Выпал снег. Он был первый. Радостный.

Тулупова шла по лужам к метро с каким-то необычным волнением и счастьем. Ее мысли крутились, как падающие большие мокрые снежинки, вокруг простого вопроса: что ее ждет этой зимой? Вопрос простой, но со сложным ответом: она теперь не будет зимовать, как медведь, в своей квартире, а будет ходить на выставки, на каток, на лыжах, может быть, с Вольновым. “…а почему нет, он должен любить лыжи, он лыжник, нет, он должен любить свою жену лыжницу, пусть он ее любит, а я буду ходить одна, буду любить только лыжи, а не Вольнова”. Бесконечно долго повторяя слово “лыжи”, она втягивалась в новое время года, в зиму, в ее первые дни. Такую светлую, бодрящую, здоровую. Подойдя к станции метро, у самых дверей она стряхнула снег со своего любимого розового с фиолетовыми вставками берета и тут же задумалась о том, что будет носить, что непременно надо бы купить. Она спускалась по эскалатору и подсчитывала, сколько будет стоить обновление гардероба теперь, когда цены подпрыгнули. Потом пришли мысли о зарплате, о том, что она материально ответственное лицо и ей могли бы прибавить, тем более что уже два года она получала эти деньги и редко премии — все. Больше ни копейки. Она представляла, как встретит ректора института в коридоре или сама подойдет в приемную и запишется. Она ехала в людном вагоне, мысленно перебирая свои зимние вещи в шкафу — что еще можно носить, а что — нельзя. И почти за каждой вещью стояла история, а иногда и мужчина. И потом она придумала сцену: прийти к ректору Василию Трофимовичу со всеми своими вещами и сказать, Василий Трофимович, вы мне скажите, я должна в этом ходить до конца своих дней и умереть в этой кофте, купленной еще при Авдееве? Или вы мне прибавите? “Я не могу — мы на бюджете, у нас и так, как у творческого вуза…” А она ему: “Вы ректор или вы кто?” — “Или кто! А кто такой ваш Авдеев? Пусть он вас одевает”. — “Его нет. Он спился. Я одеваюсь сама, вы посмотрите — тут носить нечего. Вы хотите, чтобы книги студентам выдавала бомжиха в обносках и тряпье?” — “Я ничего не хочу!” — “Оно и видно”. — “Выдавайте книги, хоть голой!” — “Это мысль”. Она придумывала этот невозможный диалог с ректором, и было очень весело. Когда вышла из метро наверх, она снова удивилась всему белому вокруг — первому снегу, который падал и здесь, у этой станции, в этой части Москвы, и было так хорошо на душе, что, проходя мимо охранника Олега, она неожиданно сказала вместо “здравствуйте”:

— Олег, со снежком!

— Да, Людмила Ивановна, со снежком. С первым!

От Вольнова пришло короткое письмо по электронной почте: “Куда пропала? Звонил вчера — ты была вне зоны доступа”.

“Они как звери чуют на сотни километров борьбу за самку. То никого, а то “куда пропала?”

“Никуда я не пропадала. Вот она — я. Снег выпал. Ты будешь со мной ходить на лыжах этой зимой? Или тебе только ЭТО надо, мальчик мой?”

Хирсанов въехал в Москву тем же утром по первому снегу. Вернее, он не въехал, а его привезли.

— Пора, пора, мне пора. Все. Все. Не хочу, — на разные лады твердил он всем, отказываясь от рюмки на посошок, от рассола, облегчающего душу, от поцелуев и объятий. — Пора! Все!

За два воскресных дня он так устал от типового банного сюжета, известного до деталей и прописанного с тщанием Анатолием Нихансом, что не решился вести машину сам. ГАИ он не боялся, но после бессонного застолья садиться за руль было безумием. Ниханс нашел ему молодого парня, водителя, который согласился за небольшие деньги отвезти его в Москву на хирсановском джипе и вернуться поездом обратно. Наконец, ворота открыли и поехали.

Хирсанов сидел рядом с парнем, имя тотчас забыл, иногда проваливаясь в сон, потом вздрагивал и просыпался, сидел с закрытыми глазами и корил себя за неподобающую его возрасту и положению жизнь, и с ужасом вспоминал Яну и ее крупнозадую подружку Наташу, которая пришла на другой день, когда Тулупова уехала. Он думал, что Людмила его любит, что она хорошая, добрая женщина, с такой фигурой и грудью, что ему ничего не надо искать, только остановиться, причалить свое старое суденышко — снять бы для нее квартиру да жить на два дома, не разводясь и не бросая больной жены. А летом можно даже поехать вместе в Италию к Франческо Чито.

