Беседа с Калабалиным

С чего начали работать в детском доме!

A.C. Макаренко в одном выступлении в ответ на вопрос: с чего бы вы начали работу в нормальной массовой школе, ответил:

– С хорошего общего собрания, где предъявил бы свои требования и нарисовал картину, каким будет коллектив через несколько лет.

Я начал не с такого собрания в Клемёновском детдоме. Сначала сыграл с ними в городки (не было даже площадки, лишь ямы), выбив двумя палками фигуру, а третью послал «за молоком» – им понравилось, что я умею играть («Вы умеете!» – «Я еще не то умею!»), потом состоялось собрание.

Всегда чувствую прикосновение Антона Семеновича: возможны вспышки гнева, возвышенного, правового гнева человека-воспитателя. Надо, чтобы педагог мог воспитать в себе вибрирующие качества, чтобы не заводь, а вода проточная, бурливая и, как всякая вода, преодолевающая пороги, прохладная.

12 раз я менял детские учреждения: 1930 (Ленинград), затем Винница (колония рецидивистов), Барыбино (1937–1941), детдом в Сокольниках, Урал – Челябинск, Грузия, Полтава, Клеменовский детдом и др. Ни разу не принял ни одного здорового коллектива, и нигде одинаково не начинал. В детдоме № 66 (Ленинград) начал с быка (см. книгу Ф. Вигдоровой). В Барыбино детдом на 600 человек: математика Давыдова ребята раздели в школе и выгнали в таком виде… Мальчики били девочек и вместе – воспитателей. Директор раз в день проскакивал на лошади и его ухитрялись девчонки обливать сверху помоями.

М.Ф. Шверник и Оленина: «С чего начнете!»

А черт знает с чего! Вы же разваливали, и то не знаете. Везли меня шестого – предыдущие отказывались.

– Ну как, нравится?

– Очень нравится!

Решили, что я ненормальный.

Требование: всем уехать и не появляться 30 суток, невзирая на слухи, даже если будут говорить, что я кого-нибудь убил или меня зарезали. Согласились. Директор забыл даже своих кур и кабанов. Выдержали, но ровно 30. На 31-й приехали: все в порядке.

Начало 20 мая. 200 человек на крышах после завтрака с перерывом на обед: карты, естественные отправления и т. п. Я походил – походил и предложил:

– Может быть, слезете, соберемся, потолкуем.

– Нет, нам и здесь хорошо!

Перед обедом – рельс. Говорю:

– Дорогие друзья, идя навстречу вашим пожеланиям, кормить вас будем на крыше!

И несем туда пищу. На другой день лишь один полез на крышу, а мы ему таскаем туда еду. Наконец:

– Не имеете права заставлять меня лазить на крышу.

– Голубчик! Да ведь ты сам полез.

М.И. Бузылев: об обвинениях Карабанова (Калабалина) в издевательствах над советскими детьми: спят со свиньями, лазают в окна, выворачивает руки – и разоблачение этих обвинений.

Надо умело развенчать лжегероя. Этим искусством Антон Семёнович владел в совершенстве.

Конечно, нельзя предусмотреть всех неожиданностей, но надо развивать умение найтись в неожиданной обстановке. Хороший учитель сам вызывает конфликт…

Страх первого урока не надо убивать. Можно и так:

– Ребята! Я сегодня в первый раз даю урок! Очень волнуюсь.

И какой-нибудь пацан скажет:

– Да вы ничего, мы вам поможем!

А бывает и так: завроно, сидя в моем кабинете, спрашивает:

– А где ваши дети!

– Здесь, – отвечаю.

– А почему они не кричат!

– Да ведь это люди, а не вороны.

Зашел Юра Павлов – бывший воришка.

– Я не ворую, сам не пойму, откуда у меня эта вещь.

Договорились:

– Я самый богатый, если захочешь стащить, воруй у меня.

– Неудобно, вы свой.

Плохой 5-й класс. У классного руководителя умерла мать. Ребята:

– Давайте один урок хорошо посидим.

– Два.

– А давайте целую неделю!

Екатерина Ивановна пришла после похорон в школу, всплакнула в ответ на запоздалые соболезнования учителей. Попудрилась и, как ни в чем не бывало, улыбаясь, вошла в класс.

– Здравствуйте, Екатерина Ивановна!

– Здравствуйте, дорогие детки! – и улыбается.

Она превратилось в педагога-делягу. Ребята сразу поняли эту фальшь. А педагог должен быть человеком.

В Коломенском пединституте меня спросили:

– Может учитель смеяться!

– Конечно, но не ржать.

Другая учительница пришла в класс веселой. Один ученик встречает ее:

– Какая вы сегодня веселая.

– Да, я веселая, я выиграла по займу 25 тысяч.

Ребята рады:

– Хорошо, что наша, а не из 5 «Б» («патриот», смех, агитирующий за займы).

В киевской школе в пятом классе меняли пять классных руководителей. Ребята стоят на партах перед началом каждого урока. Меня назначили учителем географии: хотя батрачил, партизанил, руководил воровской шайкой, кончил все же 4 класса церковноприходской школы плюс два года тюрьмы, так что считал себя имеющим среднее педагогическое образование.

Ребята ждут. Прихожу (если стоят – хорошо, если сидят – плохо, ничего не выйдет), стоят на партах. Хорошо! Встаю на стул.

– Здравствуйте! Великолепно придумали!

Вожак хотел было опустить ногу, но я ему:

– Не сметь! Стой на месте: урок идет!

Он так и застыл с ногой на весу. Начинаю рассказ об острове – кусочке земли, омываемой водой больше, чем из ведра. Во время рассказа подхожу к одному, спрашиваю:

– У вас именины бывают?

Все довольны, что не к ним пристал этот ненормальный. Бывают, отвечает. Продолжаю дальше рассказывать о полуостровах. Опять подхожу к тому ученику:

– А давно были последние!

– Недавно.

Продолжаю урок. Затем:

– А где были папа и мама, когда пришли гости? А на столе они не стояли? А как ты считаешь, папа и мама у тебя нормальные? А ты что, дурак, стоишь?

Продолжаю урок.

– Надо записать (представляете позу!). Ну, ладно, не будем отвлекаться, запишем в следующий раз.

Звонок!

– Теперь садитесь (перешел на шепот), но так, чтобы парты не заговорили. – Я к вам после пятого урока зайду на пять минут побеседовать.

На перемену не вышли. Приходит после четвертого урока учительница в учительскую, сидит. После пятого урока, сердитая и обиженная.

– Что вы с ними сделали? – как будто с претензией спросила она.

– Побеседовал пять минут.

В Барыбинском детдоме Чумаков гнал воспитательницу Екатерину Гавриловну (ныне директор школы) и стегал ее. Я подошел, схватил за грудки, поднял над перилами, он закричал благим матом.

– Ну что, и тебе не чуждо чувство животного страха! А зачем других истязаешь?

Больше не дрался ни с кем.

Гуд – хороший сапожник, но и ругался, как сапожник. Художник по брани. Как-то играем с Антоном в шахматы (когда проигрывал, он сердился: уходи, не мешай работать). Приходят девочки, жмутся, наконец, говорят:

– Мы ходить по двору не будем, Гуд ругается (далее рассказывает историю, как Антон Семёнович отучил Гуда ругаться. – Л.М.).

То же самое было в Клемёновском детдоме с драками. Дрались все, пока двух заядлых не привели в кабинет, и я сказал:

– Вы братья?

– Братья, – отвечают.

– Ну, поцелуетесь!

Один послабее волей, поцеловались, а для мальчишек-подростков – это сильное наказание. Теперь, если кто затеет драку, говорят:

– Что, хочешь поцеловаться!

Судьба героев и товарищей.

 

Наша атакующая сила

Вчера был утвержден директором Барыбинского детского дома. Люди ждут от меня чего-то необычного, что должно избавить их от долголетних неприятностей, которые награждались этим детским домом. У меня прежняя уверенность в том, что детский дом будет выведен из прорыва и приведен в идеальное состояние.

…Никогда мне не было так грустно, как сейчас. Даже в самые тяжелые минуты моей жизни я был полон радостного задора. Передо мною стояла задача, которая всегда стояла перед глазами, владела мною, управляла мною. Задача выполнения. Хорошо ли, плохо, но выполнена. Я вернулся к детям.

Чем же объясняется, что часть наших детей и молодых людей впадают в состояние правонарушения? Что же сейчас толкает их на преступления?

Я думаю, это объясняется тем, что мы залюбили детей, мы не предъявляем более строгих и решительных мер, предупреждающих проступки. У нас все сводится к собеседованию, к слову, то есть к таким мерам, про которые ребята говорят:

– Состоялась очередная басня Крылова.

А мера, всякая педагогическая мера, всякая атака, исходящая из сердца, из совести педагога, она должна производить какое-то впечатление на правонарушителя. Она должна вызывать страдание детской души, страдания своей души. Нужно, чтобы передалась часть страдания, доля страдания души самого воспитателя. Мы всегда говорим на очень спокойных тонах, не повышая голоса, чтобы не оскорбить словом, словом, которым надо назвать сам проступок и правонарушителя. Зачем мы это делаем? Это неестественно, это не искренне! Это попахивает равнодушием. Антон Семенович говорил:

– Я хочу, чтобы вы были такими и жили так, как я вас учу, и были такими, как я сам. На каждый ваш проступок и ошибку я отвечу поражающей, ожигающей атакой. Пусть вам будет неудобно, пусть вы будете страдать от этой атаки, меня волнует не это. Меня волнует совсем другое. Я хочу, чтобы вы были порядочными людьми через 10, 20, 30, 40 лет. Чтобы люди, которые живут с вами, скажут вам спасибо за то, что выявляетесь их соседом, и не проклянут меня, вашего воспитателя.

И поэтому, когда случались проступки, Антон Семёнович умел поражать и словом. Это был и гнев, и протест, и сострадание. Есть ли на свете нормальный педагог, нормальный родитель, душа бы которого не корчилась в муках родительских за каждого своего ребенка? Да ведь нет! Ни одна в мире специальность, ни один в мире рабочий человек, кроме педагога, не имеет такого страстного, человеческого права на гнев в качестве средства воспитания в атаках на проступки ребячьи.

Говорят, что у Антона Семеновича была «система взрывов». Это не так. Надо всегда делать взрыв, атаковать, не оглядываясь, чего можно, а чего нельзя. Надо смотреть вперед, каким же будет человек, который выйдет из моей мастерской, какого же человека я делаю. Будет ли в нем, в его действиях, его поступках расти и жить моя педагогическая слава.

Многие думают, что Макаренко – это прошедший день, это прожитое. Но это – будущий день. Если родители хотят, чтобы их родительская старость была спокойной, воспитывайте решительно, воспитывайте требовательно, сообщайте лучшие человеческие признаки своим детям, чтобы ваши дети были счастливы. Если вы сами не занимаетесь воспитанием, сами не являетесь примером, вы готовите себе слезы родительского горя. Значит, воспитанием ваших детей занимается кто-то другой, очевидно, такой, который делает страшное зло.

Не думайте, что воспитанием должны заниматься только учителя, школы. Очевидно, есть еще ошибки и у педагогов, они не полностью отдают себя воспитанию, если еще есть «брак человеческий».

Антон Семёнович говорил:

– Никакого права мы не имеем делать брак человеческий.

Это страшно звучит. Что такое «брак человеческий»? Это насильник, алкоголик, бездельник, бюрократ, грабитель, вор. Это, наконец, изменник. Это самое страшное.

Любую бракованную деталь можно переделать, отнести за счет того, кто допустил этот брак. А за чей счет отнести брак человека? Давайте, товарищи педагоги, возьмем на себя этот брак. А мы всегда ли отдаем себя этому делу? Не превращаемся ли мы в служащих: прийти к 9 и уйти в 18 часов.

Мы должны находиться в состоянии педагогического накала все 24 часа и даже в состоянии сна. И, если бы мы всегда так поступали, хоть чуточку так, как Макаренко, то не было бы в детском доме 140 человек трудновоспитуемых, а таких детских домов еще много. Не было бы тех, кто сидит на скамье подсудимых и пополняет кадры тюрьмы. Наша атакующая сила должна ликвидировать преступность. Это должны делать педагоги и все советские люди.

 

Воспитание детского коллектива

Совершенно неправильно мнение, что A.C. Макаренко был специалистом по исправлению беспризорников и малолетних преступников. Вот что он сам говорил по этому поводу:

«…Моя работа с беспризорниками отнюдь не была специальной работой с беспризорными детьми. Во-первых, в качестве рабочей гипотезы я с первых дней своей работы с беспризорными установил, что никаких особых методов по отношению к беспризорным употреблять не нужно; во-вторых, мне удалось в очень короткое время довести беспризорных до состояния нормы и дальнейшую работу с ними вести как с нормальными детьми».

A.C. Макаренко.

Соч., т. 5, с. 106.

Изд-во АПН РСФСР, 1951.

Макаренко умел делать из того социального слоя, который считался человеческими отбросами, великолепный сорт людей. Не получается ли у нас иногда обратный, во всяком случае, далеко не такой блестящий эффект? И в одном ли таланте тут дело? Попытаемся разобраться.

Педагог есть педагог, работает он в школе-интернате, просто в школе или в детском доме. Схожи «проклятые» воспитательные вопросы, потому что едина цель и применяемые средства однородны.

Еще не так далеко то время, когда наша школа была чистой «школой учебы». Чинное разделение на мальчиков и девочек, беспредельное царство зубрежки и погоня за отметками, непререкаемость учительского «Олимпа», иссушающий душу формализм – эти черты, к сожалению, были типичными. И хотя в деле воспитания труднее всего проконтролировать качество продукции, налицо были некоторые несимпатичные производные. Человеческая личность просто-напросто теряет свои ценности, если ей свойственна неумелость и одновременное презрение к физическому труду, далеко заходящая инфантильность, тревожный разрыв между словом и делом. Нельзя не видеть связь «милых» качеств подобного рода с «гимназической» системой воспитания. Да и сам запас знаний, бывший фактически единственной заботой учителей, обладал существенным изъяном.

До сих пор жалуются преподаватели вузов, восприемники педагогов школы, на пассивность и несамостоятельность мышления, бескрылую всеядность и неосновательность знаний, неумение связать теорию с практикой юношей и девушек, окончивших школу и поступающих в вузы.

За последние годы облик школы существенно изменился: теснее стала ее связь с жизнью. Но мы только в начале пути – поиски продолжаются. Недаром столь характерно внимание общественности к школе, в газетах часто появляются статьи на педагогические темы. Не случаен интерес к морально-этическим проблемам: передать детям какую-то сумму знаний сравнительно просто, хотя и это не всегда, как следует, удается. Но главная цель – подготовить к жизни настоящих людей. И хотя процент брака не учитывается никакими ОТК, кроме совести педагога, ей подчас должно быть очень тревожно. Именно в детские и юношеские, стало быть, в школьные годы закладывается фундамент человеческой личности, но не всегда получается она такой, какой бы нам хотелось.

Часто осечка видна сразу. Почти в каждой школе есть хулиганы, двоечники, которые, как известно, «тянут назад» всех. А иной воспитательский просчет не сразу бросается в глаза. Он дает о себе знать гораздо позднее. И, если все выпускники хорошие, откуда же потом берутся обыватели, циники, карьеристы, негодяи, мошенники всех сортов и преступники?

Ответственность за воспитание молодого поколения разделяют с педагогами и семьи, и общественность. Диапазон влияния на структуру души растущего ребенка очень велик и, в конечном счете, определяется строем общественной жизни. Но есть такое понятие, как квалифицированная педагогическая забота о воспитании, и упование на то, что в нашей жизни больше хорошего, чем плохого, и жизнь сама поправит огрехи, может оказаться пагубным.

