К дому Ковла мы подошли в молчании. Кот Виктиарий всю дорогу плёлся лапа за лапу. Учитывая то, что их у него было целых четыре, до сельской окраины мы добрались уже в сумерках. На пути изредка попадались односельчане, идущие по своим делам (в основном, это были женщины) или праздно шатающиеся в облаке самогонных паров под аккомпанемент задушевных песен (тут, как на подбор, шли одни мужики). Женщины энергично кивали и торопливо продолжали свой путь, мужики кланялись в пояс и тоже спешили пройти мимо. Не поймёшь этих людей, то под окошко скандалить приходят, а то шарахаются, как от прокажённой. Я в который раз задумалась, почему так происходит, и в который же раз пришла к тому, к чему приходила всегда. Односельчане уважали меня за то, что я могла делать что-то невозможное для них. Недоступное к пониманию, но понятное и нужное в результате. Несравнимо меньше, чем бабка Миринея, но на безрыбье, как говорится, и картошкой с грядки вполне наешься. А побаивались потому… Да потому же и побаивались. А ещё по традиции. Дескать, ведьма — она и есть ведьма, её положено опасаться. Но, случись что, и меня скрутили бы за милую душу. Собрались бы всем селом, чтобы не так страшно было, и рогаликом завернули даже в четыре руки. И не потому, что я безобидная травница, а потому, что не сделала ничего, заставляющего испытывать ужас. Не отравила там никого, или голову прилюдно топором не отрубила, или чертей не наслала. Впрочем, даже если бы я была страшной злодейкой, безжалостной и кровожадной, селяне всё равно не стали бы трусить по углам. На каждого тирана найдётся своё восстание. Даже если тиран очень жестокий, и подходить к нему поодиночке боязно. Сельский люд вообще не приспособлен жить в насильственном подчинении. Так староста иногда поминал в разговоре, что все мы живём на землях, принадлежащих Правителю, но поскольку этот Правитель, судя по всему, сам жил дальше некуда, и никто из односельчан никогда его в глаза не видел, на старосту внимания не обращали. Мол, пускай говорит, что хочет, но это наша земля, и мы её пашем.

Постепенно дорога опустела. Ближе к окраине на один жилой дом приходилось по два-три старых полуразвалившихся. В этой части села жили, в основном, совсем высохшие древние старики, цеплявшиеся за свои покосившиеся лачуги вопреки всякому здравому смыслу. Их дети и внуки уже давно выстроили новые просторные дома и звали стариков жить с ними. Но те отказывались. Ещё одна традиция — умереть там, где прожил всю жизнь. Поэтому старики и… Ковл.

Над тем, что прельстило жлобствующего вампира в таком месте обитания, я ломала голову достаточно долго, пока в какой-то момент меня попросту не осенило. Ковл не был упырём, питающимся кровью беспомощных стариков, которой, к слову сказать, в них уже почти и не осталось. Он относился к тому роду вампиров, которым для существования нужны человеческие эмоции. Лучше негативные. И побольше. А кто идеальный поставщик постоянного недовольства и раздражения, как не дедушки и бабушки, у которых и молодёжь нынче развязная, бесстыжая да наглая, и молоко всегда кислое, и трава не такая зелёная, как надо.

Вампир жил совсем на отшибе и дальше стариковских халуп на моей памяти высунулся всего один раз. Вверг в хандру и беспричинный (для непосвящённых, коими были все, кроме нас с бабкой) страх треть села, получив за это от бабки размашистую затрещину и предупреждение. О котором я ему вежливо и напоминала, время от времени наведываясь «в гости», дабы по дороге обратно в нужных местах незаметно подновить выложенный бабкой Травяной Барьер. Никакое колдовство не вечно, а то, где в ход идут цветы, травы и коренья, и вовсе краткосрочно с учётом смены погодных условий.

И вот сейчас я вела своего хорошего котика в эту обитель негатива. Мне стало так жалко Виктиария, что я волевым усилием подавила острое желание повернуть назад. Без меня присматривать за Ковлом будет некому. Вся надежда на кота, потому что он не абы какой, а колдовской. В конце концов, никто не заставляет его постоянно находиться рядом с этим мерзким созданием. Пусть бродит по окрестностям, столовается у старичков. Это они людьми всегда недовольны, а к животным — особенно кошачьего племени — испытывают прямо-таки ошеломляющую нежность. Главное — не отпускать Ковла далеко от его хибары. Такого подарка селянам не надо.

* * *

Сзади донёсся неясный глухой звук и резко оборвавшаяся ругань. Я вздрогнула и обернулась. В сумерках, шагах в десяти от меня, мелькнула массивная фигура. Секундная тишина, и из канавы донёсся шумный всплеск. Я закатила глаза. Не уймётся никак этот Марфин! Вот ведь заняться парню нечем…

— Эй! — крикнула я, не приближаясь к канаве.

Ответом мне послужила тишина, в которой, даже на таком расстоянии, явственно слышалось прерывистое тяжёлое дыхание. Вот уж притаился, так притаился. Нипочём его не найдёшь! Я посмотрела на кота с заговорщической улыбкой. Тот ответил мне кислым взглядом — он ни на секунду не забывал, к кому мы идём — и отвернулся. А я заговорила тоненьким испуганным голоском.

