еще нужно получить. Когда внимание и концентрация разделены на две цели, легко совершить ошибку.

– Вам-то не нужно мотаться взад-вперед по Ирландскому морю! – возмутился Конуэй.

Компромисса в этом вопросе достичь было невозможно, и оба знали: одному из двоих придется уступить. Раш и так был недоволен тем, что пришлось показать Конуэю весь список. Увы, избежать этого было невозможно – лишь ирландец мог квалифицированно отобрать наиболее выгодные жертвы. К тому же Раш недостаточно хорошо знал географию Англии, не говоря уж об особенностях английской жизни, состоянии британской промышленности и правилах общественного поведения. Конуэй был уверен, что превосходно выбрал две близко расположенные мишени, и не собирался отказываться от своей затеи.

– Мы же договорились, что операция будет недолгой. Времени терять нельзя – что-нибудь обязательно случится, – убеждал он партнера. – Надо нанести ряд молниеносных ударов, и дело с концом.

Всю вторую половину дня Конуэй провел в дублинской центральной библиотеке. Британия и Ирландия – разные страны, но издательская индустрия у них по сути дела общая, поэтому все британские справочники в Дублине достать нетрудно. Конуэй хорошо поработал: проверил все, что можно, выписал необходимые данные. Записи требовались главным образом для Раша, отличавшегося исключительной недоверчивостью.

Глубокой ночью немец, наконец, уступил – главным образом из-за того, что чувствовал себя психологически уязвимым. Ведь действовать предстояло Конуэю; рисковал тоже Конуэй; местность и детали операции тоже выбирал Конуэй. Кроме того, Раш имел возможность убедиться в том, что репортер – малый не промах. У немца не было морального права диктовать ему свои условия. Раш впервые оказался в подобной ситуации, запертым в тылу, и это состояние ему совсем не нравилось. Он чувствовал себя не в свой тарелке, что и определило исход спора.

Следующим вечером Конуэй отправился в путь, получив от Раша не только пожелания удачи, но и полное согласие на свой план. Сестра Доннели выразила надежду, что Конуэй задаст англичанам хорошую трепку. Как и многие ирландские женщины, она отличалась поистине неистовой англофобией. Конуэй же относился к британцам совершенно равнодушно. За исключением двоих, представлявших для него в нынешних условиях особый интерес. Репортер размышлял о них примерно так же, как лисица о курице или покупатель о шикарном автомобиле.

Он снова отправился в Белфаст, где пришлось дожидаться парохода. В порту Конуэй испытал нечто похожее на укол совести: он увидел киноафишу фильма Альфреда Хичкока «Шантаж». Афиша взирала на Конуэя с укоризной. Именно так называлось некрасивое дело, которому всецело отдался репортер. Посмотрев на неприятное слово, Конуэй сглотнул и задумался. До сей минуты план казался ему просто замечательным – остроумный, хоть и немного рискованный способ быстро разбогатеть. Это ведь и преступлением фактически не является, особенно если учесть, что жертвы – нет, не «жертвы», а «цели», поправил он себя, – особенно если учесть, что цели сочувствуют фашистам. И все же на душе стало как-то нехорошо, Конуэю пришлось дискутировать с самим собой. Ведь эти люди все равно что предатели! Вот именно, предатели! Мысленно обрушившись на них с гневными обвинениями, Конуэй почувствовал себя немного лучше. Избавиться от угрызений совести удалось. Качаясь по волнам Ирландского моря, он уже не думал о неприятной афише.

* * *

В качестве пункта стратегического командования Конуэй выбрал Лестер, но не потому, что так уж хорошо знал этот город. Ирландец бывал здесь только однажды, много лет назад, и запомнил лишь общее впечатление чистоты и аккуратности. Лестер процветал, его население имело репутацию некоторой замкнутости – местные жители гордились тем, что не суют нос в чужие дела. А это означало, что приезжему можно было не опасаться нескромных взглядов и расспросов.

С автовокзала Конуэй позвонил в гостиницу Ассоциации молодых христиан, спросил, где можно остановиться подешевле, и выяснил, что дешевле всего снять комнату в районе Эвингтон. В первом же доме, где на стене висела табличка «сдаются комнаты», Конуэй получил от ворот поворот. Хозяйка сразу же спросила, какой он национальности, а узнав, что посетитель – ирландец, без лишних разговоров захлопнула дверь у него перед носом. Побагровев от ярости, репортер подумал, что отлично понимает отношение миссис Монаган к англичанам.

Правда, следующая попытка оказалась куда более успешной. Комната была чистенькой, хозяйка – приятной и домовитой. Когда Конуэй заявил, что он ирландец, хозяйка с улыбкой ответила:

– Хоть папуас. Главное – платите вовремя и отдайте мне ваши продовольственные карточки. И еще одно условие – не кладите ноги на стол.

У дома было еще одно преимущество – рядом на улице находился телефон-автомат.

* * *

Компания «Хэллидей инжиниринг» была гораздо больше, чем «Братья Ульятт». Принадлежала фирма мистеру Гарри Хэллидею, который специализировался на изготовлении всевозможных деталей и узлов для предприятий самых различных отраслей промышленности. В частности, компания производила запалы для бомб и мин, снаряжение для танков, элементы обшивки для самолетов и так далее. Если бы мистеру Хэллидею показали кусок проволоки, он сразу же ответил бы, сколько стоит метр, тысяча метров, миллион метров, как быстро и где именно этот продукт можно изготовить и получить. Гарри Хэллидей был практиком, отличным специалистом в области производства. Он был предан своему инженерному делу не меньше, чем Ульятт – текстильному, но на этом сходство между двумя джентльменами заканчивалось. Впрочем, нет, было у них и еще одно общее качество: в свое время оба с одинаковым восхищением относились к политике Адольфа Гитлера и национал-социалистической партии. На Ульятта больше всего подействовала экономическая эффективность немцев, Хэллидей же встал на путь прогерманских симпатий несколько иначе. Как и Освальд Мосли, лидер британских фашистов, Хэллидей учился когда-то в колледже Вайкхэм. Именно там он был очарован зажигательными речами Мосли и в дальнейшей жизни слепо копировал все политические маневры своего кумира.

Когда Освальд Мосли стал членом парламента от консервативной партии (ему тогда было всего двадцать два года), Хэллидей тоже сделался консерватором. Затем Мосли перешел в независимую партию, и политические взгляды Хэллидея сразу переменились. Без малейших колебаний последовал он за своим духовным вождем в лейбористскую партию и так же стремительно перешел впоследствии к фашизму. При этом надо сказать, что Мосли и не подозревал о существовании столь ревностного приверженца. После колледжа Хэллидей обожал своего кумира на расстоянии, не встречаясь с ним. Дело в том, что у предпринимателя совершенно не было времени на какую-либо конкретную политическую деятельность – он все время что-то производил: то дверные ручки, то сливные бачки, то еще что-нибудь. Но политические убеждения у него тем не менее были, и в них Хэллидей ориентировался только на Мосли. Формально он так и не вступил ни в одну политическую партию, да и спорить со знакомыми на политические темы у него тоже времени не было.

Именно у Мосли Хэллидей научился яростному антисемитизму. Инженер с восторгом читал газетные статьи, в которых описывалось, как британские фашисты устраивают демонстрации и погромы в лондонском Ист-Энде. Хэллидей взял себе за правило не иметь с евреями никаких дел, не принимать их на работу – об этом было известно всем вокруг. При этом надо отметить, что вообще-то Хэллидей считался человеком порядочным и даже образованным. К своим служащим он относился хорошо, но за антисемитизм был подвергнут критике со стороны профсоюза.

Как-то раз его навестил немецкий путешественник, тоже предприниматель. Состоялась беседа, в результате которой политические взгляды Хэллидея приняли некое вполне конкретное направление. В скором времени Хэллидей начал отправлять одному из своих новых знакомых, живших в Лондоне, списки евреев, занимавших в Лестере сколько-нибудь заметное положение. Всех этих людей Хэллидей знал лично, некоторые ему даже нравились, но принцип есть принцип, и списки все время пополнялись. Хэллидей выглядел человеком воспитанным, с приятной наружностью, но с психикой у него, очевидно, не все было в порядке. В тридцать восьмом, году, на одном дипломатическом банкете в Лондоне, светловолосый фригидного вида дипломат сказал ему достопамятные слова:

– Подождите, вот доберемся до Англии, и вы увидите, как мы поступим с этой публикой. Наступит ваш час, не беспокойтесь.

Хэллидей молился, чтобы этот час наступил.

Дальнейшее развитие событий известно. Долгожданный час так и не наступил, а по законам военного времени Хэллидею пришлось брать на работу всех, кого присылало бюро по трудоустройству, в том числе и – о ужас! – евреев, сбежавших от Гитлера. Если бы не определенная гибкость характера, Хэллидей не вынес бы такого кошмарного испытания, но он умел приспосабливаться. Его душевное устройство было как бы двуединым: когда одна половина спала, вторая оживала и действовала. Антисемитизм для Хэллидея был источником личного, извращенного удовольствия, но когда дело касалось чертежей, металлообработки, составления производственных планов, все личное отходило на задний план, забывалось. Все военные годы Хэллидей работал на износ, вечером валился в постель совершенно вымотанным. Антисемитизм переместился куда-то в глубины сознания, и там болезнетворный процесс продолжался, и у Хэллидея не осталось времени для увлечений, он стал необычайно занятым человеком. Иногда, перед тем как уснуть, Хэллидей твердо обещал себе, что как-нибудь непременно выделит время и поразмышляет всласть о расправе над ненавистными евреями, но минуту спустя предприниматель уже крепко спал.

Следует признать, что, за исключением одного-единственного комплекса, Гарри Хэллидей был человеком вполне порядочным, даже идеалистом – иначе он не интересовался бы политикой. У Хэллидея была репутация человека щедрого, жертвовавшего немалые суммы на благотворительность. Он был членом правления двух лестерских школ, состоял общественным попечителем дома для престарелых, давал деньги бойскаутскому и герлскаутскому движению, Красному Кресту, обществу защиты животных и так далее. Особой гордостью Хэллидея была организация курсов повышения квалификации для рабочих. В конце тридцатых общее мнение о Хэллидее было таково: почти идеальный член общества – с одним маленьким недостатком: не берет на работу евреев.

Первый контакт Хэллидея с Конуэем состоялся точно так же, как у Кейта Ульятта: зазвонил телефон. Разница состояла в том, что добраться до владельца «Хэллидей инжиниринг» оказалось значительно сложнее. Хэллидей почти все время проводил в цехах. Когда он вернулся к себе в кабинет, ему сразу сообщили, что его вызванивает какой-то незнакомый мужчина. Девушки на коммутаторе фирмы работали четко и свое дело знали хорошо.

– Если позвонит снова, – сказал Хэллидей, – передайте ему, что я буду у себя в кабинете после семи часов в течение тридцати минут.

Его не удивило, что звонивший не назвался – такое происходило нередко. Служащие фирмы довольно часто звонили начальнику, сообщая о мелких кражах, провинностях своих непосредственных руководителей и так далее. Такие звонки обычно были анонимные. Хэллидей не одобрял трусливой осторожности, но внимательно выслушивал все сообщения, потому что хотел все знать о том, что происходит на его заводе.

Когда после семи зазвонил телефон, Хэллидей снял трубку, ожидая услышать что-нибудь о мелких финансовых махинациях в бухгалтерии.

– Хэллидей, – сказал он в трубку.

– Генри Хэллидей?

– Да, – удивился заводчик. Подчиненные обычно не называли его по имени.

– Нас кто-нибудь может слышать?

– Нет.

Девушки на коммутаторе отлично знали, что если осмелятся подслушивать разговор директора, то моментально вылетят с работы.

– В Германии существует список, куда включено и ваше имя, – сказал мужской голос.

– Ну и что? – рассеянно спросил Хэллидей, одновременно изучавший документацию по штамповочному станку. Он как раз работал над проектом, который мог позволить сократить себестоимость процесса штамповки минимум на треть.

– Слушайте меня внимательно! – рявкнул мужчина, и Хэллидей захлопал глазами. Он не привык, чтобы с ним разговаривали в таком тоне.

– Я слушаю. Какой еще список?

– В свое время вы заверили представителей третьего рейха, что в случае немецкого вторжения будете оказывать оккупационным властям всяческое содействие. Не отходите от телефона. Я перезвоню через несколько минут.

Хэллидей сразу понял, в чем тут дело, – шантаж. Он сидел и терпеливо ждал, пока мужчина позвонит снова. Как и проблема со штамповочным станком, перед ним возникла чисто интеллектуальная задача. Хэллидей думал о ней отрешенно, безо всяких эмоций. Главный вопрос – сколько денег хочет шантажист. Конечно, самому Хэллидею есть что терять: свобода, репутация, а если правительство решит устроить примерный суд, то можно и жизни лишиться. Хотя последний вариант маловероятен – война уже кончается. Еще важнее выяснить, что именно известно звонившему. Второй вопрос – о какой сумме идет речь.

Телефон зазвонил через двадцать минут. Голос сказал:

– Вы знаете, о чем речь.

– Я категорически отрицаю...

– Бесполезно, мистер Хэллидей. У меня в руках подлинные документы.

Хэллидей мысленно кивнул себе. По крайней мере хоть что-то выяснил.

– Какие именно документы?

– Списки, составленные Эрнстом Вильгельмом Боле.

– Списки? Мне кажется, перед этим вы употребили это слово в единственном числе.

– Значит, у меня хромает английский. Двадцать тысяч фунтов.

– Я не понимаю! – запротестовал Хэллидей.

– Ждите десять минут. Позвоню снова. Используйте это время, чтобы понять, о чем я вам толкую.

Разговор прервался. Хэллидей откинулся на спинку стула и забарабанил пальцами по столу, размышляя о звонившем и его требовании. Можно было, конечно, связаться с полицией, сказать, что ему звонит какой-то сумасшедший с угрозами. Возможно, полиция не поверит словам шантажиста. В конце концов, чем может располагать этот человек? Вряд ли в Англии в разгар войны может оказаться список, подписанный Вильгельмом Боле. Скорее всего, речь идет просто о машинописных листках, которые истинным документом не являются. Предприимчивый мошенник, проведя некоторую разведывательную работу, запросто может сфальсифицировать такие бумажки.

Чем больше Хэллидей об этом думал, тем вероятнее ему казалась эта версия. Он попытался представить себя на месте человека, который решил разбогатеть за счет шантажа. Самое выгодное дело – обвинение в государственной измене. Это ясно. Теперь Боле. Об этом немецком дипломате в конце тридцатых писали все газеты. Боле родился в Англии, много лет прожил в Лондоне, неоднократно встречался с Черчиллем. Может быть, шантажист вздумает обвинять и самого премьер-министра? Теперь возникает вопрос, почему выбран именно Гарри Хэллидей. Ответ простой: о нем в свое время тоже немало писали местные газеты. «Ивнинг мейл» и «Лестер меркьюри» неоднократно обрушивались на компанию «Хэллидей инжиниринг» за антисемитизм. Чем больше Хэллидей размышлял на эту тему, тем более вероятным ему казалось, что шантажист – кто-нибудь из местных жителей, обладающий хорошей памятью и изрядной предприимчивостью. В этом случае следовало позвонить в полицию. Полиция перехватит звонок, арестует звонившего – или сразу, или на месте будущей встречи в момент передачи денег.

Хэллидей уже наполовину убедил себя в этой оптимистичной гипотезе и даже поднес руку к телефонной трубке, но тут ему пришло в голову иное соображение: в случае, если гипотеза не верна, последствия могут быть катастрофическими. Математический ум заводчика быстро рассчитал соотношение вероятности; вывод был такой: в случае, если речь идет не о блефе и таинственный шантажист не является местным жителем, то у него в руках подлинные, чрезвычайно опасные документы. Вопрос в том, сумеет ли шантажист доказать их подлинность.

Да ему и не придется ее доказывать, черт побери! Ведь Хэллидей и сам знал, что все это – истинная правда.

Вновь зазвонил телефон.

– Хэллидей слушает.

– Думаю, вы наконец поняли.

– Да.

– Двадцать тысяч. Банкнотами не больше пяти фунтов. Не новыми.

– Эту сумму собрать не просто.

– Даю вам время до завтрашнего полудня.

– Невозможно! – воскликнул Хэллидей.

Если бы ему дали побольше времени, он обязательно нашел бы решение задачи. Но до завтрашнего дня это вряд ли получится.

– Я не успею!

– Придется.

Кажется, в голосе мужчины послышались неуверенные нотки. Стой на своем, сказал себе Хэллидей и решительно заявил:

– У меня на счете нет таких денег.

– В этом случае доказательства будут отправлены в министерство внутренних дел. Завтра же. Надеюсь, вы это поняли. До свидания.

– Подождите! – взмолился Хэллидей, сам себя ненавидя за слабость.

– Да?

– Я постараюсь что-нибудь сделать.

– Вам позвонят утром. Звонивший представится как майор Миллз. Будьте готовы получить инструкции.

Разговор прервался.

* * *

Хэллидей решил не идти домой. В соседней комнате на время войны он устроил себе что-то вроде временной спальни, где нередко проводил ночи. Если существовал способ выбраться из капкана, инженер намеревался его найти, а для этого лучше всего подходили привычные рабочие условия. В кабинете имелось все, что нужно для работы ума: доска, блокноты, карандаши, линейки. Весь обычный антураж.

Начинать надо было с главного – с решения. Без риска обойтись не удастся – подобные проблемы всегда рискованны. Значит, задача – минимизировать риск.

Хэллидей пытался рассуждать логически. Для шантажиста главная задача – заполучить деньги и при этом не попасться. Представим человека, хорошо знакомого с городом и его окрестностями. Где он назначит место встречи? Возможно также, что этот человек вовсе не знает города.

* * *

Хэллидей соврал, что у него нет денег. Он относился к тому разряду предпринимателей, которые верят только в наличные и держат на работе, в служебном сейфе, крупные суммы. У Хэллидея тоже был такой сейф – несгораемый, надежно упрятанный в потайной нише пола. Военные обстоятельства лишь подтвердили веру Хэллидея в наличные: выигрывал тот бизнесмен, кто расплачивался за товары и услуги сразу и живыми деньгами. Конечно, двадцать тысяч фунтов стерлингов – сумма очень значительная, но для компании и лично для Хэллидея урон будет не так уж велик. Итак, с добыванием денег проблемы не было.

* * *

Утром телефон зазвонил в половине десятого.

– Майор Миллз. Вы раздобыли деньги?

– Нет.

– Я что, должен повторять? Ровно в полдень документы будут отправлены куда следует.

– Я не раздобыл деньги потому, что в этом не было необходимости. Они у меня под рукой.

В трубке помолчали, потом мужчина сказал:

– Немедленно отправляйтесь на вокзал. Ждите в телефоне-автомате возле кассы. Я позвоню вам туда и передам дополнительные инструкции. У вас есть несколько минут.

Хэллидей надел плащ, сунул под мышку картонную коробку из-под обуви с деньгами. Трясясь в автобусе, он положил коробку на сиденье рядом с собой и не спускал с нее глаз. Всю ночь Хэллидей разрабатывал различные хитроумные планы передачи денег, но вариант с железнодорожным вокзалом предусмотрен не был. Дальнейшее можно было легко предугадать. Поезд будет уносить его прочь, а шантажист подберет деньги – и был таков. Ничего не скажешь, ловко придумано!

Хэллидей вошел в указанный телефон-автомат, думая, что сейчас за ним наверняка наблюдают. Из автомата не было видно табло с расписанием отбывающих поездов. Телефон зазвонил через две минуты.

– Хэллидей слушает.

– Через две с половиной минуты отбывает поезд на Лагборо. Времени на покупку билета у вас уже нет. Отправляйтесь на перрон, возьмите талон для встречающих. Сядете возле окна слева. У железнодорожной насыпи будет стоять человек с чемоданчиком, в зеленой шляпе. Бросите ему деньги. Все понятно? Повторите инструкцию.

– Окно слева. Чемоданчик, зеленая шляпа.

– Если все пройдет благополучно, мистер Хэллидей, вы никогда больше обо мне не услышите.

Разговор был окончен. Хэллидей вышел из автомата, лихорадочно обдумывая ситуацию. Он взял талончик, вышел на платформу. Итак, мужчина сказал: «Вы никогда обо мне не услышите». Обо мне, а не о нас. Единственное число. Очевидно, это одиночка. Все-таки кто-то из местных – человек с хорошей памятью и оригинальным складом ума?

Поезд отошел от перрона вовремя, и у Хэллидея не было времени как следует все обдумать, а заводчик был не из тех людей, кто начинает действовать, не разработав детального плана. Но жажда деятельности его буквально обуревала. Он ужасно злился на себя, что попусту потратил длинную ночь, представляя себе свертки, оставленные где-нибудь на прилавке магазина, на столике, на скамейке и так далее. Движущийся поезд – что может быть проще!

Хэллидей стал у левого окна, держа в руках коробку из-под обуви. Где же человек в зеленой шляпе?

* * *

Конуэй ждал примерно в четверти мили по ходу поезда. Его задача была проста: подобрать деньги, перелезть через изгородь и скрыться в лабиринте переулков. Паровоз выехал со станции – в небо потянулись темные клубы дыма. Еще минута-другая, и деньги будут в кармане...

Но почему поезд двигается так медленно? Конуэй огляделся по сторонам, думая, что, возможно, где-то горит красный сигнал семафора. Поезд ехал, не набирая скорость. Возможно, я паникую зря, подумал Конуэй. Очевидно, поезда всегда выезжают с вокзала на самом медленном ходу. Послышалось пыхтение локомотива, и ирландец уставился на паровоз, словно загипнотизированный. Двадцать тысяч фунтов!

Кажется, поезд начал двигаться быстрее. Или нет? Конуэй присмотрелся к окнам. Разумеется, ничего видно не было – пока Хэллидей не высунется из окна, заметить его будет невозможно... Вот он! Репортер увидел голову, потом плечо – из окна высунулся мужчина. Ну же, давай! Хотелось как можно быстрее закончить операцию.

Черт! Поезд снова замедлил ход! Конуэй испытал приступ страха. Может быть, сбежать? Он никак не мог решиться. Наверное, разумнее скрыться. В списке так много других имен. Будет глупо, если он попадется в самом начале работы.

С другой стороны, в вагоне двадцать тысяч. И поезд не остановился, он все еще едет. Потерпеть какую-нибудь минуту, и получишь целую уйму денег. Конуэй стоял, весь трясясь, раздираемый двумя противоречивыми чувствами – жадностью и страхом.

Паровоз еле полз.

Было непонятно, собирается ли он остановиться или вот-вот наберет скорость. Конуэй не хотел показывать свое лицо, но в то же время сгорал от нетерпения. Он поднял глаза и встретился взглядом с Хэллидеем. Инженер держал в руках коробку, готовый ее бросить.

Репортер изобразил всем своим видом самоуверенность и кивнул. Сердце у него чуть не выскакивало из груди, по всему телу выступил пот.

– Бросайте! – заорал он, и коробка полетела к его ногам.

Конуэй поднял ее и пустился наутек. В следующую секунду поезд, заскрежетав тормозами, остановился. Репортер оглянулся на бегу и чуть не бухнулся в обморок. Оказывается, Хэллидей спрыгнул на железнодорожную насыпь. Дверь вагона была открыта, и заводчик со всех ног бежал за шантажистом. Конуэй хотел перепрыгнуть через изгородь, но не успел – Хэллидей схватил его за плечи и развернул лицом к себе.

Инженер был высоким и крепким. Конуэй перепугался до смерти.

– Кто ты такой?

Конуэй взглянул в свирепые глаза, все его чувства обострились, подстегнутые страхом. Что за дурацкий вопрос?

– Я тот, кто отправит тебя на виселицу, если ты немедленно не уберешься. – Конуэй попытался высвободиться, но ничего не вышло.

– Ты работаешь в одиночку! – рявкнул Хэллидей.

Тут Конуэй почему-то вспомнил о сестре Доннели и о ее антианглийских речах. Нарочно усилив ирландский акцент, он сказал:

– У нас в Ирландской республиканской армии в одиночку никто не работает.

– Я тебе не верю!

– Придется поверить.

Сильные руки по-прежнему держали Конуэя за плечи, глаза смотрели с угрозой, но репортер понял, что одержал победу.

– Немедленно уносите ноги, мистер Хэллидей. Иначе болтаться вам в петле.

Из поезда кто-то крикнул:

– Вам нужна помощь, сэр?

Из двери вагона высовывался охранник.

Конуэй вновь попытался высвободиться, и на этот раз железная хватка разжалась.

– Скажите ему, что вам помощь не нужна, – прошипел репортер.

Хэллидей впился в него долгим взглядом, сгорая от желания прикончить негодяя на месте, но он знал, что ничего не может сделать. Отчаянно взмахнув рукой, заводчик обернулся и полез вверх по насыпи обратно к поезду.

Конуэй чуть не разрыдался от облегчения. Он перелез через изгородь и пошел прочь. Немногочисленные прохожие посмотрели на него с любопытством, но уже через несколько секунд ирландец затерялся в толпе. В чемоданчике у него лежали двадцать тысяч фунтов, и все же он не чувствовал себя довольным. Слишком близко оказался он к краю пропасти. Хэллидей чуть не убил его. Опасность прошла совсем близко. Конуэй сел на первый попавшийся автобус, добрался до центра, зашел к себе в комнату и проверил деньги. Все было правильно. Вид купюр вернул ирландца в хорошее расположение духа. Воспоминание о пережитом страхе еще не исчезло, но чувство удовлетворения заглушило его.

Чемоданчик Конуэй оставил в камере хранения на железнодорожной станции, а потом отправился в Ковентри, находившийся в двадцати трех милях от Лестера. У ирландца было интуитивное чувство, что главная опасность осталась позади. Он даже не представлял себе, до какой степени заблуждается.

 

Глава 8

Можно сказать, что Конуэю не повезло. Да и план его на сей раз был подготовлен неважно. Нужно учитывать и то, что война произвела слишком много изменений. Слагаемые успешной операции – быстрое передвижение, детальная разработанность плана, точность информации и безукоризненное осуществление – эту азбуку Конуэю еще предстояло изучить. Он недостаточно серьезно отнесся к стадии проверки информации, чересчур оптимистично оценил свои шансы; кроме того, ирландец впал в грех излишней самоуверенности. После того как Хэллидей уже держал его в своих железных лапах, а потом сдался и выпустил, Конуэй решил, что ему нечего опасаться своих жертв. Ульятт расплатился совершенно безропотно, Хэллидей бушевал, но сделать ничего не смог. Это означало, что список Раша – настоящий, высококачественный товар. Какое чудесное оружие!

Конуэй решил, что пора взять на крючок рыбу покрупнее. Хэллидей уже был значительно жирнее Ульятта. А впереди ожидали еще более аппетитные цели. По-хорошему, Конуэю следовало бы отправиться в Лондон, посетить Биржу, где хранятся сведения о всех английских компаниях, потолковать с людьми, имеющими отношение к электротехнической промышленности – на худой конец хотя бы встретиться с кем-нибудь из сотрудников местной газеты. Но репортер решил не тратить время, а прямиком направился в Ковентри. Он счел, что для предварительной проверки будет вполне достаточно справочника предпринимателей и энциклопедии «Кто есть кто». В этой энциклопедии Хэллидей присутствовал, а Ульятт нет – слишком мелкая сошка. Еще Конуэй мог рассчитывать на ежегодник Королевского автомобильного клуба, телефонный справочник и, разумеется, железнодорожное расписание. За исключением железнодорожного расписания все эти высоконадежные книги в данном случае были недостаточно надежны. У них имелся один существенный недостаток – имеющиеся в них сведения запросто могли оказаться на год устаревшими.

Новая мишень, выбранная Конуэем, называлась Стэнли Джексон, президент и исполнительный директор компании «Джексон электрике». Это была электротехническая фирма среднего размера, специализировавшаяся на электронном оборудовании. Компании принадлежали два завода, выпускавшие высокотехнологичное военное оборудование – например, радары, подслушивающие устройства и так далее.

Вполне вероятно, что Конуэю при всем желании не удалось бы раздобыть подробную информацию о «Джексон электрикс». К сорок пятому году служащие подобных предприятий хорошо усвоили правило, что болтун – находка для шпиона. Мало желающих находилось поболтать с незнакомцем о своей работе, если та имела отношение к засекреченным отраслям промышленности.

Было уже почти одиннадцать часов вечера. Дорога из Лондона заняла много времени, машина еле тащилась по шоссе. К тому же Колвину пришлось сделать остановку в Бирмингеме, чтобы захватить местного инспектора отдела контрразведки – этот человек должен был хорошо знать здешние условия.

Машина въехала в разрушенный Ковентри. Двигаться стало еще сложнее – повсюду завалы, знаки объезда. Очень скоро Колвин заблудился. В это позднее время трудно было что-либо разглядеть. Людей на улице почти не было – одни работали в ночную смену, другие уже улеглись спать. В конце концов удалось разыскать какого-то пьянчугу, засидевшегося допоздна в пабе.

Он уставился на старшего инспектора Кларка нетрезвыми глазами и с важным видом сказал:

– Это военная компания. Ничего вам не скажу. Военная тайна.

Инспектор сел обратно в машину и сердито буркнул:

– Неужто я похож на немецкого парашютиста?

– Надо будет найти телефонную будку, – сказал Колвин.

Но дело решилось проще. Впереди затормозил полицейский автомобиль. Колвин тоже остановился и подошел к машине. В кабине вспыхнул огонек, затлела красная точка сигареты.

– Я ищу завод компании «Джексон электрике», – сказал Колвин.

– Неужели? – оживился полицейский и вылез из машины. – А кто вы такой, сэр? У вас есть документы?

– Я смотрю, у вас тут живет народ серьезный, – вздохнул Колвин и достал удостоверение. – Покажите мне, где находится завод.

Полисмен взглянул в удостоверение и вытянулся:

– Слушаю, сэр. Поезжайте за мной.

– Что это за шишка? – спросил напарник полицейского.

– Большой человек.

– Откуда?

– Из министерства обороны.

– Ну и рожа у него. Не хотел бы я с таким иметь дело.

– Это точно, – согласился первый полицейский. – С другой стороны, у тебя тоже физиономия не сахарная.

Полицейский автомобиль остановился у заводских ворот. Колвин поблагодарил полисменов и направился в проходную. Охранник встретил его весьма сурово.

– Нас ждут, – нетерпеливо сказал Колвин. – Моя фамилия Колвин.

– Да-да, мистер Джексон ждет вас. Оставьте машину вон там, сэр. Кто-нибудь потом перегонит ее на стоянку.

* * *

Джексон оказался тощим мужчиной с запавшими глазами. Худая шея торчала из слишком просторного воротника накрахмаленной белоснежной рубашки. Директор не поднялся навстречу гостям, а просто сказал:

– Вы быстро добрались. Хотите кофе?

– Может быть, попозже. Но все равно спасибо, – сказал Колвин.

– Как хотите.

Джексон разглядывал посетителей с явным любопытством.

Колвин привык к подобным взглядам и никак на них не реагировал.

– Расскажите нам все с самого начала.

– Вы работаете в одном отделе?

Колвин взглянул на Кларка.

– Не совсем. А что?

– Ничего. Просто, судя по всему, я вызвал немалый переполох. Не думал, что ко мне пожалуют гости из самого Лондона. Колвин посмотрел на свои ногти, достал блокнот и спросил:

– Не могли бы вы начать с самого начала?

Джексон улыбнулся, открыл ящик стола и достал оттуда небольшую коробочку.

– Это проволочный магнитофон, одно из наших изделий. Можете воспользоваться им – он гораздо удобнее, чем блокнот.

– Спасибо, но я предпочитаю записывать. Для начала назовите мне ваше полное имя.

– Естественно. Стэнли Фрейзер Джексон. Тридцать шесть лет, женат, двое детей. Живу в собственном доме на Кениволт-роуд.

– Спасибо. Мне сообщили, что вам сегодня вечером позвонил неизвестный.

– Это было в начале шестого. Не знаю, можно ли назвать это время вечером.

– Продолжайте, сэр, – попросил Колвин. Для директора процветающей компании Джексон был слишком мягок и нетороплив.

– Это был мужской голос. Спросил, я ли Стэнли Джексон. Я ответил утвердительно. Тогда мужчина сказал, что мое имя внесено в какой-то список, составленный в Берлине.

– Он объяснил, что это за список?

– Нет.

– А вы спросили?

– Разумеется. Он сказал, что я сам должен это знать. Потом добавил, что, если этот список попадет в руки властей, у меня будут очень серьезные неприятности. Потребовал двадцать пять тысяч фунтов.

– Большие деньги, – заметил Колвин и взглянул на Кларка, сидевшего совершенно неподвижно.

– Вы спросили его, что получите взамен?

– Спросил. Он ответил: спокойную жизнь, – слегка улыбнулся Джексон.

– Что было потом?

– Он сказал, что позвонит утром и передаст инструкции относительно денег. Очевидно, имеется в виду порядок их передачи.

– На этом разговор закончился?

– Да. Хотя нет, не совсем. Я сказал, что, по моему мнению, он слишком оптимистично смотрит на вещи.

– А он?

– Разозлился. Если мне не изменяет память, он сказал буквально следующее: «Вы мне выложите всю сумму до последнего пенни. Иначе список отправится в министерство обороны».

– Именно так и сказал?

– Да, вы правы, – извиняющимся тоном произнес Джексон. – Конечно, мне следовало включить магнитофон.

– Не важно, – сказал Колвин. – Просто не помешало бы, если бы у нас была запись его голоса.

– Я сожалею.

Колвин почесал подбородок:

– Что все это значит? С чего он решил вам угрожать?

– Понятия не имею.

– Вы действительно можете оказаться в каком-то списке, составленном в Берлине?

– Вряд ли. Разве что как директор компании, ведь мы производим радарные установки для противовоздушной обороны. Может быть, немцы хотят устроить на моих заводах диверсию?

– Или лично против вас.

– Меня они уже и так вывели из строя, мистер Колвин. – Джексон внезапно отодвинулся от стола, взял в руку стальную линейку и стукнул себя сначала по одной ноге, потом по другой. Раздался металлический звук.

– Итальянский фронт, – пояснил он.

Колвин смутился.

– Значит, о берлинском списке вам ничего не известно?

– Понятия не имею. Может быть, они составляют списки инвалидов войны, лишившихся обеих ног?

– Почему вы нам позвонили?

– Я решил, что нужно сообщить об этом звонке куда следует.

– Почему не в полицию?

Джексон на секунду прикрыл глаза.

– Ну, понимаете, у меня есть один знакомый в контрразведке...

– Его имя, сэр, – чисто автоматически встрепенулся Колвин.

– Да бросьте вы, знаете вы его имя. Ведь это он связал вас со мной. Мистер Тауэрс.

– Откуда вы его знаете?

– Моя компания производит засекреченную продукцию. Мне приходится иметь дело с сотрудниками службы безопасности.

– И у вас нет никаких догадок по поводу пресловутого списка?

– Мужчина больше ничего мне не сказал.

– А сами-то вы что думаете?

– Вообще-то у меня есть одна гипотеза, – осторожно сказал Джексон. – Возможно, я излишне подозрителен... – Он говорил тихим, мягким голосом, но Колвин заметил, что пальцы директора изо всей силы сжимают стальную линейку. – Эту компанию основал мой дядя, брат моего отца. Его тоже, как и меня, звали Стэнли Джексон.

– Где он теперь?

– Умер пятнадцать месяцев назад, – устало вздохнул Джексон.

– Он симпатизировал немцам?

– Можно сказать и так. Дядя учился в Берлинском университете. Еще в конце прошлого века. У него много немецких друзей, он поддерживал с ними отношения все эти годы. В тридцатые дядя буквально обожал Гитлера, но вообще-то он был человек порядочный. Предателями такие не становятся.

– Это ваше предположение?

– Я абсолютно в этом уверен. Но хорошо могу себе представить, почему дядю могли включить в какой-нибудь берлинский список.

Колвин задумался. Скорее всего гипотеза Джексона справедлива.

– Нет ли у вас здесь какого-нибудь помещения, где мы могли бы спокойно все обсудить?

– Я предоставлю вам спальню для дежурных, – сказал Джексон. – Раньше там был офис, а теперь комната для отдыха.

* * *

На следующее утро Колвин и Кларк встали ни свет ни заря. В девять пятнадцать, когда они вошли в кабинет Стэнли Джексона, предварительная подготовка была закончена. Колвин связался с Лондоном и договорился с почтовым ведомством о прослушивании телефонных разговоров. Кларк побывал в местной полиции, и в его распоряжение предоставили несколько машин. Полиция пообещала, что продублирует прослушивание телефона.

Джексон уже ждал их.

– Что я должен сделать? – сразу спросил он.

– Мы полагаем, что он будет звонить из телефона-автомата, – сказал Колвин. – Наша главная задача – выяснить, из какого именно. Все телефонные операторы города предупреждены о том, чтобы о звонке немедленно сообщили в полицию. Это отработанная процедура, действует она достаточно эффективно. Кроме того, мы поддерживаем прямую связь с полицией. Если повезет, полицейский автомобиль окажется возле телефонной будки через две минуты.

– А если он будет звонить не из автомата?

– Не имеет значения. На коммутаторе все равно сообщат в полицию. Просто на задержание понадобится чуть больше времени, вот и все. Когда человек позвонит, вы должны сказать ему следующее, сэр.

Закончив инструктаж, Колвин взглянул на часы.

– Через минуту должен быть пробный звонок. Чтобы проверить систему.

Пробный звонок подтвердил, что система функционирует нормально.

– Что, просто сидим и ждем? – спросил Джексон. – Или я могу заниматься своей обычной работой?

Телефон у него на столе звонил не переставая. Это были обычные деловые звонки. Позвонил начальник цеха, сказал, что заболел гриппом и не придет на работу. Потом сообщили о поломке в механическом; позвонил мастер с конвейера и сказал, что не работает вентилятор.

Колвин и Кларк сидели рядом, слушая все эти разговоры, – к телефону был подсоединен динамик. Колвин подумал, что Джексон, невзирая на всю свою мягкость, – человек решительный и энергичный.

В промежутке между звонками Колвин спросил:

– В какой команде вы служили, мистер Джексон?

– В команде? Судя по этому словечку, вам приходилось работать с американцами, – усмехнулся Джексон.

– Вы правы. Они называют все немного по-другому.

– Я служил в морской пехоте, – ответил Джексон. – Мне не нравится слово «команда». Гораздо лучше звучит слово «подразделение». Американское оборудование мне нравится куда больше, чем американские словечки. Кстати говоря, любопытно, что...

Тут снова зазвонил телефон.

– Алло.

– Мистер Стэнли Джексон?

– Да.

– Нас могут подслушать?

Джексон взглянул на Колвина и Кларка.

– Нет.

– Я уже называл вам сумму. Двадцать пять тысяч фунтов.

– Я не могу собрать деньги, – сказал Джексон.

На соседнем телефонном аппарате вспыхнула красная лампочка. Колвин снял трубку, прикрыл ее ладонью и кивнул Джексону, чтобы тот тянул время.

– В этом случае компрометирующие вас документы...

– Я имею в виду, что не могу собрать эти деньги в такой короткий срок, – быстро сказал Джексон. – У меня уже есть пять тысяч, а остальные двадцать я сумею достать, но не сразу.

– Сколько времени вам нужно?

Колвин написал что-то на листке бумаги.

– Завтра. Сегодня не получится.

Звонивший заколебался. Все трое чувствовали, что он нервничает.

– Когда завтра?

– Точно не знаю. Я послал заявку на деньги в Лондон. Пока заявка не будет подтверждена, банк не выдаст мне сумму.

– Почему?

Колвин поднял вверх большой палец. Полицейский автомобиль уже мчался к телефонной будке.

– Мы немного перерасходовали свой бюджет. Нехватка наличного капитала.

– Я перезвоню.

Связь разъединилась.

– Черт! – выругался Колвин. – Еще полминуты – и мы бы его зацапали. – Он приложил к уху трубку и сказал: – Судя по всему, звонили с Лестер-роуд.

– Не с Лестер-роуд, а с Лестер-роу, – мягко поправил его Джексон.

– К сожалению, в полицейском автомобиле нет рации, – вздохнул Колвин. – Надо побыстрее оснастить полицию необходимым снаряжением. – Он, разочарованно поморщившись, положил трубку. – Придется ждать, пока этот тип позвонит снова. Мистер Джексон, когда это случится, вам нужно найти способ заставить его вести разговор как можно дольше.

– Я постараюсь.

– Я знаю. Но нам нужно поработать над этим вместе... Представим себе, что нам нужно разыграть небольшую пьеску. Прежде всего хотелось бы выяснить, известно ли ему о ваших ногах.

– Точнее говоря, об отсутствии, – с горечью произнес Джексон и тут же извинился: – Простите. Мне все кажется, что я к этому привыкну, но...

– Понимаю, – кивнул Колвин.

На телефоне опять замигала красная лампочка. Колвин схватил трубку.

– Да? Правда? Вот молодцы! Обязательно. В штаб, куда же еще.

Он положил трубку и улыбнулся.

– Ну что? – спросил Кларк.

– В телефоне-автомате, разумеется, уже никого не было. Но в Ковентри полицейские, судя по всему, неплохо соображают.

Они увидели по дороге мужчину, который шел, оглядываясь через плечо. На всякий случай решили его взять.

– Ну и?

– Он ирландец.

– В Ковентри полно ирландцев, – пожал плечами Джексон.

Колвин взглянул на часы.

– Если это наш человек, прекрасно. Если полиция ошиблась, мистеру Джексону позвонят вновь. Действовать будем следующим образом. Вы, Кларк, останетесь с мистером Джексоном. Попробуйте разработать вместе сценарий. Я же отправляюсь в городской штаб полиции и поболтаю с задержанным.

* * *

Конуэй сидел в комнате для допроса. Это был маленький кабинетик, темный, унылый, стены выкрашены в зеленый цвет – одним словом, типичное полицейское помещение. В одних странах они светлее, в других темнее, в одних чище, в других грязнее, иной раз на полу бывают видны какие-то зловещего вида пятна. Но у помещений для допроса есть нечто общее. Во-первых, в них всегда или слишком холодно, или слишком жарко. Причина понятна – чтобы задержанный чувствовал себя неуютно. Во-вторых, минимум мебели: лишь стол со стулом для следователя и в противоположном углу (и то не всегда) – стул для допрашиваемого.

В комнате, где сидел Конуэй, работало центральное отопление, поэтому было слишком жарко. Однако не похоже было, что эту комнату слишком сильно отапливали по специальному расчету – скорее всего, во всех помещениях полицейского управления было одинаково жарко. Конуэй сидел перед столом, на котором красовалась пепельница с двумя окурками, оставшаяся после предыдущего допроса. За спиной репортера, у двери, застыл молчаливый констебль.

Конуэй был испуган, но не встревожен. Причины этого парадокса были вполне ему ясны: испугался он из-за неожиданного ареста; с другой стороны, невозможно было доказать, что он замешан в чем-то криминальном. Репортер ждал следователя с колотящимся сердцем, но мозг у него работал совершенно спокойно.

Колвин вошел почти бесшумно, уселся за стол и приказал полицейскому:

– Оставьте нас.

Конуэй сказал:

– Я ирландский гражданин. Я не совершил никакого преступления. Протестую против незаконного задержания.

– И вы наверняка требуете, чтобы вызвали представителя вашего посольства, да? – вежливо осведомился Колвин.

– Я надеюсь, что меня немедленно отпустят, – сказал Конуэй. – Во всяком случае, так поступил бы любой мало-мальски разумный человек. Надеюсь, что вы из таких. Если я ошибаюсь, то придется беспокоить посольство.

– Ясно. Очень рациональный подход. – Колвин сцепил пальцы и пристально посмотрел на Конуэя. – Мне кажется, у вас немалый опыт в подобных делах.

– Вы не первый полицейский, с кем мне приходится беседовать.

– Не сомневаюсь. – Колвин открыл паспорт задержанного и перелистал страницы. – Я вижу, вы много путешествуете. Где именно вам приходилось общаться с полицией?

– В разных местах.

– Вы и в Испании были? Насколько я слышал, там полиция работает основательно.

– Когда в стране гражданская война, полиция – не самое страшное, с чем приходится сталкиваться, – ответил Конуэй.

– Еще бы. Вы там были в качестве журналиста?

– Да.

– На стороне республиканцев?

– Нет.

– Значит, на стороне немцев? – заинтересовался Колвин. – Вы провели там достаточно много времени.

– Два года.

– Но это было еще до мировой войны. Были ли у вас там проблемы с полицией?

– Ничего серьезного. Время от времени меня вызывали для беседы. Полиция там приглядывает за гражданами нейтральных стран. Кстати говоря, я и теперь гражданин нейтральной страны.

– Знаю. Но наша страна находится в состоянии войны. А это много меняет. – Голос Колвина посуровел. – Иные законы, чрезвычайное положение и все такое.

– В Германии то же самое. Только еще строже, чем у вас.

– И жестче, чем у нас, – согласился Колвин.

Он ждал, пока ему доложат о результатах обследования телефонной будки. Может быть, Конуэй оставил там окурок, еще что-нибудь... Но это не будет доказательством. Даже отпечатки пальцев ничего не докажут.

– По-моему, вы похожи на шпиона, – сказал он и с удовлетворением отметил, что Конуэй судорожно сглотнул – кадык у него дернулся вверх и вниз.

