Клода резво вскочила от тихого стука в окно. Ее переполняло счастье. Он пришел, он здесь. Порхнула в прихожую, отперла дверь.

– Петухи кукарекают ночью, – отчеканил Маркус.

– Тс-с-с. – Клода театрально прижала палец к губам, но и Маркус, и она все равно тряслись от смеха.

– Спят? – шепотом спросил Маркус.

– Спят.

– Аллилуйя! – Он тут же забыл о необходимости соблюдать тишину. – Теперь я могу делать с тобой все, что захочу.

Он вошел в квартиру, схватил Клоду в охапку и принялся раздевать, хохоча и то и дело натыкаясь на вешалку для верхней одежды.

– Пойдем в гостиную, – позвала Клода.

– А я хочу здесь, – капризно заявил Маркус. – На резиновых сапогах и школьных портфелях.

– Ты что, нельзя!

Он сделал такое обиженное лицо, что Клода покатилась со смеху.

– Вылитый Крейг.

Тогда он еще больше выпятил нижнюю губу, и Клода совсем зашлась от хохота.

– Нет, правда, – прошептала она, – что, если кому-нибудь из них приспичит ночью пойти пописать, а мы тут сливаемся в экстазе на полу в прихожей? Быстро, быстро в гостиную!

Маркус послушно подобрал с пола рубашку и последовал за ней.

– Сразу вспоминаю, как был подростком. Все эти прятки, оглядки… Очень возбуждает.

Дилан застращал Клоду угрозами лишить ее опеки над детьми, поэтому она твердо решила, что видеть ее в постели с Маркусом Молли и Крейг не должны. Но всю неделю Маркус горел на работе, так что дневные встречи пришлось отменить, и осталось единственное доступное для свидания время – пока Молли и Крейг спят. Что составляло примерно минут двадцать в день.

Упав на диван и сорвав друг с друга одежду, они на секунду замерли, встретившись взглядами. В этот момент Клода выдохнула:

– Я так рада тебя видеть!

Пять дней после ухода Дилана из дома прошли, словно в кошмарном сне. Совесть ни минуты не давала Клоде покоя, а тут еще дети без конца спрашивали, когда вернется папа. Все ее оставили, даже родная мать была в таком бешенстве, что не желала разговаривать. И очень пугало собственное бессилие перед хаосом, ею же самой учиненным.

Ужас отступал, только если рядом был Маркус. Он стал алмазом в мусорной куче ее жизни. Эту фразу Клода вычитала в каком-то романе – про женщину, которая открыла комиссионный магазин дизайнерской одежды, – и сейчас случайно вспомнила.

– А я рад еще больше!

Маркус окинул взглядом ее нагое тело, затем обнял и перевернул на живот. Прежде чем войти в нее, благоговейно выждал секунду. Они не занимались любовью почти целую неделю. С самой субботы на это нечего было и надеяться. После того как Крейг стукнул Маркуса красным грузовиком, он не подпускал его к маме ближе чем на метр.

– Иди ко мне, – приглушенно взмолилась Клода. Пару раз огладив себя рукою, Маркус нацелился точно в ее устье. Ничто не могло сравниться с этим первым ударом. Поскольку времени на секс вечно не хватало, он действовал стремительно и мощно: входил в Клоду, минуя фазу робких ласк, жеманства и притворного сопротивления. И если ему удавалось исторгнуть у нее тихий стон, то ли от наслаждения, то ли от боли, это раззадоривало его еще сильнее.

Но сейчас пришлось остановить мощный порыв на середине, потому что Клода напряглась, привстала и прошипела:

– Тише!

Взглянула в потолок и замерла.

– Кажется, я слышала… Нет, – опять расслабилась она. – Должно быть, почудилось.

Со второго захода Маркус сделал все, что хотел, но никак не мог отделаться от ощущения, будто у него что-то отняли. После короткого, но бурного секса они позволили себе еще один раз, уже спокойнее, и наверху была Клода.

Мокрая от пота, она лежала на нем и мурлыкала:

– Ты делаешь меня счастливой.

– И ты меня тоже, – ответил Маркус, – но знаешь, что сделало бы мое счастье еще полнее? Если б мы пошли наверх, в постель. От этого дивана всю спину ломит.

– Нельзя, ты же знаешь. Вдруг они увидят?

– Запри дверь спальни. Ну же, давай, – хохотнул он, – я с тобой на сегодня еще не наигрался.

