Волны, которые накатывали долго и медленно, когда он стоял на палубе торпедного катера, по сравнению с этими были едва ли не штилем. Когда резиновая лодка подскакивала на очередном гребне или же соскальзывала в очередную водную яму, нутро Бринка, казалось, тоже каталось по тем же самым американским водным горкам — вверх, вниз, вверх, вниз. Перевесившись через резиновый борт, он блевал прямо в черную воду.

— Эй, доктор, крепче держи весло, — крикнул ему из-за спины Уикенс.

Но Бринка снова вырвало.

— Греби, засранец, кому сказано! — рявкнул англичанин.

Пока они плыли на катере, Уикенс старался держаться подальше от борта, и вот теперь, оказавшись практически в воде, он упирался руками в резиновые борта, как будто в них было его последнее спасение.

Полная луна уже почти села, однако свет ее был по-прежнему ярок, и когда Бринк бросил взгляд к берегу, то линия, разделявшая небо и землю, показалась ему прочерченной темной тушью. Они наверняка видны немцам, как муравьи на белой скатерти. Тогда Бринк обернулся и поискал глазами катер, но не нашел, его на прежнем месте уже не было.

Ему ничего не оставалось, как схватиться за весло и грести к берегу. Лодка вновь взлетела на гребень волны, затем соскользнула вниз и, похоже, устремилась вперед. Главным образом, благодаря стараниям Эггерса, сидевшего впереди. Старый англичанин, как мог, налегал на весла. Всякий раз, как он поднимал весло из воды, в лицо Бринку летели ледяные капли. Не прошло и пары минут, как одежда на нем уже была мокрой насквозь, а зубы выбивали чечетку. Он постарался забыть обо всем на свете и сосредоточился на весле — в воду, из воды, в воду, из воды. И так раз за разом.

— Осторожнее, Сэм, — сказал Уикенс. Берег был близко, и он говорил тихо. Эггерс вытащил весло из воды. Лодка скользнула вниз по очередной водяной горке. Бринк уловил шорох прибоя.

— Уже почти добрались, Сэм. Осторожнее.

Эггерс потянулся за чем-то, явно не за веслом, лодка тем временем начала взбираться на очередной гребень. Бринк отчаянно попытался нащупать хоть что-нибудь, лишь бы только не опрокинуться на спину, пусть это будет всего лишь рюкзак с лекарствами, в том числе с драгоценным актиномицином-17. Но, увы, так ничего и не нащупал. В результате он повалился на Уикенса. Нос лодки еще выше задрался вверх, рокот прибоя зазвучал еще громче.

— Держитесь! — крикнул Уикенс, увы, слишком поздно. Днище резиновой лодки подскочило вверх, и в следующий миг Бринк оказался в ледяной воде, а когда вынырнул, принялся жадно хватать ртом воздух. Впрочем, на него тотчас накатилась новая волна и накрыла его с головой. Его качало, подбрасывало, швыряло вверх и вниз, и он потерял счет этим движениям. Ему просто крупно повезло, решил он позднее, когда, подняв руку, нащупал воздух, а не воду. И тогда вслед за рукой Бринк поднял голову. Из последних сил он барахтался, бил ногами, греб руками, лишь бы плыть в ту сторону, откуда доносился рокот прибоя.

Наконец его ноги нащупали под собой песок. А накатившаяся сзади волна еще ближе подтолкнула к берегу. Рухнув на четвереньки, он пополз дальше и полз до тех пор, пока океан лизал лишь подошвы его ботинок. Тогда он склонил голову на мокрый песок, и его вырвало соленой морской водой.

Он привстал на колени, затем, хотя ноги подкашивались, выпрямился во весь рост. От холода его била дрожь.

— Ну как доктор, вы живы? — раздался рядом с ним чей-то голос. Как оказалось, это Уикенс.

— Мой рюкзак? Где мой рюкзак? — спросил Бринк, вспомнив, как, сидя в лодке, потянулся за рюкзаком.

— Если только вы не держите его в руках, то его унесло, — ответил Уикенс. — Лодка перевернулась.

— А мои вещи? — А-17, его последняя надежда против Pasteurella pestis, пусть даже само лекарство так и не прошло необходимую проверку.

— Их унесло в море. Следовало держать крепче, — Уикенс положил ему на плечо руку. — Нам нужно убираться с пляжа. Потому что лодку рано или поздно прибьет в берегу, и тогда фрицы прочешут каждый прибрежный куст в наших поисках. Да и сейчас луна вон какая, черт ее побери!

С этими словами Уикенс растворился среди темных теней утесов. Бринк последовал за ним, и через несколько шагов хруст песка под ногами сменился стуком подошв о камень. Неожиданно позади послышались чьи-то шаги. Бринк резко развернулся. Сердце от испуга едва не выпрыгнуло из груди.

— Это лишь я, ты, трусливый засранец, — раздался из темноты голос Эггерса. — Давай поживее, иначе мы отстанем от Джуни.

— А где она? — спросил Бринк, вспомнив, что с ними была Аликс — до того, как прыгнула в воду.

— Эта мокрощелка? Кто ее знает! Оно даже лучше, что она пропала, — с этими словами Эггерс попытался обойти его на каменной тропинке. Но Бринк остановил его и даже слегка толкнул в грудь.

— Дай пройти! — рявкнул Эггерс. — Уступи дорогу, не то тебе же хуже будет.

Толком не отдавая отчета в своих действиях, Бринк одной рукой схватил Эггерса за пальто и, притянув ближе, врезал англичанину кулаком в глаз, после чего со всей силы отпихнул от себя. Эггерс повалился на спину.

