Драгош Калаич

Что такое журналист в современном мире? Определений этой профессии и отношений к ней накопилось немало, и большинство из них оказываются отрицательного свойства. С журналистикой связаны устойчивые представления о лжи, продажности, беспринципности, верхоглядстве, нечистоплотности, патологическом любопытстве, разнузданной болтливости. Говорят, что ряды журналистов пополняются за счет неудавшихся писателей, мелких тщеславцев, любящих постоянно торчать на глазах у публики. Впрочем, последние не так уж безобидны, если в XX веке они сбились в некий всемирный концерн по имени СМИ (средства массовой идиотизации) и нешуточно говорят о своих правах на власть над человечеством. Кто называет ее «четвертой властью», кто дает ей другой порядковый номер, с учетом имеющихся традиционных властных структур. Иные из журналистов не скрывают своих намерений быть главной властью, легко и быстро смещающей президентов, министров, парламентариев, судей и... И — всё. Не слышно, чтобы журналистам удалось с такой же легкостью и быстротой сместить кого-нибудь из финансовых богов мира. И понятно почему. Журналистский орден по имени СМИ не способен прокормить себя, это всего лишь наемное войско у власти, претендующей побеждать во всех войнах — словесных и кровавых, — власти, контролирующей основные ресурсы и физические ценности (золото, бриллианты и т.п.) современного мира. Власть же, которая с утра до вечера заглядывает в кошелек дяди, никогда не станет первой, как бы себя ни величала.

Однако философ не зря говорил, что нет на свете вещей, которые сами по себе плохи. Нож, к примеру, плох не сам по себе, а оттого, что иногда попадает не в те руки.

С такой точки зрения профессия журналиста ничем не хуже любой другой, и, вполне вероятно, человечество доживет до времен, когда иные из журналистов будут причислены к лику святых.

У нас в России в старые добрые времена на журналистов вовсе не смотрели как на касту неприкасаемых. Сам Пушкин, причем в зрелые уже годы, страстно рвался в журналистику. А Достоевский-журналист, строго говоря, совершенно не уступает Достоевскому-романисту. Даже двух этих примеров оказалось достаточно, чтобы у нас в XIX веке появилась великолепная русская журналистская школа, с такими безусловными именами, как Катков и Иван Аксаков, Суворин и Меньшиков, отчасти Леонтьев и Розанов.

Тут, на такие вот имена оглядываясь, мы с полным основанием можем говорить о высоком стиле в журналистике, о своеобразной русской журналистской классике. Эти — не искали первенства среди властителей (хотя никогда и не заискивали перед властями). На свой труд смотрели как на общественную повинность, государственную службу, мирское послушничество в державной обители. Неутомимым труженикам на ниве народного просвещения, им удавалось общеизвестные недостатки, изъяны и пороки одиозной профессии превращать в ценности положительного ряда. На глазах у читающей страны совершалась замечательная метаморфоза: ложь пристыжено уступала место отважному правдоискательству, продажность сникала перед неподкупностью, на смену верхоглядству и суетливому любопытству приходили углубленное внимание, блестящая эрудированность; эти люди приучали общество к тому, что журналистика — не нахальная и болтливая трещотка, но умная, заботливая и любящая собеседница, наставница на путях общественной жизни.

С тех пор журналистов такого уровня в России уже не было. Увы, не появляется таких и по сей день — ни в официозных постсоветских изданиях, ни среди тех, кто самозванно кличет себя независимыми. Репетиловская болтливость по любому политическому поводу, осмотрительно дозируемая развязность при обсуждении поступков правящих персон, мелкотравчатое ерничество, — что еще за душой у наших «независимых»?