– Полицейским всегда кажется, что журналисты – шпионы, – парировал ирландец.

– А вы шпион или нет?

– Не говорите глупостей. Я корреспондент, работаю репортером уже много лет. Уверяю вас, что многие крупные газеты заинтересуются моим арестом.

– Вы имеете в виду ирландские националистические газеты вроде «Айриш индепендент»?

– Я на них не работаю.

– Почему вы бежали по улице? От кого вы скрывались?

Все они работают одинаково, подумал Конуэй. Отвлекают внимание незначительными вопросами, потом атакуют в лоб.

– Знаете, человеческое существо может передвигаться двумя способами: ходьбой и бегом. Во втором случае передвижение происходит быстрее. Я тоже иногда бегаю.

– Просто бегаете, и все? Неожиданный импульс охватывает вас, и вы пускаетесь в бег?

– Да, представьте себе.

– Особенно если рядом появился полицейский автомобиль?

– До сих пор у меня не было такой реакции, – ответил Конуэй. – Но если полиция собирается вести себя со мной подобным образом и дальше, возможно, я возьму это себе за правило.

Он слишком уверенно держится, подумал Колвин. Возможно, это признак невиновности. Но опыт в беседе с полицейским и невиновность как-то плохо сочетаются между собой.

– Что вы делаете в Ковентри?

– Хотел написать статью об ирландцах, которые помогают англичанам выиграть войну.

– Почему именно Ковентри?

– Я был еще в Лестере и Брэдфорде.

– Понятно. Значит, ездили в Брэдфорд? – Колвин снова зашелестел страничками паспорта. – Посетили Британию, вернулись в Ирландию, приехали вновь. Зачем вы уезжали в Ирландию?

– Хотелось попить хорошего ирландского пивка, – ответил Конуэй.

– Вы гурман?

– Думаю, что да.

Дверь приоткрылась. Колвин поднялся и вышел. Снаружи стоял сержант. Он отрицательно покачал головой:

– В телефонной будке ничего, сэр. Ее утром, должно быть, мыли. Ни единого окурочка. Хотите, наши эксперты поработают там как следует?

– Не нужно.

Колвин вернулся в кабинет и снова сел напротив Конуэя.

– Так вы любите ирландское пиво?

– Я ведь ирландец.

– Далеко же вы за ним отправились.

– Еще раз повторяю, я ирландец.

– Как же вы за границей обходились без него столько лет?

Конуэй ухмыльнулся:

– Послушайте, совершенно очевидно, что я ни в чем не виноват. Почему бы вам не признать этот факт?

– Отвечайте на вопрос.

– Про пиво? Да, за границей я ужасно без него мучился. Весь покрывался сыпью. Поэтому я и уехал из Германии.

Колвин посмотрел на репортера жестким взглядом. Он никак не ожидал встретиться с таким тертым типом.

– Есть одна вещь, которая меня интригует.

Конуэй выжидательно молчал.

– Дело вот в чем. Все время я пытался разобраться в вашем характере. Нарочно обозвал вас лжецом, шпионом, дал понять, что не верю ни единому вашему слову. А вас, судя по всему, это совершенно не тревожит. Вы и не думаете обижаться.

– Понимаете, все полицейские одинаковы. Им хочется, чтобы ты вышел из себя. Все вы ведете себя примерно по одному сценарию. У нас с вами сейчас акт первый. Акт второй начнется, когда придет большой, сильный, грубый полицейский, который начнет мне угрожать.

– А акт третий?

– Вы превратитесь в моего друга и защитника. Будете оберегать меня от вашего грубого и нехорошего напарника.

В дверь постучали, и вошел Кларк.

– А вот и злой следователь, – усмехнулся Конуэй. Кларк тоже улыбнулся:

– Я вовсе не злой.

Наступила неловкая пауза. Потом Колвин сказал:

– Похоже, дело у нас не двигается.

– Это потому, что я совершенно невиновен, – заметил Конуэй.

– Если не считать телефонного звонка Стэнли Джексону, – тихо произнес Колвин.

Конуэй и глазом не моргнул.

– Я сказал, что вы звонили Стэнли Джексону, – громче повторил Колвин.

– Это кто такой?

– Человек. Живет в этом городе.

– Стэнли Джексон? – повторил Конуэй, задумчиво глядя в потолок, потом щелкнул пальцами. – А, вспомнил! Это игрок в крикет, верно? К тому же он еще член парламента. Я угадал?

– Вы посмотрите на этого умника, – с восхищением произнес Колвин, обращаясь к Кларку.

– Да, большой шутник, – согласился Кларк.

– Слишком большой. Приехал в нашу страну играть здесь в свои грязные игры. Задал нам массу работы, и все ему нипочем. Он у нас умник, невинен как овечка. Во всяком случае, так говорит он сам. Давайте от него избавляться.

– Прикажете выставить его из страны?

– И чем скорее, тем лучше.

– Позвольте, я суммирую сказанное, – заявил Конуэй. – Вы арестовали меня по ошибке, безо всяких на то оснований, а теперь из мелкой мстительности, не желая признать свое заблуждение, хотите на мне же и отыграться.

Снова наступила пауза. Потом Колвин сказал:

– Именно это я и сделаю.

Конуэй улыбнулся:

– Наплевать. Я все равно уезжаю.

– Когда?

– Завтра. Вот мой обратный билет. Хотите взглянуть? – Он сунул руку в карман.

– С огромным удовольствием, – сказал Колвин. – И позвольте уж заодно взглянуть на ваши записи.

– Какие записи? Вы имеете в виду черновик статьи?

– Именно.

– Я никогда не веду черновиков.

– А имена и адреса? Их вы запоминаете на память?

– В Брэдфорде я разговаривал с мистером Пэдди Мэрфи в кабачке «Колокольчики-бубенчики». В Лестере я разговаривал с мистером Шоном О'Коннелом в кафе «Колокол». Надо сказать, совсем неплохое заведение. В Ковентри я еще не успел ни с кем пообщаться.

– Кроме мистера Джексона, – вставил Кларк.

– А он что, ирландец?

Колвин вздохнул:

– Вам случалось общаться с людьми из гестапо?

– Пару раз видел.

– Как это, должно быть, чудесно, – мечтательно произнес Колвин, – когда у человека есть возможность потолковать с хитрым, ловким парнем вроде вас по-другому. Нет нужды сидеть и выслушивать его дурацкие шутки, берешь и с размаху вышибаешь ему все зубы.

– Представляю, как вам этого не хватает, – хмыкнул Конуэй.

Колвин жестом пригласил Кларка выйти в коридор. За дверью сказал:

– У нас никаких шансов.

– Да. И все же голос его выдает. Это тот же самый человек, который записан на магнитофон.

– Мы этого не сможем доказать. Придется его отпустить.

– Кроме того, Джексону больше не звонили.

– И не позвонят, раз Конуэй у нас. По-хорошему надо было бы сопроводить его прямо до корабля, но, пожалуй, мы не станем это делать.

– Почему?

– Я вам объясню почему. Мы отпустим этого человека и установим за ним слежку. Если он прямиком отправится на корабль, то Бог с ним. Если нет, там будет видно.

* * *

Когда Конуэй выходил из полицейского управления Ковентри, колени у него слегка дрожали. Он одержал победу, но далась она нелегко. Полиция не слишком на него наседала, и это показалось ирландцу подозрительным. Он плохо представлял себе, насколько изменилось британское общество за военные годы. Полиция должна была, обязана была измениться. Им следовало допросить его как следует, проверить каждое слово, повторять десять раз одни и те же вопросы, ловя его на несоответствиях и оговорках. Надо было измотать его допросами до тех пор, пока он окончательно не потерял бы способность спокойно рассуждать. Почему они этого не сделали? Во всяком случае, не потому, что были заняты другими делами. Иначе с ним не стали бы беседовать два больших полицейских начальника – а в том, что это были не простые следователи, Конуэй ничуть не сомневался. И тем не менее они его выпустили, лишь погрозив пальчиком и сказав: отправляйся восвояси, и чем скорее, тем лучше.

Конуэю в жизни не раз приходилось чувствовать за собой слежку. Он ожидал, что к нему приставят «хвоста» и на этот раз. К немалому своему изумлению, он обнаружил, что слежки вроде бы нет. Тем не менее, репортер решил соблюсти все меры предосторожности. Он сразу отправился на вокзал и купил билет до Хэйсхэма, откуда паром отправлялся в Белфаст. Вот еще один вопрос, который ему почему-то не задали в полиции: зачем тащиться в Ирландию через Хэйсхэм и Белфаст, когда можно плыть на пароходе прямиком в Дублин?

Конуэй зашел в вокзальный буфет, взял чашку чая и кекс. Кекс по вкусу напоминал кусок гипса. Репортер решил, что пора всесторонне оценить ситуацию. Итак, он занимался шантажом и был застукан практически на месте преступления. Полиция не смогла ничего доказать и выпустила его. Произошло это меньше чем через два часа после ареста. Он сказал следователю, что возвращается в Ирландию, и полиция заявила, что всячески поддерживает его в этом намерении. Несмотря на угрозы и обещания доставить его прямиком на борт парохода, полиция проявила доверчивость и разрешила ему двигаться своим ходом.

Конуэй допил чай и окончательно решил, что дело пахнет керосином. Полиция явно разработала какой-то план. Лучше всего будет действительно сесть на поезд, уехать в Хэйсхэм и первым же пароходом покинуть Англию. В Англии слишком опасно. В Ирландии куда веселее. К счастью, между двумя этими странами не существует соглашения о выдаче преступников.

Но было одно «но».

Конуэй стал думать про это самое «но». Взял еще одну чашку чая и пирог с вареньем, похожий на кекс, как братья-близнецы. Пока его челюсти сосредоточенно расправлялись с непропеченным тестом, репортер думал о Лестере. До этого города всего двадцать три мили, но он находится в противоположном направлении. Хэйсхэмский поезд увезет его в другую сторону. Как бы выбраться в Лестер и забрать свои деньги? Нельзя ли ускользнуть от слежки, если она все-таки есть?

Конуэй был человеком предприимчивым и все свои способности устремил на разрешение этой проблемы. Раз уж он находится на вокзале, уехать отсюда надо будет на поезде – иначе получится подозрительно. Но какой поезд выбрать – это уже дело другое.

* * *

– Мы его потеряли, – сказал Колвин полтора часа спустя. – Так и не ясно, сел он на поезд или нет – на перроне было слишком много народу. Когда поезд подошел, оттуда высыпала целая толпа, и Конуэй моментально растворился в ней. Сейчас он может быть где угодно.

– Можно проверить хэйсхэмский поезд, – сказал Кларк. – Если Конуэй все-таки сел в него, мы выясним, где он сошел.

Колвин покачал головой:

– Это обычный поезд местного значения. Он останавливается в каждой деревне. На перроне может не быть ни местного полицейского, ни даже дежурного. Но этот чертов тип действительно виновен. Теперь мы это знаем точно.

– Я не сомневался в этом ни секунды с тех пор, как впервые его увидел, – сказал Кларк.

* * *

Тем временем Конуэй трясся в автобусе, направлявшемся на запад от Ковентри, в сторону Бирмингема. Теперь он был почти на сто процентов уверен, что слежки больше нет. Если он ошибался, то здорово рисковал – поездка в бирмингемском автобусе должна была усилить подозрения полиции. В Ковентри на вокзале Конуэю необычайно повезло: когда подошел местный поезд, люди с него почему-то высыпали на платформу так густо, что затеряться в толпе оказалось проще простого. Конуэй не упустил предоставившуюся возможность.

В Бирмингеме репортер отправился в магазин «Все для дома». Если полиция потеряла след беглеца, прежде всего они станут разыскивать его в магазинах готовой одежды, куда первым делом отправляется всякий желающий изменить свою внешность. В магазине «Все для дома», где тоже есть отдел одежды, шансов встретиться с полицейскими меньше. Кроме одежды Конуэй купил лист плотной бумаги и бечевку, после чего сел на лестерский автобус.

В Лестере все было без проблем. Ирландец примерно с час поболтался по городу, окончательно убедился, что «хвоста» нет, потом нарочно подошел к полицейскому и спросил, который час. Полисмен был с ним вежлив и внимателен.

Конуэй забрал чемоданчик, зашел в кабинку общественной уборной, переложил деньги на лист бумаги и соорудил аккуратный сверток. Посылку он адресовал самому себе в газету «Белфаст ньюслеттер», на имя редактора отдела хроники (передать лично мистеру Конуэю). С этим редактором репортер был знаком. На всякий случай отправил туда же и письмо, рассудив, что оно придет раньше посылки. Объяснил редактору, что вскоре появится сам и заберет посылку, которая должна прибыть на его имя.

Теперь можно было продолжить путь в Ирландию. Больше поездок в Англию не будет, это было ясно. В Белфасте тоже возможны осложнения, напомнил себе Конуэй. Надо соблюдать всемерную осторожность, чтобы достичь Дублина в безопасности и не лишиться денег. Жаль, конечно, что не удалось выдоить Джексона, но ничего – они с Рашем заработали на двоих тридцать тысяч фунтов стерлингов!

Путешествие в северном направлении прошло без приключений. Конуэй думал о своей доле добычи. Никогда еще у него не было таких денег, а достались они совсем просто. Впереди комфортабельная, свободная, беззаботная жизнь, о которой он всегда мечтал. Конуэй радостно улыбался.

 

Глава 9

С терпением у Колвина дела обстояли плохо: он совсем не умел бездельничать. Если бы слежку вел он сам, ловко маскируясь в толпе, не спуская глаз с объекта, то чувствовал бы себя куда счастливее. Но этим занимались другие, и поэтому Колвин изнывал от скуки.

Конуэя взяли на заметку в Хэйсхэме, где ирландец садился на белфастский паром. Никакой заслуги полиции в этом не было – репортер открыто явился в порт и во время плавания вел себя совершенно естественно. У Колвина было достаточно времени, чтобы договориться с белфастской полицией о наружном наблюдении. Слежка продолжалась два с половиной дня и велась вполне профессионально. Ничего примечательного Конуэй за это время не делал: шесть раз сходил в кино, питался в скучнейших ресторанах английской кухни, провел две ночи в тихом пансионе.

– Спит допоздна, ходит в кино и больше ни черта не делает, – доложил Колвин своему непосредственному начальнику, комиссару Уиллсу.

– Чего-то ждет, – заметил Уиллс.

– Конечно. Но интересно – чего? Может быть, хочет по-тихому пересечь границу?

– Возможно, но вряд ли.

У комиссара Уиллса была репутация человека, обладавшего отлично развитым инстинктом. Уиллс стеснялся этой репутации и сам своим инстинктам не доверял. Однако, к собственному раздражению, неоднократно убеждался в том, что предчувствие обманывает его редко.

– Ну допустим, – согласился Колвин, – но граница все-таки меня беспокоит. Она расположена совсем рядом с Белфастом. Достаточно просто доехать на автобусе до стены, перемахнуть через нее – и поминай как звали. Нам его уже будет не достать.

– Законным образом, – поправил его Уиллс.

Колвин выругался.

– Я не понимаю, зачем он вообще поперся в Белфаст. Ему нечего делать в Северной Ирландии, мог бы отправиться на пароходе прямиком в Дублин, получилось бы быстрее и проще. Но нет, Конуэй зачем-то едет в Белфаст. Зачем?

– Попробуйте ответить на этот вопрос сами.

– Попробую. Белфаст находится хоть и в Ирландии, но на территории Великобритании. Если же Конуэй отправился бы в Дублин, то переехал бы из воюющей страны в нейтральную. Ну и что? Если он чист, почему бы ему не вернуться на родину прямиком?

– У него с собой что-нибудь есть? – спросил Уиллс.

– Нет.

– Значит, будет.

Томительное ожидание продолжалось – на этом настоял Уиллс. Это он решил – не забыв извиниться, потому что опять полагался на свой инстинкт, – что Конуэй может оказаться гораздо важнее, чем им поначалу показалось. Колвин придерживался мнения, что они имеют дело с хитрым, но мелким мошенником. Колвин обладал гораздо большим опытом общения с преступниками, чем комиссар, и был уверен, что профессиональное чутье никогда его не подводит. В частности, он полагал, что «берлинский список» – плод художественного воображения Конуэя. Репортер – просто лавкач, придумавший хитроумную идею. Шантажом вообще занимаются люди слабые. А это значит, что Конуэя нужно схватить за шиворот, как следует потрясти – и он расколется сам. Надо было самого начала придерживаться этой тактики.

Но окончательные решения принимал Уиллс, а он велел:

– Нет. Дайте ему побегать.

С Белфастом постоянно поддерживалась связь – с той самой минуты, когда Конуэй ступил на берег. Днем и ночью Колвин не отходил от телефонного аппарата. Что касается комиссара Уиллса, то его интересовали не столько передвижения Конуэя, сколько подробности его поведения. Он потребовал, чтобы белфастская полиция докладывала о том, как Конуэй выглядит. Волнуется ли он, проявляет ли нетерпение или нервозность? Белфастские детективы томились от безделья точно так же, как Колвин, и устроили себе целую забаву. Они докладывали, что Конуэй с тревогой посмотрел на часы; нервно закурил сигарету и так далее. После того как Колвин получил сообщение, что Конуэй передвигается по улице «нервной трусцой», он велел детективам завязывать с шутками. Кстати говоря, выяснилось, что «нервной трусцой» Конуэй бежал в общественный туалет.

На третий день подозреваемому, очевидно, наскучило слоняться по кинотеатрам.

– Куда-то идет с озабоченным видом, – доложил голос в трубке с явным белфастским акцентом.

– Я уже приказывал воздержаться от определений и комментариев, – прошипел Колвин. – Ясно, куда он движется?

– Пока нет.

Колвин нажал кнопку селектора.

– Сэр, объект покинул отель и куда-то идет. Судя по всему, с озабоченным видом. Наверное, опаздывает в кино на «Унесенных ветром».

– Подключите меня к линии, пожалуйста, я хочу послушать, – попросил Уиллс.

Колвин держал телефонную трубку на плече, то и дело проверяя, в порядке ли связь. Бывало и так, что почтовое ведомство не вовремя разъединяло линию. На этот раз все было в порядке. Полицейский сержант, находившийся на противоположном берегу Ирландского моря, докладывал:

– Объект свернул на Донегал-стрит.

– Там находится что-нибудь примечательное?

– Редакция газеты «Белфаст ньюслеттер». Вы же говорили, что он журналист.

– Да, верно, – повторил Колвин в селектор. – Он отправляется в редакцию местной газеты, сэр.

– Правда? Сейчас я к вам присоединюсь.

Колвин послушал еще белфастского полицейского и добавил:

– Заходит внутрь.

– Ждите, сейчас буду. – Через несколько минут комиссар вошел в кабинет. Он был похож на скромного, ничем не примечательного клерка.

– Итак, на третий день объект начал действовать, – сказал он.

Они подождали еще какое-то время. Колвин то и дело проверял связь, шли минуты.

– Выходит, – доложили из Белфаста.

– Ну и?

– Несет посылку.

– Посылку? – переспросил Уиллс. – Форма, размер?

– Небольшая. Примерно как пара толстых книг.

– Вот то самое, что он собирается взять с собой в Дублин, – прошептал Уиллс.

– Похоже, возвращается в гостиницу, – доложил сержант.

Уиллс вопросительно взглянул на Колвина:

– Хочет взять чемодан?

– Понятия не имею, сэр.

– Таможня может проверить посылку на границе.

– Вот уж в чем я совершенно не сомневаюсь, сэр, так это в том, что он к таможенному посту и на милю не подойдет.

– Звонит по телефону, – сообщили из Белфаста.

– Можете узнать, куда именно? – быстро спросил Колвин.

– Пробуем. Подождите.

Они подождали.

– О чем-то договаривается, – нетерпеливо сказал Колвин.

Через две минуты из Белфаста взволнованно сообщили:

– Мы выяснили, что посылка была адресована редактору отдела хроники «Белфаст ньюслеттер». Пришла сегодня утром, с пометкой «передать лично мистеру Конуэю». А вчера редактор получил письмо, в котором его предупреждали о посылке.

– От кого было письмо?

– От самого Конуэя.

– Вы хотите сказать, что он отправил посылку самому себе? – спросил Колвин.

– Похоже на то, сэр.

– Откуда?

– Письмо было из Лестера. Редактор сказал, что штамп на посылке разобрать не смог. – Сержант хмыкнул. – Вот любопытный дьявол.

– Он журналист. Любопытство – его профессиональная болезнь. – Колвин обернулся к Уиллсу: – Все продумано заранее. Нужно брать его, не то сбежит.

– Если он действительно отправляется в Дублин, – мягко заметил Уиллс. – Очень любопытно было бы знать, куда он двинется теперь.

– Он исчезнет. Ему это очень просто сделать. Ведь он исчезал от нас и прежде.

– Насчет телефонного звонка, сэр. Объект звонил в Дублин, но мы подключились слишком поздно – не успели подслушать... Он снова куда-то направляется.

– Куда?

– Возможно, на автовокзал, сэр.

– Не забудьте, что у него есть билет на поезд, – заметил Колвин. – Линия границы длинная, пересечь ее можно где угодно. Ради Бога, сэр.

Уиллс молча посмотрел на него. Колвин редко о чем-то просил.

– Он найдет пустырь, перелезет через стену – и был таков, – настаивал Колвин.

– Ну хорошо, допустим, я соглашусь. Что мы получим?

– Его самого плюс посылку.

– Если дать ему еще погулять, мы можем получить гораздо больше.

– Если мы дадим еще погулять ему, то получим пшик.

– Здравый смысл подсказывает, что вы правы.

– Я действительно прав.

Уиллс еще поколебался, потом неохотно кивнул.

– Не могли бы вы его зацапать? – сладким голосом произнес Колвин в трубку.

– С превеликим удовольствием, сэр.

* * *

Конуэй угодил в какой-то кошмар. Прежде чем он успел опомниться, его схватили под руки, втолкнули в полицейский автомобиль, отвезли в участок, раздели догола и тщательно обыскали. Посылку вскрыли. При этом не было произнесено ни единого слова.

Через час репортера уже доставили в аэропорт, посадили в военный самолет, и самолет тут же взлетел.

Самолет был транспортный, без сидений. Скованного наручниками Конуэя усадили на железный пол и приковали к какой-то скобе. С ним по-прежнему никто не разговаривал.

Самолет приземлился на военном аэродроме в Хаунслоу. Ирландца пересадили в закрытый кузов грузовика, где он в полном одиночестве трясся минут двадцать. Потом двери распахнулись, он спрыгнул на землю и увидел, что находится в каком-то гараже. Открылась дверь, Конуэя пихнули в спину, он оказался в коридоре, потом в какой-то комнате.

Комната была совершенно пустой, и он томился там почти два часа. С момента ареста и вплоть до самого начала допроса Конуэй думал только об одном: как объяснить наличие в посылке двадцати тысяч фунтов стерлингов. Задача представлялась совершенно невыполнимой.

* * *

Дверь открылась абсолютно бесшумно. Конуэй не слышал, чтобы щелкнул ключ или сдвинулся засов – но на пол вдруг упало что-то тяжелое. Ирландец обернулся и увидел, что дверь приоткрыта, а у него возле ног лежит знакомая посылка!

Конуэй судорожно сглотнул. В комнату вошел Колвин. Репортеру хотелось что-то сказать, но впервые в жизни он почувствовал, что не может раскрыть рта. Овцы идут на убой молча, подумал он. Колвин долго разглядывал его, потом сказал:

– Вот сейчас у меня есть разрешение.

Конуэй по-прежнему не мог произнести ни слова. Ему казалось, что горло стиснуто клещами, склеилось и никогда уже не расклеится.

– Помните нашу беседу? – продолжил Колвин. – Я тогда сказал вам, что самый лучший способ получить серьезный ответ – вышибить зубы к чертовой матери. Так вот, теперь у меня такое разрешение имеется.

– Господи Боже! – прошептал Конуэй.

Этих слов он произносить не собирался, но они вырвались сами собой. По лицу Колвина расплылась неторопливая улыбка.

– Господа Бога не тревожьте, – сказал Колвин. – Он обычно выступает на стороне ангелов. – Колвин зажег сигарету, с наслаждением вдохнул дым и заметил: – Все можно сделать очень просто, сами увидите. Сначала мы превратим вас в физическую и психическую развалину, а потом навесим на вас всякие веселенькие статьи. Одни из них чреваты смертным приговором, другие – длительным тюремным заключением. К примеру, вам придется ответить за шпионаж и шантаж. Потом начнется судебный процесс. Судья запросто может приговорить вас к повешению, и мы возражать не станем. Не исключен и другой вариант. Мы дадим вам немножко помучиться, – Колвин свирепо усмехнулся, – и делается это следующим образом. Посидите в камере недели три, дожидаясь чудесного рассвета, когда вам предстоит отправиться на тот свет. За две минуты до того, как люк эшафота раскроется, вам будет объявлено о помиловании. Такое тоже случается. Но до самой последней секунды вы не будете знать, откроется люк или нет. Представляете? Даже в том случае, если смертный приговор будет отменен, вы получите каторжные работы до конца жизни. В министерство внутренних дел будет отправлена маленькая записочка, в которой будет сказано, что в нашем случае пожизненное заключение означает заключение до конца жизни. В буквальном смысле. Никаких досрочных освобождений. Даже примерное поведение вас не спасет. Сокамерники спокойной жизни вам тоже не дадут, поскольку получат соответствующие инструкции и, следуя им, смогут ускорить день своего освобождения. Вы следите за моей мыслью? И это еще не все. После того как мы возьмем вас в обработку – причем это произойдет не в каком-то отдаленном будущем, а буквально через пару минут, – вашему здоровью будет нанесен непоправимый ущерб. Для начала мы поработаем с вашими руками. Затем несколько при цельных ударов по позвоночнику и так далее. Обычно это делается примерно в таком порядке. После нашей обработки, даже если вы угодите не на виселицу, а на каторгу, инвалиду с тяжелым молотом управляться будет трудно. Вы и ноги-то передвигать будете с трудом.

Колвин бросил сигарету, не спеша раздавил ее каблуком. Репортер смотрел на него со страхом и отчаянием – плечи обвисли, колени дрожали.

– Но есть и другой вариант, – сказал Колвин.

Конуэй моргнул. Он не расслышал этих слов, потому что воображение как раз во всех деталях рисовало перед ним картины одна чудовищнее другой.

Колвин отлично понимал это и потому повторил еще раз:

– Возможен и другой вариант...

– Какой? – выдохнул Конуэй. Нет, такое испытание он не вынесет. Что угодно, только не это.

– Это будет зависеть от вашего поведения.

Конуэй содрогнулся.

– Чего вы хотите?

– Вы скажете нам все. Каждую деталь. Причем сегодня, здесь и сейчас.

Хриплым голосом Конуэй ответил:

– Согласен.

Колвин впился в него неумолимым взглядом. Репортеру показалось, что на него наведен мощный луч прожектора.

– Учтите, если вы решили расколоться, то раскалывайтесь сразу и до конца, – предупредил Колвин. – Не пытайтесь потом склеиться обратно.

– Не буду.

Колвин нехорошо улыбнулся:

– Соммерсет Моэм – по-моему, это был он – сказал: «Начинай с начала, доходи до самого конца и лишь потом ставь точку». Вот по этому принципу и действуйте.

Конуэй беспомощно пожал плечами:

– Я не совсем уверен, с чего нужно начинать.

– Какой же вы журналист тогда! Ладно, помогу. Начнем со знаменитого берлинского списка.

Конуэй поморщился. Список находился в Дублине, у Раша, далеко отсюда.

– Я даже не знаю, подлинный ли он, – с надеждой произнес ирландец.

– Не важно, подлинный или нет. Выкладывайте.

Конуэй облизнул губы:

– Это список британцев, которые потенциально готовы к сотрудничеству с немцами.

Колвин не сводил с него глаз.

– Какой в этом смысл? Ведь война скоро закончится.

– Вы не понимаете. Список был составлен давно, когда немцы готовились к вторжению.

– Давайте-ка вести беседу под протокол, – сказал Колвин.

В комнату внесли магнитофон и подготовили его к записи.

– Список. Где он находится сейчас?

– В Дублине.

До этого момента Колвин сомневался в том, что список действительно существует, но простой ответ Конуэя звучал убедительно.

– Ладно, об этом после. Сначала расскажите мне, что там, в этом списке. Много там имен?

Конуэй кивнул:

– Довольно много.

– Сколько?

– Тысячи две, я думаю.

– Среди них есть имена, вам известные?

– Да, например...

Тут Колвин, к удивлению репортера, остановил его:

– Нет-нет, сейчас у нас период быстрого знакомства, чисто предварительного. Подробности мы вытрясем из вас потом. Где вы взяли список?

– В Швеции.

– Точнее?

– В Стокгольме.

– Послушайте, вы заставляете меня вытягивать из вас сведения клещами, – с угрозой сказал Колвин. – Мне нужны настоящие, развернутые ответы.

– Вы же спросили – где. Я сказал – в Стокгольме.

– Вы получили список от кого-то. Ведь кто-то передал вам его, верно?

Конуэй подумал о Раше, который сейчас сидит в доме у миссис Монаган, находясь в полной безопасности. А он, Конуэй, вынужден переносить такие ужасы.

– Список я получил от одного немца.

Нет, покрыть Раша все равно не удастся. Да и с чего бы?

– Имя?

Может быть, сказать, что он не знает? Некий таинственный немец просто взял и вручил ему список? В Стокгольме такие чудеса встречаются, и эти люди должны об этом знать. Конуэй посмотрел на суровое лицо Колвина, на колючие глаза и почувствовал, как его начинает бить озноб.

Колвин проводил допросы по собственной методике: руководствовался инстинктом, опытом и безупречной логикой. На сей раз он решил действовать грубо:

– Жду две минуты, потом задам вам такую трепку, которую вы будете помнить до конца жизни. И это будет только начало.

Конуэй сглотнул слюну и сказал:

– Раш.

– Это что, имя или междометие? Я не понял, – мрачно заявил Колвин.

– Так зовут немца.

– Продолжайте.

– Он дезертир. Сбежал в Швецию. Эсэсовец. Вы знаете, что такое СС?

– Более или менее.

– Он гауптштурмфюрер. Это соответствует званию капитана.

– Ясно. Почему вы?

– Что вы имеете в виду?

– Почему он выбрал именно вас?

– Мы познакомились случайно. Он знал, что я репортер.

– Хотел осчастливить мир своей информацией? И решил выбрать именно вас?

– Он собирался передать списки русским, – объяснил Конуэй. – А я его отговорил.

– Кажется, начинаю понимать. Вы решили, что из этих списков с помощью шантажа можно извлечь кое-какую прибыль, верно? Ну и мерзавец!

Конуэй сидел, обмякнув на стуле. Пытался утешить себя тем, что по крайней мере не выдал, где находится Раш. Во всяком случае пока.

– Зато списки не достались русским, – сказал он.

– Русские – наши союзники, к вашему сведению. Расскажите мне еще о своем дружке Раше. Гаупт... Кто он там у нас?

– Гауптштурмфюрер. Капитан.

– Будем звать его капитаном, так проще. Не слишком высокое звание. Как списки угодили к нему?

– Понятия не имею. В Стокгольме они уже были у него.

– Всякие чудеса случаются, – заметил Колвин. – Что еще вам известно о Раше?

– Он большая персона. Состоял в «Лейбштандарте», это личная охрана Гитлера.

– Неужели? Он что, настоящий, твердокаменный фашист?

– Кто его знает, – пожал плечами Конуэй. – Но он не какой-нибудь заурядный головорез из СС. Сбежал от них потому, что ненавидит их. Вообще-то он не обычный солдат, а коммандо или что-то в этом роде.

– Я думаю, старине Адольфу не хватит никаких коммандос, чтобы спасти свою шкуру, – с глубоким удовлетворением заявил Колвин. – Вы сказали «что-то вроде»? В каком смысле?

– Раш был в группе, которая похитила Муссолини. Он служил у Скорцени. Вы слышали про Скорцени?

– Это тот, которого называют Меченый, Человек Со Шрамом? Да, я слышал, что он настоящий мясник. Судя по всему, ваш Раш – фигура любопытная. Что еще вы о нем знаете?

– Он награжден Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Это примерно равнозначно вашему Кресту Виктории.

– И что, он взял и просто так удрал в Швецию?

– Да.

– Действительно, настоящие чудеса. Что вам известно о нем еще?

Конуэй глубоко вздохнул:

– Он служил в «Аусландсзихерхайтдинст».

– Обожаю немецкие слова, – заметил Колвин. – Каждое из них длиной с целую милю. Послушайте, вы начинаете действовать мне на нервы. Вместо того чтобы терроризировать меня своими длинными словами, объясняйте мне, что они значат. И делайте это сами, без просьб с моей стороны. Понятно? Что такое означает этот ваш «аусланд»?

– Это зарубежная разведывательная служба СС. Руководит ею человек по имени Шелленберг.

– Большая шишка.

– Еще бы.

– А какое звание у Шелленберга?

– Не знаю. Но немалое.

Колвин задумался, не сводя глаз с бледной физиономии Конуэя. Потом сказал:

– Шантаж – шутка скверная. Еще хуже, когда он связан с вопросами безопасности. Теперь же мы перебираемся на уровень высшей политики.

– Боюсь, что да, – с кислым видом согласился Конуэй.

– Вне всякого сомнения. Возможно, это превосходит мои полномочия. Так что придется нам подождать, пока вами займутся люди более компетентные, чем я.

Колвин встал и вышел из комнаты. Через пару минут вернулся с портативной пишущей машинкой.

– Пока меня не будет, попрактикуйтесь в своей профессии. Напечатайте ваши показания. Со всеми деталями. Имена, даты, географические названия. Все, как положено.

* * *

– Включите защитное устройство для телефонной линии, – попросил комиссар Уиллс и нажал кнопку на зеленом аппарате.

На другом конце провода Колвин сделал то же самое.

– Ну что?

– Сам Конуэй – фигура невеликая, – сказал Колвин. – Но связи от него тянутся очень высоко. Он колется очень быстро, но мне трудно судить, какая информация является ценной, а какая – не очень. Мне нужен человек, который хорошо разбирается в германских делах.

– Почему вы так думаете?

– Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Шелленберг? – спросил Колвин.

Уиллс ответил не сразу.

– Шелленберг? – повторил он с нескрываемым удивлением.

– Это руководитель «Аусландсзихерхайтдинст», – с трудом произнес Колвин. – И фигурирует тут еще один немец по имени Раш. Экзотическая фигура. Служил и у Шелленберга, и в личной охране Гитлера, и в штурмовой группе Скорцени.

– Знаете что, – сказал комиссар. – Пожалуй, я подключусь к работе сам. Чем сейчас занимается Конуэй?

– Печатает свои показания. Надо было занять его делом.

– Хорошо. Пусть потрудится до моего приезда.

* * *

Когда в комнату вошли двое мужчин, Конуэй протянул им отпечатанные страницы, но британцы не обратили на них ни малейшего внимания.

На незнакомца репортер почти не взглянул. Он решил, что Колвин привел с собой второго следователя, чтобы играть в обычную следовательскую игру. Сразу было видно, что второй – мелкая сошка.

Уиллс спросил:

– Итак, Раш работает на Шелленберга?

Конуэй вновь взглянул на невзрачного следователя, но уже другими глазами. Голос и манера говорить явно свидетельствовали о высоком служебном положении.

– Да.

– Где сейчас Раш?

Конуэй не ответил, и комиссар взглянул на Колвина:

– Вы предупредили его о возможных последствиях?

– Весьма красноречиво, сэр.

– Пожалуй, я все-таки добавлю кое-какие разъяснения. – Уиллс говорил ровно, тихим тоном; глаза смотрели невозмутимо из-за очков в дешевой оправе. – Не думайте, что у нас здесь действуют какие-либо законы. Мы можем поступить с вами любым образом, каким сочтем нужным. При этом мы не испытываем ни малейших сомнений, ни малейших угрызений совести. Как только мы почувствуем, что вы сотрудничаете с нами не на все сто процентов, немедленно последуют санкции. Это понятно?

Чего уж яснее, подумал Конуэй, и по спине у него пробежали мурашки.

– Раш в Дублине, – быстро сказал он и тут же испытал неимоверное облегчение.

Глаза Колвина удивленно расширились, глаза второго сохранили прежнее выражение.

– Адрес?

Конуэй сообщил. Магнитофон работал, но Уиллс тем не менее достал карандаш и записал что-то в блокнот.

– Он вас ждет?

– Да.

– Когда?

– Когда я закончу... работу.

– Иными словами, когда операция по шантажу будет закончена и вы вернетесь с деньгами.

– Да.

– Назначен ли конкретный день?

– Нет. Только...

– Стало быть, конкретный день не назначен. Но тем не менее он ожидает вас в ближайшее время?

– Думаю, что да.

Уиллс взял отпечатанные листки, коротко взглянул на них и сказал:

– У вас взяли двадцать тысяч фунтов. Это все деньги?

Конуэй колебался не более секунды. Он не был уверен, что деньги, спрятанные в дублинском банке, находятся в безопасности, но все-таки надеялся, что когда-нибудь в будущем их можно будет забрать. Но даже этого короткого промедления оказалось достаточно, чтобы Колвин размахнулся и открытой ладонью врезал репортеру по уху.

От острой боли Конуэй свистнул и схватился за ухо.

Колвин сказал:

– Если я ударю обеими руками, у вас лопнут барабанные перепонки.

– У меня есть еще десять тысяч, – пролепетал Конуэй.

– Где?

– В Дублине. В депозитном сейфе.

– Каким образом вы можете забрать эти деньги?

– Я должен явиться туда лично.

Эти слова Конуэй произнес с вызовом. Пусть только они дадут ему добраться до Дублина, там им его не достать. Руки коротки.

– Список там же, где деньги? – скрипучим голосом спросил Уиллс.

– Нет, они... – Конуэй запнулся и тут же втянул голову в плечи, ожидая удара.

Удара не последовало.

– Не трусьте, – сказал Колвин. – Я понемногу начинаю разбираться в вашем характере. Во всяком случае, я уже могу определить, когда вы собираетесь солгать, а когда просто выбираете слова. – Список у Раша?

– Да.

– Почему же вы тогда заколебались с ответом?

– Я хотел...

– Осторожно, – процедил Колвин.

Конуэй передернулся.

– Дело в том, что там есть еще один документ. Так вот он находится в банке, где и деньги.

– Что за документ?

– Вы ничего мне не сказали про второй документ, – рявкнул Колвин.

– Я и сам не знаю, что он собой представляет, – сказал Конуэй.

– Вы ведь знаете немецкий?

– Да.

– Документ на немецком языке?

– Да.

– Чего же вы в нем не поняли?

– Там цифры, – объяснил Конуэй. – Какая-то финансовая отчетность. Я не смог в ней разобраться.

– И этот документ в Стокгольм тоже привез Раш?

– Да.

– Итак, у Раша было два документа. Первый – список имен. Назовем его «белый список», потому что, в отличие от «черного списка», туда занесены лучшие из лучших. – В глазах Уиллса мелькнула ироническая искорка. – Раш работает на Шелленберга, который руководит всей внешней разведкой СД. Наш парень отправляется в Стокгольм, чтобы передать документы советским властям. Я правильно все излагаю?

– Да.

– Довольно странное поведение, – пожал плечами Уиллс и после паузы продолжил: – Как вы думаете, какую это преследует цель? Еще один вопрос: вы сказали мистеру Колвину, что Раш внезапно проникся ненавистью к фашистской Германии, к той самой Германии, которой он так доблестно служил. Почему?

– Его подставили, вот почему, – ответил Конуэй.

– Очень может быть. – Уиллс посмотрел на Колвина: – Вы правы. От этого человека тянется ниточка наверх, но мы пока не располагаем достаточно полной информацией.

– Так точно, сэр.

– Нужно узнать все, что возможно.

Колвин и Уиллс вышли. Затем первый вернулся с термосом в руке.

– Хотите чаю?

Конуэй кивнул, и Колвин налил ему из термоса коричневатой жидкости.

– Пейте.

Конуэй поблагодарил и выпил. Чай был едва теплым, но у ирландца пересохло во рту, и он жадно сделал несколько глотков. Тем временем Колвин взял металлическую корзинку для мусора и передал ирландцу. Десять минут спустя Конуэя вырвало – прямо в корзинку. Приступ тошноты продолжался долго.

Колвин наблюдал за этой сценой с совершенно бесстрастным видом. Потом сказал:

– Если будешь врать или говорить не всю правду, я заставлю тебя блевать не переставая.

* * *

Когда тошнота прошла и многочасовой допрос закончился, Конуэй получил подробные инструкции. Ему уже и в голову не приходило изворачиваться и хитрить. Да и прежней уверенности, что в Ирландии британская секретная служба до него не доберется, у Конуэя не было. Вперемежку с инструкциями репортера накачивали угрозами: он наслушался и про длинную руку, и про недреманное око, и про неистощимое терпение британской службы безопасности.

Тем же самым транспортным самолетом Конуэя доставили в Белфаст. Сидеть в кабине по-прежнему было негде, но, по крайней мере, хоть без наручников обошлось. Рядом на полу лежала посылка с деньгами – настоящими, не фальшивыми.

Конуэй по-прежнему дрожал от страха. Забыть о потрясении ему не давал слабый, но вполне ощутимый запах рвоты, исходивший от его одежды.

Из телефонной будки, находившейся неподалеку от автовокзала, репортер позвонил миссис Монаган и сказал ей, что не совсем здоров – съел что-то несвежее и долго маялся желудком.

– Вам теперь лучше?

– Немного лучше, – ответил Конуэй. Стоявший рядом Колвин слегка улыбнулся. – Сяду на поезд и отправлюсь в Дублин.

– Зачем так рисковать? – сказала пожилая леди. – Если у вас с собой что-нибудь опасное, лучше просто пересечь границу в каком-нибудь тихом месте.

– Ничего, со мной все в порядке.

– Ну, смотрите, – с сомнением молвила миссис Монаган.

Конуэй повесил трубку.

– Рад, что вы не поддались искушению, – заметил Колвин. – Было бы очень скверно, если бы вы предупредили Раша.

– Ничего, – с неожиданным вызовом процедил Конуэй. – Вы увидите, что он куда более крепкий орешек, чем я.

Колвин усмехнулся:

– Это меня не пугает. Люблю решать сложные задачи. А то противно, когда допрашиваемый раскалывается так быстро. – И добавил: – Вроде вас.

* * *

В кармане у Конуэя лежал заряженный пистолет. Ирландец шагал к дому миссис Монаган и держал руку в кармане плаща. Черный и плоский автоматический пистолет лежал в пиджаке, и под плащом его видно не было. Деньги лежали в чемоданчике – так распорядился Колвин.

Конуэй был один, но Колвин и еще двое агентов держались неподалеку. Они изображали пьяных – шатались, орали какие-то песни, но дистанцию держали четко. Конуэй оглянулся, остановившись перед решетчатыми воротами, и увидел, что «пьянчуги» затеяли какую-то яростную перебранку. Инструкции были получены самые точные, Конуэй повторил их два раза и запомнил наизусть.

У вас есть ключ?Нет.

Значит, позвоните в дверь.Он позвонил.

Возьмите чемоданчик в левую руку и достаньте пистолет.

Конуэй стоял на пороге, держа чемоданчик в левой руке, пистолет – в правой. Сзади, с улицы, пистолет был не виден – его прикрывала пола плаща.

Когда она откроет дверь, скажите...

~~

При виде пистолета улыбка с лица миссис Монаган сползла, челюсть отвисла.

Она вполне может заупрямиться и закричать, предупредить его. Не упускайте инициативу.

– Тихо. Два шага назад, от двери, – приказал Конуэй.

Миссис Монаган посмотрела ему прямо в глаза. Конуэю ужасно хотелось обернуться и посмотреть, что там делают Колвин и остальные, но он не посмел.

Не сводите с нее глаз. Пистолет имеет гипнотическое воздействие на люден. Как только она уставится на него, считайте, что дело в шляпе.

–Два шага назад, я сказал!

Миссис Монаган медленно повиновалась.

– Дальше. Вперед по коридору.

Выясните, где Раш. Не спрашивайте, находится ли он наверху, – она наверняка соврет. Впрочем, вы поймете по ее глазам.

–Где Раш? – спросил Конуэй.

Он старался говорить тихо и не сводил взгляда с ее лица.

О том, что человек лжет, можно догадаться по мускулам век.

Они чуть-чуть дрогнут. Главное – не упускайте инициативы.

– Он находится в каком-нибудь необычном месте? – быстро спросил Конуэй, не дожидаясь ответа.

Старуха моргнула и промямлила:

– Ну... он...

Конуэй не слышал, как сзади подкрался Колвин, и тихо спросил:

– Он наверху, у себя в комнате, как обычно?

Миссис Монаган уставилась на него, потом смачно плюнула ему в лицо.

– Ты англичанин! – прошипела она и уже открыла рот, готовая завопить.

Колвин, не тратя время на то, чтобы вытереть плевок, ударил старуху двумя пальцами под подбородок, она засипела и заткнулась.

– Так он наверху, миссис Монаган? – повторил Колвин очень тихо.

Лицо старухи побагровело. Она кивнула, и Колвин оттолкнул ее в руки одного из агентов. Тот моментально запихнул ей в рот кляп.

Колвин закрыл входную дверь, шлепнул Конуэя по плечу и кивнул.