— Только попробуй еще раз ее так назвать! Ты, грязная скотина! — выкрикнул Бринк, склонившись над поверженным Эггерсом.

— Доктор, не надо обижать моего Сэма, — раздался у него за спиной голос Уикенса. И когда только этот нахал подкрался к ним? А ведь вокруг такая тишина, что, казалось бы, можно услышать, как с одежды Уикенса капает на камни вода.

Эггерс выпрямился и стряхнул с пальто воображаемую пыль. Впрочем, его пальцы лишь заскользили по мокрой ткани.

— Ты, гаденыш, еще у меня пожалеешь! — пригрозил он Бринку.

— Сэм, не горячись. Оставь его в покое. Ты ведь первый начал.

— Твоя правда, Джуни, но ведь это он подначивал меня, — попытался оправдаться Эггерс.

— Назови ее так еще раз, и будешь иметь дело со мной, — произнес Уикенс.

— Уговорил, Джуни. Больше ни слова, клянусь.

Стараясь держаться на приличном расстоянии от обоих своих спутников, Бринк потер костяшки пальцев на правой руке.

— Ты хоть представляешь себе, куда она нас затащила? — спросил Уикенс, словно вспомнив, что привело их сюда.

— Не ведаю ни сном ни духом, Джуни.

Бринк поднял взгляд и в лунном свете разглядел отвесный утес, разделенный снизу доверху такой же отвесной трещиной на две каменные складки.

— К западу от Порт-ан-Бессена или как?

Эггерс посмотрел на утес, затем вновь на Бринка. Глаза его были похожи на две темные точки, которыми он, казалось, буравил американца.

— Возможно. Как ты думаешь, может, нам есть смысл подняться и посмотреть по сторонам? — предложил Эггерс.

— Тогда сбегай посмотри.

Эггерс в последний раз покосился на Бринка, надел на спину рюкзак, а через плечо перекинул «стэн». Ухватившись за каменный выступ, он подтянулся вверх по расселине. Было слышно, как из-под подошв его ботинок вниз посыпались комья земли и мелкие камешки.

— Ты следующий, — сказал Уикенс Бринку. Тот послушно последовал за старым англичанином. По крайней мере, попытался. Потому что через каждые три фута, которые он преодолевал, карабкаясь вверх, соскальзывал обратно на фут. Впрочем, спустя какое-то время отвесный склон перешел в довольно крутую тропинку, которая петляла среди высокой, по колено, травы.

— Пригнись, болван, тебя же могут увидеть!.. — шепнул ему Уикенс, однако не договорил. Бринк тоже напрягся. Где-то рядом раздался голос. Нет, не голос Эггерса. Но это явно был не француз. Бринк знал по-немецки — в свое время дома в Америке он часто общался с бабушкой-немкой. Так что он довольно легко узнал немецкую речь.

Уикенс оттолкнул его в сторону и бросился к вершине утеса. Не доходя до самого выступа, он снял пальто и положил его в траву. Затем что-то достал и протянул Бринку.

Металл был холодным и влажным.

— «Веблей». Достаточно лишь оттянуть затвор. Предохранителей нет, поэтому смотри, куда целишься, — пояснил Уикенс. Затем он вытащил из рюкзака еще несколько каких-то деталей и на глазах у Бринка соорудил какую-то штуковину, а точнее, собрал автомат, вроде того, какой болтался у Эггерса через плечо. Кажется, это называется «стэн». Если ему не изменяет память, то именно так называл эту штуку Уикенс в самолете, когда они летели из Лондона. Затем Уикенс вытащил из рюкзака длинную черную коробку и прикрепил ее сбоку к ружью. Еще одно движение руки, и из рюкзака был извлечен болт, который, лязгнув, встал на место.

— Не отходи далеко, — приказал Уикенс. На темном боку «стэна» не играло ни единого лучика лунного света. — Держи ухо востро и помни, что я сказал тебе про эту штуковину, — произнес он, указывая на револьвер в руках у Бринка. — Только попробуй всадить мне пулю в задницу, и ты получишь себе такого пациента, что сам будешь не рад.

Уикенс прополз последнюю пару ярдов к краю обрыва и осторожно поднял голову. Бринк последовал его примеру. Уикенс слегка подтолкнул его. Примерно в пятнадцати ярдах слева маячили две фигуры. В лунном свете Бринк разглядел на голове у одного из них каску. Немец. В руках у него виднелось что-то длинное. Карабин, сделал вывод Бринк. Причем его дуло нацелено на второй силуэт — тоньше и без каски. Аликс. Ему было видно, как ее мокрые волосы прилипли к скулам.

Чуть в стороне, в нескольких ярдах от них двоих и ближе к утесу, стоял кто-то третий. Также немец. Он стоял к ним вполоборота и курил. Бринку было видно, как в темноте то вспыхивает, то гаснет красный огонек, который затем полетел на землю. Это немец выбросил окурок. Стоило ему упасть среди травы, как в разные стороны разлетелся сноп искр.

— Zeig mir deine Papiere! — рявкнул тот, что стоял ближе к Аликс. Впрочем, смысл этой фразы дошел до Бринка не сразу. «Предъяви документы».

— Je ne vous saisi pas, — ответила Аликс. Возможно, она и впрямь не понимала по-немецки либо притворялась.

Она была единственной, кто мог указать дорогу к чуме. Это раз. Она была единственной, кто мог вывести их на след немецкого лекарства. Это два. Без нее он был бессилен что-то сделать. Как можно крепче сжав револьвер, Бринк нацелил его на того из немцев, что стоял ближе. И сам удивился тому, что в руке почти нет дрожи.

