Весь мой словарный запас как-то неожиданно иссяк. Я сидела на ступеньке, прижатая людским потоком к Гасу, и лихорадочно придумывала, что бы такое сказать.

— Ну ладно! — начала я излишне бодро, стараясь скрыть неловкость. Что теперь будет? Раскланяемся, скажем, как приятно было познакомиться, и разбежимся в разные стороны? Как в море корабли? Очень не хотелось бы.

Тогда я решила задать ему вопрос: людям, как правило, нравится говорить о себе.

— Тебе сколько лет?

— Я стар, как горы, и юн, как утро, Люси Салливан.

— А поконкретнее можно?

— Двадцать четыре.

— Ясно.

— Девятьсот двадцать четыре, если совсем точно.

— В самом деле?

— А тебе сколько лет, Люси Салливан?

— Двадцать шесть.

— Вот оно как. Ты понимаешь, что я тебе в отцы гожусь?

— Если тебе девятьсот двадцать четыре ты, пожалуй, и на дедушку потянешь.

— Если не на прадедушку.

— Но для своих лет ты неплохо сохранился.

— Здоровый образ жизни, Люси Салливан, вот что главное. Да еще сделка, которую я заключил с дьяволом.

— Что за сделка?

Как же он мне нравился, как мне было весело!

— Не стареть ни на год из тех девятисот, что я тебя дожидался, но, если я сделаю хотя бы шаг, чтобы заполучить постоянную работу, то немедленно одряхлею и умру.

— Забавно, — сказала я. — Именно это происходит со мной всякий раз, как я иду на работу, но мне не приходилось девятьсот лет ждать, когда это произойдет.

— Неужели ты ходишь на службу? — в ужасе спросил он. — Бедная, бедная Люси, милая моя девочка, как же это? Ты вообще не должна работать. Тебе следует проводить дни, лежа в мягкой постели в золотом платье, поглощать конфеты и благосклонно принимать поклонение своих обожателей.

— Всю жизнь об этом мечтаю, — искренне призналась я.

— Чудесно, — воодушевленно кивнул он. — К слову, о мягкой постели… С моей стороны будет очень большой наглостью предложить проводить тебя домой?

Я открыла рот, чувствуя легкое головокружение от тревоги.

— Прости меня, Люси Салливан, — патетически воскликнул он, больно сжав мой локоть. — Не могу поверить, что я такое сказал. Прошу тебя, прошу, сотри мои слова из памяти, постарайся забыть, что я вообще их говорил, что с моих губ сорвалось столь бесстыдное предложение. Разрази меня гром! Удара молнии, пожалуй, и то будет мало.

— Все в порядке, — успокоила я его, тронутая глубиной его раскаяния. Если он так смутился, значит, у него нет привычки навязываться в гости к дамам, с которыми едва знаком?

— Нет, не все в порядке, — возразил он. — Как у меня язык повернулся сказать подобное такой женщине, как ты? Сейчас я скроюсь, сгину с глаз твоих и прошу тебя забыть, что мы были знакомы. Больше я ничего не могу для тебя сделать. Прощай, Люси Салливан.

— Не надо, не исчезай, — заволновалась я, пока не зная, хочется ли мне спать с ним. Чтобы он ушел, не хотелось точно.

— Ты желаешь, чтобы я остался, Люси Салливан? — не скрывая беспокойства, спросил он.

— Да!

— Ну, если не шутишь… побудь здесь, а я сбегаю за курткой.

— Но…

Господи боже! Я-то хотела, чтобы он остался со мной здесь, на вечеринке, и развлекал меня дальше, а он, похоже, решил, что я пригласила его остаться в моей мягкой постели, и теперь мне предстояло объяснить ему это заблуждение и свести его появление в моей квартире к обычному незапланированному визиту. А вдруг он обидится?

Он обернулся значительно быстрее, чем в тот раз, и уже стоял передо мною с ворохом шарфов, курткой и свитером под мышкой.

— Я готов, Люси Салливан.

Да уж наверное, нервно сглатывая, подумала я.

— Только, Люси… вот что…

— Что еще?

— Не знаю, хватит ли у меня денег, чтобы полностью заплатить мою долю за такси. Лэдброк-гров ведь неблизко отсюда?

— А сколько у тебя есть?

Он выгреб из кармана пригоршню мелочи.

— Ну-ка, посмотрим: четыре фунта… пять фунтов… нет, прошу прощения, это песеты. Пять песет, десятицентовик, чудотворный образок и семь, восемь, девять, одиннадцать пенсов!

— Ладно, сойдет, — рассмеялась я. Чего я, в конце концов, ждала? Мечтать о встрече с бедным музыкантом, а потом сетовать, что у него нет денег?

— За мной не заржавеет, Люси. Я отдам, как только получу свои законные миллионы.