Неудачное начало
Самолет плавно оторвался от земли. Перегнувшись за борт кабины, я смотрел на удаляющуюся землю.
Сквозь дрожащий и нагретый июльским солнцем воздух я видел узенькую рельсовую дорожку. Сразу же за ней тянулся густой зеленый парк.
В листве мелькали серебристо-синие озера.
Парк мягкими увалами переходил в желто-зеленые полотнища хлебов. Затем начинался лес. Вдали виднелись игрушечные домики.
…Знакомая картина успокоила меня.
Самолет, разрывая воздух, кругами забирался все выше и выше.
Откинувшись немного назад, я полузакрыл глаза. С тех пор как я в городе совершил свой первый прыжок, прошло всего два месяца. За это время я шесть раз раскрывал в воздухе светлый купол парашюта. Обычный парашютный прыжок я уже хорошо знал. Хотелось чего-то большего, сложного. Товарищ Минов однажды рассказал мне о сложном парашютном прыжке.
В 1929 году, по приглашению знаменитого американского летчика-парашютиста Уайта, Минов участвовал в состязаниях на точность приземления, состоявшихся в Соединенных штатах Америки. До этого Минов прыгал всего два раза, и с таким багажом он должен был соревноваться с «королями воздуха», имевшими много десятков прыжков. Выпрыгнув из самолета на высоте 450 метров, товарищ Минов камнем падал, не раскрывая парашюта, 200 метров. Благодаря этому его отнесло очень мало, и в состязаниях на точность приземления он занял третье место.
Рассказ товарища Минова пробудил во мне интерес к затяжному прыжку. Вернувшись в свою часть, я только об этом и думал. Наконец возможность представилась.
Я решил лететь, не раскрывая парашюта, не менее 150 метров.
Когда самолет достиг высоты 600 метров, летчик товарищ Скитев дал сигнал приготовиться и через несколько секунд скомандовал:
— Прыгай!
Держа правую руку на вытяжном кольце, я бросился вниз, и в ту же секунду меня охватило неотвратимое желание выдернуть кольцо, как я это делал до сих пор. В ушах стоял пронзительный и острый свист.
Желание выдернуть кольцо все росло и росло. Оно проникло всюду. Не было в моем камнем летящем теле ни одной живой клеточки, которая не кричала бы мне: «Дерни за кольцо! Раскрой парашют!»
Постепенно мной начало овладевать совершенно необъяснимое чувство необъятности окружавшего меня воздушного океана. Какой-то сильный голос кричал внутри меня, что я падаю в бездонный колодец. И даже свистящий воздух, казалось, приказывал: «Прекрати падение!»
Начало посасывать в желудке, закружилась голова, и, не в силах дальше противиться, я выдернул кольцо.
Надо мной раскрылся белый купол парашюта, и я плавно начал спускаться на землю. Падал я затяжным прыжком не более 50 метров. Как только прекратилось падение, перестала кружиться голова и прошел испуг.
Чем ближе к земле, тем больше мною овладевало чувство досады за свою нерешительность. Подбирая самые нелестные эпитеты, я всячески поносил себя за то, что не смог выполнить своего же задания. С тяжелым чувством неудовлетворенности складывал я парашют.
Весь день меня преследовала неотвязная мысль: «Неужели у меня нехватит решимости и мужества для преодоления трудностей затяжного прыжка? Неужели я не гожусь для этого дела?»
Падаю камнем
Уже на следующий день я стал готовиться к новому затяжному прыжку. Прошел месяц. 24 августа 1932 года я снова решил прыгнуть. На этот раз я поставил перед собой более сложную задачу: прыгая с виража, падать, не раскрывая парашюта, метров 300–400.
Самолетом управлял товарищ Евдокимов. Поднявшись на высоту 800–900 метров, мы попали в облачную полосу. Между большими облаками были громадные окна, сквозь которые виднелась земля. В одном из таких окон, как раз над центром аэродрома, товарищ Евдокимов ввел самолет в вираж. По предварительному условию, товарищ Евдокимов должен был делать вираж не более 40–50° крена, но он перестарался и на большой скорости сделал вираж никак не менее 75°. Стоя на борту, я напрягал все свои силы, сопротивляясь мощной струе воздуха, идущей от винта. Она тянула меня под стабилизатор. Когда самолет сделал полтора виража, я был оторван от самолета.
И в ту же секунду я почувствовал, что падение произошло не так, как обычно, не так, как я падал в предшествующие прыжки. Какая-то сила меня отбросила в сторону от самолета, и только после этого я камнем полетел вниз.
Все мои мысли, вся моя воля былы направлены на то, чтобы раньше срока не раскрывать парашюта.
В воздухе меня несколько раз перевернуло. Я боялся, что при виде растущей и надвигающейся земной громады я не утерплю и дерну за кольцо. Поэтому я старался не глядеть на землю.
Как и в прошлый раз, свист в ушах стоял нестерпимый, но никакой боязни я не испытывал. Не было и головокружения. Самочувствие было настолько удовлетворительно, а желание сделать длительную затяжку было так велико, что я долго не хотел прерывать падения.
Я летел камнем вниз. Ничто не сдерживало моего свободного падения. Держа руку на вытяжном кольце, ощущая прикосновение металла, я радовался тому, что нашел в себе силу воли и необходимое мужество.
Желая определить свое положение, я наконец глянул вниз: земля была настолько близко, что даже глазам стало больно.
Я дернул за кольцо и через 18 секунд уже стоял на земле.
После подсчетов оказалось, что в затяжном прыжке я падал более 700 метров.
Случайно за моим прыжком с балкона своей квартиры наблюдал командир части.