Наши учебники по педагогике толкуют вопросы воспитания довольно-таки невразумительно, за что их не раз справедливо критиковали на страницах печати. Весьма туманной назвал бы я концепцию отождествления обучения и воспитания. «Обучение неотделимо от воспитания, а воспитание от обучения, – уверяют нас, – обучая, учитель в то же время воспитывает, а воспитывая, обучает… Советский учитель является не только преподавателем, передатчиком знаний, но и воспитателем детей, подростков, юношества».

Прямо-таки железобетонная установка: не на бумаге, а на камне, кажется, высечены эти фразы. Конечно, в формировании личности что-то дает и сам процесс обучения, познания окружающего мира, развитие мышления и прочее. Но далеко не все, что нам требуется. Об этом и у Макаренко в его статье «Воля, мужество, целеустремленность»: «Воспитание? А зачем? Учитель – он же преподает, вот в это самое время он и воспитывает. История! Вы знаете, сколько может воспитать одна история, вы себе представить не можете!

История, конечно, воспитывает. Воспитывает и литература, и математика. Но никакого права ограничивать воспитательный процесс классной работой, конечно, никто не имел, как не имеет права инженер-строитель утверждать, что при постройке дома достаточно заняться только вопросами центрального отопления и конструкции крыши» (A.C. Макаренко. Соч., т. 5, с. 389).

Постойте, – нам скажут, – но никто и не ограничивается классной работой. Есть и внеклассная. О мужестве, о силе воли проводятся беседы, лекции, диспуты. Но если школьники скучают, плохо усваивают материал, невнимательно слушают наши сентенции на тему: «что такое хорошо и что такое плохо», следовательно, недостаточно разработана наша методика преподавания, следовательно, никуда не годно объяснение, надо лучше, живее, интереснее. Этот короткий бросок очень соблазнителен, в нем есть своя, пусть ограниченная, правда, но такая логика незаметно вводит нас в замкнутый круг.

Нет более диалектической науки, чем педагогика. Если нажимать бесконечно на один и тот же метод, то он может дать и противоположный результат. Нет более высокой действенной силы, чем сила искреннего и весомого слова, и нет более страшной отвращающей силы, чем сила водопада слов, демагогического штампа. Вот что говорил по этому поводу Антон Семенович: «Мужество! Попробуйте серьезно, искренно, горячо задаться целью воспитать мужественного человека. Ведь в таком случае уже нельзя будет ограничиться душеспасительными разговорами. Нельзя будет закрыть форточки, обложить ребенка ватой и рассказывать ему о подвиге Папанина. Нельзя будет потому, что результат для вашей чуткой совести в этом случае ясен: вы воспитываете циничного наблюдателя, для которого чужой подвиг – только объект для глазения, развлекательный момент.

Нельзя воспитывать мужественного человека, если не поставить его в такие условия, когда он бы мог проявить мужество, все равно в чем – в сдержанности, в прямом открытом слове, в некотором лишении, в терпеливости и смелости» (A.C. Макаренко. Соч., т. 5, с. 390).

Очевидно, в области создания «таких условий» и лежит, главным образом, специфика воспитательной работы в отличие от учебной. Здесь мы приближаемся к извечному «как?», исследованием которого никогда не занимаются жонглеры терминами «воспитывающее обучение», «учебно-воспитательная работа», «воспитывая обучать», «обучая воспитывать». Надо же по-деловому провести водораздел между собственно воспитанием и образованием, раскрыть единство там, где оно есть, и разность, потому что «методика воспитательной работы имеет свою логику, сравнительно независимую от логики образовательной. И то, и другое – методика воспитания и методика образования, – по моему мнению, составляют два отдела, более или менее самостоятельных отдела педагогической науки» (A.C. Макаренко. Соч., т. 5, с. 109).

Так считал A.C. Макаренко, который, будучи прекрасным преподавателем, днем своего рождения как педагога считал основание колонии имени М. Горького, в которой им были заложены основы методики воспитания.

Конечно, и воспитание, и образование теснейшим образом связаны между собой, и совершенствовать методику преподавания нужно, надеемся, что никто не додумается обвинить автора статьи в защите мракобесия и невежества. Но права особой науки о воспитании суверенны. Пусть не общепризнано, что должна существовать сравнительно независимая от обучения рабочая методика, техника воспитания, скорее воспринимаемая втихомолку так: тут больше «от лукавого» или, напротив, от «дара божьего». Так или иначе, искали, ищут, и впредь будут искать воспитательные средства и педагоги, и общественность, особенно в связи с учреждением школ-интернатов.

Во-первых, потому, что в учебном заведении должен быть порядок и культура дисциплины.

Во-вторых, потому, что существующая сетка (учеба, трудовые навыки, мероприятия) не удовлетворяет.

Ускользает неуловимое и значительное – душа. Не случайно ударились в другую крайность – стали рекламировать «испытанное средство» – индивидуальный подход. Откроешь наудачу «Учительскую газету», бросается в глаза заметка «Индивидуальный подход». Она типична. «…Всякий раз, приступая к работе, спрашиваю себя: хорошо ли я знаю каждого своего питомца, его способности, склонности, интересы, его домашнюю жизнь, родителей?»

Задачей досконального изучения особенностей и применения различных мерок к детям в зависимости от индивидуальных особенностей каждого исчерпывается для учителя содержание воспитательной работы – таков смысл этой и многих других статей и корреспонденции на тему индивидуального подхода. Образная формулировка – «найти ключ к сердцу каждого ребенка». Это идеал, к которому надо стремиться. Практически-то «воспитательному воздействию» подвергаются дети, «вываливающиеся» из общей массы, главным образом, в худшую сторону. С ними много говорят «по душам», вызывают родителей. А на остальных просто не хватает ни времени, ни пороху.

Очень показательна напечатанная как-то в «Известиях» статья. Она выдержана в общем русле, но доведена до логического предела. Статья называется «Миллион проблем».

Не может быть написана универсальная книжка о воспитании детей, потому что надо было бы написать «миллион методик», по числу детей, – так рассуждают многие педагоги. В соответствии с этой аксиомой воспитатели описываемой в статье школы-интерната бредут вслепую, действуют на ощупь и становятся в тупик перед простейшими, старыми, как мир, педагогическими случаями. Они всегда один на один с ребенком, должны его убеждать быть паинькой. (Метод принуждения практически отпал.) Драчуны, хулиганишки вырастают в «истинное воплощение зла».

Заключение статьи весьма оптимистическое: «Миллион проблем стоит перед человеком, взявшимся за титанический труд воспитания детей. И если труд этот ему по сердцу, то он непременно решит их – весь миллион. А понадобится – и больше».

Подумает-подумает иной педагог и скажет: «Я ведь не гений и даже не талант. Куда уж мне на миллион замахиваться». И сбежит из школы. Или махнет на все рукой: «пусть идет, как идет».

Требование чуткого внимания к человеческой, детской душе вполне справедливо и разумно. Но нельзя же единственным видом такого внимания считать индивидуальный подход, нельзя возвращаться вспять, к уже пройденным этапам, к «парной педагогике», к классической формуле «ученик – любимый учитель». Может быть, не столько изучать детскую душу, сколько конструировать ее надо? Ну, а что же делать? – возразят: человек не машина. Да, человек не машина, его организация гораздо выше. Надо иметь какой-то точный инструмент в руках, и такие детали человеческого характера, как воля, честность, организованность, можно и нужно вырабатывать поточным методом. Ведь этими качествами должны обладать все без исключения.

«Я сам стал учителем с семнадцати лет, – писал A.C. Макаренко, – и сам долго думал, что лучше всего организовать ученика, воспитать его, воспитать второго, третьего, десятого, и когда все будут воспитаны, то будет хороший коллектив. А потом я пришел к выводу, что нужно иногда не говорить с отдельным учеником, а сказать всем, построить такие формы, чтобы каждый был вынужден находиться в общем движении» (A.C. Макаренко. Соч., т. 5, с. 230).

Создать такие условия, такие формы – это и есть организация их бытия в школе с тем, чтобы оно определяло сознание, чтобы дурное влияние и «плохая компания» не были быв состоянии сбить его с пути. Если мы будем спрашивать с ученика лишь правильный ответ на все вопросы, он и в дальнейшем будет хорошо рассуждать, но ему и в голову не придет соотнести свои слова с действиями. Надо, чтобы он привык поступать правильно, постоянно тренировать его в этой привычке. И сделать это можно только в коллективе, через коллектив. Вот тот самый инструмент конструирования личности. «…Волю, мужество, целеустремленность нельзя воспитать без специальных упражнений в коллективе. Не метод парного влияния от случая к случаю, не метод благополучного непротивления, не метод умеренности и машины, а организация коллектива, организация требования к человеку, организация реальных, живых, целевых устремлений человека вместе с коллективом – вот что должно составить содержание нашей воспитательной работы…» (A.C. Макаренко. Соч., т. 5, с. 391).

Формула «коллективного воспитания» небезызвестна. И все-таки надо «засиять ее заставить заново». Потому что у нас массовое воспитание миллионов детей, и только воспитание через настоящий коллектив дает гарантию его высокого качества.

Мы не имеем права рассчитывать лишь на талант и призвание педагога. У нас ведь многотысячная армия педагогов, а таланты всегда редкость. Да и само по себе «парное влияние» – фактор узкий и ограниченный.

Наконец, человек – не самодовлеющая, замкнутая в себе личность, ее ценность, определяется гражданским, общественным стержнем и попросту даже глубоким человеческим интересом к другим людям.

Как бы ни была разносторонне подкована личность (спортсмен, любитель искусства), если психология ее узко индивидуальна, моральное опустошение идет с опасной быстротой. Доброта, честность, благородство – не просто абстрактные нравственные категории, украшающие человека, а социальные качества, отсутствие которых больно бьет по интересам других людей, поэтому этические категории играют особую роль. Разве не страдаем мы порой от бюрократизма, формализма, грубого администрирования и неумелости руководства, от безответственности в общественной и личной жизни?

Мало только желания быть коллективистом, надобно еще и умение. А это умение приобретается человеком с детства путем упражнения в коллективе. Наука руководить и подчиняться товарищу очень мудра во взрослом обществе, и быть борцом-коллективистом можно научить человека с детства, начиная с простейших правил и все усложняя их. Ребенок учится сначала арифметике, потом алгебре и геометрии, и это дает ему возможность познать премудрости высшей математики. В нашей педагогике злоупотребляют словом «коллектив», оно истерто, как медный пятак. А слово это гордое и требует осторожного обращения.

Инспектируя одну из школ-интернатов, комиссия уже при подходе к дому была поражена контрастом между импозантным видом светлого большого здания и открывшейся картиной бесхозности и запустения. Неопрятные подростки гоняли мяч среди хрупких сеянцев молодого сада, в доме зияли черные дыры выбитых стекол, стены были заляпаны и исписаны. Первое впечатление не обмануло. Основательное обследование никаких следов организационных форм детского коллектива не обнаружило: среди учителей – разброд, ребята в воспитательном отношении были предоставлены самим себе со всеми вытекающими отсюда последствиями. Между тем директор разглагольствовал о «коллективе» школы, хотя назвать коллективом столь аморфное собрание ребят никак было нельзя.

А вот в соседнюю школу-интернат приятно было войти. Спальни и классы аккуратно прибраны, в коридорах нет бестолковой беготни и глупого вороньего шума. Во всем чувствовался хорошо налаженный порядок, эстетика сильного коллектива. Эстетика умелой организации привлекает и в Бирюсинском детском доме Иркутской области. Здесь было достигнуто самое важное – деловое самоуправление со всеми признаками активности и общественной ответственности. Ребята сознают себя хозяевами, озабоченно и разумно устраивая свою жизнь, конечно, под руководством единого педагогического коллектива. Солиден размах культурной и трудовой деятельности: детский дом имеет свою мясомолочную ферму, выращивает на 250 га хлеб, имеет свой клуб. Коллектив не знает угрожающего застоя, он все время в творческом и трудовом движении.

Классический пример коллективов высокой степени совершенства – колония имени М. Горького и коммуна имени Ф. Дзержинского, как бы отсвечивавшие духовным величием своих шефов. Там становились материальной силой такие понятия, как тон, стиль, эстетика активной дисциплины.

Как создать настоящий, хороший, живой коллектив?

Прежде всего, необходимо отрешиться от мысли, что может помочь случайный набор патентованных средств. Такой-то уединенный метод хорош, такой-то плох во всех моментах жизни – это не диалектический, это метафизический подход к делу. Пожалуй, наиболее подходящим и точным по смыслу был бы совет настроиться на создание коллектива.

Коллектив создается и растет в движении к цели. Если перед коллективом нет цели, то нельзя найти способа его организации. Перед каждым коллективом должна быть поставлена общая цель, не перед отдельным классом, а обязательно перед целой школой. Какова же эта цель? Ответ у «теоретиков» готов: высокая успеваемость и дисциплина. Ну-ка, попробуйте воодушевить такой чрезвычайно живой и интересной задачей группу ребят? Трудно, а часто и невозможно. Как правило, добиться разрешения этой, действительно очень важной проблемы, можно в коллективе, уже сложившемся на какой-то другой заботе.

Есть и другие предложения – сплачивать ребят с помощью разного рода мероприятий: утренников, походов, экскурсий, диспутов и т. д. Подготовка к ним служит хорошей, перспективной линией стремления к завтрашней радости, без которой человеку скучно живется. Но ведь рабочие будни – фундамент жизни. Не прерывистый позыв к развлечениям и словопрениям, а постоянная трудовая забота являются нормальным основанием коллектива.

A.C. Макаренко ставил целью коллектива организацию своего развивающегося хозяйства – сельского или промышленного. «…Я сейчас могу отбросить другие положения и считать, пожалуй, их негативными положениями трудового воспитания. Это такие положения, когда нет производства, когда нет коллективного труда, а когда есть отдельные усилия, то есть трудовой процесс, имеющий целью якобы трудовое воспитание» (A.C. Макаренко. Соч., т. 5, с, 189).

Не «труд-работа», а «труд-забота» обладал, по мнению Макаренко, воспитательным влиянием. «…Процесс обучения в школе и производство продукции крепко определяют личность потому, что они уничтожают ту грань, которая лежит между физическим и умственным трудом».

Бытует убеждение, что полезнее всего для ребенка самому сделать какую-нибудь вещь (плохой стул, к примеру) и представить ее на выставку. Тут приобретаются «навыки» и воспитывается «любовь к труду». Производство же продукции неблагородно, квалифицируется как слишком узкий практицизм и скука. Помилуйте, заставлять ребенка делать все время одну ножку к стулу, да он умрет от однообразия и тоски! Но мальчик, сотворяющий плохой стул, прекрасно понимает, что он только портит материал, что на его стуле никто сидеть не будет, что на фабриках производят стулья не кустарным способом, и в общем, этот труд (понарошку) – игрушечный, и стараться особенно не будет.

В производстве же, пусть самом нехитром, есть общая серьезная задача – контроль за качеством (сели и плохо сделал ножку, стул выйдет колченогим). Следовательно, возникает придающее самому неинтересному труду благородный характер, чувство коллективной ответственности, что важнее всяких стульев.

В развитом производстве, каким было производство ФЭДов в коммуне имени Дзержинского, ребята получали несколько производственных специальностей высокой квалификации, руководили участками и цехами, могли найти себе занятие по вкусу в любом месте завода и в конструкторском бюро. Впоследствии токарь и лекальщик кончали юридический или медицинский вузы.