— Не вздумай, — прошептал Уикенс и оттолкнул ствол. Теперь он был нацелен в траву. — Это приказ. Ты меня понял?

Выходит, что этот засранец готов пожертвовать ею.

И вновь, Бринк не думал, что ему хватит дерзости сделать то, что сделал. Он выпрямился во весь рост и, засунув револьвер за пояс брюк, поднял руки вверх и крикнул по-немецки:

— Nicht schiessen!

Немец, который отшвырнул в сторону сигарету, обернулся и попробовал снять с плеча автомат. Тот, который стоял перед Аликс, тоже обернулся в его сторону.

— Nicht schiessen! — снова крикнул Бринк.

— Ты, чертов ублюдок, — произнес кто-то справа от него.

Стоя на краю утеса, Бринк чувствовал себя голым, однако сделал шаг с обрыва. На его стороне была лишь растерянность немцев. Ему нужно было лишь одно — подойти к ним как можно ближе.

— Nous faisions juste l’amour, — солгал он, выходя к ним. Может, они ему поверят — поверят в то, что двое французов холодной ночью занимались любовью в траве среди прибрежных скал. Кто знает?

— Hände hoch! — рявкнул ближайший к нему немец. Бринк, ничего не говоря, послушно выполнил приказ. Однако сделал еще один шаг. Затем второй и третий. Немец стащил с плеча автомат. В лунном свете короткий ствол выглядел угрожающе уродливым. Почти как «стэн» и все-таки немного не так. Бринк сделал еще один шаг. Дуло слегка дрогнуло. Остается два ярда. Один.

— Halt! — крикнул немец. Бринк остановился, держа руки над головой. Краем глаза он покосился на Аликс и уже приготовился вытащить из-за пояса револьвер.

В следующий миг «стэн» в руках Уикенса выстрелил раз, второй, а затем дал очередь. Ближайший к Бринку немец тотчас рухнул в траву и еще какое-то время дергал руками и ногами.

Справа залаял «стэн» Эггерса.

Немец с винтовкой отодвинул ствол с Аликс туда, где только что громыхнул «стэн» англичанина. Бринк услышал, как Эггерс вскрикнул, причем довольно громко, даже громче треска выстрелов.

Затем с травы приподнялся второй немец и, стоя на коленях, зажал в руках автомат. Он держал его почти как бейсбольную биту. На какой-то миг Бринку показалось, будто он вновь перенесся в собственную юность. Удар битой пришелся ему по колену. Он тотчас рухнул в траву, немец навалился сверху. Пальцы фрица впились ему в горло с такой силой, что в глазах потемнело. Даже яркий лунный диск сделался тусклым.

Бринк как мог отбивался от противника, тем более что от того мерзко несло кислым пивом и кровью. Поддев пальцами подбородок немца, Бринк резко дернул его вверх.

Хватка тотчас ослабла, а сам он тотчас принялся хватать ртом воздух. И все же немец продолжал прижимать его к земле. Бринк, насколько хватило сил, вцепился ему в пальцы и даже сумел оторвать один от шеи. Увы, в следующий момент у него перед лицом возникла вторая рука противника — на этот раз с зажатым в ней ножом. Бринк локтем блокировал удар — лезвие застыло всего в дюйме от его глаза. Тогда Бринк вновь попробовал оттолкнуть руку, немец же навалился на него сильнее. Острие ножа смотрело ему прямо в лицо. Впрочем, рука немца подрагивала, и смертоносное лезвие подрагивало вместе с ней, чуть ближе, чуть дальше. Моргни Бринк, тем самым он подписал бы себе смертный приговор.

Но в следующий миг темноту ночи прорезала автоматная очередь — та-та-та. Это вновь заговорил «стэн».

И в этот миг Бринк снова вспомнил про пальцы, которые сжимали ему горло. Он уцепился за два и с силой отогнул назад, пока не раздался характерный хруст — не выдержали сухожилия. Немец взвыл от боли, а нож моментально исчез из поля зрения. Бринк в свою очередь перекатился на бок и громко втянул в себя воздух. Немец схватился за руку и заскулил. Бринк наклонился и поднял с земли нож, сам толком не зная, что будет с ним делать дальше.

И тут перед ним выросла Аликс — со «стэном» на плече. Повернувшись лицом к темноте, она выпустила очередь вслед только ей известно кому, а потом и сама бросилась за ним вдогонку. Еще мгновение — и она исчезла.

Зато из темноты справа показался Уикенс. Рядом с ним, издавая стоны, ковылял Эггерс. Вернее, сказать, Уикенс, заставив обхватить себя за шею, почти тащил на себе старика.

— Сэм ранен, доктор. В другую руку, — пояснил он. Впрочем, голос его оставался спокоен. Спасибо и на этом, подумал Бринк. Уикенс тем временем усадил Эггерса на траву. Старик застонал от боли. Где-то восточнее того места, где они находились, тишину ночи прорезал свист, за ним последовали короткая очередь, топот ног и снова свистки. Лежавший рядом немец простонал.

Из темноты снова донесся свист.

— Помоги ему, доктор, — сказал Уикенс, имея в виду своего приятеля.

Из темноты снова появилась Аликс со «стэном» в руках.

— Второго догнать не смогла, — сказала она, пытаясь отдышаться. Из темноты опять раздался свист. — Они идут сюда.

Ветер с моря подгонял прилив и подталкивал их в спину. Мокрое пальто в буквальном смысле прилипло к Бринку. Ощущение было крайне неприятным. Свист раздавался совсем близко, так что времени, чтобы оказать помощь Эггерсу, у них не было.