— Ох, котик, похоже, там никого нет. Зря я храбрилась. Да и кто там может быть, правда? В этой канаве одни пиявки живут. — В канаве беспокойно завозились. Я это дело про себя отметила и продолжила, сделав голос ещё испуганнее. — Здоровенные! Вот такие, честное слово! Вот моя ладонь, а вот так пиявка! И ещё кончик хвоста свешивается, представляешь? — Возня стала громче, сопровождающее её пыхтение — тяжелее и ожесточённее. — Ужас, что будет, если в эту канаву человек наступит! Они же сразу в ноги впиваются! Прокусывают лапоть на раз! — Я перешла на громкий шёпот, изо всех сил напрягая голосовые связки, чтобы меня слышал несчастный Марфин. Который, судя по звукам, изо всех сил пытался левитировать в горизонтальном положении над водой, кишащей пресловутыми пиявками, но у него почему-то не получалось. — А если туда человек целиком упадёт, уж и не знаю, к утру, наверное, одни косточки останутся. Днём пиявки не высовываются — боятся солнечного света, зато по ночам звереют. Обглодают так, что волкам год на луну с горького стыда выть. — Стремительно участившееся «шёрк-шёрк-плюх» заставило меня сжалиться и продолжить свой путь. От разрыва сердца наш мастер преследования, конечно, не скончается, но всё равно есть предел злорадству. Тем более, что грех смеяться над убогими. А над такими как Марфин — особенно. По крайней мере, грех смеяться много и часто. И свою греховную норму за сегодня я уже, пожалуй, выполнила. Пусть вылезает из канавы и топает домой сушиться. А то лето летом, но к ночи ветер холодный. Если насморк подхватит, известно, к кому сразу прибежит. Ну его.

Я огляделась в наступающей темноте и ускорила шаг. Сзади послышался плеск, громкий шорох и повторившийся несколько раз стук. С такими звуками мог выбираться из канавы и прыгать, стряхивая с себя воображаемых пиявок, очень большой и очень впечатлительный детина.

Мы с котом Виктиарием преодолели последний поворот и вышли на финишную прямую — ухабистую тропу, ведущую прямиком к хибаре Ковла. По уму-то, идти на ночь глядя в жилище вампира, пусть и не испытывающего гастрономической страсти к человеческой крови, было, мягко говоря, неразумно. И вовсе не потому, что в тёмное время суток он становился нахальнее и воображал, что может оприходовать на поздний ужин травницу. Просто от него ещё требовалось возвращаться, а кочки и ухабы в темноте не светятся. И на ощупь по ним бродить — удовольствие в огромных кавычках. Особенно если на пути возникнет Марфин. Дурак дураком, но в темноте с перепугу может вместо дёру дать кулаком в то место, откуда «исходит угроза». И тогда поминай, как звали госпожу ведьму. Хотя кому там помнить, если никто не знает.

Поэтому на всякий случай я обернулась. Марфин — это Марфин, от него любых сюрпризов ждать можно. Но сзади никого не было. По крайней мере, на расстоянии в несколько шагов смутно белела пустая неровная тропа с полосой жёсткой пыльной травы посередине, и чернели верхушки деревьев на фоне тёмно-синего неба. Первые крохотные звёздочки не давали света, но радовали глаз. Вон там, кажется, созвездие змеелов, а там — дева с чашей, а немного справа… Настойчивое «мяяяяу!» отвлекло меня от созерцания красот небосвода. Кот Виктиарий, ушедший чуть вперёд, вернулся, обошёл меня и уселся, всем своим видом говоря: «Или мы сейчас же идём дальше, или я возвращаюсь, и больше ты меня никуда не выманишь». А может, ему тоже было страшновато. Слово «тоже» в этой ситуации мне определённо не нравилось, но врать себе труднее, чем окружающим. Ночь под открытым небом одновременно и восхищает и пугает. Кого-то больше, кого-то меньше. Но вызывать ощущение уюта и покоя необъятная темнота вряд ли способна у тех, кто привык на ночь укрываться тёплым одеялом за занавесками окон своего дома.

Я наклонилась, подхватила кота на руки, прижала обеими руками к груди и широким шагом преодолела оставшееся расстояние до ветхой двери. Всё это время Виктиарий урчал и дёргал хвостом одновременно. Видно никак не мог найти компромисс между недовольством и удовольствием, вызванными разными причинами.

Поднявшись на покосившееся двухступенчатое крыльцо, я переложила кота подмышку и постучала. Тишина. Я постучала ещё раз. Непонятный шорох. Виктиарий недовольно завозился. Пришлось его отпустить, а самой взяться за ручку и потянуть дверь. Трухлявое дерево подалось очень легко, но издало при этом неприятный скрип. Внутри раскинулось море непроглядного мрака. Я беззвучно вздохнула и нырнула в него. Дверь за спиной захлопнулась, ощутимо стукнув меня по мягкому месту. А из темноты в то же мгновение донёсся смех, от которого у меня волосы на голове при прочих равных однозначно встали бы дыбом.

— Кто это ко мне пожаловал? — скрипучий потусторонний голос как будто змеился, давая понять, что его обладатель медленно приближается. — Юная дева, любопытная и… прекрасная. Заходи, прелестница, мы с тобой славно потолкуем… ВХОДИ! — Во мраке прямо передо мной на расстоянии пары шагов зажглись два красных глаза и рванулись вперёд.

— Ааааай, ооооооой, как мне страшно, — скучным голосом монотонно прогундосила я. — Что же это такое за чудище в пустом доме. Что за проклятое любопытство завело меня сюда тёмной ночью. Ой, поседею-поседею, никто меня седую замуж не возьмёт.

В повисшей тишине что-то чиркнуло, и горница осветилась дрожащим язычком огня на конце толстой свечи.

— Тьфу ты, травница. — Досадливо сплюнул высокий тощий мужчина средних лет, поворачиваясь ко мне спиной.

— Не поняла. — Я мигом перешла в наступление, украдкой вытирая вспотевшие ладони о юбку на бёдрах. Всё-таки знание знанием, а кромешная темнота и светящиеся красные глаза — это вам не петух в брусничном настое. — А где моё «здравствуй, госпожа ведьма, откушай хлеба-соли, не побрезгуй»?

— Может, тебе ещё мясо в горшочке приготовить? — желчно осведомился Ковл, закрепляя свечу в глиняной плошке с высокими краями.

— Ну, раз ты настаиваешь… — милостиво протянула я, садясь на лавку за колченогий стол.

