В своих выступлениях и интервью я часто с гордостью повторяю, что Родина всегда высоко оценивала мои заслуги. Вероятно, в сегодняшнее «материальное» время это трудно понять, но лично я считаю, что ни за какие деньги невозможно купить признание твоих заслуг перед Отечеством, признание народа.
Первые награды – орден Красной Звезды и медаль «За победу над Германией» мне вручили в 1946 году, и, разумеется, это было большим событием в жизни двадцатисемилетнего сержанта.
В течение первых десяти лет с момента принятия на вооружение АК-47 я получил за свой труд несколько высоких правительственных наград. В 1949 году – Сталинскую Премию I степени, в 1957 году – орден Трудового Красного Знамени, а в 1958 – орден Ленина, золотую медаль «Серп и молот» и звание Героя Социалистического Труда. Кроме того, в 1950 году меня избрали депутатом Верховного Совета СССР.
Но это лишь одна сторона моей удачливой творческой карьеры. Я всегда повторяю еще и то, что признанному успеху часто сопутствует и зависть, и ревность, и просто – праздное любопытство. Так уж устроен мир…
Указ о присвоении мне высокого звания Героя Социалистического Труда в 1958 году был опубликован в газетах. Как правило, в таких случаях всегда получаешь множество поздравлений. Приходят телеграммы, письма от родных и близких, от друзей-соратников и от совершенно незнакомых людей. Бывает, читая письмо, с трудом можешь вспомнить автора, с которым много лет тому назад или работал, или служил. Но, случается, что и не вспомнишь – человек ошибся и принял тебя за кого-то другого. Тем не менее, ответить ему надо…
Как-то получил я письмо от бывшего солдата, участника войны. Он пишет: «Однажды я повстречал солдата с автоматом и спросил его, что это за автомат? Он ответил, что это – АКМ. Спрашиваю, что означают эти буквы? Он сказал, что это автомат Калашникова модернизированный. Я был просто поражен! Ведь это я давал вам все идеи автомата, когда вы были у меня слесарем. А вы даже не удосужились вставить букву из моей фамилии в название этого автомата!» Далее этот человек пишет, что мы «вместе служили», и перечисляет ряд городов, где проходила «наша» служба. Этот перечень и подтвердил, что мы с ним совершенно незнакомы – я никогда в тех местах не был, а в тех войсках, о которых он пишет, не служил. Ну, что тут скажешь? Пишу вежливый ответ, иначе он до конца своей жизни будет считать, что прав. А он мне отвечает: «Надо же, до чего казенным языком вы мне ответили!» И такие недоразумения случались нередко. То росли в детстве, то служили, то работали вместе…
Но все-таки чаще я получал и получаю добрые письма. Всегда много писем от рационализаторов-солдат, которые просят дать им совет. Такие письма возвращают меня к моему конструкторскому прошлому. Я вновь и вновь вспоминаю о том, какими путями пришли ко мне признание, известность, награды. При этом вспоминается не только радость от конструкторского успеха, но и горечь от тех перипетий, через которые я шел к своей победе…
Мое раннее признание совершенно не означало того, что после получения высоких наград для меня открылись все двери и моей работе стали оказывать повышенное внимание. Нет, ничего такого не происходило. Уверяю, меня никто никогда «на руках не носил» и «зеленых улиц» моим работам не было.
Помню, как довелось мне в начале 1950-х годов заниматься не столько творчеством, решением задач доводки АК-47, сколько отстаивать право на самостоятельность, на независимость в работе. Иногда, признаюсь, охватывало отчаяние от нежелания руководства завода понять мои конструкторские замыслы, пойти навстречу. Чем объяснялось такое отношение? Думаю, тем, что на этом известном оружейном заводе, как ни парадоксально, не было своего ведущего разработчика оружия, способного смотреть дальше существующих образцов, работать на перспективу. Местные конструкторы использовали в работе принцип количественной постепенности, не ставя перед собой принципиально новых технических задач. Они удовлетворялись, как правило, мелкими конструкторскими доделками, дополнениями к уже освоенным образцам.
