Татьяна час пролежала в морской соли с экстрактом хвои в просторной ванной Земляковых.
Когда вода остыла, она вывернула до упора кран горячей воды, потом стала заворачивать его, чтобы струя была меньше. Меньше, еще чуть, еще меньше и… нет человека. Она много раз отворачивала и заворачивала блестящий медный кран, думая о Васильеве.
Пришла Люся, принесла халат, хотела поговорить, но увидела пустые, зарешеченные горем глаза – вышла.
– Отмокай.
Это было самое верное слово за весь день.
Ульянова пролежала в ванной еще долго и затем медленно и тщательно вытиралась, рассматривая кожу, будто враз постаревшую, лишенную жизни, брошенную, словно тряпка, под чьи-то грязные ноги. Она вспомнила, как они лежали у нее в квартире, в ванной вдвоем, гладили друг другу ступни, как ногами он касался ее груди и лобка. Она задумалась, почему такого не было с Федором, ведь она же его тоже любила? Они столько прожили вместе, а Васильев ее по-настоящему раздел. Раздел. И вот теперь ничего этого не надо – бессмысленна ее нагота и вся будущая жизнь, которую, в сущности, можно провести и в тюрьме, и на воле – один черт. Просто кожа, оболочка, сухой пергамент, в который завернуты селезенки, печенки, кости и все, чего теперь у него нет. Она со стоном представила, как он лежит теперь на мраморном столе для покойников в своем простреленном пергаменте, и у него ничего нет, вернее, все есть, но ничего нет. Она вспомнила о том, как готовила себя к расставанию, как заранее, гадкими словами, не имеющими никакого отношения к нему, к их отношениям, вычеркивала весь последний месяц Васильева из своей жизни. Она называла его дудочником, сумасшедшим бездельником, дальнобойщиком на «форде», неудачником, задающим бесконечные вопросы. Определения – точно не про него, но все же, иногда, становилось чуть легче. Год любовного договора подходил к концу, они должны были расстаться, она надеялась, что он что-то скажет, вдруг это просто была игра, такая шутка, но за три дня до срока, как потом оказалось, до его смерти, она спросила с какой-то обреченной надеждой:
– Саш, ты меня хоть любил в этом году? Или просто ждал, когда мы расстанемся?
Повисла долгая пауза. Он поднял на нее глаза и ответил:
– Откуда я знаю. Мы же еще не расстались.
– То есть?
Она не поняла его сразу, что бывало довольно часто.
– Не знаю. Я тебя еще не потерял. И ты не знаешь тоже. Любил – не любил?
– Я знаю. Я тебя не любила никогда! С первого дня! Ты просто обеспечивал мне оргазмы в течение года. По договору! Спасибо тебе. Ты справился. Договор подходит к концу, но еще есть время. Я пойду прогуляюсь за хлебом, а ты готовься! Приду, а ты знай, что буду тебя использовать до последнего часа. По договору! Точно по договору. Без слез.
Ульянова схватила сумку и выскочила из дома. Васильев догнал ее по пути к магазину и, ничего не говоря, пошел рядом. Тогда Ульянова поняла: конец.
Но сейчас это было по-настоящему все. Настоящий конец. Подлинный. Она никогда не узнает, любил ли он ее, ее тело, ее кожу, нравилось ли ему то, что она говорила, были ли ему интересны ее мысли, да и вообще, все это вместе завернутое в какой-то утраченный теперь образ – Ту? Она не узнает и не увидит, не поймет, и везде только «не», «не», «не», «не», «не» – это будет теперь эхо, преследующее ее всю будущую жизнь. Беспросветное – НИЧЕГО. Все, о чем можно было спросить всего два дня назад, теперь не было. И не могло быть. Внутри засело только огромное одноцветное пространство, пустое и круглое, как глобус, – НИ-ЧЕ-ГО. И она даже не узнает, что это у них было, как назвать: любовь – не любовь, страсть, история, роман, связь?
С этой бесшумной пустотой она завернулась в плотный махровый халат, который теперь отвечал и за любовь, и за объятья, пошла из ванной в дальнюю комнату на втором этаже, где ей уже постелили. Она легла и, не успев даже запомнить последней, самой горькой мысли, заснула: что-то пролетело в голове о нем – и уже спала.
Точно так, мгновенно, через пять часов глаза открылись и уставились в темноту.