— Настаиваю. Мясо самое свежее ещё сегодня бегало, подметало лысым хвостом пол. — Осклабился в ответ вампир, усаживаясь напротив.

Я признала, что этот раунд остался за ним, и тут же потребовала у изверга иметь совесть и хоть чаю юной прелестнице налить. На это Ковл возражать не стал, полез на полку за колотыми чашками и туеском с травяным сбором, бормоча под нос что-то о том, что каждый ищет себе пропитания, как может. Когда заварилась горькая жидкость, и я, скривившись, демонстративно высунула язык после первого глотка, хозяин хибары любезно поинтересовался, какого ляда мне от него понадобилось в такой час. В ответ я напустила на себя беззаботный вид.

— Да вот, решила заглянуть. А то уже не помню, когда последний раз вот так запросто с тобой сидели за… травой. — Чаем эту убойную настойку язык назвать не поворачивался. Иногда мне казалось, что будь у Ковла возможность, он бы меня непременно отравил. А потом оживил и отравил ещё раз. Для верности. Ну, и ради удовольствия, конечно. Но возможности такой у него не было, спасибо бабке Миринее.

— Три недели, травница. — Сухо подсказал вампир голосом, сделавшимся вдруг очень неприятным. О да, этот не был подвержен никаким иллюзиям относительно моего ведьмовства. И опасался ровно настолько, насколько считал необходимым. И то, что прихожу я, как и до меня бабка, всегда через равные временные промежутки, прекрасно знал. Нужно быть Марфином, чтобы за столько времени не понять такой очевидной вещи.

— Да уж, такой памяти любая красная девица обзавидуется. — Пробормотала я, почувствовав себя до крайности неуютно под пристальным немигающим взглядом нечисти. Всё помнит и дурачиться не станет. Убить — не убьёт, даже поживиться за мой счёт не сможет, но если б мог… Об этом лучше не думать.

— Не делай из меня идиота, травница. Зачем пришла?

— Я уезжаю.

Вот так. В омут с головой, с правдой на вампира. Оный, похоже, ничего подобного не ожидал. Все увёртки, которые я готовила по дороге, не возымели бы большего действия, чем два эти простые слова.

— Как это? Куда? А я? — Вопросы высыпались один за другим, но третий нёс с собой прицеп — надежду. На краткий миг я умилилась такой растерянности и даже забыла о пакостной сущности Ковла.

— Мне нужно уехать на пару дней в город. Ну а ты… для тебя ничего не изменится. Не переживай, я скоро вернусь. И обязательно зайду первым делом!

— Все вы, женщины, ведьмы. Даже если травницы. — Высокомерно заявил вампир, отбирая у меня чашку со своим жутким настоем.

Я прищурилась и вцепилась в чашку мёртвой хваткой.

— А ты что же, чудище лесное, решил, что я тебя отпущу на все четыре стороны людей в хандру вгонять и до кондратия доводить? Ну-ка закатывай губу! Размечтался тут! Да даже если б я навсегда уезжала, ты б у меня ни на шаг дальше, чем сейчас можешь, не ступил!

Ковла мой краткий монолог задел за живое. Вампир резко дёрнул кружку на себя, и я её тут же отпустила, злорадно наблюдая, как по холщёвой рубахе расползается неблаговидное пятно.

— Остерегись, травница. — Почти прошипел Ковл, не глядя стукнув кружкой о стол, и делая вид, что не заметил инцидента с образованием пятна. — Думаешь, я слепой тугодум? Не знаю, что бабка твоя загороды свои выложила, за которыми ты ко мне каждый раз таскаешься? Да я тебе в каждой из них могу конкретное место показать, в которое нужно новый пучок травы воткнуть!

Для меня явилось большим сюрпризом то, что Ковл знает, в каких именно местах время от времени ослабевает Барьер. Но даже если и проследил когда незаметно, нечисть бесстыжая, никакой пользы от этого знания ему нет. Пока есть я, которая может эти слабины укреплять. Поэтому разродилась я единственным пришедшим в голову сакраментальным вопросом:

— Ну и что?

— Скучно мне тут. — Вздохнул вампир, зачем-то отряхнув рукава рубахи неожиданно изящным жестом. И это вместо того, чтобы поднять бучу, поругаться со мной и получить пучком белоцветника по носу!

— И это… всё? — оторопело выдавила я после солидной паузы, во время которой Ковл искоса поглядывал на меня с выражением холодной отстранённости. Скучно ему! Нет, вы только подумайте! Скучающие вампиры, тоскующие лешие, подумывающие о самоубийстве русалки… Я сморгнула безумное видение и в растерянности потёрла ладони. — Так почему ты до сих пор не уйдёшь? Нашёл бы себе другое место… — Я захлопнула рот слишком поздно. Кто меня за язык тянул?! Отправлять нечисть куда-то, где может и не найтись защитника… Ради Бога, научите меня кто-нибудь думать, что я говорю, а не наоборот!

Но Ковл, похоже, ничего не заметил. Или предпочёл не заметить, давая мне понять, какую милость оказывает совершенно безвозмездно.

