В следующие несколько дней моя жизнь изменилась очень круто. У меня вдруг появился новый дом (или старый, это как посмотреть). Я рвалась немедленно отказаться от прежней квартиры: мне не терпелось начать новую жизнь и показать всем, насколько хорошо я к ней готова.

Надо же кому-то переехать к бедному папе, чтобы заботиться о нем, и совершенно очевидно, что я — первый кандидат на этот пост.

Если бы Крис или Питер вызвались помочь, я все равно настояла бы на том, что справлюсь сама. Впрочем, эти лоботрясы и не напрашивались. Мысль о добровольном переселении в родительский дом вгоняла их в ужас. Не то чтобы от них было много толку, изъяви они такое желание: со дня их появления на свет мама все делала за них, поэтому они едва умели налить воды в ванну, а о большем и речи быть не могло. Хорошо еще, научились самостоятельно завязывать шнурки. Я, в общем-то, была немногим лучше их, но знала, что как-нибудь справлюсь. Я научусь готовить рыбные палочки, пылко думала я, и то будет мой подвиг во имя любви.

Все мои знакомые пытались отговорить меня от переезда в Эксбридж. Карен и Шарлотта не хотели меня отпускать — и не только из-за тяжкой необходимости искать мне достойную замену.

— Но ведь у твоего папы все в порядке, — недоумевала Карен. — Многие живут одни. Зачем тебе непременно жить у него? Ездила бы к нему раз в два дня, договорилась бы с соседями, чтобы присматривали, и братья пусть помогают по очереди. Не многовато ли ты на себя берешь?

Я не могла ничего объяснить Карен. Просто чувствовала, что не успокоюсь, если не возьму на себя все хлопоты по дому, причем все буду делать как следует. Перееду в Эксбридж, начну заботиться о папе, как он того заслуживает, как никто и никогда еще о нем не заботился. Я была рада, что он теперь только мой, что мы будем жить вдвоем. Меня возмущало мамино предательство, но ничего другого я от нее и не ждала и испытывала облегчение оттого, что она наконец убралась восвояси.

— Какой ужас — вернуться домой и снова жить с родителями, — переживала за меня Шарлотта. — То есть с родителем, — быстро поправилась она. — Подумай только, Люси: когда же тебе там встречаться с мужчинами? Разве ты не будешь бояться, что в самый неподходящий момент в комнату ворвется твой папа, застигнет тебя с поличным и заявит, чтобы в его доме ты не смела заниматься такими вещами? А вдруг он станет указывать, в котором часу тебе возвращаться домой? — продолжала болтать она, не замечая, как я морщусь. — И говорить: «в таком виде ты никуда не пойдешь», «чего размалевалась, как проститутка», и все такое? Ты с ума сошла!

Беда Шарлотты в том, что она совсем недавно выпорхнула из родительского гнезда. У нее еще свежи воспоминания, каково находиться под отцовским надзором. Она еще радуется обретенной свободе — в те дни, разумеется, когда после злоупотребления этой свободой муки совести не толкают ее к самоубийству.

— А если твой папа заведет себе новую подружку? — воскликнула она. — Представь, какая гадость: входишь ты в дом и застаешь его в постели с ней!

— Но… — попыталась перебить ее я. Мысль о том, чтобы бедный папа завел подружку, была просто смехотворна. Почти так же нелепа, как если бы я завела парня.

Никакие парни в мои планы не входили. Поцелуй Дэниэла — исключение. Такое бывает раз в жизни и не повторяется. Момент надо ловить, что я и сделала.

Застукав нас в порыве страсти, папа ничего больше не сказал, только вперил в нас осуждающий взгляд. Мы покаянно съежились, как и подобало в таком случае. Затем он вышел из комнаты, а мы с Дэниэлом привели себя в порядок: я подождала, пока придут в норму пульс и дыхание, а Дэниэл — пока придет в норму и перестанет быть заметно то, что под брюками (о чем я узнала потом).

Мы рядышком сидели на диване, как воплощение немого смирения.

Мне хотелось умереть.

Все это было так ужасно.

Целоваться с Дэниэлом — и быть застигнутой родным отцом! О, унижение! Наверно, мне всегда будет четырнадцать лет и не больше!

Я и так пребывала в шоке, потому что мама бросила папу. А свою реакцию на домогательства Дэниэла даже шоком назвать не могла. Не знаю, почему он оказал на меня такое воздействие; в конце концов я решила, что все это оттого, что я чувствовала себя беззащитной из-за развала семьи.

А что двигало Дэниэлом — кто это знает? Он мужчина, я женщина (вернее, девушка — так я себя ощущаю), мы были одни. Что тут еще скажешь?

За один день все перевернулось вверх тормашками, и голова у меня уже шла кругом. Мне очень хотелось, чтобы мы с Дэниэлом вернулись к нашим привычным отношениям. А лучший способ добиться этого — вести себя, как обычно. Поэтому я Дэниэла оскорбила.

— Ты воспользовался моей слабостью, — проворчала я, добавив на всякий случай: — Мерзавец.

— Правда? — удивился он.

— Да, — подтвердила я уверенно. — Ты знал, что я расстроена из-за бедного папы. А потом оскорбил меня, обойдясь, как с последней дурочкой, и полез лапать.

— Извини, — испугался он. — У меня и в мыслях не было…

— Забудь, — подавляя праведный гнев, вздохнула я. — Давай оба забудем. Но чтобы больше такого не случалось.

Какая же я подлая, подумала я. Танго танцуют вдвоем, и так далее, и тому подобное, но, кроме как о том, не соблазнила ли я Дэниэла, мне было о чем подумать.

Об этом я решила не думать вообще. Я не люблю думать о неприятном.

Через десять минут Дэниэл с позором отбыл. Папа стоял у дверей, чуть ли не грозя ему вслед кулаком, и не спускал глаз с дороги, пока не удостоверился окончательно, что Дэниэл ушел. Мы даже не предложили ему чашку чая на прощание. Мама повернулась бы в гробу.

Если б не была жива.