Как только старуха будет выведена из игры, сразу же поднимайтесь вверх по лестнице. Даже если он выйдет вам навстречу, все равно идите вверх. Таким образом вы заставите его попятиться назад, в комнату.

Конуэй чувствовал себя каким-то автоматом. Мерным шагом он стал подниматься и вспомнил, что в прошлый раз Раш действительно встретил его на середине лестницы. Сейчас Раша на лестничной площадке не было. Конуэй поднялся наверх и повернулся к двери, которая вела в комнату.

Внезапно дверь распахнулась, две сильные руки схватили его за лацканы и затащили внутрь. Времени выхватить пистолет не было. Конуэй и опомниться не успел. Прямо перед собой он увидел сосредоточенные глаза немца.

– Кто эти парни?

Если он заметит нас, дело плохо. Помните, что на карту поставлена ваша жизнь. Нужно будет как-то отвлечь его внимание.

Не так-то просто было отвлечь внимание немца – Конуэй понял это, глядя в жесткие, сосредоточенные, проницательные глаза Раша. Наверное, именно таким взглядом мангуст смотрит на кобру.

– Это пьянчуги какие-то, – сказал Конуэй. – Они всю дорогу сзади плелись...

– Они подошли к входной двери!

Главное – отвлечь его внимание. На карту будет поставлена ваша жизнь.

–Я привез деньги. Двадцать тысяч. Хэллидей из Лестера заплатил сполна.

Раш немного ослабил хватку.

– Пойдемте, я покажу вам, – быстро сказал Конуэй.

– Что за пьянчуги?

– Просто какие-то пьяницы. Миссис Монаган разберется с ними сама.

Конуэй щелкнул замком чемоданчика, откинул крышку и достал сверток.

– Вот, смотрите!

Раш взглянул на посылку.

Помните: вы ни в чем не должны сфальшивить.

– Вот как выглядят двадцать тысяч фунтов стерлингов пятифунтовыми банкнотами, – сказал Конуэй. – От второго проекта пришлось отказаться. Он показался мне сомнительным. Но ничего, у нас с вами тридцать тысяч. Только подумайте! И будут еще.

Помните: нужно отвлечь его, занять чем-то его руки.

Конуэй потер ладони.

– Ну же, разворачивайте. Я хочу, чтобы вы убедились сами. Английская пятифунтовая бумажка выглядит просто очаровательно.

Раш подошел к окну и выглянул. Трое пьянчуг, пошатываясь, брели к калитке. Очевидно, миссис Монаган их выставила. Немец вернулся к кровати, взял сверток и стал его разворачивать. Конуэй взмахнул руками, делая вид, что наслаждается моментом.

– Двадцать тысяч фунтов. В рейхсмарках это будет... дайте-ка сосчитаю...

Пистолет уже был у него в руке.

– Ни с места, – сказал он.

Раш поднял голову, и в один миг его лицо окаменело. Не раздумывая, немец бросился вперед.

При малейшем движении сразу бейте его ногой снизу вверх – неважно, по лицу, по шее, куда придется.

Подстегнутый страхом, Конуэй ударил со всей силы. Носок ботинка врезал Рашу по переносице. Раздался сухой треск, Раш рухнул лицом вниз, а ирландец поспешно отскочил на два шага назад. Немец приподнялся, потом, покачиваясь, встал на ноги. Из носа у него ручьем текла кровь.

Предупредите его всего один раз, но четко и ясно, чтобы он понял.

Конуэй сказал:

– Еще одно движение – и я стреляю.

У Раша из глаз текли слезы – от удара он наполовину ослеп.

Потом стукните три раза ногой об пол.

Конуэй стукнул. Раш протер глаза. Он отлично понял, что означает этот сигнал.

– Сесть на кровать, – приказал Конуэй.

После того, как вы подадите сигнал, мы в два счета окажемся рядом с вами.

Но секунды шли, а подмога не появлялась. Прислушиваясь к шагам на лестнице, Конуэй допустил вторую ошибку. Первой ошибкой было то, что он позволил Рашу сесть слишком близко от трости. А теперь последовал еще один промах – на секунду Конуэй отвел глаза в сторону.

Когда он вновь взглянул на Раша, то увидел что-то темное, стремительно рассекавшее воздух. Трость выбила пистолет у него из руки, а отпрыгнуть репортер не успел.

Раш подмял его, схватил пальцами за горло. В следующую секунду немец откатился в сторону, к занавеске, куда отлетел пистолет.

Но дверь уже распахнулась, и в комнату влетели Колвин и агенты. Не теряя времени даром, Колвин подхватил маленький столик и швырнул его в Раша. Тот увернулся и развернулся к двери. В руке у него был пистолет...

Если бы Раш прицелился в Колвина, все могло бы обернуться иначе. Три выстрела, и с агентами было бы покончено – Раш бы не промахнулся. Но немца подвела ярость – он во что бы то ни стало решил сначала прикончить Конуэя.

Это оказалось не так-то просто – Конуэй скрупулезно выполнял инструкции. А инструкции гласили: после того, как в комнату ворвутся агенты, под ногами не путаться.Именно так Конуэй и поступил.

Он сразу же юркнул под кровать, и Раш увидел, что целиться не в кого. Секунду спустя он заметил торчавшую из-под кровати ногу, но было уже поздно – тяжелый ботинок с размаху ударил ему в висок. Во второй раз за считанные секунды пистолет отлетел в сторону.

Но Раш не сдавался. Отшвырнув перевернутый столик, он ринулся к двери: зубы оскалены, в глазах ярость, кулаки выставлены вперед.

Один из агентов ударом ноги по коленной чашечке сбил немца с ног, а второй довел дело до конца.

Инструкции гласили: вам сообщат, когда можно будет выбираться из убежища.

–Вылезайте, храбрец, – сказал Колвин. – Ситуация под контролем.

 

Глава 10

Комната вся была покрыта резиновыми покрышками – и стены, и пол, и массивная дверь. Лишь белый потолок, возвышавшийся футах в пятнадцати над головой, был голым. Там горела лампочка, прикрытая проволочной сеткой.

Раш сидел на полу совершенно голый. В комнате не было ни стула, ни кровати. Немец осмотрелся по сторонам. В его взгляде читался вызов и удовлетворение. Камера явно была предназначена для буйно помешанных или потенциальных самоубийц. Он таки заставил их себя уважать и бояться. Конечно, арест был страшным ударом по его самомнению. Раш был твердо уверен, что живьем его взять не смогут – он успеет пустить себе в лоб последнюю пулю. Как можно было совершить столь непростительную ошибку! Злоба на Конуэя затмила ему рассудок, и он упустил свой шанс.

Злоба по-прежнему не утихала, но теперь Раш вполне властвовал над своими эмоциями. Гневу будет дана возможность вырваться на свободу, но не сейчас. В первый час после ареста Раш неистовствовал вовсю: агентам пришлось с ним повозиться. Он дрался один против троих, и каждому из противников досталось. Возможно, он и справился бы с ними, если бы не слишком сильный удар по голове, от которого немец потерял сознание. Когда он проснулся, то обнаружил, что лежит, связанный по рукам и ногам, в кузове какого-то фургона. Когда рассвело, автомобиль находился уже в Белфасте. Раш понял, что он не связан веревками, а замотан в смирительную рубашку. Тем не менее, когда его несли к самолету, немец брыкался и лягался как мог. В кабине он пытался ногами пробить дыру в фюзеляже – охранникам пришлось связать ему ноги и прикрутить их к скобе.

После приземления Раш продолжил свой отчаянный и безнадежный бой. С огромным трудом его запихнули в другой фургон, потом, извивающегося, внесли в камеру.

Там ему сделали какой-то укол, и он вновь провалился в забытье. Когда Раш очнулся, он был совершенно обнаженным. За долгие годы он приучил себя просыпаться без единого движения, не открывая глаз. Прежде всего Раш осторожно втянул ноздрями воздух, потом чуть-чуть приоткрыл веки и увидел, что в камере стоит охранник. Немец услышал его дыхание, разглядел сквозь щелочку приоткрытых век ботинки. В следующий миг Раш нанес стремительный и неожиданный удар: одним взмахом ладони перебил охраннику шейные позвонки. Тот скончался на месте.

Раш стоял и смотрел, как англичанин корчится на полу с сине-багровым лицом. Ну же, давайте налетайте, мысленно звал он врагов.

Они не спешили. Должно быть, англичане понимали, что огнестрельного оружия Раш не испугается – наоборот, будет рад, если его изрешетят пулями. Немца на какое-то время оставили наедине с трупом, потом запустили в камеру усыпляющий газ, и Раш опять потерял сознание. Когда он очнулся, камера была пуста. Ужасно хотелось пить, воды не было. Есть тоже хотелось, но еды никто не предлагал. В камере было пусто – лишь лампочка, резина и тишина. Воспользовавшись передышкой, Раш попытался собраться с мыслями. Нужно было составить какой-то план действий.

Поначалу ничего не удавалось – все застилало отчаяние. Потом забрезжил свет: все-таки они его не убили. Значит, он им зачем-то нужен. Зачем?

Ясно, что Конуэй раскололся. Его схватили англичане, он им все рассказал, выдал своего напарника. Таким образом, англичанам о Раше кое-что известно. Скорее всего, они знают все, что известно Конуэю. В живых его оставили для того, чтобы получить дополнительную информацию.

Раш решил, что у него есть шанс. Конечно, Конуэй знал не так уж мало: о приезде Раша в Стокгольм, о событиях, произошедших в шведской столице, о биографии Раша. Но есть многое такое, о чем репортер не имеет ни малейшего понятия, а для англичан эти сведения представляют огромную важность. Что ж, им придется за информацию заплатить...

Раш стал думать о том, какую цену запросить. В банковском сейфе в Дублине лежат десять тысяч фунтов плюс двадцать тысяч, которые Конуэй привез во второй раз. Итого, тридцать тысяч.

Неплохие деньги. Какое-то время на них можно вполне сносно пожить. Пожить и прикинуть, как и когда рассчитаться с Конуэем. Раш почувствовал, что его охватывает неудержимое желание убивать. Он с вожделением подумал о Шелленберге, о его крахмальном воротничке, холодной и умной улыбке. Несколько секунд Раш наслаждался, представляя себе, как расправится с двумя своими лютыми врагами, но потом взял себя в руки и вновь принялся размышлять.

Главное – обеспечить себе свободу действий. Раш взглянул на затянутые резиной стены, на свое голое тело. Да, до свободы действий пока далековато. Неизвестно, осуществим ли его план. Но внезапно Раш понял, что больше не хочет умирать. А ведь совсем недавно на борту самолета он с удовольствием проломил бы обшивку, чтобы вместе с ненавистными англичанами рухнуть вниз.

Но время идет, и человек меняется.

Голос раздался как бы ниоткуда. Очевидно, в потолок был встроен невидимый динамик. Голос звучал мягко, но настойчиво – англичане пытались войти с ним в контакт. Раш решил проигнорировать эти попытки. Тогда зазвучал другой голос – суровый и угрожающий. Он требовал, чтобы Раш согласился давать показания, иначе... Немец проигнорировал и второй голос.

Затем его ноздри опять ощутили газ. Он не стал сопротивляться, потому что знал – газ все равно его одолеет. Вместо этого Раш сделал вид, что уже потерял сознание, и растянулся на полу. Но англичане не клюнули – качали газ до тех пор, пока немец действительно не потерял сознание.

Очнулся он, опять затянутый в смирительную рубашку и прикрученный к какому-то столу. После того как он открыл глаза, его целый час не трогали. Потом вошел врач, воткнул в руку Раша шприц. Наверное, пентотал, подумал немец. Хотят развязать мне язык. Или они придумали еще какое-то средство, о котором у нас пока неизвестно? Он уже чувствовал, что ему неудержимо хочется поболтать.

Последним усилием воли Раш направил свою мысль в нужном направлении.

– Вы работаете на Шелленберга? – спросил приятный голос.

– Яволь, майн фюрер, – ответил Раш.

Рядом кто-то удивленно ахнул, потом воцарилось молчание.

– Расскажите мне про Шелленберга. Что вы о нем думаете?

– Майн фюрер, рейхсфюрер говорит, что... – Голос Раша оборвался. Он изо всех сил старался затянуть паузу, но язык сам порывался что-то сказать.

– Что говорит рейхсфюрер?

Раш почувствовал, что больше не может сопротивляться, и скороговоркой заговорил:

– Клянусь тебе, Адольф Гитлер, фюрер и канцлер германской империи, в том, что буду хранить тебе вечную и незыблемую верность. Клянусь повиноваться вплоть до самой смерти тебе и командирам, которых ты назначишь. Да поможет мне Господь!

И Раш захохотал. Точнее, попытался захохотать, но вместо смеха у него из горла вырвался какой-то скрипучий клекот. Этот звук даже самому Рашу показался безумным.

– Это хорошо, что вы такой верный солдат, Раш.

Говоривший владел немецким языком в совершенстве – причем не австрийским диалектом, как Гитлер, а самым настоящим хохдойчем.

– А вы – не очень, мой фюрер, – сказал Раш.

Он чувствовал, что не может удержаться – очень хотелось поговорить и добиться, чтобы приятный голос его похвалил. Мозг стал как чужой: чьи-то теплые руки нежно его массировали, вертели и так и сяк. Пой, приказал себе Раш. «Хорст Вессель» – отличная песня.

– "Выше знамена..." – заорал он.

Послышались чьи-то шаги, потом негромкий шепот.

Раш пропел всю песню до конца, все три куплета. Впервые он исполнял ее соло. Англичане терпеливо ждали, когда он допоет. Потом Раш еще раз произнес клятву СС. Язык заплетался, слова налезали одно на другое, словно им не терпелось поскорее сорваться с губ. Наркотик набирал силу. Рашу казалось, что содержимое его черепной коробки выставлено на всеобщее обозрение. Нужно держаться одной линии, не сворачивать в сторону...

– Яволь, герр рейхспротектор! – рявкнул он. – Это и в самом деле отличный клинок. Испанская сталь, из Толедо... В четыре часа? Разумеется, герр рейхспротектор!

Отлично, сцена всплыла в его памяти, как наяву. Гейдрих размахивал рапирой перед самым его носом и повторял:

– Вам никогда не победить меня, Раш.

Рейхспротектор знал, что говорит: если бы Раш победил, ему пришлось бы об этом пожалеть. Гейдрих не любил проигрывать.

Но проклятый язык не желал успокаиваться. Раш с ужасом почувствовал, что сейчас сболтнет лишнее.

– Я должен сообщить вам кое-что о Гейдрихе, – сами сказали губы. Усилием воли Раш заставил себя добавить: – Мой фюрер.

Потом опять забормотал о выпадах, переходе в терцию, батмане и прочих фехтовальных терминах. Раш старался нести всякую чушь, держаться фехтовальной тематики.

– Так что Гейдрих? – спросил приятный голос откуда-то издалека.

– Он мертв! – заорал Раш. – Слава Богу, мертв!

Он сжал челюсти, чтобы больше ничего не говорить. Если бы только можно было задохнуться, потерять сознание, уснуть.

– Слишком сильная доза, – сказал приятный голос.

– Он и так сообщил немало.

– Ничего связного.

– Он мертв! – вновь крикнул Раш. У него перед глазами предстал госпиталь в Праге. – Целых девять дней умирал!

– Этот человек знал Гейдриха, Гиммлера, Гитлера.

– Надо будет попробовать еще раз.

Пой же, черт тебя подери, приказал себе Раш. Кажется, о самом главном он так и не проболтался. Как там начинается «Хорст Вессель»?

– "Выше знамена..."

– Полный псих.

– Они все психи.

Раш прикусил себе язык, зажал его между зубами. Больше он не сказал ни слова. Его вывезли в камеру прямо на каталке – решили не рисковать понапрасну. Раш чувствовал сквозь полузабытье, как его развязывают, снимают с каталки, кладут на пол. Когда дверь закрылась, Раш судорожно вздохнул. Все прошло как надо. Кажется, семя посажено. Если бы только быть уверенным, что он не сболтнул лишнего...

* * *

Показания были записаны на магнитофон и распечатаны. Листки положили в конверт со штампом «Сверхсекретно. Молния». Последнее слово означало, что досье предназначалось для срочной обработки. Документы поступили к комиссару Уиллсу. У Уиллса была не одна должность, а сразу несколько, в том числе он являлся сотрудником Интеллидженс сервис, ответственным за сбор информации о вражеских лидерах. Между Колвином и Уиллсом состоялся короткий и осторожный разговор по телефону, из которого комиссар узнал, что документы к нему уже отправлены. Он взял конверт и сказал:

– Садитесь, пожалуйста.

Колвин сел напротив Уиллса и терпеливо ждал, пока тот прочитает протокол допроса. Комиссар был щупл, лыс, в очках, на вид лет пятидесяти. С первого взгляда его можно было принять за скромного служащего какой-нибудь страховой конторы. Частые появления Уиллса в резиденции правительства на Даунинг-стрит не привлекали ничьего внимания. Однако Уиллс напрямую общался с премьер-министром и министром внутренних дел.

– Ваши впечатления? – сказал Уиллс, дочитав протокол.

– Он сумасшедший, – ответил Колвин.

– Мы все немного сумасшедшие. Что еще?

– Я ни в чем теперь не уверен.

– И не нужно быть уверенным. Я всего лишь спрашиваю о ваших впечатлениях. Он действительно знает всех этих людей?

– Похоже на то.

– Близко с ними знаком?

Колвин задумался.

– Вряд ли, сэр. Слишком уж громко он рявкает свое «яволь». Скорее офицер охраны, адъютант – что-то в этом роде.

– Вы думаете, он не фантазирует?

– Думаю, что нет, сэр. Я не знаю, действительно ли Гейдрих занимался фехтованием, но...

– Действительно. А ваш психиатр дал Рашу слишком большую дозу.

– Он тоже так думает.

– Черт бы его побрал. – Уиллс посмотрел Колвину в глаза. – Специалисты по новым отраслям науки всегда слишком много о себе воображают. Но ведь вам на своем веку пришлось услышать немало признаний.

– Не все они были правдивы.

– Опишите Раша.

– Мои личные впечатления?

Уиллс кивнул.

– Очень крепкий экземпляр.

– В физическом смысле?

– В физическом тоже – как дубовая доска. Но он очень крепок и духом. Мне показалось, что он сопротивляется действию наркотика.

– А психиатр с вами не согласен.

– Я ни в чем не уверен, сэр. К тому же я не психиатр. Мне кажется, что Раш полоумный, но его безумие...

– Имеет рациональный характер, хотите вы сказать? – устало улыбнулся Уиллс. – Это состояние мне хорошо знакомо. Я и сам в нем постоянно пребываю. Как вы думаете, удастся вам что-нибудь из него вытянуть?

– Сомневаюсь.

– Даже с помощью наркотиков?

– Мне кажется, он хочет только одного – умереть, – сказал Колвин.

– Продолжайте.

– Психиатр придерживается того же мнения, сэр.

– Если вы говорите это только для того, чтобы высказать свое согласие с психиатром, могли бы и не трудиться. Отчет психиатра я уже прочитал.

– Нет, я не об этом, сэр... Понимаете, после того, как он убил Стритона... Стритон – это охранник...

– Это произошло у вас на глазах?

– Да, сэр. Раш прикончил его одним ударом и просто стоял на месте. Ждал. Даже ухмылялся. Не произнес ни единого слова, но смотрел с вызовом: мол, ничего не боюсь, даже смерти. Понимаете, сэр, я участвовал в недавних боях во Фландрии. Мне случалось видеть такое выражение лица у немцев.

– Понимаю, что вы имеете в виду. Молодые прусские офицеры, да?

– Не только они, сэр.

– Но чаще всего именно они. Мне тоже случалось это видеть, и я никогда не мог этого понять. Очевидно, нечто кастовое.

– Политика – не моя специальность, сэр, – невозмутимо ответил Колвин. – Но по виду Раша можно было точно сказать: он готов был сразиться сразу с десятью противниками и по меньшей мере пятерых из них уложил бы на месте.

– Как вы думаете, может быть, он просто был разгорячен?

– Это был не приступ ярости, сэр. Стритона он убил весьма хладнокровно.

Уиллс снова взял в руки протокол допроса и зашелестел страницами. Потом сказал:

– Гитлер, Гиммлер, Гейдрих, Шелленберг. При этом Раш разочарован в фашизме. Озлоблен. Мечтает о самоубийстве. И мне во что бы то ни стало нужно вытянуть из него информацию, которой он располагает. Даже сейчас эти сведения могли бы спасти немало жизней. Есть какие-нибудь идеи?

Да, у Колвина была идея. Она пришла ему в голову только что, а Колвин не доверял идеям-скороспелкам. Он предпочитал обмозговать все и так и этак и только потом высказывать свое предложение вслух.

– По-моему, вы что-то придумали, – заметил Уиллс.

– А что, если в качестве награды мы предложим ему смерть? – сказал Колвин.

Вечером состоялась неофициальная встреча. Эти двое встречались довольно часто, хоть и нерегулярно. Обменивались информацией, пытались выведать друг у друга разные сведения. Паттерсон занимал какой-то малопонятный пост офицера связи между американским посольством и штабом Эйзенхауэра. У него был поистине неистощимый запас американского виски, к которому Уиллс проникся искренней симпатией. В двадцатые годы Паттерсон учился в Гейдельберге и в качестве воспоминаний о студенческих годах имел на щеке шрам от сабельного удара. Поболтав о том о сем, Уиллс не смог удержаться от искушения и очень осторожно упомянул о Раше. Сделал он это весьма деликатно, желая проверить, какова будет реакция американца.

– Некоторые из немцев еще чопорнее и неприступнее, чем остальные, – сказал Паттерсон. – Откуда ваш клиент?

– Из Восточной Пруссии.

– Так я и думал, – улыбнулся американец. – Значит, кое-что вы о нем все-таки знаете. А говорите, что из него не вытянешь ни слова.

– Да, кое-что о нем мы знаем.

– Стопроцентный нацист?

– Солдат. Происходит из военной семьи.

– Очень крутой?

– Очень.

Американец усмехнулся.

– Хотите, я взгляну на него?

– Да нет, не стоит.

Уиллс внезапно почувствовал усталость и мысленно выругал себя за неосторожность. Не следовало сообщать Паттерсону о существовании Раша.

– Ладно, забудьте о нем. Это не важно. Просто любопытная теоретическая проблема.

– Разумеется. А где вы его раздобыли?

– Так, случайно выудили, – осторожно заметил Уиллс, надеясь, что американец поймет его буквально: немца захватили где-то в море. Черт же дернул его проболтаться! Теперь увиливать бессмысленно – это лишь распалит любопытство Паттерсона.

– Как, вы сказали, его фамилия?

– Раш, – обреченно произнес Уиллс. – Но это действительно не важно. Давайте-ка лучше поговорим о докладе Шифа по Рурской области...

Придет кто-нибудь или нет? – недоумевал Раш. Может быть, семя все-таки не прижилось? Шли часы, а он по-прежнему торчал в камере один, совершенно голый, без еды, без воды. Чувствовал он себя весьма скверно. Неужели англичане не поняли, как много он знает?

В конце концов из невидимого динамика раздался голос:

– Вы чего-нибудь хотите?

Раш молчал.

– Ничего не хотите?

Ни слова в ответ.

– Может быть, мы можем договориться? – поинтересовался голос, и Раш внутренне возликовал.

Теперь можно и ответить.

– Мне не о чем с вами договариваться, – сказал он. – У вас нет ничего такого, в чем я бы нуждался.

– Сомневаюсь, – произнес голос. – У нас есть многое, что вам было бы очень кстати. Например, еда.

– Я хочу только умереть.

– Вам больше не из-за чего жить?

На этот вопрос можно не отвечать.

– Если вы и в самом деле хотите умереть, это можно устроить, – сказал голос.

– Так устройте.

– Вы ведь, наверное, хотите умереть как подобает солдату. По всей форме, с расстрельной командой и так далее?

– Мне хватит и пистолета.

– Хорошо. Пистолет, пустая комната, никакой спешки. Но заплатить за это придется дорого, гауптштурмфюрер. Вы готовы?

– Я не готов разговаривать с тем, кого я не вижу, – ответил Раш.

Он твердо знал, что у него один-единственный козырь – готовность умереть. Очень мало что можно сделать с человеком, желающим смерти, – на него не подействуешь ни угрозами, ни убеждением. Он может диктовать собственные условия. Существуют, конечно, и пытки, но Раш сомневался, что англичане умеют их применять.

– Вы убили одного из наших людей, – заметил голос. – Не хочется предоставлять вам еще одну возможность.

– Как хотите.

– Вы дадите честное слово?

– А вы ему поверите?

Говорить нужно обязательно с глазу на глаз, иначе ничего не получится.

Потом вновь наступило молчание, длившееся часа два. Молчание нарушил тот же голос:

– Дверь открыта, гауптштурмфюрер. Выходите в коридор, поверните направо, там увидите еще одну раскрытую дверь. Войдите туда и закройте дверь за собой.

– Зачем я буду это делать?

– Вы ведь хотите, чтобы у нас состоялся настоящий разговор?

Раш вошел в указанную комнату и увидел, что она перегорожена надвое проволочной сеткой. Немец сел на стул, огляделся по сторонам. В камере пахло свежим деревом. Отлично, подумал Раш. Они оборудовали эту комнату специально для разговора со мной.

В противоположной стене открылась дверь, и вошел тот же мужчина, которого Раш впервые увидел в Дублине. Мужчина сел за маленький столик по другую сторону проволочной сетки. Держался он довольно неуверенно.

– Женевская конвенция требует, чтобы я назвал вам свое имя, звание, порядковый номер. И больше ничего, – ответил Раш.

– Это относится к военнопленным, – ответил Колвин. – Вы же не военнопленный. Вы участвовали в преступном заговоре с целью шантажа. Попросту говоря, занимались вымогательством.

– Я находился на нейтральной территории, откуда меня насильно вывезли вооруженные представители воюющей державы, – холодно произнес Раш. – Так что не будем навешивать друг на друга ярлыки.

Мужчина кивнул:

– Хорошо, значит, мы с вами на равных. Вы хотите свести счеты с жизнью. Я могу вам предоставить такую возможность, но взамен вы поделитесь с нами информацией. В зависимости от того, насколько ценной окажется эта информация, ваше желание или будет удовлетворено, или не будет. Но для начала давайте я уж сообщу вам, что вас ожидает в случае, если вы останетесь жить. Вы предстанете перед судом как член преступной организации, именуемой СС. Обвинительный приговор вам обеспечен. В зависимости от совершенных вами преступлений вас или отправят на виселицу, или надолго засадят в тюрьму.

Примерно то же самое говорил в Стокгольме Конуэй, подумал Раш. Вслух он сказал:

– Я не предаю друзей.

– А я не говорю о ваших друзьях, меня интересуют ваши начальники. Насколько мне известно, они сами вас предали.

– У меня не такое уж высокое звание, – сказал Раш.

– Зато служба довольно необычная.

Раш пожал плечами.

– Как я могу быть уверен, что вы меня не обманете?

– Вы не можете быть в этом уверены, – согласился Колвин. – Но я выполню свое слово после того, как вы мне выложите все.

– Вы даете мне честное слово? – спросил Раш.

– Откуда вам знать, сдержу я его или нет.

– Меня интересует пока, готовы ли вы его дать.

– Если я его и дам, это ничего не изменит. Главное – не мое обещание, а мое решение. Если вы не расскажете мне все, тихой комнаты с пистолетом на столе не будет.

– И тем не менее.

Колвин кивнул. Ему было ясно, что дальше разговор не пойдет, пока он не согласится.

– Хорошо, я дам вам честное слово, но в обмен на обещание с вашей стороны. Вы больше не будете нападать на наших людей.

– Согласен.

– Ну хорошо. – Колвин высморкался. – Начнем с имени, звания и порядкового номера. Потом вы расскажете нам о жизни гауптштурмфюрера Франца Раша со всеми подробностями. А там посмотрим, куда повернет дело.

– Для начала одно условие. Точнее, четыре условия.

– Слушаю вас.

– Брюки, сигареты, еда и немного коньяку.

– Что ж, что касается брюк, у меня возражений нет, – сказал Колвин. – Они и в самом деле необходимы, чтобы вы могли собраться с мыслями. Остальные три условия относятся к категории вознаграждений. То есть их надо еще заработать.

Когда Раш начал отвечать на вопросы Колвина, он был одет в собственные брюки и носки, плюс к тому ему выдали рубашку цвета хаки и шлепанцы.

Когда немец – самостоятельно, без охраны, – возвращался по коридору в свою камеру, он был очень собой доволен, хоть и всячески это скрывал. Ему удалось добиться двух важных вещей. Во-первых, он может назначать свои условия; во-вторых, ему удалось до известной степени руководить ходом допроса. Не на сто процентов, но все-таки.

КОМИССАРУ УИЛЛСУ

Отдел связи вооруженных сил с Интеллидженс сервис

Объект: гауптштурмфюрер боевых частей СС Франц Максимилиан РАШ. Протокол составлен капитаном третьего ранга Дж.С. Колвином.

1) Как Вам известно, вначале задержанного пришлось доставить в Англию и поместить в специальное помещение, где он не мог бы причинить себе ущерб. Это было необходимо в связи с тем, что задержанный проявлял суицидальные наклонности. Этот человек обладает феноменальной физической силой и высокой профессиональной выучкой. Первого же охранника, вошедшего в его камеру, он убил голыми руками. На попытки вступить в диалог не реагировал. Угрозы не действовали – наоборот, вызывали энтузиазм.

2) Было решено прибегнуть к методам химического медицинского воздействия. Объекту ввели пентотал, однако обычного действия препарат на него не произвел. Высказывания, которые объект сделал под воздействием пентотала, представляли собой бессвязные, малопонятные выкрики.

3) Когда Рашу было предложено соглашение: в обмен на сотрудничество ему будет предоставлена возможность покончить с собой, объект пошел на контакт. Не вполне ясно, почему объект так сильно желает лишить себя жизни. Наш консультант-психиатр пришел к выводу, что заключенный Конуэй прав: для Раша смерть – дело принципа, вопрос уязвленного самолюбия. Если он не может жить по своим собственным правилам, то предпочитает не жить вовсе.

4) Допрос заключенного Конуэя дал нам возможность подготовиться к работе с Рашем.

5) Раш поставил условие: давая показания, он не будет предавать своих личных друзей. Условие было принято, хоть и с некоторыми оговорками. Начав давать показания, объект говорил долго и без принуждения.

6) Биография.

Родился в Берлине в 1910 году. Сын помещика Максимилиана Раша.

Место жительства: собственное поместье близ Ландсберга, Восточная Пруссия.

Образование: императорская гимназия в Баден-Бадене; Берлинский универститет, офицерская школа СС в Бад-Нойберге. (Примечание: в иные времена Раш наверняка, следуя семейной традиции, поступил бы на службу в один из прусских полков.)

В СС вступил в 1933 году, намереваясь сделать военную карьеру. В ту пору многие немцы аристократического происхождения стали членами СС. Раш говорит, что вступил в эту организацию в один день с князьями Гессенскими, Кристофом и Вильгельмом. В ходе допроса Раш подтвердил, что служил в полку личной охраны Адольфа Гитлера. По престижу и личному составу эта часть похожа на лейб-гвардейскую бригаду британской армии.

В «Лейбштандарте» Раш служил с 1934 до 1940 года; в его обязанности входила охрана фюрера.

По словам Раша, в 1940 году по личной просьбе он был переведен в боевые части, сражавшиеся во Франции и Бельгии. Награжден Железным крестом 1-го класса – за участие в боях под Сент-Этьенном, где Раш служил в танковой группировке фон Клейста. Был ранен, вернулся в Германию, после излечения в госпитале вернулся на службу в «Лейбштандарт». Во время русской кампании 1941 года награжден Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Орден вручил ему сам Гитлер. В последующие годы Раш участвовал в трех специальных операциях под руководством штурмбаннфюрера СС Отто Скорцени: освобождение Муссолини в Гран-Сассо; нападение на дворец адмирала Хорти в Будапеште; диверсионный рейд во время наступления немецких войск в Арденнском лесу 15 декабря 1944 года.

7) Стенографический отчет. Вскоре после начала допроса я убедился, что необходимо вести дословный протокол, который прилагается ниже. Согласно Вашим инструкциям, сначала я спросил Раша, что ему известно о Гитлере.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Когда вы в последний раз видели Адольфа Гитлера?

РАШ: Лично? На похоронах Рейнхарда Гейдриха в Берлине, в июне 1942 года.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: А с тех пор?

РАШ: Не видел.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Как близко вы были с ним знакомы?

РАШ: Два раза обменялся рукопожатием. Он знал меня в лицо. Иногда здоровался со мной кивком.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Но вы не были с ним в близких отношениях?

РАШ: С фюрером никто не состоит в близких отношениях, кроме разве что Геббельса и Бормана. Но я часто находился поблизости от него.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Когда именно?

РАШ: Когда он садился в автомобиль, выходил из автомобиля, присутствовал на военных парадах, посещал различные учреждения и заведения. Правда, мне не полагалось смотреть на фюрера – я должен был смотреть по сторонам, а не пялиться на Гитлера.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Значит, ничего особенно ценного вы не знаете.

РАШ: Если бы я спросил вас, что вы знаете о Черчилле, что бы вы мне сказали? Я говорю лишь то, что знаю наверняка.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Хорошо, что вам известно от других?

РАШ: Вы имеете в виду сплетни? Я не любитель сплетен.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ничего, нам всем приходится к ним прислушиваться. Вы ведь долго вращались там, должны были слышать много интересного.

РАШ: Ну хорошо. У Гитлера есть любовница. Вам нужны такого рода сведения?

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Продолжайте.

РАШ: Ее зовут Ева Браун. Она в связи с Гитлером уже несколько лет. Ее сестра Гретель замужем за группенфюрером Фегеляйном, который слывет у нас соглашателем.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Фегеляйн пользуется влиянием?

РАШ: Только в вопросах, связанных с лошадьми. Он когда-то был инструктором по верховой езде.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Что-то у нас с вами дело не движется.

РАШ: Я мало что знаю об Адольфе Гитлере. Зато мне много известно о Гейдрихе.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Гейдриха нет на свете уже почти три года, а нас интересует свежая информация. Каково состояние здоровья Гитлера?

РАШ: Ходят слухи, что после покушения на его жизнь в июле прошлого года здоровье фюрера пошатнулось.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Больше вам ничего не известно?

РАШ: Нет. В январе я разговаривал со Скорцени. Он сказал, что Гитлер по-прежнему уверен в победе.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Как это?

РАШ: Насколько я понимаю, он надеется на ракеты «фау». Я воевал на Восточном фронте, сражался на Западном. Только идиот может считать, что Германия способна победить в войне.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вы хотите сказать, что Гитлер не в своем уме?

РАШ: Еще раз повторяю, я давно его не видел. Но я рад, что нас с ним лечат разные доктора.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Почему? Кто его доктор?

РАШ: Его зовут Морель. Вот уж кто настоящий псих. После того, как в Гейдриха бросили бомбу, он лежал в госпитале, в Праге. Ранения были не такие уж серьезные, во всяком случае, от них обычно не умирают. Но Гитлер и Гиммлер настояли, чтобы в Прагу из Берлина вылетели все медицинские светила. Это было сборище прима-балерин. Они стояли вокруг раненого и излагали каждый свою излюбленную теорию. Тем временем началось заражение крови, и рейхспротектора спасти было уже нельзя. Один мало-мальски опытный хирург, вовремя сделавший нужную операцию, вытащивший из тела посторонние фрагменты и осколки, очистивший рану, спас бы Гейдриха. Но Морель и Керстен только болтали. И Гейдрих умер. Он мучился девять дней.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Откуда вы все это знаете?

РАШ: Я находился в это время в Праге.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: И все-таки кто вам это сообщил?

РАШ: Вдова Гейдриха Лина. Она была еще хуже, чем он, – этакая ледяная блондинка. На похоронах я должен был поддерживать ее под руку, но моя помощь не понадобилась – Лина стояла как статуя. Гейдрих же вообще был...

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Нас интересует Гитлер.

РАШ: Я уже сказал, что личный врач Гитлера – Морель. Слава Богу, что мне не нужно у него лечиться.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Больше вам нечего сообщить о Гитлере?

РАШ: Я не очень понимаю, что именно вас интересует.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Хорошо, на время прервемся.

– Никакой пользы, – резюмировал Уиллс.

Как только комиссар ознакомился с документом, он распорядился немедленно вызвать Колвина в Лондон.

– Честно говоря, сэр, я чувствую, что все это не по моей части, – признался Колвин. – Я недостаточно осведомлен. Например, я и слыхом не слыхивал об этом самом Фегеляйне.

– Я тоже, – сказал Уиллс. – Нам понадобятся политические эксперты, чтобы разобраться во всех деталях. Как вам показалось, Раш с вами откровенен?

– По-моему, он прямо отвечает на поставленные вопросы.

Уиллс на минуту задумался.

– Давайте попробуем по-другому. Пусть ваши беседы с ним будут предварительной стадией. Специалисты изучат протоколы допроса и определят направление, представляющее для нас интерес. Вы же пока разговаривайте с Рашем о самых различных проблемах. Начните, например, с Шелленберга.

* * *

Допросы продолжались много дней. Из Раша получился идеальный собеседник. Если он знал ответ, то немедленно давал его. Если не знал, то ничего не выдумывал. И все же Колвин, а вслед за ним и Уиллс стали подозревать, что им не удается докопаться до чего-то очень важного.

Они узнали разные любопытные подробности о лидерах фашизма – некоторые из этих деталей могли пригодиться в будущем, другие – нет. К примеру, выяснилось, что у Гиммлера в Любеке есть любовница по имени Хедвиг, которая родила рейхсфюреру двоих детей. Кальтенбруннер, оказывается, ненавидит Шелленберга. Борман – тоже. Однако Шелленберга прикрывает Гиммлер. После покушения в июле прошлого года Гитлер проникся глубочайшим недоверием к военной верхушке и делает исключение лишь для Гудериана, Йодля и Кейтеля. Геринг, если верить Шелленбергу, в последнее время утратил всякое влияние.

– Если бы я писал статью для газеты «Дейли экспресс», я был бы вполне доволен, – сказал Уиллс как-то вечером. – Но я собираю материал не для статьи. Рашу явно известно о стокгольмском задании не больше, чем он сообщил Конуэю – их показания полностью совпадают. Единственная важная новость стратегического значения, о которой осведомлен Раш, – это переговоры, которые генерал Вольф ведет в Северной Италии с американцами. Но мы об этих переговорах знаем и без Раша – ведь наши люди тоже в них участвуют!

После этого допросы продолжались еще три дня. С Рашем побеседовали специалисты по военной стратегии, политические аналитики, эксперты по психологии. Немец свободно отвечал на любые вопросы, было полное впечатление, что он ничего не скрывает. Наоборот, иногда он без понуждений, сам выдавал информацию, которая никого особенно не интересовала. Раш оживлялся, когда начинал говорить о Гейдрихе, которого, судя по всему, люто ненавидел. Однако англичане не разделяли его интереса к покойному руководителю службы безопасности СД. Кроме того, Раш все время спрашивал, когда наконец англичане выполнят свое обещание и дадут ему возможность, свести счеты с жизнью.

По большей части сведения, добытые у Раша, ценности не представляли, но кое-что все-таки могло пригодиться. Например, штабу главнокомандующего очень кстати пришлась информация о том, что Гитлер в последнее время совершенно перестал доверять военной верхушке и стремится руководить боевыми действиями сам. Сведения о Шелленберге помогли контрразведчикам получить более полное представление о действиях немецкой шпионской сети. Раш был лично знаком с доктором Бестом, гауляйтером Дании, и уверял, что доктор Бест сделает все возможное, чтобы уберечь страну от разрушения при наступлении союзнических войск. Эта информация тоже была передана в соответствующие инстанции.

И все же у англичан дело не двигалось. К тому же на них стали наседать американцы – их ознакомили с некоторыми показаниями Раша, и американцы желали знать, нельзя ли выжать из немца что-то еще. Паттерсон неоднократно приставал с этим к Уиллсу.

– Вы водите меня за нос, – добродушно упрекал он.

– Уверяю вас, мы ничего от вас не скрываем, – оправдывался Уиллс.

– Вытрясите вы из него душу. Я знаю, кто вам нужен – хороший американский шериф откуда-нибудь из штата Миссури.

– В этом нет никакой нужды, наш клиент честно отвечает на все вопросы.

– Значит, вы не умеете ему задать нужные вопросы.

– Очень может быть, но, как нам кажется, мы спросили его обо всем, что нас интересовало.

– Но вот взять, к примеру, Стокгольм, – упорствовал американец. – Он вам почти ничего про это не сообщил.

– Я склонен считать, что Раш выложил все, что знал. Ему вручили для передачи какие-то документы, считалось, что это разведывательное задание – во всяком случае, так полагал сам Раш. Если он сам больше ничего не знает, то как мы можем выжать из него дополнительную информацию?

– А можно нам взглянуть на эти документы? – с улыбкой спросил Паттерсон.

– Вряд ли, – ответил Уиллс, думая: черта с два ты их у меня получишь.

Он и так уже был раздражен тем, что американцам посылаются выдержки из протоколов допросов. А о «белом списке» и говорить нечего. По этому поводу уже произошел целый конфликт. Представитель Эйзенхауэра генерал Беделл Смит обратился к британскому кабинету министров с запросами по этому поводу, а виноват во всем был Уиллс, которому не следовало даже упоминать о Раше в разговоре с Паттерсоном.

Паттерсон сказал:

– Я ведь могу обратиться к вам и по официальным каналам. Считайте, что именно это я сейчас и делаю.

– Но выглядит это как-то не очень официально, – парировал Уиллс.

– Ну что ж... – Паттерсон встал. – На сегодня, пожалуй, достаточно. Кстати говоря, кто такой Конуэй?

Откуда он узнал про Конуэя? Имя ирландца тщательно вымарывалось из всех протоколов, которые посылались американцам.

– Кто такой Конуэй? – вежливо переспросил Уиллс.

– Если вы не хотите, чтобы мы о нем узнали, вы не должны упоминать его имя, – сказал Паттерсон. – В протоколе номер пять, когда Раш рассказывает о том, как он выбирался из Стокгольма, упоминается Конуэй. Кто это такой?

– Один из наших людей, – буркнул Уиллс. Неужели и в самом деле произошла такая накладка?

– Он помог Рашу покинуть Швецию?

– Что-то в этом роде, – осторожно ответил Уиллс, думая, что нужно как можно быстрее проглядеть выписку из протокола допроса номер пять. Однако вскакивать и немедленно бежать в архив было бы неприлично, да и подозрительно. Паттерсон сразу унюхал бы неладное. Однако, к удивлению англичанина, Паттерсон не стал дальше развивать тему. Наверное, оставил на следующий раз.

Уиллс, весь кипя от ярости, вернулся на работу, порылся в рабочем архиве и достал выписку из протокола номер пять, отправленную американцам. Там черным по белому было написано: «Конуэй рассказал мне об ирландском корабле и сказал, что, по его мнению, мы сумеем на него попасть». Мы! Уиллс выругался. Ведь он сам просматривал текст, чтобы не допустить утечки информации. То ли устал, то ли снебрежничал, так или иначе – непростительная ошибка! Причем виноват он сам, а не кто-либо другой. Теперь придется покрутиться между американским посольством и Даунинг-стрит. Что ж, нужно опередить американцев. Конечно, им в любом случае не покажут «белый список» – это британский секрет, о котором чужакам знать ни к чему. Иначе получится, что англичане сами выполнят работу, которую Шелленберг предназначал Рашу. Что касается финансовых документов, то они, возможно, содержат информацию еще более взрывного свойства.

Уиллс приказал, чтобы Конуэя немедленно перевезли в психиатрическую лечебницу в графстве Бэкингемшир – Интеллидженс сервис использовала ее в качестве тюрьмы для особо важных клиентов. О финансовом документе американцы не знали, и проболтаться им мог только Конуэй. В случае опасности ирландца придется убрать. Раша тоже – хотя немец, слава Богу, готов выполнить грязную работу сам.

* * *

Вечером того же дня, когда Конуэя перевезли в психлечебницу, смотровое окошечко в двери его камеры на секунду открылось и тут же закрылось вновь. Репортер не придал этому событию ни малейшего значения – он уже привык к тому, что за ним все время приглядывают. Но вскоре дверь распахнулась, зажегся свет, и Конуэй, уже улегшийся было спать, сел на кровати и захлопал глазами. Посетителей было двое, одного репортер видел уже раньше – тот вручал ему постельное белье и полотенце, – второго видел впервые. Именно этот, второй, кивком головы отпустил охранника, сел рядом с Конуэем и предложил ему сигарету.

– Кто вы такой? – спросил незнакомец.

Конуэй ответил. Лицо этого человека казалось ему смутно знакомым.

– Ах да, вспомнил. Вы тот ирландец, который оказался замешан в этой истории. Слишком пожадничали, верно?

– Я был идиотом, – ответил Конуэй. Он внимательно разглядывал собеседника. – Мы с вами встречались?

– Не думаю. У вас есть все, что нужно?

– Гораздо больше, чем мне нужно, большое спасибо, – саркастически ответил Конуэй.

– Допросы закончились?

– Откуда мне знать! Кто вы вообще такой?

Посетитель улыбнулся.