Некоторое время она лежала с новым, казалось, подвешенным к потолку ощущением трезвости. Слезы кончились навсегда. Слова приобрели в темноте точный вес, как в детстве гири на старых весах на рынке.
«Сашу Васильева убили. Застрелили. Неизвестно за что. Случайно. Целились в бизнесмена, а попали в него. На меня завели дело. Я подозреваемая. Думают, этот следователь Зобов думает, что убила я. Я организовала убийство Саши. Он полный идиот, этот Зобов – Злобов. Полный. Сашу зацепила пуля, виновата – я. Получается – так. Они будут копать под меня. Найдут договор. Потому что он погиб на следующий день, решат – это я. Какая глупость. Кто мне может помочь? Федор. Нет, к нему обращаться не буду».
Татьяна встала с кровати, накинула халат, хотела сунуть ноги в тапочки, но поняла, что от них по всему спящему дому будет только артиллерийский грохот, пошла босиком. Она помнила, что внизу, рядом с бильярдной, находилась комнатка, где стояли стационарный компьютер, принтер, сканер и телефон, Землякова называла ее «моя деловая каморка». Тихо ступая, как преступница, по крутой лестнице, пройдя мимо спальни Люси, мимо спальни ее мужа, она вдруг удивилась: почему-то они не спят вместе – между ними, наверное, уже ничего нет?
Ульянова спустилась на цокольный этаж, открыла дверь и включила свет. Возле небольшого стола с компьютером стояло большое старое, ободранное кресло, что для всего опрятного дома было нехарактерно.
«Почему Землякова его не выбросит? Наверное, то же самое, что моя зеленая кастрюля?»
И сама себе ответила:
«Какое мне дело? Мое дело вот».
Таня нажала кнопку запуска на системном блоке и стала ждать, когда из потрескивания компьютерных мозгов выплывет стандартная картинка на мониторе. Она вспомнила, как всего год с небольшим назад сидела на сайте знакомств и нашла там его, которого теперь нет. Через несколько секунд произошло соединение с Интернетом, и у пользователя запросили пароль почты. Она ввела, отметила галочкой – «чужой компьютер», и в зачитанном слове «чужой» почудился тайный смысл. Компьютер соображал туго, но через минуту она уже была на своей почтовой странице. Среди большой переписки с Васильевым ей надо было найти письма про договор и все удалить.
Ульянова открыла переписку, сменила настройку, и письма выстроились в календарный ряд. Она никогда не удаляла его писем. Вот, вначале, они шли потоком, потом он уехал в Канаду, вернулся, потом они подписали договор и жили вместе, потом она ездила к сыну в Лондон на неделю, и снова писали друг другу, она ему – коротенькие, а он длинные письма. Зимой они ездили в Индию, в Дели и на Гоа, и, вернувшись, жили вместе, редко расставаясь. Весь год она отсмотрела на мониторе почти мгновенно. Хотелось все перечитать, но теперь она знала, что ей надо найти и уничтожить все упоминания о любовном договоре. Ей казалось, что таких писем в начале их переписки было немного, но вышло не так. Сам текст договора он обозначил в теме письма. Вот скрепка. Компьютер протрещал и открыл текст. Она пробежала глазами. Скопировала и создала файл, куда решила складывать все, перед тем как удалить. Вот еще одно письмо из Канады. Щелкнула мышью.
«Привет, моя дорогая Ту! В слове „моя“ и в слове „дорогая“ сейчас много смысла. Я перед концертом получил новый роскошный номер в отеле (мы переехали из Монреаля в Торонто), лег на ровную-ровную, широченную кровать, они тут в Америке все толстые, и, наверное, поэтому здесь делают такие кровати – с размахом. Честно, я не знаю, почему они такие – не американцы, а кровати. Лег, и, конечно, не хватает тебя – огромная кровать с отличным матрасом, и пусто. Вообще, признаюсь, я соскучился. Стал вспоминать нашу первую ночь и решил, что это было, наверное, в моей жизни самое идеальное знакомство. Даже не помню, что был пьян, мы тогда выпивали, ты знаешь, ты приехала – и чистая, трезвая голова, и ощущение начала с самого начала: я голый, ты голая. Не люблю эти жеманные слова: „нагая“, „нагота“. Голые. Какие на самом деле и есть. Подумал, почему мы называем физические отношения близостью? Слово „близость“ – это очень короткое расстояние, самое близкое. Этот стол ближе ко мне, чем вот этот стул. Он дальше, а этот ближе. И вот и мы, мужчины и женщины, называем свои предельно соединенные отношения близостью. Почему? С чего? Мы называем близостью, то есть расстоянием, которого фактически нет – нельзя же быть ближе близости. Подожди, сейчас я напишу тебе тысячу вопросов, голова вдруг включилась. Отправляю это письмо пока в „черновик“. Допишу вечером и пришлю уже с вопросами. Ты же говорила, что любишь мои вопросы! Вот и получай. В перерыве целую, ухожу.