— Да заткнись же ты! — рявкнул Уикенс на немца, когда тот опять застонал. Отойдя от старика, он шагнул к Бринку, вырвал у него из рук нож и, опустившись рядом с немцем на колени, одним-единственным точным ударом вогнал лезвие ему в грудь чуть пониже грудины. Немец ойкнул, потянулся было к рукоятке ножа и что-то прошептал. Что именно, Бринк не расслышал.

— Порт-ан-Бессен — c’est par la, — сказала Аликс. Бринк поднял глаза и увидел, что она указывает туда, откуда раздавались свистки.

Уикенс встал с земли.

— Понятное дело, что туда путь отрезан. Куда еще нам можно пойти? — крикнул он девушке по-французски. Эггерс простонал и закашлялся. Бринк заметил, что на рукаве у него, ближе к плечу, расплылось темное пятно.

— Я знаю тут одно местечко, — ответила Аликс.

— Где?

— Сент-Онорин, это меньше чем в километре отсюда.

— Слишком близко, — возразил Уикенс и, вернувшись к Эггерсу, поднял его с земли. — Там нас найдут в два счета.

И вновь свистки.

— Уходим.

— Тогда в Этрем, это в трех километрах, если идти полями. Пять — если по дороге. Там есть старая ферма. В ней нас никогда не найдут.

— Расстояние в пять километров он не одолеет, — счел нужным вмешаться Бринк. Темное пятно на рукаве Эггерса с каждой секундой расползалось все больше.

— Одолеет, еще как одолеет. Ты не знаешь Сэма, — возразил Уикенс. Бринку показалось, будто он уловил в его голосе нотки отчаяния. И словно в ответ, из темноты раздались новые свистки, как минимум три разных, и гораздо ближе.

— Хватайте рюкзаки, — приказал Уикенс. — И вот это, — он протянул Бринку «стэн». Американец нехотя принял из рук Уикенса оружие и отошел, чтобы поднять с земли его рюкзак. Положил в него револьвер и снова закрыл.

Аликс вернулась из-за скалы с рюкзаком Эггерса.

— Я заблудилась, когда пыталась подняться наверх, Джунипер, — сказала она, обращаясь к Уикенсу, — а потом откуда-то появились часовые…

— Главное, доведи нас туда, — оборвал ее Уикенс. Казалось, он вот-вот сорвется на крик.

Аликс повернулась к нему спиной, но затем, на миг, через плечо посмотрела на Бринка.

— Вперед, — рявкнул Уикенс, — если Сэм потеряет много крови…

Но Аликс, босиком, уже решительно шагнула в темноту. Вновь послышались свистки, на этот раз ветер донес также и голоса.

Уикенс двинулся за ней следом, таща Эггерса, Бринк замыкал их короткую колонну. Сжав покрепче «стэн», он напоследок обернулся на лежащего в траве немца. Нож, который еще минуту назад торчал у него из груди, куда-то исчез.

Выйдя на булыжную мостовую из провонявшей луком гостиницы, Кирн наконец вздохнул полной грудью. Впереди его ждал еще один солнечный день. Впрочем, ранним утром все еще тянуло прохладой. Подняв повыше воротник шинели, он запустил под нее здоровую руку и почесался. Гостиничная кровать кишела блохами. Впрочем, в данный момент это волновало его меньше всего. Приставив к тонкой двери стул, он спал эту ночь, положив рядом с собой верный вальтер, который на всякий случай снял с предохранителя, вдруг какой-нибудь вонючий лягушатник-маки вздумает ночью пробраться в комнату и его укокошить.

Кирн закурил свою первую за утро сигарету.

Накануне он угрохал всю вторую половину дня на то, чтобы вернуться в дом Жюсо, где, в поисках следов «тифа», о котором ему говорил Волленштейн, принялся выбрасывать содержимое шкафов и рыться в кладовках. Но так ничего и не нашел, хотя перевернул вверх дном весь дом. Тело мертвого доктора он прикрыл пыльным одеялом, которое притащил из амбара. Фельдфебель тем временем отвел мерина назад в конюшню, где дал ему овса и ведро воды. После этого они вдвоем уселись на трескучий мотоциклет — фельдфебель за руль, Кирн втиснулся в коляску — и вернулись в Порт-ан-Бессен. Мотоцикл и его затянутый в кожу водитель привлекли к себе куда больше внимания в городке, чем его видавший виды «рено». Так что Кирн почти не удивился, когда, подойдя к двери полицейского участка, увидел, что его уже поджидает старый жандарм. Поболтав перед носом у старика своим бронзовым жетоном крипо, Кирн на миг испугался, что старый француз сейчас сбежит. Но нет, тот лишь, заикаясь пробормотал в ответ на его вопрос, что никаких евреев в городе нет. И никаких больных тоже. Кирн подумал, а не рассказать ли жандарму про мертвого доктора, — в конце концов, даже этот лягушатник заслуживает нормальный гроб, — но затем передумал. Зачем усложнять себе жизнь ненужными слухами.

Докурив свою первую сигарету, Кирн тотчас закурил вторую. Он проснулся еще затемно, почти уверенный в том, что никаких евреев в Порт-ан-Бессене нет. Если Тардифф сказал правду и евреи здесь были, то с тех пор они куда-то исчезли.

Причина открылась ему, когда он выглянул в темное окно, за которым маячили мачты рыбацких лодок. Городок портовый. В гавани на приколе стоят лодки. На лодке можно перевести в другое место что угодно и кого угодно. В том числе евреев.

