Д. Барсков

[37]

Семён Афанасьевич и Галина Константиновна Калабалины – страницы жизни

В процессе многолетней поисковой работы по сбору материалов для книги воспоминаний «Колокола памяти» (Записки детдомовца) подготовлена рукопись, которую можно с полным правом отнести к жанру документального повествования. Полученный материал позволяет констатировать, что до сих пор нет целостной биографии Семёна Афанасьевича и Галины Константиновны Калабалиных.

Всем известно, что A.M. Горький создал литературную серию ЖЗЛ (Жизнь замечательных людей), и хочется выразить уверенность – со временем в этой серии займёт достойное место жизнеописание верных последователей своего учителя Антона Семёновича Макаренко – педагогов Калабалиных, лично знавших и великого русского писателя Максима Горького.

Постараюсь кратко привести хронологию жизни Калабалиных и остановиться на малоизвестных страницах необыкновенно прожитой жизни.

Семён Афанасьевич Калабалин родился 21 августа 1903 года в многодетной семье безземельных крестьян в селе Сторожевое Чутовского района Полтавской губернии. Отец – Афанасий Захарович Калабалин умер в 1933 году в возрасте 66 лет, мать – Ефросинья Анисимовна Калабалина (девичья фамилия Гузнако) умерла в середине 1960-х годов в возрасте около ста лет. В семье было семь детей: Софья (1887–1974), Ефим (1891–1967), Иван (1893–1920), Андрей (1899–1943), Марк (1901–1964), Семён (1903–1972) и Мария (1906-19…).

По словам Семёна Афанасьевича, Ефросинья Анисимовна рассказывала, что самый младший сын в семье Калабалиных родился, когда «у кривого Карпа сдохла корова», а «дуркувата Евдоха вышла замуж», на пятый день Святой Параскевы (26 июля/8 августа), т. е. 12 августа, а 21 августа 1903 года является, по-видимому, датой крещения.

С сентября 1910 по 1915 годы учился в школе села Сторожевое. Начало трудовой деятельности связано с работой по найму пастушонком, уходу за скотиной и лошадьми у богатых селян и в хозяйстве помещицы Голтвянской. Период с лета 1915 по март 1918 года бродяжничал на Полтавщине – его С.А. Калабалин подробно отобразил в автобиографической повести «Бродячее детство» (под ред. Евгения Самойловича Рысса, 1968). С марта 1918 по май 1920 года служил вестовым командиром 1-го Советского Украинского полка имени Тараса Шевченко, в котором воевал его брат Иван, и участвовал в боях против немцев, петлюровцев, гайдамаков, деникинцев, банд «зелёных» на Полтавщине и Херсонщине.

Семён Афанасьевич вспоминал, что «в мае месяце 1920 года мой брат, Иван Афанасьевич, был зверски убит террористами из шайки украинских националистов. Я решил мстить за любимого брата. Сколотилась группа в полсотни человек. Из моих добрых намерений ничего доброго не получилось. Группа всякой шантрапы – почему-то много цыган – превратилась в обыкновенную шайку грабителей. В ноябре 1920 года шайка была настигнута и ликвидирована».

Отряд конного резерва милиции во главе со вторым братом Семёна, Ефимом Афанасьевичем Калабалиным, разбивает банду, а Семён, вместе с оставшимися в живых членами этой банды попадает в Полтавскую губернскую тюрьму. За уголовный бандитизм и вооружённый грабеж Семён был осужден Чрезвычайной Комиссией (ЧК) и попадает в камеру смертников. Однако решение о его расстреле было отменено.

Весьма вероятно, что к Макаренко обратился Ефим Афанасьевич Калабалин с просьбой взять Семёна на воспитание к себе в колонию. Известно, что A.C. Макаренко и раньше брал под своё попечительство на перевоспитание несовершеннолетних правонарушителей. По ходатайству A.C. Макаренко 9 марта 1921 года Семён Калабалин (в «Педагогической поэме» – Семён Карабанов) становится воспитанником Полтавской трудовой колонии имени М. Горького, расположенной неподалеку от села Гончаровка под Полтавой. С этого периода он находится под воспитательным влиянием Антона Семёновича Макаренко.

Семён Афанасьевич об этом писал: «Однажды меня вызвали к начальнику тюрьмы. Войдя в кабинет, я увидел, кроме начальника, незнакомого человека… Больше всего моё внимание привлек большой нос и на нём пенсне, а за ним блеск живых, насмешливо-добрых, каких-то зовущих умных глаз. Это был Антон Семёнович Макаренко. Макаренко сумел заметить во мне достоинства человеческие, о которых я тогда и не подозревал в себе. Это было его первое тёплое человеческое прикосновение ко мне». Дальнейшее замечательно представлено на страницах «Педагогической поэмы»…

«Когда собрались пожениться (Семён и Галина – Л.М.), пошли к Макаренко советоваться, он был непререкаемым авторитетом. Антон Семенович сказал Галине Константиновне: «Я очень люблю Семена и люблю тебя, но я вам не советую жениться. Потому что Семен весь пошел в меня, он будет весь в работе, и семье ему будет некогда уделять внимание». В семнадцать лет натура еще бесхитростна, да и ставить крест на любви не хотелось. Она ответила, что постарается создать такую семью, которая бы помогала мужу в работе…»

 

Д. Барсков

Предсвадебное послание С.А. Калабалина своей будущей жене

 

11 марта 1926 г.

Поздно уж, родимая, ждать тебя невмочь. На дворе цыганкою распростерлась ночь. Мы с тобою, Галочка, встретим здесь зарю. Я тебе, любимая, счастье подарю. Окружу заботою, лаской и теплом, По пути нелегкому вместе мы пойдем. Парня бесшабашного встретила не зря. Все, что в нем хорошего, только для тебя. Горьковскою дружбою связаны с тобой, Будь же мне подругою, верною женой.

1 сентября 1927 года по рекомендации A.C. Макаренко Галина Константиновна начала работу в Управлении детскими домами, коллектив которого состоял из бывших работников и воспитанников колонии им. Горького. Там и произошла её встреча с Семёном Афанасьевичем. 21 октября 1927 года состоялась их свадьба, а брак был зарегистрирован 17.03.1928 года в городе Харькове, тогдашней столице Украинской ССР.

По рекомендации A.C. Макаренко в октябре 1927 года Семён Афанасьевич назначается заведующим общежития воспитанников детских домов и коммун на станции Комаровка под Харьковом, где он работал до августа 1928года.

С августа 1928 года начинается официальная педагогическая работа Семёна Афанасьевича Калабалина. Его назначают воспитателем, а затем заведующим учебно-воспитательной частью Будянской колонии им. В.Г. Короленко (пос. Буда, Харьковская область), а 1 февраля 1929 года – воспитателем коммуны имени Ф.Э. Дзержинского, где он работал под руководством A.C. Макаренко (г. Харьков).

18 ноября 1928 года у Галины Константиновны родилась дочка Ниночка, которая умерла от воспаления легких в январе 1929 года.

С 1 февраля 1929 года Галина Константиновна работает под руководством A.C. Макаренко воспитателем коммуны имени Ф.Э. Дзержинского НКВД Украины. 18июня 1930 года у Калабалиных родилась дочка Леночка (г. Харьков, УССР).

С марта 1931 г. Семён Афанасьевич работает старшим воспитателем («командиром батальона») детской воспитательной колонии в Детском Селе Ленинградской области. 24 августа 1931 года родился сынок Костик, который трагически погиб 04.07.1934 года от рук воспитанника-психопата.

С марта 1932 года Семён Афанасьевич работает старшим воспитателем школы-колонии № 66 для трудновоспитуемых детей «Сосновая Поляна» в пригороде Ленинграда. С 1 июля 1932 года Галина Константиновна – воспитатель Ново-Знаменской школы колонии Ленинградского областного отдела народного образования.

С августа 1934 года Семён Афанасьевич – заведующий учебной частью детского дома № 54 Сталинского района Ленинграда.

24 июня 1935 года у Калабалиных родилась дочка Галочка (г. Харьков, УССР). В этом же месяце Семёна Афанасьевича временно назначают инспектором Управления колониями НКВД в Киеве, которое ранее возглавлял A.C. Макаренко, а затем заместителем начальника Одесского детского приёмника. С 18 декабря 1935 года С.А. Калабалин – помощник Управляющего и начальник учебно-воспитательной части Винницкой трудовой колонии № 8 НКВД Украины, а Галина Константиновна с 1 декабря 1935 года – воспитатель этой колонии (село Якушинцы, Винницкая область, УССР),

24 января 1938 года по ложному доносу Семён Афанасьевич с клеймом «враг народа» был арестован и помещён во внутреннюю тюрьму Управления НКВД по Винницкой области. Семён Афанасьевич вспоминал: «На первом допросе мне предложили дать объяснения о моей контрреволюционной деятельности и о том, что я вёл антисоветскую агитацию среди детей. Я назвал этот бред анекдотом…

Хлопцы (воспитанники колонии) взвыли, – за что арестовали нашего Семёна Афанасьевича? Кое-кто из местных работников промямлил «враг», – ему заплевали глаза. Колония в течение трёх дней окружена милицией. Воздвигли карцер. На работу и в школу не пошло 50 % детей. Пошли попойка, игра в карты, грабежи и воровство.

«…всё, что было сделано за два года – рухнуло, как рушатся на пожаре горящие стропила», возмущался Семён Афанасьевич, анализируя произошедшее. 2 марта 1938 года С.А. Калабалина выпустили из тюрьмы и сняли все обвинения.

С 27 марта 1938 года Галина Константиновна – воспитатель Соколовского специального детского дома Министерства просвещения Украинской ССР (пос. Соколовка, Крижопольский район, Винницкая обл.), а Семён Афанасьевич – заведующий учебной частью.

«Дорогая Галочка и детки! – писал Семён Афанасьевич из Москвы вскоре после похорон A.C. Макаренко. – Сегодня я был принят начальником группы детских домов Мособлоно с исключительной теплотой. Мне было предложено принять детский дом в Барыбино на 500 человек. Дом этот стоит у них, что называется, поперёк горла своей запущенностью. Я дал согласие и завтра с инспектором еду туда на смотрины…». 20 мая 1939года его назначают директором детского дома № 3 Мосгороно (Барыбинский детдом, Московская область).

В воспитательной работе в Барыбино проявились высокая принципиальность, оперативная решительность, организаторская способность, постоянная трудовая и деятельная готовность, которыми располагал Семён Афанасьевич, и которые обеспечили ему быстрое педагогическое оздоровление колонии (из характеристики С.А. Калабалина). Галина Константиновна работала воспитателем Барыбинского детского дома с 31 августа 1939 года по 25 декабря 1940 года.

6 сентября 1938 года родился сынок Антоша, который умер от воспаления лёгких 17.04.1939 г. 31 октября 1939 года родился сынок Антошик (деревня Авдотьино Малинского района Московской области).

С 3 ноября 1940 года Семён Афанасьевич – директор детского дома № 60 Мосгороно с особым режимом в Сокольническом районе Москвы.

Вскоре после начала Великой Отечественной войны, 15 июля 1941 года, С.А. Калабалин призван в Красную Армию. Спустя десятилетия с некоторых документов из архивов некогда всемогущего ведомства НКВД СССР был снят гриф «секретно». Тогда же в открытой печати появились статьи и книги, посвященные разведывательной деятельности чекиста С.А. Калабалина. Наиболее содержательно об этом написали А.Е. Хинштейн и Л.П. Овчинникова. Хочется остановиться только на неизвестных фактах, рассказанных самим Семёном Афанасьевичем, дополнив их документальными свидетельствами из архива органов безопасности Горьковской области по делу разведывательной группы майора С.А. Калабалина.

Навсегда запёчатлёнными в памяти остались три эпизода из «военной биографии» Семёна Афанасьевича, услышанные из его уст во время моего пребывания в Клемёновском детском доме. Это были всего три страницы из необыкновенной, почти невероятной, повести с условным названием «Невидимый фронт разведчика Калабалина».

 

Страница первая

Расставшись с Галиной Константиновной на Ярославском вокзале 15 июля 1941 года, Семён Афанасьевич Калабалин прибыл в распоряжение «товарища Василия» и прошел десятидневные курсы специальной подготовки при учебном Центре Московской военной разведки. После завершения краткосрочного обучения он был назначен командиром отряда особого назначения и 11 августа 1941 года самолётом из Москвы был доставлен в штаб Южного фронта в село Бровары, которое расположено на левом берегу Днепра неподалеку от Киева. В ночь с 13-го на 14 августа отряд «товарища Семёна» в составе 13 десантников-разведчиков был заброшен в тыл противника для осуществления разведывательно-диверсионной деятельности на территории Винницкой и Житомирской областей Украины.

После выполнения задания разведывательной группе ровно через месяц надлежало вернуться к своим через линию фронта. Но этого не случилось… Уже сам выброс отряда произошёл крайне неудачно – парашютистов разбросало на большой территории, и встретиться командиру после приземления удалось лишь с двоими. По-видимому, немцы засекли самолет, и к месту выброски отряда были направлены многочисленные вооружённые подразделения полицаев и местных националистов-бандеровцев.

Семён Афанасьевич об этом эпизоде рассказывал нам так, что они втроём расположились на дневку в стогу сена, но были обнаружены вооружёнными людьми, которых поначалу приняли за партизан. Приказав радисту с напарником уходить для встречи с остальной группой, «товарищ Семён» решил отвлечь незнакомцев и дать возможность хотя бы ценной собственной жизни уйти товарищам. Он был приведен в деревню. По дороге одна баба спросила: «Кого это поймали?» Ей ответили: «Комиссара!» Разъяренная бандеровка бросилась к пленному с вилами в руках – и через мгновение острые зубья впились в правую ногу Семёна Афанасьевича. Затем ему был нанесен удар по голове прикладом, вслед за этим началось избиение. На первом же допросе Семён Афанасьевич назвался Наливко Иваном Андреевичем, жителем своего родного села Сторожевое, что на Полтавщине (они дружили в детстве, но потом разошлись и больше не встречались). Вскоре его передали немцам, которые положили Семёна Афанасьевича в Новгород-Волынский госпиталь для военнопленных, настолько жестоко он был избит бандеровцами. Бежать из госпиталя не удалось – его выдала одна из медсестёр, заподозрившая приготовление к побегу. В этот же день Семён Афанасьевич был отправлен в Холмский концлагерь № 319 «А» под Шепетовкой. В ноябре 1941 года его перевели в «лагерь смерти» в местечке Понятово. В этом концлагере свирепствовали тиф и дизентерия, от которых умирали тысячи военнопленных. Выжить в нечеловеческих условиях Семёну Афанасьевичу помогли хорошая физическая подготовка и закалка организма, полученные ещё в период пребывания в колонии имени Горького. В марте 1942 года последовал его обратный перевод в Холмский лагерь…

 

Страница вторая

Моим одноклассником в 1962–1963 учебном году был Виталий Харин (по архивным школьным документам у него было имя Виктор). Он прибыл в детский дом из Липецкой области, что абсолютно никого не удивляло, – у нас были ребята из различных регионов России украинцы, армяне, татары, азербайджанцы, евреи, этнические немцы и т. д.

Как-то раз на одном из вечерних рапортов при коллективном обсуждении проступка Харина Семён Афанасьевич неожиданно произнес в адрес провинившегося слова, поразившие всех своим откровением: «Я встретил твоего отца в немецком плену, поверил ему. Вместе со мной он участвовал в борьбе с врагом, а потом я помог восстановить его доброе имя. Отец просил принять тебя в наш коллектив. Так-то ты отвечаешь на нашу с ним отеческую заботу?! Твой отец прошёл через тяжелейшие испытания у немцев, а потом проверку у своих, а что вытворяет этот великовозрастный оболтус?! Стыдно, глупо и непозволительно поступать так современному молодому человеку!»

О том, как сошлись военные судьбы разведчика Калабалина и Петра Яковлевича Харина, мне довелось узнать из протокола допроса П.Я. Харина в Горьковском управлении НКВД СССР после заброски его в составе диверсионной группы и добровольной явки в органы безопасности. О событиях предшествующих этому, рассказал в своих публикациях Александр Хинштейн.

«Однажды в Холмский лагерь приехал доселе никому не известный офицер, хорошо владеющий русским языком, в чине ротмистра, и начал нас вызывать по одному. Спрашивал ротмистр фамилию, образование, семейное положение, какие места СССР хорошо знаешь, и затем внезапно – желаешь ли работать против большевиков. Получив утвердительный ответ, отпускал. Я согласился, так как видел в этом деле перспективу либо бежать, либо работать на пользу своей Родины – СССР.

После его посещения дня через три нас всех погрузили в две грузовые автомашины и через Люблин доставили в окрестности Варшавы, местечко Сулиевек. Варшавская Центральная разведывательная школа «Абвера» была организована в ноябре 1941 года начальником отдела «Абвер-2» генерал-майором Эрвином фон Лахузеном и размещалась в бывших дачах Пилсудского в 25 км Юго-Восточнее Варшавы.

Школа разведчиков-радистов, куда я был назначен, насчитывала около 160 человек. Она состояла из трех блоков: в двух готовились радисты, а в третьем блоке – разведчики-ходоки. Все три блока находились на одном участке, но друг от друга отгорожены забором. Школа не была обнесена колючей проволокой, но слушателям было запрещено ходить за определенную зону и особенно общаться с населением. Кормили нас прилично, в день давали около 400 граммов хлеба, литр мясного супа, граммов 25 масла или маргарина, иногда колбасу – 50 граммов, иногда – повидло, утром и вечером – чай. Кроме того, на неделю – пачку махорки и 3–5 сигарет в день.

Занимались мы радиоделом 3 часа в день и 3 часа в день такими предметами, как топография, организация РККА, методы работы органов НКВД и физподготовка. Начальник школы – ротмистр Марвиц, его помощник – ротмистр Броневицкий. За время существования школа подготовила для заброски в тыл Красной Армии не меньше 700 человек разведчиков.

Меня определили на работу с рацией, и в этой профессии я сразу же достиг немалых успехов, поэтому преподаватели были очень довольны. Агентурную кличку я получил «Бестужев». За всё время пребывания в плену я постоянно думал и искал случая вернуться на территорию СССР и служить на пользу Родине. Такой возможности я ожидал. Больше того, я по мере возможности к этому склонял и уговаривал моих товарищей по школе. К этому, в частности, я подговорил перебрасываемых разом со мной радистов-разведчиков Харина, Пармененкова {мой напарник) и других».

С.А. Калабалин

Именно в этот период о «подрывной деятельности» Семёна Афанасьевича Калабалина-Карабанова (в немецкой разведшколе он не скрывал ни своего настоящего, ни литературного имени) узнали и советские чекисты. Некоторые заброшенные в наш тыл выпускники Варшавской школы приходили с повинной и рассказывали о человеке, который убедил их сохранить верность Родине. О Калабалине нашим контрразведчикам поведал немецкий агент Устин Каратаев, добровольно пришедший в НКВД под Воронежем в июле 1942 года. Позднее его показания подтвердил и другой сдавшийся чекистам агент Владимир Лящук. Так что в Разведывательном управлении НКВД уже накопилось достаточно сведений о «Семёне» ещё до его засылки на территорию Горьковской области.

В книге В.И. Андрюхина «По следу Вервольфа» представлены копии подлинных архивных документов по делу «Бестужева» – Семёна. Это протоколы и выписки из протоколов допросов членов его разведывательно-агентурной группы, выброшенной в ночь с 15-го на 16 сентября 1942 года в составе 6 человек с немецкого самолета в Горьковской области, около города Арзамас. Приземлившись, С.А. Калабалин в тот же день добровольно явился в Арзамасский райотдел НКВД, сдал радиостанцию, оружие, деньги, документы и дал ценные сведения о Варшавской разведшколе «Абвера», а через несколько дней добровольно сдались и другие члены группы – Немченко, Пармененков и Харин – их Калабалин убедил сдаться ещё во время учёбы. Об этом красноречиво свидетельствуют показания, в которых «Бестужев» – Семён характеризовался ими положительно.

Протокол допроса обвиняемого

Харина Петра Яковлевича

от 30 сентября 1942 года

(Харин Пётр Яковлевич 1918 года рождения, уроженец д. Венюково, Красненского района, Орловской области, русский)

Вопрос: расскажите, что Вам известно о немецком разведчике по кличке «Бестужев», с которым Вы обучались в Варшавской школе и были вместе на одном самолёте направлены в тыл Красной Армии?

Ответ: настоящая фамилия «Бестужева» Калабалин Семён Афанасьевич. О том, что его фамилия Калабалин, он рассказал мне сам ещё, когда мы обучались в Варшавской школе. Назвал он мне настоящую фамилию потому, что мы были с ним в хороших отношениях – дружили, и он мне доверял. Знали мы друг друга по Холмскому лагерю, где жили с ним вместе около 20 дней перед отправлением нас в Варшавскую школу. В Холмском лагере Калабалин в списке личного состава значился под фамилией Карабанов Семён Афанасьевич…

Калабалин рассказывал, что он воспитывался в детдоме, а потом сам продолжительное время работал воспитателем в детском доме вместе с известным педагогом Макаренко. В книге Макаренко «Педагогическая поэма» он, Калабалин, выведен главным героем в образе Сеньки Карабанова. До войны Калабалин работал в Москве, в детдоме. Когда началась война, он в августе 1941 года был выброшен в тыл немцев с диверсионным отрядом имени Семенова, командиром этого отряда был он, Калабалин…

Каким образом он был завербован и направлен в школу разведчиков в Варшаву, мне не известно. В школе в Варшаве обучался радистом. В Москве проживает семья Калабалина, жена и дети.

Находясь в Варшавской школе, в беседах «Бестужев» высказывался против немцев и работать на них не собирался. Когда мы прибыли в сентябре под Смоленск, в деревню Катынь, здесь мне «Бестужев прямо сказал, что когда я попаду на советскую территорию, то должен пойти в органы НКВД и заявить о себе, так как он, «Бестужев», также после приземления немедленно явится в органы НКВД.

Выписка верна: сотрудник 3-го отдела

ГУК «СМЕРШ» – гвардии ст. лейтенант (Андреев)

 

Страница третья

Больше месяца (с 16 сентября по 24 октября 1942 г.) Семён Афанасьевич провёл в одиночной камере, пока руководством НКВД окончательно не был разработан план, в котором «Бестужеву» – Семёну отводилась ключевая роль. Для чекистов-контрразведчиков стало очевидным, что ученик Макаренко, который с риском для жизни вёл подрывную работу в логове врага, наверняка справится с важнейшим заданием в радиоигре против «Абвера» (ее НКВД начал в конце октября 1942 года под кодовым названием «Горьковский дуэт»), Семён Афанасьевич был освобождён из-под стражи по личному распоряжению заместителя Наркома внутренних дел В.Н. Меркулова (1895–1953) и включен в оперативную комбинацию…

В полном соответствии с полученными у немцев инструкциями он легализовался в городе Горьком, прописался по выданным немцами фиктивным документам на имя уволенного по ранению (хромота от вил бандеровки это подтверждала) красноармейца Семёна Карева, встал на учет в военкомат и устроился работать в подсобное хозяйство (посёлок Мыза в пригороде Горького). Его работу курировал сотрудник «СМЕРШа» лейтенант Константин Грязнов. Вскоре состоялся первый сеанс связи с Варшавой, а потом на вопросы руководства «Абвера» пошла строго дозированная дезинформация, которая поступала прямо из Ставки Верховного Главнокомандования.

Главной в этой операции стали сведения о ложной переброске наших войск в самый разгар битвы за Сталинград. «Бестужев» – Семён сообщил немцам о крупных воинских частях, якобы формируемых в Горьком. Одновременно он передавал о большом количестве воинских эшелонов, двигавшихся на Москву. Военное руководство Третьего рейха стало усиливать московское направление и подтягивать туда дополнительные воинские резервы. Агент «Бестужев» (Семён Афанасьевич Калабалин) от имени фюрера был награждён Железным крестом – одной из высших наград нацистской Германии. «Радиообман» гитлеровцев продолжился вплоть до конца лета 1944 года, когда линия фронта вплотную подошла к Варшаве, разведшкола переместилась в Германию и связь прервалась…

За это время «Абвер» был переполнен дезинформацией. Порой бывало совсем непросто – прогнозируемое, но всё-таки неожиданное появление 11 июля 1943 года двух контролирующих немецких агентов – связников «Бирюка» и «Родина» – на явочной квартире после двухнедельного наблюдения за ее «чистотой». Через несколько месяцев допросов оба вражеских агента предстали перед судом военного трибунала и были приговорены к расстрелу. Были и другие проверки достоверности сведений, передаваемых «Бестужевым» – Семёном. Но горьковские чекисты действовали изобретательно – одновременно ими в Горьком велась аналогичная радиоигра под кодовым названием «Друзья». Два других «немецких агента» передавали в «Абвер» сообщения, полностью дублирующие материалы «Бестужева» – Семёна. В основном они содержали сведения о проходивших через железнодорожный узел эшелонах с грузами и войсками.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 17 октября 1943 года С.А. Калабалин за проявленные мужество и находчивость, за неоценимую помощь действующей армии был награждён орденом Отечественной войны II степени. Высокую награду ему вручил 28 декабря 1943 года лично начальник Главного Управления контрразведки «СМЕРШ» Наркомата обороны СССР генерал-полковник Виктор Семенович Абакумов (1908–1954 гг.).

Но война продолжалась, и майор Калабалин получал ответственные задания советской контрразведки не только в радиоигре с «Абвером», но и по активному поиску и обезвреживанию вражеской агентуры, прошедшей подготовку в Варшавской школе и действовавшей в различных городах на советской территории. Это были глубоко законспирированные агенты немецкой разведки, не рассчитывавшие на снисхождение даже в случае добровольной сдачи органам НКВД. Многих из бывших курсантов Варшавской разведшколы агент «Бестужев» – Семён знал в лицо…

В одном из своих рассказов Семён Афанасьевич поведал нам о том, что на него было совершено несколько покушений: три раза стреляли в Горьком и один раз – в Астрахани. Это свидетельствует о том, что смертельный поединок с «Абвером» продолжился и на своей территории.

В своей книге В.И. Андрюхин (глава 3, «Радиообман высокого полета») высказывает совершенно неожиданную версию о том, что С.А. Калабалин был советским разведчиком, которого еще в 1941 году (!) готовили к внедрению в германскую разведку в Московском Центре чекистов во главе с «товарищем Василием». С автором книги нельзя не согласиться.

Во-первых, в плену у немцев С.А. Калабалин не скрывал своей фамилии, звания и биографии, «негативным фактам» которой немцы дали своё толкование. А Семён Афанасьевич, обладая великолепным талантом артистического перевоплощения (вспомним его многочисленные театральные роли в самодеятельных спектаклях в колонии имени Горького), сумел убедить их в искренности своего желания служить «Великой Германии». Поэтому яркая довоенная биография беспризорника и предводителя бандитской шайки, приговоренного к расстрелу еще в 1920 году, сделала Семёна Калабалина в глазах профессиональных вербовщиков из «Абвера» непримиримым противником большевиков. В этом заключался колоссальный психологический эффект и «запас прочности» для легализации своей деятельности у противника – не надо было менять имя, придумывать новую биографию и вживаться в иную роль.

Во-вторых, по многочисленным свидетельствам сдавшихся немецких агентов, Калабалин пользовался у курсантов разведывательной школы, бывших пленных, большим авторитетом в силу своей незаурядной личности и яркой биографии колониста-горьковца, а затем педагога-воспитателя. Он не просто уговаривал их после выброски явиться с повинной, но и подробно инструктировал, как вести себя на допросе, чтобы им поверили в НКВД. Так мог действовать только человек, выполнявший специальное задание, а не просто офицер-десантник, посланный во главе группы с разведывательно-диверсионным заданием в тыл к немцам.

В-третьих, высокая государственная награда «Бестужеву» – Семёну в конце операции в Горьком совершенно невероятна для немецкого агента, добровольно сдавшегося органам НКВД и в дальнейшем исполнявшего роль «двойника». В суровые военные годы бойцам и офицерам Красной Армии, сдавшимся в плен, согласно приказу от 10 августа 1941 года за подписью Народного комиссара обороны И.В. Сталина светил приговор военного трибунала, а добровольная явка «с повинной» учитывалась лишь в качестве смягчающего обстоятельства. И только… Об этом весьма красноречиво свидетельствует судьба члена разведывательной группы П.Я. Харина. При этом следует особо подчеркнуть, что награду Семёну Афанасьевичу Калабалину вручал один из высших руководителей органов государственной безопасности и Наркомата обороны страны Виктор Абакумов.

Изложенные факты свидетельствуют о том, что на самом деле С.А. Калабалин был советским разведчиком, которого Московский разведцентр еще в июле-августе 1941 года специально подготовил для внедрения в германскую разведку и затем переправил за линию фронта с «двойным» заданием.

Разведывательная эпопея Семёна Афанасьевича была частично рассекречена совсем недавно, попала на страницы различных книг, отражающих деятельность органов государственной безопасности в годы Великой Отечественной войны. Но главная загадка сохранилась: а какое задание в действительности выполнял «Бестужев» – Семён Калабалин? Какие это были поручения? Полностью прочитать все страницы деятельности разведчика Калабалина предстоит не скоро – архивы ФСБ РФ будут хранить свои тайны на протяжении еще многих десятилетий…

После того, как Семён Афанасьевич Калабалин возглавил детский дом в Клемёново и повёл решительную борьбу с негативными явлениями не только в жизни детдома, но и среди сельчан, по деревне тотчас поползли слухи самого невероятного содержания. Мол, Калабалин – бывший бандеровец, скрывшийся от правосудия на Украине. Эти слухи в виде «сообщений бдительных граждан» дошли до Управления КГБ СССР по Егорьевскому району, откуда в детский дом к Семёну Афанасьевичу приезжали сотрудники Комитета государственной безопасности для проверки «изложенных фактов». Само собой разумеется, что после разговора егорьевских чекистов с «товарищем Семёном» грязные домыслы про нового директора детского дома в одночасье прекратились…

В одном из своих интервью к нашумевшему телевизионному фильму «Учитель с железным крестом» (канал «Россия», 2011 г.) Антон Семёнович Калабалин, сын легендарного разведчика, поведал историю о том, как после публикации в журнале «Огонёк» о педагоге-макаренковце С.А. Калабалине в адрес Семёна Афанасьевича пришло письмо, поначалу весьма озадачившее Галину Константиновну. В ответ на удивленные расспросы Семён Афанасьевич ограничился кратким комментарием, что «письмо от однокурсника». Потом он несколько дней отсутствовал, но это не было удивительным, поскольку Семён Афанасьевич довольно часто выезжал на встречи со студентами, педагогами и общественностью в различные города страны.