Да и кто они? Мы с вами безысходно затруднимся, попытавшись назвать хотя бы два—три имени. Увы, тут нет личностей. Нет тех, с кем бы вам было легко и интересно собеседовать каждый день и на любые темы. А именно таким в идеале должен быть настоящий журналист — вашим постоянным, надежным, неназойливым и не кичащимся своим всезнанием заочным собеседником, на встречу с которым вам не жаль выкроить полчаса, час, два, как бы ни был загружен ваш день неотложными делами. Ваше общение с ним — как бы мирская исповедь. Вы свободно доверяете ему свои тревоги, сомнения, горечь своей социальной беззащитности. Он не щелкает вас по лбу, не хихикает по поводу ваших наивных суждений о стране, о мире, о партиях, об армии, об экономике, о вере, безверии и т.д. Наоборот, вы то и дело обнаруживаете, что своим умом почти уже дошли до тех же выводов, какие слышите от него. Он помогает вам подняться в собственных глазах, почувствовать себя полноценным гражданином, а не предметом чьих-то циничных манипуляций. Он подводит вас незаметно к простым и замечательным открытиям: жизнь небезнадежна, необходимо бороться за свое человеческое достоинство, за лучшее, что сокрыто в вашей душе — доброту, честь, совесть, веру, отвагу, жажду правды...

И вот вы открываете одну газету, другую, десятую, чтобы найти себе такого собеседника-наставника, знакомство с которым, пусть и заочное, украсило бы вашу жизнь, и — не находите. Вместо него там поскуливают какие-то кикиморы. Мельтешат, тычут вам в нос свои гороскопы, кроссворды и ребусы, сводки новейших убийств, телефончики саун с прелестными массажистками, рецепты молниеносного обогащения.

Словом, вы и сами знаете, сами ежедневно убеждаетесь: журналистики у нас нет. А вместо нее — шантрапа, общественная сволочь, петитная и нонпарельная чернь, платные агенты СМИ.

— Но что же оппозиционные газеты? — проворчит кто-то. — Разве и там нет никого?

Но что отвечать? Разве нам не ясно всем, что оппозиционная печать в России девяностых годов (уточню: к рубежу 95-го) почти полностью погромлена, так и не успев народиться по законам естества. Факт, стоящий, чтобы его запомнить: за пять лет до 2000 года у русского народа в России нет ни одной оппозиционной, подлинно независимой газеты, которая бы не пребывала в состоянии самой жалкой агонии. И ни одного, пусть самого малотиражного, журнала—еженедельника. Наши аккуратно прислуживающие правящему режиму «независимые» потрясают, правда, целым списком оппозиционных изданий, якобы угрожающих демократическому процессу в стране. Но этот липовый список состоит именно из доходяг, из названий, выходящих раз—два в год, не чаще, ничтожными к тому же тиражами.

Так что опыт недвусмысленно показывает: у нас независимо можно только молчать. Только доходить. Только умирать. Только валяться под забором.

Таково необходимое предуведомление к разговору о Драгоше Калаиче. И его первой книге, выходящей на русском языке.

Чтобы разглядеть в современном мире что-то хорошее, приходится отталкиваться от тиранящего глаза оскорбительного пейзажа всесветной дряни. Вот я и хочу предупредить читателя: мы сейчас начинаем говорить о хорошем, о журналистике великодушного и умного собеседования. Но это будет не абстрактный разговор, а разговор в связи с личностью сербского публициста, писателя и мыслителя Драгоша Калаича. Ибо, по глубокому моему ( и не только моему) убеждению, он, Калаич, — один из той немногочисленной когорты разведчиков будущего, которые своим творческим трудом оправдывают существование журналистики как таковой.

Встречаясь несколько раз с Драгошем в Сербии, в его родном Белграде (мы вместе ездили также в разрушенный Вуковар, в объятую войной Боснию), я многократно имел возможность убедиться, что как журналиста его знает вся страна, и каждая его встреча, — пусть мимолетная, — с доныне неведомыми читателями трогала меня подробностями, которые можно наблюдать, пожалуй, лишь в кругу сербов. Тут не было вытаращенных глаз и раскрытых ртов при виде столичной знаменитости. Как не было и фамильярности: мы, мол, с этим парнем из «Дуги» давным-давно кумовья. Да и сам он, отвечая на сдержанные, полные провинциального достоинства приветствия, вовсе не снисходил, но совершенно естественно держал себя на равных, будто продолжая разговор, по какой-то причине полчаса назад прерванный.