Сделав глубокую затяжку, Кирн решительно зашагал по улице к главной площади городка, если этот пятачок можно было назвать площадью, в полицейское управление. Там он заставил Лезе, старика-жандарма, надеть куртку и ботинки и вместе с ним пойти в гавань, благо что та располагалась едва ли в двух шагах. Был отлив, так что поиски не вызовут особых трудностей, но помощь Лезе все равно будет нелишней.

К каменному причалу, окаймлявшему узкую внутреннюю гавань, было привязано около трех десятков рыбацких лодок. В самой широкой своей части гавань была метров шестьдесят-семьдесят в ширину, но в отдельных местах — метров сорок, не более. Вдоль гавани выстроился ряд домов. В этот час ставни всех до единого домов были закрыты. В дальнем конце, там, где внутренняя гавань открывалась во внешнюю, высилось белое шестиэтажное здание, которое венчала порядком выцветшая вывеска «Казино». Нет, теперь здесь не играли в карты, не танцевали шимми и фокстроты. Зато выходившие на океан окна ощетинились пулеметными дулами, а в подвале была установлена противотанковая пушка, чей ствол смотрел сквозь решетку чуть повыше тротуара.

На набережной уже было полно мужчин в залатанных куртках и старых рыбацких шапках. Некоторые снимали с шестов сети, которые накануне починили и повесили сушиться. Другие просто сидели на плоских камнях и курили самокрутки. Все как один были не первой молодости. Молодых лиц среди них Кирн не заметил. Все, кто помоложе, или сложили головы в сороковом, или были угнаны в плен, или подались в маки.

— Скажи, все лодки на месте? — спросил Кирн у старого жандарма. Тот бросил взгляд на причал. Серая щетина на впалых щеках делала его похожим на ходячий труп.

— Не понял вопроса.

— Это маленький городок. Ты знаешь здесь всех в лицо. По-моему, одной лодки здесь не хватает. Либо ее какое-то время не было, а потом она вернулась.

— Я не знаю всех лодок.

— Тогда спроси у рыбаков, — Кирн указал на ближайшую к ним посудину. — Я хочу, чтобы ты спросил у каждого владельца, все ли лодки на месте. Или, может, какая-то отсутствовала ночью… — Кирн произвел мысленные подсчеты, — три дня назад.

— Вы хотите, чтобы я…

Кирн вздохнул. Боже, как он устал! Вечно эти лягушатники строят из себя дураков.

— И не говори им, кто я такой.

— Не буду, — пообещал Лезе, чем немало удивил Кирна. Он посмотрел на старика. Глаза Лезе под мохнатыми бровями казались больше обычного. И хотя Кирн смотрел на него в упор, старый жандарм выдержал его взгляд. Господи, как ему осточертели эти игры! Оторвав глаза от жандарма, он обвел взглядом причал и заметил на другой стороне набережной женщину. В руках у нее было ведро с синей краской и кисть, которой она была готова вот-вот провести по двери дома. Кирн решительно направился в ее сторону. Холодно взглянув на нее, он заставил ее отдать ему ведро и кисть, после чего подвел к ближайшей лодке.

Он уже поднял ногу, чтобы шагнуть на палубу, когда путь ему преградил высокий мужчина. Француз был почти так же стар, как и Лезе, с той разницей, что морщины на его лице были прочерчены резче и глубже, а вот торчащие из-под кепки волосы — гуще и темнее. В них почти не было седины.

— Эта краска, — произнес Кирн по-французски, опуская кисть в ведро и делая несколько синих капель на дощатом настиле палубы. — Она означает, что сегодня лодка в море не выйдет. Может даже, до конца недели. Никакой рыбы. Зато, насколько я понимаю, в доме остались голодные рты.

Говорил он с сильным акцентом, зато эти лягушатники сразу поймут, что перед ними не какой-то там бюрократ в дурном настроении.

— Что вам надо? — спросил француз, смерив Кирна оценивающим взглядом.

Кирн приставил кисть к стеклу рубки.

— Одной лодки нет. Какой именно?

В глазах француза промелькнула тревога. «Выходит, я прав в своем предположении», — подумал Кирн. Одной действительно нет. Что ж, это куда лучше, чем если бы она ушла и вернулась. В этом случае вычислить ее было бы гораздо труднее, тем более что чертовы лягушатники привыкли держать рот на замке.

— Чьей лодки нет? — повторил вопрос Кирн и, когда француз не ответил, провел по стеклу жирную синюю полосу.

Опустив кисть назад в ведро, он повернулся лицом к набережной. Там, где нос лодки упирался в камень причала, выстроились больше десятка рыбаков.

— Сдается мне, краски у вас много, — сказал стоявший в первом ряду старик. Кожа его была тонкой и прозрачной, как первый ледок на лужах. Жилы казались синими трещинами в этом ледке.

— Только троньте меня, и к ночи вы у меня будете за яйца болтаться на веревках в здании школы.

Кирн не был напуган, пока не был. И все же его посетила мысль, успеет ли он опустить ведро и выхватить верный вальтер.

— Что вам надо? — спросил старик. Кирн не ответил. Не выпуская ведро из рук, он обвел пристальным взглядом стоявших перед ним рыбаков. Старик повернулся к хозяину лодки, которую Кирн только что пометил синей краской.

— Ферре, что ему нужно?

— Название отсутствующей лодки, — ответил Ферре из-за спины Кирна.

— Скажи ему, какое нам до этого дело? — крикнул кто-то из толпы. Кирн не разглядел, кто это был. Трус. — Все равно они уже на дне.