– Увы, вам здесь вопросы задавать не положено. Считайте, что я представитель благотворительности. Сам я считаю себя этаким крохобором – подбираю крохи информации, которую не собрали другие. Знаете, не все удается выяснить в ходе допроса. Если вспомните что-нибудь интересное, сразу требуйте, чтобы вызвали меня. Договорились?

Конуэй поморщился.

– Уверяю вас, я сообщил все, что знал.

– Не сомневаюсь в этом. Но человек иногда вспоминает какие-нибудь детали. – Мужчина поднялся. – Это вам.

Он положил пачку сигарет на тумбочку.

– Если что-нибудь вспомните, вызовите меня. Меня зовут... Для вас я буду просто Маугли. Тот самый, из Киплинга.

Человек ушел, и свет снова погас. Конуэй лежал на кровати, смотрел в потолок и все пытался вспомнить, где он встречал прежде этого Маугли. А в том, что он видит этого человека не впервые, ирландец не сомневался.

 

Глава 11

Американцы нажимали все сильнее. Паттерсон позвонил по телефону и в весьма любезной, даже дружеской манере сообщил:

– Знаете, дружище, мы все-таки решили обратиться к вам по официальной линии. Сегодня в конце дня к вам поступит соответствующая бумага. Хотим сами поработать с этим вашим Рашем.

– Боюсь, вам придется столкнуться с кое-какими трудностями, – сказал Уиллс. – Понимаете, у нашего клиента проблемы со здоровьем. Да и вообще, ни к чему с ним беседовать – мы высосали из него все до последней капли.

– Всегда остается одна-другая капелька крови.

– Вы настоящий вампир, – деланно фыркнул Уиллс.

Закончив разговор, он немного подумал, потом снова снял трубку и попросил оператора соединить его с мистером Джеймсом Тендрингом из военного министерства.

– Мне нужно с вами встретиться, – сказал комиссар.

– Это срочно?

– Весьма.

– Через двадцать минут.

По пути в министерство Уиллс думал, как выкручиваться из ситуации. Американцам придется ответить отказом, но сделать это нужно крайне деликатно. На уровне Паттерсона достичь необходимого сочетания деликатности и окончательности вряд ли удастся. Что ж, для того и существуют дипломаты из министерства.

Джеймс Тендринг сидел у себя в кабинете и жевал бутерброд с сыром. Вид у него был усталый, невыспавшийся.

– Это не сыр, а мыло какое-то, – пожаловался он. – Но пообедать времени совсем нет. Старик не дает нам покоя с четырех часов утра. В двенадцать тридцать начнется совещание, которое наверняка затянется до рассвета.

Уиллс изложил суть проблемы и стал ждать, пока Тендринг придумает, как ее разрешить. Очень приятно хоть в кои-то веки возложить решение трудной задачи на другого.

Тендринг угрюмо жевал бутерброд.

– Чем глубже мы копаем, тем меньше мне нравится вся эта история. Вы знаете, что премьер-министру показывали список?

– Знаю.

– Премьер-министр приказал, чтобы список уничтожили.

– Правильно.

– Он сказал, что глупо было бы омрачать сияние победы грязным пятном подозрительности. – Тендринг усмехнулся. – Иными словами, сор из избы выметать не ведено. – Он откусил еще кусочек. – И это решение пересмотру не подлежит.

– Стало быть...

– Стало быть, придется вам взять ластик и все чистенько подтереть.

– А кто объяснит нашим американским друзьям, что поговорить с клиентом не удастся?

– Не беспокойтесь, кому-нибудь поручим. Найдется широкая спина, которая примет на себя и этот удар.

– Меня не оставляет предчувствие, что история еще не закончена, – сказал Уиллс.

– Что ж, история никогда не заканчивается. Не могу сказать, чтобы мне нравилось такое решение, но... Хорошо ли Раш говорит по-английски?

– Так себе.

– Как вы думаете, мог он запомнить имена из списка?

– Некоторые – да. Но, думаю, немногие. Для него эти имена ничего не значат. Вот Конуэй – другое дело, он журналист и многих людей из списка знает.

– Да, рискованно. Подставляться нельзя. Пока эти двое живы, американцы нам покоя не дадут. Хорошо, хоть договоренность с Рашем позволяет вам не делать грязную работу самим. Спасибо и на этом. Жаль беднягу Конуэя. Если бы американцы о нем не разнюхали...

– Это моя вина.

Тендринг взглянул на комиссара спокойными, усталыми глазами.

– Да. Каждому из нас приходится нести свой крест.

Возвращаться к себе в кабинет Уиллс не стал, подозревая, что его уже ожидает там официальный запрос от Паттерсона. Вместо этого Уиллс с Керзон-стрит прямиком отправился на вокзал Ватерлоо и сел на поезд, идущий в Уокинг. Предварительно он зашел в телефон-автомат и связался с дежурным – попросил, чтобы его встретили.

Первоначально Уиллс вовсе не собирался держать слово, данное Рашу. К тому же обещание давал не лично он, а Колвин. Колвин ниже по званию, поэтому решение начальства для него – закон. Уиллс считал, что такие, как Раш, должны непременно предстать перед судом, нельзя давать им возможность уйти от ответа. Вот с Конуэем другое дело – здесь комиссар был виноват сам.

Через несколько минут после прибытия в секретную тюрьму Уиллс уже сидел за столом в камере, разделенной надвое проволочной сеткой. Вот-вот должны были привести Раша.

Раша удивил неожиданный вызов на допрос. Он считал, что допросы уже закончились. Во время последних двух бесед следователь не задал ни одного нового вопроса – лишь повторял прежние. Было ясно, что любопытство англичан иссякло. Сам Раш исходом следствия был доволен. Он ответил на все заданные вопросы, а если англичане не докопались до чего-то важного – сами виноваты. На случай, если они решат выполнить условие сделки и предоставят ему возможность совершить самоубийство, линия поведения была тщательно отработана. Но вообще-то Раш сомневался, что англичане сдержат слово. Общеизвестно, что британцы предпочитают решать все юридическим путем, а по лицу Колвина Рашу было ясно, что англичанин не понимает, зачем немец хочет застрелиться.

Войдя в комнату для допросов и увидев за столом не Колвина, а Уиллса, Раш замер на месте. Этого человека он видел впервые. Раш внимательно вгляделся в него, составил себе предварительное мнение о незнакомце, закрыл дверь и приблизился к стулу. Скорее всего, на этот раз к нему прислали какого-то клерка, незначительного сотрудника с третьестепенными вопросами.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал комиссар.

Раш остался стоять, глядя на англичанина сверху вниз. Как и Конуэй в аналогичной ситуации, он моментально понял, что оценил ранг Уиллса неправильно – голос звучал слишком начальственно.

– Садитесь, я сказал.

Раш сел и решил сразу взять быка за рога:

– Я сотрудничал с вами, ничего не утаивая. Слово сдержал. Теперь ваша очередь.

Уиллс молча посмотрел на него, после паузы сказал:

– Мы тоже сдержим свое слово.

Глаза Раша чуть-чуть дрогнули – заметить эту реакцию было почти невозможно.

– Благодарю вас.

– Есть одно условие, – сказал Уиллс. – Произойти это должно скоро.

– Сегодня? – спросил Раш.

– Немедленно.

Раш кивнул.

– У меня тоже есть одно условие. Хотя нет, не условие, а просьба.

– Если смогу, исполню. Что вам нужно? Письмо? Должен предупредить заранее, что вряд ли санкция на передачу письма будет получена.

Раш покачал головой:

– Нет, я о другом. Конечно, маловероятно, чтобы я промазал по собственным мозгам, но если такое случится, хочу попросить, чтобы меня кто-нибудь из ваших прикончил.

– Хорошо. Вы уже давали нам слово и его сдержали. Поэтому мы пойдем вам навстречу. Хотя что касается лично меня, я бы вместо пистолета лучше дал вам стул и веревку. Но раз уж вам обещали пистолет... Вы даете слово, что не используете оружие против кого-то из наших людей?

– Разумеется.

– Я все устроил, – сказал Уиллс. – Вас отведут в камеру, где лежит пистолет. С одной пулей. Дверь будет за вами закрыта, вас оставят там одного. Увы, священника не будет.

– Мне не нужен священник, – сказал Раш. Теперь наступал самый ответственный момент. – Кто будет стоять за дверью на случай, если меня понадобится добить? – Он смотрел прямо в глаза англичанину.

– Я, – твердо ответил Уиллс.

– Тогда не будем терять времени.

Раш встал, скрипнул стулом по бетонному полу, вытянулся по стойке смирно и наклонил голову:

– Спасибо за услугу.

– Я буду стоять за дверью. Сразу после выстрела войду внутрь.

Комиссар объяснил Рашу, куда ему нужно идти. Раш вышел, медленно зашагал по коридору, прислушиваясь. За ним никто не шел. Немец вошел в камеру, заглянул внутрь и увидел стол, а на столе пистолет. Как это ни странно, пистолет был немецкий – маузер. Возможно, они считают, что из английского оружия он промажет... Раш вошел в камеру, и дверь тут же захлопнулась у него за спиной.

Раш взял со стола маузер, вынул единственный патрон и тщательно осмотрел механизм, особенное внимание уделив бойку. Пистолет был хорошо вычищен и смазан, боек оказался в порядке. Раш вставил в обойму патрон, снял предохранитель и приставил ствол себе под подбородок. Интересно, подумал он, англичанин только подслушивает или еще и подсматривает?

– Вы здесь? – спросил он.

Никакого ответа. Раш повысил голос:

– Вы здесь?

– Да, – отчетливо послышалось в ответ. Англичанин стоял прямо за дверью, и слышно его было хорошо. Раш подумал, что скорее всего англичанин спрятался за кирпичную стену, хотя стальную дверь пулей все равно не прошибешь.

– Тогда слушайте, и слушайте внимательно. Есть очень важная информация, до которой вы так и не докопались.

Пауза. Потом голос спросил:

– О чем речь?

– Кое-что, чего я вам не говорил.

Нервишки не выдержали, подумал Уиллс. Мы ему дали пистолет, а он не хочет его использовать – во всяком случае, против самого себя. Уиллс взглянул на смотровое окошечко в двери и поморщился. Откроешь окошечко – рискуешь получить пулю в глаз.

– Что за информация?

– Она касается Гейдриха. Вам следовало бы больше внимания уделить Гейдриху.

– Гейдрих мертв.

– Гейдрих-то мертв, но его архив очень даже жив.

Он по-прежнему держал пистолет приставленным к подбородку. Металл уже согрелся и не холодил кожу.

– Какую ценность может представлять эта информация? – спросил Уиллс.

Ему приходилось слышать о досье, собранном Гейдрихом, – репутация у архива покойного рейхспротектора была достаточно громкая. Однако трудно представить, что три года спустя содержащиеся там сведения все еще представляли какую-то ценность.

– Я объясню вам это во всех деталях, – сказал Раш. – Но лишь после того, как мы придем к соглашению.

– У нас уже есть соглашение, – резко ответил Уиллс. – Нажимайте на спусковой крючок – и дело с концом.

– Я хочу вам предложить более серьезное соглашение. Раньше я торговался с вами за свою смерть, теперь буду торговаться за свою жизнь.

– Это невозможно.

– Я сообщу вам то, что мне известно об архиве, а взамен вы предоставите мне новые документы, деньги и освободите от судебного следствия.

– Это невозможно! – повторил Уиллс.

– Невозможно? Вы знаете, кому принадлежат акции в концерне «Фокке-Вульф»? Знаете ли вы, кто поставлял топливо немецким подводным лодкам, выходившим в океанское плавание? Знаете ли вы о различных пикантных подробностях личной жизни политических деятелей и крупных финансистов?

Уиллс почувствовал, что на лбу у него выступает испарина.

– Подумали ли вы о том, – продолжал Раш, – какие скандалы могут разразиться, если некоторые сведения попадут не в те руки – например, к русским? Представьте себе такую возможность. – Раш пожалел, что не может сейчас видеть лицо собеседника. – Я держу палец на курке. Если вы немедленно не дадите мне понять, что мое предложение представляет для вас интерес, я выстрелю. И тогда информация, бесценная информация, будет для вас безвозвратно утеряна.

Уиллс не знал, верить ему или нет. Действительно, ходили слухи, что с компанией «Фокке-Вульф» не все чисто, да и немецкие подводные лодки, судя по всему, получали в море топливо от каких-то танкеров в Южной Атлантике. Было принято считать, что эти корабли южноамериканского происхождения, но кто их знает...

– Если вы не имеете достаточно полномочий, чтобы принять решение по данному вопросу, – нахально заявил Раш, – передайте мое предложение своему начальству.

Раш заглянул прямо в черную дыру ствола и подумал, что спустить курок сейчас было бы проще простого. Пожалуй, эта перспектива даже казалась ему привлекательной. Но кто тогда расплатится с Конуэем и Шелленбергом? Оба они должны получить по пуле раньше, чем он. Раш снова приставил пистолет к подбородку.

Если бы вопрос входил в компетенцию комиссара, он немедленно ответил бы согласием. Важную информацию следовало раздобыть любым путем. Но инструкции, полученные от Тендринга, который представлял военный кабинет, были ясны и недвусмысленны. Если Раша оставить в живых, есть опасность, что рано или поздно он попадет к американцам.

– Подождите, – сказал Уиллс и отправился к телефону.

Вытащить Тендринга с совещания оказалось не так-то просто, а объяснить, в чем состоит предложение Раша, было не слишком приятно – ведь оказывалось, что следователи Уиллса поработали плохо. Они уверяли, что из Раша вытрясли всю информацию, а теперь вдруг выяснилось, что он располагает важными сведениями, да не просто важными, а такими, которые позволяют ему предъявлять англичанам ультиматум. Ситуация усугублялась тем, что в руках у немца заряженный пистолет. Скорее всего, Тендринг решит, что Уиллс просто сошел с ума...

Они долго разговаривали по линии, защищенной от прослушивания. Тем не менее выражались очень осторожно – на всякий случай.

– Я полагаю, соглашение может носить временный характер, – сказал Тендринг. – Речь ведь идет не более чем об отсрочке.

– Само собой, – согласился Уиллс.

– Тогда можете давать ему любые обещания. Только делайте это неохотно, иначе он заподозрит неладное. В конце концов мы восстановим положение, существовавшее до настоящего момента.

– И его участие, я думаю, не понадобится.

– Да. Обойдемся без него.

В дверь камеры постучали.

– Вы приняли решение? – спросил Раш.

– Мы согласны. Давайте договоримся об условиях.

Раш улыбнулся и сказал:

– Я уже изложил их. Деньги, защиту от судебного преследования и документы.

– Все это возможно, но лишь в том случае, если информация действительно настолько важна, как вы утверждаете.

– Не бойтесь, вы не разочаруетесь.

– Тогда положите пистолет на стол и возвращайтесь в комнату для допросов.

Раш вернулся в комнату для допросов, но пистолет из руки не выпустил – по-прежнему держал его приставленным к подбородку. Уиллс, наблюдавший за немцем из укрытия, крикнул:

– С пистолетом нельзя! Разговора не будет!

– Это без пистолета разговора не будет! – огрызнулся Раш. – Вы-то можете привести с собой целую армию. У меня же всего один патрон.

Уиллс немного подумал и принял некоторые меры. Когда он вошел в комнату для допросов, его сопровождал Колвин, вооруженный здоровенным служебным револьвером, и охранник с автоматом.

Отдел связи вооруженных сил с Интеллидженс сервис

Вниманию Дж. П. Тендринга, военный кабинет.

Содержание: допрос гауптштурмфюрера СС Франца Максимилиана Раша.

Допрос проведен комиссаром Р.Х. Уиллсом; наблюдатель – капитан третьего ранга Дж.С. Колвин.

СТЕНОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАПИСЬ

РАШ: Мои условия: пятьдесят тысяч фунтов стерлингов в испанских песетах, мексиканский паспорт и письменная гарантия от министра иностранных дел Великобритании, что я не буду подвергнут судебному преследованию в будущем.

УИЛЛС: Хотите слишком многого.

РАШ: Я не идиот. Отлично понимаю, что вы можете выкачать из меня всю информацию и потом надуть меня. Я должен принять меры, и у меня есть свой план. Прежде всего, мне нужно ваше предварительное согласие. Если я не получу его немедленно, прямо сейчас, то спущу курок.

УИЛЛС: Я должен переговорить с руководством.

(Допрос прерван на период консультации. Возобновлен в 19.00.)

УИЛЛС: Я получил согласие. Деньги будут переведены в Мадрид, в «Банко де Бильбао». Паспорт тоже приготовят. Надеюсь, вы понимаете, что настоящий мексиканский паспорт для вас мы достать не можем. Бланк паспорта будет настоящим, но данные будут фальшивыми.

РАШ: Где письменная гарантия?

УИЛЛС: Над ней работают. Не так-то просто добраться до министра иностранных дел. Вы понимаете, я надеюсь, что все эти ваши условия мы выполним лишь в том случае, если информация окажется достаточно важной.

РАШ: Понимаю.

УИЛЛС: Ну хорошо, расскажите мне о Гейдрихе.

РАШ: Перед Рождеством 1940 года я был назначен к нему адъютантом.

УИЛЛС: Перед Рождеством сорокового? Вы ведь нам говорили...

РАШ: Я знаю, что я вам говорил. После того как меня ранили во Франции, я вернулся на службу в личную охрану фюрера. Через несколько недель меня откомандировали к Гейдриху. Он был тогда обергруппенфюрером СС, то есть генерал-лейтенантом.

УИЛЛС: А вы говорили, что вас перевели в боевую часть.

РАШ: Так оно и было, но затем меня откомандировали в распоряжение Гейдриха. Во время допросов я говорил вам правду, но утаил некоторые подробности моей службы у Гейдриха. (Далее Раш подробно описывает свою службу у Рейнхарда Гейдриха. Раш дважды назначался к Гейдриху адъютантом. Первый срок закончился в апреле 1941 года, когда Раш, по собственной просьбе, был переведен в «Лейбштандарт», где прошел курс специальной подготовки к войне с Россией. На Восточном фронте служил в группе армий «Юг» под командованием фон Рунштедта. Сражался в частях первой танковой армии, в июле в боях под Уманью был ранен. Был представлен к Рыцарскому кресту с дубовыми листьями. Орден вручил ему сам Гитлер. После этого Раш вновь стал адъютантом у Гейдриха. Это продолжалось до конца 1941 года. В то время Гейдрих являлся рейхспротектором Богемии и Моравии. Раш кроме служебных обязанностей был партнером Гейдриха по фехтованию и верховой езде. Служебные обязанности у Раша были необременительные.)

СТЕНОГРАФИЧЕСКИЙ КРАТКИЙ ОТЧЕТ

РАШ: В ночь перед тем, как диверсанты совершили нападение на машину рейхспротектора, я ужинал вместе с ним. Накануне я подал рапорт с просьбой о переводе в боевую часть. Мое здоровье совершенно поправилось, и я хотел вернуться на фронт. Гейдрих сказал, что не сможет без меня обойтись, и пригласил меня на ужин. В тот же день, но несколько ранее, он рассказывал мне об Эрнсте Вильгельме Боле.

УИЛЛС: Расскажите мне о Боле.

РАШ: Это было после тренировки. Впервые я позволил себе одержать победу над Гейдрихом. Рейхспротектор был довольно неплохим фехтовальщиком, хоть и не таким мастером, каким себя воображал. Особенно хорошо он владел рапирой. После того как я одержал победу, Гейдрих не на шутку разозлился. После тренировки мы мылись в душе, и он, как бы шутя, двинул меня по плечу. Двинул со всей силы, причем знал, что именно в это плечо меня ранили. Таков был Гейдрих.

УИЛЛС: Как вы отреагировали?

РАШ: Он засмеялся, и я тоже засмеялся. Уверяю вас, на моем месте вы поступили бы точно так же. Гейдрих сказал, что у него есть одна чудесная идея, и после того, как мы переоделись, повел меня к себе в кабинет. Это происходило в пражском Градчанском дворце. Фехтовальный зал был устроен в подвале. В кабинете Гейдрих предложил мне бокал пива, и я выпил, хоть и не без опаски. Гейдрих славился своими шуточками и запросто мог подсыпать мне в пиво какой-нибудь гадости, например слабительного. Понимаете, желая избавиться от адъютантской службы, я задал ему в фехтовальном зале хорошую трепку. Гейдрих очень болезненно относился к своей репутации фехтовальщика, и по его наигранной веселости я понял, что он задет не на шутку. Гейдрих спросил, знаком ли я с Боле. Я ответил, что видел советника Боле в рейхсканцелярии, в Берлине. Тогда Гейдрих рассказал мне о некоем документе, который Боле подготовил на случай оккупации Великобритании. В этот список были включены англичане, которые могли оказаться полезны для немецкого командования. Угадайте, где этот список находится сейчас, – сказал Гейдрих. Я предположил, что в каком-нибудь архиве. Гейдрих ответил, что я прав, и спросил, как бы на его месте я поступил с этими сведениями.

УИЛЛС: И что вы сказали?

РАШ: Ответ очевиден. Я сказал, что на основе этого списка можно было бы создать в Англии отличную разведывательную сеть. Шпионаж, сбор информации, все, что угодно. Даже шантаж. Вы ведь видели список.

УИЛЛС: А зачем он сообщил об этом вам?

РАШ: Гейдрих сказал, что я должен поработать на него в этом вопросе. Он всегда так говорил: поработать на него в том или ином вопросе. Идея была следующая. Меня прикомандируют к шестому управлению службы безопасности, которым руководит Вальтер Шелленберг. Я буду отвечать за связь с министерством иностранных дел, имея дело непосредственно с Боле. Гейдриха интересовали зарубежные связи Шелленберга и Боле. Дело в том, что и Боле и Шелленберг не любили делиться своими секретами. Они оба бюрократы, во всем придерживаются проформы. А Гейдрих хотел, чтобы они работали в одной упряжке с ним. Рейхспротектор немедленно осуществил свое намерение: вызвал секретаршу и тут же напечатал приказ. Я явно перестарался в фехтовальном зале, и Гейдрих вместо фронта направил меня на канцелярскую работу.

УИЛЛС: Как была обозначена ваша новая должность?

РАШ: Я должен был стать сотрудником управления у Шелленберга. Должность не была четко сформулирована. Думаю, Шелленберг тогда еще не знал, что у него появился новый сотрудник, – во всяком случае, до покушения Гейдрих сообщить ему об этом не успел.

УИЛЛС: Но впоследствии Шелленберг об этом узнал?

РАШ: Да, еще до того, как Гейдрих умер.

УИЛЛС: В чем заключались ваши обязанности, пока Гейдрих находился при смерти?

РАШ: Вместо него приехал Гиммлер. Полагаю, дальнейшее вам известно. Рейхсфюрер сказал, что заставит Чехословакию заплатить за преступление. Там была такая деревня, называлась Лидице...

УИЛЛС: Про Лидице мне известно. Рассказывайте про ваши служебные обязанности.

РАШ: Да ничего особенного. Обычная бумажная работа, связанная с охраной Градчанского дворца, мелкие административные поручения, ничего серьезного. Потом, в день, когда Гейдрих умер, Гиммлер внезапно вызвал меня к себе. Он сидел в кабинете Гейдриха, на первом этаже. Помню, как я недоумевал по поводу этого внезапного вызова. Сначала рейхсфюрер произнес прочувствованную речь в память о Гейдрихе, хоть я и не понимаю, как можно было испытывать к покойному какие-либо чувства, кроме страха и ненависти. Гиммлер назвал Гейдриха величайшим эсэсовцем, а я стоял по стойке «смирно» и только кивал головой. Потом я получил приказ. Мне поручалось «священная обязанность» – именно так выразился рейхсфюрер – доставить тело Гейдриха в Берлин, на торжественные похороны.

УИЛЛС: У нас есть фотографии этой церемонии. Взгляните, это вы?

РАШ: Да.

УИЛЛС: Вы пожимаете руку Гиммлеру.

РАШ: Да, рейхсфюрер благодарил меня за отлично выполненное задание. А сейчас начнется самое главное. Именно тогда Гиммлер приказал мне вернуться в Прагу за архивом Гейдриха.

УИЛЛС: Почему?

РАШ: Я сам архива не видел, но знал, что он находится в Градчанском замке. Гейдрих вел досье на всех и каждого, включая Гиммлера и фюрера, – во всяком случае, так поговаривали. Влияние Гейдриха в значительной степени объяснялось именно существованием этих досье. Никто не осмеливался портить отношения с Гейдрихом, тот слишком много знал.

УИЛЛС: Чего от вас хотел Гиммлер?

РАШ: Он хотел, чтобы я привез архив. Рейхсфюрер сказал, что архив находится под охраной в опечатанном помещении. Я должен немедленно отправляться в Прагу и доставить архив к Гиммлеру. Рейхсфюрер боялся, что досье попадут в чьи-то другие руки.

УИЛЛС: А вам он не боялся доверить такой ценный груз?

РАШ: Я был заменим.

УИЛЛС: Что вы имеете в виду?

РАШ: Я тогда был в звании оберштурмфюрера, простой боевой офицер. Кто бы заметил, если бы я вдруг исчез?

УИЛЛС: Но вы ведь не исчезали.

РАШ: Потому что я как следует пораскинул мозгами.

УИЛЛС: Объясните.

РАШ: Перед тем как вылететь в Прагу, я распорядился, чтобы к моему приезду все было готово: грузовики, мотоциклетный эскорт, легковые автомобили, рота эсэсовцев. Я рассуждал так: если я с минимальными потерями времени доставлю груз в Берлин, Гиммлер поймет, что у меня просто не было времени порыться в досье. Кроме того, все ящики были запечатаны, заперты на ключ, а ключи находились у рейхсфюрера. Я позаботился о том, чтобы к моему приезду на каждый ящик поставили дополнительную печать. Погрузка на машины заняла всего семнадцать минут. Едва прилетев в Прагу, я сообщил рейхсфюреру о своем прибытии, а по окончании погрузки – о завершении работы. Затем эскорт автомобилей двинулся туда, куда мне было приказано.

УИЛЛС: Куда именно?

РАШ: Это мой секрет. Не думайте, что вы сможете обмануть меня или принудить силой. До поры до времени секрет останется при мне. Когда я буду убежден, что вы честно и сполна выполнили мои условия, эту информацию я сообщу вам сам, добровольно.

УИЛЛС: Хорошо, мы к этому вернемся.

РАШ: Когда я прибыл на место, рейхсфюрер уже находился там. Он спросил меня, останавливались ли мы где-то по дороге. Я сказал, что мы сделали одну остановку, в казарме СС, в городе Галле – нужно было заправить топливные баки и накормить людей. Кстати говоря, по ироническому совпадению, Гейдрих родом из Галле. Я сказал рейхсфюреру, что у грузовиков во время остановки вое время дежурили часовые. Мы пробыли в Галле ровно двадцать минут, затем продолжили путь. Гиммлер сказал, что моя оперативность впечатляет. Таким образом, я спас себе жизнь исключительно за счет быстроты и организованности.

УИЛЛС: Что было дальше?

РАШ: Для архива было подготовлено специальное помещение, где Гиммлер распорядился разместить ящики. Входить туда кому-либо воспрещалось. Дверь в помещение была стальная, с очень сложным замком. Гиммлер заперся там и не выходил много часов. Потом без единого слова отправился на аэродром и улетел в Берлин.

УИЛЛС: А что было с вами?

РАШ: Я остался там по приказу Гиммлера. Комната была опечатана, возле нее установили постоянный пост. Пока я находился в том месте, Гиммлер прилетал дважды и всякий раз проводил там по целому дню, запираясь в помещении. Он изучал материалы. Меня использовал в качестве физической силы – вызывал в комнату, когда нужно было передвинуть тяжелый ящик с места на место. Все это выглядело очень странно.

УИЛЛС: Почему странно?

РАШ: Какой смысл достигать высокого положения, если потом приходится заниматься тяжелым физическим трудом? Я-то думал, что люди делают карьеру с одной-единственной целью – никогда не пачкать руки работой.

УИЛЛС: И чем вы там с ним занимались – только передвигали ящики?

РАШ: Да, только этим.

УИЛЛС: А потом?

РАШ: Я же сказал вам, что расскажу все сам. Так что не нужно меня подгонять.

УИЛЛС: Продолжайте.

РАШ: Несколько раз Гиммлер устраивал короткий отдых, и я должен был садиться и выслушивать его пространные монологи. Рейхсфюрер сидел рядом со мной, как самый обычный работяга, ел колбасу, пил воду и рассказывал про Гейдриха. Думаю, в глубине души он был рад, что Гейдриха больше нет. Даже для него покойный представлял некоторую угрозу. После того как Гиммлер разобрался в архиве, ящики были расставлены в определенном порядке и дверь в комнату опечатали. Один ящик Гиммлер захватил с собой в Берлин – я тащил его на себе до автомобиля, а потом мы отправились в столицу. Нас сопровождало два броневика впереди, два броневика сзади и еще мотоциклисты. Всю дорогу я держал наготове автомат с взведенным затвором.

УИЛЛС: Куда отвезли этот ящик?

РАШ: На Принц-Альбрехт-штрассе.

УИЛЛС: Что там было?

РАШ: Понятия не имею. Я вернулся в замок, забрал свои вещи и поступил в распоряжение Шелленберга. (Примечание: служба у Шелленберга, в управлении внешней разведки, подробно описана в протоколе допроса № 4.)

УИЛЛС: Ранее вы сказали, что до того времени ваши отношения с Гиммлером не были близкими. Стали ли они ближе после этой истории?

РАШ: Рейхсфюрер время от времени вызывал меня к себе для выполнения отдельных поручений.

УИЛЛС: Почему вас?

РАШ: Я считался настоящим солдатом, а Гиммлер испытывал некоторое романтическое чувство по отношению к воякам.

Думаю, теперь, когда он сам воюет на фронте, от прежних его иллюзий не осталось и следа. Я продемонстрировал рейхсфюреру, что могу работать быстро и эффективно. Он решил, что может мне доверять. С его точки зрения, я был доблестным молодым человеком, готовым отдать за него свою жизнь.

УИЛЛС: Вы действительно бы отдали за него свою жизнь?

РАШ: Я солдат. Если бы мне приказали, я бы пожертвовал жизнью. Хотя считаю, что мог бы пожертвовать своей жизнью во имя более высоких целей.

УИЛЛС: Мы отклоняемся от темы. Итак, Гиммлер поручал вам отдельные задания.

РАШ: Да, следующая наша встреча состоялась в мае 1943 года. Прошло довольно много времени после истории с перевозкой архива. Меня вызвал Шелленберг и велел немедленно отправляться к рейхсфюреру, который желает меня видеть. Я пошел к Гиммлеру, вытянулся по стойке «смирно» перед его столом, и рейхсфюрер долго молча смотрел на меня, не говоря ни слова. Вид у него был довольно хмурый, и я решил, что меня сейчас расстреляют. Потом Гиммлер сказал, что я должен отправиться в... Ну, одним словом, туда, где хранится архив, и привезти ему одно досье. Оказалось, что озабоченный вид рейхсфюрера объясняется очень просто – он прищемил себе пальцы ящиком стола. Пальцы были перебинтованы, и Гиммлер пожаловался мне, что ужасно страдает от боли. Потом сказал: «Вопрос, Раш, заключается только в одном – могу ли я вам доверять?»

УИЛЛС: И вы отправились в путь?

РАШ: Да. Причем специальный человек засек время, которое мне понадобилось на поиск досье. Это заняло примерно полминуты. Нет, наверное, все-таки чуть больше – ведь мне пришлось сначала найти ящик, потом взломать печать, вытащить досье и навесить новую печать. Но я действовал очень быстро, уж можете мне поверить.

УИЛЛС: Вы прочли досье?

РАШ: Досье при мне положили в портфель, который наручниками был прикован к моему запястью. Человек, закрывший чемоданчик на замок, сопровождал меня до Берлина, а открыл замок сам Гиммлер. Так что возможности заглянуть в досье у меня не было.

УИЛЛС: Но вы ведь знаете, на кого было это досье.

РАШ: Да, на американца по имени Аллен Даллес. Я хорошо запомнил это имя. Даллес руководил американской разведкой в Швейцарии. Сейчас он ведет переговоры с обергруппенфюрером Карлом Вольфом. Я ведь об этом вам уже рассказывал. (Примечание: см. протокол допроса № 2, где изложены сведения о переговорах. Шелленберг о них знает, но неизвестно, знают ли о них Гиммлер и Гитлер.)

УИЛЛС: Да, вы нам рассказывали о переговорах, но мы знаем о них и без вас. Расскажите лучше о других заданиях, которые вы получали от Гиммлера. Вас часто посылали за новыми досье?

РАШ: Несколько раз. Это происходило постоянно, пока я служил в аппарате Шелленберга. Со временем ко мне даже перестали приставлять сопровождающего, засекавшего время.

УИЛЛС: Значит, у вас была возможность заглянуть в папки?

РАШ: У меня никогда не было достаточно времени, чтобы ознакомиться с документами как следует, но я получил представление о том, какого рода информация там содержится. (Примечание: позднее Раш был подробно допрошен на эту тему. См. приложение.)

УИЛЛС: Вопрос о документах, которые вы получили от Шелленберга для вывоза в Стокгольм. Видели ли вы их или их дубликаты в архиве Гейдриха?

РАШ: Я видел две копии списка имен.

УИЛЛС: Шелленберг об этом знает?

РАШ: Во всяком случае, я ему об этом не говорил. Думаю, что не знает.

УИЛЛС: Почему вы так думаете? Ведь Шелленберг – глава разведывательного ведомства.

РАШ: Архив принадлежал сначала Гейдриху, потом Гиммлеру. Вся эта информация была строжайшим образом засекречена. Ведь это не какой-нибудь публичный архив.

УИЛЛС: Но вы-то эти документы видели.

РАШ: Да. Но, полагаю, кроме меня, их не видел никто.

УИЛЛС: Вернемся к английскому списку. Знаете ли вы, какую именно копию вам выдали для переправки в Стокгольм?

РАШ: Ту, на которой стоял номер один. Всего копий было три. Одна предназначалась для Боле, будущего гауляйтера Великобритании; одна – для адмирала Редера, который руководил силами вторжения; третий – для Гейдриха.

УИЛЛС: Почему?

РАШ: Гейдрих собирал подобные документы. Думаю, ему досталась копия адмирала Редера после того, как операция «Морской лев» была отменена. Собственно говоря, в архиве Гейдриха находились две копии – номер два и номер три. Гиммлер явно знает о них, но у него не хватило мозгов воспользоваться информацией. А у Гейдриха хватило бы.

УИЛЛС: Звучит маловероятно. Если вам верить, Гейдрих упомянул вам об этом документе – вам, и больше никому. Затем, почти три года спустя, Шелленберг вручает вам же именно этот список. Кроме того, вам случалось видеть этот список и самому, когда вы рылись в самом засекреченном архиве Германии.

РАШ: Тем не менее все это правда. Что же до случайных совпадений – они бывают. Мой порядковый номер в СС в точности совпадает с датой моего рождения. Мало ли, какие бывают совпадения.

УИЛЛС: Что вы можете сообщить о финансовых документах?

РАШ: Ничего. Могу лишь высказать некоторые предположения.

УИЛЛС: Высказывайте.

РАШ: Очевидно, план Шелленберга состоял в том, чтобы эти документы попали к Иванам, я хочу сказать, к русским. Тогда цель ясна: внести разлад в стан союзников. Поскольку список английских сторонников фашизма явно способствовал бы ухудшению отношений между Советским Союзом и Англией, резонно предположить, что и финансовые документы каким-то образом с этим связаны.

УИЛЛС: Вы еще говорили о компании «Фокке-Вульф».

РАШ: Просто в качестве примера. В одном из досье Гейдриха содержатся сведения об американском участии в акционерном капитале «Фокке-Вульфа».

УИЛЛС: И это сотрудничество продолжалось даже после начала войны?

РАШ: Да. Существует специальная договоренность о накоплении дивидендов в военное время.

УИЛЛС: Есть и другие такие компании?

РАШ: Да, есть.

УИЛЛС: Минуточку. Прежде чем мы перейдем к этой теме, давайте вернемся к финансовому документу. Как вы думаете, кто мог его составить?

РАШ: Вероятно, документ каким-то образом связан с участием американцев или британцев в германской военной промышленности.

УИЛЛС: Британцев?

РАШ: Да, британцев. В Рурской области есть промышленные районы, которые ни разу не подвергались бомбардировкам – ни американским, ни английским. Не исключено, конечно, что это произошло чисто случайно, но я сомневаюсь... В Германии есть один крупный финансист, активно поддерживающий Шелленберга. Он также является большим сторонником Гиммлера.

УИЛЛС: Кто это?

РАШ: Я расскажу вам о нем чуть подробнее. Когда нацистская партия пришла к власти, и даже ранее, она получила поддержку от целого ряда подобных деятелей – банкиров и промышленников, веривших, что национал-социалистическая партия поможет устранить большевистскую угрозу. Затем была создана специальная Ассоциация друзей рейхсфюрера. Цель ассоциации состояла в том, чтобы у Гиммлера постоянно имелись денежные средства. Так вот, эту организацию возглавляет господин фон Клаусен, глава кельнского банка «Бендлер». Фон Клаусен был личным другом Гейдриха.

УИЛЛС: Вы считаете, документ мог составить он?

РАШ: Да, хоть это и ни на чем не основанное предположение. Фон Клаусен – человек необычайно влиятельный, а содержащаяся в документе информация, очевидно, совершенно секретна. В Германии не много людей, которые могут иметь к ней доступ. Уж Клаусен во всяком случае должен подобные вещи знать.

(Здесь допрос был вновь прерван, поскольку возникла необходимость более тщательно изучить документ. На бумаге были обнаружены водяные знаки в виде буквы "Б". Возможно, это означает «Бендлер». В настоящее время наши люди ищут в лондонском Сити образцы бумаги банка «Бендлер» – из довоенной корреспонденции. В час ночи поступило сообщение, что образцы бумаги банка «Бендлер» были обнаружены в архивах финансовой компании «Хаузер», находящейся в лондонском Сити. Водяной знак в виде буквы "Б" идентичен тому, который присутствует на нашем документе. Однако британское посольство в Швейцарии сообщает, что фон Клаусен погиб.)

Допрос возобновлен в два часа ночи.

УИЛЛС: У меня такое ощущение, что финансовый документ, о котором мы говорим, составлен совсем недавно. Для кого он, по вашему мнению, мог быть написан? Для Гиммлера?

РАШ: Вряд ли.

УИЛЛС: Почему?

РАШ: Слишком сухой стиль. Если бы документ предназначался для Гиммлера, он был бы гораздо подобострастнее. Возможно, документ предназначался Шелленбергу.

УИЛЛС: И составлен специально для вашей миссии?

РАШ: Этого я не знаю. Но на обычный финансовый отчет это не похоже, хоть я и мало что знаю о подобных вещах. По-моему, эти две страницы являются частью какого-то более обширного документа.

УИЛЛС: Хорошо. Теперь давайте поговорим о немецких подводных лодках и о том, кто заправляет их топливом.

РАШ: Есть некоторые греческие и латиноамериканские пароходные компании, которые делали это на протяжении всей войны. Имена я вам назову...

 

Глава 12

Всем участникам этой истории было не до сна. Уиллс, который и сам валился с ног от усталости, был поражен тем, что Тендринг, на которого ложилась еще более тяжелая нагрузка, способен соображать и работать. Премьер-министр вновь заседал со своими советниками до трех часов ночи, а потом преспокойно отправился спать. Сотрудникам же военного кабинета пришлось отрабатывать принятые на совещании решения, обеспечивать их немедленное выполнение и так далее. И так день за днем, год за годом.

– У нас главной наградой считается, когда сотруднику вручают плед и позволяют часок соснуть, – сказал Тендринг. – Это как в мирное время – благодарность в приказе.

Все военные годы Тендринг совершенно не менялся. Всякий раз, когда Уиллс его видел, Тендринг выглядел усталым, слегка ироничным и в то же время собранным – он умел моментально сконцентрироваться на любой проблеме.

Кроме того, Тендринг отличался тем, что безошибочно замечал слабые места и ошибки.

– Неужели ваши люди устроили форменный обыск в лондонском Сити? – удивился он.

– Они разговаривали со специальным сотрудником банка «Хаузер», который имеет доступ к секретной информации.

– Финансисты – как кошки, – пожал плечами Тендринг. – Вам кажется, что они привыкли к вам и к дому, но окончательно укротить их невозможно. Стоит вам зазеваться, и они цап-царап – выхватили вашу любимую золотую рыбку из аквариума, сожрали ее, а на вас смотрят, оскалив зубы. Ну хорошо, выяснили вы, что бумага принадлежит банку «Бендлер». Это вам сильно помогло?

– В общем, да. Конечно, деталь незначительная, но полезная. Кроме того, в финансовых документах содержатся кое-какие сведения об американской компании, сотрудничающей с немцами. Прямо она не названа, но по определенным показателям можно с большей или меньшей уверенностью выяснить, кто это может быть. В некотором роде это похоже на отпечатки пальцев.

– Представляю, – кивнул Тендринг. – Ну и кто же оставил отпечаток своей лапы на этом документе?

Уиллс немного поколебался.

– Похоже, речь идет о корпорации «Ко-лект». Ей принадлежит значительная часть акций немецкой компании «Унтерзе электрише фабрик». Компания производит подводные лодки.

– Слава Богу, хоть компания не британская, а американская, – облегченно вздохнул Тендринг.

Уиллс поправил его:

– Компания интернациональная. Значительная часть ее капитала принадлежит англичанам.

Тендринг встрепенулся, озабоченно спросил:

– Кому именно?

– Компании «Юнион электрик».

– Очень мило, – присвистнул Тендринг. – Один из бывших директоров этой компании сейчас является министром.

– Я знаю. И думаю, это еще не конец. В немецкой Рурской области есть некоторые районы, которые... скажем так: никогда не подвергались неприятностям, связанным с воздушной бомбардировкой.

Тендринг поджал губы.

– Ну хорошо, а приятные новости для меня у вас есть?

– Есть. Раш знает, где похоронен труп.

– Это радует, – кивнул Тендринг. – Можете продолжать с плохими новостями.

– Извольте. В рядах наших доблестных союзников греков есть несколько отщепенцев, владельцев корабельных компаний, которые поставляют немецким подводным лодкам топливо в открытом океане.

Тендринг опустился в кресло, обмяк и зажег сигарету, что случалось с ним нечасто.

– Значит, Раш знает, где находится архив. Он сообщил вам, где именно?

– Нет. Вот протокол допроса.

– Подождите, я прочту.

Десять минут спустя Тендринг спросил:

– Где сейчас Раш?

– В камере. Сидит, приставив этот чертов пистолет к подбородку. Ни за что не соглашается расстаться со своим драгоценным секретом. Сказал, что мы не услышим от него больше ни единого слова, пока он не получит подтверждение, что деньги переведены на его имя в испанский банк.

– Деньги переведены?

– Нет.

– Погодите, это еще не все, – вздохнул Тендринг. – Когда Раш в конце концов сообщит нам, где находится архив, выяснится, что, кроме самого Раша, проникнуть туда никто не сможет.

– Я тоже об этом подумал.

– И не считайте, что только вы умеете преподносить дурные новости. Я тоже вам кое-что сообщу. Нам не удастся сохранить эту информацию для себя. Американцы имеют право принять участие в операции. Во всяком случае, так сказал сам Старик. Увы, он тоже наполовину американец – по матери. Хотя вообще-то я считаю, что он прав. Нельзя хранить у себя в шкафу скелеты таких здоровенных размеров – может потом слишком дорого обойтись.

– Неужели мы отдадим Раша Паттерсону? – спросил Уиллс.

– Ни в коем случае. Мы будем предоставлять информацию американскому государственному департаменту на самом высоком уровне. Думаю, что они и так уже в курсе – благодаря вашим беседам в банке «Хаузер». Ведь «Хаузер» – тоже интернациональная компания. – Внезапно Тендринг улыбнулся: – Знаете что, а пускай пенсию герру Рашу выплачивает не наш несчастный налогоплательщик, а компания «Ко-лект».

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ДЕПАРТАМЕНТ США

Вниманию исследовательской группы 17359-СВ.

19 марта 1945 года.

Срочно.

От британской разведки поступило сообщение, что корпорация «Ко-лект» делала капиталовложения в немецкую промышленность после начала военных действий. Дивиденды корпорации переправлялись через нейтральные страны (см. приложение).

Задание:

Оценить возможные последствия просачивания информации подобного рода – и в официальном виде, и в виде слухов:

1. Внутриполитические последствия.

2. Внешнеполитические последствия.

3. Финансовые последствия.

Результат представить к 12.00 20 марта 1945 года.

Отчет исследовательской группы 17359-СВ был представлен 20 марта 1945 года, в 12.00.

Государственному секретарю Соединенных Штатов Америки. (В выдержках) ...Внутриполитические последствия:

а) Нас забросают грязью, от которой отмыться будет трудно. Дело будет представлено как свидетельство аморальности американского предпринимательства; вина будет возложена на нынешнюю администрацию.

б) Помимо очевидной реакции республиканской партии следует ожидать, что более мелкие партии, в особенности левой направленности, а также некоторые профсоюзы, да и вся пресса поднимут невероятный шум: «В то время, как наши парни отдают свою жизнь на фронте» и так далее и так далее. Корпорация «Ко-лект» станет символом беспринципности американского бизнеса.