Так оно и было на деле: эти знакомства по сути своей лишь восстанавливали атмосферу долгого и взаимно плодотворного заочного собеседования.

Для того чтобы такая атмосфера однажды возникла, журналисту необходимо, помимо многого прочего, неустанно писать и без больших пауз печататься. Ведь у читателя то и дело возникает потребность «перемолвиться» с ним о чем-то насущном, занимающем теперь всех. А если журналист умолк надолго — на месяц, на два, — он как бы в одностороннем порядке прервал наметившееся сближение.

У себя дома я храню почти полные комплекты «Дуги», белградского журнала, в котором Калаич — член редколлегии и постоянный автор, — за последние четыре года. И не могу найти ни одного номера, в котором бы отсутствовала статья, интервью или эссе, подписанные его именем. «Дуга» — не еженедельник, а ежедекадник, то есть выходит три раза в месяц. На годовой круг получается 36 номеров. В каждый выпуск Калаич дает от двенадцати до двадцати четырех страниц, а то и больше (не говоря о том, что он еще и формирует геополитический раздел журнала статьями других авторов, чаще всего зарубежных: немцев, французов, итальянцев, русских). Геополитика — в центре и его собственного внимания. Очень редко он ограничивается только внутрисербскими событиями. Да и как ограничишься, если Сербия в последние годы снова стала игралищем всемирных сил. Поэтому у него внушительнейшее рабочее досье по США, по Германии, по Ближнему Востоку, по Японии, по Италии и Франции, а с начала 80-х годов — и по России.

Естественно, такие досье невозможно собрать, не зная языков. Калаич великолепно владеет итальянским, отлично — французским и немецким, безупречно (хотя и недолюбливает его) английским. С недавних времен усиленно занимается русским и уже читает в оригинале даже Константина Леонтьева. Легко схватывая на лету разговорную русскую речь, он, однако, не решается заговорить по-русски, стесняясь своего произношения, действительно пока не идеального. Вот что значит требовательность к себе!

Но еще немного о его работоспособности. «Дуга» (в том числе, благодаря участию Калаича) — самый популярный в бывшей и сегодняшней Югославии многотиражный журнал быстрого реагирования. Кроме того, Драгош часто печатается в особо почитаемых студенческой молодежью «Погледах» и в самых массовых газетах, прежде всего в «Политике». Стоит полистать великолепно издаваемый журнал сербского патриотического движения белоорловцев «Новые идеи», чтобы убедиться, что Калаич и здесь — в родной стихии.

Словом, его чисто журналистская работоспособность (не считая трудов почитаемого в художественных кругах живописца, писателя—фантаста и историка философской мысли) совершенно ни с чем не сравнима на нашей оскудевшей, задичавшей и оскверненной журналистской ниве. В этом смысле Калаича можно сопоставить разве лишь с великими писателями от русской дореволюционной газетной школы наподобие Михаила Меньшикова.

Но удивительно обильны бывают на письме и графоманы. Трудолюбие обретает цену лишь при определении качества произведенного.

Вот тут, говоря о Калаиче, нам, для большей наглядности, надо обратиться к собственно русской тематике его геополитических разведок.

В журналистских, литературных, но прежде всего в политических кругах России он в одночасье стал известен после первой же своей статьи, напечатанной в Москве. Такое в газетной практике случается крайне редко, а потому стоит восстановить некоторые подробности события. Дело было не так давно — в феврале 1991-го. Эссе в русском переводе называлось «Обновление или гибель России» и увидело свет в писательском еженедельнике «Литературная Россия». Переводчица, прекрасный, кстати сказать знаток югославских реалий XX века, сдавая свою работу, призналась, что перевод ей дался с большим трудом, потому что речь в статье идет вовсе не о Югославии, а исключительно об Америке и о нас, к тому же автор касается уж таких щепетильных подробностей геополитики начала столетия, что она, как бы это сказать... Ну, она ведь тоже дорожит своей работой, а там все и всё на виду. Ну, ну... слегка покраснев, милая женщина попросила: ей не нужно никакого денежного вознаграждения, но хорошо бы не печатать ее фамилию под переводом. (Последняя просьба была, конечно, исполнена).