Исключение составлял, пожалуй, лишь С. Г. Симонов, налаживавший здесь производство своих образцов еще до войны и в годы суровых военных испытаний. Он пришел сюда зрелым разработчиком оружия, имевшим за плечами богатую творческую биографию. Завод не стал для него местом постоянной конструкторской деятельности. В Ижевск Сергей Гаврилович наезжал эпизодически, хотя порой работал тут продолжительное время.
И вдруг в 1949 году на заводе в моем лице появился молодой чужак, претендующий на роль лидера в разработке оружия, проявлявший невиданную самостоятельность в конструировании…
Возможно, не последнюю роль в настороженном ко мне отношении со стороны руководства предприятия играло и то обстоятельство, что непосредственно на мое имя, нередко минуя и директора, и главного инженера, и главного конструктора, приходили телеграммы из Министерства вооружения и Министерства обороны. В них, как правило, мне предлагалось поработать над устранением того или иного недостатка в каком-либо из образцов оружия или принять участие в очередном конкурсе по разработке нового.
Трудно было мне работать в заводской обстановке. По существу, безоговорочно я был принят и понят лишь молодыми конструкторами нашего маленького творческого коллектива. Должность моя была невелика для того, чтобы все намеченные нами работы без промедления выполнялись: я был просто ведущим конструктором в конструкторском отделе завода. И только через шесть лет стал руководителем небольшой специализированной группы внутри того же отдела.
Посоветоваться, как заниматься созданием новых изделий в условиях завода, как правильно построить взаимоотношения с его руководством, я мог лишь с коллегами – оружейниками, работавшими в подобных условиях. Но, к сожалению, один за другим ушли из жизни выдающиеся конструкторы стрелкового автоматического оружия: в 1949 году умер В. А. Дегтярев, в 1952 – не стало Г. С. Шпагина. В последние годы меня с ними связывали тесные творческие и человеческие контакты, хотя мы работали на разных заводах. Опыт знаменитых оружейников, их заинтересованное участие в моем конструкторском становлении для меня были очень важны. Но, к сожалению, я лишился их дружеской поддержки…
Отношения на заводе были непростые. Помню, как в начале 1952 года ко мне подошел начальник опытного цеха К. И. Колосков. Его мрачный, насупленный вид не предвещал приятного разговора. Он вытащил из кармана вчетверо сложенный лист бумаги, развернул его. Как я понял, это был документ, поступивший из Министерства вооружения.
– Опять требуешь себе для работы особые условия? Ну, где я тебе возьму таких квалифицированных рабочих, как фрезеровщик, токарь, слесарь-отладчик? – Константин Иванович помахал бумагой, словно флажком. – Тебе и так помогают Габдрахманов, Бухарин, Бердышев, а ты никак не угомонишься.
– Не спорю, помогают, – отозвался я, отрывая напильник от зажатой в тисках заготовки. – Да только помощь-то эта эпизодическая. Вы то и дело перекидываете рабочих на другие участки, не даете возможности своевременно изготовить опытные детали. Самому приходится постоянно за верстак вставать. А много ли я могу сделать один? – Я в сердцах бросил напильник. – Есть же распоряжение министерства, так выполняйте. А вы все волокитой занимаетесь, срываете сроки работ…
– Ты поосторожнее в выражениях-то, – еще больше ожесточился начальник цеха. – Не у одного тебя срочные дела. Хороших специалистов я не рожаю. Так что и дальше будешь довольствоваться тем, что дают. А начнешь артачиться – вовсе никого не получишь.
В словах Колоскова таилась реальная угроза торможения работ, в которые я тогда активно включился. Понимал: мог вообще оказаться не у дел, столь велико было бюрократическое противодействие моим попыткам претворить в жизнь новые идеи.
Так оно и случилось. Сроки изготовления деталей затягивались. На мои устные обращения к главному конструктору, к главному инженеру я слышал лишь обещания разобраться. Обещания, к сожалению, повисали в воздухе.
Пришлось обратиться с письменной докладной на имя главного инженера А. Я. Фишера. Приведу ее полностью, чтобы показать, насколько трудно порой пробивались в жизнь новые конструкторские задумки. Срок на документе – 8 апреля 1952.
«При переводе меня на работу в отдел № 53 в министерстве и на заводе неоднократно говорилось, что все опытно-конструкторские работы будут и должны выполняться в экспериментальной мастерской ОГК (отдела главного конструктора) вне очереди.