...Финансовые последствия:

а) Акции корпорации «Ко-лект» на бирже резко упадут в цене – для этого достаточно даже слуха о том, что компания связана с немцами. После этого на фондовом рынке может наступить депрессия.

б) Остальные американские корпорации прервут всякие деловые отношения с компанией «Ко-лект», которая имеет только на территории США тридцать заводов и более ста тысяч служащих. Последует всплеск безработицы и нарушение производственных связей в отрасли.

в) На все остальные американские корпорации, поддерживавшие до 1941 года деловые отношения с немцами, падет тень подозрения...

...ВЫВОДЫ:

1. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы сведения о связях корпорации «Ко-лект» с германской промышленностью стали достоянием гласности.

2. Следует использовать любые средства для предотвращения утечки информации.

К сведению. Корпорация «Ко-лект» сообщила, что готова финансировать любые расходы.

* * *

Бумеранг из Америки вернулся в Англию незамедлительно. Государственный секретарь обратился к министру иностранных дел Великобритании лично: сначала послал шифровку, потом начались продолжительные консультации по телефону. Смысл сообщения был примерно такой: спасибо за информацию, немедленно сообщите о принятых мерах. Какие планируется предпринять действия? Кто за них отвечает? Представитель Соединенных Штатов Америки мистер Вильям Паттерсон будет постоянно находиться в распоряжении соответствующих британских служб.

* * *

Наконец-то Паттерсон добился своего. Сообщение о корпорации «Ко-лект» не вызвало у него ни малейшего удивления. Конечно, его профессия приучала человека ко всякого рода сюрпризам, и все же подобное бесстрастие показалось Уиллсу подозрительным. Неужели Паттерсон знал обо всем заранее?

Американец на прямо поставленный вопрос ответил так:

– Правительство Соединенных Штатов Америки ни о чем подобном понятия не имело. Правительство страны не может отвечать за действия компании, имеющей деловые интересы в различных регионах мира.

Это было произнесено тоном официальным и не допускающим ни тени сомнения.

Кроме того, Паттерсон сказал, что корпорацию «Ко-лект» заставят дорого заплатить за свои делишки, но не сейчас, позднее.

Первое, что необходимо сделать, – свести его, Паттерсона, с Рашем. Да, Паттерсон знал, что такой договоренности между американцами и британцами не существует, но нельзя терять время. Правительство Соединенных Штатов все равно будет на этом настаивать. Паттерсон сказал «настаивать», но по его тону было ясно – американцы этого потребуют, причем в самой категоричной форме.

– Кому принадлежит Раш? – спросил Уиллс у Тендринга.

– Полагаю, что нам, – ответил тот. – Но на данном этапе этот вопрос имеет чисто академический характер. Главное – не допускайте американцев к Конуэю. Уж тот-то знает людей, включенных в «белый список».

Когда предварительный торг был закончен, Паттерсон деловито приступил к деталям:

– Итак, в чем проблема с вашим фрицем? Не хочет говорить?

– Проблема в том, что он требует гарантий. Боится, что мы его обманем.

– Насколько я понимаю, речь идет о деньгах, паспорте и юридическом иммунитете, так?

– Так.

– Деньги – не проблема. В мадридском банке уже открыт счет на его имя, деньги туда переведены. Получить их может лишь владелец счета, причем образец подписи Раша уже находится в банке.

– Это мы тоже могли бы сделать, – сказал Уиллс. – Вот с паспортом дело посложнее.

– Раш подозревает, что после окончания операции вы ему не дадите паспорт, так? А без паспорта он не сможет выбраться в Испанию. Даже если ему дадут паспорт и он уедет, вы все равно его со временем уберете. Что-нибудь в этом роде?

– Да, примерно так он и говорит.

Паттерсон усмехнулся:

– Что ж, парень прав. Он ведь один против целой машины. Ладно, попробуем ему помочь. Отвезите меня к нему.

В машине Паттерсон обернулся к Уиллсу, просиял очередной улыбкой и сказал:

– Да не сидите вы таким сычом. У вас свои нехорошие секреты, у нас – свои. Таким образом, нас многое связывает.

Раш не спал уже сорок восемь часов. С той минуты, когда он взял в руку пистолет, сон сделался невозможным. Он должен был все время находиться начеку, держать пистолет наготове. Один раз его уже усыпили газом – такое не должно повториться. Пистолет – единственная гарантия, единственный аргумент в торге. Без него англичане могут связать его, подвергнуть любым пыткам. Раш уже понял, что его прежнее убеждение относительно того, что британцы не способны на допрос третьей степени, явно оказалось несостоятельным. Британцы ни перед чем не остановятся, чтобы раздобыть интересующие их сведения.

Рашу и раньше приходилось подолгу обходиться без сна, гораздо дольше, чем сейчас. Но каждый раз подобное испытание давалось с трудом. Каждая минута приближала его к тому мигу, когда навалится сонное оцепенение. Несколько раз у Раша смыкались веки, и он знал, что наступит момент, когда они сомкнутся и уже больше не разомкнутся. Он потребовал, чтобы ему принесли холодную воду или губку, тем самым дав понять англичанам, что его силы на исходе. Но в конце концов ожидание закончилось – Раша вызвали в знакомую комнату, разделенную на две части проволочной сеткой.

По ту сторону сетки сидели двое – одного из них он знал, второго видел впервые. Мужчина с сабельным шрамом на щеке. Неужели немец? Если так...

– Я американец, – сказал мужчина на чистом немецком. – Это чтобы у вас не возникло лишних сомнений. Просто когда-то учился в Гейдельберге и честно соблюдал все студенческие традиции.

Раш почувствовал, что усталость как рукой сняло, – он весь подобрался, сосредоточился. Конечно, через какое-то время усталость обрушится на него вновь, и тогда уже он не сможет ей сопротивляться, но зато сейчас мозг работал ясно и четко. Вот-вот должен был начаться настоящий торг.

Паттерсон внимательно изучал немца. Сразу обратил внимание на сильное, жесткое лицо, на уверенную легкость движений. Немец был небрит, глаза ввалились.

– Вы поможете нам, мы поможем вам, – сказал Паттерсон.

– Я вам уже помог, но взамен ничего не получил.

– Теперь вы будете иметь дело со мной.

– Кто вы?

– Я тот, кто выполнит ваши условия. А вы взамен выполните мои.

– Кто вы?

– Моя фамилия Паттерсон. Я представляю здесь Соединенные Штаты Америки. И учтите, дружище, я человек практический. Дела обстоят таким образом: вы знаете, где похоронен труп; мы тоже хотим знать это. Так что давайте договоримся.

– После того как я вам скажу об этом, вы меня убьете, – прямо заявил Раш.

Паттерсон покачал головой:

– Нет, вы мне нужны живым.

– Пока вы не получите информацию.

– Нет, пока мы не получим архив. Или не убедимся, что он уничтожен.

Раш пожал плечами:

– Ну допустим. Все равно это всего лишь отсрочка – на день, на неделю, на три месяца. Меня это не устраивает.

Паттерсон изучающе разглядывал его.

– А вам не приходило в голову, что после того, как архив будет уничтожен, доказать что-либо станет невозможно? Вы можете бегать по всему миру и кричать про архив Гейдриха – кто вам поверит? Нам просто ни к чему будет вас убивать.

Раш резко расхохотался.

– Не убедил? О'кей. Давайте посмотрим на проблему с другой стороны. Итак, в некоем месте в Германии находится интересующий нас архив. Где именно – известно только вам. Даже если мы получим от вас эту информацию, что мы сможем с ней сделать?

– Это уже ваше дело, – сказал Раш. – Но наш разговор бессмыслен...

– Не перебивайте меня, ладно? Самым логическим решением было бы такое: когда войска союзников займут то самое место, архив попадет в наши руки, так? Но представьте себе другой вариант – вдруг там разгорятся ожесточенные бои, что-нибудь нарушится, документы попадут в чужие руки... Ответьте-ка мне лучше вот на такой вопрос. Могли бы мы туда попасть раньше, чем туда доберется линия фронта?

– Не понимаю. – Раш взглянул на Уиллса и увидел, что тот хмурится.

– Объясню. Партизанская война, диверсионные действия. Это происходит сплошь и рядом. Я имею в виду рейд.

Раш покачал головой – не в знак отрицания, а чтобы стряхнуть усталость, которая вновь накатила на него.

– Какое это имеет отношение ко мне?

– Не знаю. Просто рассуждаю вслух. Конечно, вывод будет зависеть от целого ряда обстоятельств. Например, где именно находится архив. Конечно, если он расположен где-нибудь в центре Берлина, рейд вряд ли возможен. Но если он где-нибудь на отшибе? Вдруг это место расположено где-нибудь в стороне и рейд туда возможен? Так возможен он или нет?

Раш смотрел на американца очень внимательно. Туман, окутывавший его усталый мозг, рассеивался бесследно – немец внутренне напрягся, мысль работала очень быстро. Раш представил себе свободу, открытое пространство, подступы к замку, взлетное поле...

– Так что?

Ответ на этот вопрос никоим образом его не выдаст. Ведь армии союзников наступают на Германию с разных сторон – за исключением швейцарской границы.

– Это возможно, – сказал Раш.

– Ну вот и отлично. Можете мне пока ничего больше не говорить. Теперь представьте себе, что мы устроим рейд, и представьте себе, что его возглавите вы.

– Ну, по-моему, это уже слишком, – возмутился Уиллс.

– Подождите, – остановил его жестом Паттерсон.

Американец не сводил глаз с Раша. Тот едва заметно прищурился, морщины на лбу разгладились.

– С вами будет ваш испанский паспорт, письменная гарантия, которую вы требуете, – хоть я и не понимаю, зачем она вам нужна. Кроме того, вы получите солидный куш. Не фунты, не доллары, не песеты – пересекать границу, имея при себе крупную сумму, небезопасно. У вас будут с собой... скажем, бриллианты. Ну как?

Паттерсон взглянул на Уиллса, который удивленно переводил взгляд с него на Раша и обратно.

– Это невозможно, – пробормотал комиссар.

– Еще как возможно, – уверил его американец.

Раш колебался. Все его существо протестовало, подсказывало: это ловушка. Слишком уж привлекательным выглядел план. Раш не верил в неожиданные вспышки вдохновения. Он имел дело с ловкими, умными людьми, которые скорее всего заранее рассчитали, на что должен клюнуть такой человек, как Раш: он любит действие, любит деньги, любит сам сражаться за свое будущее. Раш сидел неподвижно, пытаясь сообразить, где здесь ловушка, но у него ничего не выходило. В конце концов, американец не мог составить этот план заранее – ведь он не знал, возможен ли рейд в принципе. Где-то здесь должна быть зацепка, капкан, но где? Проклятая усталость!

В конце концов немец сказал:

– Задумано неплохо. Мне нужно пораскинуть мозгами, но не сейчас, а на свежую голову. Я слишком устал и хочу спать. – Он взмахнул пистолетом. – Спать, однако, я не могу, потому что рискую лишиться своей единственной защиты. Придумайте что-нибудь, чтобы я мог спокойно отдохнуть. Если не придумаете, – он снова взмахнул пистолетом, – мне придется пустить себе пулю в лоб.

– Я сам буду вас охранять, – поспешно воскликнул Паттерсон.

Уиллс даже удивился такому энтузиазму.

– Ну да, и заберете пистолет, пока я буду спать.

– Ни за что на свете.

– Не знаю, по-моему, в нынешней ситуации спокойно поспать вам не удастся, – вмешался Уиллс. – У вас слишком завышенные требования по поводу мер безопасности.

– Может быть, камера, запирающаяся изнутри? – предложил Паттерсон.

Раш покачал головой, по-прежнему держа пистолет приставленным к подбородку.

– Почему, собственно, нет?

– Откуда он знает, нет ли еще одного ключа? – сказал Уиллс. – На его месте я бы не согласился. – Тут комиссар вспомнил кое-что и злорадно улыбнулся. – Послушайте, Паттерсон, по-моему, вы как-то хвастались, что умеете водить самолет.

– Да, умею.

Уиллс благодушно заулыбался, стараясь, чтобы злорадство не прозвучало у него в голосе.

– Тогда можно предложить вот что. Берем легкий грузовой самолет, не приспособленный для полета в режиме автопилота. Вы садитесь за штурвал и не можете от него ни на секунду оторваться – иначе самолет разобьется. Летаете по небу часа три, а Раш спит себе сзади, в грузовом отсеке. У него при себе пистолет, вы безоружны, между вами запертая на засов дверь. Или мое предложение вам кажется безрассудным?

– Безрассудным, черт подери! – возмутился Паттерсон. – У него ведь деньги в ирландском банке. Он может заставить меня лететь в Дублин.

Уиллс наслаждался ситуацией. Конечно, это было не очень достойно с его стороны, но зато очень приятно.

– Нет, герр Раш ни за что так не поступит, правда ведь? В Ирландии за ним будут охотиться наши люди, а это не очень безопасно. Рано или поздно его схватят.

– Три часа летать по небу кругами, сумасшедший дом какой-то, – возмутился Паттерсон.

– Зато довольно практично, – заметил Уиллс. – Как вам мой план, герр Раш?

Раш задумался. План ему нравился, к тому же он чувствовал, что его силы на исходе. Немец кивнул.

– Ну и отлично. – Уиллс шлепнул себя ладонью по колену.

Паттерсон, поняв, что его поймали на крючок, постарался сохранить достойную мину, но все-таки не удержался от шпильки:

– Надеюсь, в вашей стране найдется надежный самолет?

– Ничего, для вас мы отыщем американский, – сладким голосом ответил Уиллс.

* * *

Через четыре с половиной часа Паттерсон и Раш ехали на машине, возвращаясь с аэродрома. Сон не только помог Рашу восстановить силы, но и установил между немцем и американцем что-то вроде взаимопонимания. Кроме того, Паттерсон использовал время для того, чтобы лучше обдумать план.

Когда они вернулись на базу Интеллидженс сервис, Паттерсон сказал:

– Итак, вы получаете бумаги, получаете бриллианты на пятьдесят тысяч долларов. Конечно, сумма крупная, но на всю жизнь ее не хватит. Зато после операции, когда вы попадете в Мадрид, вас там будут ждать деньги. Сколько их там, Уиллс? Пятьдесят тысяч?

– Столько, сколько вы туда положили, – ответил Уиллс.

Паттерсон улыбнулся:

– Это деньги корпорации «Ко-лект». А у них денег куры не клюют.

Раш как следует обдумал предложение Паттерсона – на это понадобился час. Все это время немец сидел в своей камере один, глядя в ствол пистолета. Он знал, что лучших условий ему не добиться, а альтернатива ясна: или увлекательное приключение, или бесславная смерть. Конечно, он не мог доверять ни Уиллсу, ни Паттерсону, ни Колвину, зато он верил в себя.

В конце концов Раш встал и стукнул в дверь. Когда появился Паттерсон, немец произнес всего одно слово:

– Вевельсбург.

Однако пистолет по-прежнему держал наготове.

– Вевельсбург? Где это?

– Между Падерборном и Бюреном, в Вестфалии. Деревня, старый замок. Замок принадлежит Гиммлеру.

* * *

Раш ждал – если его обманывали, это должно было выясниться именно сейчас. Он сообщил самую важную информацию. Сейчас англичане и американцы в принципе могли обойтись и без него – организовать рейд сами, использовать своих собственных коммандос, а в их распоряжении были отличные специалисты. Слово «Вевельсбург» было главным аргументом в споре, теперь Раш остался безоружным.

Его отвели в другую комнату, где не было ни проволочной сетки, ни охранников, зато стояли кресла, столик, бутылка коньяка и бокалы.

– Да уберите вы эту штуку к черту, – показал Паттерсон на маузер. – Лучше выпейте.

Раш не шевельнулся. Пистолет по-прежнему был направлен ему под подбородок.

Паттерсон уселся, налил себе старого, дорогого «круазе». Потом взглянул на Раша.

– Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Ответ прост: у вас это получится лучше.

Раш кивнул:

– Но я не могу дать вам твердых гарантий.

– Я понимаю, твердых гарантий в таком деле не даст никто. Но с вашим участием наши шансы увеличиваются. Вы ведь знаете местность.

– Очень хорошо.

– Вы знаете, где там что расположено, где находится архив и так далее.

– Да.

– Вот видите, было бы безумием затевать рейд без вас. Уберите пистолет.

Раш слабо улыбнулся.

– Вы мне предлагаете сложить оружие, да?

– На время. Если хотите, можете оставить маузер себе. Нам нужно как следует все обговорить. – Паттерсон повернулся к Уиллсу: – Много ли у вас пленных эсэсовцев?

– Сколько угодно, самые классические экземпляры, – ответил Уиллс. Ему очень не нравилось, как ведет дело Паттерсон. – Послушайте, мне не верится, что вы сможете перевербовать этих людей. Поймите, я возражаю не из этических соображений.

Раш посмотрел на англичанина, потом на американца.

– В каком смысле «перевербовать»?

Паттерсон ответил:

– Вы собираетесь напасть на замок, охраняемый эсэсовским гарнизоном. Хочу, чтобы вы взяли с собой настоящих эсэсовцев.

– Вряд ли вы их найдете, – возразил Уиллс. – Лучше послать туда...

– Нет-нет, – отмахнулся от него Паттерсон. – Нам нужно, чтобы все было натурально. Одно дело – уничтожить замок. Для этого достаточно рейнджеров, коммандос, специалистов по взрывному делу. Для такой операции, как наша, нужны настоящие, а не поддельные эсэсовцы. – Он обернулся к Рашу: – Могли бы вы отобрать четверых или пятерых?

Раш задумчиво поморгал, потом сказал:

– А им хорошо заплатят?

– Да.

– Тогда проблем не будет.

– "Моя честь – преданность", – иронически процитировал Уиллс.

Раш взглянул на него ледяным взглядом.

– Такие люди есть в любой армии. В вашей тоже. – Потом обернулся к Паттерсону: – Отвезите меня туда, я сам подберу людей.

Паттерсон налил «круазе» в бокал и протянул немцу.

– Отлично. Выпьем за Вевельсбург.

Раш ответил ему долгим взглядом, потом поднял бокал, отхлебнул и сказал:

– За Вевельсбург.

– И еще одно, – сказал американец. – Вам придется взять с собой пассажира.

Позднее, оставшись наедине с Паттерсоном, Уиллс заметил:

– Может получиться очень неприятная история.

– Черт вас подери, Уиллс, вы же знаете этого человека. Знаете его биографию, знаете его образ мыслей. Достаточно только взглянуть на него, и сразу видно...

– Что он опасен и изобретателен. Согласен – это сразу видно. Но ведь он не из наших. Мы с вами думаем, что подцепили его на крючок, но откуда нам знать, что у него самого на уме? Мы знаем только, что он эсэсовец, причем из лучших эсэсовцев. А в СС главное – преданность.

Паттерсон немного подумал и сказал:

– Ваша ошибка вот в чем: вы недооцениваете две вещи – силу ненависти и силу денег.

– Смотрите, вам решать, – пожал плечами Уиллс.

– То-то и оно. Значит, будем играть по-моему.

* * *

Паттерсон сам установил сумму награды для каждого из четверых остальных членов группы Раша. Можно было подумать, что американец с огромным удовольствием расшвыривает направо и налево деньги корпорации «Ко-лект». Раш выбрал членов группы в лагерях для военнопленных – на это понадобилось три дня. Раш очень тщательно подошел к этому делу. Сначала он долго изучал списки пленных эсэсовцев, потом отобрал двадцать человек для беседы, а окончательно остановил свой выбор только на четверых.

Гауптштурмфюрер Хайден попался ему на глаза в лагере Кендал, в Озерном районе. Они были знакомы и раньше – Хайден, здоровенный, крутолобый шваб, участвовал вместе с Рашем в рейде на Гран-Сассо. В начале тридцатых Хайден служил в Сахаре, во французском Иностранном легионе.

Второй из членов группы тоже был знаком Рашу, хоть и не так хорошо, как Хайден. Этого человека, ефрейтора «Лейбштандарта», звали Монке; у него на обшлагах была серебряная ленточка с надписью «Адольф Гитлер». Монке, как и Раш, участвовал в Арденнском рейде, но попал в плен под Уфализом, когда в топливном баке кончился бензин. Раш знал, что Монке – отличный солдат. Вопрос заключался в том, действительно ли Монке так уж предан фюреру. Рашу уже пришлось отказаться от нескольких отличных кандидатов, потому что даже плен, даже перспектива грядущего суда не заставили этих людей отказаться от веры в Гитлера.

– Война почти закончена. Что дальше? – спросил Раш у Монке.

– Если я останусь жив?

– Вам может быть предоставлен такой шанс. Как вы собираетесь жить дальше?

– Попробую раздобыть денег.

– Как?

– Как угодно. Буду банки грабить, если в этих чертовых банках после войны останутся хоть какие-то деньги.

– Как насчет политики?

Монке взглянул на гауптштурмфюрера так, словно тот рехнулся.

– После всего этого? – Он сплюнул на пол.

– Как насчет присяги?

– В задницу вашу присягу. В задницу политику, политиков, всех остальных тоже.

Раш внимательно смотрел на него. Монке считался героем войны, о нем даже писала эсэсовская газета «Дас шварце корпс». На русском фронте Монке совершил какой-то невероятный подвиг. Что-то такое с танками – Раш точно не помнил.

– А собираетесь ли вы воевать?

– Только за деньги. Если будут хорошо платить, я буду драться, как псих.

– Откуда вы родом?

– Из России.

– Что-что?

– Считайте, что из России, – угрюмо подтвердил Монке. – Я родился в Восточной Пруссии, прямо возле польской границы. Больше мне там побывать не придется. Зачем столько вопросов?

– Называйте меня «господин гауптштурмфюрер».

– Зачем столько вопросов, господин гауптштурмфюрер?

– Хочу предложить вам деньги.

– Сколько?

– Довольно много. Что вы готовы сделать ради денег?

– Что я готов сделать ради денег? Что угодно. Чего вы хотите?

– Возможно, придется убивать. Красть.

– Я еще и во взрывчатке разбираюсь, – сообщил Монке.

– Мы будем действовать против немцев.

– Против кого угодно. Лишь бы платили хорошо. Мне нужны такие деньги, на которые можно хорошо пожить. Против немцев, говорите? Да я готов этого фюрера голыми руками разорвать.

– Он не немец, а австриец, – сухо заметил Раш.

– Так чего вы от меня хотите? Сказать, что я готов прикончить еще несколько человек? Я уже столько убивал на своем веку, что несколько лишних трупов меня не испугают. Или вас интересует, по-прежнему ли я считаю, что моя честь – преданность? Черта с два. Хотите знать, не утратил ли я хватку? Давайте устроим проверку. Вы возьмете пистолет, я возьму пистолет, и побегаем друг за другом по горам – на деньги. Можете быть уверены, что я отправлю вас на тот свет. Я ответил на ваши вопросы, господин гауптштурмфюрер?

– Да. Все в порядке. Итак, дело вот в чем. Маленькая группа должна совершить нападение на некий объект, находящийся на территории Германии. Объект охраняется эсэсовцами. Если рейд пройдет успешно, вы получите десять тысяч американских долларов, паспорт, будете перевезены в Испанию и, если хотите, получите там работу. – Раш особенно внимательно наблюдал за Монке, когда говорил об эсэсовцах, но ефрейтор даже глазом не повел.

– Вы понимаете, что вам придется убивать эсэсовцев?

– Я был в Испании. Служил в легионе «Кондор», – мечтательно произнес Монке. – Отличная страна. Много вина, много солнца. Давайте мне скорее оружие, и вперед.

Третьего и четвертого членов группы Раш никогда раньше не видел. Одного из них порекомендовал Хайден. Этого человека звали Зауэр, Хайден служил с ним во Франции в 1940 году, в лагере для военнопленных они встретились случайно. Это была классическая «белокурая бестия»: два метра росту, голубые глаза, точеные черты лица. Раш подумал, что Зауэр похож на несколько идеализированного и приукрашенного Гейдриха. Так и просится на рекламный плакат вербовочного пункта. Зауэр тоже был весь обвешан орденами. Как и Монке, он решил, что с прошлым покончено.

– Моя преданность отныне распространяется только на одного меня, – ответил он на вопрос Раша. – Больше я никому преданным быть не собираюсь. До конца своих дней.

– Тем не менее вам придется хранить верность мне. В течение нескольких дней.

– За десять тысяч долларов можете пользоваться моей верностью в течение целого месяца, – ответил Зауэр.

Четвертый член группы был моложе остальных. Ему было всего двадцать один год, Раш не обратил бы на него внимания, если бы не фамилия.

Когда парень вошел в комнату, увидел мундир Раша (для него специально сшили эсэсовскую форму) и вытянулся по стойке «смирно», гауптштурмфюрер спросил:

– Науйокс ваш родственник?

Молодой человек по фамилии Науйокс улыбнулся:

– Насколько мне известно, нет, господин гауптштурмфюрер. А жаль, я был бы рад такому родству.

– Гордиться особенно нечем, – заметил Раш.

Он смотрел на молодого парня и думал, что тот поразительно похож на Альфреда Хельмута Науйокса, легендарного эсэсовца, человека, по сути дела, начавшего вторую мировую войну. Тридцать первого августа 1939 года по личному приказу Гейдриха Альфред Науйокс, переодетый в польскую форму, напал со своими людьми на радиостанцию в Гляйвице. Эта провокация понадобилась Гитлеру для того, чтобы совершить нападение на Польшу. На счету Науйокса было немало всяких дел: похищения, убийства, изготовление фальшивых денег. Альфред Науйокс был крайне опасным, обаятельным и безжалостным мерзавцем. Раш знал его очень хорошо – настолько хорошо, что предпочел бы знать его поменьше.

Этот второй Науйокс был моложе, но выглядел довольно перспективно. Лучше всего для подобного рейда подошел бы настоящий Науйокс, с сожалением подумал Раш.

– Откуда вы?

– Из Адена, господин гауптштурмфюрер.

Раш удивленно вскинул брови:

– Из Вестфалии?

– Да, господин гауптштурмфюрер. Моя деревня находится между Падерборном и Бюреном.

– Я знаю, где это, Науйокс. Ваша деревня расположена между Вевельсбургом и аэродромом?

– Так точно. Вы знаете эти места, господин гауптштурмфюрер?

– Знаю.

Раш сосредоточенно нахмурился. Кажется, ему здорово повезло. Парень из местных – знает каждую рощицу, каждое поле, ручей, брод. Раш мысленно представил себе окрестности замка. Да, человек, хорошо знающий местность, пришелся бы очень кстати.

– Родители? – спросил он.

– Погибли, господин гауптштурмфюрер. Во время бомбежки Гамбурга.

– Родственники?

– Тетка. Живет в Гамбурге, если еще жива.

– А в Адене?

– Никого, господин гауптштурмфюрер. У нас маленькая ферма, доставшаяся моей матери по наследству. Если я когда-нибудь вернусь в родные края, ферма будет принадлежать мне.

– А вы что, не уверены, что туда вернетесь?

Парень поколебался и ответил:

– Говорят, нас будут судить, господин гауптштурмфюрер. Понимаете, я служил под началом полковника Пайпера.

– А, вы имеете в виду историю с Мальмеди?

Во французской деревне Мальмеди солдаты «Лейбштандарта» под руководством полковника Пайпера устроили массовый расстрел американских военнопленных.

– На самом деле я не был в Мальмеди, господин гауптштурмфюрер.

Раш усмехнулся:

– И можете это доказать?

– Нет, – тоже усмехнулся Науйокс. – Вряд ли.

Соблазн был слишком велик – мальчишка должен был отлично знать подходы к замку. Держался он тихо, смирно, но в глазах у него посверкивали искорки, свидетельствовавшие о том, что из парня может получиться отличный вояка. Точно такие же искорки горели в глазах у самого Скорцени, хоть он в отличие от юного Науйокса, отличался угрюмым фанатизмом.

Раш повторил условия задания: объект в Германии, эсэсовские охранники, денежная премия, освобождение от судебного преследования, хорошая работа в Испании.

Науйокс размышлял не более секунды, потом прямо ответил:

– Большой риск, большая награда. Меня устраивает, господин гауптштурмфюрер.

– А как насчет Гитлера? – спросил Раш.

– Мы что, на него будем охотиться? – изумился юный Науйокс.

– Нет. А жаль. Вы помните вашу присягу?

Науйокс взглянул ему прямо в глаза.

– Когда-то у нас в деревне ходили слухи, что Гитлера похоронят в замке Вевельсбург. Если это произойдет, я с удовольствием вырою ему могилу сам.

* * *

Пять человек – идеальное число, думал Раш. Маленькая группа, которая может свободно передвигаться. Предположим, остатки разбитого взвода. Движемся себе через Германию, чтобы соединиться с частью, от которой отстали. Черный эсэсовский мундир – отличное прикрытие. Жаль, что придется брать с собой какого-то шестого человека. Рашу эта затея не нравилась, но условие есть условие.

И вот они сидели вместе – Хайден, Зауэр, Монке и Науйокс, – чистили оружие и размышляли о будущем. Раш тоже выглядел озабоченным. Ему предстояла встреча с Паттерсоном и Уиллсом, на этой встрече должен быть разработан общий план.

Когда Раш вошел в комнату, кроме. Паттерсона и Уиллса там оказался еще один человек. С первого же взгляда Раш понял, что, несмотря на штатский костюм, перед ним солдат. Это был высокий, худой, седоволосый мужчина. За долгие годы армейской жизни его тело превратилось в некое подобие мореного дуба – только жилы, кости и мускулы. Светлые глаза смотрели властно и решительно. Раш отлично знал этот тип людей – без них не существует ни одна мало-мальски стоящая армия.

Вчетвером они сели за стол. Незнакомец оказался американцем. Представился как полковник К., из штаба генерала Лоутона Коллинза, командующего седьмым корпусом.

– Мое имя вам знать необязательно, – сказал он.

– Расскажите нам о Вевельсбурге, – потребовал Паттерсон.

– Это ни к чему. Достаточно того, что я сам знаю замок, – ответил Раш. – От вас мне нужно только одно – помогите мне туда добраться.

Полковник К. поднял руку.

– Стоп. Я хочу, чтобы вы хорошенько себе уяснили: в разгаре широкомасштабное наступление. Ваш рейд произойдет в непосредственной близости от линии фронта, может повлиять на обстановку.

– Исключено, – ответил Раш. – Маленькая операция, не имеющая никакого стратегического значения.

– Об этом судить не вам, а мне. Если вы не изложите мне план во всех деталях, то не получите никакой поддержки – ни на предварительном этапе, ни на заключительном. Генерал Коллинз командует корпусом, а не таксомоторным парком.

Паттерсон побагровел.

– Полковник, вы знаете, какие у меня полномочия. Вы должны оказать нам всестороннюю поддержку.

– Не всестороннюю, а посильную, – поправил его полковник.

Он явно не собирался упускать инициативу.

– Тем не менее я вам помогу. Но учтите вот что: я подчиняюсь непосредственно генералу Лоутону Коллинзу. Генерал Коллинз подчиняется генералу Джорджу Паттону, а Паттон – генералу Эйзенхауэру. Цепочка очень короткая. Не советую вам вступать с ней в конфликт. А теперь, джентльмены, – полковник мельком взглянул на Раша, словно сомневаясь, что к нему применимо это слово, – давайте приступим к делу. Мне известно, что вы намерены совершить рейд на замок Вевельсбург. Не знаю, с какой целью, да и не хочу знать. Но я должен иметь самое детальное представление о замке и о местности, прежде чем дам санкцию на военную поддержку.

Паттерсон побагровел еще пуще. Он привык давить на людей исподволь, не напрямую, а этот вояка пер вперед как танк.

Раш тоже разозлился. Устройство замка – его собственный секрет, залог его безопасности. Если сразу выложить на стол все карты, можно оказаться не у дел.

– Мы так не договаривались! – рявкнул Раш.

Полковник перебил его:

– Послушайте, гауптштурмфюрер... Гауптштурмфюрер – это капитан, верно? Так вот, капитан, я знаю, что вы тут считаетесь главным специалистом. Понимаю, какие опасения у вас могут возникнуть. Моральный аспект дела – вне моей компетенции. На войне случается разное. Но вы мне должны сообщить всю нужную информацию, иначе я позабочусь о том, чтобы из вашей затеи ничего не вышло. Кое-что о местности нам известно из разведдонесений. Вы должны дополнить картину.

Раш кинул на полковника свирепый взгляд, но решил уступить. В последний раз, мысленно пообещал он себе. Больше уступок они не дождутся.

– Что именно вам уже известно?

– Будем считать, что ничего. Начните с самого начала.

– Хорошо. Тогда начинаю с истории. Замок очень старый, много раз перестраивался. Когда-то принадлежал падерборнским епископам. В семнадцатом веке был разрушен шведскими войсками, в семидесятых годах прошлого века перестраивался, должен был превратиться в тюрьму, но этот проект так и не осуществился. В двадцатые годы в замке был устроен молодежный лагерь, в связи с чем внутреннее убранство было изменено. Гиммлер купил замок в тридцатые годы. Точно не знаю, не думаю, что это произошло в 1934 или 1935 году. Гиммлер приобрел Вевельсбург потому, что откопал где-то старинное германское пророчество, гласившее, что с Востока грядет гигантская буря, угрожающая всей Германии. Остановить эту бурю можно только в Биркенвальде, в Вестфалии. Когда Гиммлеру сказали, что неподалеку находится замок Вевельсбург, он пришел в восторг. Вы знаете, что за человек Гиммлер?

– Меня тут не спрашивают, – буркнул Паттерсон, все еще страдавший от уязвленного самолюбия.

– Считайте, капитан, что мы ничего не знаем, – ответил полковник.

– Известно ли вам, например, что Гиммлер обожает романтическую сказку об английском короле и его рыцарях?

– О короле Артуре и рыцарях Круглого стола? – удивился Уиллс.

Раш кивнул.

– Да, именно из-за этой сказки и был создан орден, получивший название СС. В детстве я читал эти легенды. Там был замок... – Раш щелкнул пальцами.

– Камелот? – напомнил Уиллс.

– Да-да, Камелот. Так вот, Вевельсбург для Гиммлера – это его собственный Камелот. Там все устроено в соответствии с легендой. Есть круглый стол, вокруг которого расставлены двенадцать кресел. На каждом кресле имя, выгравированное на серебряной табличке. Это как бы двенадцать рыцарей ордена. Рыцарями считаются все обергруппенфюреры. Там есть кресло для Вольфа, для Зеппа Дитриха, для Бергера, для фон Херфа, для Хильдебрандта, для Далюге, для Поля и остальных. Было там кресло и для Гейдриха. У каждого из обергруппенфюреров есть собственный щит и меч. Они висят на стене, над соответствующим креслом.

– Вы это серьезно? – не выдержал Паттерсон.

– Вы хотели подробнее узнать о Вевельсбурге. Я вам рассказываю о нем. По замыслу рейхсфюрера Вевельсбург должен был стать центром, где верховные жрецы СС будут, по выражению Гиммлера, «духовно освежаться». Кроме того, Вевельсбург является исследовательским центром. В СС существует целый отдел, занимающийся изучением истории нордической расы. Каждая из комнат для гостей в замке посвящена определенному историческому периоду. Обычно Гиммлер собирает своих «рыцарей» на выходные. Каждому из них отводили определенную комнату. Есть комната, посвященная королю Генриху Птицелову, другая – Фридриху Великому и так далее. Существует особый храм, посвященный идее Крови и Почве. Другое святилище посвящено древнетевтонской концепции Права и Мести. Императору Генриху Первому поклоняется лично рейхсфюрер. Гиммлер останавливается в покоях имени этого монарха. Там весьма роскошные апартаменты, хоть рейхсфюрер вообще-то и не сторонник роскоши.

– Зато он сторонник других отвратительных привычек, – заметил Уиллс. – Неужели его соратники верят во всю эту чушь?

– Может быть, и не верят, но делают вид, что верят, – ответил Раш. – Гейдрих, разумеется, не давал себе труда притворяться. Он обычно привозил с собой детективные романы, но Гейдрих вообще ни с кем не считался. Остальные же обергруппенфюреры обязаны были проводить вечера за чтением исторической литературы. На следующее утро Гиммлер устраивал им экзамен, спрашивал, задавал вопросы, требовал ответы и так далее. Лучше всех в исторической тематике разбирался Вольф. Он руководил отделом Исторического наследия, который и производил все изыскания.

– Господи Боже, – вздохнул Паттерсон.

– В детстве Гиммлер воспитывался в католической семье, – продолжил Раш. – И сама идея эсэсовского ордена напоминает идею ордена иезуитов. Сам Гиммлер воображал себя генералом иезуитов. Мне рассказывали, что и Гитлер сравнивал его с Игнатием Лойолой. «Священная» часть замка расположена в Северной башне. Там два этажа: в верхнем расположен зал круглого стола; в нижнем – святилище, где проводятся различные церемонии, например сожжение оружия погибшего рыцаря. В этом зале горит вечный огонь. На стенах – двенадцать каменных стел, которым суждено со временем стать надгробиями усопших. Внутри будут стоять урны с остатками сожженного оружия. Существует специальная вентиляционная система, очищающая воздух от дыма. Все это отчасти напоминает Ватикан.

– И что, такие церемонии действительно проводились? – спросил Уиллс, слушавший с огромным любопытством.

– Да, оружие Гейдриха сжигали. Но это, по-моему, был единственный случай. Однако я продолжаю, раз уж вас так интересуют детали. Специальные апартаменты приготовлены для Гитлера, но он никогда не посещал Вевельсбург, а ведь в замке все строилось с расчетом на то, чтобы принимать высокого гостя. Все в замке изготовлено из самых дорогих материалов: драгоценного дерева, золота и серебра, каждое помещение и каждый предмет мебели – настоящее произведение искусства. – Раш взглянул на полковника К., который сидел неподвижно и ничего не записывал. – Все это обошлось в одиннадцать миллионов марок. Огромные деньги. Стены по большей части толщиной четыре метра. Вевельсбург – крепкий орешек.

– Ну, не такой уж крепкий, чтобы его нельзя было сровнять с землей, – негромко сказал полковник.

– Да, но на это понадобится немало времени, – возразил Раш. – Замок можно оборонять долго.

– Как же вы собираетесь туда проникнуть?

– Есть несколько вариантов. Я еще не решил, какой именно избрать.

– Так решите.

– Лишь после того, как прибуду на место, – решительно заявил Раш. – Я не знаю, какова сейчас система обороны, не знаю, сколько людей в гарнизоне. Но вариантов проникновения в замок несколько.

– Назовите их.

– Вевельсбург построен на скале, имеющей форму треугольника.

Раш встал и подошел к доске, к которой была приколота карта местности – миль двадцать вокруг замка. Карта была напечатана в 1926 году – более позднее издание коллеги Уиллса из Интеллидженс сервис раздобыть не смогли. Кроме карты к доске были прикреплены несколько открыток более позднего времени с видами замка. Однако ни одного снимка последнего десятилетия достать не удалось, потому что с момента перестройки и переоборудования замка вся эта зона была объявлена закрытой.

– Существует два важных фактора, – сказал Раш. – Во-первых, вот здесь, к западу, – он показал по карте, – находится аэродром. Именно сюда прилетает Гиммлер, когда навещает замок. От аэродрома до замка примерно два километра. – Раш провел пальцем по карте. – Вот замок Вевельсбург. Местность между ним и аэродромом по большей части открытая. Как вы видите, здесь есть несколько дорог и река, которая кое-где разделяется на два, а то и на три рукава. По обеим сторонам шоссе густой лес, который тянется на юг и на восток. Второе важное обстоятельство – топографические особенности местности. Как я уже сказал, замок Вевельсбург расположен на скале и господствует над прилегающей территорией. С западной стороны, где расположен аэродром, склон скалы обрывист, здесь почти отвесный тридцатиметровый спуск. На севере склон не так крут, но высота примерно такая же. На востоке, где расположена ближайшая деревня, замок защищен двадцатиметровой расщелиной. И лишь с юга, где прорыт ров, в котором нет воды, к замку ведет пологий подъем. Вот здесь на карте видно, как шоссе, миновав мост через ров, упирается в ворота замка. Последний отрезок шоссе прикрыт двумя крепкими зданиями – деревенской церковью и старинным зданием, где сейчас находится казарма для эсэсовцев. В принципе, существует два главных метода нападения. Первый – идти в лоб, в эсэсовской форме, пересечь мост через ров, проникнуть в замок через ворота. Проблема в том, что я не знаю, сколько человек в гарнизоне. Когда-то замок охраняло больше ста солдат, – улыбнулся Раш. – Но, полагаю, для многих из них сейчас нашлись дела поважнее.

– А второй способ? – спросил полковник. – Нет, погодите, я угадаю сам. Вы выбираете трудный путь и карабкаетесь по склону с западной стороны?

Раш кивнул.

– Обрыв почти отвесный, но вскарабкаться по нему можно, к тому же склон порос деревьями и кустарниками.

– А минные поля?

– Раньше их не было. И не думаю, что склон с тех пор могли заминировать.

– Ну хорошо, вскарабкались вы по склону, дальше что?

– В западной стене замка расположены металлические скобы, к которым крепятся ставни, когда их открывают. Хоть сами ставни будут на запоре, но скобы можно будет использовать для того, чтобы закрепить на них веревки.

– А из какого материала изготовлены ставни?

– Из дерева. Они дубовые.

– Вы собираетесь подняться по веревкам на стену и вышибить ставни? Только и всего?

– Не забывайте, что мы будем висеть в пятидесяти метрах от уровня земли. Ставни очень крепкие, точки опоры почти никакой. Но есть и еще один вариант. Вот смотрите, – он показал на одну из открыток, – видите, в одном месте тут нечто вроде маленькой башенки. Я забыл, как это называется. Нечто вроде эркера. Именно здесь находится комната Генриха Первого, личные покои рейхсфюрера. – Раш выдержал паузу. – Можно при помощи взрывчатки сковырнуть этот нарост и потом ворваться внутрь через брешь.

Полковник К. встал, подошел к доске, внимательно изучил карту и открытки. Потом он стал задавать вопросы – казалось, этому не будет конца, но Раш уверенно отвечал на любой вопрос.

В конце концов полковник сказал:

– О'кей. Я вижу, вы свое дело знаете.

– Когда-то, томясь от безделья в замке, я разработал план нападения, – сказал Раш. – Вот уж не думал, что мне придется его осуществлять.

– Сколько у вас людей – четверо?

– Нас пятеро и будет еще шестой.

– Кто это?

– Не обижайтесь, полковник, но это не ваше дело, – ответил Раш.

– Хорошо, поговорим о ваших пяти. Они достаточно опытны?

Раш криво улыбнулся.

– Лучшие образцы эсэсовской военной машины. Может быть, вам СС и не нравится, но, думаю, вы не станете спорить, что эсэсовцы – хорошие солдаты.

– "Хорошие" – не то слово, – ответил полковник. – Я бы сказал так: «эффективные».

– На войне это одно и то же, – заметил Раш. – А теперь расскажите вы, полковник, как вы собираетесь нас туда доставить.

 

Глава 13

Просидев несколько дней в психиатрической лечебнице, Конуэй окончательно пал духом. Охранники делились на две категории: одни не обращали на него ни малейшего внимания, другие изводили придирками и издевательствами. Но хуже всего было то, что Конуэй был предоставлен самому себе – дни напролет сидел в камере и любовался на решетку. Кроме того, ему постоянно хотелось есть. Один из «злых» охранников мстительно сообщил ему, что рацион заключенного не может превышать двух третей рациона среднего британского гражданина.

Кроме того, готовили в тюрьме отвратительно, а пищу почти всегда подавали холодной.

Странный посетитель подарил Конуэю пачку сигарет, но они давно кончились. Если бы репортер знал, что в рацион заключенного табак не входит, он тратил бы курево более экономно. Но, находясь во взвинченном состоянии, Конуэй курил сигареты одну за одной, и пачка в два счета опустела. Потом выяснилось, что курить в камере нельзя. Должно быть, охранники, подглядывая в камеру и видя, что заключенный курит, злорадно потирали руки: то-то помучается, когда последняя сигарета кончится, а других не будет.

Голод и отсутствие табака были мучительны, но еще больше Конуэй страдал от скуки.

– Мне дадут что-нибудь почитать? – спросил он у охранника, принесшего ему завтрак.

– Нет.

– А колоду карт?

– Зачем?

– Ну, чтобы убить время.

– Вы здесь сидите не для того, чтобы развлекаться, – ощерился охранник. – Скажите спасибо, что вы все еще живы.

– Что вы хотите этим сказать?

Охранник не ответил, и Конуэй остался наедине с собой – рассуждать о приятной подоплеке этой зловещей фразы. Неужели они собираются его убить? Но ведь он ничего особенного не сделал! Конечно, шантаж – тяжелое преступление, но ведь не казнить же за него! Хотя, с другой стороны, шантаж был не простой, а затрагивающий интересы государства. В таких делах приговор бывает более суровый, чем в случае обычного уголовного преступления.

Не нужно забывать, подумал Конуэй, что как-никак он – представитель нейтральной страны. К тому же никаких секретов врагу он не передавал. Господи, они просто не имеют права повесить его или расстрелять!

Шли дни. Конуэй сидел в камере, смотрел через решетку на голые деревья и унылые поля Бэкингемшира и мучился неизвестностью.