Система Макаренко не искусственное, умозрительное построение, а организация детской жизни в формах самой жизни, тренировка к взрослой организации. Богатая инструментовка упражнений в хозяйствовании, постоянный общий интерес, рождающий крепкую спайку, видимый рост благосостояния и такой же ощутимый расцвет личности, успевающей овладеть несколькими специальностями, плюс образование, культура, эстетика – все это давало искомый нравственный опыт, определяющий поведение человека в будущем.

А вот пример из нынешней педагогической практики. В одной из московских школ не удавалось скрепить разладившуюся дисциплину, кривая успеваемости была хронически низкой. По договоренности с заводом-шефом в учебном заведении был создан малый завод-спутник, поставляющий детали для большого производства. Появились все атрибуты производственного процесса: строгий план, борьба за качество, производственные бригады и комитет управления. В скором времени облик школы стал меняться как по волшебству. Возник четкий трудовой ритм постоянного наполнения, дружный тон, гордость своим коллективом. Ребята, одухотворенные большой целью, работали не за страх, а за совесть, держались с достоинством и уверенно.

На общем собрании денежные накопления от выпуска продукции было решено использовать для школьных нужд, летних походов, материальной помощи младшим и плохо обеспеченным ученикам, вплоть до организации рабочего места на дому. С ленивцами, двоечниками и шалунами разговаривали просто: предупреждаем, снимем с работы. Это действовало сильнее всех угроз. Процент успеваемости подскочил вверх, дисциплина стала прочной. Учителя наслаждались: от них требовалась не нервная энергия, а целиком духовная отдача. Это пример удачного педагогического эксперимента.

Очень важный момент. Выбор завода электроинструментов в коммуне имени Дзержинского был подсказан интересами развития собственной индустрии в молодой Советской республике. Так же и школа, описанная выше, включилась вместе с заводом-шефом в борьбу всей страны за технический прогресс.

Цепь взаимозависимостей в борьбе ребят за новое в самих себе, в своем коллективе и во вне его нерасторжима, считает A.C. Макаренко. Вершина этой борьбы в его работе – взятие Куряжа. 120 вчерашних беспризорников и правонарушителей штурмовали духовную и бытовую одичалость в четыре раза превосходящей их по количеству массы беспризорников сегодняшних.

Какое упражнение в воле, мужестве, целеустремленности может быть более действительным? Какая связь интересов коллектива с интересами общества в целом более кровной и человечной?

Антон Семенович придавал большое значение устройству межколлективных связей. У колонии и коммуны всегда были шефы, масса друзей и гостей. Ребята ходили на экскурсии в другие предприятия, посещение их входило в план каждого марша по стране. И все-таки первичной заботой Макаренко было создание целостного коллектива. Сизифовым трудом было бы распыление усилий в необъятном житейском море дел. Ведь практически трудовая жизнь человека проходит, прежде всего, в контактном объединении с другими людьми, в производственном коллективе.

Интересы правильно организованного коллектива гармонично сливаются с интересами правильно организованного общества. Процесс выкристаллизовывания нестройной массы в коллектив начинается почти всегда со взрыва. Он превращает накопления старых дурных привычек в груду обломков и очищает место для наращивания новых, разумных привычек. Взрыв одновременно есть требование к ребятам и выражение уважения к их силам и возможностям. «Не может быть, конечно, ни создан коллектив, ни создана дисциплина коллектива, если не будет требований к личности. Я являюсь сторонником требования последовательного, крайнего, определенного, без поправок и без смягчений», – так писал A.C. Макаренко.

Педагогический взрыв может быть разным по качеству. Как-то у Антона Семеновича спросили: «С чего бы вы начали работу в школе?» Он ответил: «С хорошего общего собрания, на котором от души сказал бы детям: во-первых, чего я от них хочу, во-вторых, чего я от них требую, в-третьих, сказал бы им, что у них будет через два года». Это был бы, конечно, «тихий», но глубокий по содержанию взрыв.

Начальная стадия деятельности воспитателя среди педагогически запущенных ребят требует взрывчатого заряда большой эмоциональной силы. Нужны творческий подход, риск, ухватка и, если хотите, игра. Трафареты, повторения нетерпимы, но сделать вывод из опыта можно.

Бывают разные виды начальных этапов организации коллектива, история деятельности A.C. Макаренко показывает это.

1920 год. По мере постепенного поступления первых воспитанников, в самоотверженной борьбе за каждую человеческую личность, большой и грамотной педагогической заботой, взрывами справедливого педагогического гнева, человеческой радостью побед, протестующим страданием происходит процесс становления, рождения и воспитания коллектива будущих горьковцев. Создается нового типа детское, собственно подростковое, учреждение: новые социально-политические идеи – его основа.

Здесь происходит прямое действие воспитателя – «диктатора», покорение воли и сознания отдельных лиц и целенаправленное сплочение их вокруг неожиданно новых передовых политических и экономических идей, а также предметно-ощутимых интересов первожителей колонии. Это один из видов объединения в коллектив, постепенный и уверенный. Тут можно сплотить ядро единомышленников, которое способно распространять свое организующее влияние на вновь поступающих, лучше одиночек. Ядро находилось в постоянной педагогической атаке требовательного наставника.

1926 год. Четыреста подростков в Куряже пребывают в состоянии морального распада. И вот в колонии появляются сто двадцать подростков, как будто из другого мира, людей, эстетически дисциплинированных. Они знают, во имя чего пришли, они исполняют общественный подвиг. Горьковцы являли собой лучший пример активного коллектива, к которому в порядке требования и организованного размещения по отрядам и устремились отдельные личности куряжан. В этом случае переход к состоянию организованного коллектива произошел под воздействием внешних сил – уже скомпонованного другого коллектива.

1927 год. Из состава коллектива колонии имени М. Горького на общем собрании были выделены пятьдесят лучших горьковцев в коммуну имени Ф. Дзержинского. Самым простым путем «отпочкования» образовалась коммуна, а пополнение шло постепенно, в одиночку и группами.

В практике автора этих строк чаще всего встречалась прямая атака воспитателя на группу педагогически запущенных подростков. В 1931 году в школе-колонии для трудновоспитуемых подростков в Ленинградской области переворот в отношении ребят к новому директору произошел после усмирения быка, специально выпущенного на него для «проверки». Еще раньше, в Одесской колонии, удалось утихомирить разбушевавшихся ребят широким к ним доверием: была снята всякая охрана, и воспитатель остался один на один с толпой.

В 1956 году было тяжелое положение в Клемёновском детском доме Московской области. Обилие хулиганствующих подростков, грубость ребят приводили воспитателей в полную растерянность. После завершения акта приема детдома был создан педагогический совет, где обсуждался план реорганизации. На общем собрании директор сказал твердо и прямо: жить такой оскорбительной для вашего человеческого достоинства жизнью дальше нельзя, и так жить мы не будем. Я буду решительно беспощаден в борьбе за новую счастливую жизнь и верю, что рядом со мною станут смелые ребята, способные с улыбкой на лице пережить некоторые лишения и трудности в предстоящей борьбе.

Уже с этого собрания мы разойдемся организованными по отрядам, а все командиры отрядов в своем составе и будут являть собою исполнительный орган – совет командиров. Пусть наш совет поведет борьбу за то, чтобы мы построили центральное отопление в корпусе, сделали пристройку для новых спален, провели водопровод, добились бы выделения детскому дому земельного участка для подсобного хозяйства, чтобы для наших будущих походов по стране приобрели автобус, чтобы заняли первые места в областных спартакиадах воспитанников детских домов по легкой атлетике и по шахматам, построили стадион и заложили сад. Задачи большие, трудные и, конечно, придется попотеть – попотеть можно, а пищать нельзя. Пошла повседневная работа по двум взаимосвязанным каналам-признакам: «коллективное самовоспитание» по организационным формам и передача духовных, этических импульсов воспитанникам.

Через три года все поставленные задачи были выполнены.

Круг обязанностей полномочных органов коллектива должен быть конкретно очерчен. Нет ничего более вредного, чем существование недействующих органов: детского совета, который никем не руководит, а умеет лишь скучно и торжественно заседать или устраивать такие же скучные мероприятия; санкомиссии или хозкомиссии, члены которых и не вспоминают о своих обязанностях. Атрофирующийся орган лучше ликвидировать совсем, чем дискредитировать бездеятельностью само понятие коллективного руководства.

С командира отряда спрашивается за состояние спальни и классной комнаты, он распределяет ребят на работу, следит за выполнением ими своих обязанностей. Без наблюдения командира не может производиться даже смена белья в отряде. Командир отряда – организатор жизни группы своих товарищей и уполномочен представлять их интересы в органах коллектива, он же выражает требования этих органов отряду. Он не может забыть или нерадиво выполнять свои обязанности, потому что это сразу ударило бы по интересам ребят, сбило бы наладку общей жизни и вызвало протест коллектива. Иногда отряд ставит вопрос о замене командира по одной причине: неинициативный.

Совет командиров управляет жизнью детского учреждения. В него, кроме командиров, входят председатели комиссий (санитарной, хозяйственной, пищевой, культурной, спортивной), главный редактор стенной газеты, заведующий учебной частью, старший пионервожатый, председатель совета дружины и директор. Руководит работой совета командиров выбранный председатель, а секретарь ведет документацию.

Совет командиров тренируется в управлении. Поначалу руководить ребята не умеют. Педагоги, старшие товарищи умелой постановкой вопроса, советом, предложением стараются вызвать в ребятах активность, направить на верное решение. На одном, например, выясняется конкретный деловой вопрос: оставлять ли на зиму поросят в подсобном хозяйстве или нет. Директор считает, что не нужно. Посовещавшись, постановили парочку молодняка все же оставить. По-хозяйски решили. В другой раз обсуждался маршрут летнего похода. Педагоги предлагали послать три группы, победившие в соревновании, в Крым, Ленинград и Горький. Скрестили мнения и обнаружили, что в этом случае коллектив не справится с летними работами в подсобном хозяйстве. Решено было отложить поездку в Ленинград и Горький на зиму. Был случай, когда ребята загорелись энтузиазмом вырыть лопатами траншею трехметровой глубины для труб водопровода. Педагоги удержали ребят, вызвали экскаватор.

Деятельность органов управления должна быть направлена на то, чтобы принимать на себя все более ответственный груз организаторских обязанностей с тем, чтобы ребята могли обходиться без ежеминутной воспитательной опеки.

Ни с чем несравнима роль общего собрания в коллективе. Его тоже надо воспитывать, чтобы мнение собрания всех членов коллектива стало верховным судьей в трудных жизненных задачах. Это тренировка всех в руководстве, в овладении силой коллектива. Выносятся на обсуждение вопросы все более усложняющиеся, но обязательно конкретные, затрагивающие либо коллективную пользу, либо защиту интересов коллектива. Исключение из коллектива, тяжелые проступки, сомнительные случаи, к примеру, взять ли в Клемёновский детдом воспитанником Николая И., совершившего уголовное преступление, и если взять, то какой отряд возьмет его на поруки, не должны проходить мимо внимания ребят.

В коммуне имени Ф. Дзержинского общие собрания проводились ежедневно. Взрослые и сильные люди бледнели, когда им приходилось выходить «на середину» и «отдуваться» за свои проступки, давать объяснения «как и что». Решения собрания, так же как и решения совета командиров ни воспитателями, ни директором отмене не подлежали. Спорные вопросы выносились на обсуждение общего собрания. Гарантией правильности заключений коллективных органов было влияние сильного ядра единомышленников заведующего коммуной, его актива. «Сила общественного мнения в детском коллективе – совершенно материальна, реально осязаемый фактор воспитания» (A.C. Макаренко. Соч., т. 5), с. 378).

Когда в коллективе нет единства, когда воспитатели только руководят, а ученики только подчиняются, еще хуже того, поворачиваются спиной к педагогам, в тайне творя какие-нибудь некрасивые дела, первым делом надо добиться общего доверия и ликвидации опасного разрыва. A.C. Макаренко подчеркивал: «Коллектив учителей и коллектив детей – это не два коллектива, а один коллектив, и, кроме того, коллектив педагогический» (A.C. Макаренко. Соч., т. 5, с. 230).

В колонии имени М. Горького (в коммуне имени Дзержинского воспитателей не было) воспитатели жили, работали вместе с воспитанниками, никогда не принимая тона прямого администрирования, а влияли на ребят авторитетом культуры, ума, ответственности за порученное дело. Было даже звание «колонист» для лучших воспитанников и воспитателей. Это создавало единый дружный тон, не было пропасти между ребятами и взрослыми.

Четкий ритм постоянного наполнения определяет эффективность органов самоуправления, а не работает в форме приливов и отливов. В частности, ежедневно в Клемёновском детском доме дежурит так называемая коллегия в составе воспитателя, командира отряда, членов санитарной и пищевой комиссий. Дежурная коллегия «ведет день» и отвечает за точность всего распорядка дня, наблюдает за чистотой, организует работу дневного наряда по самообслуживанию, присутствует при получении продуктов со склада на следующий день, контролирует расход продуктов на кухне. Подъем, зарядка, туалет, уборка помещений, питание, подготовка уроков уже не требуют присутствия всех или значительной части воспитателей. Дежурный воспитатель – это оперативный директор детского дома.

Полезны для ребят такие общественные привычки, как утренний санитарный обход и общие или командирские рапорта.

Само собой разумеется, что нормальная деятельность органов самоуправления и вообще вся жизнь воспитательного учреждения не могут протекать без процесса дисциплинирования. Задача заключается в том, чтобы «каждый ученик был убежден, что дисциплина является формой для наилучшего достижения цели коллектива» и поступал соответствующим образом. Значит, ему должен быть разъяснен смысл дисциплины. Но необходимо и неукоснительное, последовательное требование, и принуждение. Вот пример стройной сознательной дисциплины: идут коммунары великолепным строем, все любуются. Дана команда:

– Стой! Разойдись! Через два часа всем быть на том месте, где будет находиться знаменная группа!

В назначенное время колонна в сборе, но, если бы не было такой дисциплины, всем пришлось бы томиться два часа на месте, а воспитателям «пасти» ребят.

В первом периоде становления коллектива воспитатели, как правило, работают по десять-двенадцать часов и неделями не пользуются выходными днями. Когда коллектив организационно определяется, воспитатели работают меньше, но еще с перенапряжением; когда коллектив уже определился лучшими нравственными признаками, а дисциплина имеет уже и явные эстетические признаки – воспитатель излучает душевную без всякого мускульного напряжения энергию. И не временем уже измеряется его пребывание в коллективе, а качеством и рабочим наслаждением.

Все, о чем говорилось выше, вся эта терминология: «командиры», «рапорта», «обход», «дежурная коллегия», «отряд» и т. д. есть не что иное, как педагогическая инструментовка в руках воспитателя и директора детского учреждения как главного и самого ответственного тренера и организатора коллектива. Как бы ни были сложны или просты организационные формы, как бы ни были просты или сложны взаимоотношения членов коллектива и его органов, суть вопроса в постоянных и напряженных упражнениях в руководстве коллективом, в сообщении ему новых форм, интересов и перспектив, ощущений и переживаний.

Думается, что об этических принципах построения коллектива надо поговорить особо, хотя они, конечно, тесно связаны с организационно-хозяйственными. И те, и другие являются мотивом воспитательных учреждений. Если есть желание придать коллективу какие-то качества, то самому нужно обладать ими. Сила примера велика. «Пригнать» ребят на работу, распорядиться и стоять в позе надзирателя или, в лучшем случае, уйти в кабинет – это одно, а самому поработать наравне с ними – совсем другое дело.