Публикация статьи мгновенно вызвала тихий шок в доме на Старой площади, где тогда еще размещался — за полгода до выселения — Центральный Комитет КПСС. Рассказывают, что партийные чиновники носились из кабинета в кабинет со статьей Калаича, как если бы в руках у них была портативная атомная бомба с часовым механизмом. Шуточное ли дело! Этот настырный серб говорил о том, о чем наивное большинство населения СССР ничего не знало, а «посвященное» меньшинство аккуратно помалкивало. Говорил об источниках финансового и идеологического обеспечения первой русской (по сути же антирусской) революции. Цитировал документы из малодоступных архивов США. Называл фамилии крупнейших денежных королей Америки начала века, кровно заинтересованных в свержении ненавистной им самодержавной власти в России. Ну, что там Парвус или Троцкий! Только мелкая разменная монетка в руках таких, как Яков Шиф и К". Американские финансовые магнаты, подтверждал Калаич с цифрами и фактами в руках, не пожалели золота и на сценарии двух революций 17-го года.

Не прошло и месяца после публикации, как главному редактору «Литературной России» Эрнсту Ивановичу Сафонову вручили конверт, пришедший откуда-то с Кубани. В конверт была вложена страница из местной газеты со статьей Калаича (перепечатанной, правда, без ссылки на отечественный первоисточник). На полях этой страницы — всего несколько слов от руки: «Что вы там в Москве все спите и спите! Вот каких вам авторов надо печатать, а не заполнять газету всяким мусором и навозом».

Так появились у Калаича в России первые надежные и благодарные заочные собеседники. Появились, повторяю, поcле первой же публикации. Слава Богу, русский читатель не разучился мгновенно оценивать качество печатного труда — на Кубани, на Волге, на Ангаре... Вскоре Драгош Калаич получил приглашение от Валентина Распутина: выступить на страницах «Литературного Иркутска» со всем, что бы он хотел сказать о современных судьбах славянства. О России.

Но мы «русскую тему» Калаича оставим на конец разговора, а сейчас приглядимся внимательней к его американским штудиям.

В 1993 году Калаич издал у себя на родине книгу под впечатляющим названием «Американское зло». Не правда ли, прямолинейностью своей такое название может насторожить? Неужели, скажет кто-нибудь, автор всерьез полагает, что все зло современного мира исходит из США? Нет ли в таком приговоре чрезмерной экзальтации, зашоренности или, мягче сказать, субъективности? Не возвращают ли нас к стилистике времен, когда всерьез писалось об «акулах империализма», линчевании негров и т.п.?

Как бы предвидя подобные вопросы, Калаич уже в предисловии к своей книге уточняет: исследуемый им феномен имеет совершенно очевидную европейскую родословную, которую, «условно говоря», можно определить как синтез «иудео-протестантской концепции экономики, анархического индивидуализма и принципов гражданского общества, в котором власть третьего сословия переросла в плутократию». На огромных пространствах «нового континента», вдали от обуздывающих норм европейской культуры и морали, эта гремучая смесь возросла до планетарных размеров, приобретя откровенно патологические черты и свойства. Первыми жертвами американского зла стали величественные культуры аборигенов, подвергшихся жестокому духовному и биологическому геноциду. Вторая губительная волна насилия обрушилась на «южан», которые унаследовали из Европы благородную архаику земледельческого феодального уклада, сложившегося еще до Французской революции. Кстати, сама эта революция, уточняет Калаич, стала во многом следствием возвратного шествия «американского зла» в Европу. Об этом свидетельствуют многочисленные факты, начиная от закулисной работы американских эмиссаров в предреволюционном Париже и кончая «Декларацией о правах человека и гражданина», составленной по образцу американского манифеста о независимости и эмансипации от европейской прародины.