Потом, безо всякого предупреждения, вновь появился Маугли. Конуэй встретил его с огромным облегчением. Маугли предложил узнику сигарету, чиркнул спичкой и подождал, пока репортер жадно вдохнет табачный дым. Конуэй чуть не задохнулся, потом закашлялся.

– Какой-то вы нервный, – заметил Маугли.

– Что меня ожидает? – умоляюще спросил Конуэй.

Маугли пожал плечами:

– Все в руке божьей. В один прекрасный день кто-нибудь посмотрит ваше досье и примет решение.

– Кто? И на каком основании?

Конуэй не хотел даже упоминать слово «наказание», не говоря уж о смертной казни. Ему казалось, что стоит ему произнести эти слова – и кара станет неотвратимой.

– Я и сам не знаю. То есть мне, конечно, известно, почему вы здесь находитесь, но всякие подробности – вне моей компетенции. Сейчас трудно что-либо сказать. За вами тут хорошо ухаживают? – спросил он так, словно Конуэй остановился в каком-нибудь отеле.

– Ухаживают! – вскинулся Конуэй. – Нет, черт подери, отвратительно!

Маугли улыбнулся:

– Могу себе представить. Кормежка, наверное, паршивая. Вся беда в том, что вы привыкли в своей Швеции к роскошной жизни.

– Придумайте для меня какую-нибудь работу, дайте мне что-нибудь почитать.

– Так вы скучаете? А вы подумали над моими словами?

– Я рассказал им все, что знал. Больше у меня ничего нет. Честное слово.

– Это вам так кажется. – Маугли достал пачку сигарет. – Надо же, осталось всего четыре штуки. Так и быть, оставлю. А тем временем... – Он оценивающе посмотрел на Конуэя. – Знаете что, чтобы вам не было скучно, напишите-ка мне все, о чем с вами говорили. Вам передадут бумагу и карандаш.

– А нельзя пишущую машинку? – с надеждой спросил Конуэй. Он терпеть не мог писать от руки.

– Увы, запрещено. В пишущей машинке слишком много острых металлических деталей. Вдруг вы решите нанести своему организму непоправимый ущерб?

– Покончить с собой? Да вы с ума сошли...

– Я-то понимаю. Но, знаете, эти бюрократы... Итак, вам передадут бумагу и карандаш. Изложите мне все на бумаге, договорились?

– Договорились.

Маугли дружелюбно кивнул.

– Когда закончите, я вам перешлю еще пачечку сигарет. Кстати, уж заодно напишите и про Стокгольм. Интересно будет почитать.

Конуэй наморщил лоб:

– Что именно вас интересует?

– Ну, разные вещи. Столица нейтрального государства, так много всякого пестрого люда, должно быть, вы выяснили там немало интересного. Кто на кого работает и так далее. Всякие искатели приключений, случайные люди, сотрудники посольства. Кто за кем следит и тому подобное. Сделаете? Пишите все как есть, называйте всех своими собственными именами. Вам не о чем беспокоиться, ведь никто не узнает, что информация поступила от вас.

Маугли улыбнулся и вышел. Через несколько минут принесли бумагу и карандаши, а в придачу – чашку горячего кофе.

– Надо же, прямо как в гостинице «Дорчестер», – с нехорошей улыбкой прокомментировал охранник. – Ладно уж, пей, пока дают.

Конуэй погрузился в работу. Он чувствовал себя совсем неплохо. Писал он не останавливаясь. Ирландец всегда отличался способностью свободно говорить и свободно писать. Конечно, он не испытывал иллюзий по поводу своего журналистского таланта, но работал всегда очень быстро. Профессиональный опыт газетного репортера помогал излагать факты сжато и ясно. Впервые с момента ареста Конуэй почти наслаждался жизнью. Он еще раз изложил историю про Раша и немецкие документы, почти дословно повторил свои показания на допросе. Мысленно Конуэй адресовал свои записки Маугли, но часто спрашивал себя: для кого они на самом деле предназначены?

Когда с отчетом было покончено, Конуэй перечитал рукопись, немного подумал, кое-что добавил. Потом выкурил две сигареты, зажег третью и стал думать про Стокгольм.

Первый документ он писал в виде свободного рассказа – так ему было легче. Со Стокгольмом нужно было придумать что-нибудь другое. Например, для начала составить список имен.

Конуэй долго прожил в Стокгольме, и задание не представляло для него никакого труда. Он переписал все имена, могущие представлять интерес, потом напротив каждого имени поставил национальность, занимаемую должность, добавил связи и знакомства. Строча карандашом по бумаге, Конуэй все пытался вспомнить, где он видел Маугли раньше. Кажется, это было в Испании или во Франции. Однако вспомнить так и не удалось – ни где это было, ни при каких обстоятельствах. Лицо Маугли в памяти запечатлелось очень хорошо, но поместить его в какой-либо интерьер не получалось. Временами Конуэй начинал сомневаться – может быть, ему померещилось. Ведь у Маугли было очень типичное английское лицо – такие можно увидеть на любой фотографии, где запечатлена крикетная команда или свадебное торжество.

Работая над шведским отчетом, Конуэй сам удивлялся тому, как много людей он, оказывается, знает. В списке набралась чуть ли не целая сотня имен. Некоторые из них со всеми комментариями уместились в одну строчку, другие растянулись на целые страницы. Здесь были люди, о которых Конуэю приходилось писать заметки и статьи. Были такие, которых он хорошо знал лично. Когда рукопись была закончена, репортер не стал ее перечитывать. Он уже три часа сидел без курева, и организм требовал никотина. Репортер забарабанил в дверь и, когда появился охранник, потребовал, чтобы вызвали Маугли.

– Его здесь нет, – ответил охранник.

– А когда будет?

– Может, завтра. Кто его знает.

Конуэй чуть не разрыдался.

Маугли появился два дня спустя, но вполне компенсировал опоздание. Он принес две пачки хороших сигарет и позволил Конуэю погулять во дворе, где светило тусклое солнце и дул холодный ветер.

– Вы очень хорошо поработали, – сказал Маугли.

– Спасибо.

Конуэй вдохнул табачный дым и холодный, свежий воздух – отличное сочетание.

– У вас невероятная память. Жалко, у меня такой нет. Я всегда все забываю.

– Без памяти на детали хорошую статью не напишешь, – польщенно сказал Конуэй.

– Разумеется. Кстати говоря, вы ошибались. В вашей рукописи есть некоторые вещи, о которых вы не упомянули во время допросов.

– Какие именно?

– Не помню, – улыбнулся Маугли. – Я же вам говорю, у меня отвратительная память. Но ваш отчет был сопоставлен с протоколами допросов, тогда-то и выяснились некоторые новые обстоятельства... – Он посмотрел Конуэю прямо в глаза. – Большое вам спасибо за помощь.

– А вам спасибо вот за это. – Конуэй показал на сигареты. – И за это тоже, – обвел он рукой двор.

– Что ж, вы помогли мне, я помог вам. – Маугли помолчал. – Не знаю, что готовит нам будущее. Не мне решать. Но если вспомните еще что-нибудь интересное, я всегда к вашим услугам. Люблю наблюдательных людей.

У Конуэя учащенно заколотилось сердце. Из этих слов можно было понять, что у него есть какое-то будущее. Судя по всему, Маугли был человеком влиятельным, слов на ветер бросать не стал бы.

– Конечно, какое-то время ваши передвижения будут ограничены, – продолжил англичанин. – Впоследствии же вы всегда сможете связаться со мной по телефону. Звоните в министерство обороны, добавочный 1001. Прямо «Сказки 1001 ночи». Спросите Маугли, и вас свяжут со мной. Надо бы и для вас придумать какое-нибудь имя. Так будет разумнее. Как же мы вас назовем? Давайте придерживаться Киплинга. Шерхана из вас, увы, не получится. Может быть, вы будете Слоненком? Ведь у него тоже была отличная память.

* * *

Два часа спустя Конуэя увезли. За ним пришли, когда он сидел на койке, наслаждался сигаретой. Ирландец был почти счастлив – впервые за долгое время он чувствовал себя в относительной безопасности. Слова Маугли, а еще более его дружелюбие свидетельствовали, что не за горами возвращение к нормальной жизни. Пусть не сразу, но в обозримом будущем.

Умиротворение исчезло бесследно, когда в камеру вошли двое охранников. Вид у них был деловой и решительный.

– Вставайте, вы уезжаете.

– Куда?

– Никаких вопросов. Встать.

Конуэй едва успел взять с собой свое скудное имущество – зубную щетку и сигареты. Его быстро провели пустыми коридорами к бетонной лестнице, потом во двор, где накрапывал мелкий дождь. Во дворе уже стоял фургон. Один из охранников открыл дверь кузова:

– Залезайте.

За Конуэем захлопнулась дверца, щелкнул замок. В кузове он был один.

В последующие часы репортер превратился в некий одушевленный предмет, который транспортировали из одной точки в неведомую другую. Фургон остановился, дверь открылась, и безмолвный мужчина отвел Конуэя в приземистое здание. Там репортеру позволили воспользоваться туалетом. Где-то совсем близко зафыркал и заурчал мощный двигатель.

– За мной, – приказал охранник.

Конуэй вышел в другую дверь и оказался на взлетном поле, где стоял потрепанный «Оксфорд» с красным крестом на фюзеляже. Пропеллеры уже работали.

– Куда меня отправляют?

– Залезай живо внутрь.

– Ради Бога...

Конуэя пихнули в спину:

– Живее!

«Оксфорд» сразу же вырулил на взлетную полосу и взлетел. Конуэй один сидел в грузовом отсеке. Ему пришлось пристроиться на носилках; чтобы не мерзнуть, репортер завернулся в какие-то одеяла. На сей раз он не был скован наручниками и мог выглядывать в окошко. Земля быстро удалялась прочь. Конуэй попытался определить, какой курс берет самолет, но не обладал для этого достаточным опытом и моментально потерял ориентацию. К тому же вскоре самолет поднялся выше уровня облаков.

Куда его везут? Зачем? У Конуэя не было часов, и он не мог следить за ходом времени. Света в самолете тоже не было; из иллюминатора было видно лишь сплошную серую пелену облаков. Конуэй так и не понял, сколько времени продолжался полет – час, два или три. Чтобы убить время, он снова стал думать о Стокгольме. Маугли сказал, что его шведский отчет оказался очень полезен. Может быть, англичане решили вернуть его в шведскую столицу? Эта мысль ободрила Конуэя, и он стал молиться, чтобы догадка оказалась верной. Но вскоре от радужной перспективы пришлось отказаться. Вряд ли «Оксфорд» способен долететь до Стокгольма. В военное время самолеты на Скандинавский полуостров летали только из Шотландии, причем использовались для этого не «оксфорды», а самолеты типа «дакота» или «мостито». Может быть, на «Оксфорде» его доставляют в Шотландию? Самолет начал снижаться, и Конуэй с замирающим сердцем подумал, что скоро узнает, куда его привезли.

Вот самолет опустился на посадочную полосу и остановился. Конуэй спрыгнул на землю, огляделся по сторонам, все еще надеясь, что находится в Шотландии. Однако в темноте невозможно было определить, что это за местность. К тому же Конуэю не дали долго разгуливать по взлетному полю. Неподалеку стоял армейский грузовик с белой звездой на борту. Конуэю велели забираться в кузов. Там он опять остался в одиночестве, в полной темноте. Сидеть пришлось на узкой и жесткой скамейке; грузовик мчался на большой скорости, подпрыгивая на ухабах.

Двадцать минут спустя Конуэй услышал рев мощных моторов и лязг – где-то поблизости явно двигалась танковая колонна. Потом все стихло, но вскоре шум повторился. Конуэй понял, что по шоссе движутся танковые части. Это могло означать только одно – его привезли во Францию.

Во Францию?

Конуэй содрогнулся и попытался отогнать нехорошую мысль прочь. На британской территории тоже немало танков. В конце концов, в Англии находится главный арсенал войск союзников. Вполне возможно, что танки движутся на учение или еще куда-нибудь. Да, несомненно. Зачем бы его, Конуэя, стали отвозить во Францию?

Грузовик свернул с шоссе на проселочную дорогу, тряска стала еще сильнее. Вскоре машина остановилась. Конуэй открыл заднюю дверцу и спрыгнул на землю. Грузовик стоял в каком-то дворе, похожем на ферму, но домашних животных вокруг что-то было не видно. Конуэю велели войти в дом, так он и сделал. Сзади захлопнулась дверь, впереди зажегся свет.

– Сюда.

Щурясь от яркого света, Конуэй вошел в небольшую комнату, обставленную самой обычной мебелью. В комнате оказалось неожиданно много людей. Когда Конуэй, поморгав глазами, огляделся, он увидел, что все эти люди одеты в военную форму, причем некоторые – в эсэсовскую!

Похолодев от ужаса, репортер быстро оглядел присутствующих. Да, он не ошибся: на рукавах черных мундиров сияли серебряные черепа. А у камина, спиной к двери, стоял мужчина в черной форме, которого Конуэй сразу узнал по широченным плечам. Раш!

Тут-то и начался главный ужас. Как только Раш оглянулся и уставился на репортера жестким взглядом, Конуэй понял, что дела его плохи. Кажется, он угодил в скверную историю. Репортер внимательнее оглядел присутствующих: американский военный, один, два... пять эсэсовцев плюс один англичанин, которого Конуэй раньше видел на допросе. Он-то и заговорил первым:

– Идите сюда, мистер Конуэй. Вот здесь, на столе, лежат ваши личные вещи.

Конуэй пересек комнату, чувствуя, что остальные внимательно его разглядывают. Сам он нерешительно шарил глазами по лицам. На столике лежал его паспорт и какие-то бумаги. Первым делом репортер с некоторым облегчением ухватился за паспорт.

– Да, мы вам его возвращаем, – сказал англичанин.

Конуэй обернулся:

– Почему? И вообще, что все это значит?

– Впоследствии вы можете оставить паспорт себе.

– Впоследствии? В каком смысле? – У Конуэя задрожали колени.

– Сначала вам придется выполнить небольшое задание. После этого вы будете свободны.

Прижимая к груди паспорт, Конуэй спросил:

– Какое еще задание?

– Терпение. Сначала внимательно прочтите бумаги.

Конуэй неохотно повернулся к столу и взял в руки бумаги. Здесь были все документы, отобранные у него после ареста: аккредитационное удостоверение представителя аргентинской газеты, шведская медицинская справка и так далее. Но некоторые документы Конуэй видел впервые, и теперь при одном взгляде на них его бросило в дрожь. Он увидел немецкие продовольственные карточки, выездную визу со штампом аэропорта Темпельхофв Берлине, удостоверение журналиста, выданное министерством пропаганды, билет, на поезд Берлин – Ганновер, а также билет на самолет Стокгольм – Берлин.

Кроме того, на столе стоял чемоданчик, в котором оказались пижама, рубашка, носки и пара блокнотов. Конуэй хлопал глазами, ничего не понимая.

– Не возьму в толк...

– Ничего, вам все объяснят. Сядьте вон туда, пожалуйста.

Чувствуя себя вконец одуревшим, Конуэй сел на стул и стал наблюдать, как в углу комнаты устанавливают треногу, а на треноге водружают черную классную доску.

Англичанин оглядел присутствующих.

– Все готовы? Отлично, – потом повернулся к высокому, худощавому военному в американской военной форме с шевронами полковника: – Приступайте, полковник.

Американец аккуратно снял с доски чехол и обернулся к присутствующим. С этого момента все разговоры велись только на немецком языке.

– Это схема округа Падерборн, – негромко сказал американец, постучав костлявым пальцем по карте. – Вот здесь, – палец указал на красный флажок, – находится замок Вевельсбург.

Конуэй увидел, что эсэсовцы удивленно переглянулись. Лишь лицо Раша не выражало ровным счетом ничего. Замок Вевельсбург? Где-то он уже слышал это название...

– Завтра, – спокойно продолжил полковник, – вы нападете на замок. Вас будет шестеро. Руководит операцией гауптштурмфюрер Раш. В группу входят Хайден, Монке, Зауэр, Науйокс и... – американец выдержал паузу, осмотрел комнату и остановил взгляд на Конуэе, – и вы, мистер Конуэй.

– Я? – не столько переспросил, сколько взревел Конуэй.

Полковник кивнул.

– Но я не какой-нибудь там коммандо, черт вас подери!

Полковник чуть раздвинул губы в улыбке:

– Вы будете участвовать в рейде не в качестве солдата. Вам все объяснят позднее. А сейчас просто слушайте.

Конуэй до такой степени ошалел, что почти не слышал военные и технические подробности операции, которые весьма детально изложил полковник. Затем американец перешел к соседней карте, где была изображена вся Германия. Вооружившись черным мелком, полковник стал говорить что-то про армию, армейские группировки, фланговые удары и обходные маневры. Все присутствующие понимающе кивали головами.

Один лишь Конуэй сидел холодный как мрамор и все пытался осмыслить невероятную новость: ему придется участвовать в диверсионном рейде на цитадель Гиммлера. Сумасшествие какое-то! Он не диверсант, даже не военный. Его никогда не учили обращаться с оружием, он будет им обузой! Надо как-то выкручиваться, в панике думал Конуэй. Неужели они не понимают, что он только свяжет им руки? Господи Боже!

– ...Таким образом окружение Рура будет завершено, – говорил тем временем полковник. – Вы сами решите, в каком направлении вам двигаться – на восток или на север. Возможен также рывок на юг, хоть это и отнимет больше времени. Американские войска будут к северу и к востоку от вас. Это понятно? Повторяю еще раз: ни в коем случае не двигайтесь на запад. Согласно нашей предварительной оценке, в рурском котле под руководством фельдмаршалов Моделя и Кессельринга останется не менее четверти миллиона немецких солдат. Вы попадете прямо к ним в лапы. Вопросы есть?

– При чем тут я? – воскликнул Конуэй, но его вопрос остался без ответа.

Других вопросов не было. Инструктаж полковника был подробным и полным, а слушатели, судя по всему, оказались людьми опытными.

– При чем тут я? – повторил Конуэй.

– На кухне приготовлен ужин, – сказал полковник. – Вам нужно подкрепиться.

Все встали и направились к двери, Конуэй вместе с ними, но кто-то схватил его за плечо и посадил обратно на стул. Репортер оглянулся и увидел, что на него сверху вниз смотрит Раш.

– А вы останьтесь. Ваш инструктаж еще впереди.

Участие Конуэя в рейде стало причиной длительного спора. Идея родилась у Уиллса, который постарался устроить дело таким образом, чтобы Паттерсону эта мысль пришла в голову как бы самому. Тем самым Уиллс избавлялся от всех проблем, связанных с Конуэем. Ему не улыбалась ни одна из перспектив: ни малосимпатичный судебный процесс, ни тягостная обязанность втихомолку прикончить ирландца. Для Паттерсона Конуэй был чем-то вроде дополнительной гарантии, второй линии обороны. Журналист из нейтральной страны, с прекрасными документами, говорит по-немецки, в случае чего может доставить необходимые документы куда потребуется – если рейд окажется удачным. В случае же, если Конуэй бесследно исчезнет, никто особенно не пострадает.

Раш сопротивлялся изо всех сил. Твердил, что Конуэй слаб, ненадежен, жалок, что он подлый предатель. Англичане и американцы просто не представляют себе, какая сложная операция – нападение на замок. Конуэй только будет путаться под ногами. Без него группа представляет собой маленький, но слаженный и мощный механизм. Ирландец поставит их всех под угрозу.

Рашу объяснили, что Конуэй может ему пригодиться. Лишний свидетель не помешает.

Раш решил, что, черт подери, ему представится случай свести счеты с предателем. К тому же включение Конуэя в группу было приказом, который обсуждению не подлежал. Раш понял это, скривился, но был вынужден подчиниться.

И вот Конуэй остался в комнате с Рашем, полковником, англичанином и американцем. Ирландцу объяснили, в чем будет состоять его роль. Представителю нейтральной страны, обладающему хорошими документами, передвигаться по Германии будет не так уж сложно. В городе Бюрен, находящемся в нескольких километрах от Вевельсбурга, живет некая ирландка, вдова немецкого дипломата. Скорей всего, она не откажет соотечественнику в приюте. Если понадобится, Конуэй сможет спрятаться там до прихода союзнических войск. До Бюрена совсем недалеко, можно добраться лесом. В той местности вообще много лесов.

Оставшись один, Конуэй первым делом подумал, что нужно уносить отсюда ноги, но ставни на окнах были закрыты, массивная дубовая дверь – тоже. Потом в комнату вернулся американец, и Конуэй в отчаянии спросил, почему выбрали именно его. Американец заявил ему прямо, без обиняков:

– Этого потребовал Раш.

– Так это он придумал?

– Он.

– Он хочет меня прикончить, – тоскливо пробормотал Конуэй. – Он хочет меня прикончить, потому что я...

– Причины мне известны.

– И все-таки вы отправляете меня с ним?

Американец открыл чемоданчик, достал оттуда кожаный пояс и протянул Конуэю:

– Вот, наденьте.

– Зачем? Он не спасет меня от пули.

– И тем не менее он вам пригодится. В него зашиты бриллианты. Пощупайте.

Конуэй увидел, что в некоторых местах пояс чуть-чуть оттопыривается.

– Бриллианты?

– На десять тысяч фунтов. Вы их сможете продать где угодно. После того как вы доставите нам документы, получите еще.

– Какие документы? – тупо спросил Конуэй.

– Сами знаете. В Вевельсбурге есть досье, где есть еще такие же документы.

– Кто вы? – спросил ирландец, но американец не ответил.

– Нам нужны эти бумаги. Если у вас будет возможность порыться в досье, заберите все, касающееся корпорации «Ко-лект».

Тут Конуэй наконец сообразил.

– Так вот что это была за отчетность, – присвистнул он. – Корпорация «Ко-лект»...

Американец предостерегающе поднес палец к губам, потом снова открыл чемоданчик и достал оттуда гранату.

Конуэй в ужасе на нее уставился.

– Это еще что такое?

– Граната системы «миллз». Выдергиваете чеку, высвобождается рычажок. Через пять секунд происходит взрыв. Во всяком случае, так мне рассказывали.

– Нет, я имею в виду...

– Я понял, что вы имеете в виду. Подумайте. У вас ведь нет никакой защиты, вы безоружны. Представьте себе, что герр Раш будет вести себя... непредсказуемо. А так у вас появляется хоть какой-то шанс.

Все это выглядело каким-то абсурдом. Конуэй послушно взял гранату и спрятал ее в свой чемоданчик. Граната была холодной. Так же холодно было у ирландца внутри.

Американец встал.

– Это будет наш маленький секрет. Главное – привезите мне бумаги, а после этого вам не о чем будет беспокоиться. До самого конца жизни.

Американец быстро вышел, точнее – выскользнул из комнаты и закрыл за собой дверь.

До конца жизни, уныло подумал Конуэй. Вполне возможно, что расстояние до этого пункта не превышает нескольких часов.

 

Глава 14

Старый «Хейнкель-111 Н» был захвачен союзниками в Франции, на аэродроме возле Рубэ. У немцев кончилось горючее, и они не смогли эвакуировать самолеты. Все «хейнкели» были заминированы саперами, но три почему-то не взорвались. На фюзеляже самолета осталась эмблема полка – карта Британских островов в перекрестье авиационной мишени. На хвосте красовалась свастика, на крыльях – черно-белый крест «Люфтваффе». Пилот был только один, американец. Верхний и нижний пулеметы были не заряжены, но хвостовой и носовой были приведены в полную боевую готовность.

Тридцатого марта 1945 года в пять часов утра грузовик американской армии с потушенными фарами (как и положено в прифронтовой полосе) подрулил к самолету. Накрапывал мелкий дождь. Водитель вылез из кабины, не выключая двигатель, открыл кузов и стал наблюдать, как оттуда легко выпрыгивают люди в черных мундирах. Шофер смотрел на них с ненавистью. Совсем недавно точно такие же ублюдки в черных мундирах убили его брата. Это произошло перед Рождеством, в сражении под Бастонью. Как только дядя Сэм может выдавать этим подонкам оружие?

А оружия у немцев было предостаточно. Они были обвешаны легкими пулеметами, автоматами, пистолетами, гранатами. Шофер с отвращением отметил, что все оружие германского производства. Лица у эсэсовцев тоже были преотвратные – жесткие, словно вытесанные из камня. Невозможно угадать, что творится в головах у подобных типов. Непонятно было и что делает в этой компании единственный штатский – в плаще и велюровой шляпе. Он не был военным, не был немцем, а просто стоял с портфелем в руке и смотрел, как эсэсовцы перетаскивают вооружение и снаряжение из грузовика в самолет. Шофер подумал, что штатский похож на самого заурядного клерка, который ждет электричку и нервничает, не опоздает ли он на работу.

Когда немцы выгрузились окончательно, шофер захлопнул кузов, сел в кабину, со всего размаху, чтобы выразить свое неодобрение, грохнул дверью и умчался прочь.

Двигатели «хейнкеля» – каждый мощностью в тысячу двести лошадиных сил – заурчали. Конуэй стоял, лихорадочно оглядываясь по сторонам. Он думал, не рвануть ли в темноту. Может быть, удастся уйти от погони. Накануне выяснилось, что он находится не во Франции, а в Германии, на западном берегу Рейна, возле Кобленца. Мысль о побеге казалась соблазнительной. Конуэй знал, что рейд рассчитан по минутам и долго гнаться за ним не станут. Самолет взлетит в воздух с ним или без него. Но на репортера количество оружия произвело еще большее впечатление, чем на шофера-американца. Эти типы колебаться не станут – стоит ему броситься наутек, как они тут же откроют огонь. А стрелять они наверняка умеют. Конуэй колебался, пытаясь взвесить шансы на успех. Нужно нырнуть под крыло самолета и скрыться в темноте. Репортер уже почти решился, но тут из кузова вытащили очередной пулемет, и он вновь скис. Драгоценное время было упущено. К Конуэю приблизился здоровенный немец и сказал:

– Комм, – после чего взял его за руку и подтащил к дверце самолета.

Конуэй забрался в кабину, захлопнулась дверца, и ему показалось, что это закрывается крышка гроба.

Ирландец уселся на скамейку, пристегнул ремень и затих, обливаясь потом, хотя в кабине было холодно. Теперь деваться было некуда. Он пропал. Ах, почему он не воспользовался возможностью смыться...

Заработали пропеллеры, и самолет выехал на взлетную полосу. Он был заправлен топливом лишь наполовину, чтобы можно было быстрее взлетать и садиться. Вообще-то «хейнкель» не предназначен для полета на небольшой высоте, но именно на такой высоте ему предстояло лететь. Американские войска, расположенные по курсу перелета, были предупреждены, но осторожность не помешает: немецкий бомбардировщик с соответствующими опознавательными знаками рисковал подвергнуться обстрелу с земли. Зенитчики сначала откроют огонь, а потом уже вспомнят о предупреждении. Над Рейном самолет нырнул в воздушную яму, и Раш довольно улыбнулся. Это было чудесно – вновь чувствовать напряжение, азарт; сидеть в самолете, прислушиваясь к учащенному биению собственного сердца.

С ним произошла некая невидимая перемена. Сомнения и колебания остались позади, Раш был уверен в себе, в успехе операции. Несколько недель будущее для него как бы не существовало – оно превратилось в череду непосредственных задач, которые нужно было решать одну за другой.

Затем Раш стал колебаться, не зная, какая жизнь для него предпочтительнее. С одной стороны, ему хотелось отомстить своим врагам. С другой – жить в собственном поместье – таком, в каком он родился. Раш стал мечтать об Испании, где такая спокойная жизнь была бы вполне возможна. Но теперь Раш понял, что ошибался. Он не из тех людей, кто может обрести мир и покой среди виноградников. Зря он пытался отбросить прожитые годы. Это невозможно – минувшая жизнь стала частью его натуры. Нельзя скрыться в будущее, не отомстить тем, кто причинил ему зло.

Он снова в военной форме. Вскоре он окажется на немецкой территории, а в Германии находятся те, кто его подставил. Стоит самолету приземлиться, и он запросто сможет скрыться в лесу, заняться своими личными делами...

Нет, этого делать нельзя. Он сам согласился возглавить рейд. Дал слово. К тому же нападение на Вевельсбург само по себе – акт возмездия. Значит, личными делами он займется после рейда. Когда он будет способен. Что ж, господин Шелленберг, с удовлетворением подумал Раш, придется нанести вам небольшой визит... Его пальцы стиснули рукоятку автомата. Если не отвернется удача, если проявить некоторую находчивость, то, возможно, удастся добраться и до Шелленберга, и до самого Гиммлера! Нет, с обоими ему расквитаться не удастся. Но уж один-то точно поплатится за предательство головой. Раш будет охотиться за ними среди руин разваливающегося рейха.

– Герр Раш?

Конуэй. Раш, прищурившись, разглядел в темноте силуэт. Еще один кандидат на отмщение. Тоже предатель, хоть и жалкий – для такого и пули много. Сидит, трясется, того и гляди в штаны наделает. Думает только об одном – как бы спасти свою шкуру. Увлеченному великими замыслами Рашу пришло в голову, что марать руки о Конуэя, пожалуй, будет унизительно.

– Мне нужно поговорить с вами.

– Сейчас не время.

– Пожалуйста, герр Раш.

Раш встал, подошел к Конуэю и сел рядом.

– Ну?

– Я хочу объяснить про Дублин. У меня не было выхода. Меня прижали к стенке.

– Угрожали? Или раскаленные иглы под ногти совали?

– Меня бы расстреляли. Честное слово, поверьте мне!

– Ну и правильно сделали бы.

Зря он подсел к этому слизняку. Нужно вернуться на свое место и ждать, погрузившись в молчание. Скорцени называл эту стадию «окончательное молчание» – когда душа и тело достигают высшего уровня напряжения. Через несколько минут начнется спектакль.

– Как вы думаете, мы выкарабкаемся?

Раш тяжело вздохнул, раздираемый злостью и презрением. Нет, все-таки на него жалко пули, подумал он.

– Нужно действовать быстро и решительно. Это приносит удачу.

Раш поднялся, но Конуэй схватил его за рукав:

– Я не слушал... Не понял, когда этот американец объяснял... Я имею в виду все военные подробности. Что мы, собственно, ищем?

– Ищем? Замок. Когда я последний раз был там, его охрана насчитывала почти сто человек. Сколько их там сейчас, я не знаю.

– А как же американцы? Я имею в виду американскую армию. Ведь полковник сказал...

– Я знаю, что он сказал.

Раш много думал об инструктаже полковника К. Очень информативно, масса деталей и подробностей. Пожалуй, их было даже слишком много. Полковник сказал, что главная стратегическая задача армейской операции – окружить Рурскую область, отрезать Германию от ее главного индустриального центра. В этом Раш полковнику верил. Но во что он не поверил – так это в изложение подробностей операции. Полковник сказал, что девятая армия нанесет удар на север, первая армия – на юг и встретятся они возле Ганновера. Зачем американцам осваивать сотни квадратных километров совершенно бесполезной территории? В этом нет никакого смысла. Военному стратегу подобная глупость и в голову не придет. Но дать немцам, отправляемым за линию фронта, ложную информацию – это очень разумно. Если они попадут в плен и будут подвергнуты пыткам – уж этого им избежать наверняка не удастся, – тогда сведения, которые немцы сообщат на допросе, будут дезинформацией. Таким образом, даже если задание провалится, американское командование все-таки извлечет пользу.

Что ж, наше дело – не попадаться в плен, подумал Раш. Уравнение простое – победа или смерть. Конуэю он сказал:

– Не ломайте себе голову над стратегией. Ваше дело – выжить.

Вернувшись на жесткую деревянную скамью, Раш сосредоточился на Вевельсбурге. Стал вспоминать устройство замка, окрестности, архитектурные особенности. Он так и не решил, какой вариант предпочтительнее. Полковнику он сказал, что они подберутся к замку с западной стороны, где склон порос деревьями, однако куда разумнее и выгоднее будет войти в замок не скрытно, а открыто, через ворота. Ведь пока они будут карабкаться по стене, их ничего не стоит перестрелять. Другое дело – если удастся сначала разделаться с охраной. Раш пытался вспомнить, сколько метров от церкви до казармы, от казармы до ворот и так далее. Очень многое будет зависеть от Рупрехта.

Рупрехт был комендантом Вевельсбурга: настоящий гигант, с мясистым, багровым лицом, маленькими, пронзительными глазками, фанатично преданный Гиммлеру. Рупрехт верил, как в Священное писание, каждому слову рейхсфюрера. Он без конца слонялся по святилищам СС с тряпочкой в руках и протирал артефакты арийской культуры. Комендант будет защищать храм ордена до последней капли крови. Для него крах арийского мира возможен лишь в одном случае – если он, Рупрехт, тоже сгорит на погребальном костре.

Кому-то Рупрехт мог показаться фигурой карикатурной, но недооценивать его было нельзя. Даже некоторые обергруппенфюреры относились к нему с опаской. Рупрехт имел право досматривать их вещи, производить обыск в комнатах для гостей. Потом он докладывал Гиммлеру. Однажды рейхсфюрер обрушился с гневной речью на обергруппенфюрера Максимилиана фон Херфа, начальника управления кадров. В чемодане Херфа Рупрехт обнаружил недозволенную литературу – «Унесенных ветром».

При этом воспоминании Раш улыбнулся. И вот настал момент, когда мир, в котором существовал Рупрехт, стал разваливаться на куски, но, вполне возможно, комендант Вевельсбурга об этом еще не догадывается. Главные достоинства Рупрехта – преданность и непоколебимость. Интеллект в число его достоинств не входит. Рупрехт всегда напоминал Рашу дикого кабана. Кабаны тоже не слишком умные, но зато очень опасные – особенно если кабан ранен, да еще и загнан в угол.

Ровно рокотали моторы. В самолете никто не разговаривал. Все шестеро сидели в напряжении и молчали. Солдаты сгорали от нетерпения.

Им хотелось побыстрее начать действовать и покончить с заданием. Раш не видел их лиц, но легко мог себе представить: сдвинутые брови, сощуренные глаза. Неизвестно, всем ли эсэсовцам можно доверять. Среди них мог затесаться фанатик, второй Рупрехт, для которого присяга эсэсовца – самое главное в жизни. Конечно, Раш старался прощупать каждого из членов группы, но окончательно уверенным быть нельзя: в критический момент любой из них мог вновь переметнуться на сторону Черного Корпуса.

«Хейнкель» накренился, уже в третий раз меняя курс. Раш взглянул на часы. До рассвета оставалось полтора часа, до приземления – несколько минут. Раш смотрел на люминесцентные стрелки, наблюдал, как летят секунды. «Хейнкель» вот-вот должен был пойти на посадку. Минуту спустя самолет действительно нырнул книзу, и Раш прильнул к иллюминатору.

На стадии подготовки операции возникла такая идея: «хейнкель» свяжется по радио с диспетчером аэродрома и приземлится совершенно легальным образом. Но здесь все зависело от того, сумеют ли британские специалисты по радиоперехвату правильно угадать воздушный код на этот день. Если да – тогда самолет будет садиться не в темноте, а на освещенную посадочную полосу.

После долгого обсуждения от этой идеи отказались – слишком велик риск. Если радиоэксперты ошибутся, самолет будет встречен зенитным огнем. Еще проще немцам будет уничтожить «хейнкель» после того, как он сядет. Раш был склонен больше доверять не системе, а профессиональному мастерству хорошего специалиста, поэтому он спросил у американского летчика, сможет ли тот посадить самолет при лунном свете. Пилот обещал подумать об этом, попробовал совершить аналогичную посадку на французской территории, и у него получилось. Он сказал, что готов попробовать еще раз. Поэтому «хейнкель» летел без опознавательных огней, в полной темноте, ниже уровня действия радаров. Ветер дул с северо-востока, что должно было облегчить посадку. Только луна подвела – еще вчера она сияла во всю силу, а сегодня то и дело скрывалась за тучами.

Раш пытался разглядеть в темноте местность. Самолет летел над самыми верхушками деревьев. Должно быть, это лесок, находящийся примерно в четырех километрах от аэродрома. Казалось, верхушки вот-вот заденут за крылья самолета. Далеко на севере, на самом горизонте, Раш увидел вспышки пулеметного огня. Наступление девятой армии, судя по всему, развивалось успешно.

Внезапно деревья кончились, внизу появилось открытое пространство. Справа Раш увидел шоссе, потом самолет резко накренился вниз, и в следующий миг колеса шасси коснулись бетонной полосы, белевшей во мраке на темном фоне травы. Раш вцепился в рукоять пулемета – посадка произошла так быстро, что он не успел пристегнуться. Рокот самолета сделался тише, «хейнкель» несколько раз подпрыгнул, чуть покосился на сторону, но потом выпрямился и начал тормозить.

Раш вскочил на ноги и сказал:

– Готовься к выходу!

Он встал возле двери. Самолет развернулся и остановился.

Раш распахнул дверь:

– На выход!

Он схватил Конуэя за плечи и столкнул вниз. Хайден, Монке, Зауэр и Науйокс спрыгнули сами. Раш покинул самолет последним и захлопнул за собой дверь. Почти сразу же оба двигателя вновь заработали на полную мощность, и самолет покатил по полосе, набирая скорость.

Члены диверсионной группы бежали к краю поля, чтобы успеть скрыться в густой траве, пока не появилась охрана. Хайден тащил Конуэя за руку; последним бежал Раш. Минуту спустя все они уже лежали в высокой траве; по аэродрому шарил луч прожектора, потом поднялся выше: охранники не могли понять, откуда доносится шум самолета. Над землей взметнулась темная тень, и луч прожектора наконец нащупал «хейнкель». Раш представил себе, как зенитчики лихорадочно меняют угол наводки – наверняка их орудия и пулеметы нацелены на более высокую цель. Сейчас охрана думает только об одном – откуда здесь появился самолет «Люфтваффе» и нужно ли его сбивать? Потом начнутся выяснения – как могла произойти несанкционированная посадка.

– Вперед! – приказал Раш и первым побежал по направлению к деревьям. До них было метров сто. Члены группы достигли изгороди, быстро перелезли через нее и скрылись в лесной чаще. Успели ли их заметить? В обычное время аэродром со всех сторон окружен часовыми, но в разгар американского наступления это было бы слишком большой роскошью... А ведь Раш помнил, что в прежние времена, накануне прилета рейхсфюрера, аэродром охранялся целым батальоном СС.

Сейчас, похоже, часовых не было. Если где-то и дежурил солдат, то у него хватило мозгов не связываться с незваными гостями. «Хейнкель» исчез из луча прожектора и завывал моторами уже где-то высоко в небе. Теперь сбить его не удастся.

Раш немного выждал, потом огляделся по сторонам. Итак, высадка прошла успешно. Все живы, целы. До замка два километра.

Группа быстро и бесшумно двинулась меж деревьев по направлению к неглубокому оврагу. Первым шел Зауэр – на случай, если впереди окажется минное поле, случайный патруль или еще какой-нибудь сюрприз в этом роде. Остальные двигались в двадцати метрах сзади. Раш был согласен с американским полковником: скорее всего, все войска из этого региона переброшены на фронт. Сейчас они сражаются, защищая города Рура – например, Падерборн, расположенный в двадцати километрах к северу. Песчаники Зеннеланда издавна считались любимым полигоном для военных учений вермахта, особенно танковых частей. Союзникам придется повозиться с Падерборном – ведь солдаты знают там каждый метр. Они будут защищаться яростно, используя преимущества местности.

Конечно, какая-то часть войск наверняка осталась. Вполне возможно, что гарнизон Вевельсбурга не тронут – на это потребовалось бы личное распоряжение рейхсфюрера. Сбегая вниз по склону, Раш подумал, что не хотел бы оказаться на месте командира, который обратился бы к Гиммлеру с просьбой переподчинить ему гарнизон Вевельсбурга.

Нет, в замке охрана есть. Может быть, не такая многочисленная, как прежде, но есть.

Впереди показалась проселочная дорога. Ее пересекли быстро, одной шеренгой. Конуэй задыхался – давно ему уже не приходилось столько бегать. Деревья кончились, и земля пошла вниз, на уклон – река Альм, извиваясь плавными изгибами, несла свои немногочисленные воды к стенам замка. Чуть севернее находился небольшой мост, и Раш остановился, подумав, что, пожалуй, стоит рискнуть. Можно было, конечно, и пересечь реку вброд, но тогда к воротам замка они прибудут мокрыми до нитки, а это будет выглядеть подозрительно.

Негромко свистнув, Раш велел Зауэру остановиться и присоединиться к нему.

– Вон туда, – показал он. – Пересечем реку по мосту.

– Но там совсем открытое место, гауптштурмфюрер, – прошептал сзади Хайден.

– Не такое уж открытое, как вам кажется. Скоро сами увидите. Вперед.

На мосту часовых не было, и вся группа, стремглав перебежала на противоположную сторону. Пятеро бежали быстро и бесшумно; шестой нелепо размахивал руками и громко топал. Немцы поглядывали на Конуэя с раздражением – подобных людей слабость и неловкость выводит из себя.

Следуя вдоль линии узкоколейки, Раш и его люди достигли подножия холма, на котором расположилась деревня Вевельсбург. Там они сделали короткую остановку и прислушались. Ночь была тиха – лишь плеск воды в реке да тяжелое дыхание Конуэя. Еще пятьсот метров – и дорога выведет к скале, на которой стоит замок.

Раш посмотрел на часы. С момента высадки прошло чуть больше двадцати минут. До рассвета оставалось примерно сорок пять минут. Можно было не торопиться. В такой близости от замка разумнее будет двигаться естественно, чтобы не вызвать подозрений случайного наблюдателя. Если все-таки их засекут, значит, не повезло. Раш надеялся, что ему удастся заговорить случайному патрулю зубы, но лучше, конечно, если такой ситуации не возникнет.

– С этой секунды ни единого слова, – тихо сказал он. – Если на Северной башне есть часовой, он будет смотреть не вниз, а вдаль. Все пройдет нормально, если кто-нибудь из нас не наделает шума.

Они выстроились гуськом и стали карабкаться по склону, стараясь держаться в тени деревьев. Вверху показалась Северная башня. Взмахом руки Раш остановил своих людей и стал рассматривать башню в бинокль, пытаясь рассмотреть часового. Часового он не увидел, но это его не успокоило – в тусклом свете луны вполне можно было ошибиться.

 

Глава 15

Они стояли среди деревьев и смотрели вверх, на южную стену Вевельсбурга. С двух сторон возвышались большие круглые башни, на которых можно было рассмотреть герб падерборнских епископов. Должно быть, точно так же замок выглядел много веков назад – серый, мощный, неприступный.

– Неужели вы думаете, что мы можем туда проникнуть? – возмутился Конуэй.

Раш не обратил на него ни малейшего внимания и жестом велел остальным приблизиться. Он видел, что даже на эсэсовцев громада замка произвела гнетущее впечатление. Одно дело – рассматривать снимки и карты, теоретизировать и строить планы, другое дело – увидеть перед собой наяву гранитную махину, возвышающуюся над скалой.

– Первым делом, пока еще не рассвело, мы должны обеспечить себе отход. Поднимемся по западной стене и спустим с нее два каната. После этого... – Он не закончил предложение. – Зауэр и Монке, вы вскарабкаетесь до крайнего окна третьего этажа, где стена примыкает к Северной башне. Хайден, мы с вами поднимемся к окну комнаты Генриха Первого, в самом центре стены. Используйте железные скобы, которым крепятся створки ставен. Я вам про них рассказывал. – Раш жестко улыбнулся. – Представьте себе, что вы поднимаетесь по лестнице.

– А если на Северной башне часовой? – спросил Монке.

Раш взглянул на него:

– Не делайте шуму, и он вас не заметит.

– А если заметит?

– Вас будет прикрывать Зауэр. Но учтите: один выстрел – и мы обнаружены. Не забывайте об этом. – Он обернулся к Науйоксу: – Вы останетесь здесь, с Конуэем.

– Я могу использовать это время, чтобы исследовать обстановку, гауптштурмфюрер, – сказал молодой Науйокс. – Например, подобраться поближе к деревне и выяснить, что находится в церковном дворе.

Раш покачал головой:

– Нет, оставайтесь с Конуэем. Никуда отсюда не уходите и его не отпускайте.

Конуэй смотрел вслед четверым немцам, карабкавшимся по крутому склону.

– Неужели они способны это сделать? – спросил он у Науйокса.

– Трудная задача. Вскарабкаться, конечно, не трудно. Трудно не наделать шума. Склон посыпан щебенкой.

– Откуда вы знаете? – удивился Конуэй.

– Я родился недалеко отсюда. – Науйокс показал на юго-запад. – В Адене. Если бы было светло, вы увидели бы оттуда крыши.

– Значит, вы хорошо знаете эту местность?

Науйокс кивнул и приложил палец к губам. Они прислушались и явственно услышали, как осыпается щебенка. Науйокс приставил к глазам бинокль и принялся разглядывать Северную башню – не услышал ли часовой. Снова звук осыпающейся щебенки, но над краем стены головы часового было не видно.

Шум из темноты донесся еще дважды. Науйокс не отрывался от бинокля. В конце концов он облизал пересохшие губы и сказал:

– Может, часового и вовсе нет.

Но в его голосе звучало сомнение.

– Нет часового?

– Что-то я его не вижу. Но там всегда был часовой. Сколько себя помню.

– А что, если в замке вообще никого нет? – с надеждой произнес Конуэй. – Вдруг их всех куда-нибудь перевели отсюда. А что, это было бы разумно – ведь американцы совсем близко.