Он видел, как кто-то отделился от самолета, видел свободное падение, но не заметил раскрытия парашюта. Он решил, что парашютист разбился, и послал срочно расследовать обстоятельства дела.
Через некоторое время ему было доложено, что летчик Кайтанов в затяжном прыжке произвел очень низкое раскрытие парашюта, но приземлился благополучно.
Освободившись от лямок, я почувствовал себя прекрасно. Никакой усталости, никаких перебоев в сердце — ничего такого, что дало бы врачам повод к беспокойству.
Я стоял перед ними живой, здоровый, немного раскрасневшийся после пережитого. А врачи в то время считали, что затяжной прыжок вообще невозможен. По их мнению, прыгающий затяжным прыжком должен был или потерять сознание, или задохнуться, или, наконец, умереть от разрыва сердца.
Все эти теории были построены на ни на чем не основанных домыслах. Как только совершены были первые затяжные прыжки Евдокимова, врачи отказались от этих теорий.
Затяжными прыжками интересовался не я один. Уже тогда было известно, что затяжной прыжок имеет большое практическое значение. Он совершенно необходим для спасения жизни летчиков в случае аварий самолета в воздухе.
Представьте себе, что в воздухе загорелся самолет. Погасить пожар нельзя. Нужно спасаться. Для спасения есть только один путь: спуск с парашютом.
Раскрыть парашют сразу же, как только летчик вывалился из кабины, нельзя, потому что купол парашюта может воспламениться от горящего самолета. Следовательно, необходимо отлететь от самолета на некоторое расстояние и только тогда раскрыть парашют.
В 1927 году произошел такой случай.
Летчику-испытателю было поручено проверить в воздухе новый скоростной самолет. Летчик должен был испытать самолет на выход из штопора.
Получив задание, летчик уже начал садиться в кабину, как его неожиданно остановил начальник.
— Почему вы не берете с собой парашюта? — спрашивает начальник.
— Товарищ начальник, я думаю, парашют не понадобится.
— Нет, вы уж возьмите парашют. Правда, вы никогда не прыгали, а все-таки возьмите.
Летчик надел парашют и взобрался в кабину.
Быстроходная машина через несколько минут достигла нужной высоты, и летчик ввел самолет в правый штопор и начал считать витки:
— Раз…
— Два…
— Три…
После пяти витков самолет должен быть выведен из штопора.
— Четыре…
— Пять…
Летчик поставил ручку от себя, но рули не слушались.
— Шесть…
— Семь…
— Восемь…
Вращаясь вокруг своей оси, машина продолжала падать вниз, навстречу земле.
Никакие усилия летчика не могли вывести машину из плоского штопора, в который она попала.
Летчик решил оставить машину. Неимоверными усилиями преодолевая центробежную силу, он оторвался от сиденья и вылез на борт. Когда самолет делал двадцать первый виток, летчик выбросился из машины. Отброшенный от самолета в сторону, он не сразу дернул за кольцо. Только рассчитав, что машина уже не может его задеть, он раскрыл парашют и плавно опустился на землю.
Летчик этот, впервые воспользовавшийся парашютом для спасения жизни, был Михаил Михайлович Громов, ныне Герой Советского Союза.
Если бы Громов раскрыл свой парашют сразу же после отделения от самолета, то падающий самолет, возможно, задел бы за купол парашюта или ударил бы его какой-нибудь своей частью.
В 1934 году от удара о самолет погиб один из старейших парашютистов Советского Союза товарищ Ольховик. Разрабатывая теорию вынужденного прыжка из штопора, товарищ Ольховик совершил ряд прыжков и во время одного из них был задет какой-то частью самолета.
Особенно большое применение затяжной прыжок найдет в военное время.
Медленно спускающийся парашютист со светлым куполом громадных размеров будет представлять прекрасную мишень для стрельбы как с земли, так и с воздуха.
Затяжной прыжок с большой высоты необходим и тогда, когда нужно сесть в строго ограниченном месте. При нормальном прыжке выполнить такое задание почти невозможно, так как очень трудно учесть влияние на спуск с раскрытым парашютом плотности воздуха, меняющееся на разных высотах направление ветра, болтанку и т. п.
Наконец, все время растущая скорость самолетов новых конструкций, достигающая сейчас 100–150 метров в секунду, тоже заставляет прибегать именно к затяжному прыжку. Ни один из современных парашютов не выдержит динамического удара, который получится, если парашют будет раскрыт сразу же после отделения парашютиста от скоростного самолета.
Несмотря на все это, затяжной прыжок в те дни был совершенно не изучен. Энтузиасты затяжных прыжков должны были разрешить ряд вопросов.
Я не делал ни одного прыжка так просто, ради самого прыжка. Всякий раз я ставил себе совершенно конкретные задачи.
Для того, чтобы проверить, как дышит парашютист, я проделал такой опыт. Выбросившись из самолета, я начал кричать. Крик этот, по всей вероятности, мог многих перепугать, настолько он был дик и неумерен. Но в воздухе меня никто не слышал и слышать не мог, потому я и кричал во всю мощь своих легких. Криком я доказал, что, летя камнем вниз, парашютист все же дышит. Ведь для того чтобы кричать, надо в легкие набрать воздух и вытолкнуть его.
После ряда прыжков я установил, что динамический удар при раскрытии парашюта не опасен для человеческого организма. Правда, удар достаточно силен, но его можно несколько смягчить, подкладывая под лямки специальные мягкие подушечки, которые распределяют нагрузку более равномерно.
Парные прыжки
Изучая затяжные прыжки, мы с товарищем Евдокимовым одно время увлекались парными прыжками. Поднявшись в воздух, мы одновременно с двух бортов отрывались от самолета.
Мы друг другу не говорили ни слова о соревновании, но, прыгая вместе, каждый из нас стремился как можно дольше лететь, не раскрывая парашюта.