Второе важное уточнение автора, касающееся корней и размеров «американского зла»: оно, это зло, вовсе не абсолютно и в самой современной Америке, потому что ему все упорнее сопротивляется «тихое большинство» американцев. Тех самых, которые, по свидетельству социологических диаграмм, с каждым разом все пассивней участвуют в президентских выборах и других акциях, требующих проявления политических чувств. Бытийственная природа зла в том и состоит, что оно не абсолютно, но постоянно покушается представить себя миру в качестве абсолютной ценности, устраивающей всех и вся.

Калаич не скрывает, что его особое внимание к природе и проявлениям американского зла не в последнюю очередь связано с тем, что именно его родина стала в последние годы мишенью номер один в Европе для амбиций, исходящих от законодателей «нового мирового порядка» (читай: все того же американского зла). И цитирует по этому поводу недвусмысленную директиву предпоследнего американского президента: «Сербия — наибольшее препятствие безопасности, экономическим и политическим интересам Соединенных Штатов Америки». Под этими словами Буша, как видим по событиям последних лет, вполне может подписаться и его преемник.

Но интерес Драгоша Калаича к Америке — это не столько реакция задетого за живое сербского журналиста, сколько пристальное внимание исследователя, который уже не первое десятилетие всесторонне изучает эту самую Америку и, похоже, в одиночку работает за целый институт. По крайней мере, чтение книги Калаича убеждает в том, что он собрал внушительнейшее американское досье и проштудировал целую библиотеку монографий, рассматривающих тот же предмет и принадлежащих не только европейцам, но, прежде всего, самим американским авторам.

Духовный и физический урон, наносимый современной американской цивилизацией остальному миру, головокружительно многолик. Тут и экраны (телевидение, кино), захлестываемые тошнотворными потоками голливудской крови. Тут и намеренная, планомерная наркотизация нынешнего и будущих поколений жителей земли. И циничное отношение к остальному миру как поставщику ресурсов и потребителю второсортной американской продукции. И навязываемые слуху каждого человека сатанинские ритмы антимузыки. И катастрофические темпы загрязнения планеты — сначала у себя дома, а теперь уже и на других континентах, куда Америка выталкивает свои наиболее вредные в экологическом отношении производства.

Самодовольство, хвастливая заносчивость «Демократии № 1» обслуживаются целым сонмом ее средств массовой идиотизации, которые неустанно обрабатывают как своих сограждан, так и обитателей второсортных пространств.

Калаич обращает внимание на вульгарную теорию «конца мира», успешно внедряемую нынче в мозги средних американцев, по которой выходит, что мир может сворачивать свою историю, поскольку Америка уже в основном достигла идеала благоустроенной, удовлетворяющей все запросы и прихоти человека жизни на земле и поверх этого рекорда никакой исторический прогресс уже невозможен.

Но что именно ждет обывателя в американском искусственном парадизе? Удел серого «экономического животного», которое успешно удовлетворяет все свои физиологические вожделения, потребляя все, что хотело бы потребить. Если «серое человечество» восторжествует в мире, если орды «экономических животных» подавят повсюду своих конкурентов, то «конец мира» действительно наступит. Но это будет не тот громоподобный триумф, который живописуют средства мировой идиотизации, а прямое воплощение новозаветных апокалиптических предчувствий.

Аморальность и губительность грядущей цивилизации «экономических животных» явственно ощутима уже и в наши дни. Прежде всего, ощутима в той фатальной потере чувства меры, что характерна для геополитики США, когда на каждом шагу «зоной жизненных интересов» американского шерифа объявляются все новые и новые страны Европы (в том числе с недавних пор и ридна Украина!). На бытовом уровне такая утрата элементарного чувства меры может вызвать у окружающих приступ здорового простонародного хохота. Но если на этот же изъян смотреть в онтологическом ракурсе, то тут уж реакция окружающих обязана быть совсем не шуточной, а настороженно-бдительной. Похоже, Господь решил примерно наказать «Демократию № 1», сильно обделив ее элиту чувством меры, политической и всякой другой.