— Видишь ли, травница, здесь есть всё, что мне нужно для жизни. Пища, конечно, немного… горчит, — он скривился и почмокал с таким выражением, будто решал, проглотить или сплюнуть, — но её много. А на привкус со временем перестаёшь обращать внимание. Довольно часто появляется что-то, что я бы с удовольствием посмаковал, но в большинстве случаев появившееся сразу съедается тем, что потом съедаю я. — Я понятливо закивала. Местные старички по своей натуре были очень близки Ковлу. С той лишь разницей, что последний принадлежал к настоящей голодной нечистью, а те просто выжимали всё хорошее настроение из навещавших их родственников своим ворчанием и жалобами. Ах, эти умильные бабушки и дедушки! — Но кое-что иногда мне всё-таки перепадает. Один раз вот даже какая-то девица приходила. Любопытная. — Он облизнулся в хищной усмешке, которая, тем не менее, выглядела как-то кисло. — Если б я только что плотно не пообедал перебранкой Алафьи и Малагеи, вышел бы славный полдник. А так пришлось всего-то шикнуть и расхохотаться из-за двери, чтобы в окна не заглядывала. Всё ж таки десерт… Так вот, отвечая на твой вопрос, искать новое место жительства — это неоправданные неудобства. Много я с тех пуганых зайцев в лесу накушаюсь. А если вдруг на болото забреду, так мне местный водяной первым делом своей корягой накостыляет и будет прав. Потому что это его болото, и он его выжимает. К тому же, с вещами по лесу таскаться неудобно.

— С какими вещами? — спросила я, оглядывая избу и гадая, что же из этого всего потащил бы с собой Ковл во имя смены места обитания. Стол? Скамейку? Колченогий шкаф с битыми чашками? Или вон ту непонятную вещицу из угла — кривой короб с небольшой дырой, длинной ручкой сбоку и натянутыми вдоль ручки до середины короба проволочками?

— Правильно смотришь, травница. — Ковл встал, прошествовал в угол, бережно взял бандуру обеими руками и торжественно продемонстрировал мне. — Это струнник.

— Обалдеть, — честно призналась я, протягивая руку, чтобы потрогать загадочный предмет. — И что им делать? Ковры выбивать? Мышей в ту дырку ловить?

— Руки-то не тяни, нечего их тянуть. — Вампир ревностно отдёрнул свой струнник. Я демонстративно посжимала пальцы в воздухе, но Ковл смотрел на меня волком. Пришлось смириться с тем, что удел мой — наблюдение со стороны. Но спрашивать мне никто не мешал, хотя я знала, чем чреват любой вопрос. Тем не менее, рта я открыть даже не успела, речь сама полилась из вампирских уст, как дождь после долгой засухи. Только и оставалось, что устроиться поудобнее, молчать и внимать. Попытки остановить словесный поток были бы не более результативны, чем левитация Марфина над канавой.

— Вот и вся твоя ограниченность сразу видна стала. Мышей ловить! Ковры выбивать! — Ковл фыркнул так, что чуть не поперхнулся, но покровительственно-презрительной маски с тощего лица не уронил, а значимости в голос добавил столько, что хватило бы и на три такие бандуры, чем бы они там ни были. — Это, да будет тебе известно, музыкальный инструмент! Не чета всем этим тренькалкам-бренькалкам, от которых и оглохнуть можно существу с тонким слухом.

Он как бы невзначай заправил за ухо прядь коротких светлых волос, подстриженных под печной горшок. Чугунки такой формы как раз отлично помещались в печь ухватом. Потом заправил ещё раз. И ещё один. Пряди были слишком коротки и не держались за ухом, выскальзывая обратно. Ухо, кстати, было совершенно обычное. Не острое. Интересно, кому пришло в голову, что у нечисти остроконечные уши? Не иначе как Марфину. Его популярность в селе зиждется на интересе к тому, что он вытворяет. Может, он не просто дурень, а дурень, мечтающий о славе? Тогда помоги нам Светлая Сила. Всего-то и остаётся, что надеяться на лучшее. Надежда, как известно, самая живучая глупость, которую только смог придумать для себя человек. Я сердито одёрнулась — что это вообще на меня нашло? Мрак, страх и ужас, никуда не годится! Такое ощущение, что ко мне в голову залез покопаться и подкрепиться Ковл собственной персоной. Иначе откуда такие мысли?

Я снова сфокусировала взгляд на не перестававшем вещать хозяине струнника. Оглядела его со всей подозрительностью, но пришла к выводу, что единственное, чем он меня мог взять в данный момент — это измором.

— … музыкальную группу! Ты только представь! Я постоянно репетирую, но мне в голову каждый день приходят всё новые и новые идеи. Их нужно оттачивать, но одного струнника для этого мало. Нужен хотя бы ещё один инструмент, чтобы получился дуэт. Дуэтом мы сможем сделать нечто невообразимое! Вот смотри, я тебе сейчас наиграю фрагментик, и ты поймёшь, раз это так шикарно звучит на струннике, как же оно заиграет, если добавить что-то ещё. Я подумывал о флейте, но нет. Флейта — это плебейский инструмент, в голову сразу лезут пастухи и овцы, а в музыке ничего подобного быть не должно. Музыка — это искусство! Такое же, как и литература, как поэзия! Вот ты любишь стихи? Конечно, ты любишь стихи! Если ты их не любишь, значит, тебе самое место там, с овцами, для которых и свистелки на флейте — музыка. А вот я тебе сейчас сыграю одну из своих любимых вещей. Называется «Терпистское местечко».

— Стихи я не люблю. — Это было первое и единственное, что я успела вставить в безостановочный монолог Ковла.

— Любишь, любишь. — Снисходительно отмахнулся от меня надоедливый представитель нечистой силы. — Просто до понимания этой истины надо дорасти. Невозможно быть культурным индивидуумом и не любить поэзию. Это… это как жить без пищи. Ну вот, послушай, разве это не прекрасно:

— С ума сойти. — К тому всё и идёт. Если его музыкальные фантазии в той же мере талантливы…

— О, ну, это пока только стихи. — Скромно потупился Ковл, мол, «хвалите меня, хвалите». — Я положу их на музыку, и тогда это будет поистине незабываемо! А пока не отвлекай меня, я сыграю тебе «Терпистское местечко». Когда я буду играть, обязательно представляй поле на закате. — Он поднял руку и сделал широкий жест, устремив вдохновенный взгляд куда-то, куда мне без его помощи было не проникнуть своим скудным немузыкальным и непоэтическим воображением. — Высокая трава… Несжатые колосья… И в этих колосьях одинокий вампир, испытывающий жажду… Прекрасная девушка — вся в чёрном, с неподвижным печальным лицом — стоит к нему спиной и бьёт в бубен… Бум-бум-бум… Он смотрит на неё, он хочет её жизненной силы, но терпит… Итак, «Терпистское местечко»!