Чувствовать себя действительными членами детского коллектива, искренне переживать его радости и боли, стараться быть образцом в честном отправлении служебных и внеслужебных обязанностей, сколотить из воспитателей крепкий коллектив единомышленников с общими требованиями к ребятам – вот предпосылки успешной работы организаторов коллектива. Но не стоит пугаться собственных слабостей и перечислять по пальцам недостатки (какой из меня воспитатель?!). Нельзя впадать и в другую крайность, исчерпывающуюся понятием «море по колено». Трезвая самооценка, трудолюбие, принципиальность, оптимизм и всепроникающая уверенность в необходимости создания коллектива служат порукой победы. Мастерство придет. Можно оставить открытыми вопросы о призвании и любви к детям. Первый потому, что, наверное, в педагогику идут люди, имеющие к ней склонность. Хотя сам Макаренко попал в учителя почти случайно и не считал себя талантливым педагогом. Он был большим человеком, захотел стать и стал мастером своего дела. Да и ориентироваться только на талант в массовом воспитании мы не можем. Расплывчатому понятию «любви к детям» лучше предпочесть уважение и доверие к маленькому человеку. Настоящая забота – требовательная.

И ясно, что в деле создания коллектива недопустимы фальшь и демагогия. Или есть действительное стремление коллектива, или его нет. Разглагольствование или моральная проповедь, не подкрепленная трудом по созданию коллектива, приводят к очень печальным последствиям. Иногда ребенок, принявший их за чистую монету, становится одиночкой, отчаянно идущим против течения, или жалобщиком, ябедником. Ребенок, воспринявший моральные принципы умом, но поступающий соответственно негласным законам круговой поруки, интеллектуально развращен.

Еще вопрос не менее острый. О самостоятельности коллектива.

– Я связан по рукам и ногам путами опеки, – жалуется директор школы-интерната, – шлют сотнями инструкции и методические указания. Чуть ли не каждый день комиссии и отчеты. Если мне до такой степени не доверяют, пусть не назначают.

Это еще бытующее недоверие и какая-то педагогическая «водобоязнь», выдаваемая за любовь и заботу о детях, вызывает у воспитателя скованность и неуверенность в своих силах. Мы хотим, чтобы наши ребята были закаленными, смелыми – прекрасно! Но попробуйте сделать в детском доме или в школе «опасные» качели или послать старших ребят в Финском заливе вылавливать бревна – заноют. Не ребята, конечно, а классные дамы:

– Опасно, ради бога, никакого риска!..

А если рядом пожар? В порядке человеческой взаимопомощи в беде люди бегут, в борьбе со стихией рискуют жизнью. А как поступить воспитателю, сдерживать ребят (старших) – пусть пассивно глазеют на чужую беду? Ясно, что и воспитатель, и ребята должны быть там, где нуждаются в их помощи. Ведь нет иного способа закалки, кроме закалки. Результатом бесконечно уступчивых, нерискованных действий может быть только равнодушие, полная житейская неприспособленность, обретение полнейшего краха при первом же резком ударе.

Надо разработать теоретически вопрос о педагогическом риске, но не замалчивать его. Есть какой-то риск и в доверии (а вдруг обманет?), и в требовании (а вдруг личность «запищит» и побежит вешаться?). Но если действовать по принципу, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, то может получиться такая психически разболтанная и никчемная личность, что, в самом деле, на нее в критические моменты жизни положиться будет нельзя. Действительно, и обманет, и побежит вешаться.

Мера справедливого требования и доверия не безгранична (все-таки речь идет о подготовке к будущей взрослой самостоятельности), но должна постоянно расти. На строительстве дома в Клемёново ребята производили закладку фундамента и кирпичную кладку под руководством специалиста, в дальнейшем работали совершенно самостоятельно. Отвечал за работу командир, и даже проверки не требовалось.

Никогда не надо детализировать задание, назойливо напоминать о каждой мелочи, лучше дать простор инициативе и воображению. Пусть они чувствуют себя не подручными педагогов, а хозяевами положения. Это замечательное ощущение, и, заботливо взращенное, оно способно творить чудеса.

В колонии имени М. Горького Антон Семенович, как он сам признается, был во многом диктатором, но все его «диктаторство» было направлено к тому, чтобы приучить ребят к самостоятельности. Потом коллектив так разогнался, что постанавливал, к примеру: «Антон Семенович, вы имеете совершенно справедливое право накладывать взыскание, но не имеете права прощать». Однажды, в совершенно исключительном случае, Антона Семеновича лишили слова на общем собрании. И педагог подчинился, что только подняло его авторитет еще выше в глазах коммунаров. Иногда он устраивал специальные упражнения в самостоятельности решения совета командиров: все хотели пойти в поход в Крым, Антон Семенович стоял за Ленинград, хотя сам был тоже за Крым. Ребята были довольны, когда их вариант был принят на общем собрании.

Проблема самостоятельности неразделима с проблемой ответственности. Вот после отбоя приходит к директору детского дома командир восьмого отряда и просит разрешения для отряда начистить к завтрашнему дню картошки.

– Почему не выполнили задание раньше? – спрашиваю. Командир мнется. – Не успели…

– Нет. После отбоя полагается спать.

Председатель совета командиров поддержал директора:

– Будем есть на завтрак огурцы, селедку, хлеб, кофе.

На следующее утро после завтрака ребята благодарили отряд с нескрываемой иронией:

– Спасибо, восьмой, за вкусную картошку.

Те готовы были от стыда провалиться сквозь землю. С тех пор все командиры еще накануне узнавали о наряде. Так начинается чувство ответственности перед коллективом. При каждодневной требовательной заботе первоначальные формы вырастают до больших понятий гражданской совести, до ощущения исторической ответственности за себя и за общество перед самим собой и перед будущим.

Человек, привыкший отвечать за порученное дело, за содеянное им, не растеряет на дороге обыденности моральные ценности, даже если результат его действий отделен временем от самого поступка. Совесть у него не скребется на дне души пугливым мышонком, а говорит в полный голос.

Командиры в коллективе обладают большой властью. Их приказания должны выполняться беспрекословно. В коммуне имени Дзержинского была традиция: рапорт дежурного командира не проверяется. Если он и ошибся, не вступай в спор, проглоти обиду. Иначе будет сплошное препирательство и никакой точности в работе. У некоторых такое полновластие вызывает сомнение. Суть в том, что никто не переводил группу ребят на положение касты командиров, ибо это было бы гибельным…

Мы втягиваем всех в работу организаторскую, и касты командиров появиться не может. Если взять командира коммуны имени Дзержинского, то увидите, что командиры имеют максимальный командирский стаж три месяца, то есть один командир уступает свое место другому. Причем я могу доказать, что с командирством не связаны никакие привилегии, и каждого командира может заменить в любую минуту другой. Бывало даже так, что на советах командиров, где мог присутствовать каждый желающий, голосовали не командиры, а любой представитель отряда. Твердый актив был, но он всегда сохранял тенденцию втянуть в себя всю массу.

Особую гибкость системе управления придавали сводные отряды по самообслуживанию и хозяйственным работам. Жизнь такого отряда измерялась временем выполненной работы, но само существование сводотрядов значило буквально поголовное участие в коман-дирстве всех воспитанников. Общественная значимость тренировки в управлении неоценима. Мало того, что командир не пользуется никакими привилегиями (только дежурный командир освобождался от обычных своих обязанностей), функции рабочего и организатора у него неделимы, но и спрос с руководителей особый.

В Клемёновском детском доме, кроме первичных отрядов, есть еще и группы, объединяющие несколько разновозрастных отрядов мальчиков и девочек. Придуман этот институт для более широкого упражнения детей в организаторской и общественной деятельности. Командиры отрядов и групп всегда стараются лучше других выполнить свою работу, потому что выступают с требованиями к воспитанникам. Если есть срочная и трудная работа, даже ночью будят командиров, и они выполняют ее.

Или такая интересная психология. Судят на общем собрании в коммуне новенького за воровство. И вдруг Алеша по прозвищу Робеспьер (он за любой проступок предлагал выгнать из коммуны) говорит:

– Чего его наказывать? Он еще сырой, он еще два раза украдет и больше не будет.

Так и вышло. А если командир опоздал на две минуты на совет командиров, ему дают два наряда (два часа работы). «Вопрос о наказании решается по-новому, потому что по-новому решается вопрос об ответственности. Тут ты сырой, у тебя нет социального опыта, а здесь ты командир, тебя 27 коммунаров ждали две минуты, ты сознательно нарушил интересы коллектива, которые коллектив поручил тебе охранять – ты будешь наказан», – объясняет A.C. Макаренко.

В постоянной смене руководства и подчинения, в требовательном уважении друг другу вырабатывается стиль мажорный, точный, дисциплина преодоления, борьбы, тон равенства и истинной гуманности. «Человека надо не лепить, а ковать» – таков был девиз коммунаров-дзержинцев.

Некоторые педагоги до сих пор «пожимают плечами»: не переборщил ли Макаренко, безусловно опираясь на коллектив? Ведь, в конечном счете, нам надо воспитать личность. Коллектив не цель, а всего лишь средство. Тут кроется хитрая диалектика. Для организатора воспитательного процесса коллектив и цель, особенно на первой стадии его развития, и средство – на втором этапе. Для самих же участников воспитательного процесса, то есть для ребят, он должен выступать как цель.

«Мы не хотели, чтобы каждая отдельная личность чувствовала себя объектом воспитания. Я исходил из тех соображений, что человек 12–15 лет живет, он живет, наслаждается жизнью, получает какую-то радость жизни, у него есть какие-то жизненные впечатления. Для нас он объект воспитания, а для себя он живой человек, и убеждать его в том, что тыне человек, а только будущий человек, что ты явление педагогическое, а не жизненное, было бы мне невыгодно» (A.C. Макаренко. Соч., т. 5, с. 166).

Макаренко считал, что лучший способ прикосновения к личности – через первичный коллектив. Инструментовка его достаточно разнообразна, некоторые приемы стоит показать.

Кто-то написал девочке в тетрадке обидные слова. Директор вызывает командира группы:

– Выясните, кто это сделал.

Командир выясняет. Грубияну велено написать извинительное письмо всем девочкам.

Один мальчик за найденную им авторучку товарища вымогал у него деньги. Немедленно собирается группа вместе с педагогом. Идет откровенный и взволнованный разговор о чести и честности. Вымогатель сначала держится вызывающе, потом лицо покрывается красными пятнами, он низко опускает голову.

Девочка не возвратилась вовремя в детдом из отпуска на летние каникулы. Совет командиров постановляет:

– Ввиду того, что Надя И. не уважает порядков коллектива, поручить второму отряду разъяснить ей значение дисциплины. Отряд на зимние каникулы оставить без отпуска.

Потом девочка ходила и умоляла, чтобы ее наказали как угодно, только пусть не расплачиваются товарищи. С того времени ребята возвращаются из отпуска точно в срок.

Очень хорошо использовалось в коммуне «авансирование» личности через отряд. Коллектив занял первое место в соревновании за неделю. Он награждается походом в театр. В отряде есть один лентяй, он тоже идет, но чувствует себя неловко: понимает, что не заслужил. Затем старается подтянуться. Воздействие «личности» живого и сложного социального организма, высокоразвитого коллектива на человеческую личность разносторонне и эффективно, хотя, конечно, не исключается и прямое воздействие воспитателя.

Получается любопытная картина: над ребятами фактически нет довлеющей, «специально воспитывающей» силы, они обтесываются в общем движении, стираются индивидуалистические (не индивидуальные, а именно индивидуалистические) замашки. Найдена мера свободы и дисциплины – получается истинный коллективизм и расцвет всех возможностей личности.

Поистине личность, являющаяся лишь объектом воспитания, часто страдает пассивностью, вялостью, стертостью душевных нарезок. Личность, выступающая в роли субъекта воспитания, разворачивается свободней: она ярче, определеннее, самостоятельней. Даже знания усваиваются не в пример быстрее и легче, и подход к предмету изучения – активный, творческий. Особый нажим не требуется, а если и нужен, то на выручку и тут приходит сильно действующий коллективный нажим.

У Макаренко в коммуне, где точность и быстрота были законом жизни, самообслуживание занимало полчаса, ребята учились в полной десятилетке, работали по 4 часа в день на заводе ФЕДов, были первоклассными спортсменами, любителями искусства и отдыхали превосходно.

Благовоспитанность, принципиальность, честность, мужество, организаторское умение в работе вырабатываются в общем порядке. Зато педагогу остается время для индивидуальной ювелирной обработки личности, для более глубокого проникновения в ее сущность. Воспитатель может сделать открытие, сделанное в свое время Антоном Семеновичем, что «…наиболее опасным элементом в моей работе является не тот, который обращает на себя внимание, а тот, кто от меня прячется». Не пройдут мимо его внимания и такие распространенные типы характеров, как «тихони», «иисусики», накопители, приспособленцы, шляпы, разини, кокеты, приживалы, мизантропы, мечтатели, зубрилы… Именно эти характеры вырастают в людей вредоносных, а вовсе не шалуны и дезорганизаторы.

Стоит, например, подумать о таких тонкостях, как определенные грани активности и торможения в индивидуальности (почему дети обязательно должны кричать и бегать по школе, надо научить их сдерживать себя, внушить привычку к действию целесообразному), шлифовка деталей тона и стиля в коллективе (атрибуты, традиции, игра), выработка ориентировки (связные ищут кого-то по поручению).

Хороши специальные упражнения на подавление в личности линии наименьшего сопротивления (смотрят любимую кинокартину, вдруг срочный вызов). Так закрепляются индивидуальные качества, и достигается идеальное: рождение безошибочной интуиции в личности, умения самостоятельно и точно ориентироваться, найти выход, быстрое решение. Тогда педагог уверен в результативности своей работы. При этих условиях твердо обозначается цель воспитательной работы не в том, чтобы привести в порядок двух-трех воров и хулиганов, а положительная цель в том, чтобы воспитать определенный тип граждан, выпустить трудовой, активный жизненный характер.

Интересы коллектива и личности обычно гармоничны. Но если личность все-таки выпадает из общего движения, может ли она попасть при развернутом требовании коллектива в тяжелое катастрофическое положение и гуманность обернуться антигуманностью?

Тем более при отсутствии коллективного движения искусственным было бы выделение и суровые требования к одинокой индивидуальности. Этот вопрос требует чрезвычайно осторожного подхода. Самые суровые наказания в колонии и в коммуне накладывались за отвратительные проступки: бойкот Ужикова из-за кражи им стипендии у рабфаковцев; изгнание из коммуны Иванова за цинизм в коллективе (украл радиоприемник и еще высказывал предположение, кто бы это мог сделать) – тот единственный случай, когда Антона Семеновича, выступавшего в защиту Иванова, лишили слова. Коллектив был совершенно прав, отстаивая свою чистоту и твердость. Для виновных наказание послужило хорошей встряской, перевернувшей всю их натуру, осталось комом на всю жизнь.

Однако наказание не было физически беспощадным. В коммуне считалось неприличным, если после наложенного взыскания человеку напоминали о его проступке. Никакого учета прошлых грехов не велось. Больше того, сама форма наказания менялась, становилась символической. Арест коммунара означал, что он сам выбирал время и сидел в кабинете Антона Семеновича, разговаривал с ним, читал книги. Но сила общественного мнения была такова, что человек сильно переживал наказание.

1962 г.

 

Использование наследия А.С. Макаренко в организации и воспитании коллектива

 

«Там, где организованный коллектив, где есть органы коллектива, там отношение товарища к товарищу является вопросом ответственной взаимозависимости. В советском обществе существует цепь зависимостей, это зависимость членов общества, находящихся не в простой толпе, а в организованном коллективе, стремящемся к определённой цели». Это определение коллектива звучит высоким общественным мотивом. Антон Семёнович Макаренко прежде всего говорит о личностях – человеческих личностях, которые мыслят и сознательно намечают цели своего общественно-полезного стремления. В коллективе предусматриваются органы, которые создаются для организационного удобства, и они отличают коллектив от толпы и случайного объединения людей.