В связи с последним обстоятельством Калаич вспоминает Гегеля, говорившего «о физической и моральной импотенции» Америки. Не слишком ли крепко выразился старый идеалист? Сообразуется ли эта философская брань с нынешним обликом сверхимперии, бомбящей Багдад и сербских «варваров»?

В своем эссе «Самураи побеждают ростовщиков», посвященном анализу острейших экономических противоречий между Японией и США, Калаич приводит популярный в сегодняшней Европе анекдот, героем которого остроумцы избрали президента Буша.

Впав однажды в коматозное состояние, Буш просыпается через три года и перво-наперво спрашивает у своего вице-президента, все ли в порядке в Америке.

— "О, да! — бодро ответствует тот. — Инфляция сократилась до рекордно низкого процента. Индустрия производит и продает больше, чем когда-либо в истории США. В наших школах дети наконец-то стали учиться, а из гетто исчезли наркотики. И все работают как люди!"

— "Отлично! — счастливо улыбается Буш. — А сейчас я бы хотел выпить чашечку кофе".

Вице-президент вмиг перестает смеяться:

— "Хорошо, господин президент, однако это удовольствие будет вам стоить ... шесть йен".

За этой геополитической остротой — вовсе не шуточная реальность современной Америки: не только мощное давление на ее экономику японского импорта и целых технологических комплексов, но и захват японским капиталом крупнейших голливудских студий, сотен отелей «Интерконтиненталя» или нескольких небоскребов в самом Рокфеллеровском центре. А за этими реалиями, в свою очередь, — противостояние двух мироукладов: одного, равняющегося на традиционные национальные ценности, и другого, означенного масонским девизом «От множества к единству»; за девизом же этим, при всей его «общечеловеческой» благозвучности, — стремление нивелировать подлинные национальные, религиозные, исторические, культурные ценности народов во имя серого человечества «экономических животных».

Пафосом своей книги Драгош Калаич предупреждает: пресловутый американский «котел наций», предназначенный для выплавки общества оскотиненных потребителей, работает сегодня на пределе своих возможностей. Дальнейшие перегрузки, связанные с полной утратой чувства меры, опасны для всего человечества. Американская технократическая цивилизация, торжествуя свою громкую всемирную победу, стремится скрыть перебои и скрежет в чреве гигантского механизма, изработавшего почти все свои ресурсы. Отравленный наркотическими химерами преуспеяния организм нешуточно опасен для всего человечества.

Драгош Калаич родился в 1943 году в оккупированном немцами Белграде. В апреле 1944-го, на самый праздник. Воскресения Христова, город был подвергнут варварской, совершенно бессмысленной (с точки зрения военной эффективности) бомбардировке силами американских ВВС, которые обычно пролетали над Белградом бомбить румынские нефтяные скважины, но тут почему-то решили сбросить груз на полпути и, главным образом, на мирных горожан, возвращавшихся с пасхальной заутрени.

В том же 1944-м в сербскую столицу с боем вошли красноармейцы, великодушно поделив славу освобождения города с титовскими партизанами. Фатальная вражда, возникшая несколькими годами позже между Сталиным и Тито, привела к тому, что последний приступил к строительству единственного в своем роде социализма — на американские деньги. Так в послевоенной Югославии завязался узел геополитических противоречий, не распутанный и по сей день.

Если бы американские бомбардировщики вздумали повторить сегодня в небе над Белградом свой «подвиг» пятидесятилетней давности, то на одной из самых больших плоских крыш города прочитали бы в свой адрес английское ругательство, выведенное громадными буквами. Так думает теперь об учредителях «нового мирового порядка» большинство сербов. При том, что в политических кругах новой Югославии есть партии, почти не скрывающие проамериканскую ориентацию, и здешняя пресса живо обсуждает, кто и сколько получает за свою «независимость» из-за океана.