* * *

Звуки, заполнившие ветхую хибару, навели меня на представления, далёкие от вампирской жажды чужой жизни. Нет, рекомендованное поле в моём воображении осталось, были даже колосья. Только низенькие, примерно по колено. И в колосьях сидел несчастный вампир, размышляющий о том, почему именно сегодня в его закромах не завалялось ничего, кроме миски гороха. И почему приходится пересиливать стремление употреблённого гороха к свободе именно в тот момент, когда совсем рядом стоит и бьёт в бубен прекрасно-печальная девушка в чёрном…

От пришедшей на ум дурацкой картины меня начало неудержимо пробивать на такое же хихиканье. Если бы музыкальный вечер завершился с окончанием «Терпистского местечка», мне было бы вполне по силам принять серьёзный вид. Но дело этим не ограничилось. «Терпистское местечко» сменил «Ночной терпист». На этом моменте сдерживаемый хохот сомкнул невидимые руки на моём горле в зверской попытке удушения, услужливо подкидывая воображению картину отчаянных метаний в поисках ночной вазы всё того же несчастного вампира, которому и терпеть никак, и до удобств на улице в темноте бежать радости мало. За «Ночным терпистом» меня настиг «Терпист Одинокий», на пятки которому наступал «Терпист-победитель». Одним словом, когда смолкли последние… хм, звуки, я сидела багровая и с вытаращенными глазами, на которые упрямо наворачивались сдерживаемые из последних сил слёзы. Расхохотаться я себе так и не позволила, и впоследствии до крайности гордилась своей выдержкой.

— Ну вот, видишь, — как-то даже манерно произнёс Ковл, откладывая свой струнник и вновь присаживаясь напротив меня. — Твоё лицо говорит яснее слов. Музыка тронула тебя до глубины души, как бы ты ни старалась это отрицать. Ты ещё не потеряна для искусства. Разумеется, исключительно как поклонник, а не творец.

Я молча скорчила гримасу, не особенно заботясь о том, как она будет истолкована. Спорить с Ковлом можно. Но тут есть всего два пути развития событий: либо он меня уморит своими разговорами о прекрасном, либо я его всё-таки удавлю связкой белоцветника.

К счастью, именно в этот момент о себе напомнил невзначай забытый снаружи кот Виктиарий. Скорее всего, он уже неоднократно пытался привлечь моё внимание, но «Терписты» во всех их проявлениях были оглушительны. Я подскочила и распахнула дверь, удостоившись лицезрения недовольства на усатой морде. Виктиарий демонстративно помедлил на пороге и только после моего виноватого шёпота «извини, меня пытали слишком далеко от выхода», пожаловал в избу. Ковл тем временем задёргал носом, старательно к чему-то принюхиваясь, но, в конце концов, покачал головой и одарил моего кота недобрым взглядом. Пока взгляд не мутировал в очередной бесконечный монолог, я кратко и доходчиво объяснила, что оставляю Виктиария у вампира, чтобы ни одному, ни второму не было скучно. Вопросы и возражения можно оставить при себе, а вот блюдца, если таковые имеются в хозяйстве, наоборот достать и предъявить. Потому как без оговоренной порции молока избалованный колдовской кот может сделаться очень мелочным и подлым. А это верный признак того, что в скором времени в углу хибары образуется дурно пахнущая лужа. Виктиарий наградил меня пристальным взглядом уязвлённой гордости.

Получалось, что дела мои здесь были улажены, пора было возвращаться домой и готовиться к раннему отъезду. Я протянула руку коту, и тот после солидной паузы всё-таки ткнулся в ладонь носом. Я потрепала его по голове, почесала за ухом и велела присматривать тут за всем. Кот встопорщил усы. Я ему заговорщически подмигнула и обернулась к Ковлу.

— Всё, посидела, чаю попила, пора и честь знать. Буду очень признательна, если немного проводишь. А то у тебя тут такие буераки — кто угодно ноги переломает, не то, что хрупкая я.

— Ну что ты говоришь! Нет времени, совершенно нет времени, надо репетировать! — голос ярого приверженца искусства приглушённо доносился из буфета, в распахнутые дверки которого погрузилась верхняя половина вампирского туловища. Судя по бряцанью, Ковл срочно проводил ревизию имеющихся у него блюдец, а по чертыханиям — пока ни одного не нашёл. Кот Виктиарий с самым решительным видом запрыгнул на скамейку и вонзил буравчик взгляда в выставленную на обозрению спину в мятой рубахе. Я пожала плечами, цапнула со стола свечу и открыла дверь в слепую ночную темноту.

* * *

Громкий шорох заставил меня инстинктивно насторожиться. Свеча внезапно погасла, а по рукам что-то потекло. Я ахнула, дёрнулась, шагнула вперёд и, не нащупав ногой ступеньки, ухнулась на землю.

— Итить твою через коромысло! — рявкнула я больше от злости, чем от страха, потому что испугаться ещё не успела, зато синяком на коленке наверняка обзавелась. — Да что!..

— А это, нечисть поганая, смерть тебе пришла! — Перебил меня из темноты подрагивающий басок. — Знаю я, чем вас, упырей проклятых, морить! Ни водицы колодезной, ни рогатины доброй не пожалею! А ну околевай быстро, пока ветку рябиновую промеж глаз не воткнул!

— Я тебе сейчас так околею, неделю в верхнюю голову есть не сможешь, а на нижнюю без стона не сядешь! — Пообещала я, поднимаясь и слепо шаря перед собой руками в темноте. Так хотелось схватить дурня Марфина за грудки, встряхнуть как следует, а потом пинками гнать до самого дома. Охотник на вампиров, растудрыть его налево! Но меня опередили.