– Да, но… А, ладно, только на ночь не останешься. Договорились?

– Договорились.

Доктор Макдьюитт был напуган: какая-то женщина ворвалась к нему в кабинет и с угрозами стала требовать прозак.

– Без него мы не уйдем!

– Миссис… – доктор заглянул в список пациентов, – ах да, Кеннеди, я не могу просто так раздавать рецепты…

– Зовите меня Моникой, и это не для меня, а для моей дочери.

И Моника вытолкнула вперед Эшлин.

– Эшлин? Я вас не заметил. Что случилось? Эшлин ему нравилась.

Она беспомощно переминалась с ноги на ногу, но мать ободряюще толкнула ее локтем в бок.

– Мне очень плохо.

– Ее парень изменил ей с ее лучшей подругой, – суфлерским шепотом выдала Моника, поняв, что дочь не сознается ни в чем.

Доктор Макдьюитт вздохнул. Дела сердечные, ничего не поделаешь. Такова жизнь. Но им ведь, чуть что, подавай прозак: серьгу ли потеряют, на деталь «Лего» коленкой наткнутся…

– Дело не только в парне, – продолжала объяснять Моника. – У нее не все в порядке в семье.

В это доктору Макдьюитту было несложно поверить. Вероятно, мама у Эшлин слишком активная.

– Я пятнадцать лет страдала от депрессии. Несколько раз лежала в больнице…

– Хвалиться тут нечем, – пробормотал доктор.

– …и Эшлин сейчас ведет себя так же, как я. Валяется в постели, отказывается от еды, у нее навязчивые мысли о бездомных…

Доктор Макдьюитт насторожился. Вот это уже не просто так.

– Что там с бездомными?

Моника снова толкнула дочку локтем в бок и прошипела: «Расскажи ему!» После чего Эшлин наконец подняла бледное лицо и промямлила:

– У меня есть один знакомый бездомный парень. Я о нем всегда беспокоилась, а теперь мне грустно из-за каждого, у кого нет дома. Даже если я с ними не знакома.

Этого оказалось достаточно, чтобы убедить доктора Макдьюитта.

– Почему это со мной? – спросила Эшлин. – Я схожу с ума?

– Нет, нет, разумеется, но депрессия – такое состояние, – начал он, не представляя, что бы еще сказать. – Со слов вашей мамы могу лишь предположить, что вы… э-э-э… унаследовали определенную склонность и что потеря серьги… простите, вашего друга спровоцировала приступ.

Он выписал рецепт на минимальную дозу антидепрессанта.

– При условии, – добавил он, помечая что-то у себя в блокноте, – что вы также пройдете курс у психотерапевта.

Психотерапию доктор всячески приветствовал. Если люди хотят быть счастливыми, пусть немного потрудятся. Выйдя из кабинета, Эшлин спросила мать:

– Можно, я теперь пойду домой?

– Хорошо, прогуляйся со мной до аптеки, и пойдем домой.

Эшлин безропотно позволила матери взять себя под руку. Ее все время заставляли делать то, чего она делать не хотела, но была слишком подавлена, чтобы возражать. Моника же, на беду ей, поставила себе целью сделать дочь счастливой: ее бесконечно воодушевляла возможность как-то возместить ей годы без материнской заботы.

Был погожий сентябрьский день, и, идя по улице под нежарким солнцем, Эшлин опиралась на мягкий под толстым пальто мамин локоть.

После аптеки она обнаружила, что ее ведут уже по Стивенз-Грин, сажают на скамейку лицом к озеру. В воде отражалось солнце. На мелководье плескались птицы. Эшлин снова поинтересовалась, когда же они пойдут домой.

– Скоро, – посулила Моника. – А пока посмотри-ка на птиц!

И Эшлин послушно стала смотреть на птиц.

– Утки, – констатировала Эшлин уверенно.

– Правильно! Утки! – обрадовалась Моника, как будто Эшлин было года два с половиной. – Готовятся улетать в теплые страны на зиму, – добавила Моника.

– Знаю!

– Укладывают в чемоданы бикини и крем для загара. Молчание.

– Меняют денежки на дорожные чеки, – не сдавалась Моника.

Эшлин молча глядела перед собой.

– Делают педикюр, – выбивалась из сил Моника, – покупают темные очки и соломенные шляпы.

Темные очки сделали свое дело. Утка в темных очках, как какой-нибудь мафиозо, показалась Эшлин настолько смешной, что она вяло улыбнулась. И только после этого Моника повела дочь домой.