Спустя некоторое время после возвращения он поведал Галине Константиновне о том, что злополучное письмо было от неразоблаченного агента – бывшего курсанта Варшавской школы «Абвера» (такой вот оказался однокурсник!), который по фотографии, помещенной в статье, узнал агента «Бестужева» – Семёна и сделал опрометчивую попытку шантажировать «нашего Семёна» разоблачением. С помощью Семёна Афанасьевича затаившийся враг был обезврежен сотрудниками КГБ. Это был последний отголосок тех событий – «эхо прошедшей войны»…

«…в июле 1941 года Семёна вызвали в военкомат, домой вернулся с повесткой на фронт. На душе было очень тяжело, томила неизвестность, что ждёт всех нас, но я понимала сердцем, что война – дело всего народа и место Семёна сегодня там, где он нужен. Враг подходил к Москве. Я осталась одна с четырьмя детьми: Павел Прокопенко (мы его усыновили), Леночка, Галочка и Антоша. Старалась всеми силами держать себя в руках, чтобы не расстраивать Семёна и детей. Внешне спокойно собирала Семёну рюкзак. Наутро следующего дня мы с Пашей проводили его на Ярославский вокзал. Шел дождь. Семён сказал: «Знаешь, дождь – хорошая примета, значит, вернусь обязательно». Не подозревала я тогда, что Семён готовился к отправке в тыл врага. Он скрыл это от меня, и узнала я об этом только в 1944 году. Перед отъездом он мне сказал: «Будь мужественной, терпеливой, это поможет тебе перенести нашу разлуку… Я обязательно вернусь».

Г. К. Калабалина

Позвонила Галина Стахиевна Макаренко и сказала, что эвакуируется в Куйбышев. Предложила взять с собой Леночку, но она категорически отказалась: «Ты что, мама! Я никуда от вас не поеду, все будем вместе. Мы с Пашей будем тебе во всем помогать, мы так обещали папе». Мне и самой не хотелось расставаться с ними, ни с кем из детей, но предложить я должна была им, чтобы потом не упрекать себя. Я была счастлива, что мы все вместе, что у меня добрые, отзывчивые дети.

Через несколько дней совершенно неожиданно на пороге дома появилась моя сестра Оля (она до войны работала в Виннице). Измученная, с тремя детьми: Ниной – 7 лет, Игорем – 1,5 года, грудным младенцем и узелком вещей в руках. Оказалось, что их куда-то эвакуировали, хотя часть пути они шли пешком. Когда их состав проезжал по окружной дороге под Москвой, она сбежала с поезда на остановке, хотя это было категорически запрещено, и с огромным трудом добралась до нас. Дети были до предела измучены. Помыли их, накормили, уложили всех спать, а сами пошли в гороно – просить для Оли назначение на работу и включить её с детьми в список эвакуированных работников детдома.

Семья моя теперь увеличилась вдвое. Сборы детского дома продолжались неделю. Нужно было упаковать обмундирование, заготовить питание, составить опись имущества, которое оставили в Москве… 20 ноября 1941 года нам сообщили, что отправляется наш эшелон завтра… Дорога была трудная, периодически бомбили, не всегда можно было достать воды. По дороге к нам в вагон сели три офицера, которые после госпиталя ехали по направлению домой, очень участливо относились к нашим ребятам. Старались чем могли нам помочь… Вечером разговорились с одним подполковником, он читал «Педагогическую поэму» и, когда узнал, что я жена Карабанова, любимого его героя, стал расспрашивать о Семёне. Я показала ему фотографии Семёна, которые всегда были при мне как талисман. Он внимательно посмотрел и сказал: «Посмотрите, так это же Семён Калабалин! Я с ним в 1926 году вместе служил в 74-м полку в г. Яроське Полтавской области». Именно там проходил Семён обязательную службу – это я знала. После подполковник активно включился в нашу жизнь и до самого Челябинска помогал нам во всём.

27 ноября мы прибыли в Свердловск. Здесь нам предстояла пересадка, надо было всё перегрузить в другие вагоны. Это было очень сложно, но и тут нам помогли наши заботливые попутчики. Они обнаружили на станции воинский эшелон, и солдаты помогли нам перегрузиться. 30 ноября мы прибыли в пункт назначения – город Челябинск. Эвакопункт был битком набит народом. Мы разместились в одном уголке. Накормив за столько дней езды ребят горячей пищей в столовой и оставив их на попечение воспитателей, я поехала за направлением в Челябинский облоно. Направили наш детский дом в город Катав-Ивановск.

Вечером нам дали два товарных вагона, в которых были оборудованы деревянные полки. В них мы и начали грузиться.

На руках у меня дремал Антоша. Так как повернуться было трудно, отекли руки и ноги. Посреди вагона топилась печурка-«буржуйка». На остановках старшие мальчики выискивали дрова, уголь, подбрасывали в печурку, набирали снег, топили его, чтобы напоить ребят. Под утро заболел Олин малыш, вдруг у него начались судороги. Я не знала, чем помочь Оле. Взяла ребенка на руки и с ужасом обнаружила, что он мёртв. Это было очень страшно. Как успокоить мать, не создать паники среди остальных? Плохо чувствовал себя и другой мальчик у одной воспитательницы. По-видимому, он отравился газом от печурки, которую топили углем. Я всю дорогу крепилась, а вот на подъезде к Катаву нервы не выдержали, стало страшно. Куда мы едем? Мне показалось, что это тупик – край света. На дворе 40 градусов мороза. Одетывсе по-московски, для такой зимы не подготовились. Но вот поезд остановился. Кто-то открыл дверь нашего вагона, вошли люди. Стали брать детей, усаживать их на повозки-сани, которые стояли у состава. Нас ждали, встречали местные учителя, несмотря на ночное время. Сразу окружили нас заботой и теплом.

Кто-то спросил: «Где здесь младший Антон Семёнович? Давайте его сюда! И у меня забрали Антошу. Взяли они из рук Коли Фадеева и мертвого Олиного сына. Прямо с вокзала нас повезли в хорошо натопленную баню. Какое это было блаженство – после двух недель дороги раздеться и помыться! Как-то сразу отошли все кошмары дороги. Потом нас разместили в школе. Было уже 5 часов утра. Мы уложили детей спать, а сами занялись хозяйственными делами. Утром приняли руководители города, показали дома для наших детей, разобрали по квартирам работников. Мне дали комнату в одном из корпусов бывшего медучилища на втором этаже. В ней расположились я с четырьмя детьми, Оля с Ниной и Игорьком.

Через два дня прибыл еще один эшелон, отправленный из Москвы еще 12 ноября, на нём везли часть продуктов, оборудование мастерских, ехала половина ребят и обслуживающего персонала, два воспитателя. Очень много трудностей пришлось нам пережить в первое время. Ребята в дороге разболтались, особенно из первого эшелона. Размещены все дети были в пяти корпусах в разных концах города. Школа была своя, закрытая, т. к. детский дом с особым режимом. В школе холодно, дети были утеплены слабо.

Не приходило никаких вестей от Семёна, а как мне нужна была в то время хоть маленькая весточка! Потом начали приходить письма с фронта от летчика-истребителя Феди Крещука, Толи Марина, Бориса Тайманова. Добрые, тёплые сыновние письма, в которых они убеждали меня, что отец жив, обязательно вернётся и мы будем вместе.

Несмотря на то, что от Семёна не приходило никаких вестей, у меня и у детей была крепкая уверенность в том, что Семён жив и обязательно вернется с Победой. Наверное, это и давало сил преодолеть все трудности. Я вела дневник, в который записывала ежедневно итоги рабочего дня, писала всё, что волновало меня. В этом дневнике мысленно разговаривала с Семёном, советовалась с ним, рассказывала о своих огорчениях, обидах, радостях и мне становилось легче. В войну радости перемешиваются с горестями. В 1943 году по итогам социалистического соревнования наш детский дом занял первое место по Челябинской области и был награждён переходящим Красным Знаменем (оно осталось на вечное хранение, т. к. соревнования между учебными заведениями были прекращены), а меня наградили знаком «Отличник народного просвещения». Конечно, я была счастлива…

А утром меня вызвали в военкомат и вручили извещение о гибели (10.02.1943 г. – Д.Б.) Фёдора Крещука. Командование выслало мне его награды, деньги, документы с правом на получение пенсии за погибшего сына. Вместе с документами было и последнее письмо Феди, которое он, уходя на свое последнее задание, просил друзей передать мне в случае, если он не вернется с задания.

В марте 1943 года в школе был проведен досрочный выпуск 10 класса, в котором учился Паша. Вскоре Паша и его друг – воспитанник детского дома Коля Фадеев – были призваны в армию. Им только что исполнилось по 17 лет. С большой грустью и тревогой все наши семьи провожали Пашу, который был нам очень дорог и мне был настоящим помощником. Леночка и Галочка, собирая братика на фронт, плакали. Антоша просил привезти ему с фронта настоящего фашиста в клетке. Паша держался мужественно. Прибавилась у меня еще одна тревога за Пашу (погиб 18.10.1944 г. – Д.Б.).

В сентябре 1943 года я получила вызов из Министерства просвещения в Москву, в редакцию «Советская педагогика», куда послала свою статью на тему «Значение труда в воспитании детей». Дорога была очень трудная: ехала четверо суток в общем вагоне, где ночью можно прикорнуть только сидя. В Москву приехала ранним утром – прохладным, осенним. С вокзала поехала прямо к Галине Стахиевне Макаренко в Лаврушенский переулок. С волнением шла по московским улицам, по которым не ходила два года. Жизнь в городе шла своим чередом, в трудовом ритме. На улицах было много военных. Я жадно вглядывалась в лица встречных в надежде увидеть самое родное, дорогое лицо. Галина Стахиевна встретила меня радушно. Привела себя в порядок с дороги и, отдохнув, пошла в Министерство просвещения. Рассказала там о жизни и делах детского дома. Статью мою в редакции журнала одобрили. За два дня я закончила все дела и уже собиралась уезжать. В Москве тогда жила Антонина Артемьевна Порозова, которая работала воспитательницей в Катав-Ивановском детдоме, и по вызову мужа вернулась в Москву. Жили они в Сокольниках. Мы с ней были очень дружны, а детвора моя звала её тётей Тоней. И вот перед отъездом я решила её проведать. Конечно, она очень обрадовалась моему приезду, заболтались до позднего вечера, и я осталась у неё ночевать. Ночью мне приснился Семён: мы встретились с ним в метро, он был в военной форме, но мы ничего не успели друг другу сказать – я проснулась. Больше уснуть не могла. Утром, наскоро позавтракав, понеслась в Лаврушенский переулок: а вдруг сон будет в руку?

Когда Галина Стахиевна открыла дверь, я спросила её, не приходил ли кто вчера, она ответила отрицательно и пошла на кухню, а я начала раздеваться, сняла пальто, шапочку и вдруг – звонок.

Я открыла дверь… и не поверила своим глазам. У дверей стоял Семён в костюме, сером осеннем пальто, чёрной фуражке. Я не могла двинуться с места и только произнесла: «А я была уверена, что в Москве тебя встречу». Семён тоже стоял ошеломленный и в ответ произнес: «Почему тыздесь? Я знал, что тына Урале». И только обменявшись этими фразами, мы кинулись друг другу в объятия. Это, наверное, одна из самых счастливых минут в моей жизни.

Семёну нужно было пойти в военкомат, и мы отправились вместе. Мы не пользовались в этот день ни единым видом транспорта, а, взявшись за руки, шли по Москве и говорили, говорили… А рассказать друг другу было что. Семён не мог себе представить, какими стали дети, и я рассказывала о них, детском доме, только ни словом не обмолвилась о тех трудностях, которые мы переживали. Когда мы пришли в военкомат, Семён отдал документы дежурному и стал ждать, когда его вызовут. Вдруг я услышала: «Товарищ Камышный, проходите!». Семён встал и пошёл. Тут я поняла, что он и сейчас живёт и работает под чужой фамилией. Так было нужно для дела…

На следующий день вечером я проводила Семёна в Горький, а сама назавтра должна была уехать домой в Катав-Ивановск. Когда вернулась с вокзала к Галине Стахиевне, мне показалось, что всё это был сон. Три дня прошли, как три часа. Домой возвращалась окрылённая надеждой, и даже дорога не показалась трудной. Меня, как всегда, встречали воспитатели, воспитанники, мои дети. Я передала тут же всем письма Семёна. Радость встречи разделил со мной весь детский дом. Дома отдала детям папины гостинцы. Леночка и Галочка прыгали от радости, по несколько раз перечитывали папины письма, а Антошка недоуменно таращил глазенки. Папу он совсем не помнил…

Как-то в начале марта 1944 года меня с группой ребят пригласили в школу ФЗУ (фабрично-заводское училище – Д.Б.) Тульского оружейного завода на праздник. Взяв с собой оркестр, который к тому времени состоял из одних девочек, я поехала… Возвращались мы на следующий день утром. Наконец поезд подошёл, мы расселись по вагонам, ехать надо было 20 минут. Вот мы подъезжаем к Катаву, я смотрю на платформу и вижу воспитательницу Разгуляеву Ольгу Викторовну, девочек, но почему-то они смотрят не на меня и устремились не к моему вагону. Выхожу из вагона, оборачиваюсь налево – из соседнего вагона выходит Семён, на этот раз в шинели с погонами майора. Мы бросились друг к другу в объятия. Ребята подняли шум: кто-то уже успел сообщить в детский дом, и целая лавина ребят устремилась к станции. Впереди всех – Леночка, за ней – Галочка, замыкает шествие тётя Варя с Антошей. Тут же на перроне к Семёну подходят незнакомые люди, жмут руки, поздравляют с приездом. И мы спешим домой. Около трёх лет он не был дома, не видел детей. Как же они изменились за это время, повзрослели, а Леночка стала взрослой! Семён целует детей, не отпускает с рук Антошу. Но всё так неожиданно: чем угостить дорогого гостя, ведь дома запасов никаких нет… Тут открывается дверь и входит девушка, в руках у неё пакет: «Это Василий Иванович Воробьёв велел Вам передать» (секретарь горкома – Д.Б.). Я разворачиваю и глазам не верю – банки тушёнки, крупа, сахар, папиросы и даже бутылка водки. В пакете записка: «Славному партизану С.А. Калабалину». Тётя Варя начала хлопоты с обедом, а мы говорили, говорили…

Вечером на рапортах председатель Совета командиров Валя Гаврилова сдаёт Семёну рапорт, в котором рассказывает, как прошли эти годы в детском доме, какие дела совершены ребятами. Семён слушает, и слёзы блестят на его глазах, которые светятся большой любовью к этим ребятам. Недоуменно смотрят на него дошколята, один из них обращается к самому младшему, четырёхлетнему Игорьку: «Кто это?» Игорек серьезно отвечает: «Всемший Папа». После рапортов малыш бросился к Семёну, который по-отцовски возится с ними, подбрасывает в воздух, катает на плечах, и ребята действительно убеждаются: это – «всемший папа». А потом ребятишки устраивают небольшой вечер. Семён рассказывает о своих делах, как всегда, скупо, больше слушает нас. Он взволнованно говорит: «Думал похвастаться перед вами своими делами, да посмотрел, что сделали вы в такое тяжелое время и в трудных условиях, и говорить мне нечего. Спасибо вам». Откуда-то появилась гармонь. Попели, потом по традиции началась общая пляска. Плясали весело, задорно. Семён сидел, как зачарованный, а когда все разошлись, подозвал меня и сказал: «Молодец, Галочка! Сумела создать хороший коллектив, задать хороший тон. Трудилась по-горьковски, вела за собой своих девчат. Вы умеете самоотверженно трудиться и дружно отдыхать. Хотя знаю, как вам нелегко. Спасибо. Ты вырастила хороших ребят, сохранила семью. Я всегда верил в это, я всегда чувствовал тебя рядом, и это спасло меня. Низкий поклон тебе за всё…» (выделено – Д.Б.).

В середине августа 1944 года по освидетельствованию медицинской комиссии при Московском горвоенкомате С.А. Калабалин признан негодным к несению воинских обязанностей и был снят с воинского учета.

18 августа 1944 года Семён Афанасьевич назначается директором детского дома № 2 для испанских детей Министерства просвещения РСФСР (Солнечногорск, Московская область), а Галина Константиновна – воспитатель «испанского» детского дома. С 20 августа 1946 года С.А. Калабалин – заместитель начальника Кутаисской, а через полгода – Сталинирской трудовой воспитательной колонии при учебно-воспитательной части МВД Грузии (город Сталинири, ныне Цхинвал, столица Южной Осетии), Галина Константиновна работает воспитателем.

23 августа 1950 года Семён Афанасьевич назначается директором Мотовиловского детского дома (пос. Мотовиловка, Фастовский район, Киевская область) Министерства просвещения Украины. «Нет и трех лет, как Семён Афанасьевич приехал в Мотовиловку, а сколько вокруг перемен! Поднялся над землей молодой сад, зазеленели высаженные ребятами четыре тысячи кустов акации, клёны, тополи. На дворе вырос спортивный городок. Ребята роют пруд – зимой будет каток, а потом – своя рыба» (из статьи в журнале «Огонёк»),

Время благополучия в этом детском доме закончилось – нашлись недоброжелатели калабалинских методов и средств воспитания – увидели в его действиях диктат и насилие над воспитанниками. Пошли упрёки, наговоры, угрозы, сменившиеся письмами – кляузами в Киевское облоно и обком партии. В детский дом зачастили комиссии с проверками…

В своих записках – воспоминаниях Галина Константиновна об этом периоде жизни Калабалиных писала:

«…поступил на работу в детдом в качестве завхоза некий Вемс, начал работать старательно, но потом Семён стал замечать, что он человек «не чистый на руку», несколько раз был пойман с поличным. Семён издал приказ об освобождении его с работы. И тогда он начал писать письма в разные инстанции, обливая Семёна грязью. В расследование вмешалась областная прокуратура, была привлечена контрольно-ревизионная служба, которая в конечном счёте и установила, что всё написанное не подтвердилось, а является клеветой. Семёна ни в чём не обвинили, но пережить всё это стоило ему и мне много здоровья.

19 мая 1956 года Семён перешёл работать начальником пионерского лагеря. Настроение было отвратительным. 3 сентября 1956 года ушла из детского дома и я. Расставаться с ребятами было очень трудно…

Я понимала, что работа наскоком не удовлетворяла Семёна. Он как-то совсем упал духом. И я решила взять инициативу нашей будущей судьбы в свои руки. Я поехала в Москву, чтобы обратиться в Министерство просвещения с просьбой дать Семёну работу в Российской Федерации».

На защиту чести и достоинства С. А. Калабалина включилась писательница Фрида Абрамовна Вигдорова, будущий автор трилогии о Семёне Афанасьевиче и Галине Константиновне. Она опубликовала в центральной прессе ряд статей, в которых развенчивала клевету, как распространяющееся зло в педагогических кругах.

«Л. С. Макаренко учил: как бы ни хорошо в благополучно обустроенной колонии, где быт и дисциплина налажена, не бойтесь расстаться со всем этим. Поезжайте туда, где всё гибнет в бездействии. Берите штурмом новое место и всё начинайте сначала».

Из письма Ф.А. Вигдоровой

С.А. Калабалину

Семён Афанасьевич Калабалин неоднократно подчёркивал мысль, выраженную в словах: «На совести моей и моей жены Галины Константиновны, нет ни одного пятна, которое бы помешало смотреть открытыми очами в глаза Родины, в глаза десяти тысяч воспитанных нами граждан». Эти слова невозможно переосмыслить, как невозможно умалить значение совершённого этими людьми в своей необыкновенно прожитой жизни. С.А. Калабалин скончался 24 июня 1972 года. С июля 1972 года до момента его расформирования в апреле 1975 года детским домом в Клемёново руководила Галина Константиновна (скончалась 17 января 1999года).

В завершение привожу выдержку из статьи директора Саввинской общеобразовательной средней школы имени С. А. Калабалина Надежды Петровны Бушмановой: «Для нас память о Семёне Афанасьевиче Калабалине как свет далёкой звезды, долгие годы идущий к людям. Он вечен – этот свет. И не надо думать, что звезда погаснет, не надо…»

Литература

1. Морозова В. В. Воспитательная педагогика Антона Макаренко. Опыт преемственности: документально-педагогическое исследование. М.-Егорьевск, 2008.

 

В.В. Морозов

Жить для тех, из среды которых вышел сам

В 1925 г. С. А. Калабалин закончил рабфак сельскохозяйственного института, но работа в сельском хозяйстве привлекала его меньше, чем деятельность воспитателя. Поэтому он решил не поступать в институт, а возвратиться в колонию. Под руководством A.C. Макаренко в колонии им. М. Горького он начал свою педагогическую деятельность. В 1926 г. его призывают в ряды Красной Армии. Служил он на станции Ереськи, под Полтавой, был активным участником всех спортивных соревнований. Его успехи в спорте не раз были отмечены наградами и призами. Участвуя в лыжных соревнованиях, он получил травму и после лечения был демобилизован. Возвратился работать в колонию им. М. Горького, поскольку другой работы, кроме работы с детьми, для себя не мыслил.

В 1928 г. С.А. Калабалин дал торжественную клятву A.C. Макаренко посвятить свою жизнь борьбе с детской беспризорностью и нищетой – жить для тех, из среды которых вышел сам, чтобы и они жизнью своею землю украшали. Проработав некоторое время в колонии, он по поручению A.C. Макаренко, стал заведовать общежитием на станции Комаровка под Харьковом. В этом общежитии жили подростки – выпускники детских домов и коммун. В Комаровке Семен Афанасьевич работал около года, затем его перевели на работу в Будянскую колонию им. В.Г. Короленко. Там был воспитателем, а потом заведовал учебно-воспитательной частью.

После открытия коммуны им. Ф.Э. Дзержинского С.А. Калабалин получил приглашение A.C. Макаренко поработать некоторое время в коммуне воспитателем. Подтверждение этому – воспоминания коммунара Л.В. Конисевича:

«Спортивную жизнь в коммуне им. Ф.Э. Дзержинского возглавлял Семен Калабалин, воспитанник колонии им. М. Горького. Огненный танцор с фигурой Аполлона, безгранично смелый во всех делах, никогда не унывающий, пышущий здоровьем, сильный, с прекрасной строевой выправкой, он, как никто из руководителей коммуны, соответствовал этой роли. К нему тянулись, желая подражать и походить на него. Гимнастика, легкая атлетика, лыжи, бокс, борьба, плавание, морские «бои», походы – все он умел и с успехом передавал нам, младшему поколению. Очень многие благодарны ему за это».

В феврале 1931 г. С.А. Калабалин, по совету A.C. Макаренко, переезжает в Ленинград и работает в Сосновой поляне в школе-колонии № 66 для трудновоспитуемых детей.

«Колония представляла нечто очень убогое в педагогическом отношении: побеги, кражи, азартные игры, приводы в милицию – вот краткая характеристика колонии на осень 1931 г., когда я приступил к работе в ней… Обращаюсь в сектор детских домов Ленгороно и прошу дать мне двух-трёх хороших воспитателей. Обращаюсь раз, два… Обращаюсь в пятый раз, но тщетно: нет воспитателей.

Наконец-то мне повезло. Зав. сектором детских домов товарищ Грузовский, указывая с лукавой улыбкой на чёрного атлета, сидящего у дверей кабинета, произнёс шепотом:

– Может быть, вот этот чудак подойдёт вам?

– А что это за чудак? – осведомляюсь я.

– Да поговорите… Чудаковатый какой-то…

Я подсаживаюсь к «чудаковатому» человеку и обращаюсь к нему:

– Скажите, пожалуйста, Вы, кажется, изъявляете желание работать воспитателем в детском доме?

– Да.

– Может быть, условия нашей колонии подойдут Вам? Она всего лишь в часе езды от Ленинграда. Расположена в прекрасной усадьбе, она…

Описываю её так, чтобы не оттолкнуть, а расположить кандидата. Но он, прервав меня, заявил:

– Это меня не интересует. Как там ребята?

– Ребята? Ничего. Работать с ними можно, отвечаю я осторожно.

– Тогда не поеду к вам. Мне нужно такое учреждение, чтобы можно было там поработать, засучив рукава. Трудные условия мне нужны, – отрубил «чудаковатый» педагог.

В ответ на это я схватил его за руку и выпалил:

– Оно такое и есть!

– Хорошо. Но ответ дам после того, как посмотрю колонию. Можем проехать прямо сейчас?

Через два дня Семен Афанасьевич привез семью: жену Галину Константиновну, дочурку Леночку и сыночка Костика, того самого, которого весной 1934 г. психически больной воспитанник в состоянии припадка убил. Об этом упоминается на последних страницах «Педагогической поэмы».

В первые же дни работы Семена Афанасьевича жизнь в школе-колонии стала преобразовываться. Групповые воспитатели не знали, куда себя деть, так как их воспитанники покидали их, и следовали по пятам за Семеном Афанасьевичем, вокруг которого как-то особо закипела жизнь колонии. Все было ново и интересно для воспитанников. Он ввел отрядную систему, образовал совет командиров, развернул соревнование между отрядами, придумав какой-то очень наглядный и, главное, эмоционально захватывающий ежедневный учет результатов соревнования.

На фоне той устоявшейся педагогики, которой мы, сотрудники, пытались «взять в руки» и сломить злую волю вчерашних беспризорников действовала калабалинская педагогика, которая полностью разрушила стену между ним – воспитателем, и ими – воспитанниками. Его слова и дела они стали воспринимать, как «путёвку в жизнь», постепенно становясь обычными мальчиками, целеустремленными, дисциплинированными. Совершенно прекратились побеги. Больше того, многие «бегуны» стали возвращаться и упрашивать, чтобы их приняли в колонию, так как они «очень хотят жить в ней».

Примерно через год колония превратилась в образцовую. Ленгороно стал направлять в неё делегации по обмену опытом, и педагоги с большим восхищением отзывались обо всем, что видели в ней».

Из воспоминаний Тимофея Ивановича Агафонова,

завуча школы-колонии № 66

«Мне было поручено открытие детской колонии для рецидива в Якушенцах. В этот период я часто общался с Антоном Семеновичем и был свидетелем, как он не просто руководил отделом, а создавал методику воспитания во всех ее подробностях…»

Выводя своего друга и ученика в образе Карабанова, A.C. Макаренко оценит работу С.А. Калабалина так:

«Карабанов начальник колонии. Замечательный человек.

Если про себя я говорил, что мастер, а не талант, то Карабанов в первую очередь талант. Расскажу вам такой случай. В 1937 г. я руководил всеми колониями Украины. Вызвал из Ленинграда Карабанова: «Бери новую колонию, будешь работать там». «Хорошо». Дал я ему старый совхоз (с. Якушенцы). Ничего там не было. Я решил: Карабанов человек сильный. Дал я ему «лучших ребят». Со всей Украины собрал… настоящих «жуков», которые со мной без мата принципиально не разговаривали. Парню 14–15, но у него в кармане отмычка и водка. Месяц я продержал их в приемнике, окружив высоким забором, часовых поставил. Наконец, получаю телеграмму от Карабанова: «Можно привозить».

Ночью они прибыли в Винницу. Карабанов подал к станции два грузовика. Приехали. Накормили их, уложили спать. Утром проснулись – кругом степь, пусто. И бараки.

…Карабанов ушел на село. Ребята заявили: жить здесь не будем, пошли, братцы, на вокзал… Пошли пешком, целой ватагой. А чекисты за ними на автомобиле поехали, все уговаривать продолжают.

Прибежал Карабанов: «Где хлопцы?» Схватил первого попавшегося коня, без седла, поскакал за ними. Видит – идут хлопцы по дороге. Он спрыгнул с коня. Поскользнулся и упал. Лежит. Те к нему: что такое? Пробуют поднять. Стонет. Потом говоpum: «Снесите меня в колонию». Понесли в колонию. Всей гурьбой пошли. Принесли. Осторожно опустили его, а он и говорит; «Ну, спасибо, что донесли, не хотелось мне пешком идти». Ребята буквально обалдели. А он увидел самого курносого и говорит: «Почему ты такой красивый?» Ребята еще в больший восторг пришли. Карабанов говорит: «Ну что же, идите в Винницу». – «Ну, пойдем». – «А, может быть, позавтракаете, а потом пойдете? – «Ладно, отчего не позавтракать».

…Через три месяца я приехал к нему туда с ревизией, посмотрел на них. Дисциплина, что надо. Все очень вежливы, приветливые, все читали «Педагогическую поэму».

Я не стал расспрашивать Семена, как он это сделал. А у ребят спросил: «Ну-ка, скажите, какое у вас главное достижение?». – «Наше главное достижение – Семен Афанасьевич!» (смех).

Вот это настоящий талант. Не мастер, а именно талант, которому подчиняются самые тяжелые, самые вредные. И из них он делает хороших людей. Мы посылали ему самых трудных, а он делал с ними буквально чудеса…»

В эти годы С.А. Калабалин ведёт активную переписку с Антоном Семёновичем. Сохранившиеся письма раскрывают удивительную историю дружбы двух талантливых людей: учителя и ученика:

«Каждое личное письмо Антона Семёновича ко мне, было полно советов и подсказок по методической организации детского учреждения. В них предусмотрено решительно всё: дозировка света, воздуха, жилой площади, расстановка кроватей, пошив костюмов, встреча новичка, примерное содержание первой беседы с ним, методика привлечения подростков к общественной деятельности, нормы нагрузок, организация первого урока в школе и т. д.».

С.А. Калабалин

В 1938-м С.А. Калабалина арестовывают и обвиняют в антисоветской агитации среди воспитанников. При аресте изымается вся имеющаяся в доме переписка с A.C. Макаренко и с его друзьями по колонии им. М. Горького. Однако, незадолго до ареста, он шлёт весточку своему учителю. Вот что он в ней пишет:

«20.12.37 г. Дорогой Антон Семенович! Моё моральное состояние нарушено основательно, и я вечно нахожусь в состоянии помилованного. Это не вяжется с моей натурой, тем более, что я в своей работе честен и самоотвержен…»

Содержание этого письма – «загадка, которую ещё следует разгадывать» – утверждает исследователь-макаренковед С.С. Невская. Нет сведений, которые могли бы пролить свет на те события, в связи с чем Калабалин пишет о своём состоянии «помилованного». Письма, изъятые при аресте, до сих пор не найдены. Судьба была благосклонна к Семену Афанасьевичу – в тюрьме он провёл только месяц.

«Осень 1937 года была очень тревожной. По всей нашей стране начались аресты. Вдруг было предложено снять со стены в корпусе портрет секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косырева, которого я знала с молодости, как стойкого борца за дело партии, потом портреты наших полководцев: Якира, Тухачевского, Блюхера, Егорова. Затем арестовали Касиора, именем которого была названа наша колония, и следом за ним был арестован Председатель Совнаркома Украины П. П. Постышев. Мы ничего не могли понять, как все они вдруг стали «врагами народа». Начались аресты в аппарате нашего Винницкого управления НКВД. В ноябре 1937 года Семена вызвали в Управление. Я в тот день была дежурным воспитателем по колонии, Семен обещал, что, освободившись от дел в Управлении, купит билеты в кино, чтобы мы с ребятами после обеда пошли в Винницу на кинофильм, и в 4 часа вечера он должен был встретить нас.