— Не ошибся. Еда. Чувствовал же. Славный поздний ужин. — Услышала я над левым плечом хриплый голос Ковла.

Дальше всё произошло мгновенно. Марфин завопил. Я извернулась, схватила вампира за рубаху и поняла, что меня неудержимо несёт куда-то в темноту. Причём мои ноги не волочатся по земле, хотя трясёт так, что зубы клацают.

— Всё равно не остановишь, травница! — Прохрипели откуда-то из-под подбородка, и я от неожиданности чуть не разжала пальцы, вцепившиеся в ткань ковловой рубахи. Мотаться из стороны в сторону на закорках у голодного вампира — удовольствие более чем сомнительное. Особенно когда движение идёт по кругу, и желудок начинает подбираться поближе к горлу.

Глаза уже успели худо-бедно привыкнуть к темноте, поэтому я сумела, наконец, разглядеть, что к чему. Марфин, шумно заикаясь от страха, носился вокруг хибары, а хозяин хибары со мной на спине наворачивал круги следом. На то и дело проносящемся мимо пороге крыльца мелькал кот Виктиарий. Но принимать участие в ночном забеге, по-видимому, не желал, полагая всё происходящее занятием ниже своего достоинства.

— И… и… изыд-ди, неч-ч-чиста-ай-ай-айя сь… сь… сила!

— К дороге беги, дурила, к дороге! — крикнула я, стараясь не болтаться, как куль с мукой и не прикусить себе язык.

— Ну уж н-нет, н-нечисть п-поган-н-ная! Стоит мне т-только на р-ровную д-дор-рожку выбежать, т-тут в-вы меня и сц-а-а-апаете! — натужно пропыхтел Марфин, закладывая очередной поворот.

— Да, да, мы тебя пойма-а-а-аем! У-у-ух, пойма-а-аем! — радостно завывал вампир, стремясь напугать жертву как можно больше. Если бы Марфин с разбега рухнул в обморок от страха, счастливее Ковла не было бы никого на свете. Пожалуй, таким эмоциональным выбросом этот паразит был бы сыт несколько дней. А если бы детинушка вообще взял да и окочурился… Ну уж дудки!

— Беги прямо, я его задержу! — заорала я не своим голосом, схватила шею Ковла на сгибы обоих локтей и потянула на себя. Поскольку уздечки на вампире не было, пришлось тормозить, как в голову взбредёт. И хотя он действительно чуток сбился с шага и даже опасно накренился назад, хитроумный план не сработал. В наказание меня попытались стряхнуть, но не тут-то было. Марфин же, в который раз проносясь мимо крыльца, вдруг завопил благим матом, резко дёрнулся в сторону и, что есть духу, припустил к дороге. Я решила, что произошло чудо, и у нашего олуха заработала соображалка, а на ногах вдруг выросли крылья. Но нет, ни того, ни другого не случилось. А случился кот Виктиарий собственной персоной на загривке у детинушки. Вцепившись когтями в грязную рубаху, а может, и не только в рубаху, усатый железной лапой направлял движение своего двуногого скакуна.

Оставив тщетные попытки сбросить меня, Ковл рванулся следом, издавая нечленораздельный вой и зубовное клацанье. Я почувствовала себя настоящей наездницей и даже увлеклась на несколько секунд, пришпорив вампира лаптями с криком «уходят, леший их возьми!».

Вдруг спину Ковла словно выдернули из-под меня, я перелетела через стриженную под горшок голову и кубарем покатилась по утоптанному дорожному песку. Ни рук, ни ног я чудом не переломала, зато стукнулась подбородком, ободрала ладони и каким-то невероятным образом костяшки пальцев. Судя по звуку, донёсшемуся откуда-то спереди, Марфин тоже закончил бег по пересечённой местности. Я подняла голову и всмотрелась в темноту сквозь непонятные извилистые заросли. Откинула назад растрёпанные кудрявые волосы и с кряхтеньем поднялась на колени. С широкой тропы, уходящей к дому Ковла, доносились рычание и всякие некультурные слова, от которых произносивший наверняка стал бы открещиваться позже. Так вот как действует Барьер. Что мне пустота, то вампиру невидимая каменная стена.

На дороге, смутно белеющей во мраке, шагах в пятнадцати от меня, возвышался тёмный холмик, который молчал и не двигался, как и полагается элементу пейзажа. Я встала на ноги, подула на саднящие ладони и нетвёрдым шагом двинулась в его сторону. Сзади продолжал причитать и ругаться полуголодный Ковл. Марфин лежал на спине, подогнув обе ноги так, будто перед тем, как коснуться дороги спиной, на большой скорости лихо проехал по ней на коленях. Бесстрашный охотник на нечисть пребывал в глубоком обмороке.

— Молодец, котище! — похвалила я сидящего неподалёку Виктиария. Тот, похоже, считал единственным достойным момента занятием вылизывание запылившегося бока. — Надо только его теперь как-то в чувства привести. Не оставлять же такую красоту ночью посреди дороги.

— Мне оставь, травница! — жадно раздалось от невидимой границы.

— Шиш да маленько. — Огрызнулась я через плечо. — Хватит с тебя и моего любимого кота. Чтобы ни звука, ясно? А то я твою халупу белоцветником обложу. Будешь в окне день и ночь куковать, а за порог выходить перебьёшься. Виктиарий, золотце моё полосатое, пощекочи этому храбрецу под носом. Лезть в канаву за пригоршней воды в такую темень мне что-то не очень хочется.