Прыгали мы обычно вечером, когда на аэродроме стихал шум моторов и прекращалась дневная суета.
Летчики, техники, парашютисты, представители всех аэродромных профессий собирались на старте и терпеливо ожидали, когда в воздухе от бортов самолета одновременно оторвутся два человека и стремительно полетят вниз. При этом они всякий раз гадали, кто сегодня выйдет победителем: я или Евдокимов?
Очень часто к оживленной группе зрителей подходил командир эскадрильи. Энергично потирая ладони рук, он весело приговаривал:
— Кто же из них сегодня победит?
Многих привлекали не только наши прыжки, но и самолет, на котором мы обычно подымались в воздух.
Самолет этот, типа «Фарман-Голиаф», был своего рода уникумом. Единственный уцелевший представитель когда-то мощных самолетов, он неизвестно какими путями попал в нашу часть. Никто не мог понять, каким образом он сохранился настолько, что даже мог подыматься в воздух.
Летал на нем только один летчик — Коля Оленев. Больше никто не знал тайн и секретов управления этой машиной.
Хозяин «Фарман-Голиафа», небольшого роста, необычайно толстый, хорошо владел своей, казалось, неповоротливой фигурой. Бывший борец, он был ловок и проворен.
Товарищ Оленев прекрасно знал своего старого, изношенного и потрепанного «дедушку». Он на нем не просто летал, а еще ухитрялся делать крутые виражи, боевые развороты и глубокие спирали. Однажды он дошел до того, что подал командиру части рапорт с просьбой разрешить ему сделать на «Фарман-Голиафе» мертвую петлю.
Два старых мотора «Фарман-Голиафа» производили особый, непередаваемый шум. Поэтому, даже не видя машины, было совсем не трудно определить, что летит «дедушка».
Коля Оленев часто летал по утрам, когда в городе все еще спали. Несясь над домами, он будил даже тех, чей крепкий утренний сон не легко нарушить. За это его самолет получил меткую кличку: «летающая гитара».
Утренние серенады «летающей гитары» создали Оленеву большую популярность среди населения городка.
Оленев очень любил неожиданно появиться над городским садом и виражить. Шум моторов заглушал слова, сказанные на расстоянии двух шагов. В саду смолкал оркестр, прекращались выступления артистов. Люди, подняв головы кверху, кто смеясь, кто негодуя, наблюдали за недосягаемой для них «летающей гитарой».
Вдогонку Оленеву неслась веселая брань.
Насладившись своим «могуществом», он улетал и в этот день гуляющих в парке больше не беспокоил. Более десяти парных прыжков совершили мы с товарищем Евдокимовым.
Наш предпоследний прыжок был 18 июня 1933 года. По заданию, мы должны были падать ровно 20 секунд.
Выпрыгнув из самолета, я решил сделать как можно бόльшую затяжку и опередить Евдокимова.
Я дернул за кольцо, когда земля была уже совсем близко и можно было без труда различить многие детали на аэродроме.
Падал я 25,5 секунды, опередив Евдокимова более чем на 400 метров.
Окрыленный этим, я предложил товарищу Евдокимову совершить затяжной прыжок на установление рекорда. Не без труда получив разрешение у командира нашей части, мы назначили состязание на 9 июля 1933 года.
Первый рекорд
Был ясный, жаркий день. Вся часть знала о предстоящем полете. Как всегда, в ожидании взлета «болельщики» собрались у красной черты.
Наше появление они встретили веселыми репликами.
Вместе с нами на самолете подымались в воздух инженер Семенов, доктор Калужский и пять учеников, которые должны были прыгать первый раз.
На высоте 600 метров мы с Евдокимовым произвели расчеты, проверили их и приступили к выпуску перворазников.
Первый…
Второй…
Третий…
Все пять парашютистов хорошо отделились от самолета и своевременно раскрыли парашюты.
Летя над ними, мы видели, как пять белоснежных зонтов, плавно раскачиваясь, медленно опускались на землю.
Самолет широкими кругами стал набирать высоту. Чем выше, тем становилось все холоднее. Одеты мы были только в летние комбинезоны, и холод давал себя знать.
Облака были очень высоко и нам не мешали.
На высоте трех с половиной тысяч метров Оленев просигнализировал нам, что машина выше не пойдет.
Инженер Семенов выпустил красную ракету. Настал момент отделиться от самолета.
Я взглянул в воздушную пропасть и сразу же выбросился.
В тот же момент пустил в ход привязанный толстыми шнурами к левой руке выверенный секундомер.
Сразу же вслед за мной выпрыгнул и Евдокимов.
Подношу секундомер к глазам — прошло всего 15 секунд. Ищу глазами товарища Евдокимова и значительно выше себя вижу его сильно кувыркающимся.
Лечу 45 секунд. До земли еще далеко.
Начинаю делать сальто. Как можно больше прогибаю спину в пояснице и широко раскидываю ноги. Когда прекращаю сальто, падаю вниз головой и ясно различаю знакомые контуры земли.
Определяю на-глаз расстояние. Думая, что осталось не более 500 метров, правой рукой нащупываю вытяжное кольцо, вынимаю его из карманчика и дергаю. В тот же момент останавливаю секундомер.
Сильный рывок, от которого темнеет в глазах, останавливает мое падение. Может быть, на секунду-две теряю сознание. Перед глазами в тумане проносятся тысячи разноцветных шариков. В ушах острая, режущая боль.
Опускаюсь в центр аэродрома. Отстегиваю парашют и долго еще не могу придти в себя. Боль в ушах не утихает.