«Человеческую волю, мужество, целеустремленность нельзя воспитать без специальных упражнений в коллективе, через коллектив», – подчеркивал A.C. Макаренко. Воспитать человека, который «обязан быть счастливым», у которого, по образному выражению

Макаренко, должна быть единственная специальность – он должен быть большим человеком, настоящим человеком, – можно только через коллектив.

Как же это делается? Как создаётся коллектив? С какой стороны подойти к толпе ребят с намерением организовать их в коллектив? А делается это во всех случаях по-разному.

Как-то у Антона Семёновича спросили:

– С чего бы вы начали работу в школе?

Макаренко ответил:

– С хорошего общего собрания, на котором от души сказал бы детям: во-первых, чего я от них хочу, во-вторых, чего я от них требую, и в-третьих, сказал бы им, что у них будет через два года.

Однако не во всех случаях можно организовать не только хорошее собрание, а вообще собрание.

Всех нас, практиков, занимает не то, как мы теоретически поняли то или иное положение A.C. Макаренко о воспитании вообще, и, в частности, о воспитании коллектива, а занимает нас, прежде всего, практическая сторона организации и техника воспитания коллектива. К рассмотрению этой рабочей техники мы и перейдём. Я заранее предупреждаю читателя, что буду говорить только о рабочих делах, и рабочими эпизодами буду отвечать на вопрос: как же практически организовывать и воспитывать коллектив? И ещё одно замечание: мне кажется, что создание коллектива должно осуществляться по двум признакам: первый – физическое собирание по каким-то принятым организационным формам, и второй – сам процесс воспитания.

 

Переход от толпы к коллективу

Антон Семёнович Макаренко создал образцовые детские коллективы – колонию имени М. Горького и коммуну имени Ф. Дзержинского, которые как бы отсвечивались человеческим величием своих духовных шефов. Освещенный в произведениях A.C. Макаренко опыт работы этих детских учреждений является ценнейшим живым наследством и рабочим примером для педагогических работников как для теоретиков, так и для практиков, а особенно для нас – работников детских домов и школ-интернатов.

Начальная стадия деятельности воспитателя по организации коллектива не терпит трафаретов, повторений, тут нужен оперативно-творческий подход, риск, хватка и, если хотите, игра.

1920 год. Медленно, по мере постепенного поступления первых воспитанников, в самоотверженной борьбе за каждую человеческую личность, большой и грамотной педагогической заботой, взрывами справедливого педагогического гнева, человеческой радостью побед, протестующим страданием происходит процесс становления, рождения и воспитания коллектива будущих горьковцев. Первые воспитанники колонии поступали в одиночку или группами, но не более 2–4 человек, а не сразу необузданной толпой. Создаётся нового типа детское, собственно, подростковое учреждение, новые социально-политические идеи – его основа.

Антон Семёнович поражает своих воспитанников, верящих и признающих только одного бога – физическую силу, своим высоким интеллектом, необыкновенной нравственной и гражданской чистотой, своей рабочей готовностью, своей справедливой требовательностью и верой в них. Здесь, как мне кажется, происходит прямое действие воспитателя, покорение воли и сознания отдельных лиц, их сплочение вокруг неожиданно новых политических идей государства и предметно-ощутимых интересов первожителей колонии. Это один из видов объединения в коллектив (постепенный и самый уверенный) хотя бы и самых педагогически запущенных подростков. Тут можно сплотить ядро единомышленников, которое способно распространять своё организующее влияние на вновь поступающих – лучше одиночек. Это ядро находилось под постоянной атакой разумного наставника, облагораживалось его благородством.

1926 год. 400 подростков в Куряже пребывают в состоянии морального распада, педагогическая катастрофа. И вот появляются 120 других, как будто из другого мира, подростков, разумно организованных, почти интеллигентных. Они знают, куда и во имя чего идут и ведут борьбу, уже украшены не одним венком побед и, прежде всего, победой над собой. Они вдохновляемы целью государственной важности, исполняют общественный подвиг, и ведёт их в бой любимый учитель и друг. Он вместе с ними переживает все невзгоды и предвидит сладость победы, а вместе с ним и они – его главная сила.

Горьковцы являли собою лучший пример активного коллектива, к которому, в порядке требования и организованного размещения по звеньям, и устремились отдельные куряжане. Они даже как толпа не сохранились. В этом случае процесс перехода от толпы к состоянию организованного коллектива произошёл под влиянием внешних сил. Он прошёл быстро, хотя и не без конфликтов. Могло быть и обратное движение. На месте могли бы оставаться горьковцы, а куряжская ватага устремилась бы к ним. Это движение могло быть постепенным, небольшими группами, и эффект был бы положительным, а в случае навала всей массы в 400 человек он мог бы оказаться и отрицательным. Куряжане могли бы растворить в своих пороках горьковцев. Во всяком случае, становление коллектива затянулось бы. Рождение объединённого коллектива горьковцев-куряжан не похож на рождение самого горьковского коллектива в 1920 году.

1928 год. Из состава детской трудовой колонии имени М. Горького на общем собрании, по рекомендации совета командиров и комсомольской организации, были отобраны пятьдесят лучших горьковцев, которым выпала высокая честь явить собою начало становления коллектива детской трудовой коммуны имени Дзержинского. Этот признак не похож на два первых.

Наиболее сложной средой для начала организации и воспитания коллектива является база развалившегося детского учреждения. Хозяйство расстроено, работники деморализованы. В такой обстановке краткий вопрос – как? звучит зловеще. А начинать надо.

Расставшись в 1931 году с коммуной и своим учителем Антоном Семёновичем, я переехал на работу в Ленинград, в систему Ленгороно. Мне предложили школу-колонию для трудных детей. Это была типичная малина-ночлежка, скопление воришек, которые день проводили в городе, занимаясь воровским промыслом, а к ночи сползались в колонию. В Ленгороно предупредили меня, что колонию решено расформировать ввиду её безнадёжного положения. Над всей этой драмой витала зловещая тень педологии. Мои попытки собрать ребят для знакомства и беседы были безуспешными. Засады в столовой не приносили пользы, так как ребята просто не являлись в столовую, не нуждаясь в нашей пище. Карауля у корпуса, я пытался помешать выходу в город, но они и мимо меня не проходили, и в корпусе их не оказывалось. Воспитатели сидели по своим квартирам-бастионам и не подавали признаков жизни.

И вот на третий день своего безуспешного блуждания по колонии, я натянул новую волейбольную сетку на столбы, надул мяч и стал играть в надежде, что кто-нибудь из ребят соблазнится и составит мне компанию. Это было около шести часов дня, когда, как правило, ребята начинали сползаться в колонию. Однако ко мне никто не подошёл. Вдруг где-то совсем близко задребезжал сигнал, как-то тревожно, взахлёб. Окна второго этажа спален распахнулись, и в них показались букеты мальчишеских голов. Кто был во дворе, стремглав бросился в дом. Со второго этажа хором закричали:

– Бык! Бык! Убегай!

И я увидел во дворе огромного быка. Он шёл горделиво. Останавливался, загребал передними ногами землю и забрасывал на свою могучую спину. Он шёл в мою сторону. Бежать! И вдруг я подумал, что, если я побегу от этого зверя, делать здесь мне больше нечего. Позор, слава труса взметнётся мне вслед стоголосым улюлюканьем трусливо торчащих в окнах мальчишек. А бык подошёл к сетке и стал играть рогами. Пока бык развлекался сеткой, намотав её на рога, я лихорадочно искал выход. Он развернулся ко мне задом, и я, схватив его за хвост, стал толкать ногами по его ногам и сдавленным голосом уговаривать вернуться в хозяйственный двор. Я решил, что только вместе с его хвостом оторвусь от быка. И мне удалось его загнать в стойло. Когда я вернулся во двор, ко мне подошли несколько ребят и, не скрывая своего любопытства и восторга, заговорили:

– Вы в самом деле не испугались нашего быка?

– А здорово вы его…

– А всё-таки испугались, да, испугались?

– Да, как вам сказать?.. Вообще – струхнул, а потом решил, что если таких телят бояться, так лучше и на свете не жить.

– Ого! Это телёнок называется? Ничего себе – телёнок! Так он же лошадь запорол! Когда он вырывается, так дядя Гриша специальный сигнал даёт, чтобы люди убегали, – затараторил курносый мальчишка.

– Так я же не знал, что его надо обязательно бояться. Если бы знал, то вместе с вами побежал бы на чердак.

Эффект был неожиданный, но нужный.

– Идёмте к нам в спальню, – баском предложил угрюмый мальчик, в котором без труда угадывался «авторитет».

– Я пошёл. Но что-то, похожее на общее собрание, состоялось только через несколько дней, а до этого собрания я интриговал ребят, входил в гущу, разламывал ледок, то шуткой-прибауткой, то трудовыми и игровыми вспышками разрушал авторитеты вожаков, распознавал их, высматривал будущих помощников, влюблял в себя толпу. Потом уже пошли настоящие собрания, заседания совета командиров, отделка каждого командира, тренировка самого состава совета командиров, а вместе с советом борьба за каждого члена коллектива и воспитание коллектива. Тут уместно посоветовать читателю обратиться к страницам первой книги трилогии Ф. Вигдоровой «Дорога в жизнь».

В 1939 году мне предложили детский дом № 3 Мосгороно. Двести девочек сидели, как в тюрьме, на втором этаже за выбитыми окнами. Пищу им наверх подавали воспитатели. Мальчики оскорбляли девочек и воспитателей, совершали многочисленные пороки, потребляли пищу, а потом забирались на крыши домов и в дремоте, за игрой в карты, переваривали пищу и пороки.

Вместе с инспектором гороно провёл совещание с педагогическим коллективом, на котором детально обсудили предложенную структуру построения коллектива воспитанников, и только после того как договорились с воспитателями и учителями о том, кто сколько и как тяжело будет работать, было решено собрать общее собрание воспитанников. Но прежде чем призвать ребят на собрание, нужно было снять их с крыш, а они-то и не пожелали разделить наших намерений. Задрав голову, я взывал к ребятам, но мои призывы застревали где-то ниже крыш, не доходя до ушей и сознания мальчиков. Они продолжали оставаться на крышах и слезали только затем, чтобы отправить очередной приём пищи.

И вот кто-то из молодых воспитателей предложил кормить их на крыше. Так и сделали. Утром ребята, неумытые, лохматые, потянулись к столовой, а она оказалась закрытой. Стоящий у дверей воспитатель элегантно предупредил:

– Зачем вы, молодые люди, утруждаете себя лишними движениями в столовую? Завтрак будет подан в удобное для вас место – на крышу…

В это время группа воспитателей в белоснежных халатах с кастрюлями, хлебом, посудой, направилась к самому большому дому. Я пристраивал лестницу. В смешных и довольно трудных условиях началось кормление. На моё приглашение «откушать» на крышу полезли только самые глупые. Многие остались без завтрака. То есть те, которые не были лишены самолюбия. Во время обеда – та же история. А перед ужином ко мне явилась группа «старших» и спросила, что я от них хочу. Я ответил, что ничего не хочу для себя, а для них готов сам залезть на крышу, перетащить контору и всё возможное разместить на крыше и с высоты руководить детским домом. Мальчики заявили, что раз мне так хочется, то на крышу они больше лазить не будут, а тем более кушать там. Дипломатические переговоры приняли непринуждённый разговор, а кончилось тем, что уже в этот день, не до ужина, а после ужина состоялось собрание. Была принята новая конституция жизни в детском доме, новые формы института детского самоуправления, то есть началось осуществление принятой педагогическим советом программы действий.

В 1956 году мне был доверен Клемёновский детский дом в системе Мособлоно. Детский дом школьного типа, с большим количеством переростков, поражённый многочисленными пороками и непонятной грубостью к работникам детского дома. Воспитатели пребывали в состоянии растерянности и потерянного интереса к делу.

Сразу же по завершении акта приёма детского дома был созван педагогический совет, на котором я изложил план реорганизации детского совета, фактически не существовавшего. После того как воспитатели достаточно разобрались в предложенной системе совета командиров (CK), мы наметили будущих командиров отрядов и групп, распределили воспитанников по отрядам и воспитательным группам, а на следующий день назначили общее собрание воспитанников и работников детского дома. Воспитатели явились на собрание в своих лучших платьях.

От имени педагогического совета я кратко изложил суть отрядной системы. Тут же выстроились по группам и отрядам. Избрали председателя и секретаря совета командиров, а выборы командиров групп и отрядов были произведены на групповых собраниях под руководством воспитателей.

В тот же день было проведено первое заседание совета командиров, и с тех пор по сей день совет командиров заседает по субботам, а если есть необходимость, то собирается немедленно. На нем было сообщено его назначение в коллективе, обязанности командиров и общественных комиссий при совете командиров, о примерном содержании заседаний и т. д. А затем потекли дни неустанной педагогической работы в коллективе и его органах. Советом командиров руковожу я сам.

Членами совета командиров являются: командиры воспитательных групп – 4 человека, командиры отрядов – 15 человек, председатели комиссий: санитарной, хозяйственной, пищевой, культурной, спортивной и редколлегии, завуч, старший пионервожатый, председатель дружины, представитель шефов и я. Руководит работой совета командиров председатель, а секретарь ведает документацией.

Командиры групп в совете представляют интересы своих коллективов и тем самым, территорию, занимаемую группой, командиры отрядов представляют интересы своих отрядов, территорию, занимаемую отрядами, и держат ответ перед советом за имущество, находящееся в пользовании отрядом.

Все общественные комиссии состоят из представителей от каждого отряда. Каждый командир, член комиссии и председатели комиссий подчинены конкретным обязанностям, забыть которые или нерадиво выполнить просто невозможно.

Ежедневно по детскому дому дежурит коллегия в составе воспитателя, командира отряда и из его отряда – санитар и член пищевой комиссии. Они производят подъём, организуют зарядку, уборку спален и мест общественного пользования, утренний туалет и весь распорядок дня. Коллегия присутствует при получении продуктов на следующий день и расписывается в накладных-меню, контролирует расход и хранение продуктов на кухне, организует работу всего дневного наряда по самообслуживанию, а на вечерних общих и командирских рапортах, после зачтения приказа, директор желает детям спокойной ночи. Они отвечают тем же. Выходя из зала, дежурная коллегия организует вечерний туалет и отход ко сну. В 22 часа все в постелях – сон.

 

Что такое командирские рапорта?

День проходит в детском доме спокойно, ничего особенного не случилось и не предвидится, никто не собирается ничего нужного или интересного сообщить детям. В такой день по предложению дежурного командира или директора назначаются командирские рапорта. По сигналу – на рапорта – в кабинет директора являются только рапортующие, то есть, командиры групп, дежурный санитар и дежурный командир отряда и принимающие рапорта. В это же время все дети заканчивают свои дела и собираются отходить в спальни, производится вечерняя уборка помещений дневного пребывания – совершаются последние рабочие росчерки дня. Однако после рапортов – в результате их – кто-то может быть ещё вызван в кабинет. Но общее состояние принимает покой, какому-то игровому возбуждению уже места не остаётся.

 

Что такое утренний санитарный обход?

По сигналу «Подъём!» дети быстро поднимаются. Командиры отрядов организуют выход на зарядку, уборку спален, утренний туалет. Всё это происходит под началом командиров. Дежурная коллегия начинает обход помещения отрядов. При появлении коллегии в расположении отряда командир отряда представляется с таким рапортом:

– Прошу принять первый отряд. По списку в отряде девять человек, на лицо – девять. Ночь прошла благополучно, уборка произведена, отряд к санитарному обходу готов.