— Молчи, ничего не говори ему, — крикнул другой голос.

Толпа придвинулась ближе. Старый рыбак стоял почти вплотную к Кирну. Тот даже уловил кислый запах вина изо рта у француза. Где-то в заднем ряду раздавались недовольные голоса. Кирн посчитал про себя, сначала до пяти, затем до десяти. Увы, старый француз не сдвинулся с места.

— Пилон, — произнес он в конце концов. — Утром в среду он не вышел вместе с нами в море. С тех пор его лодки мы не видели. Ни его самого, ни его дочери.

— Пилон, — задумчиво повторил Кирн.

— Больше ни слова ему, Жерар!

— Клод Пилон, — уточнил старик. — Он всегда выходил в море с дочерью. Аликс ее имя.

Кирн вынул из ведра кисть и помахал ею перед лицом старика, чтобы тот наконец закрыл рот. Ему не нужна история Пилонов от первого колена. Швырнув ведро в море, он протянул кисть французу.

— Идите, ловите свою чертову рыбу, — бросил он рыбакам и шагнул с палубы на причал. Ему показалось, что он проскользнул сквозь толпу рыбаков, словно рыба, которой повезло проскользнуть сквозь ячейки сети.

Аликс вела их на юг, сельскими дорогами, которые подчас казались тоннелями, проложенными среди разросшихся живых изгородей: кусты — это стены, кроны деревьев — крыши. Темные, пропахшие гнилью тоннели. Аликс шагала по ним босиком, чувствуя, как между пальцами чавкает грязь.

Шли они медленно, из-за Эггерса. Зато они знали, куда идут, а вот боши — нет. Минут через пятнадцать свистки у них за спиной стихли. Впрочем, чему удивляться, ведь она знает эту местность как свои пять пальцев. Анри был родом из Кольвиля, это в пяти километрах к западу, и в то последнее лето по воскресеньям они с ним исходили здешние дороги и поля вдоль и поперек. Искали укромные уголки, где можно было заняться любовью. Пустой сарай здесь, заброшенный сад там. И хотя минуло вот уже пять лет, для Аликс это было как будто вчера. Она даже улыбнулась при этой мысли. Сколько раз она прижималась спиной к этой холодной земле, а сверху на нее смотрело лицо Анри, одновременно серьезное и отрешенное.

Но теперь Анри не было, а земля осталась прежней.

Лишь на какое-то мгновение ее ухо уловило рокот мотора, и они как по команде замерли на месте, пригнувшись за поломанной телегой на краю поля. Небо тем временем из черного сделалось серым. Все четверо сидели в укрытии до тех пор, пока грузовик не прогромыхал мимо них.

Они шли около трех часов, чтобы преодолеть пять километров до Этрема, и, когда солнце показалось над деревьями, уже сидели на корточках у ворот дома семьи Тардифф. Аликс по-прежнему сжимала в руках «стэн». Позади нее раздался стон. Это Джунипер посадил раненого Эггерса на землю, спиной к кирпичной стене.

— На той стороне дороги — амбар, — сказа она, указывая на противоположную стену живой изгороди. Деревянные ворота были распахнуты настежь, и в их проеме виднелась каменная кладка амбара. — Там он будет в безопасности.

— А ты куда? — спросил Джунипер, когда Аликс поднялась с места.

— Пойду проверю, дома ли друг отца.

На какой-то миг она поймала на себе взгляд Фрэнка. Нет, она ничего ему не сказала и даже не поманила за собой, однако, подбегая к двери дома, услышала за спиной шорох его шагов по твердой, как корка, земле. Почему-то ей показалось, будто он слегка прихрамывал.

— Похоже, в доме никого нет, — сказал Бринк, встав с ней рядом.

Аликс поднесла к губам палец и указала на сломанную задвижку. После чего одним пальцем толкнула дверь. Та распахнулась внутрь. Вскинув «стэн», Аликс наставила ствол на тускло освещенную кухню.

— Мадам! Месье! — позвала она. — Жозетта!

Ответом ей стало лишь жужжание мух.

Не вытирая ног, Аликс босиком прошла в кухню. Внутри стоял жуткий смрад, как будто на солнце оставили рыбьи потроха и они протухли. Кто-то сорвал с окна плотную занавеску и оставил ее валяться на полу. Из кухни Аликс направилась в другую комнату, откуда исходила еще более мерзкая вонь. Жозетта сидела на стуле, запрокинув назад голову, ноги широко расставлены, подол платья задран выше колен. Сама девушка была черна, как мавр.

— Жозетта, — в ужасе прошептала Аликс, глядя на мертвую подругу. Вокруг глаз мертвой девушки роились мухи. Это явно дело рук немцев. Они ее изнасиловали. Фрэнк шагнул вперед, чтобы лучше рассмотреть почерневший труп девушки, но прикасаться ни к чему не стал. Не говоря ни слова, он направился к двери, и вскоре Аликс услышала, как он поднимается по лестнице. Аликс еще раз посмотрела на Жозетту, и ей тотчас вспомнились евреи.

Выскочив в коридор, она бросилась вдогонку шагам Фрэнка. Взлетев вверх по лестнице, она догнала его на втором этаже, где смрад был почти невыносим. Из-за его плеча она заглянула в комнату. Солнечные лучи падали на квадратную супружескую кровать, освещая два жутких трупа.

Тела лежали рядом, бок о бок, но смотрели в разные стороны. В отличие от второго тела, месье Тардифф не был столь черен. Второй труп к тому же раздулся до неимоверных размеров. Это, по всей видимости, была его супруга. Оба были наполовину закрыты зеленым одеялом.