Он вспоминал Италию и своего, как иногда думал, друга-переводчика, а может быть, агента или шпиона, с которым познакомился еще в перестроечную пору. Чито, вразрез жадным итальяшкам, кормил и поил его две недели, возил по стране. Хирсанов подозревал его в том, что он приносит отчеты о разговорах, а счета за их ресторанный разгул оплачивает казна. Он представил, как Людмила обрадовалась в первый раз поехать за границу, да еще сразу в Италию, в помпезный и свойский Рим, потом могли бы проехать в Венецию. Эта женщина казалась ему спасением, торжественным и заслуженным покоем. От нее пахло детством, надушенным одеколоном пионерским галстуком, чистотой школьной библиотеки, где он навсегда был лучший.

Застойные запахи советских книг, расставленных по полкам, он узнавал за версту, и ему опять вспоминалось эротическое: “дайте — возьмите — спасибо”. Он думал, что библиотекари — самая низшая интеллектуальная должность в России, что они из тех, кто до самого конца верит в слово, в книгу, в писателя, интеллектуала, интеллигенцию и в него, конечно, в него. Вот скоро окончательно победит интернет, на просторах которого они познакомились, и ничего этого не будет, не будет никакой Людмилы Тулуповой и стеллажей, будут запросы, клики, прикрепленные материалы. А он будет где-то доживать старость на свои приготовленные для этого миллионы в теплой стране, может быть, в Италии и, может быть, с Тулуповой. Он будет кидать камешки в море и рядом, почему бы и нет, с ним будет она. И тогда уже окончательно ничего не останется, все исчезнет, от библиотечной стойки не будет и доски. Будет море, песок, старость и бывшая библиотекарша, благодарная и заботливая, маленькая, как бы переносная, с большой теплой грудью.

Перед Москвой, километров в шестидесяти от нее, Хирсанов попросил водителя найти место потише, у леса, и встать — хотел продышаться. Он вышел из машины и спустился по первому снегу с придорожного откоса, походил по лесу, наслаждаясь морозцем и свежим воздухом, а затем вернулся к машине, достал из багажника портфель с ноутбуком. Открыл. По мобильному трафику зашел в интернет, быстро просмотрел пришедшие деловые письма, а затем зашел на сайт знакомств и написал Тулуповой:

“Прости, Мил, ничего не было. Я просто был пьян. Чего ты уехала? Я не хочу тебя терять. Что для тебя сделать?”

Как только он отправил сообщение, рядом с фотографией Людмилы Тулуповой появилась красная надпись “Сейчас на сайте”. А еще через минуту он получил ответ:

“Ничего. Надеюсь, тебе было хорошо”.

Хирсанов не хотел просить прощения, не хотел писать, объяснять — голова сопротивлялась любому умственному напряжению, но интонация обиды читалась так отчетливо, что ему пришлось напрячься, и он написал:

“Кто знал? Я ничего не планировал — мы ехали к другу. И вообще я тебя не обманывал — все как есть. Меня надо любить таким, как я есть”.

“И меня”, — получил он тут же ответ.

“Что тебе не нравится?”

“Мне нравится все. Проблем нет”, — написала Тулупова.

“И у меня нет”.

“Забыли. Ты уже на работе? Обещал дать почитать что-нибудь… Больше к этому не возвращаемся. Хорошо?!”

Людмиле не хотелось выяснять отношения: было и было. Хотелось поставить жирную точку и больше не вспоминать, в конце концов они взрослые люди и этим как будто что-то сказано.

Хирсанову понравилось, что она освободила его от необходимости подбирать слова, оправдываться, он подумал, что Мила молодец, и написал, быстро вспомнив, что в его ноутбуке наверняка что-то есть из прошлых обзоров:

“Все. Забыли. Куда тебе прислать? На какую почту?”

Тулупова тут же прислала свой личный электронный адрес.

— Кирилл Леонардович, — спросил его водитель, — вы резину меняли, у вас зимняя?

— Всесезонная. Сейчас едем, — ответил Хирсанов, понимая, что парень своим вопросом аккуратно его торопит.

Хирсанов скопировал пришедший к нему e-mail и через свою почту отправил ей файл, который он и не стал открывать, с названием “Обзор недели 12–19 — 09”. Через минуту на своей почте Тулупова нашла письмо с одним предложением: “Милка, я тебя люблю, ты знаешь” и прикрепленный файл, который она тут же открыла и начала читать, даже не обратив внимания, что в углу было написано “Совершенно секретно. По утвержденному списку № 0”.

“По вашему поручению, в развитие сценарной разработки под рабочим названием “План разведения мостов” специальной аналитической группой в составе Мирзояна И.В., Хирсанова К.Л., Свиридова А.Б. разработаны конкретные рекомендации по управляемому разделению властных элитных групп (кланов), рассчитанные на ближайший предызбирательный период.