Кот милостиво взялся за исполнение моей просьбы и честно щекотал Марфина кончиком хвоста над верхней губой до тех пор, пока детинушка не сморщился, не задёргал носом и не потянулся здоровенной ручищей. Человек готов терпеть в обмороке и даже во сне множество внешних раздражителей, но вот не почесать там, где чешется… С преувеличенно громкими охами Марфин уселся, поджав под себя ноги, одной рукой продолжая чесать под носом, другой — ощупывая загривок. Оглядывался он вокруг широко раскрытыми глазами, то ли пытаясь разглядеть в темноте притаившихся врагов, то ли вспомнить, где и как он очутился.

Когда блуждающий взгляд наткнулся на меня, я не стала ждать произвольного развития событий.

— Вот чего тебе дома ночью не сидится, добрый молодец, бабушку твою через прялку да с подсвистом?! — Вообще-то, говорить я планировала спокойно и саркастично, но в итоге цедила сквозь зубы. Зато Марфин, то ли умудрился таки разглядеть моё лицо, то ли я с ним всегда таким приятным голосом разговариваю, «госпожу ведьму» узнал и даже начал неуверенно заикаться о том, что вот буквально только что гонялся за злобной нечистью и уже почти поймал, но…

Кот Виктиарий бочком незаметно отошёл в ту сторону, где притих обиженный Ковл. Я кивала с умным видом на каждое слово, поэтому приободрившийся Марфин принялся излагать то, что «помнил», в красочных подробностях.

— Иду я, значит, вечерком по дороге, и вдруг вижу — нечисть! Идёт, не торопится. А уже стемнело порядком, рожи не разобрать, но голос противный-препротивный! И сама вся такая лохматая, костлявая, кособокая, аж смотреть жутко! И животное при ней какое-то хвостатое. Страшно сделалось, но я думаю, дай прослежу. В канавку схоронился, чтоб не заметила, да только всё равно углядела и змей ядовитых напустила. Еле ноги унёс! Ну, думаю, точно тебе теперь смерть, чудище поганое! Тут-то мне дрынец-то тот дубовый и попался. В ладонь обхватом! Сунул его подмышку, водички колодезной пригоршню набрал, да и побёг следом. Слышу вдруг — звуки страшные из избы на краю села доносятся, в окне через занавеску тени пляшут. Не иначе на чёрную мессу целый шабаш собрался! Как поднял над головой, как закричал: «Выходи, поганая нечисть, смерть свою встречай!» Глядь, а она только с крыльца спрыгнула и сразу бежать! Оседлала какого-то лешего, и ну круги вокруг избы наматывать! А сама мне кричит: «Не бей меня, грозный молодец, я тварь гнусная да неразумная. Ты беги лучше к дороге, а я завтра же поутру уйду из твоего села». Ну, я, ясное дело, не поверил. Бегу следом, дрыном размахиваю, ору, мол, брешешь ты всё, улепётывай прямо сейчас, а то зашибу! А она видит, что не боюсь, вдруг как свистнула, заклекотала по-птичьи, взлаяла по-лисьи, взревела по-медвежьи, тут-то мне что-то в загривок-то и вцепилось! Вцепилось и хохочет! Я от неожиданности — не от страха! — рванулся, запнулся, а дальше… а дальше не помню. — Марфин развёл руками с таким видом, будто я должна была подскочить к нему и начать уверять в том, что он храбрец и что нечисть поганая наверняка до сих пор бежит безоглядно. Потому что «дрынец», по его словам, в задницу бегущему впереди лешему он всё-таки воткнул точным броском с расстояния в десять шагов в кромешной темноте.

Я протяжно вздохнула и уж было собралась задать какой-нибудь каверзный вопрос, но Марфин — дай ему Бог здоровья! — меня опередил.

— А что это ты, госпожа ведьма, сама тут делаешь?

— Да вот не спится что-то. — Мрачно ответила я, гадая, какая теория мирового заговора складывается в этот момент в светлой головушке напротив, и радуясь, что могу врать так же быстро. — То мышка прибежит, то мушка прилетит, то рыбка… Нет, подожди, рыбки не было. Лягушечка была. Так вот, появляется у меня, значит, мышка и пищит: «Спаси добра молодца, за ним нечистая сила гонится!» А я ей отвечаю: «Добрый молодец на то и добрый молодец, чтобы самому нечисть гонять, а не улепётывать во все лопатки».

— Так я и гонял! — с жаром вставил Марфин. — Чего она там плела, эта мышка?

— Ну чего ты от неё хочешь? Это же мышка. Много им там с земли видно, кто за кем бегает. Главное, чтобы хвост никто не отдавил. Ты дальше слушай. Убежала, значит, мышка от меня, через некоторое время прилетает мушка. Жужжит: «Ой, спаси добра молодца, нечистая сила его по прямой дороге гонит!» А я ей говорю: «Да быть того не может, чтобы нечисть добра молодца гнала, а не наоборот».

— Да врала твоя мушка! — запальчиво вскинулся Марфин. — Я сам на дорогу выбежал, чтобы нечисть поганую прочь из села пинками гнать! И про лягушечку свою ничего не говори, она тоже всё брехала!

Мне пришлось проглотить рвущуюся с языка оставшуюся часть истории. Мда. Костьми ляжет, зараза, но ни в чём не сознается. В конце концов, это и не важно. Всё равно завтра по селу будут бродить самые невероятные слухи. За ночь Марфин додумает шокирующих подробностей, так что поутру всё сознательное население гарантированно содрогнётся.

— Ладно, герой. — Я встала с корточек и разгладила юбку. От прикосновения к грубой холстине ободранные ладони засаднило. — Честь тебе и хвалы полмешка сверху. Всё, теперь спать. Ночь глубокая на дворе, а я тут с тобой лясы точу вместо того, чтобы видеть красочные сны о прекрасном женихе. Ну, или хотя бы о прекрасном новом платье. Поднимайся давай, хватит землицу-матушку пятой точкой греть. Иди домой. Раз всех разогнал, бояться нечего. Только под ноги смотри — некоторые колдобины опаснее нечисти. Их и… хм… «дрынцом» не оприходуешь. Кстати, где это чудодейственное бревно? Подбери, где упало, и будь добр, принеси мне. Я тут пока следы зашепчу, чтобы не вернулась эта пакость в село. Ну? Чего встал? Неси свой дрын, будь он трижды неладен!