Воспитатель приветствует отряд, а санитар и командир – дежурные – уже осматривают и оценивают качество уборки спальни, заправки коек, личную опрятность воспитанников. В течение десяти-пятнадцати минут обходятся все отряды, а в то время когда коллегия находится где-то в пятом или в шестом отряде, первые отряды уже потянулись в корпус дневного пребывания.

Как бы отдельный ребёнок не был поражён леностью, неорганизованностью, трудно себе представить, чтобы он возлежал на постели в тот чуточку торжественный момент, когда происходит обход спален дежурной коллегией.

Воспитатель, через институт ответственного дежурства, определяется обязательной служебной фигурой не только для воспитанников своей группы, но и для всего коллектива.

 

Отряд

Это первичный коллектив, входящий в состав группы. Он состоит из 7—12 воспитанников, по возможности, одного возраста и класса. Во главе отряда стоит избранный командир отряда, который является членом совета командиров.

 

Группа

Это уже более сложный элемент коллектива детского дома. В группе уже есть органы коллектива: командир, его заместитель, санитар группы, несколько командиров отрядов, которые работают под руководством воспитателя. Незадолго до рапортов в группах собирается информация о прожитом дне, которую командиры групп докладывают на общих и командирских рапортах. В группе уже происходит сложный процесс взаимоотношений между членами коллектива группы и уполномоченными лицами разного общественного назначения.

 

Командир отряда

Это лицо, уполномоченное организовывать и управлять жизнью группы своих товарищей, представлять их интересы в различных учреждениях детского дома и выражать требования этих учреждений отряду. Командир не может забыть своих обязанностей или недобросовестно к ним относиться хотя бы потому, что их надо выполнять во имя интересов коллектива самых близких товарищей. Невыполнение этих обязанностей влечёт за собою ущемление интересов коллектива, который уполномочил командира защищать их. Нередки случаи, когда отряд ставит вопрос о замене командира по одной причине – неинициативный. Наконец, командир отряда – то живое звено, которое связывает директора и совет командиров с каждым воспитанником.

 

Командир группы

Это уполномоченное лицо уже более сложного коллектива с небольшим аппаратом, действия которого непосредственно координируются воспитателем – в форме разумного сотрудничества. Без командира группы не обойтись, такого в колонии имени М. Горького не было. Придумана она не для бюрократического осложнения, а для более широкого упражнения детей в организаторской и общественной деятельности. У нас командиры групп оправдывают своё организующее назначение.

 

Дежурная коллегия

Это оперативный орган дня, состоящий из представителя педагогического совета, представителя совета командиров и представителя общественного органа – санитарной комиссии. Они, и только они, ведут день. Такие процессы, как подъём, зарядка, туалет, уборка, питание, отправка в школу, подготовка уроков, концовка дня – теперь не требуют присутствия всех или значительной части воспитателей.

 

Дежурный воспитатель

Это оперативный директор детского дома. Дежурный воспитатель заканчивает день записью в журнале, дежурный командир – рапортом, дежурный санитар – рапортом и выставлением оценок по санитарному состоянию в группах и отрядах.

 

Дежурный член пищевой комиссии

Это представитель дежурного отряда и постоянный член пищевой комиссии. В день дежурства по детскому дому командир отряда-«пищевик» как уполномоченный командира является контролёром и ответственным за честное распределение пищи, за правильность получения продуктов из склада и сохранность их. Он развешивает порции, контролирует и руководит работой дневного наряда по кухне и столовой.

Всё, о чём говорилось выше, вся эта терминология: «командиры», «рапорта», «совет командиров», «обход», «дежурная коллегия», «отряд» и так далее, есть не что иное, как педагогическая инструментовка в руках воспитателя и директора детского учреждения как главного и самого ответственного тренера и воспитателя коллектива.

Как бы ни были просты или сложны организационные формы, как бы ни были просты или сложны взаимоотношения членов коллектива и его органов, режет или не режет слух сама терминология форм органов, не в этом дело, – дело в постоянных и напряжённых упражнениях руководителей, в их капитанском блюдении за жизнью и движением коллектива, сообщении ему новых форм, интересов и перспектив, ощущений и переживаний – вместе с коллективом радоваться и печалиться, страдать и протестовать.

В первом периоде становления коллектива воспитатели, как правило, работают по 10–12 часов, а иногда и домой не уходят, и неделями не пользуются выходными днями. Когда коллектив организационно определился, воспитатели работают меньше, но ещё с перенапряжением. Когда коллектив уже определяется лучшими нравственными признаками, а дисциплина имеет уже и явные эстетические признаки, воспитатель излучает только духовную отдачу без физической и духовной усталости. И не временем уже измеряется его пребывание в коллективе, а качеством и рабочим наслаждением. Труд честный, самоотверженный, творческий и не одного человека, а всего коллектива работников детского дома или школы-интерната создает детский коллектив, воспитывает его и сообщает ему длительную и радостную жизнь.

Руководитель детского учреждения и воспитатель должны чувствовать себя действительными членами детского коллектива, искренне переживать интересы его – это успех. Пример в честном отправлении служебных обязанностей, которые в детском учреждении не вмещаются ни в какие нормы рабочего дня, пример в личной и общественной деятельности является лучшим подтверждением требований к детям, призывами к лучшему, осуждением пороков.

Каких детей выдвигать в актив, командирами? Отличников учёбы, тихих, послушных, опрятных, бережливых? У каждого руководителя на этот счёт есть своя точка зрения, своя хватка. Я, например, придерживаюсь мнения, что к командирской работе надо привлекать не тихонь и пай-мальчиков, а, прежде всего, способных организаторов, пусть они не будут отличниками, а может, и успевающими учениками, пусть они даже в поведении срываются, но чтобы в деле организации коллектива они были деятельными организаторами, коллективистами, авторитетными товарищами, честными, смелыми, может, отличающимися достоинствами в спорте, в музыке

В этом деле чего-то обязательно общего, как мне кажется, не должно быть. В каждом учреждении есть свой опыт, свой стиль. Многое зависит и от личных достоинств руководителя. Общее должно быть только одно – система воспитания, цель воспитания – воспитать гражданина самого лучшего нравственного примера, самого высокого звучания, который обязан быть счастлив – коллективным счастьем.

Мне думается, невозможно воспитать коллектив так, чтобы можно было сказать – готов. Можно создать картину и любоваться ею. Но сделать каким-то предельно законченным коллектив и любоваться им – нельзя. Коллектив – это такой живой организм, который требует неусыпной и всё более совершенной педагогической работы и ухода за ним. Хорошо организованный коллектив, уже излучающий педагогическую пользу, конечно, требует и более разумного, организованного руководства. Значит, чем неусыпнее будет наша забота о коллективе, тем живее и полезнее он будет, тем ярче будет его горение, тем больше он даст полезного тепла, тем совершеннее будут его дела, и тем совершеннее будут его отдельные члены – теперь и в будущем.

 

Будни детского дома

Детский дом расположен в замечательных природных условиях. С запада, севера и востока покой детдома оберегают стройные сосны, ели и нарядные березы с тонкими побегами ветвей, как с распущенными косами. У подошвы пригорка, на котором разместились постройки детского мира, нежится река Северка. К югу, прямо к солнцу, из леса с зелеными шапками крыш как будто приготовился к маршу строй красивых зданий детского дома. В семь часов особенно звонко рвутся в утреннюю синь зовущие звуки сигнала на подъем.

– Ночь прошла, вставать пора. Убирайся, ободряйся, будь готов к труду.

Четыреста упругих мальчиков и девочек, улыбаясь весеннему солнцу, расчерчивают двор геометрическими линиями трудового радостного движения.

Сигнал на утренний обход. Дежурные по детскому дому в составе воспитателя товарища Д.И. Бородкиной, юркого, приземистого, улыбающегося командира 8 отряда Ротта и дежурного члена санитарной комиссии обходят спальни.

Отряд выстроен. Командир отряда № 1 Аносов встречает дежурного командира:

– Товарищ дежурный командир, в первом отряде ночь прошла благополучно. Отряд готов к утреннему обходу.

Дежурный Ротт отдает салют. Ему отвечают двадцать крепких голосов.

Ни пылинки, ни морщинки – дежурство не может упрекнуть детей в недобросовестной уборке. Ротт подает команду:

– Первый отряд может быть свободным.

Отряд отвечает:

– Есть.

И так все 22 отряда.

Сытный завтрак окончен, и сигналист играет сигналы на работу:

– За лопату, за топор, во дворе гудит мотор, день учебы и труда – начался!

Первая смена в школе – дисциплина отличная. Работают упорно. Ведь каждый класс – это боевая единица, которая на доске межотрядного соревнования ведет упорные бои с противником: ленью, плохой учебой, грубостью и т. д. Остальная часть ребят работает в мастерских, готовит уроки, убирает территорию двора.

Черноволосый Горшков, исполняющий обязанности завхоза, юлою мечется по детскому дому. Его разыскивают: тому нужна лопата, другому – лошадь, а он скрылся. По его адресу мечут упреки, «бюрократом» называют. А Горшков на конюшне конюха «пилит» за плохой уход за конем. Федоров Витя «ворочает» делами кирпичного завода. Шакальский и Сергеев Коля руководят посевной. Каждый занят своим делом, порученным ему коллективом во имя счастья коллектива.

А с 7 часов вечера работают кружки. Духовой (30 человек) готовит марши, кружок народных инструментов (30 человек) ведет свои занятия. Хоровой, драматический, джаз… Остальные пишут газеты, читают книги, рисуют, пляшут…

В совете командиров разбираются вопросы жизни детдома: сколько тысяч сделано кирпича, почему плохо работает транспорт.

Совет командиров постановляет: принять участие в распространении билетов 14 лотереи Осоавиахима. Коллектив работников подписал на 1000 рублей, ребята – на 400.

21 час 30 минут. Сигнал:

«Сдать рапорта!».

Весь детдом в сборе.

Командиры 22 отрядов докладывают о прожитом трудовом дне.

Всего нарушений по детдому – 12: получили плохие оценки по учебе. Решили всем сбором не иметь плохих оценок. Это – позор!

День закончен. Сигнал «Спать!».

После труда мир счастливого детства спит спокойно. Лес шумит. Северка тихо «говорит».

Из записок С.А. Калабалина

 

О мерах поощрения и наказания

Трудно допустить, чтобы в жизни детей не было поступков благородных и проступков, а то и преступлений. Понятно и то, что невозможно заранее планировать их ни в четвертных, ни в ежедневных воспитательных планах, как невозможно предусматривать поощрения и наказания. Невозможно предугадать характеры поступков, их организующую полезность или опасность, разрушительную для жизни коллектива или отдельного её члена.

Цель этой статьи – обратить внимание работников детских домов и школ-интернатов на то, чтобы меры поощрения и меры наказания звучали разнообразно, оперативно, чтобы они были максимально эффективными и для одних имели бы значение предупреждения, а для других – воспитательной кары. Чтобы поощрение вызывало заслуженное состояние радости и стало бы радостью всего коллектива.

Чтобы наказание, действительно, вызывало состояние переживания страдания, а не было бы фарсом, игрой в наказание. Чтобы в отдельных случаях наказание вызывало «страдание» всего коллектива. Такая форма активно сообщает взаимозависимость в коллективе по принципу: один за всех, все за одного. Это развивает настоящее чувство коллективизма.

Так же точно красивый подвиг и заслуженная награда одного могут и должны приносить радость всему коллективу, какое-то дополнительное удовольствие.

Следует признать, что в качестве протеста против проступка в адрес совершившего его может быть выражен просто гнев, повышенный тон. Своё отношение к поступку воспитанника надо выразить естественно и эффективно, чтобы оно было убедительным для нарушителя, чтобы он видел, чувствовал, что и вы страдаете, не остаётесь спокойным, равнодушным.

Воспитатель – это удивительное по своей сложности явление, особенно в столкновении с воспитанником в момент совершения последним нарушения. Он и судья, и следователь, и прокурор, и защитник, выразитель общественного мнения, и совесть воспитанника. Как же можно ему заранее определять позицию для ещё неизвестных поступков при ещё неизвестных обстоятельствах? В детском доме и в школе-интернате центральной задачей деятельности воспитателей и директора является организация детского коллектива и воспитание его в активной общественной форме и дисциплинированности.

Коллектив, его органы, отдельных членов актива следует упражнять заботливо, терпеливо, настойчиво и постоянно. Руководство центральным органом детского коллектива должно осуществляться, как правило, директором. Руководство общественными комиссиями и коллегиями должно быть доверено воспитателям-учителям, которые способны грамотно, творчески и с охотой это делать.

Ни в коем случае не превращать детские советы в карательные, только в карательные органы. Менее всего следует загромождать содержание работы советов конфликтными вопросами, разбором нарушений. Чётко определить права и обязанности института детского самоуправления, его органов и отдельных его членов. Определить, таким образом, конституцию коллектива и воспитать уважение к ней. А паче всего самим работникам, воспитателям, следует уважать эту «конституцию». В лице института детского самоуправления педагогический совет должен обрести себе помощника, иметь самый эффективный инструмент воспитательного действия.

Ни в коем случае не допускать превращения членов детского совета в привилегированную касту. Актив должен нести все обязанности по самообслуживанию наравне с остальными членами коллектива, делать даже больше других, заботиться о других. Как можно чаще практиковать личные контакты директора с членами детского совета в форме требовательной доверительности, совета, подсказки.

Организационные формы должны быть простыми, приятными. Надо сообщить им оперативную деловитость с максимальной конкретностью обязанностей. К участию в работе членов детского совета, к руководству детскими коллективами привлекать не бездеятельных «отличников», а организаторов, общественно активных ребят, пользующихся всеобщим признанием, авторитетных, честных, наконец, патриотов детского дома.

Практиковать отчёты детского совета на педагогическом совете.

Продумать удобную и общепризнанную форму смены руководящих лиц в институте детского совета.

Теперь в детских домах многие дети находятся до юношеского возраста, до получения среднего образования и аттестата зрелости. Как исключение было это и раньше, но теперь это предусмотрено законом. Не учитывать возрастной особенности, наличия образованности воспитанников-юношей было бы непростительно.

Давая юношам и девушкам среднее образование, трудовые навыки, общие нравственные правила, следует не упустить из своего внимания и такие их качества, как умение дружить, разумные взаимоотношения. Нужно научить их культуре взаимоотношений, управлению собою, своими чувствами, порывами, увлечениями.

Тут важно, чтобы в педагогическом коллективе были люди, способные чутко распознать наличие дружбы, могущей перейти в естественное чувство любви. Не подслушивать, не подглядывать и не судачить, а осторожно, бережно и красиво, по-матерински, доверительно направлять рождение нежных чувств (и использовать их в самых честных и разумных педагогических планах). К сожалению, можно привести множество примеров, когда педагог, «пронюхав» о наличии «влюблённости», поступил грубо, формально, казуистически, и это привело к душевной травме влюблённых и катастрофе, разрушению коллектива.

Организация взаимоотношений старших детей есть лучший показатель того, как поставлено дело воспитания в коллективе. Если всё происходит разумно, нормально, красиво, значит, воспитание было правильным, умным. Если взаимоотношения между подростками уродливы, пошлы, значит, воспитание было организовано преступно.

Юра сменил десяток детских домов. В его личном деле есть решение комиссии по делам несовершеннолетних о направлении в колонию.

Каких только грехов нет у Юрия: и ворует, особенно велосипеды, и уходит по ночам самовольно из детского дома, и курит, и ругается, и дерется, обижает малышей и отнимает у них сладости, умышленно портит мебель и учебники, водится с плохими парнями из города и т. д. и т. п. Из школы исключен за хулиганство.