Утром в субботу, сажая Лизу к себе в такси, чтобы везти в аэропорт, Лайэм не пытался скрыть восхищения.

– Господь свидетель, Лиза, – отечески воскликнул он, – выглядите вы просто потрясающе!

«Да уж, – подумала Лиза, – трясусь как ненормальная».

– Еще бы, Лайэм. С семи утра красоту наводила.

Да, надо честно признать: над собою она поработала на славу. Все в полном порядке: прическа, кожа, брови, ногти. И одежда. В среду и четверг курьеры доставили в редакцию самые роскошные наряды. Лиза отобрала лучшее, и теперь она была во всеоружии.

По пути она коротко объяснила Лайэму суть дела, чем сильно его огорчила.

– С такой женщиной разводиться, – ворчал он. – Ваш муж, должно быть, ненормальный. И слепой.

Чтобы подвезти ее ближе ко входу, он остановился там, где стоянка была строго запрещена.

– Буду ждать вас здесь.

Самолет Оливера, судя по надписи на табло, уже приземлился, но его самого нигде не было, поэтому оставалось только стоять, не отрывая взгляда от стеклянных дверей для выхода пассажиров, и ждать. Сердце колотилось как бешеное, язык прилип к пересохшему нёбу. Лиза подождала еще немного. Люди то и дело выходили группами, неловко протискиваясь сквозь толпу встречающих, но Оливер по-прежнему не появлялся. Выждав еще немного, Лиза нервно набрала свой домашний номер, проверить, не оставил ли он на автоответчике сообщение, что задерживается, но ничего нового не обнаружила.

Уже почти убежденная, что ждет напрасно, Лиза вдруг увидела, как Оливер легкой походкой идет к ней от стеклянной двери. У нее закружилась голова, и пол под ногами качнулся. Оливер был весь в черном: удлиненный черный кожаный пиджак, черная рубашка поло, узкие черные штаны. Тут он увидел Лизу и сверкнул своей широченной, ослепительной улыбкой. Она бросилась навстречу:

– Я уже решила уходить.

– Извини, солнце, – улыбнулся он еще раз, показав неправдоподобно белые зубы, – меня задержала иммиграционная служба. Единственного во всем самолете. Интересно, с чего бы это.

– Сволочи!

– Да, мне почему-то никак не удавалось убедить их, что я британский подданный. Несмотря на мой британский паспорт.

Лиза озабоченно прищелкнула языком.

– Ты огорчен?

– Да нет, я уже привык. Когда приезжал в прошлый раз, было то же самое. Классно выглядишь, солнце.

– И ты.

Кэти заканчивала генеральную уборку, когда Лайэм подвез Лизу и Оливера к дому, и попыталась ускользнуть незамеченной, но Лиза ее остановила.

– Оливер, это Кэти, она живет в доме напротив. Кэти, это Оливер, мой му… друг.

– Здрасьте, – сказала Кэти, гадая, что такое мудруг. Наверно, что-нибудь неприлично-столичное.

Когда она ушла, Лиза и Оливер стали необыкновенно милы и нарочито жизнерадостны: хоть они и были друг к другу искренне расположены, ситуация сложилась очень странная, и каковы правила поведения при ней, они не знали. Оливер шумно восхищался убранством дома, Лиза увлеченно делилась планами дальнейшего обустройства, уделяя особое внимание покупке деревянных жалюзи.

Постепенно оба успокоились и начали вести себя естественней.

– Ну что, солнце, начнем.

Оливер полез в сумку, и Лиза на секунду решила, что сейчас он достанет оттуда подарок для нее, но потом увидела в его руках папку с документами: товарными чеками, банковскими счетами, договорами об оформлении кредитных карт, квитанциями на погашение кредита по квартире. Затем он надел очки в серебряной оправе, и, хотя тут же приобрел изумительно деловой вид, весь Лизин нервный, девчоночий трепет ожидания как рукой сняло. Что она себе придумала? Это не свидание, а неприятная встреча по поводу развода.

Настроение мгновенно упало до нулевой отметки. Она тяжело опустилась на стул и сосредоточилась на материальной стороне их совместной жизни, чтобы разрезанные половинки превратились в две самостоятельные, способные к продолжению жизни; процесс не менее сложный и болезненный, чем разделение сиамских близнецов.

Разбирая банковские счета за пять лет, они пытались составить список всех совместных платежей за квартиру, которые регулярно пропадали из виду между разного рода вкладами, процентами и расходами на нотариуса.