С другой стороны, хотя тысячи югославских коммунистов жизнями заплатили в титовских застенках за свой «сталинизм» и за свое «русофильство», — любовь к матери-России, к русскому народу неискоренима в душах большинства сербов. Это чувство не удалось поколебать даже в последние годы, когда «миротворцы» со Смоленской площади вели откровенную антисербскую игру, ничуть не скрывая, что действуют на Балканах по американскому сценарию.

Читатель этой книги и без подсказки разглядит: Драгош Калаич — убежденный и последовательный русофил. Его любовь к России основана не только на интуиции, на настроении, на уважении к именам писателей-классиков или выдающихся деятелей русской истории. Эта любовь, не минуя наше прошлое, адресована, прежде всего, России завтрашней, ее еще не воплотившимся духовным возможностям, тому русскому будущему, благородные черты которого он различает уже в наши дни, — сквозь неприбранность, мишуру и лицемерие «перестройки», сквозь оккупационную проволоку и моральную деградацию «демократизации». Недаром свою последнюю книгу (она вышла в Белграде в 1994-м), в которую включены статьи о России конца восьмидесятых — начала девяностых годов, Калаич назвал с пророческой безоглядностью, уже не дающей ему права отступить ни на шаг назад или в сторону: «Россия встает». Кто из наших домашних провидцев, угнетенных позорным зрелищем затяжной смуты, решился бы сейчас на такое отважное определение? Мы больше любим теперь перебирать, как четки, признаки своей погибели, и если отваживаемся на что-то понадеяться, то непременно выставляем те или иные условия, без соблюдения которых все уже безнадежно: если, мол, будут те-то и те-то задействованы силы, то тогда, глядишь, что-нибудь еще и получится. А вот у него — никаких «если». Просто: "Россия встает".

Впрочем, простота калаичевского определения — кажущаяся. Она — не от бравады, не от всеславянского желания прихвастнуть тем, чего, может, и нет на самом деле. К такому названию-определению он шел трудным путем, через сомнение, в чем признается в предисловии к этой книге:

«...Оккупированная Россия. Так, по первоначальному замыслу автора, должна была быть озаглавлена серия посвященных сегодняшней русской трагедии политических очерков, свидетельств и репортажей, написанных в пути сквозь долгую ночь заточения, под знаком господства инородческих и изменнических псевдоэлит, служащих — когда бессознательно, а когда и осознанно — демону экономики, что характерно для времени, знаменующего конец западного цикла европейской цивилизации. Между тем, просмотрев еще раз отобранный материал, автор отверг первичное название, заменив его другим — Россия встает, которое более отвечает главной цели его поисков на просторах, оккупированных русофобскими силами».

То есть, автор посчитал неуместным ограничиться констатацией неутешительного факта, разглядел динамику, выход от одного состояния к другому. Что же! Может, так теперь и должно быть, что чуть-чуть со стороны наше настоящее проступает виднее? Ведь когда топчешься на месте, — а не этим ли у нас занимаются те, кто все еще выбирает между капитализмом и социализмом? — то кажется, что и сама жизнь затопталась, обессилев куда-либо двигаться... Вот почему мне нравится та резкость и настойчивость, с которой Калаич уже несколько лет подряд не устает убеждать: разница между капитализмом и социализмом — чисто внешняя, по сути они очень даже нужны один другому, нужны для манипуляций над большими людскими сообществами якобы во имя их наиболее справедливого земного благоустроения. Суть же манипуляций в том, что и там и здесь всемирный интернационал правящих элит (псевдоэлит) готов разыграть любую «холодную» или идеологическую распрю во имя сохранения контроля над мертвыми и живыми ресурсами планеты. Подневольное участие в таких манипуляциях унизительно для славянских народов, в том числе для русских и для сербов. Мы вправе, думая о своем земном устроении, полагает Калаич, добиваться подлинно достойных условий существования, основанных не на сценариях финансового интернационала, а на многовековом внутреннем опыте наших народов, на нашем национальном понятии о справедливости и, конечно, на наших религиозных воззрениях, осуждающих страсть к наживе, приемы и практику тотального ростовщичества, словом, поклонение Мам-моне.