Подъехала санитарная машина. Доктор продувает мне уши, и боль моментально прекращается. Тотчас же чувствую себя гораздо лучше. Тут только вспоминаю о Евдокимове и вижу, как он на раскрытом парашюте спускается невдалеке от аэродрома.
Держа в руке мой секундомер, справляюсь у членов комиссии, сколько я падал.
— Шестьдесят две секунды.
Мой секундомер показывает 61,5 секунды.
После окончательной проверки оказалось, что выбросился я из самолета на высоте 3 570 метров и раскрыл парашют в 400 метрах от земли. Таким образом, я пролетел 3 170 метров за 61,5 секунды. Товарищ Евдокимов раскрыл парашют на сорок восьмой секунде. Он попал в штопорное положение и не мог из него выйти.
Я установил новый всесоюзный рекорд. Мировой рекорд в это время держал американец Меннинг, совершивший прыжок с общим падением в 62 секунды. Мой результат был всего на полсекунды меньше.
Кстати сказать, о рекорде Меннинга мы узнали с большим запозданием. Я лично о нем узнал уже после моего прыжка.
Штопор побежден
Во время затяжного прыжка я однажды вдруг почувствовал, что тело мое начало вращаться вокруг своей оси. Голова вращалась по малому кругу, а ноги описывали большой круг. Меня с огромной силой спиралью ввинчивало в воздух.
Уже через несколько витков я почувствовал легкое головокружение. Свист в ушах усиливался. К горлу подступала тошнота. Огромная тяжесть давила голову, и в глазах началась резь. По всему телу разлилась слабость. Огромным напряжением воли я заставил себя очнуться и выдернуть кольцо.
Так я впервые познакомился с плоским штопором.
Штопор в те дни был совершенно не изучен. Никто не знал, можно ли выйти из штопора, что для этого надо делать, как держать себя.
— Как только начало крутить, дергай за кольцо — иначе будет плохо, — говорили самые опытные парашютисты.
При обычных прыжках, когда парашют раскрывается тотчас же после отрыва от самолета, штопор произойти не может.
Только пролетев в свободном падении 150–200 метров и от силы падения приобретя большую скорость, парашютист может попасть в штопор.
По мере усиления скорости свободно падающего парашютиста постепенно тянет на спину. Центр тяжести из области грудной клетки перемещается к лопаткам. Встречные струи ветра, действуя на разную площадь большого наспинного и меньшего нагрудного запасного парашюта, заставляют парашютиста вращаться в одну из сторон.
Так начинается штопор. И если парашютист во-время не выйдет из него, он, потеряв возможность ориентироваться, может погибнуть.
Я начал думать: а нельзя ли избежать штопора? Нельзя ли научиться управлять своим телом в воздухе? Для того чтобы выяснить это, я совершил ряд экспериментальных прыжков.
Вскоре мне удалось установить, что парашютист, прыгающий затяжным прыжком, управляя своим телом, легко может избежать попадания в штопор.
Ведь свободный полет — это борьба парашютиста за удобное для него положение тела. Какое же положение наиболее удобно?
Некоторые инструктора парашютного спорта считают, что лучшее положение, предупреждающее штопор, — это «ласточка», то есть когда у парашютиста прогнут корпус, ноги сложены вместе и слегка подогнуты в коленях, руки отброшены в стороны.
По-моему же, наиболее удобное положение при затяжном прыжке — падение головой вниз, когда тело по отношению к земле находится под углом в 50–60°. Ноги должны быть раздвинуты в стороны и вытянуты, спина в пояснице выгнута, а лицо обращено вниз.
Падение головой вниз дает возможность парашютисту не терять ориентировки, позволяет ему все время видеть землю.
Для того, чтобы уберечь себя от штопора, я выработал ряд приемов:
Прыжок надо совершать обязательно в сторону полета самолета.
Нельзя от самолета отделяться спиной.
Левую руку надо откинуть в сторону, — рука регулирует повороты и уничтожает круговое вращение.
Ноги надо выпрямить и развести в стороны.
В прыжках со временем падения до десяти секунд правая рука — на вытяжном кольце; при прыжках с бόльшим временем свободного падения правая рука, как и левая, откинута в сторону на уровень плеча. Это помогает сохранять телу нужное для падения положение.
Изучив способы предупреждения штопора, я начал искать приемы, которые помогли бы выйти из штопора.
Прыгая ежедневно, а то и по два раза в день, я каждый раз ставил перед собой какую-нибудь задачу. Отделившись от самолета, я ложился на спину и начинал входить в штопор. Когда вращение становилось основательным, я раскидывал ноги и изучал, какие это вносит изменения.
Во время следующих прыжков я следил за положением рук, туловища, головы. С каждым прыжком мне все быстрее и быстрее удавалось выйти из штопора. Страшный штопор — враг парашютистов — становился ручным. Неон управлял мною, а я и м.
Вооружив моих учеников биноклями, я предлагал им с земли следить за моими движениями в воздухе. Прыгнув, я входил и выходил из штопора. Приземлившись, я просил своих учеников описать все мои движения.
Как следует усвоив мои приемы, они поднимались в воздух и проделывали то же самое.
В то время как один из учеников входил в штопор, а затем выходил из него, я стоял на земле с остальными и объяснял им движения несущегося к нам парашютиста.
Так мы изучали методы борьбы со штопором и установили, что они несложны, но достаточно эффективны.
Для прекращения штопора надо:
произвести резкое движение верхней половины туловища в сторону, противоположную вращению штопора;
возможно шире раскинуть ноги и выпрямить их;
как можно больше сделать прогиб в пояснице;
левую руку вытянуть в сторону;
правую держать на вытяжном кольце.
На все эти движения надо потратить не более одной-полуторы секунд.