Пару раз дошло до споров, как часто случается, если речь заходит о деньгах. Лиза утверждала, что платила за оформление бумаг из своего кармана, Оливер же уверял, что и он тоже вносил свою долю.

– Смотри сюда, – потрясал он квитанцией, – вот счет от нотариуса на пятьсот двенадцать фунтов шестнадцать пенсов! А вот, – ткнул он в банковский счет, – чек на пятьсот двенадцать фунтов шестнадцать пенсов, датированный тремя неделями позже. Совпадение? Не похоже!

– Покажи-ка!.. Извини, – пробормотала она, сличив оба документа.

– Что мы покупали в «Аэро» за такие сумасшедшие деньги? – ужасалась Лиза.

– Нашу кровать, – вздохнул Оливер. Повисла полная невысказанных чувств пауза.

– Квитанция из «Дискавери трэвел»? – спросила Лиза через минуту.

– Кипр.

И снова вихрь эмоций и воспоминаний. Блаженное тепло, переплетенные руки и ноги, полосы оранжевого предзакатного солнца на простынях; сумасшедшая влюбленность, первый «семейный» отпуск, невозможность быть друг без друга.

А теперь – извольте видеть: корпят вдвоем над бумажками, готовятся к разводу. Странная штука жизнь!

Часа через два задребезжал звонок. За дверью стоял Бек.

– Лиза, не хочешь выйти погулять? Мы тут мяч гоняем!

– Бек, я занята, ты что, не видишь?!

– Привет, – по-мужски солидно кивнул Бек Оливеру, но скрыть восхищения не мог. – А вы как?

– Он тоже занят, – наливаясь яростью, отрезала Лиза. Смотрят на Оливера как на диковину, паршивцы.

– Вообще-то, – Оливер снял очки, отложил ручку, – я бы сделал перерыв. Замучился уже. Полчасика, а?

Он легко, пружинисто встал, и Лиза невольно залюбовалась его гибким, сильным телом.

– Лиза, ты идешь?

– Ладно уж, иду.

– Сперва она иногда жульничала, – доверительно сообщил Бек Оливеру, – но теперь перестала.

– Она играет с вами в футбол? – изумился Оливер.

– А то как же, – изумился, в свою очередь, Бек. – И совсем даже неплохо. Для девчонки.

У Оливера отвисла челюсть.

– Ты изменилась, – почти с упреком заметил он.

– Ничуть, – ровным голосом возразила Лиза.

Тридцать минут побегать за мячом в тихом тупичке, толкаясь и отпихивая друг друга, было очень неплохо. Взмыленные, обессилевшие, Оливер и Лиза вернулись к заваленному бумагами кухонному столу.

– Ой-ой-ой, – скривился при виде их Оливер, – я и забыл.

– Может, хватит на сегодня?

– Нет, солнце, давай лучше сразу добьем. Еще очень много осталось.

Пряча досаду, Лиза по телефону заказала две пиццы, и работа пошла своим чередом. Закончили они уже за полночь.

– Сколько нам отпущено времени? – спросила Лиза.

– Как только обговорим финансовые вопросы, передаем дело в суд, а предварительное решение будет вынесено еще месяца через два-три. И еще через шесть недель после того – окончательное.

– Быстро, – только и нашлась что сказать Лиза.

Этот день вымотал ее, разочаровал и обескуражил. Болела шея, болело сердце, настало время ложиться спать, а ей даже сексом заниматься не хотелось.

И Оливеру, впрочем, тоже. Слишком взвинчены были они оба.

Он машинально разделся, бросая вещи где придется, устало прошел к Лизиной кровати, бездумно, будто в тысячный уже раз, забрался под одеяло, протянул руки к Лизе, и она скользнула к нему, в тепло, спиною к его груди, устроив замерзшие ступни между его бедер. Эта близость была интимнее, нежнее, чем любой секс. В темноте Лиза расплакалась. Оливер слышал – и не мог найти в себе силы, чтобы ее утешить.

Наутро они снова засели за столом на кухне и работали не разгибаясь до трех часов дня, пока Оливеру не пришло время уезжать. Лиза на такси довезла его до аэропорта и вернулась в слишком просторный, пустой дом, к смятой, не убранной с утра постели. Ей было отчаянно плохо, но она все-таки не позволила себе забраться под одеяло и снова предаться воспоминаниям. Жизнь должна идти вперед.