— Так это ж… — Марфин мялся, поддёргивая разодранные на коленях штаны. — Убёгла же нечисть с дрынцом-то в том самом месте, о котором говорить срамно…

— Ой, я тебя умоляю! — протянула я, закатывая глаза, хотя такие подробности в темноте вряд ли можно было разглядеть. — Ты сам-то далеко бы смог убежать с жердью в том вот самом месте?

— Ну, так то я, а то нечисть… — Робко донеслось в ответ, но я была неумолима. Марфин отпирался, как мог, но в конце концов понял, что меня ему не переврать, поэтому шёпотом и по большому секрету сознался, что дрыном в бегущую нечисть всё-таки не попал. Но до смерти напугал, это точно! Хотя в руках не дрын был вовсе, а так, тоненький рябиновый прутик. Я махнула на всё рукой и не стала даже из вредности дознаваться, чего же это он такой смелый полез на нечисть с лучиной в кулаке. Просто велела уйти с глаз моих и не мешать заговаривать следы. Тут-то он и сломался.

— Ты своё дело знаешь, конечно, госпожа ведьма. Только вот как быть, ежели нечисть та поганая всё-таки меня… ну… обманула? Напустила мороку, доскакала до того конца села, схоронилась в какой канавке по моему примеру, притворилась, что нет её. А ну как теперь назад явится? Или твой заговор и на такой случай действует?

Всё-таки великая сила совесть! Особенно если поднимается на дрожжах страха. Я убедила Марфина в том, что заговор мой ни на какой кривой кобыле не объехать, а уж на лешем — тем более. С трудом убедив разом повеселевшего героя, что охрана мне не нужна, я подтолкнула его по дороге и, дождавшись, пока отойдёт на достаточное расстояние, поспешила к Ковлу.

Вампир, скрестив ноги, сидел возле невидимой преграды, и вся его поза выражала крайнюю степень уныния.

— Ну что, голодающий? — Бодро сказала я, встав напротив и подбоченившись. — Не вижу радости на лице.

Вампир зло посветил в мою сторону красными глазами.

— Какая радость, травница? Ты у меня такой роскошный ужин отобрала! Я с тобой, как с культурным человеком, и стихи почитал, и музыку сыграл, а ты такой подлостью отплатила!

— На ночь есть вредно. — Мстительно отозвалась я. — А вообще, ты мне нагло заговариваешь зубы. Ты сейчас должен быть сыт, как кот с бочки сметаны. Виктиарий, не обижайся. Ты за парнем столько времени гонялся, перепугал его до обморока, чем ты недоволен?!

— Тем, что в обморок он упал уже за твоей проклятой колдовской загородкой! Это всё равно, что тебе через закрытое окно тарелку борща показать. Вкусно, да?!

— А пока вокруг избы носились, как два козла у колышка на привязи?

— Это мелочь. — Мрачно буркнул Ковл. — Половина развеялась. А вторая половина ушла на то, чтобы тебя тащить. Ишь ты, нашла, кого лаптями в бока тыкать. Совсем стыд, страх и совесть потеряла. — И добавил, очевидно, испытав внутреннюю борьбу с собственной культурностью. — Травница-херавница.

Я мысленно дала себе подзатыльник и захлопнула рот, не дав выскочить оттуда достойному ответу. Да леший с ним, пусть сидит злопыхает! Мне ни свет, ни заря вставать, вещи не собраны, а я до сих пор тут стою, и препираюсь с каким-то тощим жлобом, стриженным под горшок!

— Виктиарий! — кот мяукнул и пошевелился, чтобы я определила, какая из теней вокруг — он. — Оставляю этот светоч культуры на твоё попечение. Не дай ему зачахнуть непонятым. Помогай как-то, что ли, критикуй. А то звуки, которые издаёт этот его струнник… — Я многозначительно замолчала, и из темноты донеслось сбивчивое бормотание «просто надо чаще репетировать». — Всё. Всем спокойной ночи и творческого вдохновения. Брысь с глаз моих!

Не мешкая, Ковл поднялся и поспешил к своей хибаре, что-то бормоча про новые музыкальные идеи. Похоже он мгновенно выбросил меня из головы. Кот Виктиарий ещё раз мяукнул на прощание и, задрав хвост трубой, двинулся следом. Я тоже зашагала прочь.

* * *

За поворотом топтался Марфин. До моего дома мы шли в изнеможённом молчании.

— Спокойной ночи. — Устало пожелала я, берясь за калитку. Все мои мысли сейчас были только о кровати.

— Ужели и в дом не пригласишь, госпожа ведьма? Доброму молодцу чарку откушать. — Раздался у меня за спиной укоризненный басок.

— Какую чарку? Иди ты спи уже, ради всего, во что веришь! — застонала я, испытывая желание побиться головой о забор. Причём, не своей. Хотя своей тоже можно — всё равно раскалывается.

— Надо победную выпить. — Упрямо гнул своё Марфин. — Для храбрости. А потом я тебя того, госпожа ведьма… — Он резко засмущался и прокашлялся. — Поцелую. Старики всегда сказывают, что добрый молодец после подвига обязательно целует красную девицу. Ты не подумай чего, не осерчай, я сам не хочу, да и ты не красная девица, но обычай народный…

— Прокляну. — Коротко сквозь зубы процедила я. И народный обычай вдруг сделался не таким уж обязательным к соблюдению.

Рассеянно прислушиваясь к удаляющемуся топоту, я помечтала о том, что высплюсь вопреки всему, и вид поутру буду иметь вполне лицеприятный. Разумеется, ничего из этого не сбылось.