Читаю протокол заседания педагогического совета Московского детского дома и от его значительной части прихожу в восторг. Вот дословная выписка из «Постановили»: «Ввиду того, что воспитанник Юрий У. систематически нарушает режим детского дома, его исключили из школы (!), что на Юру не действуют педагогические меры, что он не может находиться в коллективе нормальных детей, и что с ним не могут работать нормальные воспитатели, – просить Мособлоно о направлении Юрия У. в другой детский дом, к тов. Калабалину». Нарочно не придумаешь.

Однажды в зимний день ко мне в кабинет с извиняющимися ужимками явилась дама. Короткая, квадратно-толстая, лицо какое-то неустроенное, неуютное, как запущенная площадь в захолустном городке, губы мясистые и неопрятные – нижняя отвисшая, а верхняя с усиками все время шевелится, глазки маленькие, как зерна сои в собственном масле. В руках у нее пухлый и очень потрепанный портфель. Дама обратилась ко мне:

 

Просто подлечили парня

– Извиняюсь, это вы будете товарищ Калабалин Семен Антонович?

– Да, это я Калабалин Семен Афанасьевич.

– Вот хорошо, Афанасий Семенович! А я завуч Московского детского дома.

Дама бросилась к двери, открыла ее и по-девичьи голосисто стала кого-то приглашать в кабинет.

– Заходите! Заходите все!

В кабинет, несколько смущаясь, ввалилась толпа подростков, человек десять, и двое взрослых, как оказалось, пионервожатая и здоровенный, вороной масти инструктор по труду.

Я почти беспомощно наблюдал за суетливым завучем, а она рассаживала свою свиту, представляла пионервожатую и инструктора по труду, и все восклицала:

– Ах, как нам повезло! Мы попали сюда! Это он – Василий Семенович!

Наконец, она взяла одного белобрысого паренька за руку со словами:

– Юра, подойди к Семену Антоновичу.

Юра, кажется, глухо буркнул:

– Чего мне подходить?

А завуч обратилась ко мне:

– Тут у меня путевочка, Антон Семенович…

– Я – Семен Афанасьевич.

– Извиняюсь! – и к сопровождавшим ее: – Вы должны знать (мы с вами изучали), товарищ Калабалин воспитывался у самого Макаренко! Вы понимаете, где мы находимся! Извиняюсь, Семен Афанасьевич, а вы часто встречаетесь с товарищем Макаренко?

Мне стало весело, и я ответил:

– Нет, после его смерти все никак не найду времени для встречи с ним.

Сопровождавшие завуча ребята опустили головы и утопили улыбки у себя на груди. А завуч продолжала:

– Юрочка, теперь ты будешь воспитываться здесь. Семен…

Я подсказал ей:

– Афанасьевич.

– Он хороший и тебе, Юрочка, будет здесь хорошо.

Тут она извлекла из ветошного портфеля толстенное личное дело на Юру и положила мне на стол, а сама, тяжко вздохнув, села в кресло. Юра довольно деловым тоном изрек:

– Вот же зараза, а говорила, что на экскурсийку едем.

Завуч так же по-деловому и мягко заметила:

– Юрик, не надо нервничать, успокойся, в этом детском доме тебе будет очень хорошо. Я бы сама здесь осталась…

– Ну и оставайся, а мне здесь делать нечего, – отрезал Юра и направился к выходу.

Во мне закипел протестующий гнев, и я взревел:

– Ко мне! Стать у стола! Руки по швам! Ровнее! Да подтяни ты свой желудок, зачем так расхлябил его? Мужчина! А вас прошу всех оставить немедленно кабинет! С ним желаю остаться один на один! До свидания!

Компания сорвалась с места и беспорядочно бросилась к выходу, но в двери застряла – завуча заклинило. Я заметил, что Юра улыбнулся, не сдержал улыбки и я. Наконец, дверь захлопнулась, и я начал разговор с Юрием.

– Только, пожалуйста, без всякой брехни. Со мною все начистоту: как жил, как собираешься жить, как была организована эта возмутительная экскурсия. Поговорим по-мужски, а потом сам будешь решать, оставаться тебе здесь или возвращаться обратно. Это дело твое. Но скажу, что лично я с голоду бы подох, но ни за какие коврижки не вернулся бы туда, в тот дом, пусть даже это был бы родительский дом, где меня не хотят, откуда меня выперли.

Юрий вытаращил глаза, в которых без труда можно было прочесть: «Это правда?» Я чувствовал, что в нем уже что-то есть ко мне такое естественное, человеческое. Может, это «что-то» было результатом сопротивления завучу или моего гнева.

– Хорошо, я все, все расскажу вам.

Но в этот момент постучали в дверь. Я отозвался сердитым:

– Войдите!

Дверь приоткрылась, и в щели показалась часть головы завуча и ее рука, в которых дрожали бумажки.

– Командировочки отметить…

Вместо меня навстречу ей двинулась по-тигриному рычащая кобра. Не знаю, как она устроилась с командировочными, но больше я ее не видел. Говорят, что детский дом расформировали, а завуч «трудоустроен» продавцом пива в розлив…

Вдруг в 1962 году Юрий стал страдать сонливостью, и что примечательно, только в школе на уроках. Голову на кулаки – и Юрий в безмятежном сне. Учителя пытались воздействовать на него «местными» мерами, но он продолжал спать, да так искусно, что учителя усмотрели в сонливости Юрия болезнь. Но нам, воспитателям детского дома, нетрудно было установить, что Юра играет на нервах учителей. Он дьявольски напористо учился, наверстал упущенное. Значит, не прятался за «сонливостью» из-за неудач в учебе. Тогда что же это? Вспышка прошлой издевки над учителями? Ну что ж – издевка так издевка.

Однажды, в субботу, я вызвал к себе Юрия и попросил по моей записке получить в бельевой постельное белье и принести ко мне. И когда Юра с готовностью исполнил поручение, я попросил его прийти ко мне в воскресенье после завтрака для участия в одной несложной операции, как я ему сказал. Юра ответил, что, конечно, придет.

Утром следующего дня к приходу Юрия в кабинете уже находился врач и председатель совета командиров Валерий. Я начал:

– Извините, пожалуйста, Николай Вячеславович, что побеспокоил и испортил вам отдых. Прости и ты, Валерий, что оторвал тебя от интересных занятий, но дело, по поводу которого я вас пригласил, не терпит отлагательства. Известно ли вам, Николай Вячеславович, что этот воспитанник – здоровяк и красавец страдает болезнью, имя которой сонная недостаточность. Валерий и учителя школы знают это и в меру своих сил пытались оказать помощь больному. Вас, Николай Вячеславович, ставили об этом в известность?

– Нет.

– Нахожу нужным указать медицинской сестре и воспитателям, если они знали о болезни и отнеслись халатно. У меня, товарищи, созрел план атаки на хворь Юрия, так как нельзя рисковать здоровьем парня. Суть курса лечения заключается в следующем: по воскресеньям мы организуем для Юрия дополнительный сон. Часов восемь-десять дополнительного сна в неделю могут восстановить нарушенное равновесие в организме Юрия. Конечно, условия сна должным образом будут организованы, обеспечен покой и прочее, в том числе и прием пищи. Юрий будет спать у меня в кабинете. Я понаблюдаю за ним, Николай Вячеславович.

Врач согласно кивнул головою. Юра сидел вначале довольно равнодушно, но когда услыхал, что лечение будет проходить в кабинете, как-то сразу сник, отяжелел, зарделся краской и тихо-тихо выдавил из себя:

– Семен Афанасьевич, я больше никогда на уроках не буду спать.

– Так ты и на уроках спишь? Я этого не знал.

– Это уже тревожные симптомы, – отозвался врач, – я согласен с вами, Семен Афанасьевич, и если нужно, то я и сам посижу несколько выходных у постели больного. Для меня это интересный, с чисто медицинской точки зрения, случай. А вдруг тут есть признаки летаргического явления? А может, лучше сразу в больницу положить? – предложил врач.

– Ну, зачем же сразу в больницу. Это может травмировать парня. Попытаемся в своих, домашних условиях, а потом видно будет.

Мне почудилось, что больница больше бы устроила Юрия, чем кабинет. Я поблагодарил врача и Валерия за участие в «операции» и предложил им быть свободными. Валерия просил обеспечить возможную тишину в коридорах. Сделал постель на диване и предложил Юре ложиться. Юра взмолился:

– Вот клянусь, никогда не буду придуриваться, что вроде сплю в школе.

– Придуриваться? Ну, это ты брось. Как это можно прикинуться спящим – чепуха, ложись!

Юра медлит. Придав голосу звук стали, я повторил:

– Л-о-ж-и-с-ь! Положу!

Юра лег. Я прикрыл его одеялом и вышел из кабинета.

Вернувшись через час, я застал Юру спящим. Я работал за столом, а он спал рядом на диване. Оказалось, однако, дня было достаточно для полного выздоровления.

Как-то, дней через десять, завуч школы спросила у меня:

– Что вы сделали с Юрой? Не спит и отличается рабочей активностью на уроках.

– Просто подлечили парня. Поправили! – ответил я.

1968 г.

 

Самая важная специальности

К моему сожалению, я не учился в педагогическом вузе, а закончил инженерно-мелиоративный институт. Но я считаю, что при желании воспитателем может быть каждый человек, который овладеет педагогическими знаниями и умениями. Педагогику я очень люблю. Любовь эту я унаследовал от Антона Семёновича Макаренко. Некоторые считают, что Макаренко неприязненно относился к педагогике, но это неверно: он неприязненно относился не к педагогике, а к отдельным «толкователям» её, которые такую преподают «педагогику» и так подают её, что сразу же пропадает вкус, пропадает любовь к науке. Я как-то слушал одного оратора, который говорил о красоте украинского языка, о красоте русского языка, но говорил он так, как будто набрал полный рот немытой шерсти и жевал её. Вот так иногда подают педагогику.

Я очень хорошо знаю Антона Семёновича не только как воспитателя, но и как учителя.

Мы, первые воспитанники, вступили в колонию малограмотными и чудовищно невежественными подростками от 12 до 20 лет. Несмотря на это, Антон Семёнович ухитрился за два года подготовить нас к поступлению на рабфак. Это, несомненно, нужно отнести за счёт удивительного мастерства его и двух воспитательниц – Лидии Николаевны и Елизаветы Фёдоровны.

Кроме четырёх-пяти часов работы в школе, такого же количества времени в мастерской или в поле, Антон Семёнович с группой воспитанников, которых готовил к поступлению на рабфак, занимался ещё по четыре часа в день дополнительно. Всё это – не считая большой работы по самообслуживанию в колонии.

И вот так, усталые, но всегда сытые, мы сидели вечерами на кроватях и при свете каганцев готовились к поступлению на рабфак. Знаете ли вы, что такое каганец? В разбитом черепке горело вонючее масло – вот и каганец. Не очень хорошее освещение, но Антон Семёнович умел так излагать предмет, так увлекал нас, выходя далеко за рамки учебника, что учёба не была для нас обузой, это были чуть ли не спортивные, весьма увлекательные занятия. Все мы были взрослыми людьми, и Антон Семёнович иногда не стеснялся говорить в таком тоне:

– Красивый ты, Семён, и стройный, но дурак невероятный. И так он произносил эти слова, что я не обижался, и серьёзно спрашивал:

– А что нужно делать, чтобы не быть дураком?

– Нужно учиться.

– Так я же учусь.

– Нужно не просто «учиться», а учиться буквально каждую минуту и на каждом метре нашей необъятной земли. Нужно уметь читать. Вот прочитай мне такую-то книгу и расскажи то, что прочитал.

Я рассказывал, но оказывалось, что я, действительно, не умею читать.

Антон Семёнович не просто учил нас, а учил читать, видеть, понимать – учил учиться. Зажёг он в нас жажду к знаниям – спасибо ему за это великое!

Осилив поистине невероятную академическую нагрузку, мы подготовились к поступлению на рабфак. Мы понимали, что не одни испытываем тяжесть этой нагрузки, терпим лишения в смысле полного отсутствия свободного времени, но и Антон Семёнович был страшно перегружен, и благодаря счастливому стечению обстоятельств мы стали участниками его педагогического подвига, совершаемого изо дня в день без какой-либо рисовки или позы.

Макаренко в то время преподавал историю, русский язык, немецкий язык, рисование, черчение, математику и музыку. Он рисовал хорошо. Я помню прекрасный портрет девочки его работы, который в настоящее время находится в мемориальном музее.

А теперь расскажу такой случай.

В 1935 году по заданию Макаренко я организовал в Виннице колонию рецидивистов – каждый из ребят имел не менее трёх-четырёх судимостей. К 1937 году колония уже отличалась исключительной организованностью, «мажором» макаренковского звучания, тона. Было своё производство, а работали в колонии три воспитателя, не считая учителей школы. Был у нас великолепный духовой оркестр на 64 инструмента, играли классические вещи.

Вышел я как-то во двор и слышу: со стороны парка плывут звуки похоронного марша. Должен сказать, что наш оркестр так хорошо себя зарекомендовал, что его часто приглашали на похороны. Я пошёл в том направлении, откуда слышалась музыка. Оркестранты настолько увлеклись, что даже не заметили моего появления. Я подошёл и увидел, что под большой ивой группа ребят что-то делает, а в центре, на возвышении, стоял воспитанник Лира. Этот Лира, начисто лишённый ораторского дара, вдруг заговорил, да как!

– Дорогие ребята и вообще пацаны! Я как посмотрю на этот бездыханный труп, так вся душа дрожит и аж сердце кровью обливается. Но вообще давайте скорее закапывать, чтобыне наскочил Семён.

Мне стало страшно: может быть, они ухлопали кого-то из ребят, закопают и скажут, что убежал. Я решил заявить о себе. Так тихо, грустно прошу:

– Товарищи, разрешите мне слово.

Подошёл к пню, который служил трибуной Лире, и увидел такую картинку. Стоит гроб, сделанный по всем правилам гробостроительной техники, даже отделанный рюшем из марли. В гробу лежала собака. Посмотрел я на ребят, а у них глаза, как у тоскующего быка. Что хотите, то и делайте с ними. И тут я понял, что вся эта история затеяна ими потому, что они давно не играли по-настоящему. Они познали многое: что такое разврат, лишения, поножовщина, тюрьма, но они прошли мимо неповторимого творческого периода, когда дети сами выбирают для себя игры. А тут вдруг прорвало – они решили оформить в такую игру гибель любимой собаки. При каких-то обстоятельствах эта собака, неизвестно откуда попавшая к нам, погибла. Её все в колонии любили. Ребята выкопали яму и хотели её туда уложить, но потом решили, что так неинтересно. Сделали прекрасный гроб, всё приготовили, как полагается…

И вот со мной произошло такое странное «педагогическое замыкание». Отстранив Лиру, я вскочил на пень и произнёс речь:

– Как же мы – 300 человек – не могли уберечь драгоценную для нас жизнь этого пёсика, нашего незабвенного Бобика! Давайте же все траурно гавкнем над его могилой.

Ни один не «гавкнул». И только один, удивительно у нас «способный» мальчик, около 20 лет, из которых большую половину он успешно провёл в первом классе, раскрыл было рот, но его остановили. Уже после похорон я решил несколько растормошить ребят:

– Любовь к животным очень хорошая черта, но даже помещики не хоронили так своих собак, не отпевали их траурными мелодиями Бетховена – это уже не хорошо. Ведь может так случиться, что я завтра умру. И вы будете этот похоронный марш играть на моей могиле?

Тогда этот «способный» мальчик из первого класса сказал:

– Нет, мы для вас другой марш сыграем.

Когда я рассказал этот эпизод Антону Семёновичу, он здорово хохотал и сказал, что всё прекрасно получилось.