В 10 часов он уехал, а в 2 часа дня, когда я проводила обед, мне сказали, что какие-то люди вскрыли кабинет и рылись в столе Семена. Я поняла – случилось страшное: Семёна арестовали и идет обыск. Я собралась с силами и продолжала проводить обед. Обыск провели в доме без меня. Дома была Оля, Шура и дети. Конечно, ничего не нашли, кроме книги с рассказами о Болшевской Коммуне имени Ягоды, который был арестован как враг народа, а также фотографию брата Семёна – Ефима, кавалера четырёх Георгиевских крестов, в военной форме со всеми орденами. Кроме этого забрали всю переписку с A.M. Горьким и A.C. Макаренко. Я в это время была в положении – ждала первого сына – Антона. Когда я пришла домой, всё было перевернуто вверх дном. Сделалось до боли обидно, грустно, тоскливо, жутко. Детишки сидели испуганные, расстроенные. Я успокоила их, приласкала. Вместе с Шурой и Олей привела в порядок квартиру и отправилась в город в управление НКВД – узнать, что с Семёном, где он? Мне ответили коротко – «он арестован». Не помню, как я вернулась домой. Всё что вчера ещё было ясным, понятным, сегодня стало чёрным и страшным. Что ждет его, моего самого родного? Где он сейчас? Я глубоко была уверена и хорошо знала, что Семён ни в чём не повинен, но в то же время доказать что-либо было невозможно. Утром мне объявили, что я освобождена от работы, как жена репрессированного.

Начались для меня и всей нашей семьи очень тяжелые времена. Как жить? На какие средства?

Утром пришла дочка Леночка из садика в слезах и сказала, что в детский садик больше не пойдет, потому, что все ребята говорят, что её папа «враг народа» и что с ней никто не хочет играть. Знакомые, встречаясь со мной на улице, спешили перейти на другую сторону, чтобы не навлечь на себя подозрения. Работникам колонии и воспитанникам было запрещено общаться со мною. Зарплату мою и Семена за прошедший месяц не дали, сказали, что дадут только тогда, когда я покину территорию колонии. С каждым днём жить становилось всё труднее. Скудный запас продовольствия подходил к концу. Несмотря на всё это во мне жила вера, что правда должна восторжествовать, Семён должен освободиться. Со мною оставалась моя семья, верные друзья – сестра Оля с мужем, бывшие воспитанники, которые работали в городе и помогали нам продуктами, а также нынешние воспитанники моего корпуса, где я работала воспитателем. Хотя им было строго запрещено приходить ко мне, но они вечерами через форточку передавали молоко и печенье для малышей. Попытки устроиться на какую-либо работу были безуспешны: жену репрессированного на работу не брали. Каждый день я ходила в тюрьму, передать что-нибудь Семену из одежды, чтобы получить его роспись в получении передачи и убедиться, что он жив и никуда не отправлен.

Положение становилось всё труднее. И тут я вспомнила, что когда-то работала {в 1929 году) в ВУЦИКе под руководством Г. И. Петровского. Он был очень внимательным и заботливым человеком по отношению к нам – молодым. Я написала ему письмо, рассказала обо всех своих трудностях и попросила помощи в устройстве на работу, чтобы содержать свою семью. И буквально через неделю за мной прислали машину из Виницкого облоно для оформления документов. Я ещё раз убедилась в исключительной порядочности и человеческой чуткости настоящего товарища – Григория Ивановича Петровского. В облоно мне была предложена работа воспитателя в Соколовском детском доме…»

Из дневников Г.К. Калабалиной

17 марта 1938 года Семен Калабалин напишет свое первое после ареста письмо своему учителю:

«Дорогой Антон Семенович!

Спасибо за письмо. Оно мне сообщило о том, что Вы физически нездоровы, что меня страшно огорчило, но зато Вы на свободе. В Виннице вдруг пошли слухи, что якобы Вы арестованы! Ужас, что со мною творилось!»

Слухи об аресте Макаренко, сообщенные С.А. Калабалиным, – совершенно неожиданная для макаренковедов информация, так как угроза ареста существовала в 1936–1937, но дело было закрыто, и Антон Семенович уехал на постоянное место жительства в Россию.

В этом же письме содержится ценнейшая информация о том, что же произошло с С.А. Калабалиным:

«На первом допросе мне предложили дать объяснения о моей контрреволюционной деятельности. Так как я понятия не имел, что говорить, я попросил следователя поделиться со мной, чем он располагает. Он заявил, что следствие располагает сведениями о моих антисоветских настроениях и о том, что я вел антисоветскую агитацию среди детей. Я назвал этот бред анекдотом. На втором допросе и на последующих двух вопрос о контрреволюции не всплывал.

20.02.38 г. следователь мне заявил о том, что, вероятно, меня придется освободить, дело прекратить и 2.03–38 г. меня освободили».

В это же время, пишет далее Семён Афанасьевич, в колонии происходили следующие события:

«Хлопцы взвыли, – за что арестовали нашего Семёна Афанасьевича?! Кое-кто из местных работников от себя промямлил {слово написано неразборчиво) «враг», – ему заплевали глаза. Колония в течение трёх дней окружена милицией. Воздвигли карцер. На работу и в школу не пошло 50 % детей. Пошли попойка, игра в карты, грабежи и воровство».

Семен Афанасьевич с болью сообщает Макаренко, что «все, что было сделано за два года – рухнуло, как рушатся на пожаре горящие стропила». Что же было после ареста, каким он вернулся, на какие деньги жил, где работал, что стало с Винницкой колонией? И об этом пишет С.А. Калабалин, переполненный гневом, не выбирая выражений, ибо его арест имел дорогую цену: развал детской колонии, бездушие и равнодушие к детским судьбам:

«2.03 я свободен. 3.03 встречаю товарища Морозова, начальника областного УНКВД, который, тепло пожав мою руку, заявил, что он был против моего ареста, но благодаря настойчивым требованиям отдела трудовых колоний, он пошел на арест. 7.03 я уже заведующий Соколовского детского дома, разбитый, уставший и безденежный (после тюрьмы расчет дали полный, удержали за что-то почти всё). Давыдова я уже не застал в колонии – сняли за развал колонии и из-за ненависти к нему ребят. Управляющий теперь Вронский».

В конце письма Калабалин заключает:

«Коротко почти все. При встрече расскажу с подробностями. И все же я хотел бы работать в России и недалеко от Москвы и Вас. Желаю быстрого выздоровления. Целую всех от всех. Ваш Семен».

«Подвиг. Это очень грустное зрелище. Калабалин делает чудеса. Его ребята по-новому смотрят, – это человеческий коллектив. Но как он невыносимо одинок, этот Семен. Кругом бедность и даже вши, барское попечительство, лень, болтовня и жадная, подлая карьера…»

Из записных книжек A.C. Макаренко.

С.А. Калабалин не оставлял надежды вернуться работать в колонии системы НКВД, работа в Соколовском детском доме тяготила его. В следующем письме Антону Семеновичу, которое он пишет 20 марта, просит совета:

«Дорогой Антон Семенович!

Как Вы мне посоветуете: обратиться с письмом к товарищу Ежову по вопросу становления моих прав на работу в трудколонии НКВД, конечно, с изложением и всей прекрасной «штуки», разыгранной со мной? Не могу без трудновоспитуемой братии. Арестован я был только для того, чтобы скомпрометировать меня перед детьми, но этого не получилось, а одно лишь успели – развалить колонию… Сидеть в Соколовке – ужасно тяжело. Чувствую себя как на высылке. Это же работа не по вкусу и выбору. Я оказался перед фактом свершившимся. Когда меня освободили, то Галя со всей свитой была уже в Соколовке. Напишите о себе, как Ваше здоровье и зачем это нужно было ломать рёбра. Будьте здоровы, дорогой отец…»

На приведенные выше письма, по всей вероятности, A.C. Макаренко не сумел ответить, ведь пишет же он Шершневу, что «долго не писал», «был тяжело болен»!

27 марта 1938 года С.А. Калабалин в своем письме интересовался здоровьем своего учителя:

«Как Ваше здоровье? Очень прошу Вас и меня держать в курсе лечения. Вам болеть запрещается. Если бы можно было послать свое ребро – они у меня еще крепкие. Читал Вашу замечательную статью в «Правде» («Проблемы воспитания в советской школе» от 23 марта 1938 года). Ну до чего же мудро.

…Школа не является организующим центром, ни началом морали коллектива и индивидуума. Скорее она являет собою место безнаказанного разгула.

Сколько бы я мог привести трагических случаев из быта школы.

… Что если бы удалось мне получить одну из школ и в разрезе Вашей статьи дать образец сооружения такой школы, о которой мы все мечтаем?

С этой задачей я бы несомненно справился. Я бы добился цели и дал бы стране настоящую школу и настоящих людей.

Подумайте, Антон Семенович!

Потихоньку работаю. Дело мое забывается. Хотел было написать наркому, а теперь уже не хочется. Жаль только колонию, детей. Все угробили и так жестоко.

К Вам обязательно соберусь, хотя бы к началу зимы – пока прихожу в себя и работаю».

Но и на это письмо ответа не было, или – не дошло. 20 апреля 1938 года Семен Афанасьевич, заподозрив невероятное, за что позже будет извиняться и корить себя, с болью писал:

«Дорогой Антон Семенович! Итак, Вы не пишите. Объяснения в голову лезут самые жуткие. Думается мне, что Вы решили прекратить всякое общение с человеком, задержанным органами НКВД. Но ведь это только трагическая случайность

в жизненной практике чистокровного советского человека, самоотверженного и до конца преданного своей социалистической отчизне. Да в противном случае я бы нежил в пограничном районе, куда без прописки НКВД не ступишь. Все мы, как говорят, ходим под НКВД».

Известно еще одно письмо Калабалина этого периода (от 20 июня):

«Дорогой Антон Семенович!

Хотел было не писать Вам, а дождаться от Вас ответа. Так нет, не выдержало сыновье сердце. Почти каждую ночь я вижу Вас во сне. То Вы приехали к нам, то у Вас в Москве, то мы с Вами в Полтавской колонии. Вы не пишите, а мне тревожно за Вас. Как Ваше здоровье? Залечили ребро? Почему не пишете? Может, я Вас чем обидел?..»

На это письмо Макаренко ответил, о чём можно судить по содержанию письма Калабалина от 9 августа 1938 года:

«Доехал благополучно и сразу же взялся за устройство Вашего приезда.

1. Комната есть, на полах, три окна, два столика, кресла, кровати. Будет электросвет.

2. Хозяева: дед, баба и дочь девятиклассница. Культурное семейство. В этом же доме будете иметь: молоко, сметану, масло, курчат, мед, овощи. Кухарка есть, прачка тоже. Уборка комнаты обеспечена. Яички. Графины для воды есть, самовар есть.

3. Двор. Дом снаружи будет побелен. Открывая калитку, сразу попадаете в джунгли фруктовых и декоративных насаждений и цветов. Короче говоря – все в Вашем вкусе.

Прошу торопиться. Ведь летних дней осталось считанное количество.

…Все на ходу, все закручено. Ждем Вас.

О цене на комнату я не говорю, но она будет (за два месяца) в среднем 30 рублей.

Обнимаю – обнимаем.

Ваш Семен».

Вероятнее всего Макаренко и Калабалин встречались в Москве, и Антон Семенович пообещал ему ещё раз встретиться.

Но уже 15 августа Антон Семенович сообщил о неприятной истории, которая произошла с ним:

«Дорогой, милый, родной Семен!.. Я уже собрался на днях уезжать, достал нужное разрешение… но случилась большая неприятность: среди бела дня на одной из главных улиц, без всякого предупреждения со стороны судьбы, без всякого предчувствия, – я грохнулся в обморок – прямо на трамвайной остановке… Домашние мои, конечно, всполошились, всполошили Союз, и возле меня завертелось целых четыре врача. Это произошло 10 августа.

Разговоры со мной ведутся тяжелые. Запретили писать, читать, играть в шахматы, волноваться. Сейчас пишу тебе украдкой, только потому, что на минуту остался один дома. Признали у меня тяжелое переутомление мозговых сосудов – все на нервной почве, хотя, как ты знаешь, я очень редко нервничал. Хуже всего то, что пугают Галю: такие обмороки, говорят, не должны повториться, – это звучит отвратительно.

Я понимаю, голубок, что тебе неприятно и досадно: приготовился к гостю, а гость какие-то дамские обмороки закатывает. Но что я могу поделать? Мое положение еще неприятнее, я хочу, чтобы ты мне посочувствовал.

…Все-таки меня больше всего беспокоит, что я подвел тебя и вместе с тобой, наверное, еще несколько человек. Моральные твои страдания… Что я могу поделать, страдай, по дружбе ты мне это недоразумение простишь, но ведь ты влез в материальные расходы. Если ты хочешь хоть немного меня успокоить и порадовать, сделай дружескую милость: сообщи, сколько ты истратил денег на разные подготовки. Очень тебя прошу об этом.

Осень для меня вообще погибла, на это приходится махнуть рукой. Но весной, я уверен, даже врачи посоветуют мне поехать к тебе, ведь к тому времени все их процедуры должны вернуть мне нормальное состояние. Сейчас, между прочим, я чувствую себя очень неважно: пусто в голове, досадно и как-то неприятно легко возле сердца, и кроме того, стал злой, страшно со мной разговаривать.

Прости, дорогой, да, собственно говоря, старость штука непростительная. Поцелуй своих и передай горячий привет и извинения.»

«Соколовка. 19.08.38. Дорогой, родной мой Антон Семенович! Мои сыновьи чувства Вам. Крайне возмущен поведением Вашей старости. Вы должны немедленно придать её линчеванию врачей всех мастей и степеней. Пусть они заливают водами, сжигают огнями, убивают током под самым высоким напряжение – пусть вообще они ее укротят…».

«Соколовка. 06.09.38. Дорогой Антон Семенович. Так долго не писал, потому все ждал сына, чтобы сообщить Вам об этом. В ночь с 5 на 6.09.1938 в 23.45 мин. по местному времени на свет появился Антон Семенович Калабалин (№ 2), с чем Вас и поздравляю…»

«Соколовка. 10.10.38. Итак, я мечтал иметь собственного Антона Семеновича, и он есть. Да еще какой Антон. В моем сыне Антоне будет сосредоточена вечная любовь к Вам, память.

Я украшу его душу букетом черт Ваших, только Ваших, высоких идеальных человеческих черт. В нем моего должны быть: сила физическая, Галина – скромность, Ваши интеллект и гуманность».

«Москва. 06.10.38. Милые, славные Калабалины! Хочется очень знать, как началось воспитание моего долгожданного тез-идет прибавление в весе и какие черты Калабалиных уже можно наблюдать в этом молодом гражданине СССР. Я думаю, что, в общем, ему можно позавидовать. К тому времени, когда он вырастет, в нашей стране будет на каждом квартале университет, а шелковые галстуки будут сваливаться с неба. Рассчитываю также, что и с Гитлером мы к тому времени покончим начисто, привет и поздравление с благополучным открытием жизненного плавания. Всегда страшно жалею, что не удалось погостить у Вас, и мечтаю, что весной или летом это мне обязательно удастся…».

«Соколовка. 20.10.38. Дорогой Антон Семенович Я люблю Вас. Я Вас чувствую в доме, в своем мышлении. Я к Вам обращаюсь ежедневно за советами. Буду умирать – в объективе моего последнего луча жизни будет Ваше имя и облик вместе с кровными моими – жена, и дети, мать. Я очень люблю дни полтавских сражений со вшами, тифом, зимой и люблю всех участников этих давно минувших горячих дней. Обнимаю. Ваш Семён».

«Москва. 25.10.38. {из письма A.C. Макаренко П.П. Архангельскому). Дорогой Павлуша! Спасибо тебе за письмо… И ещё большое спасибо за подарок. Это замечательно мило у тебя вышло: прислать мне законы Эндшпиля. Послезавтра я уезжаю в Кисловодск – не гулять, лечиться. Все меня уверяют, что оттуда я возвращусь совершенно здоровым человеком…

Семен часто пишет, хвастается своим сыном, и, мне кажется, в нём никаких изменений не произошло. Это больше всего мне не нравится. При всей своей богатой натуре он всё-таки засох на скучном детдомовском подвиге. Очень явно ощущается в нем, что он не получил высшего образования и сам не растет… Это было бы не так плохо, если бы у него беднее была натура. В общем из него вышел довольно сентиментальный человек, он чересчур часто умиляется. А все же он замечательный, благородный и сильный человек…».

«Кисловодск. 2.11.38. Родной Семен!… Спасибо, дорогой, за память и за любовь, я тебя крепко люблю и горжусь твоей человеческой силой… Напиши, как дела в детском доме. Думаю здесь написать рассказ о Карабанове…».

«Соколовека.28.12.38.

Дорогой Антон Семенович!

С Новым 1939 г. поздравляю Вас и всех Ваших домочадцев. Желаю здоровья, радости и успехов в Вашей творческой жизни.

Как давно Вы нам не писали. Все ли у Вас благополучно? Ведь теперь не я лишь с Галей ждем Ваших писем. Ведь у Вас есть внук, да еще Антон. А какой хороший пацан!

Как хочется показать его Вам. Смеется, никогда не плачет. Казак! Не будете писать, пожалуюсь ему.

С 13.12. по 18.12. в Виннице происходило совещание по ОБЛОНО директоров и завпедов 20 д/домов.

Стоял и мой доклад. Одно скажу, что моя унаследованная от Вас творческая педагогика вызвала у докладчиков тысячи ко мне вопросов и – лучше с умным потерять, нежели с дураками найти. Но наш детдом занял 1-ое место по области. Меня назначили внештатным… инспектором-консультантом».

Письмо без даты. Начало января 1939 г.

«Дорогой Семен!

С Новым годом тебя поздравил, – получил ли ты мою телеграмму? Я послал телеграмму и Шершневу, но он давно мне не пишет…

Спасибо хоть ты меня не забываешь. Очень рад твоим семейным и производственным успехам, это всегда меня наполняет гордостью.

Недавно в Москву приехала на экскурсию группа работников детских домов и колоний Нолтавщины. Многие меня помнят по Полтаве. Говорят, что во всех колониях Полтавской области заведена наша система – командиры и даже сводные отряды. Завели они все это рановато, хорошие вещи у нас принято заводить

через пять лет после смерти авторов. Черт с ними, даже для распространения совета командиров я умирать не хочу.

Что значит: «Меня назначили внешкольным инспектором-консультантом?» как темно нынче пишут! Значит ли это, что ты ушел из Соколовки, или не значит? А если не значит, какой из тебя выйдет в черта инспектор?

Я живу скучно. Писать ничего не хочется, меня все равно не читают читатели, Зои {персонаж из «Педагогической поэмы». -В.М.) принципиально не читают и пишут гадости β «Комсомольской правде».

Писать скоро ничего не буду. Пробавляюсь разными пустячками далеко не первого сорта. Надо накопить достаточно энергии, чтобы взяться за моих врагов по-настоящему, никак не сосредоточусь на хорошей теме.

В марте собираюсь поехать в один дом отдыха, здесь есть под Москвой приличный, а на май закачусь в Ялту и, честное слово, буду лежать на травке и плевать на кипарисы.

Пиши, не забывай. Привет Гале, Антону и всем прочим твоим наследникам.

От Гали привет и поцелуй всем соколовцам. Твой А».

«Соколовка. 21.01.39.

… Странно поведение Шершнева. Я неоднократно пытался завязать с ним переписку, но безуспешно. Вот Павлуша – это умница человек. Я его страшно люблю. Из всех горьковцев он один остался верным холостизму.

Неужели в Полтавской обл. есть отряды и другие дорогие нам вещи?

Из Соколовки я не ушел, а инспекторство мое заключается в том, что ОБЛОНО периодически командирует меня в тот или иной д/дом для помощи».

Из переписки A.C. Макаренко

и С.А. Калабалина

Дарственная надпись автора на титульной странице «Книги для родителей»: «Дорогим моим Калабалиным, которые уже сами с родительскими усами, не в назидание, а просто на память – в прошлом педагога, а теперь просто от старика, любящего Вас, – А. Макаренко».

25 января 1939 года Семен Афанасьевич в письме к Макаренко сообщал, что направил в отдел трудовых колоний НКВД СССР товарищу Яцкевичу письмо и далее пересказал его приблизительное содержание:

«24.01.39 г. годовщина моего ареста. Пишу о своей безвинности и спрашиваю, есть ли какая-либо возможность восстановиться в правах на работу в НКВД. Трудно Вам представить мое состояние. Мне кажется, что я продолжаю быть подследственным, подозрительным. Я жду повторного ареста, хотя не чувствую за собой никакой вины. Состояние убийственное. Я не нахожу себе минуты душевного равновесия. Роковой вопрос «За что?» сверлит мои мозги. Я буквально недалек от помешательства. И до сих пор, пока я не объяснюсь и не получу авторитетного ответа, вероятно, мне не успокоиться. Плюс к сему я не нахожу полного применения моим силам в нормальном детском доме. Я прошу Вас, коль это хоть в какой-либо мере допустимо, сообщиться с товарищем Яцкевичем и сказать ему о моей педагогической и советской чистокровности и преданности. Галя почему-то не советует писать. Но я дальше не могу».

Ответ на это письмо пришел 2 февраля. Антон Семенович спешил успокоить своего любимца:

«В голову мне не приходило, что ты можешь так волноваться по поводу прошлогодних обстоятельств твоей биографии, я на твоем месте не волновался бы и забыл все, но совершенно понимаю, что в детском доме тебе скучно и неинтересно. Поэтому буду все-таки рад, если из нашей переписки с Яцкевичем что-нибудь выйдет. Сегодня я отправил ему длинное письмо, в котором рассказываю, какой ты педагог. Предупреждаю, что ты человек горячий и лодырей и шкурников не любишь, пишу также и о том, что ты – сторонник моей системы. Приложил, конечно, и твое письмо…. Вчера я получил орден, поэтому, может быть, особенного страха или отвращения к нашей системе у Яцкевича не обнаружиться. Почти уверен, что он что-нибудь сделает, разговаривать с ним лично, думаю, было бы хуже, я произвожу на некоторых людей отталкивающее впечатление… Но если даже получится осечка, падать духом не нужно, будем думать что-либо другое…»

Семена Афанасьевича это письмо порадовало, он счастлив, взволнован награждением A.C. Макаренко орденом Трудового Красного знамени. В письме от 9 февраля 1939 г. Калабалин признался:

«От Ваших писем мне легче и бодрее переживается».

А в письме от 27 февраля сообщал:

«Яцкевич молчит, а мне не сидится. Как-то все сразу: и грустно, и страшно, и грустно… Облоно влюблено в меня, но мне от этого не легче. Когда лают собаки и проходят мимо окон люди, я переживаю страх. Отчего это? Ведь я видел страхи и научился переживать их. Что ж это такое? Я очень честно трудился и тружусь».

Последнее письмо A.C. Макаренко было написано 28 марта 1939 г. Он писал:

«Я в последнее время по обыкновению замотался и долго тебе не отвечал. Спасибо, что не обращаешь внимание на мое свинство и пишешь. В общем, твои дела как будто идут полным ходом. Яцкевич мне не ответил, и это, конечно, квалифицированное хамство, ничего не поделаешь, и напоминать ему не хочу, тем более что по всему видно, мы с тобой ему не ко двору, у него, вероятно, какие-нибудь другие есть «соображения». То, что он молчит, между прочим, меня даже утешает. Это значит, что все равно ты с ним не сработался бы. Стоит ли в таком случае лезть на разные рожны? Вообще думаю, что тебе не нужно нервничать, по опыту знаю, что лучше бывает там, где трудно, и лучше оканчивается там, где работается…»

«Соколовка. 1 апреля. Дорогой Антон Семенович! Мне только иногда хочется быть в выгодном положении перед другими – я Ваш сын. Ревную иногда Вас и все.

В моем подшефном Немировском детдоме дела идут хорошо. Работу свою я понемногу записываю. Веду наблюдения за личностями детей, коллективом, за удачными воспитателями, о системе организации детских коллективов, перспективах, традициях. Веду переписку с воспитанниками бывшими и т. д. Готовлю статьи в прессу. В следующем письме вышлю Вам «комплимент» по Вашему адресу одного мудреца от педагогического журнала «Коммунгстична освіта».

Следующего письма не было. 1 апреля 1939 года A.C. Макаренко не стало. 4 апреля 1939 года Антона Семеновича Макаренко хоронили.

Семен Калабалин примчался проводить в последний путь своего учителя, отца, друга. Поезд опаздывал. Калабалин догнал траурную процессию уже на кладбище.

В мае 1939 года в связи с необходимостью постоянной деятельности в комиссии по изучению педагогического наследия A.C. Макаренко С.А. Калабалин переехал под Москву и принял детский дом № 3 Мосгороно на станции Барыбино. С момента переезда под Москву начинается новый этап жизни С.А. Калабалина – период самостоятельных поисков. Здесь развивалось и совершенствовалось его педагогическое мастерство.

«Его появление в Барыбино было совершенно неожиданным и новым по сравнению с его предшественниками. Если те в первую очередь принимали друг от друга хозяйство, то Калабалин с этим делом не торопился. Прежде всего, он стал знакомиться с детьми и принял их под свою ответственность не по спискам, как это делали другие директора, а лицом к лицу с каждым. А их было в детском доме около пятисот.

Всех нас очень удивило познание и молниеносное разоблачение всех наших мальчишеских «секретов». Он заглядывал в топку печек, приподнимал матрасы, раскрывал тумбочки, и вскоре на полу образовалась большая куча, состоящая из самопалов, рогаток, острог, сухарей, самодельных игральных карт. К нашему удивлению, мы не услышали от него привычной ругани и упреков. Калабалин укоризненно покачал головой и с украинским акцентом горестно сказал: «Не добре у вас, хлопцы…» Он указал на кучу и с уверенностью приказал: «Сегодня же уничтожить. Исполните? Можно не проверять?.. Ну, добре!» Когда за ним закрылась дверь, разгорелась словесная битва, чуть не дошедшая до настоящего боя. Но первый приказ нового директора был с честью выполнен, а сухари съедены в честь примирения.

Через несколько дней на лесистом пригорке у спуска к реке было организовано собрание-встреча, на котором присутствовали не только воспитанники и педагоги, но и все сотрудники детского дома. Семен Афанасьевич рассказал нам об Антоне Семеновиче Макаренко, о себе и познакомил всех с Галиной Константиновной – женой, педагогом и другом по работе.

Он говорил о нашей настоящей жизни с каким-то особым обаятельным юмором, вызывая аплодисменты и смех даже у скептиков. Но когда Семен Афанасьевич сказал, что на пустыре будут цвести красивые цветы, вырастут аллеи деревьев, большой фруктовый сад – заходи, рви, ешь, сколько твоей душе угодно, – это показалась фантастикой. И в то же время нельзя было не поверить этому доброму, шутливому, с искрящимися глазами человеку.

И он развеял сомнения: «Все, о чем я вам говорил, – это не сказки – пояснил Калабалин, – нам придется работать, много работать, самим для себя, и я выдвигаю лозунг: «Не пищать!» Кто за этот лозунг?»

Все подняли руки. Одни с радостью, другие с неохотой. Вскоре жизнь в детском доме стала совершенно иной – радостной, бодрой, трудовой – по-макаренковски».

Из воспоминаний воспитанника Барыбинского дома № 3 Мосгороно К. Петухова

* * *

Судьба Марии Александровны Бесчастновой – прекрасная иллюстрация к словам С.А. Калабалина: «Макаренко сделал из меня человека, а я из вас хочу сделать хороших людей».

В голодные тридцатые годы шестилетняя Маша осталась сиротой и оказалась в приюте где-то под Харьковом. Группу детей, особенно истощенных и больных, привезли с Украины в Москву и определили в Ростокинский детский приемник. Маша чудом выжила. Когда пришло время учиться, ее отправили в Барыбинскую детскую колонию, здесь она пошла в первый класс. Никто не объяснил тихой девочке, что она, просто потерявшая родителей, будет подчиняться законам, применяемым к малолетним правонарушителям. За высоким забором в Барыбине находился целый городок, где под охраной НКВД за колючей проволокой существовали шестьсот детей и подростков. Каждый день через забор кто-то убегал, каждый день кого-то сажали в карцер за побег. Местное население боялось ездить на подводах мимо колонии, беглецы жестоко грабили крестьян, забирая даже одежду и обувь. Взрослые ребята дрались, проигрывали в карты подушки, одеяла, ботинки малышей. Отнимали скудные пайки: два прозрачных куска белого хлеба, крохотный кусочек масла и сахар. Девочки-подростки спали с воспитателями. Им завидовали другие – у них были теплые пальто и обувь.

По ноябрьской снежной жиже Маша бегала и в школу, и в столовую босиком. Летние сандалии порвались, а зимние ботинки выдать не торопились. Над колонией, очевидно, шефствовал Военно-морской флот – привозили дырявые тельняшки, брюки клеш и бушлаты, в которых даже палубу мыть стыдно. Но блатные находили в этом особый шик. Начальство не приезжало месяцами. В корпусах печи топились плохо, о дровах нужно было заботиться самим. Спальню согревали своим дыханием двадцать одиннадцатилетних девчушек.

Приютские дети обижались только на судьбу, ведь сравнить свою жизнь с нормальной они не могли.

Новый директор колонии Семен Афанасьевич Калабалин несколько дней ходил по барыбинской территории инкогнито, приематривался. Блатную жизнь он знал не понаслышке. Воспитанники решили, что приехал «новый мент», и не придали этому никакого значения: охрана и начальство часто менялись. На четвертый день А. Калабалин собрал всех в грязном клубе, не здороваясь, со сцены назвал всех паразитами, которые даром кормят вшей, и под общий свист и улюлюканье предложил начать новую жизнь: самоуправление, труд, дисциплина.

Через несколько дней заборы в колонии сломали, был избран совет командиров, воспитанники занялись сельским хозяйством. За грамотность и красивый почерк Машу выбрали секретарем совета. Дрожащим голосом она прочитала на первой линейке приказ о сборе щавеля. Увидела недоумение и издевку на лицах колонистов. Потом-то она вместе с председателем совета командиров Валентином Удальцовым, ставшим впоследствии генералом, главным штурманом ВВС, уверенно подписывала и договоры с соседним колхозом, и другие важные документы.

Семен Афанасьевич научил своих питомцев прежде всего уважать в себе личность. Колония была преобразована в детский дом № 3. Самых отъявленных великовозрастных бандитов куда-то перевели. Остались обездоленные, с искалеченными судьбами дети. О работе ученика Макаренко знали многие, скоро в детском доме стали появляться оступившиеся, сбившиеся с пути дети известных родителей.

В эти годы Маша впервые поняла, какое счастье, когда о тебе заботятся. Калабалин знал каждого, вникал во все: заглядывал в классы и мастерские, ел с воспитанниками из общего котла, удивлял своими знаниями в сельском хозяйстве, мастерил, показывал, как печь хлеб и сажать цветы. А если случалось, что директор забывал имя воспитанника, то обращался: «Сынок! Дочка!» – и это было очень близко к истине.