Вот что делает с людьми пустая широченная кровать!
Пришел. Привет снова. Еще раз.
Уже три часа ночи. Здесь. Разница с Москвой восемь часов – минус. Только написал вопросы.
Сегодня, наверное, был самый эротический концерт. Я думал о близости, и кларнет и сакс звучали так, что Жора после концерта мне сказал: «Ты даешь!» Добиться каких-то минимальных слов от Жоры – это что-то. Но он не знает, что я все время нежно думал о тебе. Нет, это было бы нечестно, не только о тебе, но и о своих женщинах. Ты знаешь, они у меня были. А ты тоже подумай о своих мужчинах. Ведь между твоим Куприяновым и Ульяновым у тебя должны были быть всякие близости. И в то, что ты не изменяла мужу, я не верю. Ладно. Больше этой темы не касаюсь. Прикрепляю. Кстати, у тебя нет поправок к договору»?
Ульянова скопировала текст из-за последней предательской фразы и не удержалась, чтобы не щелкнуть по знаку скрепки.
«Сначала прошу ответить на прямой вопрос: для вас важны близкие отношения между мужчиной и женщиной?
– да, конечно
– да, это самое важное, что есть между нами – гораздо важнее, чем себе представляем
– да, это важно, но не следует придавать этому такое большое значение
– да, в молодости – одно, в зрелости – другое
– нет, для меня это не так важно
– это совсем не важно: мир перенапрягся в обсуждении этой темы
– это просто физиологическая потребность, способ продления человеческого рода.
Отвечая на этот первый вопрос, вы говорили о себе, но вы могли бы представить, какой процент получил бы каждый ответ, если бы это был настоящий социологический опрос. Оцените эти четыре градации «да» и три градации «нет». В сумме у вас должно получиться не больше ста процентов.
– да, конечно (так ответят процентов)
– да, это самое важное, что есть между мужчиной и женщиной – гораздо важнее, чем себе представляем (так ответят процентов)
– да, это важно, но не следует придавать этому такое большое значение (так ответят процентов)
– да, в молодости – одно, в зрелости – другое (так ответят процентов)
– нет, для меня это не так важно (так ответят процентов)
– нет, это совсем не важно, мир перенапрягся в обсуждении этой темы (так ответят процентов)
– нет, это просто физиологическая потребность, способ продления человеческого рода (так ответят про центов).
Теперь вы четче представляете, как думают люди в России, но в других странах ценность близких отношений другая или везде приблизительно одинаковая?
– конечно, другая
– другая, но разница незначительна
– чем выше и цивилизованнее страна, тем близкие отношения более значимы
– наоборот, чем менее цивилизованна страна, тем близкие отношения более значимы.
Вы считаете, для мужчины и женщины близость одинаково важна?
– да, мужчины и женщины могут по-разному переживать близость, но для них это одинаково важно
– нет, для мужчины эта тема важнее, чем для женщины
– нет, для женщины эта тема важнее, чем для мужчины.
А теперь только про себя. Вы помните свою первую близость?
– да
– нет
– смутно
– и не хочу помнить.
«Близкие отношения», «у нас была близость», «мы были близки», «мы вступили в близкие отношения» – так обычно говорят. То есть если брать физиологию, то расстояния как бы нет совсем, но тем не менее внутри этих отношений мы продолжаем называть это близостью, благородной близостью – в отличие от грязного совокупления. О близости можно даже поговорить с родителями – «с близкими». А вот вопрос: вы чувствуете какую-то тайну близости или нет?
– никакой тайны здесь нет
– здесь есть какая-то тайна, но я об этом не думаю
– я знаком с этой тайной
– раньше я не знал и не чувствовал тайны этих отношений, но теперь узнал
– я знаю эту тайну, я с ней живу.
Вы бы поставили знак равенства между сексом и близостью?
– нет, это разные вещи, секс может быть за деньги, а близость – никогда.
– это все тонкости, оттенки слов, не стоит голову ломать
– близость – это продолжение иной близости.