– Маловероятно. Это лучший наблюдательный пункт на много километров вокруг.

И все же часового на стене видно не было. Шум осыпающейся щебенки прекратился.

– И все укрытия тоже? – спросил Конуэй.

– В каком смысле?

– Вы знаете, где здесь можно спрятаться? Представьте себе, что операция провалится и нам придется скрываться. Есть тут такие места?

– Операция не провалится. Раш – отличный солдат. Ему приходилось участвовать в подобных делах и прежде.

– А если все-таки провалится?

– Лучше бежать, чем прятаться. Здесь повсюду пустые леса.

– До них еще нужно добежать, – вздохнул Конуэй. – А для этого нужно пересечь открытую местность.

Науйокс улыбнулся:

– Вон там проходит глубокая канава. Сухая, без воды. Начинается от моста. Помню, как в детстве играл там. Потом это стало запрещено.

– Почему запрещено? – спросил Конуэй, разглядывая мост.

Река текла почти параллельно со стеной замка. До нее было метров сто.

– Военные выселили почти всех жителей деревни. Вевельсбург должен был превратиться в поселок СС. Местных жителей отправили за пределы запретной зоны. – Науйокс замер. – Смотрите!

На серой стене появилась темная фигурка – примерно на уровне окон первого этажа. Фигурка немного повисела и стала быстро подниматься вверх.

– Вот это солдат! – с восхищением прошептал Науйокс.

– Он просто псих.

– Безумие – лучшее оружие солдата, – торжественно произнес Науйокс, словно цитируя афоризм.

Вскоре на стене, метрах в тридцати, появилась еще одна фигура и тоже стала подниматься вверх. Раш явно опережал Монке.

– А в замке вы когда-нибудь были? – тихо спросил Конуэй.

– Только в раннем детстве. Тогда замок еще принадлежал деревне. После 1934 года внутрь можно попасть только по личному приглашению рейхсфюрера.

Раш уже достиг третьего этажа. Он завис там на несколько секунд, очевидно укрепляя веревку, потом быстро, скользя, спустился вниз. Монке действовал чуть медленнее, но через две-три минуты он тоже оказался внизу. Вскоре вновь раздалось шуршание гравия – четверка спускалась вниз.

Все это время Конуэй лихорадочно размышлял. Юнец, с которым его оставили, был похож на обычного эсэсовского фанатика. Но если он фанатик, то зачем согласился участвовать в рейде? Тоже мне, искатель приключений, сердито подумал Конуэй. И все же стоило попытаться – того и гляди вернется Раш.

– Что с вами будет потом? – спросил репортер.

Науйокс улыбнулся. Конуэй поразился тому, что в подобной ситуации, оказывается, еще можно улыбаться.

– Мне обещали деньги, – ответил юнец. – Отправлюсь в Испанию.

– Много денег? Я мог бы дать вам еще больше.

– Вы? – заинтересовался Науйокс. – Каким образом?

– У меня есть деньги.

– Чего же вы хотите?

– Мальчик мой, я хочу выбраться отсюда живым. Я не солдат. Помогите мне, выведите меня отсюда.

– Сколько?

– Десять тысяч английских фунтов.

– Когда?

– Прямо сейчас.

– Но мы не можем... – заколебался Науйокс.

Так или иначе, было уже поздно. С замиранием сердца Конуэй увидел, как из темноты приближаются Раш и остальные.

– Веревки закреплены, – сказал Раш. – Значит, у нас есть отходной путь. Телефонные провода я перерезал. Теперь попробуем зайти внутрь с фасада.

* * *

До рассвета оставалось всего несколько минут. Каждый из членов группы занял отведенную позицию: Хайден и Монке засели в церковном дворе, спрятавшись за надгробиями; Конуэй и Науйокс остались на вершине холма, среди деревьев. Оттуда им было видно и церковный двор, и всю западную стену замка.

Раш и Зауэр быстро прошли по пустынной улице, вышли на шоссе и остановились, оглядываясь по сторонам. Вполне возможно, что из темноты за ними кто-то наблюдал. Оценив обстановку, Раш выпрямился и решительно зашагал к замку. Автомат был переброшен у него через плечо, пистолет остался в кобуре. В руке Раш держал чемоданчик со взрывчаткой, взрывателями; там же лежали три ручные гранаты. Зауэр был вооружен точно так же, за исключением чемоданчика.

– Покажем им настоящую выправку, – процедил Раш, – больше помаршировать нам не придется. Изобразим напоследок настоящих эсэсовцев.

Они зашагали в ногу, чеканя шаг, – подбородки вздернуты, плечи расправлены. Правда, каблуки почти не стучали – дело в том, что в отряде Скорцени солдаты носили специальные сапоги на резиновой подошве, чтобы производить меньше шума. Многие знали, что герой войны Франц Раш служит под руководством прославленного Скорцени.

Они свернули направо возле церкви и стали подниматься к главным воротам. Показалось здание сторожевой казармы; первые лучи солнца золотили крышу серого приземистого здания. Справа начиналась широкая каменная лестница, которая вела к главному входу казармы. В прежние времена на ее ступенях рядами выстраивались эсэсовцы в парадных мундирах, чтобы встретить рейхсфюрера. Сейчас лестница была пуста. Ее протяженность, как помнил Раш, была ровно тридцать метров.

Когда-то здесь всегда дежурили двое часовых, сменявшиеся каждые два часа. Это был пост номер один, охранявшийся круглосуточно. Раш вспомнил молодые каменные лица, сияние кожи и серебряных нашивок.

Сегодня на посту никого не было, впереди нависала древняя громада Вевельсбурга. Раш решительно подошел к двери караульного помещения, вошел под арку и услышал знакомый гул эха. Любой звук под этим сводчатым потолком раздавался с десятикратной силой. Гиммлер очень гордился акустическими особенностями сторожевой арки, считал, что она еще более укрепляет систему безопасности.

Повернув медную ручку, все еще сиявшую полировкой, Раш вошел в караульное помещение и высокомерно огляделся.

За столом сидел пожилой, седой ротенфюрер. Он поспешно вскочил на ноги и застегнул воротничок.

– Имя? – спросил Раш.

– Штамер, господин гауптштурмфюрер.

– Ну и свинарник у вас тут, господин Штамер. Кто командует охраной?

– Я, господин гауптштурмфюрер.

– Сообщите коменданту Рупрехту, что я прибыл, – рявкнул Раш.

– Слушаюсь, господин гауптштурмфюрер. Правда, он сейчас спит. Могу я узнать...

– Так разбудите его. Скажите, что прибыл гауптштурмфюрер Раш из Берлина.

– Слушаюсь, господин гауптштурмфюрер.

Ефрейтор схватил трубку и трясущимся пальцем начал набирать номер.

– Сколько у вас людей? – спросил Раш.

– Трое. Замок временно законсервирован, господин гауптштурмфюрер.

– Где остальные? – спросил Раш, морщась от запаха пота и табачного дыма.

– Вон там, господин гауптштурмфюрер. Они спят.

Штамер снова набрал номер, опасливо поглядывая на Рыцарский крест, висевший на шее офицера.

Раш вошел в соседнее помещение. Там на деревянных койках спали двое солдат. Он ткнул сначала одного, потом другого стволом автомата. Когда они проснулись, Раш приказал им немедленно вставать. Оба вскочили и вытянулись по стойке «смирно». Вид без мундиров у них был совсем жалкий. Раш увидел, что оба, как и ефрейтор, далеко не молоды.

– Телефон не отвечает, господин гауптштурмфюрер, – сказал ефрейтор.

– Немедленно возьмите щетки, тряпки и приведите помещение в порядок. Это черт знает что такое!

– Слушаюсь, господин гауптштурмфюрер, – хором ответили солдаты и с облегчением убрались с глаз начальства.

– Все еще никто не отвечает, – смущенно пробормотал ефрейтор и вдруг воскликнул: – Вот, соединился!

Он протянул Рашу трубку.

– Доложите сами, – процедил Раш.

– Слушаюсь, господин гауптштурмфюрер. Господин комендант, здесь, в караульном помещении, находится гауптштурмфюрер Раш. Хочет вас видеть... Так точно, из Берлина.

Ефрейтор опустил трубку.

– Он выйдет к воротам, господин гауптштурмфюрер.

Раш кивнул.

– Когда я выйду из замка, ротенфюрер, караульное помещение должно сиять ярче золота, понятно?

Он направился к двери, и ефрейтор бросился вперед, чтобы открыть створки.

– Запомните, что я сказал, – бросил на прощание Раш.

В сопровождении Зауэра он спустился по лестнице, свернул направо и зашагал к воротам. Лицо Раша было совершенно невозмутимо, но пульс учащенно бился. Вполне возможно, что Рупрехту известно о его «измене». Конечно, это маловероятно, но не исключено. Ничего, как только откроются ворота, все выяснится.

– Держать пистолет наготове, – приказал он Зауэру.

– Слушаюсь.

Раш посмотрел налево, направо, убедился, что зрительная память его не подвела. С восточной стороны замок был защищен двадцатиметровой расщелиной, почти отвесным обрывом. Слева, где стена была ниже, проходил пустой ров, давно осушенный и усаженный деревьями. На краю рва рос древний узловатый дуб – шоссе там как раз сворачивало к мосту, за которым располагались ворота. Раш вспомнил, как Гиммлер, глядя на этот дуб, хвастался, что тысячелетний рейх переживет этого великана: «Через тысячу лет от этого дуба ничего не останется, а наш рейх будет по-прежнему велик и несокрушим».

Вдвоем они пересекли мост. Зауэр держался слева и чуть сзади. Он перекинул через руку кожаный плащ Раша, чтобы не видно было пистолет. Перед старинными воротами, на которых был высечен герб епископата, они остановились.

Пришлось подождать. Вскоре раздались шаги по булыжной мостовой, заскрежетал засов. Раш чуть подался вперед, Зауэр держал палец на спусковом крючке.

Ворота распахнулись. За ними стоял сам Рупрехт в полурасстегнутом мундире, с раскрасневшимся от быстрой ходьбы лицом. Да, в Вевельсбурге явно многое переменилось.

– Доброе утро, герр Рупрехт, – официальным тоном сказал Раш. – Сожалею, что вынужден будить вас в столь ранний час.

Рупрехт раздвинул створки пошире и сказал:

– Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер! – отсалютовал Раш, словно они находились где-нибудь на плацу в Лихтерфельде. Рука Раша вытянулась в приветствии, словно стрела. Рупрехт отличался незаурядной наблюдательностью, от его внимания не ускользала ни одна мелочь. Вот и сейчас он настороженно посмотрел Рашу через плечо.

– Ну и бензином нас теперь заправляют, – пожаловался Раш. – Возле Нидернтудорфа машина стала как вкопанная. Отказал карбюратор. Пришлось добираться сюда пешком.

Раш старался, чтобы на его лице не дрогнул ни единый мускул.

– Входите, герр Раш. Напою вас кофе. Не настоящим, конечно, а эрзацем. Кофе из одуванчиков. От него мочевой пузырь чуть не лопается, зато не такой горький, как кофе из желудей.

Значит, Рупрехт ничего не знает!

– Боюсь, на это у вас не хватит времени, – сказал Раш. – Мне нужно срочно возвращаться в Берлин.

– Какова ситуация на фронте? – спросил Рупрехт.

– Ситуация на фронте? Американцы пытаются взять Рур в кольцо. Наступают на Падерборн с запада на юг. Мне крупно повезет, если я сумею добраться отсюда до Берлина.

Он вошел в ворота и свернул в арку, которая вела к треугольному внутреннему двору. Пришлось подождать, пока Рупрехт закроет ворота и задвинет засов.

– Вы хотите сказать, что нас берут в окружение?

– Пока еще нет. Кольцо не сомкнулось. В Зеннеланде идут бои. Думаю, американцам там не поздоровится, а, Рупрехт?

Комендант взглянул на него:

– Это будет зависеть от соотношения сил.

Раш расхохотался:

– Не забывайте, дружище, ведь это Зеннеланд. И там лучшие части вермахта. Все, кому приходилось участвовать в тамошних учениях. Они знают местность как свои пять пальцев. Не хотел бы я оказаться на месте наступающих американцев.

– Вы же сами сказали, что обратно в Берлин прорваться вам будет трудно.

– Что поделаешь, Рупрехт. Война сейчас носит непозиционный характер, особенно когда в боевых действиях участвуют танки. Но беспокоиться не о чем – в Рурской области у нас четверть миллиона солдат. Там фельдмаршалы Модель и Кессельринг. Они отобьют наступление врага. Но у меня свое собственное задание, так что не будем терять время. Я должен взять с собой бумаги.

– Какие бумаги? – насторожился Рупрехт.

– Господи, зачем я сюда обычно приезжаю? – вздохнул Раш. – Рейхсфюреру вновь понадобились кое-какие досье.

– Но я не получил приказа.

– Зато я получил.

Раш услышал, как Зауэр потихоньку высвобождает из-под плаща руку с пистолетом.

– Рейхсфюрер находится в Любеке, – доверительным тоном сообщил он Рупрехту. В СС многие знали, что в Любеке живет любовница рейхсфюрера. – Он вчера звонил мне оттуда.

– Так у вас нет с собой письменного приказа?

– Позвоните ему сами. Я вам скажу, в чем состоит приказ, а вы проверите. Во-первых, я должен забрать некоторые досье. Во-вторых, весь остальной архив должен быть немедленно сожжен на моих глазах. Сюда могут ворваться американцы. Мы ведь не хотим, чтобы архив рейхсфюрера попал в руки врага, верно?

– И тем не менее...

– Господи, позвоните рейхсфюреру. Только не теряйте времени. Неужели вы думаете, что я прикатил сюда из Берлина ради собственного удовольствия? – Раш изобразил на лице проникновенность. – Я повторяю вам, что сказал рейхсфюрер, слово в слово. Он сказал, что доверяет мне, и, честно признаюсь, мне это было приятно. Еще он сказал, что доверяет вам, и вам это тоже должно быть приятно. Рейхсфюрер сказал: «Передайте моему старому товарищу Рупрехту наилучшие пожелания».

– Это великий человек, – вставил Рупрехт.

– Еще он сказал: «Я полностью полагаюсь на Рупрехта. Он должен уничтожить весь архив до последнего листка. А вы, Раш, должны доставить мне эти досье, даже если вам придется прорываться через саму преисподнюю!» Может быть, – мрачно добавил Раш, – именно этим путем мне и придется возвращаться в Берлин.

– Хорошо, я сейчас свяжусь с ним по телефону.

– А пока дайте мне ключи.

– Что?

– Дайте мне ключи. Я тороплюсь! У вас тут есть автомобиль?

– Личный «хорьх» рейхсфюрера.

– Думаю, рейхсфюрер будет рад вновь увидеть свой любимый автомобиль. Прикажите персоналу, чтобы во дворе собрали старые тряпки, бумагу и все, что хорошо горит. Еще мне понадобится канистра бензина.

Они пересекли внутренний двор и вошли в главные двери замка, расположенные в западном корпусе. Внутри находился центральный зал, слева – кабинет Рупрехта. Комендант вошел к себе, немного поколебался, но все же вручил Рашу ключи. Потом сел к телефону.

Раш поспешно поднялся по широкой деревянной лестнице наверх. Комната, где раньше останавливался Гейдрих и где теперь находился секретный архив, находилась на втором этаже, в конце коридора, ведущего в Северную башню. Раш открыл стальную дверь, вошел в комнату и осмотрел шкафы. Вполне возможно, что здесь окажутся документы, которые пригодятся впоследствии лично ему. Все пока шло великолепно. Вряд ли стоит упускать такую возможность.

* * *

Хайден и Монке по-прежнему сидели на церковном кладбище, наблюдая за шоссе. Они увидели, как Раш и Зауэр приближаются к воротам замка, видели, что их впустили внутрь, и вздохнули с облегчением. Если Рашу удалось проникнуть в замок без единого выстрела, задание сильно облегчается. Можно считать, что награда уже в кармане. Еще несколько часов – и они будут загорать на испанском пляже.

Внезапно раздался шум мотора: по улице деревни полз армейский грузовик. Он остановился возле караульного помещения, и оба эсэсовца замерли.

Из кабины выскочил унтер-офицер в черном мундире. Хайден разглядел на рукаве эмблему инженерно-саперных войск.

Из караульного помещения вышел начальник охраны.

– Подразделение саперов из Арнсберга, – сказал унтер-офицер. – Майор Махер уже прибыл?

– Нет.

Унтер-офицер взглянул на часы.

– Мы договорились встретиться с ним здесь.

– Мне об этом ничего не известно. Майор еще не прибыл. Как, вы сказали, его имя?

– Махер, черт вас побери, – выругался унтер-офицер. – Это адъютант рейхсфюрера!

– Сюда прибыл другой офицер, но его зовут иначе. А как майор должен сюда попасть?

– На самолете.

– С час назад я слышал шум самолета, но это, очевидно, был не ваш майор. Иначе он давно уже оказался бы здесь, даже если бы добирался пешком. Подождите, я позвоню коменданту.

Тем временем Рупрехт безуспешно пытался связаться по телефону с Гиммлером. Убедившись, что линия мертва, он застыл в нерешительности. В это время зазвонил телефон внутренней связи, и комендант снял трубку.

– Это начальник караула, господин комендант. Прибыло саперное подразделение из Арнсберга.

– Саперное? – переспросил Рупрехт.

Он уже несколько месяцев добивался, чтобы прислали саперов починить трубы. Горячая вода поступала в замок с перебоями, давно пора было навести порядок. Наконец-то собрались!

– Пусть подождут. Когда освобожусь, поговорю с ними.

– Слушаюсь, господин комендант. Они говорят, что...

– Мне плевать, что они говорят, – оборвал его Рупрехт. – Пусть подождут.

– Слушаюсь.

Рупрехт повесил трубку и вышел из кабинета. Вся его бюрократическая натура протестовала против того, чтобы пускать кого-то в секретный архив без письменного приказа Гиммлера, даже если речь шла о герое войны вроде Раша. Месяц или два назад Рупрехт не пустил бы туда даже самого обергруппенфюрера Вольфа, хоть Вольф являлся его непосредственным начальником. Но Раш бывал здесь уже много раз, и Рупрехт знал, что рейхсфюрер будет в ярости, если приказ останется невыполненным. При одной мысли о ярости рейхсфюрера Рупрехт содрогнулся. Он отправился будить прислугу – полдюжины поваров и лакеев, все, что осталось от прежнего многочисленного штата замка. Когда-то здесь работали десятки и десятки отлично вымуштрованных слуг. Рупрехт с ностальгией вспомнил дни былой славы. Тогда все двенадцать стульев за круглым столом были заняты; рейхсфюрер наслаждался отдыхом, черпал духовные силы в возвышенном антураже эсэсовского ордена. Чудесные были времена! Развевались стяги, соблюдались все формальности, достаточно было щелкнуть пальцами, и слуги выполняли любое распоряжение. А теперь... У коменданта осталось шестеро слуг – старики, которых не взяли даже в фольксштурм. С трудом удается поддерживать чистоту, достать что-либо невозможно. Чертовы саперы прибыли чинить водопровод только теперь, после того, как всю зиму он оставался неисправным!

Рупрехт рывком распахнул дверь комнаты, где спал его денщик. Велел денщику собрать старые тряпки, найти бензин или спирт и вынести все это во двор. Потом отправился будить остальных. Архив и в самом деле лучше сжечь, думал Рупрехт. Это секретный архив Гейдриха, очень опасные материалы. Когда-то Рупрехт частенько ломал себе голову над тем, что может содержаться в этих досье. Пожалуй, он не отказался бы заглянуть туда – из чистого любопытства. Но ответственному человеку подобное поведение не к лицу. Как-никак он отвечает за крепость, являющуюся штаб-квартирой всего эсэсовского ордена. Трудно поверить, что блестящая эпоха подходит к концу, что сапоги вражеских солдат топчут священные земли рейха – англичане, американцы, французы, даже эти недочеловеки русские. Они вторглись в Германию с востока и запада. Если кто-то и может их остановить, то только сам фюрер. Но бесконечное отступление, начавшееся еще в Северной Африке и России, докатилось до самого фатерлянда. Вермахт так и не сумел остановить вражеские орды и теперь вряд ли сумеет. Саарская область захвачена. Раш сказал, что Рур почти окружен. Конечно, армия будет продолжать сопротивление, но кузница страны окажется в руках врага.

Безусловно, рейхсфюрер прав – как всегда. Архив нужно уничтожить. А что будет потом? Рупрехту придется сдать свою должность. Если враги приблизятся к Вевельсбургу – что ж, замок хорошо укреплен, оружия в нем достаточно. В прежние века Вевельсбург не раз подвергался нападениям. Иногда врагам удавалось его захватить, но всякий раз замок восставал из пепла. И национал-социализм тоже возродится. Это учение, в которое поверил целый народ. Пускай этот народ терпит поражение, учение все равно бессмертно. Пройдет какое-то время, и фашизм воскреснет. Тогда Вевельсбург вновь обретет былую славу. Нужно сберечь все священные реликвии СС. Он спрячет их в надежное место, где их не смогут уничтожить даже вражеские бомбы. Пускай бумаги горят. Зато знамена, гербы, книги будут собраны и спрятаны в подземелье Северной башни, там, где находится кремационная камера. Ее стены высечены прямо в скале, их толщина – больше четырех метров. Да, как только с архивом будет покончено, Рупрехт непременно этим займется...

* * *

Саперы недовольно ворчали. Хайден и Монке слышали каждое их слово, поскольку в утреннем воздухе голоса разносились далеко.

– Придется ждать, – сообщил унтер-офицер, вернувшись из караулки.

– Ждать? – спросил один из саперов. – Чего?

– Так сказал комендант, – буркнул унтер-офицер. – Он старше меня по званию.

– А майор Махер еще старше! Мы ведь действуем по его приказу. Послушайте, шарфюрер, если нам нужно взорвать замок, к чему тянуть время? Давайте пока хоть взрыватели подготовим.

– Раз приказано ждать, будем ждать.

* * *

Взорвать замок! Хайден взглянул на Монке, тот пожал плечами. Монке было все равно, кто и кого взорвет – лишь бы это не был он, Монке. Но весть о том, что в замке вот-вот должен был появиться майор Махер, адъютант Гиммлера, была чрезвычайно важной. Раш проник в замок, выдав себя за посланца рейхсфюрера. Махер будет знать, что Раш солгал.

Хайден наклонился к Монке и прошептал:

– Я должен его предупредить.

Монке поднес палец к губам:

– Слышишь?

Хайден услышал, что с севера приближается, нарастая, гул самолета. Звук двигателей делался все слышнее и громче.

– Нужно его предупредить. Жди здесь.

Пригнувшись, Хайден перебежал через церковный двор, подальше от караулки и саперов. Он обогнул замковую стену с южной стороны и отыскал Конуэя и Науйокса.

– Сигнал был?

Науйокс кивнул:

– Он открыл ставни и махнул рукой. Все в порядке.

– Нет, не в порядке. Прибыли саперы-эсэсовцы, которые собираются взорвать замок. Ждут только, пока прибудет их командир. Смотрите в оба.

Все окна замка были заперты на ставни – стало быть, изнутри никто его заметить не сможет. Хайден добежал до угла, где возвышалась круглая Западная башня, спустился в ров и добежал до того места, где со стены свисали веревки. В небе показался самолет – маленький «файзелер», похожий на комарика. Он шел на посадку. Должно быть, прибыл Махер. Если его на аэродроме ждет машина, он будет в замке через несколько минут!

Хайден взглянул наверх и увидел, что в одном из окон ставни открыты. Возможно, окно тоже открыто. Он свистнул, подождал, свистнул громче, но Раш не слышал. Свистнув еще раз, Хайден стал нервно переминаться с ноги на ногу.

Придется лезть наверх. И чем быстрее, тем лучше. Того и гляди, из-за поворота покажется машина Махера. Среди бела дня он сразу увидит, что по стене замка карабкается человек.

Перекинув автомат за спину, Хайден схватился за веревку и стал быстро подниматься по стене. Он умел это делать превосходно – слишком много часов в свое время было проведено на тренажере. Подъем был довольно высокий, но, подстегиваемый тревогой, Хайден оказался наверху через какие-нибудь три минуты. Он постучал в стекло, встав коленом на подоконник.

Раш так стремительно открыл раму, что чуть не сшиб боевого товарища вниз. Однако лишних вопросов гауптштурмфюрер задавать не стал. Он схватил Хайдена за пряжку ремня и быстро втянул в комнату.

Задыхаясь, Хайден объяснил, в чем дело.

– Махер! – повторил Раш и посмотрел в сторону аэродрома. Самолетика было уже не видно, во всяком случае, Раш разглядел его не сразу – пришлось воспользоваться биноклем. Из-за деревьев он разглядел краешек крыла – оно застыло в неподвижности. Вскоре на шоссе появился автомобиль, двигавшийся по направлению к замку.

– Убрать его? – спросил Хайден.

Раш смотрел на автомобиль. Он хорошо знал Хайнца Махера, майора войск СС. Это был волевой, жестокий офицер, безгранично преданный. Гиммлеру.

– Здесь не получится. Мы не знаем, есть ли здесь другие войска. Звуки выстрелов вызовут переполох. Будем разбираться с ним в замке.

– Мы что, вдвоем будем воевать против всего гарнизона?

– Здесь одни старики, – ответил Раш. – К тому же нас не двое, а трое. В коридоре дежурит Зауэр.

Тут в дверь постучали – это был сам Зауэр. Раш открыл дверь.

– В чем дело?

– Комендант.

В дальнем конце коридора появился Рупрехт.

Раш велел Хайдену спрятаться и вышел Рупрехту навстречу.

– Еще несколько минут. Горючее и материалы приготовлены?

Рупрехт кивнул:

– Все готово. Когда американцы будут здесь?

– Не уверен, что их вообще сюда пустят. Пока они находятся к северу от Зальцкотена. Возможно, к югу будут пробиваться разведывательно-поисковые группы.

– Мне жаль первых американцев, которые приблизятся к Вевельсбургу, – мрачно заявил Рупрехт, потом повернулся и скрылся в Северной башне.

Раш запер стальную дверь и вновь занялся шкафами. У него оставалось совсем мало времени. Надо было как можно скорее разыскать документы, касающиеся американских и британских инвестиций в немецкую промышленность. Очень скоро в замке станет жарко.

* * *

Тем временем Рупрехт спускался по винтовой лестнице на второй этаж. Если придется оборонять замок от американцев, последним оплотом станет эта массивная башня. Комендант хотел проверить, в порядке ли его арсенал.

На втором этаже, возле бойниц, выходящих на северную сторону, находились два оружейных шкафа. Рупрехт открыл один из них, где стояли шесть винтовок «гевер 33/40» и два новых автомата «маузер». Все это оружие комендант перетащил к бойницам, которые выходили во внутренний двор. Достав ключ, Рупрехт открыл специальное отделение, расположенное внизу оружейного шкафа, и достал боеприпасы – обойму для винтовок и дюжину магазинов для автомата. Еще здесь оказался ящик гранат. Отличный будет сюрприз для американцев, когда сверху полетят эти хлопушки! Взять замок можно только с помощью артиллерии, а разведывательно-поисковые группы обычно артиллерию с собой не таскают...

Разложив оружие и приведя его в боевую готовность, Рупрехт спустился на первый этаж и вышел во двор. Нужно было вернуться в кабинет, там еще оставались незаконченные дела. Едва он вошел в дверь, как зазвонил внутренний телефон.

– Да? – раздраженно сказал Рупрехт, уверенный, что ему опять надоедают чертовы саперы.

– Это майор Махер. У меня срочное задание от рейхсфюрера.

– Махер? – изумился Рупрехт.

Что это рейхсфюрер вздумал посылать в Вевельсбург офицеров своего штаба одного за другим?

Рупрехт вышел во двор, приблизился к воротам и отодвинул засов.

Там уже стоял Махер, нетерпеливо постукивая носком сапога. За его спиной, на мосту через ров, Рупрехт увидел грузовик, возле которого стояли саперы в эсэсовской форме.

– Хайль Гитлер! – сказал Рупрехт.

– Хайль Гитлер, – буркнул Махер, едва шевельнув рукой. – Почему вы заставили моих людей ждать?

– Саперов? У меня есть дела поважнее...

Не дослушав, Махер обернулся и махнул рукой – грузовик двинулся вперед по мосту.

– Он здесь не пройдет. – Рупрехт показал на низкий свод ворот. – Застрянет.

Махер нетерпеливо поморщился. Обернулся к командиру саперов и крикнул:

– Разгружайте вручную! Складывайте во дворе, возле главного входа в замок.

– Что происходит? – насупился Рупрехт. – Я думал, что саперы будут... чинить водопровод.

– Водопровод? – недоверчиво переспросил Махер и рассмеялся. – Нам тут не до водопровода. Собираемся устроить хороший костер. Я прислан для того, чтобы взорвать замок.

– Взорвать?!

– Разнести его на куски. Таков приказ рейхсфюрера, – резко сказал Махер. – И я приказ выполню.

– Но это невозможно! – возмутился Рупрехт. – Вы знаете, во сколько обошлась реставрация замка? Это стоило одиннадцать миллионов марок!

Один из саперов рысцой подбежал к воротам, таща на плече деревянный ящик. Рупрехт преградил ему дорогу.

– Не мешайте! – резко приказал Махер.

– Это невозможно! Вы не имеете права! – взвился Рупрехт. – Господи, да ведь это же Вевельсбург! Это храм всего СС! Здесь обитает дух Черного Корпуса!

Махер положил Рупрехту руку на плечо и сказал:

– Не мешайте. – Глядя прямо в свирепые глаза коменданта, он успокаивающе добавил: – Рейхсфюрер построил этот замок, он его и уничтожит.

– Нет! – яростно замотал головой Рупрехт. – Все гораздо важнее! Римляне считали, что дух их легионов живет дольше, чем командир или полководец. Речь идет о духе нашего движения!

Размахнувшись, Махер ударил коменданта по лицу.

– Никто меня не остановит! – рявкнул он. Рупрехт остолбенело уставился на него; из краешка рта на подбородок сбегала струйка крови. – У меня приказ фюрера. Даже вы не смеете мне мешать! Отойдите, не стойте на пути у моих людей. Собирайте свои личные вещи, предупредите слуг. В вашем распоряжении всего несколько минут.

Майор Махер был мужчиной рослым, но Рупрехт был еще здоровее. Махеру показалось, что комендант сейчас на него набросится, и на всякий случай майор расстегнул кобуру. Он уставился на Рупрехта с не меньшей яростью, чем комендант на него.

Рупрехт заколебался, потом резко развернулся, пересек двор и скрылся в замке, захлопнув за собой тяжелые дубовые двери. Махер услышал, как заскрежетали засовы, и громко выругался. Надо было пристрелить Рупрехта к чертовой матери. Комендант совсем свихнулся, с ним не оберешься проблем. А рейхсфюрер ждет возвращения своего адъютанта.

Махер приказал унтер-офицеру:

– Тащите сюда фосфорные гранаты.

Эсэсовец бегом вернулся к грузовику и притащил зеленый деревянный ящик с надписью по-английски – гранаты были трофейными. Всковырнув крышку, унтер-офицер уставился на аккуратные баночки, похожие на консервированный компот. Махер наклонился и взял одну из банок.

– Как быстро срабатывает запал?

– Четыре секунды, герр штурмбаннфюрер. Чека вот здесь, видите?

– Разбейте вон то окно.

Сержант взмахнул ломиком и разбил стекло в ближайшем окне. Махер вырвал чеку, примерился и швырнул гранату внутрь.

– Осторожно! – крикнул унтер-офицер.

Махер отшатнулся в сторону и прижался спиной к стене. Раздался треск, потом пронзительное шипение, и граната взорвалась. Брызги горящего фосфора вылетели в окно и пылающими каплями разлетелись по булыжной мостовой. Из комнаты повалил густой белый дым.

Все помещение было окутано дымом и пламенем. Махер заглянул внутрь и одобрительно кивнул.

– Это еще лучше, чем взрывчатка. – Он оглядел массивные стены замка. – На то, чтобы взорвать крепость, понадобится слишком много времени. Быстрее будет ее спалить. Как по-вашему, унтер-офицер?

Унтер-офицер кивнул:

– У нас два ящика этих гранат, по сорок восемь штук в каждом.

Махер немного подумал, мысленно вспоминая внутреннее устройство замка. Первый этаж сложен из камней, но верхние этажи деревянные. Рейхсфюрер приказал, чтобы замок был взорван, на это потребуется много времени и огромный запас взрывчатки. Гораздо проще будет замок спалить. Трофейные гранаты, которые саперы привезли из Арнсберга, подходят для этой задачи идеально.

Чертов Рупрехт! Его идиотское, бессмысленное сопротивление лишь усложняет задачу. Неужели он не понимает, что приказ есть приказ – его нужно выполнять. Сам рейхсфюрер приказал уничтожить Вевельсбург. Рупрехт давал присягу, клялся безоговорочно, не рассуждая, выполнять приказы начальства.

– Ну что ж... – начал было Махер, но не договорил.

Прозвучал выстрел, и один из саперов, охнув, рухнул навзничь. Ящик, который он держал в руках, упал на землю. Махер наклонился над упавшим и увидел, что он мертв.

– В укрытие! – крикнул майор и нырнул в ближайший дверной проем – слева от главного входа. Потом осторожно высунулся. Непосредственно перед выстрелом послышался звон стекла, и теперь Махер попытался понять, из какого окна стреляли. Почти сразу он увидел, что стекло разбито в кабинете Рупрехта. Оттуда комендант мог простреливать весь внутренний двор, даже арку, в которой укрылись саперы. Прижимаясь спиной к двери, Махер почувствовал, что створка начинает раскаляться – пожар внутри разгорался все сильнее.

– Шарфюрер!

– Да, господин майор?

– Возьмите еще одну гранату и швырните ее вон в то окно, слева от главного входа.

Щелкнула чека, и «консервная банка» бухнулась прямо под окно кабинета коменданта. Короткая пауза, потом взрыв и вспышка огня.

На открытом пространстве звук разрыва прозвучал еще оглушительнее. Метров на пять во все стороны разлетелись огненные хлопья. Всю западную часть двора заволокло густым дымом.

– Придется взорвать дверь главного входа, – сказал Махер. – Тащите сюда динамит и взрыватель.

Шарфюрер наскоро соорудил бомбу, воткнул в нее взрыватель. Махер нетерпеливо ждал. Когда бомба была готова, он размахнулся и швырнул ее к самым створкам дверей главного входа.

Прогрохотал мощный взрыв, волна чуть не сбила саперов с ног. Они были готовы к взрыву и заранее закрыли уши руками. Теперь пришлось ждать, пока рассеется дым.

* * *

Рупрехта в кабинете давно уже не было. Заперев двери на засов, он заскочил к себе буквально на минуту – выбил окно и метким выстрелом прикончил одного из саперов. Убедившись, что не промазал, Рупрехт схватил трубку внутреннего телефона и связался с караульным помещением. На всякий случай он опустился на пол, чтобы подоконник прикрывал его от огня.

– Караульное помещение, – произнесли в трубке.

– На замок совершено нападение! – крикнул Рупрехт. – Люди майора Махера меня атакуют. Приказываю нанести по ним удар с тыла!

В трубке молчали.

– Вы меня слышите? Немедленно атакуйте!

Ефрейтор нерешительно сказал:

– Господин комендант, но майор Махер – адъютант рейхсфюрера...

– Идиот! Он собирается взорвать замок! Приказываю его уничтожить. И его людей тоже. Вы слышали – это приказ!

– Но, господин комендант, – чуть не взвыл ефрейтор, – я не могу...

– Иначе будете расстреляны, – отчеканил Рупрехт. – Приказ ясен?

– Так точно.

– Повторите.

– Напасть на людей майора Махера.

– Отлично. Исполняйте.

Рупрехт положил трубку и выскочил из кабинета.

 

Глава 16

Хоть взрыв первой фосфорной гранаты и был отчасти поглощен массивными стенами, тем не менее его отзвук достиг и церковного двора, где оставался Монке. Этот звук ему приходилось слышать и раньше – с чертовыми английскими гранатами у Монке были связаны очень неприятные воспоминания. Что там такое происходит? – забеспокоился эсэсовец.

Несколько секунд спустя донесся явственный звук выстрела. Монке решил, что Раш в беде. Согласно инструкции, в этом случае он должен был прийти гауптштурмфюреру на помощь. Задача Монке состояла в том, чтобы взять на себя охранников из караулки.

Пригнувшись, Монке пробежал через кладбище, легко перемахнул через стену и спрятался за углом дома.

После ухода Раша охранники вовсю были увлечены уборкой. Они распахнули все окна, подмели ступени лестницы. Даже прибытие Махера не отвлекло их от этого занятия. Монке услышал, как в помещении караулки звонит телефон.

– Караульное помещение, – сказал ефрейтор.

Монке прислушивался внимательно, отчетливо слыша каждое слово.

– Но майор Махер – адъютант рейхсфюрера! – запротестовал ефрейтор.

Потом:

– Но я не могу... – Ефрейтор не договорил. – Слушаюсь.

И наконец:

– Мы должны атаковать майора Махера и его людей.

Ефрейтор повесил трубку. Из караульного помещения донесся неразборчивый гул голосов, потом ефрейтор крикнул:

– Это приказ! Комендант говорит, что нас расстреляют, если мы его не выполним.

– Скорее нас расстреляют, если мы его выполним, – возразил кто-то из солдат. – Махер – адъютант рейхсфюрера!

– Рупрехт говорит, что Махер собирается взорвать замок. А мы здесь сидим для того, чтобы замок охранять. Ничего не поделаешь... – Глубокий вздох. – Ладно, пойдем.

Монке осторожно высунулся из-за угла. На мосту через ров стоял военный грузовик, в котором приехали саперы. Двое эсэсовцев выгружали из него ящики. Возле них с автоматом наготове стоял унтер-офицер.

Монке услышал, что охранники вот-вот выйдут, и поднял автомат.

Ефрейтор приглушенно приказал:

– Вперед, открывайте огонь, когда сочтете нужным.

Он первым стал спускаться по лестнице, двое остальных держались чуть позади. Унтер-офицер их не видел – он наблюдал за тем, что происходило во дворе замка.

Монке решил воспользоваться моментом. Трое фольксштурмовцев, неуверенно держа винтовки на весу, двигались по направлению к воротам. Каждый новый шаг давался им с трудом. Монке прицелился и выстрелил – пуля попала в кузов грузовика. Довольный выстрелом, Монке спрятался за угол.

Трое удивленных охранников даже не успели оглянуться. Зато унтер-офицер, вояка опытный, резко обернулся, вскинул автомат и послал в охранников длинную очередь. Расстояние было довольно значительным, и если бы охранники оказались чуть опытнее, они бросились бы на землю, открыли ответный огонь, и неизвестно, чем бы все кончилось. Но фольксштурмовцы воевать не умели. Они просто застыли на месте, и через пару секунд все трое валялись на земле, убитые или тяжело раненные.

Монке усмехнулся. Саперный унтер-офицер наверняка знал, что в караулке было всего трое солдат – на мосту лежали три трупа. Значит, теперь он успокоится. Унтер-офицер внимательно посмотрел на лежавших, потом отвернулся и вновь стал наблюдать за происходящим в замке.

Услышав сзади длинную автоматную очередь, Махер оглянулся, увидел унтер-офицера, стреляющего куда-то назад. Потом унтер-офицер вновь повернулся лицом к замку – губы его были решительно поджаты.

– Что там? – спросил Махер.

– Охранники замка. – Унтер-офицер шагнул к Махеру. – Эти идиоты вздумали нас атаковать. Но теперь все в порядке.

– Хорошо. Будьте начеку.

Махеру было очень жарко – старая дубовая дверь, к которой он прислонялся спиной, делалась все горячее. Однако выскочить из укрытия было бы рискованно – дым перед окном кабинета Рупрехта постепенно рассеивался. Махер все еще не мог разглядеть, уцелели ли после взрыва двери главного входа. Придется немного подождать, прежде чем действовать дальше.

Надо было как можно скорее проникнуть внутрь замка. Гиммлер строго-настрого приказал уничтожить архив. Махер был немало удивлен тем, что ему вообще доверили заниматься уничтожением архива Гейдриха. В течение долгих лет этот архив был окружен строжайшей тайной. Допуск к нему имел лишь Гейдрих, а потом лишь сам рейхсфюрер. Причем Гиммлер все время нервничал – не попадет ли архив в чужие руки, хотя секретные досье находились под надежной охраной, в Вевельсбурге. Теперь же Махеру было приказано уничтожить архив. И майору показалось, что рейхсфюрер уже не придает этим документам такое значение, как прежде.

Что ж, сжечь архив будет несложно. Насколько Махеру было известно, там много бумаг, а бумажная масса в большом количестве горит плохо, но Махер захватил с собой два ящика фосфорных гранат. И очень кстати – гранаты можно будет использовать более эффективным образом. Дверь нагревалась все сильнее; Махер обливался потом и ждал, пока окончательно рассеется дым...

* * *

Приказав ефрейтору атаковать Махера сзади, Рупрехт выбежал в главный зал, расположенный сразу за главным входом. Там он немного постоял, напоследок оглядывая тяжелые штандарты, огромную черную свастику в белом круге на алом фоне, портреты и бюсты фюрера, серебряные эмблемы в виде двух молний. Все здесь выглядело торжественно, сияло чистотой. Комендант вытянулся по стойке «смирно» и рявкнул:

– Хайль Гитлер!

Как он надеялся, что фюрер почтит своим посещением Вевельсбург. Рейхсфюрер всегда говорил, что в один прекрасный день Адольф Гитлер появится здесь.

Ох уж этот рейхсфюрер!

Нет ему прощения за то, что он приказал уничтожить замок. Вытянутая в нацистском приветствии рука дрогнула, и в этот миг в зал вбежали слуги. Они были здесь все: повар, два уборщика, денщик и однорукий унтер-офицер, раньше служивший в дивизии СС «Рейх». Он был тяжело ранен в России и в награду за подвиги определен в замок, где жил себе мирно и спокойно, полируя единственной рукой металлические поверхности. Вместе с комендантом – шестеро.

Что ж, он покажет врагам, на что способны шесть человек!

– Враги хотят уничтожить Вевельсбург, – сказал Рупрехт. – За мной!

Он бегом бросился по коридору, ведущему в Северную башню. На ходу вытащил ключ, открыл дверь и пропустил слуг вперед. В это время от главного входа донесся грохот мощного взрыва. Послышался звон стекла. На миг оглохнув, Рупрехт с ужасом увидел, что тяжелые двери покачались и рухнули; в зал с улицы повалили клубы дыма.

В ушах у коменданта звенело, но он заставил себя захлопнуть дверь и запереть ее на ключ. Теперь они находились в надежном убежище – круглой башне с массивными стенами. Слава Богу, Рупрехт успел приготовить к бою оружие!

Комендант подошел к бойнице, выходящей во внутренний двор, взял из оружейного шкафа автомат «маузер», вставил магазин. Отсюда отлично просматривался весь двор. Древние германцы, строившие Вевельсбург, хорошо знали свое дело: Северная башня была предназначена для того, чтобы стать последним оплотом обороны замка. Нападавшие могли прорваться через ров, через стены, но, даже оказавшись внутри замка, они были все еще далеки от победы. Мощная Северная башня с толстыми стенами и узкими бойницами, из которых простреливался каждый метр двора, была неприступна. Замок имел треугольную форму, и башня находилась в вершине самого острого угла. Сектор обстрела отсюда не превышал тридцати пяти градусов. Попробуйте доберитесь сюда, сволочи, подумал комендант.

Во дворе все было тихо – ни единого движения. Должно быть, прячутся под аркой, решил Рупрехт. Готовятся к броску, чтобы ворваться в главное здание. Комендант обернулся к денщику и дал ему второй автомат:

– Если кто-то покажется, стреляй!

Конечно, денщик был воякой неважным, но курс солдатского обучения прошел и с тридцати метров из автомата по мишени не промажет! Рупрехт подошел к бойнице, из которой просматривалась восточная стена. Треугольник – очень удобная штука: из башни отлично простреливался не только внутренний двор, но и две примыкающие стены.

Рупрехт увидел мост, грузовик, ничего примечательного. Хотя нет – он пригляделся еще раз. Кажется, за углом кто-то лежал. Комендант наклонился вперед и увидел, что из-за стены торчит чья-то нога. Где же охранники? Ведь он приказал им атаковать! Может быть, Махер перебил их заранее? Рупрехт высунулся из бойницы еще дальше, но больше ничего не увидел. Нога была неподвижна.

Но в этот момент уголком глаза Рупрехт уловил какое-то движение. Он вскинул маузер, перевел его в режим одиночной стрельбы и прицелился в человека, подходившего к грузовику. Это был командир саперов. Плотоядно улыбнувшись, Рупрехт нажал на спусковой крючок и увидел, как унтер-офицер, сбитый с ног тяжелой пулей калибра 7,92 мм, перелетел через парапет и рухнул в пустой ров. Теперь у Махера остается всего четверо солдат, вынужденных прятаться под аркой. Если они выскочат во двор, их подстрелит денщик. Если попытаются отступать, сразу попадут на мушку к Рупрехту.

– Ваш следующий ход, штурмбаннфюрер Махер, – прошептал комендант, держа автомат наготове.