У ребят появилась возможность в свободное время заниматься любимым делом. Маша шила не только постельное белье в мастерских, но и юбки себе и подругам, увлеченно читала стихи Лермонтова в кружке художественного слова, рукодельничала. Воспитанники детского дома ставили «Без вины виноватые» А.Н. Островского, пели в хоре, играли на музыкальных инструментах в оркестре, изучали авиацию, занимались художественной гимнастикой и волейболом, а летом отдыхали в Крыму.

Калабалин добился, что в детском доме открыли восьмой, девятый и десятый классы. Маша проучилась в восьмом две четверти, когда Калабалина назначили директором одного из московских детских домов с усиленным режимом. Это было тяжелое расставание. Многие родители решили забрать своих, трудных подростков, не надеясь на нового начальника. Маша тогда дружила с Татьяной Волковой, дочерью директора крупной московской фабрики, попавшей в Барыбино за воровство. Когда она только появилась в детском доме, Семен Афанасьевич попросил Машу помочь Татьяне освоиться. Дружба так связала девушек, что Татьяна отказалась уходить домой без Маши. Семья Волковых удочерила ее. Вместе подруги, ставшие сестрами, каждое утро ездили в школу через всю Москву – со Смоленского бульвара в Сокольники, чтобы видеться с Семеном Афанасьевичем.

Работа в Барыбинском детском доме была налажена, и С.А. Калабалину предложили работать в детском доме № 60, в Сокольниках. Сюда направлялись мальчики, исключенные из московских школ. В этом детском доме Семен Афанасьевич проработал до начала Великой Отечественной войны.

«В первый день войны уехали от меня гостившие в моей семье Задоров (П.П. Архангельский), Голос (И.Г. Колос)… На второй день войныя подал заявление в Сокольнический райком ВКП(б) о зачислении меня в ряды Красной Армии».

Из записок С.А. Калабалина

 

С.С. Невская,

доктор педагогических наук, ведущий научный сотрудник ФГНУ «Института теории и истории педагогики»

Выдающиеся педагоги XX века: Антон Семенович Макаренко, Семен Афанасьевич и Галина Константиновна Калабалины

Древнегреческий мыслитель Платон писал, что «если воспитатели юношества будут ими лишь по имени, если они будут дурно исполнять свои обязанности, то и последствия будут другие: дурная работа, выходящая из их рук, создает целые поколения невежественных и порочных, которые погубят всю будущность своего отечества».

Русский педагог Л.Н. Модзалевский в третьем издании своего труда «Очерк истории воспитания и обучения с древнейших до наших дней» (1892 г.), («Современное значение педагогики»), ссылаясь на приведенную выше цитату из Платона, сделал заключение, что до подобного убеждения давно дошли на Западе, где гораздо раньше «стали обращать должное внимание на педагогическое дело; где развилась обширная педагогическая литература, выработавшая научные системы; где в настоящее время существует министерство специальных учреждений, посвященных делу предварительного подготовления будущих учителей и воспитателей, и известных под именем «педагогические семинарии» [1, У].

В России, отмечал далее Модзалевский, педагогика преподавалась по Нимейеру. Автор видит в учебнике немецкого ученого много туманных и бесполезных философских умозрений, между тем как «русский ум, по природе своей практический по преимуществу, не принял немцев». Педагогика, по Модзалевскому, есть «система тех научных понятий и технических правил, без знания и применения которых невозможно правильно вести воспитательное дело». Сущность педагогики как прикладной науки состоит из двух сторон: теоретической и практической, причем главную роль играет опыт, приводящий к выводу и обобщению. Затем «следует применение этих обобщений или законов к частным случаям». И, наконец, Модзалевский делает вывод, что настоящий педагог (сверх философских знаний) обладает искусством применения воспитательной теории в практике. Практика не только искусство (в ней главную роль играет бессознательное творчество, фантазия)». «Дети же, будучи человеческими личностями, совсем иной матери, чем глина, краски или звуки, и над детьми едва ли можно фантазировать по одному вдохновению, хотя бы это вдохновение посетили самого образованного и развитого человека (как не изящное искусство, а – как «разумное, своевременное, искусное понимание общих законов и правил к частным случаям, к отдельным индивидуальностям». Педагогическое вдохновение не есть вдохновение артиста, а только то одушевление, та любовь к своему делу и находчивость в нем, какие могут быть присущи и государственному человеку, и механику, и медику. От педагога требуется знание и умение, следовательно, требуется гораздо больше, чем от записного, кабинетного ученого, более чем от артиста, одаренного самым прихотливым творчеством. От педагога требуется и то, и другое, так как знание предполагает научный труд, а уменье – талант и навык. О признании и любви к делу и говорить нечего: ими обусловливается успех во всяком роде деятельности, во всякой специальности. Равномерное соединение этих двух условий – знания и уменья – есть необходимая и главная черта того идеала, приблизиться к которому должен стремиться каждый педагог, если он хочет быть им не по одному имени, а по своей сущности. Полное достижение идеала, конечно, невозможно: это заключается в самом понятии «идеала»; по потребности приближения к нему сознавали и выражали величайшие из исторических представителей педагогики» [1, УП].

Представителями такого «идеала», на наш взгляд, можно назвать выдающихся педагогов XX века Антона Семеновича Макаренко, его учеников и последователей – Семена Афанасьевича и Галину Константиновну Калабалиных.

Известно, что A.C. Макаренко получил педагогическое образование сначала на годичных педагогических курсах Кременчугского железнодорожного училища (1905), которое, кстати, окончил в 1904 году с аттестатом отличника. С 17-ти лет молодой педагог начинает свою педагогическую деятельность в Крюковском двухгодичном железнодорожном начальном училище, затем (с 1911 г.) в двухклассном железнодорожном училище на станции Долинская Херсонской области. В 1914–1917 гг. Антон Семенович учиться в Полтавском педагогическом институте, с отличием его заканчивает. Стало быть, педагогику он изучал по дореволюционным источникам и идеи Л.Н. Модзалевского принимал к сведению; также глубоко знал труды К.Д. Ушинского, почитал великого педагога и много почерпнул из его наследия. Не случайно современные ученые подчеркивают, что A.C. Макаренко творчески переосмыслил классическое педагогическое наследие и принял самое активное «участие в педагогических поисках 1920—1930-х гг., определив и разработав ряд новых проблем воспитания», что «творчество Макаренко пришло в противоречие с антигуманной сталинской педагогикой, насаждавшей идею воспитания человека-винтика в гигантской социальной машине. Макаренко же исповедовал идею воспитания самостоятельного и деятельного члена общества». Он «разработал стройную педагогическую систему, методологической основой которой является педагогическая логика, трактующая педагогику как «прежде всего практически целесообразную науку» [2, 303].

В 1920-м году A.C. Макаренко становится заведующим детской трудовой колонии им. М. Горького под Полтавой. Здесь он сумел найти и реализовать в жизнь способы организации быта, учебной и трудовой деятельности несовершеннолетних правонарушителей и беспризорных, которые стали жертвами социальных потрясений: первой мировой войны и революции. Семен Калабалин был направлен в колонию в марте 1921 г. за «уголовный бандитизм, вооруженный грабеж». В документах была указана дата рождения Семена – 1902 г. Итак, Калабалину было 19 лет, когда он встретился с Антоном Семеновичем. A.C. Макаренко считал Семена Афанасьевича Калабалина самым талантливым воспитанником, а позже – чудным, непревзойденным воспитателем, организатором и руководителем детских колоний.

Верный друг, супруга Семена Афанасьевича, замечательный педагог-воспитатель Галина Константиновна признавалась, что пятьдесят лет проработала воспитателем в детских домах и считает большим счастьем, что эта работа стала неотъемлемой частью жизни. Примечательна история ее встречи с A.C. Макаренко. В педучилище, где училась Галина Константиновна, существовало общество «Друг детей». Однажды приехал лектор, а это был A.C. Макаренко, собрал актив по борьбе с детской беспризорностью и провел беседу. Галина Константиновна вспоминала: «С большой теплотой говорил Антон Семенович о своих воспитанниках, о тех причинах, которые привели ребят на улицу, о том, что в каждом человеке, даже самом плохом, есть что-то хорошее, которое надо найти, увидеть, за которое надо зацепиться и которое надо развивать. Я слушала Антона Семеновича, затаив дыхание. Как он верит в Человека! Как он любит людей! У такого педагога не может быть плохих воспитанников. Как счастливы те, кто попал в эти заботливые руки. И как мне захотелось в эти минуты посвятить свою жизнь этим, вырванным из нормальной жизни ребятам» [4, с. 16–17]. После беседы Галина Константиновна подошла к Антону Семеновичу и рассказала о своей жизни, о трудностях, с которыми столкнулась после смерти матери. «Антон Семенович выслушал меня внимательно, а потом сказал: «Вот что, здесь, в Харькове, учится группа наших рабфаковцев, это сводный отряд, я зачисляю тебя в него. И с этого дня ты не одна, у тебя большая семья, которая будет заботиться о тебе и перед которой ты будешь в ответе за свои поступки. То, что ты хочешь стать воспитателем, это очень хорошо, и ты им обязательно будешь» [4, с. 16–17].

С этого дня жизнь юной студентки получила новый смысл, она не была одна, ее окружали хорошие, заботливые люди. Антон Семенович регулярно навещал студенческий городок, в котором жил сводный отряд. Там же Галину Константиновну приняли в колонисты, вручили костюм и синюю блузку с белым воротником. Это означало, что она стала полноправным членом колонии имени Горького. Встреча с Антоном Семеновичем Макаренко была поистине подарком судьбы и определила всю ее будущую жизнь, так как в колонии она обрела настоящую семью, второй дом, нашла призвание, встретила первую и единственную любовь – Семена Калабалина. Вместе они работали в разных детских домах, интернатах, колониях, и всегда рядом с ними «мысленно был Учитель – Антон Семенович Макаренко. Его опыт, его поддержка помогали постигать науку воспитания, находить контакт с маленьким человеком, создавать и пестовать дружный, сплоченный ребячий коллектив» [4, с. 16–17].

С.А. Калабалин прошел путь от колониста колонии им. М. Горького, до воспитателя этой колонии. Все находки своего учителя в деле воспитания он знал и понимал лучше других. Ф. Вигдорова в повести «Дорога в жизнь» так пишет о своем герое – Семене Калабалине: «Он пришел в колонию имени Горького одним из первых. Давно это было, двенадцать лет назад. Сейчас ему уже почти двадцать восемь. Да, не вышло из него агронома. Кончив рабфак, он пришел в колонию и сказал решительно:

– Хай ему с тем хлеборобством! Не могу без пацанов жить. Сколько еще хороших хлопцев дурака валяют на свете! Раз вы, Антон Семенович, в этом деле потрудились, так и мне можно…

Так оно и вышло. Остался Семен в колонии и все силы души стал вкладывать в большое, нужное дело – воспитание новых людей.

С виду он такой же, как был: богатырь, быстрый уверены движения, те же огромные горячие, как угли, глаза. И не только с виду. Страстность по-прежнему главное свойство его натуры. Он и сейчас, как в юности, всякое дело делает так самозабвенно, словно от этого зависит все, что дорого ему на свете. Разные есть воспитатели, разные учителя. Семен воспитывает не уговором, не объяснением, а собою, самой жизнью своей – не скупясь и не оглядываясь. Это хорошо, это и плохо. Надолго ли хватит человека, если он вот так, без оглядки, отдает себя? Да, но ведь он и берет – у жизни, у книги, у людей, у ребят» [3, с. 5].

Следует сказать, что Фрида Вигдорова сумела очень тонко передать сокровенные мысли, размышления и чувства Семена Афанасьевича. Повесть написана от первого лица (заведующего колонией). Герой размышляет: «Если ребенок растет в плохой семье – это несчастье. Если он учится в плохой школе – это худо. Но если он живет в плохом детском доме – это страшнее всего. Детский дом для него всё: и семья, и школа, и друзья. Здесь возникают его представлении о жизни, о мире, о людях, здесь он растет, учится, становится человеком и гражданином. И детский дом не может, не имеет права быть средним, «неплохим». Он непременно должен быть очень хорошим.

Воровство всегда гнусность и преступление. Но воровство в детском доме – это преступление неискупимое, за которое нужно наказывать самой суровой, самой полной мерой. Здесь государство доверило воспитателю детей, лишенных родителей. Красть у этих детей – что может быть подлее?

Я ни минуты не сомневался в том, что здесь, в доме за высоком забором, крали без зазрения совести. Здесь даже не пытались создать видимость какого-либо благополучия. Все было ясно и откровенно» [3, с. 10].

Когда Семен Афанасьевич стал самостоятельно руководить детским домом, к нему стали поступать «перебежчики» – командиры отрядов, воспитанники из Одессы, где он некоторое время работал, из коммуны им. Дзержинского. Его знали и как последователя A.C. Макаренко и как прославленного героя «Педагогической поэмы» Семена Карабанова. Побег к Калабалину колонистов и даже воспитателей из других колоний вызвал к нему недоброжелателей со стороны вышестоящего начальства. A.C. Макаренко писал ему 30 декабря 1935 г.: «Сегодня Цыбульский (он в Киеве) получил телеграмму о побеге к тебе целой кучи командиров. Ахматов лютует. Если ты их сманил целой кучей, нехорошо. Надо было это делать умнее, нельзя же хватать всех, весь совет, что это такое?». Пожурил и здесь же наставлял: «Прими Мохарева как можно лучше. Он хороший работник».

Цыбульский был начальником Одесской детской колонии, а Ахматов – начальников отдела трудовых колоний НКВД УССР. Таким образом, посылая к Калабалину воспитателя из коммуны имени Дзержинского Мохарева, Антон Семенович призывал своего любимца быть осторожнее в сманивании людей.

Примечателен такой пример. 8 февраля 1939 г. A.C. Макаренко, выступая перед учителями, рассказал о начальнике Винницкой колонии Калабалине, и дал ему следующую оценку: «Замечательный человек. Если про себя я говорил, что я мастер, а не талант, но Карабанов в первую очередь талант. Он буквально чудеса делает. Если написать об этом, так, пожалуй, никто не поверит (…) Не мастер, а именно талант, которому подчиняются самые тяжелые, самые вредные. И из них он делает хороших людей. Мы посылали ему самых трудных, и он делал с ними буквально чудеса» [6, т. 4, с. 310–311].

В «руках» Семена Афанасьевича и Галины Константиновны Калабалиных находились беспризорные подростки и юноши, у многих из которых уже сформировался определенный «бандитский» тип личности. Но 1934 г. был принят в 66-ю школу-коммуну в Сосновой Поляне в пригороде Ленинграда психически нездоровый ребенок, которого прислали вышестоящие органы народного образования. И случилась беда. От его руки погиб маленький и всеми любимый в коммуне сынишка Семена Афанасьевича Костик. 11 июля 1934 г. A.C. Макаренко писал С.А. Калабалину: «Читаю твое письмо несколько раз и прямо не могу поверить страшной его трагичности. Выходит так, что все эти научные шарлатаны не только губят нашу работу, но и физически уничтожают наши семьи. И ни за что не отвечают. Вот они убили твоего сына и продолжают дальше самым паскудным образом ломаться перед страной. И тронуть их нельзя, потому что на них научное табу, наложенное каким-то идиотским набором предрассудков» [6, т. 8, с. 51].

A.C. Макаренко выразил глубокое соболезнование по поводу трагической гибели сынишки и пригласил его в лагерь в Одессу, где коммунары планировали быть с августа по 15 сентября. «Приезжай хоть на все время, – уговаривал Антон Семенович. – К тому времени может быть что-нибудь проясниться на нашем горизонте… В самом деле, приезжай в Одессу. Там среди ребят, у моря, приглушишь свое горе» [6, т. 8, с. 52].

Летом 1935 г. начался новый этап в жизни A.C. Макаренко. Он был назначен помощником начальника отдела трудовых колоний Народного комиссариата внутренних дел Украины и, по его настоянию, семья Калабалиных в ноябре этого года переехала в Якушинскую детскую трудовую колонию, в которую Семена Афанасьевича назначили заместителем начальника. Но и на Украине случилась беда: от тяжелой болезни умер долгожданный сынок – малыш Антон.

В своих автобиографических записях С.А. Калабалин писал, что именно Макаренко поручил ему открытие детской колонии для рецидива в Винницкой области. В этот период они часто встречались, много общались. Калабалин признавался, что «каждое личное его письмо тех лет было полно советов, подсказок». «Собрать бы их все вместе, – продолжал мечтать Семен Афанасьевич, – и получился бы такой сборник по методической организации детского учреждения. Там предусмотрено решительно все: дозировка света, воздуха, жилой площади, расстановка кроватей, пошивка костюмов, встреча новичка, примерное содержание первой беседы с ним, методика привлечения подростка к общественной деятельности, нормы нагрузки, организация первого урока в школе и т. д. и т. д.».

Эти бесценные письма до сих пор не известны. По причине ареста С.А. Калабалина письма этого периода были конфискованы.

Работа с детьми, а тем более беспризорниками и несовершеннолетними правонарушителями, была всегда сопряжена с рисками. Педагогическая практика (да и сама жизнь) Семена Афанасьевича и Галины Константиновны Калабалиных проходила в условиях постоянного риска: трудные колонисты, трагическая смерть сыновей, арест Семена Афанасьевича по наговору и т. д. В условиях риска человек действует по-разному. Риск в состоянии угрозы заставляет человека принимать решения: пойти на риск или нет. Находясь в состоянии выбора, педагог обязан принять правильное решение. A.C. Макаренко до последних дней своей жизни поддерживал Семена Афанасьевича и Галину Константинову. Супруги до конца своей жизни оставались верны выбранному пути, они были непревзойденными педагогами-воспитателями в колониях и детских домах.

Независимо от личных трагедий, угроз и рисков в семье Калабалиных и семье Макаренко, тема «риска» в воспитании детей была постоянно в поле внимания Антона Семеновича. Так, выступая с докладом «Семья и воспитание детей» в редакции журнала «Общественница» 29 марта 1938 г., он поднял вопрос и о риске в воспитании детей: «Ребенок в семь-восемь лет должен уже в своем поведении иногда и рисковать, и вы должны видеть этот риск, и вы должны допустить известную долю риска, чтобы ребенок был смелым, чтобы он не приучился все под вашу ответственность складывать: мама сказала, папа сказал, они все знают, им и книги в руки, а я буду поступать так, как они скажут. При такой предельной степени вашего вмешательства сын не вырастет настоящим человеком. Иногда из него вырастет безвольный, не способный ни на какое решение, не способный ни на какой риск и дерзания человек, а иногда бывает наоборот, он подчиняется вашему давлению до какого-то предела, но силы, бурлящие и требующие исхода, иногда взрываются, и дело кончается домашним скандалом: «Был хороший мальчик, а потом что-то с ним сделалось». А на самом деле с ним делалось это все время, когда он подчинялся и слушался, но силы, заложенные в нем природой и развивающиеся по мере роста и учебы, производили свое действие, и сначала он тайно начинает сопротивляться, а потом и явно» [5, т. 4, с. 215–216].

В главе «Точка опоры» повести Ф. Вигдоровой «Дорога в жизнь» Семен Афанасьевич размышляет: «Многое, что доставалось Антону Семеновичу ценою крови и бессонных ночей, мне досталось просто, без усилий – по наследству. Я знал, что самая первая неотложная моя задача – создать коллектив. Я не сомневался, не спрашивал себя, не приводил никаких за и против – я знал. А знать твердо, без сомнений – это большая, ни с чем несравненная опора и поддержка. Зная, идешь к цели увереннее. Зная, не позволяешь тревоге овладеть собой. Неизбежные препятствия не обезоруживают, они только заставляют еще упорнее искать и думать…Я не был оригинален. Я делал то, что делал бы каждый на моем месте, и еще раз убедился: если человек живет плохо, он равнодушен к тому, что будет жить еще хуже. Но если сказать ему: «Давай будем жить хорошо!» – и если он искренне поверит, что ты хочешь помогать ему, то не будет предела его воле к лучшему, как не положено предела счастью и радости. Это самые могучие рычаги на свете, или, пожалуй, это и есть те самые точки опоры, с помощью которых можно перевернуть мир.

А пока мы переворачиваем все в своей маленькой республике, и я снова и снова убеждаюсь – нет на свете такого человека, который не захотел бы услышать слова: «Давай сделаем так, чтоб было хорошо!» Такие слова слышны далеко, и они будят спящих.

Первые шаги были уже сделаны. Прежде всего, ребятам высказано прямое и четкое, не допускающее возражений требование. Без такого требования дисциплинировать разболтанную толпу детей нельзя – об этом постоянно говорил Антон Семенович, и это я снова понял, очутившись один на один с ребятами. А потом видишь – на твою сторону перешел один, другой, третий… Тогда можно сказать, что образовалось ядро и есть на кого опереться. С этим надо спешить.

Я видел: здесь, в Березовой поляне, ядро уже возникло. Были ребята, с которых прежний грязный налет слетел сразу же. Они приняли новый строй жизни радостно и бесповоротно, словно только того и ждали. Но коллектива еще не было. Вот когда дисциплина перестанет быть только нашей воспитательной заботой и станет заботой всех ребят, когда она станет традицией и за ней будут наблюдать не от случая к случаю, а постоянно и ежечасно, когда появятся у нас общие цели и общие мысли, общая радость и общие желания, – вот тогда-то можно будет сказать: коллектив есть!» [3, с. 51–52].

Процитируем еще один фрагмент из повести Ф. Вигдоровой: «Я получил в наследство и еще одно драгоценное знание, которого, конечно, в ту пору не нашел бы ни в одной книге. Я не только знал, что все силы надо положить на организацию коллектива, – я знал, что без точно найденной организационной формы коллектива не построить. И тут не приходилось заново придумывать и искать. Мне только не терпелось скорее дать новую жизнь тому, что родилось в колонии имени Горького и в коммуне имени Дзержинского.

Ведь Антон Семенович никогда не говорил, только «надо». Он всегда объяснял и показывал, как надо. И поэтому я знал: ничто так не скрепляет коллектив, как традиция.

Сколько содержательных, полных глубокого смысла традиций было у нас в колонии Горького! Вот наступает день рождения Алексея Максимовича. Мы задолго ждем этого дня, готовимся к нему, а ведь ждать чего-то вместе, сообща – совсем не то, что ждать в одиночку!

А как мы дорожили каждой мелочью, которая украшала наш праздник и была придумана нами самими! Например, мы никогда никого не приглашали к себе в этот день, это было наше семейное торжество. Кто знает – сам приедет!

А как хорошо придуман был наш праздник первого снопа! Тут каждый шаг был скреплен нерушимой традицией, которой дорожили все мы – от мала до велика. Сколько ни проживу, мне не забыть этот день, как не забудут его, я уверен, все горьковцы: и общий радостный подъем, от которого по-настоящему дух захватывает, и венки на головах девушек, цветы на граблях и косах, и белые плащи наших пацанов-сигналистов, и клятву младшего колониста старшему при передаче первого снопа, самую высокую клятву – трудиться честно и всем сердцем любить труд. Кто читал «Педагогическую поэму», тот, вероятно, запомнил, как описал этот день Антон Семенович, запомнил и Буруна и Зореня. Кто хоть раз пережил это, как пережили Бурун и Зорень и все мы, горьковцы, тому этого не забыть навеки. Проживи он хоть до ста лет, для него это навсегда останется одним из самых благодарных и счастливых воспоминаний.

Но жизнь состоит не из одних праздников. И поэтому традициями был пронизан каждый день нашей жизни – с минуты, когда мы вставали, и до часа, когда ложились спать. Мы приветствовали друг друга салютом, мы говорили «есть» в ответ на полученное приказание. Мы собирались по зову горна, никогда не опаздывали на свои собрания и никогда не говорили на этих собраниях больше одной минуты: за шестьдесят секунд можно высказать шестьдесят мыслей, говорил Антон Семенович. Для нас не было наказания страшнее, чем отвечать за свой поступок перед товарищами. «Выйди на середину!» – говорил секретарь совета командиров, и провинившийся выходил, а со всех сторон на него были устремлены пытливые взгляды товарищей, и он должен был дать им отчет в своих поступках.

Казалась бы, простая вещь: вот наступил день. Как он пойдет? С чего начинается? Чем кончится? Кто чем будет занят?

Я мог заранее сам сказать это ребятам, растолковать, распорядиться. Но я хотел, чтобы они думали вместе со мной. Думали и придумывали. Чтобы этот день, весь его порядок, его содержание были не чем-то навязанным извне, но их собственным детищем, плодом их собственной мысли» [3, с. 54].

Г.К. Калабалина вспоминала: «В жизни моей бывало всякое – и страшные потери, и горе… Но в работе никогда безысходности не испытывала. Книги Антона Семеновича всегда были рядом со мной. Он поставил огромный социальный эксперимент – попытался создать человеческое братство. Принципы его работы были созвучный нам, они актуальны всегда. И сегодня тоже».

Сохранившиеся письма С.А. Калабалина (а их достаточно много) и письма A.C. Макаренко (многие бесследно пропали) 1934–1939 гг. раскрывают удивительную историю дружбы этих двух талантливых людей: учителя и ученика, отца и сына. Так, 29 февраля 1937 г. С.А. Калабалин писал Антону Семеновичу: «Спасибо за письмо… Два дня тому назад напал на «Красную Новь». Достал 8 и 9-ю книжки. Начала нет и конца. «Книга для родителей» произвела на меня ошеломляющее впечатление. Откуда только Вам известны все те подробности из жизни девочек и мальчиков, о которых Вы так математично точно повествуете?

Читаю и вспоминаю о своем детстве и как мы играли в «папу и маму», в «свадьбы» и решаю – как оформить воспитание своих детей.

Ваша «Книга для родителей» должна быть настольной книгой у каждого родителя и еще обязательной для педагогов. А уж коль упомянул о педагогах, так не можете ли Вы мне сказать, почему эта порода людей так глупа и невежественна? Какой процент на всю педагогическую ораву умных людей? У меня их 14 штук, и все – глупы, тупы и истеричны…».

Из этого письма мы также узнаем, что A.C. Макаренко звал С. А. Калабалина для работы в Москву, на что Семен Афанасьевич ответил, что переехать – дело заманчивое, но вряд ли его отпустят, да еще «хочется потягаться с беспризорщиной». Семен Афанасьевич поделился своими планами: «Даже хочу написать наркому, чтобы дал мне, все одно где, колонию, я бы дал образец работы. Но я готов и дворником работать, лишь бы жить на таком расстоянии от Вас, чтобы общаться с Вами живым словом и видеть Вас – нашего дорогого Человека».

Письма A.C. Макаренко 1937 года не сохранились. Судить об их содержании можно только по ответным письмам С.А. Калабалина.

Особенно любопытны письма конца 1937 года. 9 декабря Семен Афанасьевич писал из Киева: «Дорогой Антон Семенович. Спасибо за письма. Я счастлив тем, что составил Вам компанию в скучной Москве, а Ваше доброе отношение ко мне – единственная радостная краска на фоне моего бытия… Еду за 12 колонией… Операция страшно напоминает великое переселение горьковцев из Полтавы в Куряж».

В этом письме упоминалась рукопись Калабалина «Вадька-партизан», которую он посылал Макаренко для «коррекции». Рукопись исчезла, но, возможно, позднее она легла в основу книжки С.А. Калабалина «Бродячее детство».

20 декабря 1937 г. Семен Афанасьевич послал весточку своему учителю из Винницы: «Дорогой Антон Семенович! У меня все добре и не совсем… Мое моральное состояние нарушено основательно, и я вечно нахожусь в состоянии помилованного. Это не вяжется с моей натурой, тем более что я в своей работе честен и самоотвержен… Привез воспитанников из 12 колонии. Сравнить их можно с коллективом куряжан. Ужас, теперь вот сижу и ломаю себе голову, чем их поразить. Это будет последним моим выступлением в Виннице».

Содержание этого письма – загадка, которую еще следует разгадывать. Состояние «помилованного» – тайна за семью печатями. Именно в это время на Калабалина был сделан донос. В 1938 году органы НКВД его арестовали и «переправили» в московскую тюрьму за якобы антисоветскую агитацию среди воспитанников. Вину Семена Афанасьевича доказать не удалось и его отпустили через месяц.

20 марта 1938 г. Семен Калабалин напишет свое первое после ареста письмо: «Дорогой Антон Семенович! Как Вы мне посоветуете обратиться с письмом к т. Ежову по вопросу восстановления моих прав на работу в трудколонии НКВД, конечно, с изложением всей прекрасной «штуки», разыгранной со мной? Не могу и без т. н. трудновоспитуемой братии. В системе наробраза детвора мелкая и ни в какой мере не приобщена к серьезным делам. Арестован я был только для того, чтобы скомпрометировать меня перед детьми, но этого не получилось, а одно лишь успели – развалить колонию… Сидеть в Соколовке – ужасно тяжело. Чувствую себя как на высылке. Это же работа не по вкусу и выбору. Я оказался перед фактом свершившимся. Когда меня освободили, то Галя со всей свитой была уже в Соколовке. Напишите о себе, как Ваше здоровье и зачем это нужно было ломать ребра. Будьте здоровы, дорогой отец…».

Судя по содержанию письма, A.C. Калабалин отвечал на письмо Антона Семеновича, из которого узнал о его тяжелом заболевании. Возможно, сам Семен Афанасьевич писал ему, но письмо не сохранилось (или еще не найдено).

Ответ на это письмо пришел 2 февраля. Антон Семенович спешил успокоить своего любимца: «В голову мне не приходило, что ты можешь так волноваться по поводу прошлогодних обстоятельств твоей биографии, я на твоем месте не волновался бы и забыл все, но совершенно понимаю, что в детском доме тебе скучно и неинтересно. Поэтому буду все-таки рад, если из нашей переписки с Яцкевичем что-нибудь выйдет. Сегодня я отправил ему длинное письмо, в котором рассказываю, какой ты педагог. Предупреждаю, что ты человек горячий и лодырей и шкурников не любишь, пишу также и о том, что ты – сторонник моей системы. Приложил, конечно, и твое письмо__ Вчера я получил орден, поэтому, может быть, особенного страха или отвращения к нашей системе у Яцкевича не обнаружиться. Почти уверен, что он что-нибудь сделает, разговаривать с ним лично, думаю, было бы хуже, я произвожу на некоторых людей отталкивающее впечатление… Но если даже получится осечка, падать духом не нужно, будем думать что-либо другое…».

Семена Афанасьевича порадовало письмо, он счастлив, взволнован награждением A.C. Макаренко орденом Трудового Красного знамени. В письме от 9 февраля 1939 г. С.А. Калабалин признался: «От Ваших писем мне легче и бодрее переживается». А в письме от 27 февраля сообщал: «Яцкевич молчит, а мне не сидится. Как-то все сразу: и грустно, и страшно… ОБЛОНО влюблено в меня, но мне от этого не легче. Когда лают собаки и проходят мимо окон люди, я переживаю страх. Отчего это? Ведь я видел страхи и научился переживать их. Что ж это такое? Я очень честно трудился и тружусь».