Задачей данной политической разработки “Плана разведения мостов” является преодоление застойно-стагнационных явлений в российской политической системе и стране в целом, разделение правящего класса на две реально конкурирующие и контролирующие друг друга властные группы, полностью готовые к управлению страной, всеми ее институтами, включая основные силовые блоки — армия, правоохранительная система, службы безопасности и пограничного контроля. План позволяет окончательно и сравнительно безболезненно завершить процесс реформаторских преобразований и структурных трансформаций, начатый в предыдущие периоды Горбачева — Ельцина, институализировать общественные процессы и сформировать реально работающую двухпартийную систему, на основе сложившихся работающих мировоззренческих и политико-экономических мифов, укоренившихся теперь в России.

Проработка идейной составляющей этого процесса не представляет сложной задачи для проектной группы и, по сути, опирается на глубокую традицию российской истории с ее парной радикализацией: западники — славянофилы; белые — красные; либералы — традиционалисты; государственники — модернизаторы. В настоящее время идейное разделение не является задачей номер один, хотя на более позднем этапе такая проработка избирательных мифов и концептуальных платформ будет иметь большое значение. Но эта задача будет стоять перед уже разделенной на противоположные берега и реально функционирующей элитой. Теперь наиболее объемной задачей является технология принудительного разделения промышленно-финансовой элиты, бизнеса, силовых структур и политического руководства на две необязательно равные части, но в обязательно жизнеспособных пропорциях.

По нашему мнению, такое разделение возможно только под давлением компрометирующих материалов и жестких административных решений политических лидеров, которые сами будут комплектовать свои проектные площадки.

“План разведения мостов” позволяет разделить коррумпированную, сросшуюся с бизнесом и властью элиту и начать реформы как бы с чистого листа, без сведения счетов с различными кланами и с установлением единых правил игры, которые приведут к самоочищению и эффективному управлению, к реальной политической и экономической конкуренции, без потери властью лица. Навсегда снимется “проблема третьего срока”, проблема преемственности власти. С момента разведения мостов будет установлена временная точка отсчета, когда вступает в действие новая система, работающая через суды и законы. Контроль одной группы над другой обеспечит появление взаимозависимой власти, снизит уровень коррупции и даст толчок цивилизованному развитию бизнеса, который, если и будет тесно привязан к одной из групп, контролироваться будет оппонентами.

Разведенные по разным берегам элитные группы, в составе каждой из которых должна быть силовая составляющая, банковская, промышленная и административно-политическая, будут бороться за власть и основные финансовые потоки с разных идейно-политических и мировоззренческих позиций. Для чего планируется разделить существующие медийные ресурсы, включая основные федеральные телевизионные каналы, так же по разным берегам, предложив им работать в рамках сформированных трендов. Именно там и должна быть создана и отработана в различных медийных форматах идейная концепция разведения мостов, помогающая населению самоопределиться по берегам, по сути, одной властной реки.

Самым сложным в данном проекте представляется определение персонального состава “берегов” и правильное разделение административного, финансового и властного ресурса. Берега должны быть устойчивы, самодостаточны и многовекторны. Их формирование это учет многих важнейших характеристик, включая и личностные качества, и реальные финансово-властные связи. Далее мы предлагаем приблизительный персональный состав первых лиц и указываем те “проблемные участки” в их биографиях, которые могли бы использоваться при принудительном разделении элиты по берегам. Только такой персональный набросок позволяет представить этот сценарный план более конкретно и увидеть контуры формируемых берегов…”

Дальше Людмила Тулупова читать не стала, ей было неинтересно, она не понимала, о каких берегах и реках идет речь и почему людей надо делить, когда они никогда ни на что не делятся. Она пролистнула несколько страниц и увидела, что документ заканчивался списком фамилий с должностями и развернутыми пометками рядом, набранными мелким кеглем.

“Вот чем они наверху занимаются! Ничего необычного — как всегда, делят власть”, — про себя удивилась Тулупова.

Недолго рассуждая, она решила послать этот текст Вольнову, от которого на сайт пришло сообщение:

“И ты на лыжи! Не говори при мне слово “лыжи”, а то я сблюю. Мне — только ЭТО. С тобой. В последнее время. Лучше ЭТОГО ничего нет. Не придумали еще, со времен царя Тулупа”.

“Ты спорил, что такие люди на сайте не сидят. Я на твою почту отправляю то, что он мне прислал. Вот такие люди меня любят, мальчик мой, а ты со мной на лыжах идти отказываешься. Про царя это ты правильно”.

Через несколько минут материал с грифом “Совершенно секретно” был на электронной почте Вольнова и пролежал в непрочитанных письмах до самого вечера.