– Господин комендант, пожар! – крикнул однорукий унтер-офицер.

Рупрехт резко обернулся:

– Где?

– Рядом с Оружейным залом.

Рупрехт неохотно покинул свою замечательную позицию – велел денщику сменить его. Действительно, в Оружейном зале полыхало пламя. Чертова фосфорная граната! Из разбитого окна вырывались языки огня; по стене вверх ползли клубы дыма.

– Выстрели-ка пару раз по грузовику, – приказал Рупрехт денщику. – Вдруг там что-нибудь взорвется.

Комендант знал, что современная взрывчатка он попадания пули не взрывается, но вдруг денщик случайно попадет в детонатор или в зажигательную гранату?

Денщик выстрелил шесть раз, тщательно целясь.

– Ну как?

– Ничего, господин комендант.

– Тогда пальни в топливный бак.

– Его отсюда не видно, господин комендант.

– Значит, он с другой стороны.

Надо бы посмотреть самому. Денщик парень старательный, но не слишком толковый. Рупрехт направился к другой бойнице. Однако заглянуть в нее не успел, потому что однорукий сержант крикнул:

– Господин комендант!

– Что там еще?

– Опять фосфорная граната! Ее бросили прямо к подножию башни.

Рупрехт снова бросился к внутренней бойнице, чувствуя себя какой-то затравленной крысой, бегающей из одного угла в другой. На сей раз он ничего разглядеть не смог – весь двор был окутан клубами белого дыма. Теперь держать замок под прицелом было невозможно – дымовая завеса Махера удалась на славу.

– Ведите огонь по двору, – приказал комендант и сам послал вниз длинную очередь. Он слышал, как пули рикошетят от булыжной мостовой, но понимал, что вряд ли таким образом можно кого-то подстрелить. Рупрехт дернулся, и ключи, висевшие у него на поясе, звякнули. Это натолкнуло коменданта на новую мысль.

– Следите за дверью, – приказал он. – Я сделаю вылазку.

Он схватил два запасных магазина и по потайной лестнице спустился на первый этаж башни. Секретный ход, расположенный на уровне земли, вел наружу. Комендант задержался в зале первого этажа. Здесь стоял знаменитый круглый стол, изготовленный лучшими мастерами.

Рупрехт ностальгически посмотрел на двенадцать гербов, двенадцать кресел, серебряные таблички с именами «рыцарей».

Все здесь сияло, все сверкало. Уже много месяцев «рыцари» не собирались, но зал всегда был готов их встретить. При одной мысли о том, что это священное место будет осквернено огнем, Рупрехта затошнило. Он отогнал от себя чудовищную мысль, пересек зал и скрылся в потайном ходе, откуда можно было попасть прямо в ров.

Открыв дверцу, Рупрехт высунулся и огляделся. Он находился на дне рва, под восточной стеной, на восемь метров ниже уровня внутреннего двора. Отсюда просматривался мост, грузовик, но там не было ни души. Под одной из арок моста лежало распростертое тело унтер-офицера. Пригнувшись, Рупрехт быстро подбежал к лестнице, по которой можно было подняться на мост. Если занять там стратегическую позицию, он будет держать на прицеле замковые ворота. Никто не сможет оттуда выйти.

Комендант был уже на верхней ступеньке, когда вдруг увидел, что возле грузовика, пригнувшись, затаился какой-то эсэсовец. Рупрехт рухнул наземь, чтобы эсэсовец его не заметил. Однако тот даже не смотрел в эту сторону – его интересовало лишь происходившее во дворе. Лица Рупрехт разглядеть не мог – лишь каску и спину в черном мундире. Однако комендант решил, что мишень есть мишень. Он вскинул автомат, прицелился, сделал поправку на расстояние и легким, снайперским движением нажал на спусковой крючок. Эсэсовец нырнул под грузовик. А может быть, упал? Рупрехт немного подождал, держа автомат наготове. Из укрытия, где засел комендант, упавшего не было видно. Рупрехт подождал минуту, считая секунды, потом осторожно выпрямился, ожидая, что в любой миг может раздаться роковой выстрел.

Но нет, человек был убит наповал. Пуля попала ему сзади в воротник – идеальный выстрел. Рупрехт даже пожалел, что некому восхититься такой невероятной меткостью.

* * *

Раш уже довольно давно находился в помещении архива, но никак не мог отыскать нужные досье. Он считал, что без труда определит, в каком из четырнадцати шкафов находятся необходимые папки, но то ли память его подвела, то ли шкафы переставили с тех пор, как он был здесь в последний раз. Когда появился Хайден, гауптштурмфюрер все еще тщетно рылся в шкафах. Ему пришлось выдвигать ящики один за другим и просматривать все досье подряд. Сообщение Хайдена о том, что прибыл Махер с саперами, заставило Раша работать еще быстрее, но результативнее от этого поиск не стал.

Главная проблема была в том, что Раш никак не мог вспомнить кодовое слово, которым был помечен нужный ящик. Раш надеялся, что сумеет вспомнить хотя бы местоположение шкафа, но он ошибся. Правда, гауптштурмфюрер твердо помнил, что нужные досье оранжевого цвета, однако в первом шкафу все папки были сплошь зелеными.

Он выдвигал все новые и новые ящики, быстро просматривал их содержимое, нетерпеливо задвигал и переходил к следующему. Время поджимало.

– Нам нужно торопиться, – не выдержал Хайден.

Раш выругался. Чертов советчик, прервал ход мыслей. Раш пытался вспомнить кодовое слово. Оно было какое-то такое особенное – очень в стиле Гейдриха. Какое же?

В следующем шкафу оказались оранжевые досье. Раш быстро просмотрел их и убедился, что нужных документов здесь нет. Какое же слово? Слово! Что-то-такое спортивное. Фехтование? Да, скорее всего. Раш быстро перебрал в уме фехтовальные термины: кварта, терция, батман, выпад, обвод, октава, прима, парад... Нет, не то! Квинта, тройной выпад... Нет! У Гейдриха был любимый фехтовальный прием, который он называл «гамбитон» – ложный выпад, батман, потом переход в парад...

– Вспомнил! – вскрикнул Раш. – Шахматы!

Хайден смотрел на него, хлопая глазами, и ничего не понимал.

Не фехтование, а шахматы. Кодовое слово – «Белый слон». Вполне в духе Гейдриха. Теперь Раш без труда вспомнил и где находится нужный шкаф. Через минуту первое досье уже было у него в руках. Дальнейший поиск тоже оказался несложным.

Отлично, дело сделано. Но остается еще одно, личное. Где-то здесь должно находиться досье, которое Гейдрих собирал на Шелленберга, если, конечно, его не успел забрать рейхсфюрер. Если за обликом несгибаемого члена партии, каким представлялся Шелленберг, таятся какие-нибудь грешки, Гейдрих наверняка их раскопал. Можно будет переслать досье кровожадному Кальтенбруннеру или шефу гестапо Мюллеру... Надо только его найти! И ему повезло – на досье Шелленберга Раш наткнулся почти сразу же. Его сердце затрепетало от свирепой радости, гауптштурмфюрер хотел открыть папку, но в это время раздался взрыв первой фосфорной гранаты. Раш выпрямился, сунул досье Шелленберга за пазуху, остальные спрятал в чемоданчик и приготовился ретироваться.

Однако перед этим он открыл дверь и вышел в коридор, чтобы оценить обстановку. Послышалось еще несколько разрывов фосфорных гранат, потом снизу донесся оглушительный грохот – стены замка дрогнули.

Раш оказался в зале, предназначенном для чтения лекций по ранней германской истории. Стены были украшены руническими символами: повсюду висели схемы, таблицы, графики; вдоль стен выстроились ряды книжных полок. Раш быстро пересек зал, открыл окно и выглянул наружу. Прямо под ним находился треугольный внутренний двор, окутанный дымом. Опытным взглядом гауптштурмфюрер оценил ситуацию. У подножия Северной башни дымилась шашка или зажигательная бомба, еще одна лежала возле арки. От главного входа валили клубы черного дыма – очевидно, именно там была взорвана взрывчатка.

В это время из Северной башни вниз стали стрелять. Раш высунулся, чтобы понять, по кому ведется огонь, и увидел сквозь дым, как к главному входу бегут какие-то люди.

– Зачем они взорвали главный вход? – спросил он.

– Наверное, комендант решил сопротивляться саперам, – предположил Хайден. – Способен он на такое?

– От этого психа всего можно ожидать.

Раш всматривался в дым. Если Рупрехт ведет из Северной башни огонь по людям Махера, значит, он и в самом деле решил оборонять замок. От старых каменных стен во все стороны рикошетили пули. Двор был наполнен их визгом и свистом. Но внезапно Раш ощутил сильный и болезненный толчок в грудь – его отшвырнуло от окна.

Гауптштурмфюрер знал штурмбаннфюрера Махера очень хорошо. Отлично понимал, что адъютант Гиммлера не остановится ни перед чем. Идиотское сопротивление Рупрехта лишь обозлит Махера, но приказ рейхсфюрера все равно будет выполнен. Раш осторожно дотронулся до груди. Кажется, отрикошетившая пуля сломала ключицу! Он стиснул зубы, сунул руку под мундир. Крови не было.

– Махер знает, что мы здесь? – спросил он.

– Понятия не имею, – ответил Хайден. – Может, и не знает. Вы ранены?

– Раз не знает, то искать не станет. Ничего, я в порядке. Возьмите Зауэра и займите оборону на верхней площадке лестницы. Стреляйте в любого, кто там появится.

Хайден кивнул и обернулся к Зауэру.

– Лестница вон там, – показал тот.

Раш услышал их шаги, удаляющиеся по коридору. Грудь отчаянно болела, но двигаться он мог.

Через несколько секунд раздался одинокий выстрел, а потом рванули две гранаты. Раш бросился по коридору, осторожно высунулся и увидел, что Зауэр лежит на земле, весь охваченный пламенем. Хайдена видно не было. С лестницы донеслись крики, стук сапог. Если Хайден находился рядом с Зауэром, его в живых тоже нет – саперы забросали их гранатами.

Так или иначе, Раш ничем не мог помочь своим людям. Он бросился назад, в архивное помещение, закрыл стальную дверь и подошел к окну. Рука висела плетью, стало быть, по веревке спуститься не удастся. К тому же еще и этот чертов чемоданчик! Раш высунулся из окна. Науйокс и Конуэй засели где-то возле Юго-Западной башни, но в этой ситуации помощи от них ожидать не приходилось. Неужели придется пробиваться через двор, мимо людей Махера?

В этот миг Рашу в голову пришла идея. Он распахнул ставни пошире и высунулся из окна как можно дальше. Может быть, ему удастся, ухватившись одной рукой за веревку, раскачаться наподобие маятника и перемахнуть на плоскую крышу Северной башни. Расстояние было не так уж велико. Раш с трудом расстегнул ремень, повесил себе на пояс чемоданчик и вылез на подоконник. Нет, ничего не выйдет: все-таки далековато, он не достанет и повиснет в воздухе. Раш подтянул к себе веревку. Может быть, прикрепить ее не к подоконнику, а к ставне? Тогда шансов станет немного больше.

Из коридора доносились разрывы гранат, крики. Через секунду-другую саперы окажутся перед стальной дверью. Действуя одной рукой, Раш кое-как завязал узел и закрепил веревку на ставне. Больше терять времени было нельзя.

Он несколько раз обмотал веревкой кисть, ухватился покрепче и с размаху бросился влево – его тут же качнуло вправо, и Раш зацепился ногами за край крыши.

Все это время Науйокс и Конуэй: сидели в укрытии, среди деревьев, росших внизу Юго-Западной башни. Всю свою недолгую взрослую жизнь Науйокс провел на войне, и Конуэю стоило немалого труда удержать парня на месте.

Когда нужно, репортер умел быть необычайно убедительным.

– У нас есть твердый приказ, – повторял он. – Мы должны оставаться на своем посту. Наше дело – наблюдать за окном.

Науйокс ругался, но все же оставался на месте. Его пальцы нервно барабанили по автомату – Науйокс то вынимал магазин, то вставлял его обратно, проверял затвор, предохранитель и так далее.

Звуки близкого боя сводили Конуэя с ума, а занять себя было нечем. Стрельба доносилась с трех сторон, и Конуэй понимал, что в данном положении самое главное – выудить у Науйокса как можно больше сведений о близлежащей местности, чтобы знать, куда сматываться.

– Господи, хоть бы понять, что там происходит! – воскликнул Науйокс. – Я все-таки пойду и посмотрю. Может быть, Раш попал в беду.

– Раш находится в помещении архива, рядом с Северной башней, – повторял Конуэй. – Если мы ему понадобимся, он махнет нам из окна.

– Но ведь могла произойти любая неожиданность!

– Это не наше дело. Мы должны оставаться на месте.

– Но...

– Послушайте, – повторил Конуэй, – приказ есть приказ. Мы должны ждать!

– Да я только одним глазком...

Если бы Конуэй и Науйокс могли заглянуть за угол стены, они увидели бы коменданта Рупрехта, стоявшего на мосту через ров, рядом с грузовиком саперов. Комендант занял отличную позицию – теперь он мог быть уверен, что никто не сможет выбраться из замка. Рупрехт по-прежнему считал главным своим долгом спасение Вевельсбурга, но в душе его клокотала ярость, и Рупрехту неудержимо хотелось кого-нибудь убить или что-нибудь уничтожить. Заглянув в кузов, он понял, что в его распоряжении находятся мощные средства разрушения. Саперы выгрузили далеко не всю взрывчатку.

Но тут Рупрехт вспомнил, что где-то в замке находится Раш. Появление Махера заставило коменданта начисто забыть о гауптштурмфюрере. В уравнении появилось еще одно неизвестное, и охваченный возбуждением Рупрехт никак не мог уяснить, что все это значит. Не то чтобы он так уж беспокоился за Раша. Для Рупрехта люди, подобные Рашу, не были настоящими, стопроцентными эсэсовцами – обычные вояки, нацепившие черный мундир. Люди из боевых частей СС не понимали, что такое – дух Ордена. Им было наплевать на высокие принципы и традиции. Конечно, из таких получались хорошие солдаты, но понять высокие идеалы СС им было не дано. Тем не менее Рупрехт сам пустил Раша в замок, а значит, нес за него ответственность.

Комендант огляделся по сторонам, пытаясь определить, какой ущерб будет нанесен замку, если грузовик с боеприпасами взорвется. Рупрехт не так уж много знал о взрывчатке, а грузовик стоял всего в десяти метрах от ворот.

Конечно, как комендант замка, он был обязан уничтожить Махера и его саперов, но, если сила взрыва окажется слишком велика, может получиться так, что он сам помог Махеру осуществить дьявольский замысел.

Рупрехт терзался сомнениями, понимая, что в любом случае может совершить роковую ошибку. Он взглянул вверх и увидел, что из-за замковой стены поднимается черный дым. Люди Махера уже подожгли замок! Рупрехта охватила такая ярость, что он больше не колебался. Надо взорвать мост через ров, и тогда Махер не сможет выбраться наружу. Пускай сам сгорит в огне! Рупрехт быстро схватил ящик динамита, прихватил пару детонаторов и спустился по лестнице вниз. Он решил подорвать одну из опор моста.

Рупрехт работал очень быстро. Гелигнит был расфасован по сверткам – шесть палочек в одном свертке. Рупрехт вставил в три заряда по взрывателю, достал из ножен свой эсэсовский кинжал и вырыл в мягкой земле у одной из центральных опор яму. Ему пришло в голову, что церемониальный кинжал для такого дела подходит как нельзя более кстати. Уложив в ямку гелигнит и оставив на поверхности земли только взрыватель, Рупрехт отбежал в сторону и взял в руки автомат. Надо было попасть прямо во взрыватель, иначе гелигнит не взорвется.

Он спрятался за соседние опоры, прицелился, нажал на спусковой крючок и отшатнулся. Ничего. Рупрехт нахмурился и выстрелил еще раз, но на сей раз прятаться не стал, чтобы посмотреть, куда попала пуля.

Если бы не металлическая каска, комендант отправился бы на тот свет. Кусок гранита угодил ему прямо в темя, и Рупрехт рухнул на землю, потеряв сознание. Во все стороны посыпался град каменных обломков.

* * *

Оказавшись внутри главного здания, саперы уже не опасались выстрелов из Северной башни. Защищенные толстыми стенами, они быстро перебегали от двери к двери, бросая в каждую комнату по фосфорной гранате. Еще совсем недавно каждое из этих помещений отличалось внешним видом и интерьером, однако пламя устрашающим образом сравняло все помещения между собой: произведения искусства, труд замечательных мастеров, роскошные ковры, исторические реликвии горели совершенно одинаково. Саперы действовали стремительно. Открывали дверь (если она была заперта, вышибали ногами или стреляли в замок), бросали внутрь гранату, захлопывали дверь и бежали дальше. В пламени гибли произведения знаменитых немецких краснодеревщиков, великих художников, древних персидских и китайских ткачей. Горели штандарты и знамена, военные трофеи и собрания исторических документов. Огонь демократичен, он не делает различия между возвышенным и низменным; с каждой минутой его неистовство все возрастало.

Единственная дверь, куда саперы не смогли проникнуть сразу, была из стали и вела в архив.

Махер приказал, чтобы принесли взрывчатку. Взрыв – и дверь слетела с петель. Адъютант Гиммлера вбежал в комнату и стал ссыпать содержимое ящиков и шкафов на пол. Через несколько минут зловещая информация, на сбор которой ушли годы, превратилась в груду макулатуры. Две-три фосфорные гранаты – и опасное наследие Рейнхарда Гейдриха вспыхнуло, охваченное тем же самым огнем, в котором погибал Вевельсбург.

Махер заметил открытые ставни, но не придал этому значения. Сквозняк был на руку – огонь от него разгорится еще сильнее. Да и какое значение имело открытое окно, если от него до земли было метров двадцать, не меньше.

Всего в помещении архива саперы бросили пять гранат. Довольный результатом, Махер крикнул:

– Кончено. Уносим ноги!

Главная лестница была охвачена огнем, но длинный коридор еще не загорелся, и по нему можно было добраться до Юго-Западной башни. Махер и двое уцелевших саперов бегом сбежали вниз по лестнице. Юго-Западная башня была целиком выстроена из камня, и огонь ее не захватил. Каменная лестница спиралью спускалась вниз, во двор. Двор простреливался, но саперы кинули дымовую шашку к подножию Северной башни и под прикрытием завесы короткими перебежками достигли спасительной арки ворот.

Тут обнаружилось, что мост через ров взорван.

Грузовик тоже оказался поврежден. Его запас взрывчатки не сдетонировал, но обломок камня перебил переднюю ось, и машина беспомощно завалилась на нос.

Махер и саперы кое-как спустились в ров, добежали до южной стены, где склон был не таким крутым, и возле древнего дуба выбрались на внешнюю сторону рва. Там они остановились и оглянулись на дело своих рук. Древний замок пылал как свечка. Уцелели только башни, но они не имели никакого значения, поскольку ничего важного в них не содержалось. Да и спалить эти каменные громады было бы невозможно. Зато в главном здании языки пламени вырывались из каждого окна, в воздухе летали какие-то горящие клочки, копоть. Над Вевельсбургом повис гигантский дымовой гриб, накрыв замок своей уродливой шляпкой.

– Возвращайтесь в Арнсберг, – приказал Махер и, не обращая более внимания на обескураженных саперов, бросился бегом по направлению к деревне. Нужно было срочно раздобыть хоть какое-то средство передвижения, чтобы добраться до аэродрома. Надеяться можно было в лучшем случае на велосипед – это вполне устраивало штурмбаннфюрера. В руке он держал парабеллум – на случай, если бюргер, владелец велосипеда, вздумает заупрямиться.

 

Глава 17

Им казалось, что Раш висит между небом и землей уже целую вечность. Конуэй и Науйокс смотрели на него в ужасе, зная, что ничем не могут ему помочь.

Они видели, как Раш вылезает на подоконник, вытягивает веревку, с трудом привязывает ее к створке ставня. Видели, как он решительно бросился с подоконника вниз, как его тело описало дугу, взметнувшись к краю крыши.

Ноги Раша зацепились за оконную раму. Еще чуть-чуть – и Раш был бы спасен, но дуга маятника оказалась недостаточно длинна – гауптштурмфюрер сумел лишь зацепиться каблуками за край крыши. Несколько секунд он еще сопротивлялся, пытаясь зацепиться ногами и подняться как можно выше. Зацепиться ему удалось, но на большее сил не хватило. Раш повис, держась ногами за край крыши, а здоровой рукой – за веревку. Тело его было напряжено, но Раш понимал, что надолго его не хватит. Каблуки медленно сползали по скату крыши.

– Его левая рука не действует, – прошептал Науйокс. – Надо помочь ему.

– Ничего не получится, – сказал Конуэй. – Посмотрите, в замке пожар. Мы ничего не можем сделать.

Если бы они и могли что-то сделать, Конуэй все равно не стал бы рисковать.

Поэтому они просто наблюдали, как Раш теряет силы. Вот одна нога сорвалась с края крыши, но Раш отчаянным рывком восстановил положение. Это была всего лишь отсрочка – еще через несколько секунд сорвались обе ноги, и Раш, вновь описав в воздухе дугу, повис на веревке, которая впилась в запястье правой руки. Мускулы постепенно немели, Раш чувствовал, что вскоре не сможет пользоваться и этой рукой.

Тем временем в замке гремели взрывы. Загрохотала выбитая стальная дверь архива. Потом раздались хлопки фосфорных гранат. Из окна повалили клубы дыма, языки пламени стали лизать ставню, веревку, обжигать Рашу пальцы.

Даже в эти отчаянные мгновения гауптштурмфюрером владели не эмоции, а рассудок. Он понимал, что еще раз пытаться, раскачавшись, достичь края крыши бессмысленно. Вернуться в комнату тоже невозможно – там вовсю бушевал пожар. Да и в любом случае одной рукой он не смог бы подняться по веревке. Раш посмотрел вниз. Слишком высоко – он расшибется насмерть или на всю жизнь останется калекой. Огонь обжигал пальцы, боль становилась невыносимой. Что ж, значит, пришел его час. Первым суждено уйти ему, а не Гиммлеру и не Шелленбергу. Но ничего, когда найдут его труп, то обнаружат досье на Шелленберга, и тому все равно не поздоровится. Что до Гиммлера, то он погибнет вместе с третьим рейхом. А как же Конуэй? Ну, с Конуэем ничего не случится – крысы, они живучие. Итак, предстоит смерть... К чему же тянуть? Раш мысленно перебрал все, что любил в жизни: родное поместье в Восточной Пруссии, любимый конь Гренадер, жена Лизель. Может быть, попы и не врут – на том свете он вновь с ней встретится. Скоро это выяснится. Раш повертел кистью, высвобождая ее из петли, теперь он держался на веревке только усилием кисти. Он стал раскачиваться, постепенно увеличивая амплитуду колебаний. Падение должно быть смертельным. Раш качнулся три раза, четыре... Потом ловким движением атлета вскинул ноги вверх, разжал пальцы и полетел головой вниз.

Он падал молча, без крика, без стона. Еще секунду назад черная фигура, раскачивавшаяся на канате, цеплялась за жизнь, и вот последний бросок навстречу смерти. Науйокс и Конуэй услышали только один звук – удар тела о землю. Тогда, оставив пост, они бросились бежать к упавшему.

* * *

В Северной башне однорукий унтер-офицер, ветеран множества боев среди снегов и грязи русского фронта, опустошил очередную обойму, стреляя вниз, во двор, где скорее всего давно уже никого не было. Комендант не вернулся, а остальные слуги ничего не понимали в военном деле. А ведь окно, выходящее на запад, осталось без прикрытия. Ох уж эти штатские, подумал сержант, – ничего поручить нельзя. Он вставил в винтовку новую обойму, подошел к западному окну и выглянул наружу. Под стеной лежало тело: офицер войск СС. Над ним склонились двое, один из них ножом перерезал ремень офицера, второй схватил какой-то чемоданчик.

Унтер-офицер выбил стекло, быстро прицелился и открыл огонь. Двое мародеров побежали вверх по склону, стараясь двигаться зигзагами. Винтовка была автоматическая, и поэтому однорукий успел выстрелить несколько раз. Кажется, одного из мародеров все-таки зацепил.

* * *

Охваченный ужасом Конуэй первым добежал до деревьев. Науйокс отстал на несколько шагов. Уже выбравшись на безопасное место, молодой эсэсовец вдруг покачнулся и ничком рухнул вниз. Конуэй наклонился над ним, посмотрел в открытые, невидящие глаза и, содрогнувшись, бросился наутек, зажав в руке чемоданчик. Он ждал, что пуля вот-вот настигнет его, но по нему больше не стреляли. Вскоре ирландец уже оказался в густой чаще. Он бежал не останавливаясь, старался держаться возле опушки. Теперь Конуэй остался совсем один, надеяться было не на кого.

Он с отвращением взглянул на чемоданчик, сам не понимая, зачем взял его с собой. Репортера охватило искушение выкинуть проклятые документы к чертовой матери. Этим жестом он раз и навсегда избавился бы от преследовавшего его злого рока, но внутреннее чутье велело Конуэю этого не делать. То же самое чутье безошибочно привело его на бывшую ферму Науйоксов.

Когда репортер пробирался вдоль опушки, по шоссе, ведущему к аэродрому, пронесся какой-то эсэсовец на велосипеде, отчаянно крутя педали. Конуэй даже разглядел петлицы. Штурмбаннфюрер СС. Должно быть, это и был Махер, адъютант Гиммлера. Одна мысль о зловещем рейхсфюрере СС подействовала на репортера столь сильно, что он согнулся в три погибели и его начало рвать. Минуту спустя Конуэй выпрямился, бледный и обливающийся потом. Пошатываясь, побежал в юго-западном направлении.

Один, один, совсем один... Эти слова рефреном стучали у него в мозгу. Пока Раш и остальные были живы и владели ситуацией, репортер чувствовал себя спокойнее – рядом с ним находились люди опытные, которые твердо знали, что делают. Теперь жеему не на кого было уповать – только на самого себя. Он на немецкой территории, иностранец, имеющий при себе весьма подозрительные документы. Если фашисты его поймают, исход известен заранее.

Конуэй бежал по опушке, ломясь через кусты. Кроме него и удаляющейся черной фигурки на велосипеде, во всей округе, казалось, не было ни души. Ни человека, ни коровы, ни кролика, ни курицы. Даже птицы в небе не летали.

Пробежав с четверть мили, Конуэй остановился, совершенно выбившись из сил. Он рухнул под ближайший куст и стал думать. Правильно ли он понял, где находится ферма Науйоксов? Можно, конечно, попытаться добраться до Бюрена, где живет та ирландка. Ему сказали, что она, возможно, даст ему приют. Возможно! В этом Бюрене сейчас наверняка полно солдат, немецких или американских – не важно. Конуэй не хотел встречаться ни с теми, ни с другими. Немцы обыскали бы его, нашли документы и сразу расстреляли бы – это ясно. Как повели бы себя американцы – неизвестно. Конечно, Паттерсон пообещал Конуэю, что американские солдаты его не тронут, но репортер сильно в этом сомневался. Как-никак идут бои, в разгаре широкомасштабное сражение, хотя здесь, в окрестности замка, пока и тихо. Американские солдаты понятия не имеют ни о Раше, ни о важности чемоданчика. Прикончат его, Конуэя, не задумываясь, и пойдут себе дальше.

Весь дрожа, ирландец поднялся на ноги и двинулся туда, где должна была находиться ферма. Надо затаиться, не высовываться. Пусть лучше беда поищет его сама.

* * *

Примерно через час после того, как самолет, на который сел Махер, взлетел с аэродрома, первый американский отряд, принадлежавший к девятой армии, прорвавшей фронт немцев на севере возле Зальцкотена, достиг взлетного поля. Американцы открыли пулеметный огонь по диспетчерской, но ответного огня не было. Тогда разведчики подобрались ближе и увидели, что аэродром пуст. Увидев приближающихся американцев, младший офицер, командовавший охраной, передал по рации командованию о появлении противника и, согласно инструкции, отступил со своими людьми к горящему замку, находившемуся по ту сторону холма.

* * *

Почти сразу же к деревне Вевельсбург приблизился еще один американский моторизованный патруль. На окраине деревни американцы встретили двух саперов в форме СС. Оказавшись под прицелом пулеметов, немцы сразу сдались. Их наскоро допросил высокий, худой полковник, ехавший во втором джипе. Саперы объяснили, что горящий замок – дело их рук. Да, это Вевельсбург. Да, они выполнили приказ и подожгли замок. Да, там была стрельба. Почему-то комендант и его люди решили обороняться. Разумеется, приказ уничтожить замок поступил от самого рейхсфюрера, ведь ими, саперами, командовал личный адъютант Гиммлера штурмбаннфюрер Махер.

Видели ли они в замке кого-нибудь еще? – спросил полковник. Были ли там другие эсэсовцы? Саперы очень удивились. Какие еще эсэсовцы? И так вышло, что одни эсэсовцы стреляли в других.

Оставив пленных под охраной, полковник поспешил к горящему замку. Вдруг зазвонили церковные колокола, и один из солдат, католик, объяснил: сегодня – страстная пятница.

* * *

В тот же день полковник К. явился на доклад к Паттерсону. Тот молча выслушал рапорт.

– Вы говорите, три трупа. Кто это?

– Возле моста мы нашли труп Монке, – сказал полковник. – Науйокс и Раш лежали возле западной стены. Судя по всему, Раш упал с большой высоты. Однако свидетелей нет.

– Значит, остальные трое ушли?

– Мне кажется, сэр, что Конуэю удалось выбраться. Один из защитников башни, тот самый, который застрелил Науйокса, сообщил, что там был еще и штатский. Он убежал, держа в руке чемоданчик.

– А где остальные двое – Хайден и Зауэр?

Полковник пожал плечами.

– В замке мы нашли несколько обгоревших трупов. Вевельсбург выгорел дотла. Опознать тела невозможно. Двое обгорели практически до костей. После разрыва фосфорной гранаты мало что остается.

– Итак, Конуэй пустился в одиночное плавание?

– Если остался жив.

– Ничего, он выкарабкался, – уверенно сказал Паттерсон. – Выкарабкался и прихватил с собой документы. Нужно его найти. Я хочу, чтобы был объявлен широкомасштабный поиск. Прочешите всю местность. Это ясно?

– Может быть, он и сам придет, – предположил полковник. – Мы же с ним договаривались.

– А вы бы на его месте пришли? – взглянул на него Паттерсон.

– Ну уж нет. Ни за что.

* * *

Окружение Рурской группировки было завершено. Район вокруг Вевельсбурга был наводнен американскими войсками. От Бюрена до Падерборна местность прочесывали патрули и поисковые группы. Они заглядывали в каждый дом, на каждую ферму. Специальные наряды военной полиции обходили местных жителей, сообщая, что за сведения о беглом ирландце американское командование обещает крупную денежную награду. Поиски были организованы очень эффективно. Однако дни шли, ирландца найти не удавалось, и нашлись другие дела, поважнее. Как-никак шла война. После взятия Падерборна американцам пришлось вести бои на два фронта – против окруженной группировки и против тех, кто прорывался ей на выручку. Солдаты нужны были именно там, а не в тылу. Предстояло наступление на северо-восток, в самое сердце Германии, к реке Эльба. Конуэй по-прежнему числился в розыске. Его искала и военная полиция, и разведывательные службы. Но шли дни, недели, дело начало забываться. Слишком многое происходило вокруг. Сотрудникам спецслужб, двигавшимся за наступающими войсками, нужно было обрабатывать многочисленных военнопленных, беженцев – ведь по дорогам Европы во всех направлениях устремились миллионные потоки людей.

 

Глава 18

Перед самой войной старый отстойник на ферме Науйоксов – он был сооружен еще в начале прошлого века – засорился, и владельцы построили в другом углу двора новый. С годами навозная жижа в старом отстойнике затвердела и превратилась в некое подобие цементного пола. В результате получилось отличное подземное хранилище – как и описывал юный Науйокс. Наружное отверстие заросло травой, и его было совсем не видно, тем более что рядом росла раскидистая слива.

Именно там Конуэй и спрятался. Он сидел в свой норе и терзался голодом. Участники рейда получили двухдневный пищевой рацион. Репортер растянул еду на целую неделю. По ночам он осторожно выбирался из убежища и запасался ржавой водой из заброшенного колодца. Ему было очень страшно и в то же время ужасно скучно. Конуэй зарос грязью, лицо покрылось щетиной. Однако, к собственному удивлению, он все еще был жив. Более того, постепенно в голове Конуэя созрела идея. Основывалась она на газетной статье, которую он когда-то написал для шведской газеты. В Стокгольме Конуэй познакомился с беглым польским военнопленным, который умудрился пробраться через всю Германию в балтийский порт, а оттуда, спрятавшись на корабле, переплыл в Швецию. Секрет его успеха был очень прост: поляк шел в открытую, толкая перед собой тачку с краденой на огородах капустой. Точно такую же тачку Конуэй отыскал в сарае фермы. Только вот положить в нее было нечего. Капуста еще не выросла. Может быть, нагрузить в тележку навоз? Кто обратит внимание на голодранца, толкающего перед собой тачку с навозом?

Поляк рассказывал, что всякий раз, когда его останавливали патрули и спрашивали, кто он и откуда, он отвечал:

– Я домой, на ферму. Я тут живу, рядом.

Когда у него требовали документы, он пожимал плечами:

– Я на огород с собой документы не ношу. Они на ферме.

Конуэй заставил себя набраться терпения, хоть ему ужасно хотелось есть, а пищу достать было негде. Он тщательно обшарил все постройки, надеясь добыть хоть что-нибудь съестное – старую репу, картошку, хоть желуди. Но ничего подобного не было.

В конце концов именно голод заставил Конуэя покинуть убежище. Поначалу он старался двигаться лесом, да еще и ночью. Днем прятался где-нибудь в густых зарослях. В первый же вечер Конуэй заглянул на одну из ферм, назвался беженцем и попросил что-нибудь поесть. Ему дали горячего овощного супа и даже отдельное помещение для ночевки – уж слишком скверно от него несло.

Под утро, пока не рассвело, Конуэй побрел со своей тачкой дальше. Он очень боялся, что хозяйка донесет на него. Горячая похлебка придала ему сил, и ирландец несся через кусты чуть ли не бегом.

На следующий вечер возле перекрестка он обнаружил место привала американцев. Удалось подобрать кое-какие объедки. На десятый день, продолжая двигаться к югу, отощавший и ослабевший Конуэй набрел на походную столовую Армии Спасения. Тут-то он впервые наелся до отвала за все эти дни. Одежда висела на нем, вид у Конуэя был совсем больной. Люди из Армии Спасения, привыкшие к людским несчастьям, накормили его, дали с собой продуктов и хотели предложить еще какую-нибудь помощь. Когда Конуэй отказался отвечать на их вопросы, они не стали настаивать и просто пожелали ему удачи. Ирландец побрел дальше.

Со временем он приобрел некоторый опыт в добывании пищи: украл две курицы, зажарил их в лесу на костре. Потом в крестьянском сарае обнаружил связку луковиц. Было немного горько и не очень вкусно, но лук поразительным образом восстановил его силы. Конуэй вообще заметил, что сил у него стало больше. Во-первых, он перестал курить; во-вторых, постоянно толкая перед собой тяжелую тачку, изрядно накачал мускулы.

Больше всего Конуэй боялся, что его задержат, когда он будет пересекать какой-нибудь мост. Однако выяснилось, что так далеко за линией фронта небольшие мосты уже никем не охраняются. На берегу Майна Конуэй с завистью смотрел на движущиеся по реке баржи. Он хотел найти какого-нибудь шкипера и напроситься к нему в пассажиры, уплатить за проезд зашитыми в ремне бриллиантами. Однако в конце концов от этой идеи пришлось отказаться – бриллианты понадобятся в будущем. Без них у Конуэя вообще не будет никакого будущего.

В конце концов улыбнулась удача. Однажды ирландец залез в выгоревший американский танк, чтобы, как обычно, поискать там что-нибудь съестное. Съестного он не нашел, зато обнаружил бумажник, а в нем сорок два американских доллара.

От фермы в Адене до швейцарской границы, по расчетам Конуэя, было миль четыреста, но это расстояние его не пугало. Как-то ночью в середине мая Конуэй расстался с заветной тачкой и благополучно пересек границу. Лишь в Швейцарии он узнал, что большая европейская война уже закончилась.

Американские доллары пришлись в Швейцарии как нельзя кстати. Конуэй купил себе приличную одежду, нашел маленький, дешевый пансион и тихо отсиживался там два дня. Все это время он работал над письмом, переписывая его снова и снова. Бороду решил не сбривать.

Во время продолжительного путешествия у Конуэя было достаточно времени, чтобы обдумать свое будущее. Он пришел к выводу, что будущее для него возможно лишь в одном случае: если кто-то окажет ему помощь. Чем больше ирландец размышлял на эту тему, тем яснее ему становилось, что рассчитывать он мог на помощь лишь из одного источника. Возвращаться в Стокгольм смысла не имело – британские и американские разведслужбы чувствовали себя в шведской столице как дома. Кроме того, корпорация «Ко-лект» имела в Швеции мощный филиал. Дублин тоже исключался – Конуэй имел возможность на собственном опыте убедиться, насколько бесцеремонно англичане ведут себя в независимой Ирландии.

Выход оставался только один – Маугли. Последняя надежда, причем не слишком верная. Как-то ночью, трясясь от холода в баварском сосновом бору, Конуэй вспомнил дни гражданской войны в Испании. Он там был аккредитованным журналистом при штабе генерала Франко. Прежде всякий раз, когда ирландец пытался вспомнить, где он видел Маугли раньше, у него ничего не выходило. А тут вдруг он очень ясно увидел перед собой одного из франкистских генералов, дающего пресс-конференцию иностранным журналистам. Там был Конуэй, там был и Маугли – вот где он видел англичанина.

Стало быть, Маугли тоже когда-то работал журналистом. Почему-то это открытие несколько обнадежило Конуэя. Теперь он думал о Маугли почти все время, вспоминал, что загадочный посетитель никогда не говорил ему ничего оскорбительного, даже выражал сочувствие. Ведь он сказал Конуэю, что не оставит его в будущем, всегда будет рад с ним встретиться и поговорить.

Много раз переделанное письмо предназначалось Маугли. Адресом Конуэй не располагал, поэтому адресовал свое послание в министерство обороны и приписал добавочный номер, который назвал ему Маугли. Уверенности, что письмо дойдет до адресата, у репортера не было.

* * *

Ответ пришел очень быстро – по авиапочте. Новости были самые утешительные. Маугли писал, что рад получить весточку от старого знакомого, не держит на него зла за «маленькие затруднения», а через несколько дней сам приедет в Цюрих и остановится в отеле «Осборн». Если Слоненок позвонит ему (Маугли даже пошутил: «Только не надо трубить хоботом»), они обсудят условия сделки.

Конуэй ждал назначенного дня с трепетом. Для начала он несколько раз побеседовал с Маугли по телефону и убедился, что англичанин держится весьма тактично, даже дружелюбно. Маугли отлично понимал ценность товара, которым располагал ирландец. Готов был заплатить за него очень приличную цену.

В данный момент Конуэя интересовали не столько деньги, сколько собственная жизнь – хотелось как можно быстрее выбраться из Европы. Это главное, а спрятанные бриллианты не дадут умереть с голода.

Выяснилось, что Маугли вполне может устроить Конуэю билет на самолет. Деньги при этом ирландец все равно получит – причем прямо здесь, в Цюрихе. Беспокоиться совершенно не о чем, уверял Маугли.

Но Конуэй все равно беспокоился, да еще как. Он трясся до самой последней минуты: когда проходил паспортный контроль в цюрихском аэропорту, когда поднимался по трапу на самолет швейцарской авиакомпании, отправляющийся в Бейрут, во все последующие недели, когда, запутывая следы, пробирался на юг Африки. Даже в октябре, после поражения Японии, плывя на корабле в Гонконг, Конуэй чувствовал себя под угрозой.

* * *

Шли годы, но чувство тревоги не исчезало. Конуэй старел, переезжал с места на место, менял имена, покупал дорогие и ненадежные паспорта у фальшивомонетчиков в дальневосточных портах. Переехал из Гонконга в Индонезию, потом в Бангкок, но страх повсюду следовал за ним. Вот в Таиланде он поселился под именем Джеймса Хендерсона. Внешний вид Конуэя сильно изменился – он оброс седой бородой, научился разговаривать по-английски с ливерпульским выговором. На Дальнем Востоке он подвизался в качестве корреспондента нескольких англоязычных газет.

Как это ни странно, Конуэй ни разу нигде не попался, ни разу не привлек внимание полиции. До конца своих дней он не мог избавиться от привычки то и дело оглядываться, вздрагивать при любом неожиданном звуке.

Как-то утром – это было в 1963 году – Конуэй сидел в бангкокском аэропорту, дожидаясь одного человека, у которого должен был взять интервью. Ничего особенно интересного – материал о новом авиарейсе в Сингапур. Интервьюируемый опаздывал, и, чтобы убить время, Конуэй взял со столика последний номер журнала «Ньюсуик».

Лениво листая страницы, он вдруг увидел на фотографии знакомое лицо и остолбенел. Стал жадно читать текст статьи. Журнал гордился своим репортажем и отвел ему довольно много места. Речь шла о некоем мистере Филби по кличке Ким, который вместе с Берджесом и Маклином работал на русскую разведку, являясь сотрудником Интеллидженс сервис. Филби работал в Бейруте и неожиданно исчез, не оставив никаких следов.

Дочитав статью, Конуэй вновь уставился на фотографию. Прошло почти двадцать лет, но ошибки быть не могло. Именно этого человека он знал под кличкой Маугли! Тут Конуэю пришла в голову такая мысль. Документы, которые Шелленберг с самого начала хотел переправить русским, действительно достигли адресата – через Маугли. Только произошло это несколько поздновато. Конуэй мог себе представить, для каких целей эти сведения могли быть использованы в послевоенные годы. Он почувствовал, что его начинает раздирать истерический хохот...

 

Примечания автора

Доктор Эрнст Кальтенбруннер, появляющийся в начале нашего повествования, стал одним из главных обвиняемых на Нюрнбергском процессе. Международный военный трибунал признал его виновным в преступлениях против человечества, и в октябре 1946 года шеф СД окончил жизнь на виселице.

Вальтер Шелленберг после капитуляции Германии оказался в Швеции. Какое-то время он жил у графа Фольке Бернадотта, работал над мемуарами. Книга получилась живая, увлекательная, хоть и не вполне достоверная. Впоследствии Шелленберг вернулся в Германию, несколько лет отсидел в тюрьме и умер в 1952 году от болезни печени.

Эрнст Вильгельм Боле выступал на Нюрнбергском процессе в качестве свидетеля. Там он всячески отрицал, что руководимая им Аусландсорганизацион участвовала в шпионской деятельности. Судя по протоколам допросов, прокурор не слишком настаивал на своих обвинениях. Позднее Боле все-таки был подвергнут заключению по иным, менее серьезным обвинениям. Умер он в 1956 году, через несколько лет после освобождения.

Штурмбаннфюрер Хайнц Махер был одним из немногих соратников Генриха Гиммлера, который сопровождал бывшего рейхсфюрера в последней, отчаянной попытке спастись бегством через линию фронта в мае 1945 года. Махер попал в плен вместе со своим шефом, однако не последовал примеру Гиммлера и не отравился. После войны бывший обергруппенфюрер Карл Вольф подверг Махера сильной критике за то, что Вевельсбург не был уничтожен до основания. Вольфу казалось, что пожара было недостаточно.

Комендант Вевельсбурга Рупрехт остался в живых, живет на берегу Рейна, на собственной комфортабельной вилле и время от времени рассказывает историкам о роковых событиях страстной пятницы.

Адмирал Вильгельм Канарис был повешен в Флоссенбурге 9 апреля 1945 года по приговору суда СС за участие в заговоре двадцатого июля.

Не исключено, что вевельсбургские документы достигли Москвы еще раньше, чем их переслал туда Маугли. Бюрократы есть бюрократы, и в берлинских канцеляриях наверняка хранились копии вевельсбургских досье. Ближайший помощник Кальтенбруннера шеф гестапо Генрих Мюллер вполне мог захватить эти документы с собой. Британские и американские разведслужбы до сих пор убеждены, что после падения Берлина Мюллер сбежал к русским, где его встретили с распростертыми объятиями. Остается лишь предполагать, каким образом русская разведка использовала «белый список» и документы, компрометирующие корпорацию «Ко-лект» после окончания войны.

Корпорация «Ко-лект»: гигантские компании более долговечны, чем люди. Корпорация «Ко-лект» (имя изменено, но такая корпорация существует на самом деле) благополучно пережила кризис и продолжает процветать.

И последнее – замок Вевельсбург. Вевельсбург вновь возродился из пепла, как это не раз случалось с ним на протяжении столетий. Сейчас там находится молодежный лагерь отдыха, причем очень славный и жизнерадостный. Современные интерьеры, прекрасный вид на мирный, лесистый ландшафт. По комнатам, где когда-то стучали эсэсовские сапоги, носятся юноши и девушки. Лишь в древней Северной башне сохранились следы нацистской эпохи – два ритуальных зала, где Гиммлер проводил торжественные церемонии. Эти помещения заперты, и в них никто не бывает, но внутреннее убранство отличным образом сохранилось...