Последнее письмо A.C. Макаренко было написано 28 марта 1939 г. Он писал: «Я в последнее время по обыкновению замотался и долго тебе не отвечал. Спасибо, что не обращаешь внимание на мое свинство и пишешь. В общем твои дела как будто идут полным ходом. Яцкевич мне не ответил, и это, конечно, квалифицированное хамство, ничего не поделаешь, и напоминать ему не хочу, тем более что по всему видно, мы с тобой ему не ко двору, у него, вероятно, какие-нибудь другие есть «соображения». То, что он молчит, между прочим, меня даже утешает. Это значит, что все равно ты с ним не сработался бы. Стоит ли в таком случае лезть на разные рожны? Вообще думаю, что тебе не нужно нервничать, по опыту знаю, что лучше бывает там, где трудно, и лучше оканчивается там, где работается…».

1 апреля 1939 г. A.C. Макаренко не стало…

Поистине удручающая картина! Любимец Макаренко Семен Афанасьевич весь 1938 год и 1939-й жил в тревожном ожидании возможного ареста, что и произошло, (а возможно и повторного ареста). Заметим, ареста, в высшей степени несправедливого! Не случайно он писал, что все мы под НКВД ходим. В это время у него родился сын, которого он с радостью назвал Антоном – в честь Макаренко! О любимом сынишке он писал в каждом письме к своему учителю и отцу…

Каково же было Антону Семеновичу в эти годы? Он так стремился в Москву – центр культуры и науки, где раскрывались широкие перспективы литературного и педагогического творчества! Но жил A.C. Макаренко в Москве всего лишь два с небольшим года (с февраля-марта 1937 г. по 1 апреля 1939 г.). Жил в напряженном трудовом ритме, заботясь о семье, которая состояла из неработающих супруги, приемного сына и племянницы. А сколько переживаний выпало на его долю из-за племянницы Олимпиады – выпускнице школы, дочери эмигрирующего за границу его младшего брата белогвардейца Виталия, которая неожиданно уехала из Москвы и не вернулась, на что была своя причина, о которой Антон Семенович так никогда и не узнал. Его волновала судьба С.А. Калабалина…

Семен Афанасьевич и Галина Константиновна до конца своей жизни работали в детских домах. В 1970-е годы М.Д. Виноградова со своими коллегами из АПН СССР посетила Егорьевский детский дом, которым руководил С.А. Калабалин. Они ехали из Москвы на автобусе, и одна из сотрудниц без умолку говорила, не давая никому покоя. Встретив гостей, Семен Афанасьевич сразу усадил гостей за большой стол, и начались педагогические разговоры, которые то и дело прерывала наша коллега, мешая слушать Семена Афанасьевича. Он вдруг встал, пристально посмотрел на неё и сказал: «Где мое ружье?» М.Д. Виноградова вспоминала: «Что он с ней сделал, не знаю, загипнотизировал что ли? Во всяком случае, после его взгляда она больше не сказала ни в детдоме, ни в автобусе на нашем обратном пути ни одного слова. А ведь мы Семену Афанасьевичу ничего о ней не говорили, но он сам сразу что-то понял, а что сделал, не знаю. Такова сила его воздействия даже на взрослых людей, которых он видел впервые» [5, с. 27].

Лысенко П.Г. в книге «Судьбы воспитанников» отметил, что С.А. Калабалину и его супруге Галине Константиновне посвящена трилогия Φ. Вигдоровой «Дорога в Жизнь», «Это мой дом», «Черниговка». По трилогии был создан художественный фильм «Вчера, сегодня и всегда». Семен Афанасьевич стал «одним из героев научно-популярного фильма «Четыреста биографий», снятого киностудией имени А. Давженко, сам написал много статей. Но самая большая его работа – книга «Бродячее детство» [7, с. 49].

По книгам A.C. Макаренко были поставлены художественные фильмы «Педагогическая поэма» и «Флаги на башнях». Однако исследователям еще предстоит более подробно раскрыть страницы жизни и деятельности выдающихся педагогов-воспитателей – Антона Семеновича Макаренко, Семена Афанасьевича и Галины Константиновны Калабалиных, по достоинству оценить их педагогический подвиг. Их имена уже вошли в сокровищницу педагогической мысли нашего Отечества.

Литература

1. Модзалевский Л.Н. Очерк истории воспитания и обучения с древнейших до наших дней. 3-е изд. – С.-П., 1892.

2. Джуринский А.Н. История педагогики: учеб. пособ. для студ. педвузов. – М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 2000.

3. Вигдорова Ф. Дорога в жизнь. Повесть. – М.: Гос. изд. детской литературы, 1954.

4. Неизвестный Макаренко. Выпуск 10. – М.: НИИ семьи и воспитания, 2004.

5. Неизвестный Макаренко. Выпуск 19. – М.: НИИ семьи и воспитания, 2009.

6. Макаренко A.C. Педагогические сочинения: В 8-й т. Т.4 – М.: Педагогика, 1984.

7. Лысенко П.Г. Судьбы воспитанников A.C. Макаренко. Документально-биографические очерки. Полтава: ОГОИ «Полтавський літератор», 1994.

 

Φ.H. Mep

[38]

Заслуженный учитель: фрагменты воспоминаний о С.А. Калабалине

В 1960-е годы очень часто печатались списки награжденных званием «Заслуженный учитель». Но никак мы не могли дождаться там фамилии «Калабалины». Мы понимали, что навряд ли кто-либо более, чем они, достойны этого звания, и негодовали.

Наконец… увидели: «Калабалину Г.К.». Конечно, она была сверхдостойна, но без Семёна Афанасьевича! – это воспринималось как издевательство! На Макаренковской секции Педобщества обсудили этот вопрос. Решили взяться за это дело. Поручили Льву Алексеевичу Чубарову и мне. Мы поехали к Андреевой: зав. Облоно. Договорились вести разговор дипломатично: как будто хотим помочь ей противостоять каким-то противникам, настроенным, почему-то, против Семёна Афанасьевича. Но с первых же слов план пришлось отвергнуть. Андреева сразу заявила, что именно Облоно и она, в частности, не считают С.А. Калабалина достойным этого звания. Пораженные, мы с трудом подбирали слова. «Как? Ведь именно вы направляете в его Клемёновский детдом вместо колоний тех, с кем не могут справиться другие.» «Да» – был невозмутимый ответ. «Это он умеет». Мы совсем онемели. Справившись с растерянностью, начали доказывать, что это и есть воспитательная работа, что именно это принесло ему успех, даже славу, в мире… Она не уступала, и в споре выяснилось, что же, с их точки зрения, нужно чтобы воспитательная работа была признана хорошей. Это – планы, отчеты, сборы, беседы, стенгазеты…

Все же Андреева, обещала пересмотреть этот вопрос. Однако, когда ещё два раза в списках Семёна Афанасьевича не оказалось, понадобилось уже по телефону прибегнуть к угрозам, что Педобщество этого не потерпит, что обратимся к руководящим органам, что «заграница нам поможет» и т. д.

В следующем списке С.А. Калабалин был.

Когда, уже через годы, мы коснулись в разговоре с Семёном Афанасьевичем вопроса о понимании «воспитательной работы», он рассказал нам, что это – постоянный камень преткновения. Инспекторы требуют наличия тех форм работы, которые применяются в школе. Но, ведь, его дети в школе учатся. «Вы же дома не проводите собраний и не издаете стенгазет…».

В 1950—1960-х гг. мы (я, В.Е. Гмурман, P.M. Бескина) бывали, редко в гостях в Клеменовском детском доме. Некоторые эпизоды врезались в память.

Вечер. Ужин. В столовой – столики на 4-х. Неказистская обстановка, но чисто. Меня приятно удивляет тишина. Не та, которой можно добиться упорной строгостью и которая как-то угнетающе действует. Нет выкриков. Громкого хохота, той нервной обстановки, при которой еда «в горло не лезет». Стоит легкий шумок, как во взрослой трезвой компании.

Дежурные разносят какие-то простые блюда: картошку, или макароны, запеканку… Разливают чай. Предлагают добавку. А на столе 3 тарелочки: с маслом, сахаром и вареньем; на 4-х без разделения. Как они управляются? (Тем более, что варенья явно мало).

Подхожу к столу малышей, видимо лет по 8–9.

Ребята, а как вы варенье будете делить? Не подеретесь? Никогда не забуду удивленного взгляда, которым окинул меня с ног до головы малыш. «Мы не делим, берем, кто сколько хочет». Я была поражена и восхищена. Ведь, это – уже культурные люди, может быть не просто культурные, а готовые жить «по потребностям».

Воскресенье. Все работники выходные, их заменяют ребята. Правда, Калабалины живут в корпусе детского дома, но… это «не считается».

Мы поздно засиделись у них за разговором. Спохватились «Ведь давно должен был быть отбой! «. «Он и был». «И что же они, легли?». «Посмотрите». Я поражена. По моим походам, поездкам с ребятами, работе в колхозах, я знаю: самое трудное уложить ребят спать. Очень долго они будут шуметь, хохотать, возиться, а если учитель не строгий, то и похуже. Ну в походе, ладно: дома отоспятся. В лагере хуже: может весь отдых насмарку пойти. А каково детдомовским детям: их нервная система не успеет отдохнуть…

И вот мы в спальне девочек… Кто-то шепчется, кто-то читает (может быть, ошибаюсь, не помню, были ли настольные лампы). Большинство уже спит. То же у мальчиков.

Вот оно! Так трудно достижимое и необходимое в жизни сочетание: свобода и дисциплина.

Мы пробыли в детдоме два дня. Вечером второго – Семён Афанасьевич провожает нас троих на автобус. Подходим, когда автобус уже остановился. Его осаждает толпа; вперед пробиваются молодые мужчины. Женщины топчутся вокруг.

И вдруг… раздается громкий голос Семена Афанасьевича:

– Эй, мужики, чего вы там канителитесь?! Сбрасывай этих баб со ступенек. Куда лезут?!

И… происходит чудо. «Мужики» смущенно отступают, помогают влезть женщинам, старикам, потом влезают сами. «Коробочка полна». Мы попасть уже не надеемся. Но Семён Афанасьевич подходит с нами к водителю. «Возьми ты их, как-нибудь, ради бога, а то ведь опять ночевать останутся». И водитель, вздохнув, буквально заталкивает двоих с площадок, а одну берет к себе в кабину. Едем. Таково влияние этого человека.

Похороны Семена Афанасьевича. Я видела впервые настоящие народные похороны: нескончаемое шествие, гроб на плечах людей. И главное: нет почти лиц равнодушных: слезы, сетования…

Пожилая деревенская женщина: как же я теперь жить буду?! Мой-то… забьет ведь меня. То я, бывало, как он задурит, я сейчас одеваюсь: «К Семёну Афанасьевичу побегу». Сразу остынет. «А теперь?»

В другой группе. Молодые женщины (оказалось, работники почты). Жалуются друг другу. Теперь от скуки помрем. Ведь он, как зайдет к нам, так и в театр ходить не надо.

К Галине Константиновне.

…В Егорьевске была Макаренковекая конференция. Вечером Мария Александровна Бесчастнова собралась съездить к Галине Константиновне. Я присоединилась к ней. Автобус был полон.

Мы стояли. На слуху – мат, Я сделала замечание. Последовал вопрос:

– А Вы куда едете? Не к Галине Константиновне?

– Да, к Галине Константиновне.

И вдруг… Всё вокруг изменилось. Нам с Марией Александровной наперебой уступают места. Да и другим женщинам перепало. Предлагают нас проводить. Мы отказываемся. Но на остановке парень выходит с нами и провожает нас до дверей, звонит в дверь и убегает со словами: «Я не в порядке». Комментарии, как говорят, излишни.

 

В.И. Слободчиков

[39]

Со-бытийная педагогика С.А. Калабалина

Семен Карабанов (Калабалин Семен Афанасьевич) и Черниговка (Галина Константиновна) были одними из самых ярких воспитанников A.C. Макаренко. Но главное – они были гениальными продолжателями педагогического подвига A.C. Макаренко. Гениальным Калабалина называл сам Антон Семенович. Он говорил; «Я – только талант, в лучшем случае; вот Семен – это гений в работе с хлопцами».

В начале 30-х годов XX века A.C. Макаренко направил своего блестящего ученика и верного сподвижника на своеобразное апостольское служение. Семен Афанасьевич должен был показать тогдашнему «Педагогическому Олимпу», как называл сам Макаренко идеологов «соцвоса» (социалистического воспитания), что педагогическая система, созданная им в колонии им. М. Горького и коммуне им. Ф. Дзержинского, дает блестящие результаты не только в работе с малолетними правонарушителями. Но и в обычных детских домах – с детьми, педагогически запущенными, оставшимися без попечения взрослых.

C.A. Калабалин показал и доказал удивительную педагогическую эффективность и методическую инструментальность воспитательной системы A.C. Макаренко своим – более чем 40-летним опытом подвижнической работы с трудными детьми, свидетелем чего, в 50 —70-х годах прошлого столетия был и автор этих строк.

Я думаю, что и по сей день мы имеем дело с пока еще плохо прочитанным и плохо понятым Макаренко. Еще ждет своего часа сочувственное внимание к наследию A.C. Макаренко, в котором он раскроется и как гениальный педагог, и как блестящий социальный психолог, и как теоретик педагогической антропологии. В отличие от нас наши западные коллеги осваивают наследие Антона Семеновича и более фундаментально, и более успешно.

Вот как пишет о нем германский исследователь В. Зюнкель: «В числе многих выдающихся педагогов последних четырех столетий (выделено мною – B.C.)… лишь семеро настолько выделяются среди остальных, что их, прибегая к альпинистскому сравнению, можно отнести к вершинам-восьмитысячникам. Макаренко в этом ряду является самым молодым. Остальные – это Коменский, Руссо, Песталоцци, Гербарт, Шляйермахер и Фребель… Допустимо считать, что… Макаренко и внутри «великолепной семерки» наиболее заметен».

Несомненно, что сегодня существует острая необходимость в новом прочтении педагогического наследия A.C. Макаренко, в новом осмыслении опыта его последователей. В том числе, и педагогического опыта его ближайших учеников – Калабалиных Семена Афанасьевича и Галины Константиновны, которые в те же 60-е, 70-е, 80-е г. XX столетия продолжали дело Антона Семеновича.

Стоит только вдуматься – продуктом, каких социальных, антропологических катастроф были воспитанники Калабалиных. Это были дети – гражданской войны, коллективизации, Отечественной войны и относительно благополучные, так называемые – «социальные сироты» 70-х г.

Через отцовские, материнские, учительские руки семьи Калабалиных прошли тысячи подростков, лишенных родителей. Многие из них – с уже изломанными судьбами, но выправленными, исцеленными благодатной Встречей с Семеном Афанасьевичем и Галиной Константиновной и обретшими свой собственный – уже неслучайный образ жизни и деятельности. Известно, что ни один из воспитанников Калабалиных после такой со-бытийной Встречи не оказался повторно в паутине правонарушений. И это – еще одно блестящее подтверждение грандиозности и конструктивности педагогики A.C. Макаренко.

В педагогике Калабалина я выделил бы две доминанты: первое – это преобразование (буквально преображение) казенного учреждения для интернирования неблагополучных детей (приюты, колонии, сиротские дома) в действительный Дом (с большой буквы) для совместного осмысленного, насыщенного делами жительства детей и взрослых.

Всякий Дом держится укладом, там где уклад, там – и клад, и лад. Никакое целое – ни дом, ни семья, ни Царство не устоят, если в них разлад, если они внутренне расколоты.

Уклад Дома держится Единством, Общностью взрослых и детей: единством духа, смысла, верой и верностью им; общностью дел – совместных, сопряженных, распределенных меж старыми и малыми.

Итак, это первый Постулат педагогики Калабалина: образование человека начинается и пребывает там, где складывается человеческая общность; неслиянно-нераздельная со-бытийная общность. И прежде всего – детско-взрослая иерархически устроенная со-бытийная общность.

Именно с решения этой первой фундаментальной педагогической задачи начинал свое служение Семен Афанасьевич в неблагополучных детских учреждениях. Вслед за A.C. Макаренко он знал (в том числе, и по себе знал), что только на этой основе, на этом фундаменте возможно приступить к решению второй – не менее фундаментальной, сложнейшей педагогической задачи – задачи воспитания подлинно человеческого в человеке. Нужно было и в этом деянии, в деле воспитания (как восполнения и как на-питания) человеческого в человеке выявить и утвердить его главный смысл и ориентир. Я считаю, что для Калабалина самое главное, самое существенное в воспитании растущего человека – это его взросление. И это второй Постулат со-бытийной педагогики С.А. Калабалина.

Культура взросления – дело трудное для педагога и даже болезненное для самого растущего человека. Взросление нужно специально обустраивать, в истинном смысле – культивировать, в противном случае – инфантилизм и дикость в поведении, социальная инвалидность и душевная опустошенность. Для малых детей – это подражание совершенным образцам взрослого поведения; для подростков – опыт самодеятельности; для молодых и юных – самостоятельность. Говоря словами A.C. Пушкина, в самостоянъи человека – залог величия его.

Что есть взрослость? – это не паспорт и это не физиология; это первым и главным образом, полнота ответственности, ответственность за все, что вокруг меня и во мне самом. В укладном, со-бытийном Доме – это ответственность за старых и малых. Ответственность – это всегда ответ Вопрошающему; мы знаем две предельные инстанции, перед которыми держим ответ – перед Богом и людьми, перед Высшим и ближним.

Вот в таком со-бытийном пространстве воспитания, в пространстве взросления нам посчастливилось возрастать в свою, Богом данную нам меру. Именно в таком пространстве, которое было сотворено со-бытийной педагогикой С.А. Калабалина в Клеменовском детском доме.

Понятно, что так понятое воспитание – это не социальная дрессура по формованию полезных социальных качеств, причем – мыслимых и не мыслимых, и сразу всех, и по отдельности. Именно из такого понимания воспитания (как натаскивания и дрессуры) выдумывается бессмысленное множество его направлений: интеллектуальное, морально-нравственное, художественное, физическое и несть числа этим воспитаниям. Справедливости ради надо отметить, что и упование на так называемое свободное воспитание — не более чем иллюзия; здесь существуют свои неочевидные, скрытые техники целевой дрессуры и манипуляции.

Следует заметить, что обозначенный комплекс идей в разной степени подробности уже рассматривался и воплощался в педагогике Ушинского, Макаренко, Рачинского, в том числе – и в со-бытийной педагогике Калабалина. Однако психолого-педагогическая наука, ориентированная на образование человека еще только-только подступает к теоретико-концептуальному оформлению этих идей. Общим названием такого концептуального подхода может быть – системная антропология, которая призвана в целом удерживать процесс становления «собственно человеческого в человеке».

Для построения системной антропологии должен сложиться умный, терпеливый и доброжелательный союз научной психологии, педагогики и православного богословия. Принципиально необходима гармонизация (а не бесплодный параллелизм или разрушительные несогласия) систем знаний о человеке. Союз христианской антропологии – как учения о происхождении, назначении и абсолютных смыслах жизни человека; психологической антропологии – как учения о закономерностях становления «собственно человеческого в человеке» в интервале его индивидуальной жизни; и педагогической антропологии – как учения о путях становления базовых способностей, сущностных сил человека в универсуме образования. Кстати, нелишне будет напомнить, что в переводе с древне латинского одно из значений слова «гармония»– означает согласие принципиально разногласного.

Именно в свете такого – согласованного и целостного знания о высшем назначении и призвании человека, знания о закономерностях и путях становления «собственно человеческого» возможно обустроить пространство современного отечественного образования, как наиболее естественное и адекватное место Встречи личности и общества, место плодотворного полилога православия, психологии и со-бытийной педагогики.

 

A.C. Калабалин

[42]

Об ответственности за своё педагогическое мастерство перед ребёнком

Можно по-разному относиться к педагогике Макаренко, но нельзя игнорировать его опыт сегодня, при росте социального сиротства и подростковой преступности. Он, а впоследствии его воспитанник Семён Афанасьевич Калабалин (в «Педагогической поэме» – Карабанов) вернули к нормальной жизни тысячи сирот и асоциальных подростков.

С отцом мне повезло, потому что он вырос и состоялся как человек благодаря великому педагогу Антону Семёновичу Макаренко. Прекрасно, когда ребёнок растёт у любящих родителей, с детства вращается в нормальной среде, учится, развивается. Но не всем дано это счастье. Сколько детей сегодня встретились с несправедливостью, на них свалилась громада всех наших взрослых пороков, а они не знают, с кого спросить, мечутся по Руси, по её мегаполисам, и творят зло направо и налево. А породили это мы, взрослые.

В 17 году XX столетия Россию постигла одна из таких трагедий. Подростки, предоставленные в смутное время сами себе, по-своему искали правду. Вот и мой отец… Их было несколько братьев, он самый младший. Старшие воевали в Красной армии, он тоже немного повоевал. Потом вернулся в Полтаву, нашёл старых дружков и пошли они устанавливать свою справедливость. Банда была разгромлена и посажена в тюрьму. Наверное, не избежал бы отец расстрела, но его и тысячи других подростков спас… Дзержинский. Об этом мало кто знает, но именно Дзержинский в 1920 году получил сводку о том, что творится с детьми в России (а в то время только ВЧК могла получать какие-то точные сведения), и ужаснулся. Пришёл к министру просвещения Луначарскому и сказал, что надо срочно спасать детей (кто во имя чего шёл в революцию, а Дзержинский был уверен, что ради детей). И он взял на себя ответственность, занялся ликвидацией детских тюрем, освобождением из тюрем всех несовершеннолетних, созданием условий для их воспитания. В результате решения Дзержинского Антон Семёнович Макаренко возглавил колонию в Полтаве и забрал из полтавской тюрьмы моего отца. Ему и другим замечательным педагогам низкий поклон за то, что они вернули к жизни тысячи талантливых, умных, но социально изуродованных взрослой революцией ребят, а также избавили миллионы соотечественников от несчастья общаться с такими, как отец (если бы он не стал человеком). Но главное, каких людей вернул Макаренко Отечеству! Добрых, сострадательных. Многие из них, поняв, кем они могли стать, все свои силы бросили на спасение попавших в беду подростков. В том числе и мой отец.

Помню, как люди, сделавшие в своё время карьеру на имени Макаренко, защитившие диссертации по его трудам, так оскорбляли в печати Антона Семёновича… Ради чего? Чтобы прослыть современными?

Сегодня всё встало на свои места, и многие понимают, что педагогика Макаренко актуальна. И я считаю, что она по сути христианская. Во всяком случае, думаю, ни один верующий не бросит камень в огород Антона Семёновича, когда увидит плоды, – людей, которых он воспитал: добрых, неравнодушных, не способных на подлость. Ни один его воспитанник не сел в тюрьму. Ни один макаренковец не запятнал себя во время войны. Ни один не кончил жизнь пропащим человеком. Но ни Антон Семёнович, ни мой отец никогда не бросали ребят на произвол судьбы. Этим они и ценны как педагоги, что понимали: воспитание не кончается с выпуском ребёнка из школы, а продолжается всю жизнь.

Мои родители жили в детском доме, я жил среди воспитанников. Мы, воспитанники, засыпали и просыпались, глядя на Семёна Афанасьевича и Галину Константиновну. Такая большущая семья! Моё место было в спальне. Родителей называл по имени-отчеству, впервые назвал их папой и мамой в 25 лет, когда у них родилась внучка, моя дочка Леночка. Не мог я назвать их так в детстве, запрещено мне было, чтобы не травмировал других воспитанников – у большинства родители погибли на фронте. И многим моим товарищам даже в голову не приходило, что я сын директора.

Лет 10 назад детскому дому в Мотовиловке (Киевская область) было присвоено имя Семёна Афанасьевича Калабалина. На открытие мемориальной доски пригласили воспитанников. Когда директор сказал: «Слово предоставляется сыну Семёна Афанасьевича Калабалина, Антону Калабалину», один из воспитанников, Лёня Белякович, воскликнул: «Да який же вин сын, вин такий же байструк, як и мы» (то есть незаконнорождённый). Даже по мере наказания за мои проступки мои друзья понимали: родного сына так не накажут.

Меня часто спрашивают, был ли я трудным подростком? Отвечаю: у нас не было трудных. Трудный – это когда педагог не понимает, что с ним делать. Когда я слышу от коллег – «я работаю с трудными детьми», всегда говорю: «Значит, ты трудный, у тебя ещё недостаточен уровень педагогического мастерства, раз не знаешь, что с ним делать».

«Здравствуйте, Антон Семёнович! Если письмо моё получили утром, то пожелаю хорошего рабочего настроения, если вечером, то отличного вечернего отдыха, ну а если в обеденный перерыв, то нашего солдатского аппетита», – пишет сегодня из армии Нодар, любимец Нодар, такой трудный Нодар. Тот самый, от которого редкий учитель не приходил в истерике: «Он меня оскорбляет!», а я отвечал примерно так: «Он всех оскорбляет, а нас не будет? Он делает то, что может в меру своей невоспитанности. Не стал же он лицемером – значит, не о том должна идти сегодня речь, чтобы не оскорблять, а о том, чтобы он не захотел делать этого сам». Единственным достоинством Нодара, переходящим в недостаток, была его честность. Он мог среди урока заявить: «Мне это неинтересно». Ему действительно было неинтересно, но учитель воспринимал его слова как вызов.

Именно так рождаются «трудные» дети, которые аккумулируют в себе наш педагогический брак. Мы выбрасываем их из коллектива, потому что не терпим нареканий со стороны ребят. Интересно, замечали ли вы, как мало мы слушаем своих воспитанников? Не правда ли, классический вариант: «Замолчи, когда старшие с тобой разговаривают»? Напрасно, много полезного можно было бы услышать.

Но… «учитель всегда прав». Часто именно непонятые дети становятся трудными.

Каково живётся человеку, чувствующему себя изгоем, понять нетрудно. Я был уже взрослым, когда впервые назвал своих родителей «мама» и «папа». Они работали в детском доме, и поэтому я не имел на эти слова «мама» и «папа» – права. Чтобы не сделать кому-то больно, я должен был, как все, называть директора Семёном Афанасьевичем, а воспитательницу Галиной Константиновной.

На примере родителей я убедился, что нет на земле более мужественной профессии, чем профессия педагога. Педагог детского дома это и врач, и психолог, и артист, и родитель, и нянька в одном лице. И немного сам ребёнок. А если серьёзно, педагог – это человек, который чувствует себя в ответе за всех детей.

Меня до глубины души возмущает, когда A.C. Макаренко представляют эдаким солдафоном, приложившим руку к воспитанию законопослушных «винтиков» – человечков. Это циничное, вульгарное опошление. Антон Семёнович вырастил моего отца, который, подобно своему учителю, воспитал тысячи людей. И среди них ни одного мерзавца. Разве он был «винтиком», рабом? Воспитанники всегда помнят главные уроки своих педагогов: как жить, как вести себя в той или иной ситуации. Но только в том случае, если их учат не назиданиями, а собственными поступками, по которым дети определяют и свою линию поведения.

Я часто размышляю, почему и Макаренко, и мой отец пользовались таким авторитетом среди детей. Ответ один. У них было кредо, которому они следовали всю жизнь: «делай только то, что умеешь делать». Сегодня мы часто забываем об этой истине! Как-то директор одной из московских школ взахлёб рассказывал мне об одном учителе, которого любят ребята. Я поинтересовался, в чём секрет такой любви. Оказывается, дети его учат кататься на велосипеде. Это двадцативосьмилетнего мужчину! Да он, коли уж выбрал профессию учителя, должен был ещё до поступления в пединститут научиться и этому, и многому другому… Отец не раз повторял: «Мыне знали, чего бы не умел делать Макаренко». Как-то он спросил Антона Семёновича: «Почему Вые нами не купаетесь?» А тот в ответ: «Знаешь, Семён, если я разденусь, вы с ума сойдёте, – такой я худой, а я бы не хотел, чтобы меня жалели. Так дёшево потерять авторитет…»

В другой раз отец спросил Антона Семёновича, почему он никогда не ест вместе со всеми. И тот опять поразил отца: «Педагог может при этом проявить жадность, неопрятность. Это ему не принесёт успеха».

Видите, какое уважение к детям?! Моему отцу, в отличие от своего учителя, как раз нравилось во время спортивных соревнований (а он очень любил лёгкую атлетику, волейбол) ходить в одних трусах: фигура у него была отменная. А я в шутку говорил: «Надо было Аполлона лепить с отца, до того красив!» И дети от него не отходили ни на шаг, казалось, им хотелось прикоснуться к такому ладному человеку. Ещё в колонии Макаренко обратил внимание на внешность Семёна и приговаривал: «Знаешь, шельма, что ты хорош, почему пацаны за тобой гурьбой…»

Пример отца лишний раз подтверждал: педагогу свои достоинства надо подчёркивать, развивать, а недостатки искоренять.

Отец много выступал с лекциями, и там, где бывал, всегда появлялись единомышленники. Умел заворожить, убедить, зарядить искренней верой в то, что плохих детей не бывает. Это мы, взрослые, часто расписываемся в собственном бессилии, рубя с плеча: «Он трудный, что с него возьмёшь?» Просто такие дети требуют больше внимания, больше ухода, с ними надо больше повозиться, попотеть. Надо ребёнка разгадать, пробудить в нём человека и, если хотите, – творца. В колонии у Антона Семёновича хулиган забывал, что он хулиган, потому что занимался интересной, взрослой, настоящей работой. Он не играл в труд, а ощущал себя творцом и, однажды испытав это ощущение, уже не мог его забыть.

Воспитывать – значит, быть ребятам защитой, а мы превращаемся в судей. К кому, как не к воспитателю, идти в трудную минуту мальчишке? Потому я прошу, умоляю всех педагогов: пожалуйста, не начинайте свой день с жалоб на ребят, не приходите с обидами на них, по крайней мере, до тех пор, пока солнце светит. Чтобы я мог, не зная их прегрешений и не думая, как «принимать меры», просто улыбнуться ребятам и взять кого-то за плечо, даже виновного, а тот, зная за собой вину, будет молить судьбу: «Хоть бы Антон не узнал». Разве этого недостаточно? Убежден: не надо откладывать, как на сберкнижку, мелкие проступки ребят, многие из них и вообще лучше нам, педагогам, не знать, чтобы не ходить информированными и злющими.

Но почему педагогу порой просто-таки невтерпеж нырнуть в конфликт, спешно определить виноватых и правых и корить, корить, корить. Классический пример: парень разбил стекло. Первый педагогический порыв – не раздумывая, броситься на помощь справедливости, припомнить «автору» десяток других прегрешений, вызвать мать, отца и т. п. Может быть, лучше так: «Ты же не дурной, чтобы стекло разбивать нарочно. Вставь, пожалуйста». Или сбежали парни с уроков. Ах, так? Торопились к солнышку, к лету? Придётся чуть-чуть сократить каникулы. Но если парень унизил девушку, если отлынивает от работы, когда трудятся другие, это уже конфликт.