Хирсанов ехал в Москву, продолжая похмельно думать об Италии, о почетной старости у моря, о том, что жизнь его в общем-то складывается неплохо. Да, за успех в одном месте надо заплатить в другом, но главное, чтобы счета, по крайней мере, совпадали. Ему это удалось, он — счастливый человек, удачливый в целом, личная жизнь как-то не очень, но судьба к нему благосклонна, и теперь он может купить десяток молоденьких ян или наташ, но они ему не нужны, а может взять одну несчастную, хорошо сохранившуюся Тулупову и подарить ей и себе счастье. Вот так просто взять и подарить. Он может выбрать теперь то, что ему нравится, и не страдать от одиночества, и не казаться, и не ждать, он все может. Он вспомнил о работе, о том, что, если проект их группы пойдет, он будет не на берегах, а в самой реке, на капитанском мостике, ближе всех к капитану, и это даст ему такие возможности, что…

— Останови, я забыл, как тебя зовут.

Хирсанова прошиб пот, голова приобрела такую ясность и четкость, что от бессонной и пьяной ночи не осталось и следа.

— Иван.

— Иван, останови!

Хирсанов выскочил из машины, открыл багажник и достал из портфеля компьютер. Он неожиданно вспомнил, что однажды, кажется, один из черновиков проекта, самый первый и чуть ли не самый важный, сохранял под именем недельного обзора, ему тогда было лень создавать отдельный файл, и он решил, что пока перенесет текст в один из обзоров, а сам обзор удалит. И неожиданно он засомневался: не этот ли файл он послал Тулуповой? Пока ноутбук протрескивал свои программы, Хирсанов еще надеялся, что не сделал роковой ошибки, но затем в два клика убедился, что именно этот файл он и отправил. Его охватил такой силы отрезвляющий страх, заставляющий мозг работать быстрее всех компьютеров, что от прекраснодушия и путаных мечтаний не осталось и следа. Он тут же набрал мобильный номер Тулуповой и, стараясь не выдать своего волнения, стал с ней говорить.

— Мила. Это я. Ты на работе?

— Да.

— Хорошо. Письмо мое получила?

— Да. Очень интересно.

— Так, — Хирсанов говорил, будто из диспетчерской службы руководил молоденькой тупой стюардессой, сажающей самолет на аэродром. — Хорошо. Компьютер рядом?

— Я сейчас занята. Подожди. А что?

— Все брось и подойди к нему. Подошла? Он открыт?

— Он в спящем режиме. А что случилось?

— Открой.

— Открыла. И что?

— Ты никому не давала читать это?

— Нет, — сказала Тулупова, даже на самом деле забыв о Вольнове, да если и вспомнила бы, не могла бы сказать Хирсанову ничего.

Получилось убедительно.

— Теперь выдели то, что я тебе послал, и удали. Перенеси в корзину и удали. Я хочу слышать звук, когда корзина на твоем ноутбуке…

— …у меня обычный компьютер… — поправила Тулупова.

— Неважно. Я хочу, чтобы я слышал этот звук! Мне нужно быть уверенным…

Тулупова водила мышкой по экрану монитора, и через некоторое время Хирсанов услышал характерный звук очищенной от файлов корзины.

— Все. Ты слышал? — сказала Тулупова.

— Да. Теперь удали мой электронный адрес из “входящих”, а затем очисти корзину почты.

— Зачем? — спросила Тулупова.

— У тебя нет вопросов получше? — сказал Хирсанов. — А теперь забудь, ничего не было, ты ничего не читала и ничего не знаешь. Все! Ты поняла?

— Что я поняла?

— Все.

— В каком смысле? Между нами — все?

— Между нами все отлично, если ты все сделала, как я просил. Все отлично. Пока, Мил, никому ничего не рассказывай. Ничего не было, ты ничего не знаешь. Пока. Я тебе позвоню.

Хирсанов вспомнил все, что говорил ей, как бы оценивая свои действия: кажется, самолет удалось посадить на полосу без видимых повреждений. Он закрыл свой ноутбук, удалив перед этим переписку с Тулуповой, и снова сел в машину. Взглянул на водителя, не понимавшего, что происходит. Он решил, что теперь может вести машину сам и хочет в ней быть один.

— Сколько до Москвы? — спросил он.

— Полчаса, наверное.

— Километров?! — почти крикнул Хирсанов.

— Тридцать пять. Как движение пойдет, может, и быстрее…

“Какой услужливый идиот”, — подумал Хирсанов, и ему захотелось быстрее от него избавиться.

— Тут хотят автобусы к вам? Я уже сам готов вести машину.

— Да, но я думал заехать в Москву, раз уж я…

— Это как хочешь. На ближайшей остановке выйдешь, я с тобой расплачусь и все. За все спасибо. Понял?

— А-а нельзя ли с вами…

— Будет так, как я сказал. Дальше езжай куда хочешь…