Выработка идеологии для народов, исповедующих православие, это, по сути, и есть поиск третьего пути, о котором так часто пишет в последние годы Драгош Калаич. Особенность поиска в том, что речь идет не о логической конструкции, сочиняемой в кабинетной тиши. Есть такое понятие в армейском лексиконе: разведка боем. Единственно необходимый и возможный путь приходится прощупывать и удерживать в обстановке войны, понимаемой одновременно и как метафора и как реальность. Да, когда мы слышим, что идет третья мировая война, мы вправе воспринимать эти слова как метафору, потому что третья нисколько не похожа на две предыдущие. Но каждый из нас способен привести, наверное, десятки примеров того, что речь идет и о реальности: о реальности Вьетнама и Афганистана, «бури в пустыне» и насквозь простреливаемого Сараева, горящего Дома Советов и разрушенных кварталов в Бендерах, Вуковаре и Грозном.

... Драгош попросил остановить автобус на одном из перекрестков многострадального боснийского города Брчко. Изрешеченные пулями и осколками стены пустых двухэтажных домов, разбитые витрины магазинчиков, изуродованный легковой автомобиль, россыпь гильз и металлических денег под ногами, — именно в такой вот «типичной» обстановке захотел Калаич снять для белградского телевидения беседу с несколькими своими гостями из России, писателями, журналистами. Пока он задавал вопросы одному из нас, остальные, непринужденно разговаривая, подались по ближайшей из пустынных улиц и... угодили прямо в зону обстрела. Как выяснилось, эта часть города была на мушке у мусульманских снайперов, засевших где-то сразу за окраиной Брчко. Тут я впервые увидел, как Драгош потерял самообладание, бегом кинулся вдогон за неосмотрительными гостями. Высокий, седой, в светлом джемпере, он был сейчас такой выгодной для стрелков мишенью... К счастью, и он, и гости вернулись невредимы. Отдышавшись, Калаич невозмутимо продолжил перед камерой разговор о третьей мировой, которая для него — не метафора, а реальность.

Так кто же победит?

Интернационал барышников и лихоимцев? Хорошо оплаченные наемники «нового мирового порядка»?

Или мы, желающие в своем доме жить по своему уставу?

Ответ зависит от каждого из нас — на пространстве от Дуная до Волги, от Адриатики до Тихого океана.

1995

Этот «портрет» Драгоша Калаича, написанный в качестве послесловия к его книге «Третья мировая война», за прошедшие с тех пор десять лет ни в чём не устарел. По крайней мере, не устарел в главном, потому что та война длится.

Но как же прискорбно мне говорить теперь о нашем драгоценном сербском друге в прошедшем времени!

Если бы война порождала одни жертвы, бессмысленным было бы участие в ней. Но, к счастью, война — еще и мать героев. Такими стали для нашего поколения Юрий Селезнёв, Эрнст Сафонов, Юрий Кузнецов, Вадим Кожинов, Николай Разговоров, Эдуард Володин, Аполлон Кузьмин, Николай Третьяков, Олег Трубачёв…

А теперь — и Драгош Калаич.

Когда-то я подслушал тихий разговор сербов о своём Калаиче: «Редкая фамилия у него… Калаич… олово…оловянный?» Ну, да, — подумал я про себя, — конечно так: оловянный солдатик… Солдат. Воитель.

Его оружием были сербское раскалённое слово, славянский меч, европейская хладнокровная рыцарская отвага, русское великодушие.

Это о таких как он сказал другой выдающийся серб отходящей эпохи, писатель и воин Драгиша Васич:

« Бог любит только героев ».

Юрий Лощиц, 2005 г.