Краеугольным камнем воспитания оказываются взаимоотношения в коллективе. Работая в системе профтехобразования, я и мои коллеги ни разу не взяли на себя смелость определить без ребят, кому ехать по путевке за границу, а кому сфотографироваться у Знамени Победы. Ошибки здесь дорого стоят. Я назвал хорошего на свой взгляд, а ребята знают его совсем с другой стороны. Например, он плохой товарищ, высокомерен и расчётлив. И если педагоги хвалят такого воспитанника, то, что подростки подумают? Что педагоги либо лицемерны, либо слепы.

Так что не будем судить о ребятах по их проступкам. Скажем, произошла драка. Кто виноват – ясно. Да так ли уж ясно? Меня, например, куда больше тревожит второй, обиженный, потому что избит он был, как выяснилось, за то, что отнимал деньги у первокурсников и делал это втихую. А о другом парне, изменившемся к выпуску до неузнаваемости, с горечью скажу: «Это скорее не успех наш – поражение». Человеческих перемен я в нём не заметил, просто парень понял, что надо готовиться в институт, ему понадобится хорошая характеристика-рекомендация. И притворяется активным.

А нам нужны люди, нравственные ценности которых рассчитаны не «на зрителя». Для сегодняшнего рабочего, которого мы растим (впрочем, растим мы как раз завтрашнего рабочего, и в этом – особая ответственность), это особенно актуально. Нынешнее производство отстраняет от рабочего конечный продукт его деятельности, поэтому самым надежным ОТК становятся такие качества, как честь, совесть, порядочность. И здесь на подлинную честность, которая и наедине с собой проявляется, – главная ставка. Возвращаясь к исходной мысли, скажу, что «вычислять» личность следует вовсе не по тому, что человек говорит и каким хочет казаться, а по тому, как к нему относятся в коллективе. Если его уважают, то даже серьёзный на первый взгляд проступок ничего не значит. А наказать за этот проступок легко, когда знаешь, что надо исправить в человеке. Это я хочу подчеркнуть особо: осудить надо только действие, поступок, но не человека. Пацан должен знать, что педагог возмущён только тем плохим, что он совершил, но не им самим.

Даже в наказании может проявиться уважение к личности. Этому я учился у отца и у матери – особенно у матери. (Она тоже воспитанница колонии Макаренко и всю свою жизнь проработала вместе с отцом.)

Вот на каких уроках я вырос… Как большинство мальчишек тринадцати лет, я лазил в соседний сад за яблоками. Как-то раз приволок «продукт» на всю компанию, человек на 15. Вывалил на кровать. Вдруг все зашушукались: «Семён Афанасьевич идёт». Мигом я набросил поверх яблок простыню и как ни в чём не бывало, лёг «спать».

– А вот те яблоки, на которые улёгся сейчас Калабалин, давайте и попросим его съесть, – сказал отец.

Где-то на килограмме он сжалился, взял меня за руку и повёл в тот самый сад.

– Цей хлопчик будет тебе сторожем, – сказал он хозяину, – и неделю, пока с этим отрядом мы будем в походе, станет стеречь твой сад…

Ясное дело, я остался без работы: ну кто полезет в сад, когда его сторожит Товарищ? Вернувшийся из похода отряд был встречен хозяином тремя мешками «сэкономленных» яблок. Какой урок я извлёк из той истории, уточнять не стану – из-за банальности вывода. А пример привёл, чтобы показать, что и в выборе наказания должно присутствовать педагогическое творчество.

«Я не знаю, какой у вас в тот день была погода», – так в своё время на вопрос отца о том, как поступить в таком-то случае, ответил в письме A.C. Макаренко. И верно, от погоды кое-что зависит. А ещё больше – от характера ребёнка. Кому-то достаточно одного взгляда, а на кого-то хоть полдня кричите – чего себя зря надрывать. С одним достаточно не поздороваться, другому сказать: «Зайди вечером ко мне, подумай зачем», а третьего попросить придумать самому себе кару.

Иногда самым большим наказанием для ребёнка может стать его отсутствие. Командир поленился, не поставил ребят на довольствие и вся группа осталась голодной. Но командиру ребята не сказали ни слова. Это было для него самое жестокое наказание, лучше, чтобы ругали.

Бывают ситуации, когда оказывается не прав воспитатель. Если это случается со мной, то уже через час я отчаянно ищу возможности объясниться с пареньком и хожу возле него кругами. Впрочем, если я был прав, тоже «хожу» и тоже ищу – ведь кому-то надо первому пойти навстречу. По праву старшего чаще это приходится делать мне.

Я слишком ценю свой авторитет, чтобы пошатнуть его убогой ординарной «мерой пресечения». Знаю, какая бы конфликтная ситуация ни сложилась между мной и подростком, ребята внимательно наблюдают: чья возьмёт? Поэтому, если не готов «сразить» провинившегося улыбкой, словом, гневом, лучше промолчу, сделаю паузу, но просто перебранку устраивать не стану.

Если бы меня спросили, кого я считаю самым большим актёром, может быть, назвал бы себя, потому что и сценарий пишу сам, и режиссёр себе тоже сам. Микропьеса: прошу прислать в училище телефонограмму – выговор директору Калабалину за то, что его девушки плохо покрасили цоколь одного уважаемого здания, Потом вывешиваю этот выговор на доске объявлений, а девчонок тех с извинениями к себе не пускаю: пускай помучаются. Игра? А почему бы и нет? Ведь это не та игра, где изображаешь чувства, а сам так и ждёшь, когда опустится занавес и можно будет уйти домой. Тут другое: счастливая, радостная игра, не фальшь, вдохновение.

Как и всякое вдохновение, оно рождено любовью к своему делу. Когда учился в институте, вдруг испугался: хватит ли мне сил, выдержу ли я такую жизнь? Взял академический отпуск и поехал в детдом к отцу. Год проработал воспитателем. И понял, что это моя жизнь. Поэтому могу прийти в ПТУ и приготовить обед трём пацанам, оставленным за большой проступок без «увольнительной». Какая же жертва? Мои дети…

Естественно, я бы очень хотел, чтобы и они любили и уважали меня так же, как уважаю и люблю их я.

Это необходимо не только в педагогике, но и вообще в жизни. Люди должны уважать друг друга односторонним этот процесс быть не может.

Педагогике сегодня необходимо единство слова и дела, а повторять прописные истины – значит, не уважать человека. Это относится к сути. Но и о форме не мешало бы подумать.

Приведу пример из своей практики. Как-то мне пришлось быть начальником пионерского лагеря. Первое, что я сделал, заказал тридцать кос. «Для чего?» – спросили меня взрослые. «Косить будем», – ответил я. «Как так? Дети должны отдыхать», – возмутились они.

Приехали в лагерь. Ребята спрашивают: «Когда в Футбол?» Отвечаю: «Когда скосим траву на поле стадиона». «А когда скосим?» – не отстают они. «Если все возьмёмся, дело быстро пойдёт», – говорю я. «А мы разве сможем?» – не унимаются они.

«Буду учить. Только запомните, если кто порежется, больше сюда ни ногой».

Дети быстро освоились. Для косарей особый режим. На покос им приносят парное молоко, квас. Постепенно бригада косарей росла. Председатель ближайшего колхоза обратился к нам с просьбой помочь накосить сена для телят. И мои ребята стали работать уже всерьёз. Мы накосили 18 тонн сухого сена. Полностью обеспечили сотню телят на зиму. Однажды приходим на луг, все наши стожки стоят, никто за ними не приехал. Ребята расстроились: может, наша работа никому не нужна? Я их сажаю в машину, подъезжаем к ферме, видим, у коров, как у детей, на глазах слёзы. Оказывается, тракторист напился и на два дня коровы, как и телята, оказались без корма. Тогда ребята стали возить сено сами. А когда появился тракторист – весёлый, с похмелья, то едва ноги от нас унёс. Этот случай многому научил ребят. Они пережили эту беду сами и поняли, что с ней необходимо бороться. Вот и педагогика Макаренко – она тоже родом из ситуации экстремальной.

У Макаренко были тысячи различных педагогических приёмов. Дети не знали, как поведёт он себя в той или иной ситуации. Антон Семёнович был непредсказуем, и это вызывало жадное их любопытство. А мы, как мы себя ведём? Каков наш педагогический арсенал? «Встань, выйди из класса!» – вот и всё. Скука…

Называющие себя педагогами, «проходившие» Макаренко в институте, забыли суть его главного принципа межличностных отношений. Игра. Борьба. Каждый ребёнок сопротивляется педагогу, не хочет поддаваться его воздействию, и это закономерно. Плохо, если ребёнок «пластилиновый» и каждый может вылепить из него всё что угодно. И когда в этой борьбе-игре педагог, преодолевая упрямство ребёнка, развивает заложенную в нём искру таланта, самобытность, – это высшее педагогическое счастье.

Именно этому мы учились, воспитываясь у моего отца. Тогда, мы, воспитанники, имели смутное представление о выборе профессии, а пример отца был перед нами. Мы видели, как вся деревня шла к нему с вопросами, жила жизнью детского дома, а детский дом – жизнью деревни. Он был самый нужный человек, и мы думали, что это и есть педагог. Кто, например, был для нас милиционер? Человек, который прибежал к Семёну Афанасьевичу за советом. Поэтому многие воспитанники нашего детдома стали педагогами. Мы старались во всём брать с него пример. Он был атлетически сложен, великолепно играл в волейбол, городки, и мы все занимались спортом. Он был великолепный кулинар, и мы научились готовить. Он прекрасно выполнял любую крестьянскую работу, и мы сеяли, пахали, косили. А как он подметал улицы! Метла в его руках была как дирижёрская палочка в руках Светланова. И нам хотелось так же красиво гарцевать с метлой. Поэтому в выборе профессии я не сомневался. Поступил на физмат Коломенского пединститута. (По характеру я скорее лирик, но по молодости решил, что вроде неудобно парню идти на филфак – тогда в моде были физики.) Но в первую очередь я выбирал не профессию преподавателя-предметника (это тоже важно – без знания своего предмета учителю никогда не завоевать авторитет), а педагога – человека, который будет помогать детям расти. Одновременно с учёбой занимался спортом, самодеятельностью, стал мастером спорта по тяжёлой атлетике, выиграл Всесоюзный танцевальный конкурс. Как-то преподавательница физики спросила меня: «Почему ты поступил к нам, а не в театральный или физкультурный?» Не понимала она, что раз человек хочет посвятить себя воспитанию детей, он должен не только предмет знать, но и уметь многое.

Когда был директором ПТУ, постоянно работал с пацанами в мастерской. Я был директором школы в Хотьково, считавшейся одной из самых трудных, потом – в Калининграде (нынешнем Королёве). Туда я пришёл в 1970 году, как раз когда ввели обязательное среднее образование. В этой школе было 13 (!) девятых классов, причём одни мальчики. И отчислить их было нельзя, и перевести некуда. Потом возглавлял строительное ПТУ для мальчиков и девочек на 500 мест. Там был контингент!.. Трое милиционеров привозили одного подростка. Я ещё забирал в училище ребят из Крупин ской колонии Павлово-Посадского района. Не просто ребят, а главных зачинщиков всех беспорядков. Руководство колонии просило помочь, и вот я этих «орлов» брал себе в училище. Работал в институте, помогал учителям освоить великую профессию педагога-воспитателя в детдомах. В 1985–1989 годах руководил Лобненским детским домом.

Всегда в первую очередь считал себя воспитателем или учителем, а потом преподавателем. Мои воспитанники (с которыми я, как и отец, не прерываю связь) называют меня «учитель». То есть человек, который научил жить. Этим я и пытался всю жизнь заниматься.

В «Педагогической поэме» Макаренко описывает случай, когда ему пришлось просто врезать парню. Скорее это определённая безысходность человека перед подлостью, нежели усмирение распоясавшегося и ни во что его не ставящего воспитанника. Макаренко видел перед собой умного и образованного человека и свалил на него свой гнев в надежде, что он поймёт его порыв. Так и случилось, избитый Задоров (образ собирательный) не раз говорил ему спасибо. Это был не мордобой, а взрыв. В экстремальной педагогике есть метод взрыва, но именно как исключительный. Когда все традиционные методы исчерпаны, нужно сделать что-то экстраординарное. Но педагог, который наказывает ребёнка, обязан дать ему понять: я наказываю твой порок, а тебя люблю. Ребёнок разрешит себя наказать, простит наказание только тому, кому он доверяет, кого любит. Поэтому в колонии, в детском доме право наказания принадлежит только директору. Директор отвечает за всё, поэтому ему и только ему ребёнок доверит наказание. Остальным он доверяет себя любить. Попробовал бы кто из педагогов в моём присутствии (думаю, и в присутствии Макаренко) наказать воспитанника! Он может только доложить о нарушении, а меры должен принимать тот, кому дети это доверяют.

Сегодня изменилось отношение к ребёнку, больше стало безразличия, неуважения, нелюбви и даже ненависти. Многие телешоу, журнальные статьи словно говорят нам: проверь себя на прочность; в состоянии ли ты этой мерзости сопротивляться? В результате получаем пацана, который не знает, кого он ненавидит, и выплескивает свою ненависть на тех, кто рядом. Так он проявляет свой протест к тому, что его окружает. Надо задуматься. Вот, бывает, «пошлёт» ребёнок педагога подальше, тот возмущается, а я говорю: подумай, чем ты насолил ему, где прокололся как взрослый человек. Дети к нам попадают озлобленные, разуверившиеся во всём. Невозможно из такого ребёнка в один миг сделать человека, педагогу надо вести себя так, чтобы ребёнок постепенно поверил в него, стал уважать. Иметь доступ к ребёнку должен лишь тот, кто любит детей, понимает их. Не тот, кто конфеты даёт, а кто понимает его беду, его ситуацию, понимает, что эти раны необходимо лечить. А для этого надо быть твёрдым, мужественным, принципиальным, и эти принципиальность и твёрдость должны быть оправданными и понятными пацану.

Всё меньше становится людей, способных увлечь и заворожить пацана своим примером, своей жизнью. Почему уходят ребята из дома? Потому что на улице получают ответы на свои вопросы. А дома – «Отстань, папа занят». Почему-то многие отцы не понимают, что ребёнок – личность, думают, что готовиться к общению с ним не надо. Нет, дорогие мои. Болеет сын за «Спартак», так и ты, отец, сядь с ним и посмотри матч до конца. Он поймёт, что отец ему – старший товарищ. Я в 9-м классе занялся бегом, так мама моя вырезала из «Советского спорта» все статьи о лёгкой атлетике, знала по именам всех знаменитых бегунов. А в институте, когда я перешёл на тяжёлую атлетику, также вырезала все тяжелоатлетические статьи, знала всех штангистов-чемпионов. Мне с ней было интересно. А бывает: папа – профессор, закрылся в кабинете, без стука не входи, а потом хватился – пацан, то у меня вырос.

И у Макаренко, и у моего отца воспитывались дети и высокопоставленных родителей… Чиновники думали, раз они всем нужны, то своим детям и подавно.

По своему опыту работы в школах скажу: дети рабочих были гораздо менее брошенные, чем дети крупных начальников. Даже если папа выпивал, он шёл с сыном в гараж и разбирал-собирал весь автомобиль. И пусть кто посмеет после этого Петьке сказать, что его папа пьяница. Для Петьки папа – золотые руки. Почему в деревне воспитание лучше, чем в городе? Потому что ребёнок видит, как работают родители: папа на тракторе, потом накосил, что-то прибил, мама на огороде. А в городе папа за забором, и даже если на доске почёта висит, сын этой доски не видит. На домашнее же общение с ребёнком у многих времени нет. Доходит до того, что отец говорит: «Иди у мамы спроси, можно ли купить». А ты, мужик, на что?

Если поездить по России, то можно увидеть много замечательных педагогов. А какие у нас есть прекрасные детские дома, интернаты. И педагоги там не плачут, не стонут, но счастливы, что приносят пользу. Сегодня модно ругать детские дома. Конечно, это позор, что в мирное время их больше, чем после войны. Но они сегодня необходимы, не будет детских домов, мы вообще пропадём. Другое дело, что, как есть плохие отцы, так и в некоторых детских домах есть целые коллективы, не умеющие и не любящие работать. Так не детский дом закрывать надо, а таких горе-педагогов гнать в шею. И государству, наконец, пора задуматься, что оно сотворило с детством. Задуматься и принять меры.

 

В.И. Максакова

О некоторых уроках педагогики С.А. Калабалина (анализ опыта работы Клемёновского детского дома)

Педагогика С.А. Калабалина является порождением и творческой реализацией идей A.C. Макаренко, органично встроена в макаренковскую парадигму. На протяжении всей своей педагогической деятельности С.А. Калабалин не только достойно продолжал дело учителя, но и выполнял особую миссию – миссию защитника наследия Макаренко и пропагандиста его идей.

В ту пору, когда С.А. Калабалин был начинающим педагогом, а воспитательная система A.C. Макаренко ещё не получила признания и поддержки государства, и – более того – подвергалась шельмованию, С.А. Калабалин активно демонстрировал свою приверженность к ней, постоянно использовал приёмы и находки своего учителя, при этом не всегда глубоко осмысляя их суть.

В пору своей зрелости он стал более осмысленно и творчески действовать в парадигме макаренковского наследия, продолжал распространять и отстаивать воспитательную концепцию A.C. Макаренко. После официального признания A.C. Макаренко лучшим советским педагогом, С.А. Калабалину приходилось бороться с вульгаризацией его наследия, как в педагогической науке, так и в практике. В это время интерес читающей публики к Калабалиным был очень высок. Это объяснялось популярностью в общественном и педагогическом сознании идей коллективной педагогики, а также двух художественных произведений: «Педагогическойпоэмы» A.C. Макаренко и «Дороги в жизнь» Ф.А. Вигдоровой, героями которых являлись Семён Афанасьевич и Галина Константиновна Калабалины. Используя этот интерес к. себе, С. А. Калабалин, через активное участие в деятельности соответствующей секции Педагогического общества, в работе различных конференций и семинаров; во встречах с читателями и воспитанниками A.C. Макаренко, отстаивал целостное видение концепции A.C. Макаренко: её теоретической, нравственной и технологической сущности; необходимость корректного применения его опыта Одним из результатов этой деятельности С. А. Кал аба лина стало появление значительного числа «макаренколюбов» – людей (не только педагогов по профессии), искренне приверженных идеям коллективного воспитания, высоко ценящих и глубоко уважающих A.C. Макаренко как педагога и человека.

В настоящее время, когда существует тенденция очернения идей коллективного воспитания, принижения значения наследия A.C. Макаренко, обращение к архивам семьи Калабалиных, воспоминаниям его воспитанников объективно поддерживает макаренковедение и макаренколюбие. Эти материалы наглядно подтверждают высокую эффективность методологии и технологии педагогической системы Макаренко, дают уроки решения современных задач, в том числе, например – задач организации инклюзивного образования.

Дело в том, что одна из особенностей педагогики С. А. Калабалина, практики его воспитания детей– сирот состояла именно в создании ситуации инклюзии. В последний период своей педагогической деятельности (в конце 50-х – начале 60-х гг. прошлого века) – в период работы Галины Константиновны и Семёна Афанасьевича в Клемёновском детском доме, расположенном недалеко от г. Егорьевска Московской обл. – он последовательно и бесстрашно включал своих воспитанников в пространство жизни студентов московских вузов (МАИ и двух педагогических). Это включение дало прекрасные результаты, но до сих пор остаётся не осмыслено теоретической педагогикой. Но – обо всём по порядку.

Когда Калабалины приехали в Клемёновский детский дом, там царила не только материальная, но и духовная бедность. У детей не было возможности осуществлять самоуправление, участвовать в производительном труде, играть, испытывать радость творчества и интеллектуального общения, постигать мир за пределами забора, окружавшего детский дом, испытывать радость и удовольствие от жизни. Всё это принесли Калабалины в жизнь детского дома, опираясь на наследие Макаренко и развивая его.

Одной из забот С.А. Калабалина было расширение жизненного пространства, круга интенсивного и экстенсивного общения клемёновцев. Для этого в качестве шефов детский дом приглашались все желающие: кто интересовался идеями Макаренко, хотел посмотреть вблизи на популярных литературных героев, помочь детям и пр. Среди шефов были и студенты. Вначале их приезды были хаотичными, а затем появилась потребность координировать свои усилия – и тогда в 1958 году возник единый студенческий коллектив, объединивший студентов МАИ, Областного пединститута и МГПИ. Он был назван в стилистике макаренковской педагогики – Сводным отрядом и организован в логике этой педагогики. Это была совершенно самодеятельная организация, вузовские педагоги имели к ней весьма опосредованное отношение. Отряд возглавлял постоянный командир – это был студен МАИ Михаил Ландо (который, к слову, и до сих пор не потерял этого статуса). Повседневной работой отряда руководили временные командиры, избиравшиеся на ежемесячных сборах отряда, отчитывающиеся перед этими сборами. Внутри отряда в связи с конкретными задачами возникали временные объединения, что позволяло развивать деловые отношения внутри студенческого коллектива. Содержание деятельности определялось, с одной стороны, пожеланиями, С.А. Калабалина, а с другой – инициативой самих сводновцев. К членам Сводного самими студентами предъявлялись высокие требования: каждый из них должен был быть интересным, содержательным, высоконравственным, дисциплинированным, ответственным человеком и уметь что-то конкретное делать с детьми и для детей, общаться с ними, уважать каждого воспитанника.

Опора на студентов была свойственна и A.C. Макаренко и описана им, в частности, в «Педагогической поэме». Взрослые воспитанники– студенты приезжали в колонию как в свой дом и помогали в трудных ситуациях: уборки урожая, переезда в Куряж и пр. Они чувствовали себя членами коллектива колонии, иногда объединялись в отдельный сводный отряд, иногда включались в сводные отряды воспитанников – всё это было естественно и понятно.

В Клемёнове студенты не были бывшими воспитанниками, но их отряд был включён в структуру детского дома, и стал его органической частью. Кандидатуру постоянного командира сводного студенческого отряда, как и саму идею Сводного отряда студентов, обсуждали дети на совете командиров и утвердили на общем сборе детского дома. Наиболее достойных студентов принимали в почётные пионеры. Они носили красные галстуки, и соблюдали все ритуалы детского дома. Сводный отряд студентов стоял вместе с другими отрядами на рапортах и торжественных линейках. Командир Сводного, как все остальные, сдавал рапорт дежурному командиру, получал от него задания и отчитывался перед воспитанниками об их исполнении. Студенты приезжали не просто в гости, а активно занимались проблемами детского дома. Коллективные дни рождения детей, спартакиады, концерты, праздничные вечера, интеллектуальный конкурс «Смекалка», поездки в московские театры и музеи, в Ленинград, турпоходы, работа на полях, починка вечно ломавшихся телевизоров, занятия с теми, кто испытывает трудности в обучении, строительство спортивной площадки и спального корпуса, приведение в порядок библиотеки детского дома, подвижные и ролевые игры, индивидуальные беседы, переписка с детдомовцами, сбор средств на нужды детского дома («на детей Калабалина»), покупка индивидуальных подарков именинникам – это и многое другое было повседневной жизнью Сводного. А летом все воспитатели уходили в отпуск, вместо них работали студенты.

Студенты очень скоро перестали быть «шефами» – они стали друзьями детей. Их связывали неформальные, глубокие и искренние отношения. Во время каникул дети ездили в гости к студентам, с которыми сложились более тесные, чем с остальными, отношения. Студентам доверялись тайны, им дарили подарки, сделанные собственными руками. Студента ни в коем случае нельзя было обидеть, тот, кто дружил с каким-то конкретным студентом, получал в детском коллективе особый статус.

Всё это было включением детей в культуру лучшей части молодёжи Москвы: в её ценности, интересы, язык, юмор, стиль общения, образ жизни и пр. Всё это развивало воспитанников – духовно и физически, освобождало от дурных привычек; вводило в их внутренний мир ценности образования, интеллигентности, творчества, добрых человеческих отношений; оптимизировало их взгляды на жизнь, вселяло надежду на хорошее будущее и стремление к самосовершенствованию.

На одном из семинаров, проводившихся на базе Клемёновского детского дома, кто-то из гостей сказал, что если бы у него в детском доме были такие студенты, у него тоже всё было бы хорошо. Но когда в ходе очередной педагогической реформы Клемёновский детский дом закрыли и студенты попытались включиться в деятельность какого-нибудь другого детского дома, во всей Московской области не нашлось ни одного учреждения, которое готово было впустить к себе добровольных помощников. Педагоги боялись конкуренции со студентами, не были готовы к равноправному творческому сотрудничеству с ними.

Действительно, присутствие студентов было сопряжено не только с обогащением жизни детского дома и успешной социализацией его воспитанников, но и с немалой нагрузкой на детский дом. Их надо было кормить, их надо было многому учить, за них надо было нести ответственность. Работа со студентами была серьёзной дополнительной нагрузкой для С.А. Калабалина. Она требовала смелости, человеческой и педагогической мудрости и широты души. С.А. Калабалин исходил из макаренковской оптимистической гипотезы и поэтому делегировал студентам те права и функции, которые принадлежали воспитателям, не боялся открывать перед студентами все проблемы детского дома, не ревновал к ним детей – и не прогадал.

Как показала жизнь,

• бывшие студенты и бывшие воспитанники детского дома всю жизнь были интересны и значимы друг для друга, даже если реальное общение между ними прерывалось;

• детдомовское прошлое было ориентиром, моральной поддержкой и для студентов, и для воспитанников;

• и самое главное – воспитанники Клемёновского детского дома оказались полноценно социализированными людьми. Они не потерялись в жизни после выпуска из детского дома, как большинство их товарищей по несчастью. Они служили в армии, создали прочные семьи, воспитали хороших детей, стали успешными тружениками, многие закончили вузы, получили награды, степени, написали книги и т. д.

Необходимо сказать, что инклюзия – включение студентов в детский дом – оказалась чрезвычайно полезной и студентам. Здесь происходил не только их личностный, но и профессиональный рост. Особенно очевидно это на примере студентов-педагогов. Детский дом, работавший по системе Макаренко, научил их ценить детский коллектив как пространство развития индивидуальности ребёнка; рассматривать в качестве своей цели рост и совершенствование вместе с детьми; развил в них умения создавать воспитательные коллективы, вести успешную воспитательную работу; сформировал готовность к анализу педагогических ситуаций, своей деятельности, себя самих; закрепил интерес к исследованию, творчеству, педагогическому новаторству.

Каковы же уроки описанного педагогического опыта?

1. Включение людей с разными потребностями и ресурсами в общее жизненное пространство чрезвычайно полезно для развития и социализации всех, кто попадает в инклюзивную ситуацию.

2. Дети, лишённые попечительства взрослых, имеющие обеднённый или негативный жизненный опыт, особенно нуждаются инклюзии – в тесном, неформальном, содержательном общении с людьми, близкими им по возрасту, но обладающими позитивным опытом, несущими более высокую культуру.

3. Эффективность инклюзивной ситуации зависит не столько от материальной, сколько от духовной составляющей пространства, в котором осуществляется инклюзия.

4. Организация инклюзивной ситуации – серьёзное дело. Оно обеспечивается уважительным отношением всех участников педагогической ситуации друг к другу, высокой степенью их личной свободы и ответственности; возникает на базе конкретной и актуальной для всех содержательной совместной деятельности и высоконравственных отношений;

5. Инклюзивная ситуация, организованная не как «парная педагогика», а как совместное бытие нескольких групп людей, нуждается в знании педагогики A.C. Макаренко, в опоре на неё;

6. Привлечение студентов к работе с воспитанниками детских домов может укрепить в них высокие идеалы, укрепить чувство социальной значимости, привести к личностной зрелости и профессиональному росту.

 

Л.В. Мардахаев

Принцип открытости воспитательной среды в практике С.А. Калабалина и других последователей А.С. Макаренко

13 марта 2012 года в городском музее г. Егорьевска начались первые калабалинские педагогические чтения. На чтениях было много бывших воспитанников Клемёновского детского дома Егорьевского района Московской области. Вспоминая педагогическую деятельность Семена Афанасьевича Калабалина, многие воспитанники с удовлетворением говорили о той открытости воспитательной системы, которая была создана им в детском доме и выступала одним из важных факторов, позитивно влияющих на процесс и результат воспитания.

В 2011 году в издательстве Юрайт вышел учебник по социальной педагогике, в котором введен принцип открытости воспитательной среды. Обосновать существо принципа представляется одной из важных методологических задач социальной педагогики. Первые калабалинские педагогические чтения и явились своего рода стимулом вернуться к проблеме открытости воспитательной среды, как принципу воспитания и его раскрытию.

Изучение опыта известных педагогов прошлого, обращало внимание на один из важных факторов, существенно влияющих на формируемую и развивающуюся систему воспитания. Таким фактором выступал – открытость воспитательной системы. В основе его лежала целенаправленная деятельность по созданию и поддержанию естественной, открытой воспитательной системы в учреждении. К этой идее педагоги приходили логикой организации воспитательной деятельности и заботой о ее действенности. Анализируя педагогическое наследие СТ. Шацкого, В.Н. Сороки-Росинского, A.C. Макаренко, С.А. Калабалина и других, видишь деятельность по созданию реальной открытой воспитательной среды. В этом они видели важнейший фактор здоровой воспитательной среды, необходимой для естественного формирования личности ребенка. Именно такая среда позволяет овладеть ребенком необходимой для него культурой, развить личностный потенциал в адаптации и самореализации в социокультурной среде самостоятельной жизни по выпуску.

Для раскрытия существа принципа открытости воспитательной системы необходимо рассмотреть три проблемы:

• факторы, сдерживающие формирование и поддержание открытости воспитательной среды в образовательном учреждении и способствующие ее закрытости;

• существо открытости воспитательной системы, ее проявление и влияние на процесс и результат воспитания;

• существо открытой воспитательной системы как принципа воспитания и его требования.

Факторы, сдерживающие формирование и поддержание открытости воспитательной среды в образовательном учреждении и способствующие ее закрытости. A.C. Макаренко на практике убедился и сформулировать идею о том, что закрытость воспитательной системы имеет тенденцию к загниванию. Это связано с рядом обстоятельств, обуславливающих стремление многих руководителей образовательных учреждений к закрытости.

Во-первых, стремление оградиться от среды жизнедеятельности (чужих), боязнь того, чтобы негативные факторы, проявившиеся в образовательном учреждении ни в коем случае не стали достоянием чужих. В этом случае говорят «не вынести сор из избы». В таких учреждениях бояться внешнего взгляда, как бы что-либо негативного не увидели. От этого зависит благополучие администрации (администратора) учреждения.

В.И. Максакова вспоминала. После того, как детский дом в селе Клемёново закрыли, в котором она вместе с другими студентами вузов Москвы принимала активное участие в работе с воспитанниками, ей порекомендовали пойти в какой-нибудь другой подобный детский дом. Она вместе с некоторыми студентами так и сделали, пришли в один из московских детских домов, где их встретили приветливо. В работе с воспитанниками не отказали, выделили даже комнату для них. Однако комната оказалась такой, что студенты оказались вроде бы в детском доме, только контакта с воспитанниками у них не было и возможности взаимодействия с ними, практически отсутствовала. По существу, вроде и рады их участию в работе с воспитанниками, и в то же время не дали возможности непосредственного с ними взаимодействия, практически отстранили от них.