Кроме штопора, парашютист в свободном полете претерпевает и другие неприятности. Например, сальто, то есть вращение через голову. Для того чтобы выйти из сальтирующего положения, достаточно подтянуть ноги к животу, резко выпрямиться и вытянуть руки.
Бросаясь вниз головой, парашютист иногда начинает вращаться вокруг вертикальной оси. Такое вращение называется вертикальной спиралью. Выйти из нее также очень легко. Для этого достаточно выбросить руки в стороны.
Нельзя спешить
Желая облегчить способы управления своим телом, я решил однажды применить новинку.
К своему плечу я привязал обыкновенный вытяжной парашют, думая, что во время затяжного прыжка он будет оказывать значительное сопротивление воздуху и меня поставит точно вниз, без всяких сальто и кувырканий.
Это было 21 декабря 1933 года. Я совершал свой шестьдесят третий прыжок.
Мне тогда надо было куда-то спешить, и перед самым полетом я приказал укладчику парашютов привязать вытяжной парашют к левым плечевым лямкам.
Надев парашют, я на самолете поднялся на высоту около 800 метров. Рассчитав точку приземления, я отделился от самолета и начал свободное падение.
В руках я держал вытяжной парашютик, и, когда отделился от самолета, отпустил его. Под действием встречного потока воздуха вытяжной парашютик, привязанный к левому плечу, раздулся и действительно поставил меня в вертикальное положение ногами к земле.
Пролетев «солдатиком» около 300 метров, я решил прекратить падение и дернул за вытяжной трос, но он не поддавался. Дергаю еще, на этот раз с большой силой, — трос попрежнему не поддается.
Собрав все силы, дергаю двумя руками. Никакого результата. Точно кто-то в десять раз сильнее меня схватил за трос и не отпускает его. До земли, по моим расчетам, осталось всего 300 метров.
Быстро переворачиваюсь на спину так, чтобы запасный парашют, лежащий на груди, оказался сверху. До земли оставалось всего метров 150, когда я выдернул вытяжное кольцо.
Едва коснувшись земли, я с нетерпением стал осматривать основной парашют, желая выяснить, почему он не раскрылся.
Все оказалось очень просто. Торопясь, мой укладчик, вместо того чтобы привязать стропу вытяжного парашютика к плечевым лямкам, привязал ее к гибкому шлангу вытяжного троса. Под действием вытяжного парашютика шланг вытяжного троса образовал петлю, и чем сильнее тянул я за вытяжное кольцо, тем сильнее эта петля затягивалась.
Этот случай показал мне, что дорожить своим временем — не значит торопиться без оглядки.
Увлекся…
18 августа 1933 года, в день авиационного праздника, на станцию Сиверская собралось несколько тысяч трудящихся. Празднично разодетые, они приехали из Ленинграда, из Луги, из ближайших сел и деревень.
На аэродроме было очень шумно и весело. Со всех концов неслись песни.
Заглушая песенников, пулеметной дробью тарахтели моторы.
В этот день я должен был сделать показательный затяжной прыжок, а также продемонстрировать стрельбу из пикирующего самолета.
На краю аэродрома была выложена цель, и я произвел четыре очереди. Затем, когда самолет снова взмыл в воздух, добровольцы, из собравшихся зрителей, ходили осматривать количество пробоин.
Наступило время прыжка.
Товарищи провожали меня до самолета и изощрялись в пожеланиях:
— Смотри, не заглядись на птичку, а то забудешь парашют раскрыть.
— В случае чего, — перекрикивал всех Коля Оленев, — бухайся в воз сена — будешь жив.
Я сел в машину. Летчик включил мотор, и самолет, пробежав по зеленому ковру, взмыл в воздух. Быстро набрав высоту, уперлись в облака. Выше лететь было нельзя — мешал сплошной белесый покров, прятавший голубое небо.
Произведя расчеты, я все же решил лететь затяжным прыжком 300–400 метров.
Выбрался из самолета, плавно оттолкнулся и сразу же принял удобное для меня положение — головой вниз.
Неожиданно мною овладел экспериментаторский зуд.
Откинув в сторону одну ногу, я старался запомнить, какое влияние это оказывает на мое падение. То же проделываю вначале с одной рукой, затем с другой.
Прошло несколько секунд, как вдруг, словно электрическим током, пронизала мысль, что, выбросившись на высоте 600 метров, я лечу со скоростью 50 метров в секунду. Надвигающаяся земля ослепляла глаза обилием света.
Моментально дернул за вытяжное кольцо. Как раскрылся парашют, точно не помню. Вслед за рывком я почувствовал сильный удар о землю.
Парашют раскрылся настолько близко от земли, что он едва-едва успел погасить скорость моего падения.
Я остался жив благодаря тому, что парашют запутался в молодых березках и тем самым задержал основную силу падения. Если бы не березки, я бы неминуемо разбился.
Как оказалось, я раскрыл парашют всего в 70–60 метрах от земли. Промедли я еще одно мгновенье — и уже никакие березки не спасли бы меня.
Такое позднее раскрытие парашюта было очень эффектным, но ничем не оправданным.
Летчики, наблюдавшие за моим прыжком, ясно видели очки моего комбинезона.
С тех пор я сделал десятки экспериментальных прыжков, но ни один из них не был с таким поздним раскрытием.
Выполняя в прыжке поставленную перед собой задачу, я никогда ничем побочным не увлекаюсь. Таких происшествий, как 18 августа 1933 года, больше со мной не случалось.
Надо уметь считать секунды
Затяжной прыжок может совершить всякий смелый, хладнокровный и выдержанный парашютист. А у нас таких в стране — сколько угодно.
Прежде чем приступить к затяжным прыжкам, надо иметь хорошо выполненные нормальные парашютные прыжки. Парашютист должен уметь отделиться от самолета, хорошо ориентироваться в воздухе, плавно приземлиться. Главное — научиться действовать в воздухе совершенно спокойно.