— Только не входи, — предостерег ее Бринк.

— Они мертвы, — ответила Аликс. Она осталась стоять в дверях, по-прежнему сжимая в руках «стэн», как будто это был не автомат, а якорь, который удерживал ее на одном месте.

— Судя по всему, до нас здесь уже побывали. Причем не просто так. Девушку внизу тоже осмотрели. Я знаю, что они искали, — бубоны, черные шишки. Потому на ней и задрали платье, — пояснил Фрэнк и повернулся к Аликс. — У всех троих была чума.

Чума. Наконец-то это слово было произнесено вслух. Теперь понятно, что за болезнь свела в могилу отца.

Аликс вздрогнула и, выронив из рук «стэн», тяжело опустилась рядом с ним на пол: одна нога согнута в колене, вторая — вытянута вперед. Отец, когда она видела его в последний раз, тоже был черен, как мавр. Ей тогда не давал покоя вопрос, с чего это он так почернел перед смертью. Она смотрела на черные трупы Тардиффов, и глаза ее были сухи. А вот ноги по-прежнему оставались ватными, и она никак не могла найти в себе сил подняться с пола. Матерь Божья!

Фрэнк опустился напротив нее на корточки. Ей хотелось, чтобы он погладил ее. Не он, так кто-то другой. Все равно.

— Хорошо тебя понимаю, — произнес он, глядя в ее зеленые глаза, и положил ладонь ей на колено. Три его пальца были забинтованы. Сами бинты, когда-то белые, теперь были серые от грязи. Какой он все-таки странный, этот американец!

С того места, где она сидела, ей была хорошо видна зеленая коробочка под кроватью. Фрэнк проследил за ее взглядом, согнулся, чтобы лучше рассмотреть, что там такое, и осторожно извлек находку на свет. Eckstein № 5 — так было написано на коробке. Zigaretten. Черные буквы на зеленом фоне.

— Боши, — сказала Аликс. — Только они курят такие.

— Дай мне руку.

Но Аликс упрямо покачала головой и поднялась с пола сама. Колени подкашивались, однако она заставила себя сделать пару шагов к кровати. На виске Тардиффа виднелась темная звезда. Подушка у него под головой тоже была темна — от крови. Его кожа, темно-синего оттенка, плотно обтягивала череп, как будто с тех пор, как она три дня назад видела его в последний раз, старик успел набрать вес.

— Его пристрелили из сострадания? — спросила она, переводя взгляд с одного мертвого тела на другое. Лицо жены Тардиффа было похоже на гнилую тыкву. Аликс хотелось верить, что ее собственный отец в последние минуты не выглядел таким же уродом.

— Нет, сострадание здесь ни при чем, — хрипло ответил Бринк и отбросил пачку сигарет в дальний конец комнаты. — Для сострадания уже слишком поздно.

Волленштейну хотелось кофе. Он был согласен даже на бурду, которую варил Пфафф.

Герр доктор потер глаза. Увы, кофе не было. Он рывком открыл выдвижной ящик письменного стола и оттолкнул в сторону наган, который почему-то первым оказался под рукой. Холодный металл русского револьвера неприятно щекотал кожу. Револьвер этот принадлежал Ниммиху. Тот, в свою очередь, изъял его у одного из украинцев, которые обслуживали лабораторный барак. Отодвинув наган, Волленштейн попытался нащупать порошок аспирина, который, как ему казалось, когда-то там валялся. Увы, ничего.

Тогда он резким движением задвинул ящик и вновь уставился в журнал.

— Все восемь? Ты уверен? — спросил он. Лист бумаги ему ничего не ответил. Ответил Ниммих.

— Да, все восемь. Один в один, — отрапортовал он. — Штамм номер 211. Он сработал.

Волленштейн посмотрел на расплывшегося в улыбке от уха до уха Ниммиха. Тот был его помощником еще со времен Заксенхаузена. Отличный работник. Сообразительный. Особенно если ему подсказать, в каком направлении следует двигаться. Его словам можно доверять.

В отличие от Гиммлера. При мысли о рейхсфюрере тотчас дала знать о себе изжога. А все этот мерзавец Каммлер. Это он науськал рейхсфюрера, чтобы тот отобрал у него его дело. На какой-то миг Волленштейн не смог собраться с мыслями из-за проклятой изжоги. А теперь еще и жуткая головная боль. Гений, кажется, именно так назвал его Гиммлер. А в следующий момент ограбил.

Волленштейн оторвал глаза от бумаги. Было раннее утро, в окно, сквозь зелень листвы, заглядывали солнечные лучи. Когда-то это был сарай, в котором хранились семена и сельхозинвентарь. Теперь же его стараниями старая постройка стала еще одной лабораторией. Его люди прорубили в стенах окна, провели сюда электричество, подвели трубы для горелок, установленных на скамьях вдоль стен. Помещение было десять метров в длину, восемь в ширину. Мощные балки по углам поддерживали черепичную крышу, стены обшиты нестругаными досками. Щели между ними заделали известью, стены изнутри оштукатурили и побелили, чтобы убрать густо разлитые запахи грязи, навоза и сена. Здесь даже зимой было тепло — а все благодаря горелкам, на которых готовились растворы. В общем, это было его самое любимое место на всей ферме.

Если записи Ниммиха верны, то Tiefatmung — дурацкое кодовое название, которое по требованию Гиммлера он должен был употреблять в своих отчетах, — было готово. Штамм под номером 211 был введен четырем из восьми евреев опытного барака серией из пяти инъекций, каждая по кубическому сантиметру, причем первая — как только появились самые ранние симптомы. И штамм номер 211 не дал развиться чуме. Поразительно.