Во-вторых, стремление руководителей воспитательных учреждений к корпоративности, рассматривающих ее как основу их благополучия. Существуют понятия – корпоративность, корпоративная среда. В них вкладывается суждение: все, что происходит внутри – определяет корпоративное благополучие учреждения и не может выноситься за его пределы. Такой подход смешивает понимание природы корпоративной успешности предприятия на рынке труда и непосредственно связанной с ней корпоративность секретов профессиональной деятельности и культура взаимоотношений, микроклимат, существенно влияющих на характер взаимоотношений, взаимовыручку, сплоченность, устремленность к достижению целей совместной профессиональной деятельности в этом учреждении. Особенно негативно корпоративность, как фактор боязни открытости – совместного обсуждения упущений и недостатков в воспитательной деятельности, в поведении воспитанников и воспитателей, администрации, сказывается на функционировании воспитательной системы.

В-третьих, в закрытых воспитательных учреждениях главное внешний лоск, в них активно стараются создавать видимость благополучия. Все тенденции негативного характера, которые возникают в процессе воспитания в закрытой системе, сохраняются и соответствующим образом сказываются на воспитании, главное, чтобы они не стали достоянием гласности. Подобное явление известно с давних времен, получивших отражение в таком понятии как «потемкинские деревни». По легенде, – это бутафорские деревни, которые якобы строились по указанию князя Потёмкина вдоль маршрута Екатерины II во время её поездки в 1787 году в северное Причерноморье – Новороссию и Тавриду, отвоёванные у Османской Империи. Несмотря на то, что речь идет о мифе, выражение «потёмкинские деревни» и до сих пор встречается в значении показухи, очковтирательства. Именно этим фактором объясняется стремление во многих воспитательных учреждениях перед приходом какого-либо начальства приукрасить, придать привлекательность чему-либо, чем показать значимость своей деятельности.

В-четвертых, благополучие любой воспитательной системы зависимость нередко от чиновничьего произвола. Такой чиновник приходит в учреждение с позиции высочайшего благодеяния, удостаивая его высокой чести и, если вдруг кто-то из воспитанников не отреагирует на его визит должным образом, или что-то покажется не соответствующим его представлению порядка, должного, то это вызывает страшное негодование. Оказывается, здесь никогда не было порядка, воспитанием не занимаются и поэтому дети не воспитаны, не уважают старших.

Виталий Еремин в книге «Отчаянная педагогика» писал:

«Помню, пришел второй секретарь Пигарев… Дежурные встречают его у входа, ведут по штаб-квартире. Увидел стенгазету, подзывает меня:

– Это что такое?»

Возмущение секретаря вызвало название газеты – «Дети подвала». И шарж на меня.

– Что вы себе позволяете?

Я стою, молчу. Что говорить? Что ни скажешь, ничего не поймет. Подходят ребята. Пигарев спрашивает тоном проверяющего:

– Ну и кто тут среди вас «трудные»?

Немая сцена…

Как тут не вспомнить Макаренко. Бюрократы примерно так же спрашивали его воспитанников: «Вас бандиты не обижают? Ну, понятно. Как они могут обижать своих?»

– Мы все тут «трудные», – отвечает кто-то сквозь зубы».

Что же представляет собой открытая воспитательная среда? Вопрос не простой и требует осмысления и принятия ее таковой.

В-пятых, система, порой, порождает потребность закрытости среды. Благополучие определяет карьерный рост руководителя, его авторитет, благополучие. Выявление негативных факторов – это основа для осмысления причин, возможностей предупреждения и преодоления их последствий. К сожалению, проявление какого-либо негативного факта, часто, становиться основанием для «оргвыводов», начиная с самого верха. Возникает парадоксальная ситуация: выявили негативный факт – немедленно осмыслили, определили причины и сделали все, чтобы подобное не имело почвы для повторения. На практике же разобрались и наказали всех, кто в той или иной степени связан с этим подразделением – «меры приняты», чтобы подобное было неповадно. При оценке деятельности администрации по негативному факту, часто, под принятыми мерами и понимается, кого до самого верха и как наказали.

Длительная служба в Вооруженных силах показала, что такой подход очень негативно сказывался на практической деятельности командования по поддержанию дисциплины. Все командиры знали, что, если выявили грубое нарушение дисциплины среди личного состава, следовательно, – это их вина, недоработка. Наказания будут следовать от тяжести совершенного проступка в подразделении от непосредственного командира до командира соединения, а иногда и выше. Поэтому каждого командира в большей степени заботит показать, что он сделал все необходимое, чтобы подобное не произошло, надо или не надо он собирает подписи, что предупредил, проинструктировал, указал и прочее. В случае происшествия, в этой ситуации он делает все, чтобы информация не просочилась наверх. Командование – это устраивает, так как их благополучие также зависит от благополучия вверенных им подразделений.

Объяснить все это невозможно. В армии служат все взрослые люди, понимающие всю ответственность за совершенное действие и, следовательно, каждый знает: за совершенный проступок в полном объеме отвечает он лично.

Один из коллег – деканов факультета социальной педагогики – поделился характерным примером. В одной из достаточно благополучных школ города, директор пригласил студентов, обучающихся по направлению «социальная педагогика», на практику и попросил провести социометрический анализ положения дел в школьных коллективах. Ему хотелось удостовериться, что действительно все хорошо во вверенном ему образовательном учреждении, что создавало для него дополнительные аргументы перед руководством образования города. Студенты с энтузиазмом взялись за работу и после обработки результатов принесли их директору, когда он посмотрел их, то ему стало нехорошо. Он спросил, не могли ли они ошибиться, и попросил проверить полученные ими результаты. Диагностику повторили: результат оказался тот же. Директору от этой информации совсем стало не по себе. Он попросил руководство факультета заверить практику и обещал подписать всем студентам отзывы за ее проведение. На этом практика студентов была завершена.

Личное благополучие директора оказалось выше, чем потребность постараться преодолеть те негативные явления, которые были выявлены студентами. Вывяленное может не стать достоянием администрации образования города, а там, глядишь, его переведут с повышением.

Существо открытости воспитательной системы, ее проявление и влияние на процесс и результат воспитания. Открытость это не только и не столько открытая, прозрачная среда, представляющая собой реальную ситуацию жизнедеятельности воспитанников.

Во-первых, – это свидетельство того, что учреждение открыто для других, им нечего скрывать, они доступны для знакомства и участия в воспитательной деятельности. Такой подход был базовым для Семена Афанасьевича Калабалина, когда он приехал в один из самых неблагополучных детских домов (гнездилище пороков для детей) в Клемёново. Детский дом был огорожен высоким забором от внешней среды, так как дети находились в конфликте с жителями. Они их просто боялись. Уже на первом этапе Семен Афанасьевич поставил задачу убрать забор вокруг детского дома и открыть территорию для окружающих. Все должны были знать, что скрывать в этом детском доме нечего и они открыты для окружающих.

Во-вторых, открытость – это возможность посмотреть, увидеть, чем живет воспитательный коллектив, его доступность, принять участие в чем-либо. По своей сущности следует понимать, что социокультурная воспитательная среда детского дома, приюта, интернатного учреждения, образовательного учреждения – это не проходной дом и следует уважать их открытость. Ведь в чужую семью мы просто так не ходим, потому что нам захотелось придти именно в нее. Мы приходим в нее тогда, когда нас приглашают или, когда мы хорошо знаем семью и знаем, что нас там ждут. Мы приходим в связи с чем-то, поздравить с каким-либо событием, поделиться чем-то, помочь в чем-то и пр. Такой подход должен быть и по отношению к воспитательному учреждению.

В Москве во Дворце творчества молодежи под руководством Е.Б. Штемберга около сорока лет реализуется идея A.C. Макаренко и его последователя И.П. Иванова разновозрастных воспитательных коллективов. Он может часами рассказывать, как они живут и насколько привлекательна эта жизнь для взрослых и детей. Наиболее полно их жизнь проявляется в летнем оздоровительном лагере. Однако Ефим Борисович обращал внимание на то, что можно приехать летом в лагерь и посмотреть, как они живут и реализуют идею разновозрастных воспитательных групп, но оставаться там, если дети не включили Вас в какой-либо отряд нельзя. Они заняты своим делом и лишние люди могут мешать им. Если и меня какой-нибудь отряд не выберет, подчеркивал Ефим Борисович, то и я должен покинуть лагерь.

Известна методика работы Семена Афанасьевича с теми студентами, которые приезжал в клемёновский детский дом. Он встречался с ними, беседовал и направлял их к детям. Надо было включиться в диалог с воспитанниками и стать вместе с ними соучастником того процесса, в который они включены. В последующем было принято решение о создании отдельного педагогического отряда из числа этих студентов. Решение о включение очередной кандидатуры в педагогический отряд принимал совет дружины. Некоторым студентам определенное время приходилось состоять в числе кандидатов в отряд и, если он оправдывал доверие, то его включали в отряд. Таким образом, обогащалось педагогическое сообщество детского воспитательного коллектива.

В-третьих, для воспитательного коллектива важна авторитетность руководителя. Она привлекала себе подобных в качестве соучастников воспитательного процесса. В частности, многие, кто знал Семена Афанасьевича, когда он переехал в клемёновский детский дом, находил его телефон, звонил и добивался приглашения. Им хотелось лично встречаться и знакомиться с удивительным человеком – Воспитателем с большой буквы и его воспитательной системой. Это говорит о том, что не каждому можно доверять организацию воспитательной работы. В то же время, если человеку доверили организацию воспитательной работы с детьми, то это требовало от него проявлять величайшей ответственности, инициативы и творчества в работе, формируя авторитет педагога-организатора.

В-четвертых, необходимо инициировать целесообразную открытость воспитательной среды. Известно, что профессор М.Н. Капустин директор одного из исправительных приютов г. Москвы (1870) выступал с лекциями в Московском университете (ныне МГУ имени М.В. Ломоносова). Один из студентов, посещавших его лекции, Николай Васильевич Рукавишников, попросился бывать в приюте, помогать ему в работе с детьми. В последующем, по рекомендации М.Н. Капустина, он стал его директором. Это был удивительный человек, воспитатель, который за пять лет смог так поставить воспитательную работу в исправительном приюте и завоевать огромный авторитет у воспитанников, что о нем узнали не только в России, но и за рубежом. Нравственная атмосфера, созданная Николаем Васильевичем в приюте, была поразительна. Мальчишки настолько полюбили своего юного директора (в приюте он работал с 25 до 30 лет), что слово его было для них законом. Они удерживали друг друга от проступков не из-за страха наказания, а из боязни огорчить любимого наставника. Покидавшие приют клялись сообщать о своей последующей жизни и, как правило, выполняли свои обещания. Эти сообщения неизменно и более всего радовали Н.В. Рукавишникова. Портрет его был помещен в зале Римского Всемирного конгресса по тюремным вопросам. Современники сравнивали его с великими педагогами и благотворителями – с Дж. Говардом, И.Г. Песталоцци, доктором Гаазом.

Интересным был опыт Семена Афанасьевича Калабалина по привлечению студенчества к социально-педагогической работе с воспитанниками. Он проехал по всем педагогическим и другим ведущим вузам г. Москвы и выступал в них с лекциями о воспитательной работе в клемёновском детском доме. После его выступления наиболее активные и энергичные студенты приезжали в детский дом и активно участвовали в воспитательной работе с воспитанниками. Студенты разных вузов находили своих поклонников среди воспитанников, помогали им в учебе, а в последующем определиться в жизненной перспективе. Воспитанники сельской школы могли на равных конкурировать при поступлении в столичные вузы, и это способствовало тому, что многие воспитанники могли получить высшее профессиональное образование и реализовать себя в жизни. Из студенчества, как уже отмечалось выше, создавался отдельный педагогический отряд, который расширял и обогащал воспитательные перспективы детского дома.

Еще один пример подобного проявления имел место в практике директора приюта в г. Пущино Московской области Елены Исаковны Танас. После защиты диссертации по теме социально-педагогического сопровождения ресоциализации воспитанников приюта, она стала работать в вузе преподавателем и рассказывала о воспитательной работе с воспитанниками. Ее выступления вызвали неподдельный интерес студентов, которые активно включились в воспитательную работу. Они знакомились с воспитанниками, находили общие проблемы, обсуждали, выбирали проекты и совместно их разрабатывали. Студенты выступали в приюте с материалами, разработанными по теме совместных проектов, приглашали воспитанников к себе на факультет, совместно докладывали результаты проектной деятельности. Их участие в воспитательной деятельности внесло в нее качественно более высокий уровень.

В-пятых, в воспитательном учреждении специально организуются мероприятия, на которые приглашают гостей и заинтересованных лиц, чтобы они могли видеть, чем живут воспитанники, их талантливость, неординарность, культуру поведения. К таким мероприятиям относятся различные театрализованные преставления, праздники. В дни их проведения воспитанники наводят порядок и как хозяева организуют встречу гостей, демонстрируя свой дом, как центр культуры. Эти мероприятия способствуют повышению статуса воспитанников, помогают им в будущем легче адаптироваться в социокультурную среду самостоятельной жизни.

В-шестых, открытость воспитательной среды – это не дань моде, а это ее потребность, расширить свои возможности и сделать соучастниками тех, кто мог бы быть полезен в воспитании.

В одной из школ Юга страны, считавшейся престижной, по инициативе директора в недавнем прошлом во всех классах были установлены микрофоны и динамики (видеокамеры тогда не были так в ходу). В этом он видел возможность контролировать обстановку в классах, быть в курсе, не что способен тот или иной учитель. Если директор слышал какой-либо шум в классе, он тут же включался и спрашивал, «Маргарита Васильевна, что там у Вас происходит?». От учителя, который не может управлять классом и «держать в дисциплине» учеников, быстро освобождались. Учителя с ужасом думали, что, если ученики зашумят, то директор может услышать и обязательно, в лучшем случае, выговорит им, в худшем – уволит с работы. Ситуация требовала следить за аудиторией, не позволяя проявлять ученикам никакого шума. Сами учителя говорили в повышенном тоне, подавляя их проявление. Такая позиция учителя создавала в классе повышенную напряженность и, как только звенел звонок, дети срывались с мест, создавая дикую обстановку. Им необходимо было компенсировать недостаток динамики в ходе урока, повышенную напряженность, «разрядится». Поток детей с криком несся по коридору, сметая все на своем пути. Их старались сразу же выпроводить во двор школы, где они были полностью представлены сами себе. Ситуация складывалась эмоциональной, динамичной и нередко заканчивалась потасовками. После переменки дети долго не могли успокоиться, учителю требовалось проявлять много усилий, чтоб взять ситуацию под контроль и он, естественно, переходил на повышенный тон, овладевая ситуацией и создавая напряжение в классе.

Новшество негативно сказывалось и на детях, и на учителях. Происходила деформация педагогического персонала. Учителя не могли спокойно вести урок, они постоянно были в напряжении, возбуждены и утрачивали способность к нормальному ведению урока. За перемену прийти в себя и «разрядится», как это делают дети, учитель не мог, у него накапливалось напряжение, происходила деформация личности.

Проведение урока – это искусство учителя. Ему необходимо чувствовать состояние класса, отдельных учеников, уметь кого-то ободрить, поддержать. Здоровый смех на уроке, нормальное общение, самопроявление учеников, о котором писал Ш.А. Амонашвили, в данном случае рассматривалось, как неумение учителя управлять классом. В.А. Сухомлинский подчеркивал, что, когда шел по школе и через дверь слышал бодрый смех детей и обсуждение каких-либо вопросов на уроке, то получал удовлетворение от нормальной учебной обстановке в классе.

На практике, если директору, завучу или методисту хочется посмотреть, как ведет урок учитель, он приходит к нему на занятие и затем вместе анализирует его, определяя перспективы повышения эффективности и по содержанию, и по методике, и по личностному проявлению в ходе занятия.

В детсаду № 106 г. Казани, – писала С. Брайловская, – ввели веб-камеры. Заведующая, педагог с двадцатилетним стажем, автор идеи, видела в них возможность привлечения мам и пап в воспитательный процесс. Папа из Лондона звонит заведующей и счастлив. «Я сейчас сижу в аэропорту и смотрю через Интернет, чем занимается мой ребенок! Это здорово, спасибо вам, что это стало возможным». Далее автор подчеркивает, что один из родителей отмечал, что теперь они с женой поняли, как им раньше их не хватало, и они ежедневно наблюдают за дочерью. «Первые дни она плакала, скучала по дому… Я включал компьютер каждый час, жена тоже не отходила от монитора, мы постоянно созванивались: плачет Алиса или нет? Для меня это очень важно: из-за загруженности я вижу детей не так часто, как хотелось бы. Теперь же я могу быть в курсе».

Такие эмоционально неравнодушные родители имеют и подобного ребенка. Они обязательно будут звонить и дергать воспитателя, а у него не одно дитя, а порядка двух десятков. Воспитатель вынужден весь рабочий день находиться под наблюдением. Одно дело, когда идет трансляция утренника или детского праздника – это неплохо, а другое – надо проявлять себя с учетом складывающей ситуации развития. Кто-нибудь задумался, как можно творчески работать в такой обстановке с детьми, которые постоянно требуют внимания и ситуационного творческого проявления воспитателя?

Нельзя не согласиться с мнением Г. Бардина, режиссера-мультипликатора; «Устанавливать слежку за детьми – крайне неудачная идея. Даже если ребенок не знает про камеры и вообще не понимает, что происходит, он с младенчества привыкает к мысли, что ни одно его движение не укроется от чужих глаз. У человека есть право на одиночество, на тайну, на возможность распоряжаться личной свободой по собственному желанию – именно к этому нужно с молодых ногтей приучать каждого. Собственная совесть – наш главный советчик и наблюдатель.

Я совершенно точно уверен, что под прицелом объектива человек не может оставаться самим собой. Зная, что за нами следят, мы так или иначе начинаем играть в хорошего человека. И все же я не верю, что видеонаблюдение спасет нас от дурных поступков и преступлений. Пытаясь защититься с помощью электронных глаз, мы, как в романе Оруэлла, поставим себя в зависимость от Старшего Брата» [2, с. 12].

Последствия закрытости воспитательной среды для руководителей и их подчиненных. Закрытость среды формирует определенный тип людей, обусловленный ее своеобразием и стилем поддержания закрытости, и ведет к определенной деформации личности. Это обусловлено рядом факторов.

Во-первых, в закрытой среде руководитель вынужден внешне играть открытость «нам нечего скрывать», а внутри устраивать определенные препятствия к проявлению открытости, что ведет к лицемерию и извращению руководителя. Подчиненные вынуждены играть по тем же правилам, стараясь демонстрировать только позитивные проявления, которые от них в большей степени ждет руководитель. Они стараются и между собой демонстрировать показное благополучие, так как опасаются, что выявленные негативные проявления, факты тут же будут достоянием руководства, что скажется на их благополучии. Данный факт ведет к лицемерию и сотрудников.

Во-вторых, многие явления закрытости образовательной среды обусловлены последствием социалистического строя в стране. Стремление Советского Союза показать, что это лучший строй в мировой цивилизации повседневно вело к тому, что все негативные явления сразу же приобретали гриф «секретно», «сов. секретно» и прочее. Политика на государственном уровне переходила на региональный уровень и на уровень отдельных подразделений, что становилось социальным фактором формирования общества и отдельных личностей. Можно много привести парадоксальных факторов данного явления, которые внешне говорили о благополучии, а по существу вели к определенной дискриминации, абсурдности. Например, забота о детях с особыми нуждами. Считалось, что это нетипично для социалистического строя, но государство заботиться о них. Их помещали в специализированные коррекционные учреждения, где специалисты творили чудеса работы с ними. Получало развитие целое направление – коррекционное. Однако среда была не готова принимать воспитанников этих учреждений. Вросшие в специализированных учреждениях, оторванных от реальной жизни дети, были не приспособлены к обществу, а общество к ним. Часто, после выпуска такие дети переходили в дома инвалидов, где и заканчивали свой жизненный путь.

В-третьих, закрытая среда формирует определенный стиль поведения руководителя и его подчиненных. В таком учреждении постоянно поддерживается страх за свое существование и зависимость участников от воли руководителя. Наиболее сложная ситуация складывается у руководителей подразделений. Они должны обеспечивать повседневное проявление взятой видимости, что негативно сказывается на них и ведет к преждевременной профессиональной деформации в виде профессионального выгорания, профессиональной усталости и прочее. Подчиненные также испытывают дискомфорт. Им необходимо постоянно быть готовыми демонстрировать всем, кто приходит к ним в гости, какие они хорошие, особые, дисциплинированные, проявляющие особый интерес к чему-либо, ожидая, что их будут хвалить, подчеркивать их неординарность. Все это формирует не только гордость, что они не такие, как другие, но и негативно сказывается на них, формирует лицемерие и ведет к деформации личности.

Существо открытой воспитательной системы как принципа воспитания и его требования. Изложенное позволяет раскрыть сущность принципа открытой воспитательной системы. Она представляет собой естественную открытую среду, предназначенную для развития и воспитания детей, наиболее полно отражающую социокультурное своеобразие общества, в котором они живут, позволяющей включаться в целесообразное взаимодействие с воспитанниками всех заинтересованных в воспитании подрастающего поколения лиц, становясь на этапе взаимодействия частью воспитательного процесса, а каждому воспитаннику открыто проявлять себя в различных сферах деятельности, в том числе во взаимодействии с участниками воспитательного процесса, формируясь как духовно богатая личность, способная к самореализации в самостоятельной жизни. В представленном определении можно выделить основные компоненты открытой воспитательной системы:

• естественная открытая социокультурная среда, предназначенная для развития и воспитания детей;

• такая среда наиболее полно отражает социокультурное своеобразие общества, в котором живут воспитанники;

• воспитательная среда позволяет включаться в целесообразное взаимодействие с воспитанниками всех заинтересованных в воспитании подрастающего поколения лиц (тех, кто может внести позитивное влияние в процесс воспитания, стать его целесообразным дополнением);

• каждый воспитанник имеет возможность открыто проявлять себя в различных сферах деятельности, в том числе во взаимодействии со всеми участниками воспитательного процесса;

• открытая воспитательная система ориентирована на формирование духовно богатой личности каждого воспитанника, способного к самореализации в самостоятельной жизни.

Открытая воспитательная среда, с одной стороны, дисциплинирует всех участников воспитательного процесса независимо от занимаемой должности и статуса в ней, способствуя усвоению соответствующих социокультурной среде ценностей, принципов, норм и правил, опыта социального поведения и деятельности, а с другой, – привлекает тех, кто мог естественно войти в эту среду, обогащая ее своим опытом и целесообразной деятельностью. Уход от этого принципа ведет к тому, что любое нарушение (отклонение от принятых норм) не становиться предметом осмысления и последующего недопущения, а или не замечается, или рассматривается как случайность, которая со временем становится нормой. По существу в этом случае воспитательный процесс превращается в замкнутое пространство, в котором аккумулируются упущения и недостатки, существенно сказывающиеся на процесс и результат воспитания.

Требования принципа:

• открытость – это не дань моде, не спектакль, а это образ жизни, где каждый выполняет свою профессионально-важную роль;

• воспитание осуществляется в среде, носящей открытый, доступный для общества и лиц, заинтересованных во взаимодействии с ней, характер;

• обеспечение единства жизни воспитателей и воспитанников;

• создание наиболее благоприятных возможностей для взаимодействия воспитанника с естественной средой жизнедеятельности, усвоения и проявления социального опыта;

• обеспечение доступа воспитанника к источникам национальной и региональной культуры;

• предоставление возможности каждому ребенку получения образования, соответствующего его способностям и потребностям;

• корпоративность в открытой воспитательной среде рассматривается, как совместная устремленность к общественно значимому результату и ответственность каждого за его достижение, где нет отстающих, но есть те, кто готов подставить плечо, помочь в совместной деятельности;

• посещение образовательного учреждения связано с тем, чтобы посмотреть, что и как в нем происходит в интересах оказания помощи в совершенствовании воспитательной деятельности или принятия в нем непосредственного участия;

• в открытой воспитательной среде нечего скрывать, выявленные в ней факты, негативно влияющие на процесс и результат воспитательной деятельности это предмет для поиска путей совершенствования воспитательной деятельности;

• тем, кто хочет прийти в воспитательное учреждение необходимо уважать его открытость, не отвлекая его сотрудников от дела;

• руководитель принимает участие в работе по привлечению к воспитательной деятельности тех, кто мог быть полезен своими знаниями и опытом практической деятельности;

• участвующие в воспитательной деятельности уважают, оказанное им доверие целесообразным участием;

• защита прав и личного достоинства и ребенка, и воспитателя.

Таково существо принципа открытой воспитательной системы, позволяющей обогащать социокультурную среду воспитания, предупреждать замкнутость и загнивание.

Литература

1. Белых Г., Пантелеев Л. Республика Шкид. – М.: РИМИС, 2010.

2. Брайловская С. Кто-то хитрый и большой наблюдает за тобой // Российская газета. – 02 октября, 2008. – С. 12.

3. Детский дом: уроки прошлого: сб. / сост. Г. Мыльникова. – М.: Моск. рабочий, 1990.

4. Еремин В. Отчаянная педагогика. – М.: Гуманитарный из дат. центр ВЛАДОС, 2008.

5. Макаренко A.C. Педагогические сочинения: В 8-ми т. / сост. Л.Ю. Гордин, A.A. Фролов. – М.: «Педагогика», 1968–1986.

6. Мардахаев Л.В. Социальная педагогика: полный курс: учебник для студ. 5-е изд. М.: ЮРАЙТ, 2011.

7. Сорока-Росинский В.Н. Педагогические сочинения / сост. А.Т. Губко – M.: Педагогика, 1991.

 

Ε.В. Пестова

[46]

О моих дедушках и бабушке

Моего деда звали…. а как? Ведь у меня были… три деда. Вот так-то. Ну, двое – это понятно – папы родителей. А третий? Вот и хочу рассказать о третьем моём дедушке.

Есть такое понятие – названный, но, он-то и был самым настоящим. Вот так-то.

Непонятно немного? Есть такое дело, непонятно.

Кто же он, мой третий дед?

Папа моей мамы погиб в лагерях, оговоренный одним из своих приятелей, принимаемого в нашей хлебосольной семье, как и других знакомых моих родных. Папин папа погиб ночью, не дойдя до дома нескольких десятков метров, мы и не знаем, как это случилось, просто не пришёл домой, вот и весь сказ. Баба Маня попала в тюрьму, а потом на десять лет – без права переписки. Была такая странная статья. И, по-моему, её уже не существует.

Сколько было лет папе, когда его отправили в специальный режимный детдом, я просто никогда не спрашивала. Просто – знала. И всё. Вот там-то папа и встретил моего третьего дедушку. Звали его: Семён Афанасьевич Калабалин. По книге Макаренко «Педагогическая поэма» – Карабанов. Если бы не он, то неизвестно, кем бы стал мой папа. Туго ему пришлось после ареста мамы. И беспризорничал, и ночевал в асфальтовых котлах, и мечтал, как и многие другие бездомные мальчишки того тяжёлого времени, хоть раз наесться досыта, всё было… но на его пути встретился дед Семён, так я его звала про себя, стесняясь сказать это заветное слово вслух. У всех моих подруг был хоть один дедушка, а у нас с братом не было. Я его помню очень хорошо, да и то сказать, когда меня первый раз привезли к нему в гости, мне было уже пять лет. И всё время, пока родители гостили у моих названных дедушки и бабушки, я жила с ребятами в одном из детдомовских отрядов, так что, когда пришла пора прощаться с моей новой семьёй, «рёву» я задала приличного. Я не помню, чтобы мы с дедом Семёном много общались, просто мне стало легче жить от мысли, что и у меня есть дед, да ещё и какой.

Я больше помню бабушку, Галину Константиновну. У неё мы гостили летом уже с моим двухлетним сыном. Я очень любила бывать в Клемёнове, где она жила. И хотя её дети давно только навещали маму, все внуки, а, значит, и мои названные братья и сестра были не только мне знакомы, но мы дружили, пока я гостила у Галины Константиновны, как может дружить двадцатидвухлетняя мамочка, вечно загруженная мыслями о своём капризном сыночке, и подростки. Просто это были мои младшие братишки и сестрёнка. Жили мы с сынишкой в небольшой комнате, она была посвящена памяти моего удивительного деда. Обо всём в ней рассказывалось, но больше всего там было писем и памятных подарков, сделанных руками воспитанников.

Я знаю, что на Кутузовском проспекте, недалеко от Поклонной горы, был музей Антона Семёновича Макаренко, там очень многое посвящалось и деду Семёну. Он был человеком необыкновенной скромности.

Много лет спустя, после того, как он от нас ушёл, я узнала, что в годы Отечественной войны дед был разведчиком, что он долго работал в тылу врага и только чудом спасся. Не любил дед хвастаться и своих детей приучал к этому же.

Я тоже стала учителем, осознанный ли то выбор или нет – не знаю. Просто, когда сбежала из престижной редакции, где работала корректором, я ушла в школу и поняла, что это – моё. Не знаю, каким чудом, мне передались учительские гены от моих названных дедушки и бабушки, но получилось так, что я оказалась в нужном месте в нужный день и час. Вот уже тридцать с лишним лет я – учитель, и каждый миг благословляю тех, для кого стала преемником в работе. Долгое время я не задумывалась об этом, казалось, что всё случилось само собой, но если вспомнить первый семинар по педагогике в институте… Не знаю, как получилось, но написала же я, что причиной, побудившей меня стать учителем, стала книга Вигдоровой «Это, мой дом». Книга о моих названных дедушке и бабушке, об их сложной судьбе, об их первых воспитанниках, среди которых был и мой папа.

Грустно читать о том, как дегенерат-воспитанник убил, просто так, Костика и как в одну ночь поседел Семён Афанасьевич, но не ушёл от детей, не бросил мальчишек и девчонок, с которыми пережил это тяжкое горе.

Всё в этой жизни соизмеряется для учителей чувством долга перед теми, кого «приручили» и необыкновенным чувством: любви, потому что она заложена в душах педагогов, как данность призванию, осветившему всю их жизнь. Без этого, вероятно, невозможно стать учителем, потому что только оно (это чувство) и может помочь преподавателю и его воспитаннику идти по жизни рядом.

Ученику стать человеком, – а учителю принять других и, как обычно для этой профессии, суметь не только опять, как и много-много раз стать воспитателем и другом для новых учеников, но и полюбить их. А потом как всегда: расти, учиться вместе с теми, – кто сегодня пришёл несмышлёнышем и сел за парту, за которой ты ещё видишь того, «старого» – и невольно пытаешься в новом: найти похожие черты характера, внешности, присущие тому, кого вчера выпустил во взрослую жизнь. И только тому, кто сумел – это понять, Господь и дарует право и немножечко способности стать учителем. Всеми этими качествами с лихвой Господь оделил Семёна Афанасьевича и Галину Константиновну. И в памяти всплывает середина 1970-х, когда в «Ленкоме» с Николаем Караченцевым в одной из главных ролей был поставлен спектакль о жизни Макаренко и его воспитанников, а одним из них был Семён Карабанов – мой названный дед. С тех пор прошло, без малого, 30 с лишним лет.