Я знал товарищей, имеющих порядочное количество прыжков, но не способных выполнить затяжной прыжок.
— Почему, — спросил я однажды такого парашютиста, — вы не прыгаете затяжным прыжком?
— Боюсь свободного падения.
В другой раз я слышал такое объяснение:
— В начале свободного падения появляется непреодолимое желание открыть парашют, и ничем его побороть я не могу.
Правда, такие заявления слышать приходится очень редко. Наоборот, все большее количество парашютистов начинает увлекаться затяжными прыжками.
Тренировку надо начинать с прыжков с минимальной затяжкой, а затем постепенно увеличивать время свободного падения.
Ни в коем случае нельзя выполнять затяжной прыжок без задания на время свободного падения. С первых же занятий по затяжным прыжкам парашютист должен научиться держать на счету каждую секунду.
Есть немало парашютистов, которые очень охотно идут на затяжной прыжок. Они могут свободно падать продолжительное время, но на точность не могут выполнить и самых маленьких заданий. Это признак бессистемности и несерьезности в тренировке.
Всякое нарушение задания свободного падения в затяжном прыжке должно встретить решительный отпор. Это парашютное хулиганство, недисциплинированность и лихачество.
Очень важно научить парашютиста правильно считать время свободного падения.
Как-то на площадку, где я производил тренировку инструкторов на точное время падения в затяжном прыжке, приехал командир.
Старый командир дивизии, он увлекся авиацией и поступил в академию на авиационный факультет. После окончания академии он стал командовать нашей авиачастью и пользовался авторитетом у командиров и бойцов. Всякий хотел хоть в чем-нибудь да походить на него.
Он очень интересовался парашютным спортом. Мы с ним довольно часто вели продолжительные беседы о парашютных делах.
На площадку командир приехал, желая познакомиться с прыжками на точность затяжки без секундомера.
Вооруженный биноклем и секундомером, он следил, как выполняется его задание. Парашютисты в честь любимого командира в этот день показали хорошие результаты. Прыгая без секундомера, они открывали парашют с точностью до секунды. А товарищи Гальченко и Петров показали абсолютно точное время. Такой точности в прыжках они добились только благодаря длительной тренировке в счете времени на земле.
Для этого мы пользовались такими словами и цифрами, на произношение которых идет ровно одна секунда, например: 1 301, 1 302, 1 303 и т. д. Последняя цифра дает счет секунд, в течение которых продолжалось падение.
Можно считать и так: падаю секунду раз, падаю секунду два, падаю секунду три и т. д.
Проверяя эти способы счета, я произвел десятки затяжных прыжков на точное время падения. Когда я должен был падать 10 секунд, я падал 10,2 секунды; вместо 15 секунд по заданию, я падал 14,7 и т. д. Расхождение с точным временем никогда не превышало десятых долей секунды. При тщательном внимании можно достигнуть абсолютной точности.
Одновременно с этим парашютист должен тренироваться на лучшую ориентировку при свободном падении на точность расстояния от земли. Для этого в предварительных полетах надо запоминать вид земли со всеми находящимися на ней предметами на высоте примерно 600 метров. Когда глаза начинают видеть уже запомнившийся рисунок земли, можно раскрывать парашют.
13 августа 1935 года, на первом всесоюзном слете парашютистов, состоялись состязания на точность затяжки и одновременно на точность приземления. В состязаниях принимали участие мастера парашютного спорта товарищи Евдокимов, Афанасьев, Лац, Харахонов и др. По условию соревнования, нужно было совершить прыжок с высоты 1 500 метров и сесть в круг размером 150 метров.
Задание не из легких. Пользоваться секундомером не разрешалось. За малейшее опоздание в раскрытии парашюта набрасывалось 10 штрафных очков. Если парашютист не попадал в круг, он терял право принимать участие в дальнейшей программе соревнования.
Тщательно изучив метеорологическую сводку с шаропилотными данными, которые давали скорость и направление ветра на разных высотах, я определил точку, над которой должен был выброситься из самолета.
Отделившись от самолета, я начал вести счет вслух: 1 301, 1 302… 1 313, 1 314.
Приготавливаюсь… 1 315. Мгновенно вытягиваю кольцо. Одна половина задачи выполнена, теперь надо правильно сесть. Скользя на парашюте, я приземляюсь точно в центре круга.
Член жюри слета товарищ Минов и судейская комиссия, проверявшие время свободного падения по секундомерам, установили, что я падал точно 15 секунд и приземлился в центре круга.
Я получил наивысшую оценку — одно очко.
Прыгавший вслед за мной товарищ Лац получил 5 очков, он падал не 15 секунд, а 14,5 секунды.
Товарищ Евдокимов приземлился вне границ аэродрома, на соседних огородах. Участники слета шутя говорили, что Евдокимов не приземлился, а приогородился.
Автомат сам раскроет парашют
После того как парашют был создан и нашел себе широкое применение, стали думать: а нельзя ли создать аппарат, автоматически раскрывающий парашют в точно назначенное для этого время?
Автоматический прибор нужен прежде всего для обучения новых парашютистов. Нетрудно себе представить, что прыгающий в первый раз вдруг растеряется и во-время не дернет кольцо. Это должен сделать за него автоматический прибор.
Нужен автоматический прибор и для сбрасывания грузов. Если с большой высоты спустить груз на парашюте, который раскроется сразу же после отделения от самолета, его отнесет очень далеко от того места, куда груз должен опуститься. Но если парашют раскроется только в 150 метрах от земли, то попадет на место назначения.