Эта восьмерка, конечно, не выживет. Четверо не получали инъекций, остальным уколы были сделаны лишь спустя сорок восемь часов после появления первых симптомов. Волленштейну вспомнилась маленькая еврейская девочка и как она махала ему рукой через стекло. Она тоже из числа этих восьмерых.

Они с Ниммихом потратили на эксперименты целых четыре года! Начиная с концлагеря Заксенхаузен. Сначала это был туберкулез. Но им тогда заразились не только заключенные, но и охрана. Да что там, эту заразу подцепил даже его личный помощник, Ахтер. Волленштейн запоем читал все, что мог найти по данной теме, — статьи и журналы, и даже съездил за тридцать километров в Берлин, чтобы поработать в библиотеке. Тогда он начал искать лекарство в актиномицетах, которые обитают в хорошо унавоженной земле, а позднее в горле кур. Кстати, первому мысль о курах пришла в голову Ниммиху.

Но тогда антибиотик они так и не получили. Гейдрих вырвал его из Заксенхаузена, а все потому, что начальник лагеря решил, что главврач вверенного ему учреждения понапрасну тратит свои таланты на евреев, педерастов и политзаключенных. Именно Гейдрих уломал японцев предоставить бациллы чумы в обмен — как признался он Волленштейну — на пятьсот килограммов оксида урана и чертежи самолета нового типа. К сожалению, Гейдрих не дожил до прибытия судна из Индокитая, — чехи умудрились подорвать его на гранате в Праге, — однако план был уже запущен в действие, и Гиммлер взял его под свое крыло.

Впрочем, отказываться от идеи туберкулеза Волленштейн тоже не собирался. Он привез с собой в Нормандию Ниммиха, и вместе они продолжили эксперименты, даже тогда, когда уже вовсю кипела работа по производству штаммов чумы по японской технологии. Однажды, когда Волленштейн чистил лабораторное стеклышко, — а эту работу он не доверял никому, — на него снизошло озарение. И туберкулез, и чума имели нечто общее. И то, и другое заболевания вызвали грамм-отрицательные бациллы. Препарат, действующий против одного из них, мог оказаться эффективен и против второго.

И если антибиотик существует, то чуму в качестве оружия можно использовать повсюду, даже вблизи расположения своих войск.

И вот теперь он у них есть! Их долгожданный антибиотик. Волленштейн окрестил его стрептомицин — в честь грибков, из которых он был получен. Он не только останавливал размножение бактерий чумы in vitro, в культурах, помещенных в стеклянные блюдца, но и in vivo, у людей, зараженных легочной чумой. И доказательством тому — выжившие евреи.

Это был его главный аргумент, его главное оружие. Оно не позволит этой парочке — Гиммлеру и Каммлеру — присвоить себе плоды его трудов.

— Что теперь мне делать с этими евреями? — подал голос Ниммих, чем вернул Волленштейна с небес на грешную землю.

— Что?

— С евреями. Что с ними делать?

— Только не отправляйте их в Кан, как других.

— Но ведь у нас нет крематория, — возразил Ниммих. — Зараженных мы ведь всегда…

— Поговорите с Пфаффом, у него наверняка найдется решение, — ответил Волленштейн, прижимая к виску палец. Ему не хотелось думать на эту тему — еврейская девочка с куклой достойна чего-то лучшего. — Скажите Пфаффу, чтобы он все сделал завтрашней ночью. Не хочу, чтобы эти типы из СД глазели на нас, — приказал он Ниммиху. Тот в свою очередь пристально посмотрел на него. Как обычно, один глаз у парня дергался. Это потому, что бедняге постоянно приходится иметь дело с невидимыми тварями. Отсюда и тик. Волленштейн поймал себя на том, что довольно потирает руки, и поспешил убрать их за спину.

— И еще передайте Пфаффу, чтобы они у него не копали собственную могилу. Так и передай.

— Хорошо.

Волленштейн обвел взглядом помещение. Сейчас горела всего одна горелка, над которой в стеклянной бутылке яростно кипела дымчатая жидкость.

— Зачем вам понадобилось это дистиллировать? — поинтересовался он у Ниммиха.

— Я хотел объяснить результаты последних опытов, прежде чем приступать к новым.

— Сколько у нас доз? Вот этого? — Волленштейн постучал пальцами по открытому перед ним журналу.

— Не будет и двух десятков, — ответил Ниммих.

Волленштейн вновь посмотрел на журнал, на колонки и ряды чисел, имен и дат. Имена были еврейские. Интересно, как звали ту маленькую девочку? Сара? Рахиль?

— Приготовь еще, — распорядился он, отрывая глаза от журнала. — Пусть работа идет круглые сутки. Если нужна помощь, возьмите себе в помощь Трауготта и Фрессе. Я хочу, чтобы этого было произведено как можно больше, — с этими словами Волленштейн указал на бутыль с бурлящей внутри жидкостью. — И как можно быстрее.

— Слушаюсь, герр доктор, — ответил Ниммих, кивая.

В моем распоряжении всего четыре дня, подумал Волленштейн. А чтобы довести дело до конца, нужно поднять в воздух «мессершмитты» и «юнкерсы» и под покровом ночи распылить бациллы над Южной Англией, над гарнизонами и портами, где сосредоточены миллионы солдат. В противном случае Гиммлер отнимет у меня результаты моих трудов и отдаст их Каммлеру.

Господи, с какой великой радостью он засунул бы Печника в одну из построенных им же печей, подумал Волленштейн. Это бы решило все его проблемы.