Ребята ждали моего гнева, готовы были воспринять любой мой протест в форме какой-то кары, а я совершенно неожиданно для них включился в их игру. А чтобы включиться, надо и серьёзно относиться к игре, и иметь какое-то чувство юмора.

Макаренко считал, что если в природе можно насчитать миллион неожиданных ситуаций, то мер воздействия, решения их должно быть два миллиона. И у него было два миллиона мер воздействия. За 19 лет жизни рядом с ним я не знаю случая, чтобы он повторился.

Самым эффективным средством передачи мастерства молодым было, как мне кажется, то, что Антон Семёнович каждое своё рабочее мгновение освещал ярким примером – призывом.

Иные призывают, поучают жить красиво, общественно красиво, но не убеждают в этом своим личным примером. Это не наука, а ханжество. Макаренко всё делил с нами.

…В феврале 1921 года все наши воспитанники (30 человек) заболели тифозным сгустком (сыпной, брюшной, возвратный тиф). Не заболели только Антон Семёнович, завхоз Калина Иванович, воспитательница Елизавета Фёдоровна, я и конь. Малыши и хлопцы лежали в холодных спальнях, голодные. Мы с Антоном Семёновичем и Калиной Ивановичем пилили дрова, топили печи, помогали Елизавете Фёдоровне готовить пищу. Елизавета Фёдоровна и врачевала. Вечерами Антон Семенович развлекал больных чтением, рассказами и мечтами.

Когда все здоровые расходились, Антон Семёнович подходил к каждому, кого ободрит словом, кому улыбнётся, на ком поправит одеяло, а к отдельным, застывшим в тифозном беспамятстве, ложился, чтобы своим телом отогреть, то же делал и я. С ним же возили наших тифозников в полтавские тифозные бараки, решительно требовали от врачей обязательного излечения. Антон Семёнович был уверен, что ни один колонист не умрёт. А все были уверены, что выздоровели только потому, что так очень хотел Антон Семёнович.

Это ли не передача опыта? Это ли не воспитание самим собою?

Таким он был, таким он оставался всю свою жизнь. Таким он остаётся и теперь – после своей физической смерти – в своих делах, думах и книгах.

Он обладал самой нужной «специальностью» – он был настоящим человеком. Он был «человечищем, и как раз из таких, в каких Русь нуждается», – так говорил A.M. Горький о Макаренко.

 

Свист

[28]

Как-то в субботу в кабинет ко мне вошла молоденькая девушка. На ней ещё без первых помятин костюм, свеженький треугольник нежно-белой блузки, приятная белизна шеи, на которой как-то встревоженно вертелась красивая голова. В руке портфель. Наверно, выпускница педучилища, – догадываюсь я.

– Вы – Семён Афанасьевич?

– Я. Садитесь, пожалуйста.

– Спасибо.

– Я слушаю вас.

– Вы меня не знаете, а я вас знаю. Вы выступали у нас во втором педучилище.

– Очень приятно. Значит, и я вас знаю, так, немножечко.

– Меня зовут Валя. Я к вам пришла… Я должна вам всё рассказать… Вы только не смейтесь. Вы нам говорили у нас, что к вам можно прийти посоветоваться.

– Вот и хорошо сделали, что пришли. Обещаю не смеяться, даже если смешное расскажете. Итак, слушаю.

– Ну вот. После окончания училища меня направили в 3-й класс в мужскую школу. И мне сказали, что этот класс трудный, там есть, знаете, переростки, и что там уже несколько учителей поменяли. Страшно мне сделалось. Но согласилась. А теперь, наверное, если узнают, так из школы выгонят.

– А что, если узнают?

– А что я свистнула в классе.

– Интересно. Рассказывайте.

– Пошла я, значит, на первый урок. Очень хорошо подготовилась к уроку. Ну, конечно, во всё лучшее оделась, как сейчас. Вошла в класс. Ребята встали. Я поздоровалась, ребята довольно дружно ответили. Сделали перекличку, и я начала урок. Сидели довольно нормально. А потом стало как-то очень тихо. Я как раз выписывала столбик упражнений на доске и стояла к классу спиной. И вдруг – резкий свист. Я обмерла, еле-еле повернулась. А они все сидят, так невинно глядят на меня. А меня, между прочим, предупреждали, что какой-то хулиган в классе свистит, и никак не узнают – кто.

Учителя предупреждали класс, что пока не узнаем, кто свистит, к вам никто из учителей не пойдёт. Вот и я подумала, а не заявить ли и мне им, что, мол, пока не скажете, кто свистел, урока продолжать не буду или уйду…

Я же их ещё не знаю. А, может быть, кто свистит, делает это с общего согласия класса. И знаете, Семен Афанасьевич, как-то неожиданно для себя я вдруг сказала:

– Тут кто-то свистнул. Но разве это свист, писк какой-то. Я, ребята, прежде чем стать учительницей, жила в селе. Приходилось пасти корову. Вместе с ребятами гоняли скотину в лес. И коровы плутали, и мы плутали. А лес наполнялся прямо богатырским призывным свистом. Здорово у нас в селе ребята свистели. И меня научили. Если уж свистеть, так вот так надо…

И я заложила четыре пальца в рот и так свистнула, аж они все как-то вытянулись. А потом я продолжала урок. Сейчас переживаю, всё думаю, что мне теперь делать, Семён Афанасьевич?

– Мне кажется, что больше ничего делать не надо. Как ребята, свистят?

– Да нет. Вот неделя прошла, и, знаете, ни единого замечания.

– А сегодня, когда шла в школу, ко мне на улице подбежал мальчик из класса, схватил меня за руку и сквозь слёзы, не то сердито, не то с какой-то мольбой, стал быстро-быстро говорить:

– Вот, честное слово, никогда, никогда больше не буду свистеть. Это же я свистнул на уроке, простите меня.

– Да ты что? Вот и хорошо, что не будешь, то есть в классе не будешь. Успокойся. Я же свистнула, и вы все должны простить меня.

– Э-э, так это вы… – только и сказал.

И, знаете, Семён Афанасьевич, ребята как-то особенно внимательны ко мне стали, я бы сказала, нежны со мною.

– Спасибо вам, Валечка! Славный, умный, честный человек, учительница. Разрешите поцеловать вас, так, по-отцовски. Думаю, что свистеть вам больше не придётся.

 

Так каким же должен быть детский дом?

[29]

Если рассуждать с точки зрения государственной полезности, оперативно-организационного и, конечно, воспитательного эффекта, а не с точки зрения личного для директора удобства, то детдом должен быть с контингентом детей в 200–300 человек. Безусловно, для этого нужны соответствующие бытовые и другие условия.

Я сохраняю в себе самые завидные воспоминания о разумном и полезном уюте в колонии имени М. Горького. Там было 120–400 воспитанников, а в коммуне имени Дзержинского и того более – 150–600 человек. Руководил и я большими детскими коллективами – детдомом № 3 Мосгороно – в 400, детдомом № 60 – в 250 человек. И было чисто, уютно, строго, красиво.

Я не совсем понимаю, какой уют называется семейным, а какой – несемейным или антисемейным. Если как непременное условие семейного уюта в детдоме должно быть 50–60 детей и к ним коврики, сувенирчики, кошечки, открыточки, бантики, шепот, халатики, пижамки и диванные подушечки, то так можно договориться до того, чтобы в детдоме было 5—10 человек. Но это уже семейные детские дома.

Можно ли руководителям детдома в 200–300 человек знать всех детей, общаться с ними? Можно. Все зависит от организации воспитательного процесса, от рабочей дозировки руководителя детдома, от его добросовестного или недобросовестного отношения к делу.

Спору нет, полезного рабочего напряжения будет расходоваться больше там, где больше детей. А может, и не так. Можно и маленький детдом довести до такого состояния, что самая большая энергия неумельца будет пустым усилием. Есть же в природе плохие семьи! А плохо там не потому, что много или мало детей, а потому, что плохие организаторы семьи.

В нашем детдоме 170 человек. По величине это – средний детдом. Я как руководитель детдома без особого напряжения общаюсь в течение дня почти со всеми детьми, с одним больше, с другим меньше. Знаю всех детей по имени, отчеству, знаю особенности каждого ребенка, произвожу не менее чем на 5—10 человек в день записи своих наблюдений над ними. Успеваю поработать и поиграть с детьми, посоветоваться с учителями, побывать в школе и просто посидеть в спальне детей.

Что затрудняет работу детдома, собственно, работу директора, так это куцые права. Надумано бесчисленное количество всяких затруднений по ведению хозяйства, исполнению финансового режима и прочих, которые безуспешно директором переживаются.

Директору доверяется жизнь и воспитание сотен детей, а подбор педагогических работников – не доверяется. Можно с уверенностью заявить, что, доверив директору наем и увольнение воспитателей, благополучие детского дома много выиграет. Коллектив будет дружнее, работоспособнее. В случае наличия нерадивого работника, от него можно проще и скорее освободиться. Сами работники будут чувствовать больше ответственности непосредственно перед директором. А в нынешних условиях директор фактически без всякого прямого права по отношению к воспитателю.

Облоно и районо назначают и увольняют педагогических работников, и бывает так, и очень часто, что назначенный работник проявляет себя с самой дурной стороны, а попробуйте от него избавиться! И сколько он натворит бед, пока, наконец, уволится.

И далее, о так называемом финансовом режиме. Всякие хозяйственные, финансовые, производственные и прочие явления в детском доме должны служить делу воспитания детей. А вот попробуйте, допустим, наиболее полезно исполнить смету! Не исполните. Директор – не хозяин сметы, а свидетель и хранитель ее. Директора являются жертвами всяких лимитов, безналичных расчетов, запретных групп товаров, отсутствия наличного расчета и т. д. и т. п.

А пусть кто-нибудь осмелится сказать, что все это не имеет прямого влияния на организацию воспитательного процесса!

Теперь о вопросе трудового обучения детей в детских домах.

Товарищ Райхкин предлагает соблазнительное, но неосуществимое. Иметь мастерские при детдомах нужно, и пусть они будут учебно-бытовыми или производственными, и пусть при помощи их сообщается детям трудолюбие, рабочая хватка. Но без обязательного присуждения воспитаннику высоких квалификационных разрядов. При существующих нагрузках воспитанника в детдоме планомерное и квалифицированное трудовое обучение, на мой взгляд, невозможно.

 

Это наше родительское дело

Антон Семенович Макаренко говорил, что воспитание подрастающего поколения детей должно происходить на каждом квадратном метре нашей земли. Как это надо понимать? Кто должен воспитывать и, конечно, как воспитывать?

Главную ответственность за воспитание детей должны нести родители. Только родители ответственны за сообщение детям хотя бы начальных признаков этики и морали.

На известном периоде жизни ребенка в процессе воспитания активно и грамотно включается школа. Школа подводит ребенка к развернутой книге познаний. Маленький гражданин приступает к познанию жизни не только на веру. Он начинает познавать ее уже на основе науки. Эта трудная работа – удел школы, и она будет успешной, если в школе будут так же воспитывать, как и обучать.

Допустим, что воспитание в семье и в школьном возрасте, уже в содружестве со школой, проходит нормально. Ребенок являет собой лучший пример родительского и педагогического утешения. И вдруг родители и школа разводят руками от нетерпимого поведения того же ребенка. Что же произошло? Когда, где ребенок был поражен аморальным микробом?

Как-то, еще в 1930-х годах, Антон Семенович в беседе сказал:

– Улица, промежутки между школой и домом, кинотеатры, стадион, парки и другие места, где располагаются дети, – это самая подходящая арена для воспитания детей. Собственно, может и не воспитания, а скорее просто физического торможения ребят в моменты их дурных поступков. Это самые подходящие места для активной деятельности родительской солидарности и родительской педагогической заботы о детях и предупреждения их от моральных травм.

Я не совсем понял Антона Семеновича, и он продолжал:

– Видишь ли, Семен, часто бывает так, что мальчик или группа мальчиков даже и тех, что дома или в школе отличаются примерным поведением и послушанием, попав в места, которые находятся вне контроля родителей и школы, начинают вести себя скверно – курить, задевать прохожих, одним словом, нарушать нормы порядочного поведения. Первый раз это делается несмело, а дальше смелее, вульгарнее, и это просто опасно. Опасно, прежде всего, для будущего самого начинающего нарушителя. Остановить, принять немедленно конкретные меры в таком случае – это значит вовремя подать руку утопающему. Кто это должен делать? Как ты думаешь?»

На свой вопрос Макаренко ответил сам:

– Это должны делать граждане, миллионы родителей, на глазах у которых совершаются недопустимые уродливые действия ребят, а мы, видя это, отворачиваемся, пассивно покрутим головой, кого-то упрекнем и утешаемся тем, что не мой ребенок. А может быть, как раз в это время на другом квадратном метре земли именно мой сын творит еще худшее, и это наблюдает мой коллега-родитель и точно также поступает, как поступил я, преступно поступил.

Кто и когда освободил нас от родительского и гражданского чувства ответственности за благополучную нравственность наших детей, наших будущих граждан, будущих родителей своих детей, будущих строителей начатого нами дела? Кто снял с нас ответственность перед Родиной за человеческий брак, за тех молодых людей, которые сидят на скамье подсудимых и караются годами лишения свободы, а родители корчатся в муках родительского горя?

А много ли таких родителей, которые, в моменты посыпания головы пеплом, не проклинают школу, а с чувством угрызения совести молвят:

– Что я сделал для того, чтобы помешать падению моего сына, кого из его сверстников я остановил, предупредил, задержал, довел в школу и в дом к родным? Никого.

Это, прежде всего, покушение на благополучие и покой коллектива – школы, семьи, детдома, улицы и т. д. Почему же мы, хотя бы даже в порядке самозащиты, не проявляем никаких признаков отпора малышам, посягающим на наш покой? А средств для отпора в нашем распоряжении неисчислимое множество, конечно, плана чисто родительского, педагогического. Но эти меры родительского воздействия действительны в самом начале дурных проявлений и могут быть полезны профилактически, а вот когда дурные детские поступки – уже преступления, тогда наши родительские усилия могут оказаться бесполезными, и нас заменит суд.

Когда-то Антон Семенович мечтал о возможности решительного вмешательства любого родителя и учителя и каждого гражданина в поведение любого ребенка на улице, о создании при каждом домоуправлении, клубе, школе и т. д. родительского постоянного комитета или, может быть, актива с широкими полномочиями пресечения всяких отрицательных проявлений и наблюдения за поддержанием незыблемости высокой нравственности детей. И прежде всего надо установить такой режим на улице, чтобы не было возможности детям совершать дурные поступки.

Можно придумать множество разумных и эффективных способов организации родительской общественности в целях профилактического предупреждения пороков. Не мешало бы пересмотреть и стиль взаимоотношений родителей и детей. Я наблюдал много случаев фамильярно-панибратского взаимоотношения.

Следует подумать и о том, какими средствами общественного порицания, а может, и материального ущемления, влиять на тех родителей, которые потеряли чувство родительской ответственности за воспитание своих детей, а в случае их беспомощности – помочь им вплоть до того, что, хотя бы и на время, забирать детей и содержать в здоровом коллективе за счет родителей.

Стоит всячески пропагандировать солидарные действия родителей в общественных местах. Если один родитель сделал замечание нарушителям, чтобы с ним встал другой, третий и т. д. Следует из лучших общественников по районам организовывать подвижные бригады наблюдения за благополучием поведения и безопасности детей. Надо только захотеть, и захотеть так, как всегда хотел и делал Макаренко, и можно с уверенностью сказать, что мынаведем в школах и домах, на улицах и в общественных местах высокий нравственный порядок и предупредим в среде детей всякие аморальные проявления. Это наше родительское дело.