В 1934 году такой автоматический прибор был изобретен авиаинженерами Борисовым и Стефановским. Они его испытали на земле, испытали и с грузовыми парашютами. Автомат раскрывал парашют в точно назначенное время. Оставалось только произвести испытания в воздухе с парашютистом. По просьбе изобретателей, осенью 1934 года я совершил прыжок с их автоматическим прибором. Вытяжное кольцо было привязано двумя шелковыми нитками и запломбировано. Автомат, без моего участия, сам должен был раскрыть парашют через семь секунд после отделения от самолета.
Я выскочил из самолета и начал считать. Когда дошел до седьмой секунды, парашют раскрылся.
Автомат системы инженеров Борисова и Стефановского неоднократно испытывался и после моего прыжка, и всякий раз он давал абсолютную точность в раскрытии парашюта и полную безотказность.
В 1935 году бригадой Института был изобретен еще один прибор, автоматически раскрывающий парашют. 28 апреля того же года этот прибор был испытан парашютистом-комсомольцем.
За последние два года таких приборов появилось довольно много.
Когда в газетах появились сообщения об изобретении приборов, автоматически раскрывающих парашют, я как-то получил письмо из Одессы от одного рабочего. Он писал, что ему 42 года, он активный участник Великой Октябрьской революции, имеет большую семью, стахановец и ко всему прочему заочно кончает Индустриальный институт.
«Вы понимаете, товарищ Кайтанов, как я занят, — пишет он далее. — Дыхнуть свободно нет времени.
Я награжден орденом Красного знамени за боевые заслуги перед революцией. Ношу я этот орден в петлице, как завоеванное право на жизнь.
Я стал учиться потому, что хотел оправдать врученный мне правительством орден. Я стал стахановцем, чтобы доказать, на что годны старые бойцы (у меня уже много седых волос). Теперь я хочу сделать парашютный прыжок с самолета, чтобы овладеть этим делом и, когда понадобится, стать в ряды бойцов ворошиловского десанта.
…Мне долго у вас учиться некогда. Да и вам возиться со мною, наверно, нет времени. Вот я и надумал: сбросьте-ка вы меня с автоматом.
Летом я приеду в Ленинград на экзамены, и тогда поговорим подробно. Напишите мне о вашем согласии…»
Письмо заканчивалось совершенно неожиданно:
«…Между прочим, какое варенье вы больше всего любите? Напишите и об этом. Моя жинка обязательно хочет прислать вам банку орехового.
— Может, он любит лимонное, — говорю я ей, — или персиковое?
А она ничего и слушать не хочет.
— Я, — говорит, — по глазам вижу, что он любит именно ореховое.
Шлю вам привет и жду писем».
Прошло несколько месяцев. Однажды, садясь в трамвай на остановке у Публичной библиотеки, я случайно наступил на ногу одному зазевавшемуся на подножке гражданину. Ну, думаю, сейчас начнется трамвайная перебранка. Вижу, как тот оборачивается, упирается в мое лицо большими серыми глазами. Я уже приготовился к обороне, как вдруг замечаю, что незнакомец внимательно всматривается в мое лицо.
— Скажите, ваша фамилия, случайно, не Кайтанов?
— Да, это я.
Так, не совсем обычно, произошло мое знакомство с товарищем из Одессы.
Выйдя из трамвая, мы пошли по грохочущей улице. Было душно и жарко.
— Разве у вас здесь воздух? — говорил мой спутник. — Это же сплошные бензиновые пары! Вот приезжайте к нам в Одессу, поедем мы с вами в Лузановку, — вот там воздух, так воздух.
Говорил он очень быстро, точно боясь, что не успеет всего сказать. Следить за ходом его мыслей было почти невозможно. Не успев кончить об одном, он начинал говорить о другом.
После того как мы с ним распрощались, в моих ушах еще долго продолжал звучать его голос.
Утром я вспомнил, что скоро ко мне должен приехать одесский товарищ.
Обтеревшись влажным полотенцем, я быстро оделся и, наскоро позавтракав, вышел на улицу.
Едва я сделал несколько шагов, как появился товарищ из Одессы. В руках он держал две большие банки.
— А я вас, товарищ Кайтанов, давно жду. Я у себя в Одессе встаю ровно в пять часов утра. Ну, и тут не могу спать. чего, я думаю, буду сидеть в городе до часу, поеду-ка я раньше да посмотрю, как вы тут устроились.
В комнате он сразу повел себя, как хозяин. Подошел к буфету, достал тарелки, чайные ложки, открыл банки с вареньем и гостеприимно пригласил за стол:
— Попробуйте-ка мандариновое… Собственного изготовления.
Когда варенья осталось на донышке, мой гость возобновил прерванный накануне разговор о прыжке.
Ссылаясь на свою занятость, он требовал, чтобы сегодня же ему разрешили прыгать.
— Раньше надо изучить парашют, — пробовал я утихомирить страстного парашютиста.
— Так зачем изучать? Ведь я же полечу с автоматом.
Откуда у него такая непоколебимая вера в автомат, я никак не мог понять.
— Надо пройти медицинскую комиссию, — сказал я, думая, что ему нечего будет возразить. Однако я ошибся.
— Так зачем же? У меня в кармане какие угодно справки.
Он достал объемистый бумажник и быстро нашел какую-то справку.
— От побачьте.
Не знаю, как бы я с ним справился, если бы мне в голову не пришла мысль сослаться на народного комиссара обороны, маршала Советского Союза товарища Климента Ефремовича Ворошилова.
— Товарищ Ворошилов, — говорю я, — запретил допускать людей к прыжку без подготовки. Никому никакой скидки не делается.
— Вы бы сразу так и говорили. Раз сказал Ворошилов, так оно и должно быть.
В кабинеты к врачам он входил немного нерешительно, что как-то не вязалось с его хозяйской натурой.