Если вы настаиваете на последнем варианте (я чувствую, что это именно так), то почему духовная близость не всегда заканчивается близостью физической?
– мне всегда хочется переспать с душевно близким мне человеком, этому мешают только обстоятельства и предрассудки
– уверен, всегда все так и заканчивается.
Насколько тяжелым наказанием было бы для вас лишение возможности иметь близкие отношения?
– это было бы самым тяжелым наказанием
– это тяжело, но ко всему можно привыкнуть
– это возможно, но только ценой психических и личностных изменений
– это не наказание, а облегчение, это полезно для духовной жизни.
Вот вы встретились и «были близки», вы что-нибудь узнали об этом человеке? Вы не рассматривали близость как возможность узнать «другого»?
– да, но узнается только физиологическая сторона отношений
– нет, ничего не происходит, только разрядка, оргазм или его отсутствие
– открывается невероятно много, весь человек, вся его скрытая суть
– открывается возможность продолжения всех других отношений, это только условие для всего остального
– это иллюзия узнавания, обман.
Вам не кажется, что близкие отношения это только вопрос доверия, мы, как животные, открываем самые незащищенные, уязвимые места в знак расположения, и только страх, физический и моральный, не позволяет нам открыться совсем?
– вопрос доверия самый существенный
– нет, мы люди, и у нас все сложнее
– существует физическая притягательность и физическое отторжение, а не страх.
Помните, как это было первый, или, точнее, значимый, раз, помните – где, помните – с кем, что этому предшествовало?
– я помню все до мелочей, до теней и света
– кое-что помню, но уже не все
– мне неприятно об этом вспоминать
– это абсолютно неважное событие в моей жизни
– разве надо об этом помнить?
– партнеры менялись, и близость перестала быть событием в моей жизни.
Независимо от того, как вы ответили на эти вопросы, я спрашиваю вас, есть ли какая-то деталь, запах, мелочь, слово или действие, которое вам запомнилось четко, есть хоть что-то, что при любых ваших новых связях обязательно должно быть в близости? (Спрашиваю не про любовь.)
– да
– нет
– каждая новая настоящая близость добавляла свою деталь.
Если вы вспомнили что-то такое, не кажется ли вам это загадкой или символом вашей последующей интимной жизни или, может быть, не только интимной?
– да, я знаю и чувствую, что в моем интимном опыте есть некоторая загадка
– нет, все просто, без загадок и символов
– может быть, что-то такое было
– такое было, но не в самом первом опыте близких отношений
– мне трудно и страшно признаться в этом открыто.
Что дают годы семейной близости? Вы знаете, как все будет, что предпочитает «он» и «она», так из месяца в месяц, из года в год, что происходит с долгими близкими отношениями? Почему так ими дорожат?
– ничего, это обычная физиологическая потребность, привычка
– уходит новизна, но приходят другие чувства
– уходит новизна, и все становится обязанностью, супружеским долгом, отношения деградируют
– ничего не уходит, все замечательно, если есть любовь, согласие
– боятся разочарований в будущем и поэтому дорожат тем, что есть
– так сложно в близости выйти на «то, что тебе надо», и поэтому ценят достигнутое.
Вы знакомы со скукой интимной близости?
– да
– хорошо знаком
– нет.
Существует ли логика, типовой маршрут близких отношений?
– да, от этого не удается уйти
– да, но надо стараться этого избежать
– нет, все всегда складывается по-разному.
Вы можете себе представить, что Ленин и Крупская были близки, что у них была нормальная гармоничная интимная жизнь, имеющая свою логику и свой маршрут?
– легко
– никогда
– к ним нельзя относиться как к обычным людям
– у них не было близких отношений.
А теперь ответьте себе предельно честно; допустим, вы умираете: думаете, вы будете вспоминать близкие отношения, что были у вас в жизни?
– да
– только это и буду вспоминать
– нет, есть много такого, что можно вспомнить
– нет, только в том числе, и не больше.
Таня Ульянова дочитала до этого вопроса и дальше уже не могла. Она, не раздумывая, закрыла файл, скопировала всю переписку с Васильевым в одну папку, а затем одним щелчком мыши удалила из почты все, что долго, обдуманно или, наоборот, легко и беззаботно писалось и читалось весь прожитый год. Папку на рабочем столе назвала так, чтобы Землякова все поняла сразу: «Люся, не удаляй, это мое».