Но первого апреля, как всегда на Новодевичьем кладбище, можно встретить у могилы Макаренко небольшую группу уже немолодых людей, которые пришли отдать дань памяти тому, с кого началась новая эпоха школы. В воспоминаниях этих людей, они всё те же: Машки, Кольки, Вальки, Юрки, Петьки, – а жизнь ушла вперёд, и осталась лишь память о том, кто дал им, бывшим бездомным сиротам, путёвку в будущее. И среди них мой папа, лежащий неподалёку, на том же кладбище, только в другом ряду. В восемь лет он, ставший беспризорником, потому что из спец. детдома он сумел вовремя сбежать, а к дядьке поехать гордость не позволяла. Судьба тех, кто не встретил человека, похожего на моего названного деда, к сожалению, была печальна. Без имени, без фамилии, а с придуманными чужими тётками, которым дела не было до слёз и ужаса, охватившего детей, попавших в подобное учреждение. Эти дети потеряли память о семье и о доме, а подчас и саму жизнь, точнее ту, которая у них могла бы быть, не окажись они в подобных детдомах, а родители были бы не в лагерях.

Память – память – жива она только тогда, когда о ней думаешь, когда её не забываешь, когда есть кому вспомнить и продолжить начатое тобой дело, когда потомки для красного словца не переиначивают твою жизнь, не придумывают новых фактов твоей биографии и не пытаются на ложных воспоминаниях создать себе авторитет. А память уводит в прошлое, туда в 1957 год, в тот день, когда к нам с Галиной Константиновной их сыном Антоном, собирающимся вскоре поступать в пединститут, приехал дед. Названный то ли брат, то ли дядюшка сразу стал меня дразнить: «Мы с Тамарой ходим парой – Тамара лечит – я реву. Ну а как же иначе?..

Я гордо носила на боку сумочку санитара и повязку с красным крестиком, а перед уроками проверяла, чистые ли руки у моих одноклассников, заходящих и забегающих в кабинет после звонка на урок.

Сейчас мы почти что коллеги, Антон – учитель – я – тоже. А годы идут и у Антона с Ниной, и у меня – подрастают внучки и внуки, мы почти сравнялись с ними на жизненном пути. Наши сыновья выросли, и мы теперь стали бабушками и дедушками, а за окном уже 2012.

Как же долго мы ещё будем работать и заниматься любимым делом, растить тех, кто ещё в нас нуждается? Наверно пока – пока будут силы и желание – войти в класс и увидеть распахнутые тебе навстречу разные: серые, голубые, зелёные, карие – любопытные глазищи, ждущие самого интересного и увлекательного воспоминания, которое ты обязательно им принесла в класс, которое сейчас расскажешь. А память там в далёком 1957 году, на улице Герцена, в доме 43/Б, в полуподвальной квартире № 1, в которую часто приезжали к папе и маме мои названные дедушка и бабушка: Семён Афанасьевич и Галина Константиновна.

 

А.П. Прокофичев

[47]

Быть педагогом…

Воспоминания о замечательном педагоге и человеке С.А. Калабалине

В 1952 году в возрасте семи лет я остался без родителей. Мои родственники не могли меня содержать и я был определён в Клемёновский детский дом Московской области. Здесь находилось около ста детей. Некоторые из них имели родственников, некоторые были совсем одиноки. В тот период было много сирот, которые воспитывались в детских домах, – сказывались последствия Великой Отечественной войны и тяжелейших послевоенных лет. И сегодня, спустя много лет я хочу выразить благодарность государству, и тем людям, которые воспитывали обездоленных детей и смогли поставить их, и меня в том числе, на ноги.

В конце 1956 года директором Клемёновского детского дома был назначен Семён Афанасьевич Калабалин. Человек удивительной судьбы, испытавший на себе все тяготы и послереволюционного времени, и Великой Отечественной войны. Сам он также рано остался без родителей, воспитывался у замечательного педагога – Антона Семёновича Макаренко, который сыграл большую роль в его жизни.

Поскольку до назначения С.А. Калабалина директором детского дома я уже прожил в нём три с лишним года, то могу рассказать о тех изменениях, которые произошли в нашей жизни с его приходом.

Семён Афанасьевич в первую очередь создал систему, которая позволила не только педагогам, но и самим ребятам принимать самое активное участие в организации жизнедеятельности детского дома. Лучшие воспитанники были назначены командирами отрядов, а заместителем директора стал председатель совета командиров. И на заседаниях совета командиров, в которых участвовал Семен Афанасьевич, принимались наиболее важные решения по всем аспектам нашей жизни.

Большое внимание уделял Семён Афанасьевич трудовому воспитанию ребят: все работы по обслуживанию территорий и зданий, выращиванию и сбору урожая и даже по уходу за домашним скотом возлагались на самих воспитанников. Привлечение к физическому труду было вызвано жизненной необходимостью – юному организму необходимо достаточное питание, а финансирование в те нелегкие годы было ограниченным. Кроме того, Семен Афанасьевич понимал, что физический труд закаляет человека, воспитывает упорство, которое помогает в достижении поставленных целей. Сегодня, к сожалению, в нашем обществе трудовому воспитанию молодых людей не уделяется должного внимания…

Я убеждён также, что важнейшую роль в воспитании играет физическое воспитание, которое и укрепляет здоровье, и вырабатывает такое замечательное качество, как умение преодолевать жизненные трудности. Приведу пример из моего детства. Восемь классов я закончил в Клемёновской средней школе, а в девятом, десятом и одиннадцатом классах учился в Савинской школе, которая находилась в пяти километрах от детского дома, в соседнем селе. Таким образом, ежедневно посещая школу, мы преодолевали туда и обратно примерно 10 километров. Кроме того, у нас были уроки физкультуры, на которых иногда мы совершали пятикилометровые пробежки на лыжах. Поэтому физически наши ребята были очень хорошо развиты. Я выступал по многим видам спорта за взрослые команды Клемёновской швейной фабрики. Однажды спорткомитет г. Егорьевска в честь очередной памятной даты города организовал пробег на десять километрой, в котором приняли участие команды городских и районных предприятий, по маршруту Клемёново – Егорьевск. Два спортсмена, в том числе и я, выступали за мужскую команду фабрики. Первый километр бега дался очень тяжело (до начала пробега я уже преодолел пять километров), потому что мы с напарником решили держаться в лидирующей группе, а в ней было достаточно сильных бегунов из г. Егорьевска. А мне было тогда только шестнадцать лет. Середину дистанции я прошёл нормально, а затем навалилась усталость и бежать уже не было никаких сил. В это время мы с напарником в составе лидирующей группы (около 10 человек) более чем на 500 метров оторвались от основной массы, хотя и сама группа растянулась на метров восемьдесят. В это время около меня оказался мой одноклассник, ехавший на велосипеде, который ради интереса сопровождал эту колонну бегунов. Я попросил его, чтобы он хотя бы метров пятьдесят провёз меня на велосипеде, но он отказал мне, сказав, что меня сразу же снимут с пробега. Тогда я на своего товарища обиделся, хотя он был прав, две или три судейские машины курсировали по дистанции. Я всё-таки смог преодолеть желание сойти с дистанции и, собрав все свои силы, смог финишировать в первой десятке бегунов. В подобных ситуациях я оказывался не один раз, особенно часто на лыжных дистанциях.

Это умение преодолевать трудности мне очень помогло в моей дальнейшей жизни.

В течение двух лет, под руководством Семёна Афанасьевича, на территории детского дома были оборудованы: футбольное поле, баскетбольная и волейбольная площадки, сооружения по лёгкой атлетике, городошная площадка. Закупался спортивный инвентарь – лыжи, коньки, мячи и т. д. И результаты этой деятельности не заставили себя ждать: через несколько лет команда Клемёновского детского дома стала занимать первые места в спартакиадах детских домов Московской области по лёгкой атлетике, баскетболу, волейболу и другим видам спорта. Хотя Семён Афанасьевич и прихрамывал на одну ногу (это ранение он получил при выполнении важного государственного задания в годы Великой Отечественной войны) он с юношеским задором часто играл с нами в волейбол, лапту, городки. Я почти всегда принимал участие в спортивных соревнованиях. Однажды, когда я занял первое место в прыжках в высоту на спартакиаде детских домов Московской области, он выбежал на прыжковый сектор, обнял меня и сказал, что когда он воспитывался у A.C. Макаренко, то тоже был чемпионом по прыжкам в высоту Полтавской области. Вспоминается также, что когда я окончил четвертый класс на одни пятерки, он пригласил меня к себе в кабинет и предложил сыграть с ним в шахматы. Конечно, несколько партий я проиграл, потому что Семён Афанасьевич в шахматы играл очень хорошо. Но на этом наши занятия не закончились. Постоянно я осваивал азы шахматной игры, а однажды наши шефы, студенты Московского авиационного института, подарили мне великолепную шахматную книгу «Курс дебютов» под редакцией М.М. Панова (уже потом я понял, что это было сделано с подсказки Семёна Афанасьевича). Примерно через 2,5 —Згода наша команда в первый раз заняла первое место на соревнованиях по Московской области, и я уже стал чаще обыгрывать своего учителя. На Спартакиаде детских домов Московской области, где в очередной раз я занял первое место, мне задали вопрос: где я так хорошо научился играть в шахматы? Конечно, я сказал, что моим наставником был директор нашего детского дома. Уже позже один раз я выиграл в сеансе одновременной игры на 12 досках, который проводил бывший чемпион мира М.М. Ботвинник. Но и сегодня я с удовольствием играю в разных клубах по Интернету в быстрые шахматы.

Думаю, что Семён Афанасьевич отлично понимал: спорт – это наилучший способ занять свободное время подростков. Сегодня я осознаю, что, если ребята не заняты спортом, трудовой деятельностью, то их прибирает к рукам улица, отсюда проистекают и такие пороки, как наркотики, воровство, бандитизм и пр. Мы же в детском доме почти всё свободное время проводили на спортивных площадках.

По моему мнению, самой сильной стороной Семёна Афанасьевича было умение выстроить воспитательный процесс. Воспитанию детей он посвятил свою жизнь, всего себя. Первые годы в Клемёновском детском доме он жил со своей семьёй в одной из комнат здания, в котором воспитанники проводили своё дневное время. Только через несколько лет он построил себе дом, который также располагался на территории детского дома. Всё время рядом с ним были его воспитанники. Свой рабочий день он начинал очень рано, сначала убирал сам территорию, где находился дневной корпус, затем шёл на территорию спального корпуса и убирал её. И так целый день всё время с ребятами, а их сто человек и среди них есть сорви-головы. Он был знаток детских душ. Приведу один пример. С нами в классе (пятом или шестом) учился воспитанник, звали его Саша Фёдоров. Он был старше нас, детство у него было трудное, и в детском доме он находился под особым вниманием Семёна Афанасьевича. Однажды я пробегал мимо одной хозяйственной постройки на территории детского дома и вижу, что за её углом стоит Александр и курит. После каждой затяжки он высовывал голову из-за угла, а затем снова прятался. Я подошёл к нему и спросил, чего он там высматривает, на что он мне ответил, чтобы я ему не мешал, так как где-то поблизости находится Семён (так мы между собой называли Семёна Афанасьевича). Я тоже выглянул за угол постройки, но никого не увидел. Прошло не более минуты, я повернул голову и оторопел, к нам на цыпочках подбирался Семён Афанасьевич. Он приложил палец к губам, давая мне знать, чтобы я молчал. Он подошёл к Саше сзади, тот в это время выглядывал за угол, и тихо, изменённым голосом, попросил его дать закурить. Не поворачивая головы, Александр раздражённо сказал, да подождите мол, а то здесь где-то рядом находится Семён. Повернув голову, он обомлел и сразу скис, зная, что ему предстоит. Вот так, чаще серьёзно и строго, а иногда с юмором проходил процесс воспитания наших душ.

Во времена моей молодости было принято идеализировать образы создателей нашего государства. Я же не был склонен создавать себе кумиров, потому что всегда понимал, что в каждом человеке присутствуют как положительные, так и отрицательные черты. Про Семёна Афанасьевича сегодня написаны книги, много статей, его именем названы государственные учреждения. Но периодически у людей, в том числе и хорошо его знавших, возникают те или иные вопросы, которые касаются его методов воспитания или его личности. Как воспитатель – он уникален, потому что безмерно талантлив, как личность – он достоин уважения и почитания. По моему убеждению, Семён Афанасьевич был простым русским человеком, которому присущи и сильные стороны характера, и человеческие слабости. Но я, вспоминая своё детство и юность, всё больше убеждаюсь, что он был педагог с большой буквы и всю свою жизнь посвятил воспитанию ребят, которые с раннего детства остались без родителей. Многие из них имели непростые судьбы, сложные характеры и их воспитание давалось Семену Афанасьевичу с большой затратой душевных сил.

Значительную роль в становлении детского дома и воспитании ребят играла подшефная работа. Семён Афанасьевич, когда принял Клемёновский детский дом, был уже известным и уважаемым педагогом, его знали представители и власти, и общественных организаций Москвы. Поэтому к шефской работе он смог привлечь Мособлоно, ГК ВЛКСМ, студентов Московского авиационного института и Московского государственного педагогического института и др. Я явственно помню, чем были для нас – воспитанников детского дома из подмосковной глубинки – первые встречи с московскими шефами. Особенно много нам давало общение со студентами. Во-первых, каким-то образом они ухитрялись проводить работу в своих институтах по сбору денежных средств для воспитанников детского дома (и это при их мизерных стипендиях). Эти деньги в основном шли на подарки, которые дарили в дни рождения воспитанников. Для нас, детдомовских ребят не было понятия подарок. Нам просто никто ничего не дарил. Кроме того, общение с шефами-студентами облагораживало нас, повышало наш культурный уровень. Они организовывали для нас спортивные соревнования, КВНы, прогулки и пр. Уже потом часть воспитанников пошла по их стопам – мы стали студентами этих же вузов. И в настоящее время многие из нас продолжают поддерживать с ними отношения. Спасибо вам дорогие наши наставники: Пётр и Лена Ту меля, Анатолий Мудрик, Валя Удрас, Валентин Гафт и многие другие.

В заключение хочу от имени всех его бывших воспитанников выразить Семёну Афанасьевичу Калабалину слова благодарности за те труды и помыслы, которые он вложил в наши души. И я думаю, что эти вложения в дальнейшей жизни оправдались – мы встали на ноги и стали полноправными членами нашего общества.

 

M.X. Халиков

[48]

Клемёновский детский дом и Калабалины

Поступил в Клемёновский детский дом 28 августа 1953 году. В этот же день пришли Щукина Евгения Павловна, Смирнов Николай Петрович, Тимофеев Николай, Стручков Алексей Алексеевич.

Принимала нас завуч по учебно-воспитательной части, Любовь Георгиевна Волкова. Определили нас во вторую группу к воспитателям Анне Петровне Чухровой и Галине Максимовне Белкиной. В тот момент в детском доме воспитывалось 137 человек. Директором был Соколов Михаил Петрович, бывший фронтовик, прошедший дорогами войны, потерявший правую руку. У нас воспитанников, детей, потерявших отцов и оставшихся без родителей, это вызывало чувство печали и жалости. Мы учились в школе и старались вместе с воспитателями принимать активное участие в жизни детского дома.

В один из весенних дней, апреля 1956 года во дворе детского дома появился человек средних лет в полувоенной форме, одет во френч, галифе, заправленные в хромовые сапоги. Когда он шагал, то прихрамывал на правую ногу. Видимо сказывались раны, полученные на войне. Его сапоги создавали какой-то скрип. Он со стороны изучал каждого воспитанника детского дома. С кем-то садился играть партию в шахматы.

Не все было гладко с поведением в детском доме. Были игры в карты, самовольные уходы воспитанников, приводы в милицию, отбор полдников у младших ребят, более отъявленными старшими.

В своей группе мы в это время читали вслух книгу A.C. Макаренко «Педагогическая поэма». Знакомились с персонажами и героями книги. После недельного пребывания в детском доме, мы узнали в нем героя «Педагогической поэмы» Карабанова Семена Афанасьевича.

После обеденного часа в один прекрасный день объявили общую линейку для всего детского дома.

Меня зовут Семен Афанасьевич Калабалин, так представился он всем воспитанникам детского дома. И с сегодняшнего дня будем жить отрядами, где будет командир, а также санитар отряда. Сразу же были образованны отряды с командирами, санитарами. После чего началось выдвижение кандидатур в Совет командиров. С Совета командиров создалось детское самоуправление в нашем детском доме. Председателем Совета командиров была избрана Люся Щукаева. Секретарем – утвержден Веренцов Юрий Иванович (ныне живущий в Краснодарском крае в городе Железногорске).

Весь детский дом зажил какой-то новой жизнью, как разбуженный муравейник или как улей с пчелами, собирающими нектар с цветов. После недельного перерыва, опять на вечерней линейке, как было заведено, каждый вечер, каждый отряд, каждая группа, каждая служба докладывали, как прошла учеба в школе, как прошел день в детском доме. И вот доходит черед и до меня.

– А вот ты чернявый хлопец, иди-ка сюда.

Так вызволив меня на середину зала, Семен Афанасьевич сказал:

– С сегодняшнего дня будешь завхозом всего детского дома.

Я как-то отказывался, что мол я в школе не буду успевать и не смогу справиться со столь ответственным делом.

На это ответил Семен Афанасьевич:

– И в школе будешь успевать, и в детском доме.

После этого разговора я стал в 13 лет завхозом в своем детском доме, в детском коллективе, а на следующий день с Семен Афанасьевичем на машине, из инкубатора города Егорьевска привезли 150 маленьких желтых пушистых комочков – цыплят, из которых осенью выросли 137 кур, а также из 50 маленьких утят, выросли 47 полновесных уток.

Договорившись с председателем местного колхоза, Семен Афанасьевич взял заброшенный сад в три гектара. Все воспитанники от мала до велика пошли осваивать сад. Весной сад зацвел, белой кипенью. Помню, хороший урожай яблок собрали осенью.

В 1957 году были участниками ВДНХ на сельскохозяйственной выставке по выращиванию кукурузы с початками высотой до четырех метров.

Обычно Семен Афанасьевич брал чистый лист бумаги, где первым стояла его фамилия и инициалы. Этим объяснялось, что затевается новое, совсем незнакомое для всех дело и, если кто желает принять участие, то милости просим продолжить дальше список. Вот так он разбудил когда-то, бывало, инертно поглядывающих ребят и девчат.

Когда переехала к нам в детский вся семья Семена Афанасьевича, то все её члены включились в общее дело. Галина Константиновна (жена Семёна Афанасьевича) работала воспитателем разновозрастной группы, а Галина Семеновна (дочь) – старшей пионервожатой, Антом Семенович (сын – Антон младший), названный в честь Антона Семеновича Макаренко, организовал спортивные секции по вольной борьбе, по тяжелой атлетике, боксу, гире и др. Елена Семеновна (дочь) училась в Педагогическом институте. Семен Афанасьевич часто выступал перед Московской студенческой аудиторией. После таких выступлений Семена Афанасьевича буквально через неделю у нас в детском доме появились студенты – друзья воспитанников. Во время встреч завязывались задушевные разговоры, расспросы со стороны студентов, кому что надо. После нескольких поездок Семена Афанасьевича в высшие учебные заведения Москвы, в нашем детском доме был создан сводный студенческий пионерский отряд, во главе Маевцов командиром Геннадием Лукашевым. Игорь Алексеевич Ушаков, Петр Михайлович Тумеля, Михаил Борисович Ландо, Миюшкин Ю., Ашихмин Василий Маркович, Морозов Валерий, Полячек Михаил и «главная мама» Маевцов Нина Александровна Морозова – декан с факультета ради оприборостроения. Это она написала письмо в 1956 году в конце декабря Семену Афанасьевичу в Мотовиловский детский дом. В это время Семен Афанасьевич переехал в Клеменовский детский дом. Но письмо переадресовали и доставили адресату.

В январе 1957 года на пороге детского дома появилась стройная высокая, элегантно одетая, Булгаковского возраста, дама. Оказывается, она-то и была первым организатором создания дружбы детдомовцев и студентов. От Московского авиационного института.

От Московского областного педагогического института Самохоткина (…) Павловна, Удрас Валентина Ивановна, Елена Дмитриевна Тумеля, Нина Сергеевна Катукова, Иванова Валентина, Шохова Светлана, Смелянская Эля; от МВТУ им. Баумана Борис Николаевич Пастухов, с которыми мы до сих пор общаемся и встречаемся. С той поры прошло уже времени очень много – более полувека.

Галина Константиновна возглавила группу с воспитанниками разновозрастными отрядами, где старшие воспитанники присматривали за младшими братьями, ухаживали, проверяли приготовленные ими домашние задания на следующий день, совершали совместные прогулки, организовывали подвижные игры на свежем воздухе. То есть каждый квадратный метр был отдан педагогике роста, становления человека.

Мы, воспитанники – дети, не знали, когда отдыхает Семен Афанасьевич. Если в сутках 24 часа, то для него и 25 часов не хватало. Он был для нас отцом, учителем, братом, товарищем и другом. С восходом солнца появлялся у спального корпуса и убирал двор, то метла в его руках была как дирижерская палка. Когда подходило время подъема, то он свистком давал сигнал, тем самым оповещая начало нового наступившего дня. Воспитанники как один просыпались и выбегали на всеобщую физзарядку, которую он проводил во дворе перед зданием спального корпуса. Минут 10–15 проходила физическая пауза, переходящая в бег вдоль забора по периметру всего двора, а затем обливания, умывание, чистка зубов, то есть полный утренний туалет.

Дежурные убирали спальные помещения влажным способом, мыли полы, протирали стены, подоконники и готовились к сдаче дежурному санитару помещений. Когда в спальном корпусе все было приведено в порядок, посменно шли в столовую, где ждал вкусно приготовленный искусными руками повара Варвары Васильевны, завтрак. После завтрака дружно шли в школу совместно с сельскими ребятами. Школа была общая как для сельских учащихся, так и для нас.

Когда наступали выходные дни, то к нам приезжали наши старшие друзья – студенты. Каждый такой приезд студентов ожидали по-особому, этот день казался нам праздником. Студенты умели дарить нам праздники.

Особенно запомнился, запало в мою душу, память, весенние каникулы 1957 года. Игорь Алексеевич Ушаков – студент 5-го курса Московского авиационного института взял нас к себе, в свою семью, на целую неделю, пять человек ребят воспитанников. Володю Кузменькова, Володю Петрова, Алексея Стручкова, Володю Иванова и автора этих строк. С мамой Игоря Алексеевича, Ниной Николаевной Розовой, со дня знакомства и до ее кончины мы дружили, встречались более пятидесяти лет. Они для меня были как родные люди.

Совместно со студентами проводили дни рождения воспитанников, ходили в походы по Подмосковью. На всю жизнь запомнился семидневный пеший поход, организованный Ниной Сергеевной Катуковой и Смелянской Элей. От станции Турист – Яхрома. Цель похода: изучение следа ледника Клинско – Дмитровской гряды. С образованием Парамоновского оврага, глубина которого местами достигает 0,5 км. За этот поход все участники получили значок «Турист СССР».

Важное место в нашем воспитании занимали часы-беседы, проводимые Галиной Константиновной по музыке того или другого композитора. Эти знания обогащали нас. Показательным примером была экскурсия в Клинском доме-музее Петра Ильича Чайковского. Экскурсовод в конце беседы расспросила меня, какие произведения П.И. Чайковского я знаю. Долго не раздумывая, я перечислил все произведения, какие знал. «Черевички», «Щелкунчик», «Времена года», всевозможные сюиты и многие другие.

Так нас воспитывали наши дорогие учителя Г.К. и С.А. Калабалины. Они учили нас все невзгоды, несчастья, беды встречать с раскрытой грудью. Правде смотреть в глаза.

Если Семен Афанасьевич Калабалин совместно с Галиной Константиновной за свою педагогическую деятельность, работая в 17 воспитательных учреждениях разного характера, воспитали и вывели в люди более 7 тысяч воспитанников, не это ли восхождение на педагогический Олимп! Выпускники Калабалинцы проживают Калининграда до самых до окраин России. Основная масса в Москве и в ближайшем Подмосковье. Многие ребята окончили высшие учебные заведения такие, как Московский авиационный институт. Среди выпускников:

• Барсков Дмитрий Павлович – кандидат технических наук, краевед, турист;

• Прокофичев Александр Павлович – работал в Центральном Банке России;

• Веремеев Геннадий Павлович окончил Московский Медицинский институт им. H.H. Пирогова;

• Михаил Иванович Кобзев, Светлана Мовеесян окончили МАИ;

• Тамара Серафимовна Токарева, Бахшацкая Людмила Остаповна, Мирошкина (Савельева) Надежда, Логинова Галина и другие – Коломенский педагогический институт и стали хорошими учителями в школах по месту работы;

• Галина Тихоновна Волкова и Наталья Васильевна стали инженерами дизайнерами, живут в городе Пскове;

• Николай Петрович Смирнов – майор милиции на заслуженном отдыхе;

• Юрий Иванович Веренцов, наш первый секретарь Совета Командиров, проработал на предприятиях Красноярска – 26 лет, ныне живет в Железногорске;

• Слава Чибесков – радиолюбитель, окончил два вуза, имеет свою радиостанцию;

• Виктор Иванович Слободчиков поступал в Московский авиационный институт, а затем поступил в Ленинградский педагогический институт им. Герцена на психологический факультет. В данный момент является доктором психологических наук, профессором, академиком Российской академии образования;

• Абушева Надежда Нуралиевна – работает в институте глазных болезней имени Гельмгольца;

• Морозов Владимир Васильевич окончил Коломенский педагогический институт, кандидат педагогический наук. Длительное время проработал директором центра внешкольной работы имени A.C. Макаренко. Единственный педагогический музей A.C. Макаренко в Москве и в России. Автор этих строк тоже работал в музее им. A.C. Макаренко главным хранителем архивных фондов. Но ввиду внезапного заболевания в данный момент не работаю.

Мы, благодарные воспитанники, с величайшим восхищением вспоминаем дорогих наших родителей, которые учили нас быть примером и идеалом в жизни для других людей.

Учение о коллективе, воспитание через коллектив и сегодня, как никогда, должно быть актуально. Как важно сегодня разобраться, в чем же мудрость учения о коллективе, слабость школьных коллективов.

Последователь, продолжатель, исследователь идеи своего учителя, С.А. Калабалин посвятил свою жизнь борьбе с детской беспризорностью и нищетой – жить для тех, из среды которых вышел сам, чтобы и они своею жизнью землю украшали. Безгранично смелый, никогда не унывающий, с фигурой Аполлона, пышущий здоровьем. По прибытию к нам в Клемёновский детский дом, я лично ходил по его пятам. Боялся пропустить им сказанные слова мимо ушей. К нему тянулись, желая подражать и походить на него.

Детский дом был на плохом счету в округе, в районе и в Облоно. Но приложив максимум усилий и, опираясь на Совет командиров, Семен Афанасьевич быстро, буквально в два месяца, поправил дисциплину в детском доме, а также успеваемость в учебе ребят. Уже на первом году его работы второгодников не было.

Хочется сказать несколько добрых слов о славных ребятах – свинарях Вите Карцеве, Иване Шульгине, Анатолии Пономареве. Они ухаживали за двенадцатью поросятами и двумя свиноматками. Свиноматки ежегодно приносили приплод. Ребята очень внимательно и серьезно ухаживали за своим хозяйством. В теплое время года обмывали и купали поросят. Они это делали от всего сердца. Вряд ли какой взрослый товарищ так относился бы к порученному делу. Они выполняли эту работу от души.

Вспоминаются и наши малыши. В 1957 году, в августе из Егорьевского дошкольного детского дома, к нам в Клемёновский детский дом, прибыли малыши, поступающие в 1-й класс и у которых были старшие братья и сестры, которые воспитывались у нас. Семен Афанасьевич много сил потратил, чтобы кровно родные братья и сестры воспитывались совместно в одном отряде. Это Надя Абушева, Павел Петухов, Виктория Карнова. Была еще Зоя Леонова, которая училась в третьем классе. С рождения она страдала детским церебральным параличом и передвигалась при помощи костылей. Я всячески старался помочь малышам, особенно когда опаздывали в школу, Зою сажал на ее же костыли и себе на спину. Так мы с ней успевали на первый урок. А другой раз Надю Абушеву сажал на плечо и с ней добирался до школы, чтобы не опоздать на урок. И так несколько раз.

И сейчас сохранились воспоминания, как дружно воспитывались в коллективе дети войны, оставшиеся без родителей, у замечательных советских педагогов, которые сами были воспитаны Великим педагогом А. С. Макаренко. С сыновней благодарностью вспоминаем мы своих учителей, воспитателей. Ведь они не только воспитатели и вывели нас на жизненную дорогу, сумев дать образование, но и интересовались, как сложилась дальнейшая судьба того или иного воспитанника, как в письменной переписке, так и на встречах.

Воспитывались мы в большом коллективе, и коллектив воспитывал неродивых, сквернословов, хулиганов, двоечников. Много строчек стихов посвящены нашим дорогим учителям, воспитателям Галине Константиновне и Семену Афанасьевичу Калабалиным:

• член союза журналистов России Виктор Байтурин из Ярославля, так и писал Калабалиным, славным преемникам и продолжателям дела Антона Семеновича Макаренко;

• Ольге Константиновне Паскаль, родной сестре Галины Константиновны Калабалиной, долгие годы проработавшей совместно рука об руку во многих детских учреждениях, колониях;

• Евгений Дмитриевич Горшков – врач-хирург, долгое время проработавший на Дальнем Востоке, а потом в Подмосковном Военном госпитале писал в письмах и поздравительных открытках. Он посвятил свои стихи Галине Константиновне и Семену Афанасьевичу Калабалиным. Эти стихи для нас Калабалинцев стали гимном жизни.

Мы, со своей супругой Евгенией Дмитриевной, прикипели к Семену Афанасьевичу и Галине Константиновне Калабалиным, а также к воспитанникам Калабалинцам-Клемёновцам.

Талант!!!

Как любил говорить Семён Афанасьевич: «Потеть можно, а пищать нельзя».

Детский орган самоуправления, коллектив движущийся, коллектив идущий вперед – по этой системе учил Семен Афанасьевич Калабалин, нас воспитанников Клемёновского детского дома. Он всегда для нас был другом, товарищем, братом, отцом, учителем и наставником, человеком в человеке.

Не люблю, повторял Семён Афанасьевич, трусов, лентяев, воров, грязных и дураков. Он, постоянно, говорил: хочу двигаться, хочу работать во имя человека, ради человека. Он был человеко-любом. И очень любил нас детей. Наши учителя, наши воспитатели провозгласили основной принцип нашего детского коллектива: один за всех, все за одного!

Для нас Клемёново остался домом родным, частицей малой Родины.