— Темное дело — эта медицина. Здесь надо быть в ладах не с наукой, а с докторами. Кто его знает, вдруг найдет чего и нету, — говорил он, точно желая передо мной оправдаться.
Наконец подготовка была окончена.
В четыре часа его подняли в воздух. Прибор, автоматически раскрывающий парашют, по его просьбе, был поставлен на три секунды.
Я стоял на земле и наблюдал за его прыжком в бинокль. Когда он отделился от самолета, я стал считать… Раз… два… И вдруг вижу, что парашют раскрывается. Как же это так? Неужели, думаю, подвел автомат?
Приземлился он так, будто до этого совершил по крайней мере несколько прыжков. Подбегаю к нему и спрашиваю, в чем дело.
— Автомат — автоматом, но ведь я и сам должен уметь открывать парашют.
Не дождавшись трех секунд, он сам дернул за кольцо, и парашют раскрылся раньше, чем начал действовать автомат.
Двойной затяжной прыжок
Как-то в одном из заграничных журналов я прочитал о том, что парашютист, выбросившись из самолета и пройдя затяжным прыжком несколько сот метров, открыл парашют, затем отцепил его и снова камнем полетел вниз. В 300 метрах от земли он открыл второй парашют и на нем благополучно приземлился.
«Интересно было бы совершить такой прыжок!» — подумал я тогда.
В августе 1934 года, возвращаясь из отпуска, который провел в Севастополе, я остановился на несколько дней в Москве.
Зашел проведать своего старого приятеля, товарища Мошковского. После первых обычных в таких случаях восклицаний, дружеских похлопываний по плечу разговор, естественно, перешел на близкую нам тему о делах парашютных.
18 августа в Москве должен был состояться большой авиационный праздник. Мошковский рассказывал о нем с большим воодушевлением и ни о чем другом говорить не мог.
Перед праздником должна была состояться большая репетиция, и Мошковский предложил мне принять в ней участие.
Он, как бы вскользь, упомянул, что у него имеется парашют, который отстегивается в воздухе. Потом спросил, не воспользуюсь ли я им для участия в репетиции к празднику. Надо ли говорить, с какой радостью принял я это предложение!
Репетиция была назначена на 6 августа. В тот день вся Москва устремилась на аэродром в Тушино. Сотни автобусов и легковых машин, тысячи велосипедистов заполнили Ленинградское шоссе.
По условию, прыгнув с высоты около 2 000 метров и пройдя затяжным прыжком 700–800 метров, мне следовало открыть парашют, опуститься на нем метров 150, отцепиться от него и снова падать затяжным прыжком, стремясь сделать затяжку как можно дольше.
Самолет, оторвавшись от земли, начал набирать высоту. Я стал смотреть вниз. Аэродром казался живым муравейником. Праздник уже начался, а приток людей не прекращался.
Подняв руку, летчик показал мне на облака. Мы подобрались к ним вплотную. Казалось, что облака сейчас лягут на крылья самолета, покроют нас белесым туманом и мы ничего не сможем видеть.
Высота 1 000 метров. Выше подниматься нельзя.
— Что делать? Снижаться? — спрашивает летчик.
Снижаться — значит упустить такой прекрасный случай. Неизвестно, когда он еще повторится.
— Буду прыгать!
Даю летчику сигнал, а сам начинаю готовиться к прыжку. Осторожно выбираюсь из кабины и отталкиваюсь.
Пролетев 300 метров, я перевернулся на спину и раскрыл нагрудный парашют. Змейками промелькнули белые стропы. Сильный рывок — и парашют раскрылся.
Вслед за тем произошло что-то совершенно неожиданное. По всем правилам, парашют должен был начать плавное снижение, как вдруг я почувствовал, что металлические застежки, соединяющие меня с подвесными лямками парашюта, не держат его. Парашют, ничем со мной не связанный, стал отделяться. Инстинктивно одной рукой я схватился за лямки удаляющегося парашюта, но, конечно, удержать их не смог.
Парашют тянула сила в сотни раз больше моей. Парашют, играя стропами, стал удаляться, а я полетел вниз.
Ничего подобного со мной еще никогда не случалось. На какую-то долю секунды меня охватил страх, но вслед за тем мелькает мысль: «У меня есть еще один парашют».
Я перевернулся вниз головой, когда до земли оставалось метров 600. Решил падать затяжным прыжком еще метров 300. Когда до земли оставалось метров 250, я нащупал рукой вытяжное кольцо и выдернул его.
Снова промелькнули белые змейки строп. С замиранием сердца ожидаю рывка. А вдруг и этот парашют вырвется? Сильный рывок потрясает все мое тело. Парашют раскрылся! Начинается плавный спуск.
Поправляя стропы, я ощутил жгучую боль в правой руке. Неужели я ее поранил об острые концы лопнувших металлических застежек улетевшего парашюта? Так оно, очевидно, и было. Вся рука в крови. Боль становилась все сильнее. Сразу же после приземления подъехала санитарная машина, и мне тут же сделали перевязку.
Затем на мотоцикле меня подвезли к группе, в которой стояли товарищи Косарев, Горшенин, Мошковский и другие.
Они попросили выступить перед микрофоном и рассказать собравшимся на аэродроме о своем прыжке.
Я взошел на трибуну.
Выступать перед микрофоном мне еще не приходилось. Волнуясь, я нагибаюсь к микрофону и не говорю, а кричу. Не зная, куда деть руки, одну кладу в карман, а другую — на микрофон. Какая-то женщина исправляет мою ошибку.
Я рассказал собравшимся москвичам о том, что произошло в воздухе и что я пережил несколько минут тому назад, хватаясь за стропы улетающего парашюта.