Практически, начиная с начала 1949 года и по сей день, наблюдается обратное, то есть сроки изготовления самых незначительных опытных деталей цех (который, кстати сказать, называется опытным цехом) настолько затягивает, что каждый раз у конструкторов притупляется всякий интерес к исполнению нового.
У руководителей цеха вошло в практику откладывать изготовление опытных деталей на недели, а некоторые из них – и на долгие месяцы. Подобная практика вошла в систему работы отдела и цеха, что создало крайне нетерпимое положение с ведением опытных работ.
В защиту установившегося порядка руководители ОГК и цеха каждый раз выставляют причины систематической перегрузки цеха серийными и валовыми заказами.
Начиная с 1949 года практика показала, что ведение опытных тем в установившемся порядке в отделе постоянно приводило к срыву выполнения работ.
Учитывая значительное количество и большую важность опытных работ, утвержденных на 1952 год, прошу Вас дать соответствующее указание о выделении ряда цеховых работников и станков, закрепив их на изготовление опытных работ, создав таким образом спецгруппу, которая в работе подчинялась бы руководителям опытных тем.
Считаю, что только при таких условиях возможно будет успешно вести опытно-конструкторские работы».
С подобным же письмом я обратился и в Министерство вооружения.
В министерстве среагировали на мое обращение очень быстро. Уже через две недели на завод пришло письменное предписание выделить в мое распоряжение квалифицированных рабочих и обеспечить срочность исполнения моих заказов.
Предписание министерства вызвало раздражение у руководства завода и опытного цеха. Однако не выполнить его на предприятии все же не осмелились. Вышел приказ, в котором определялось, кто из рабочих будет помогать мне в опытно-конструкторских работах. Но этот приказ был лишь формальным ответом на указание министерства. Практически не было и дня, чтобы он не нарушался. Без моего ведома выделенных специалистов то и дело переводили на выполнение других заказов.
На мой вопрос, почему подобное происходит, начальник опытного цеха только разводил руками и, отводя взгляд, вздыхал:
– Таков приказ директора.
Ссылался он на директора К. А. Тихонова не случайно. К сожалению, Константин Алексеевич не очень благоволил к конструкторам-оружейникам. Ему, видимо, казалось, что мы только хлопот заводу прибавляем. Вечно поглощенный производственными заботами, он с неохотой выкраивал время для наших личных с ним встреч. В отделе и цехе, где мы трудились, он почти не появлялся.
С одной стороны, понять директора можно: он руководил крупнейшим на Урале машиностроительным заводом. Кроме оружия здесь выпускали технику для народного хозяйства. К тому же во многих цехах шла реконструкция, чтобы наладить производство мирной продукции.
Тем не менее, оставалась необъяснимой позиция, занимаемая К. А. Тихоновым по отношению ко всему новому, что появлялось у нас, разработчиков оружия.
После конфликта с начальником опытного цеха и после того, как главный инженер А. Я. Фишер, на имя которого я подавал докладную, не предпринял никаких серьезных практических шагов, мне ничего не оставалось делать, как искать личного контакта с директором завода.
Тем более что у меня накопились вопросы, поставленные передо мной, как депутатом Верховного Совета СССР, избирателями. Немало проблем было у работников завода, искавших помощи у депутата, работавшего на одном с ними предприятии. Решение многих из них находилось в компетенции только директора завода.
Во время встречи я начал разговор с К. А. Тихоновым с жалоб, просьб и заявлений, высказанных мне избирателями во время депутатского приема. Самыми больными вопросами были социальные – обеспечение жильем и трудоустройство. Особенно нуждались воины, демобилизованные из армии. Большинство из них, пройдя фронтовыми дорогами, после войны оставались служить в армии еще по пять – семь лет. Их вхождение в мирную жизнь проходило весьма тяжело. У многих из них были семьи, маленькие дети…
Я настойчиво просил директора оказать помощь самым нуждающимся, стараясь добиться от него положительного решения хоть по трем, двум….одному заявлению…
Выслушав меня, директор завода выдвинул ящик стола и достал толстую папку. На мои вопросы он ответил вопросом:
– Ты знаешь, сколько у меня здесь, в этой папке, таких заявлений? Десятки, сотни. Понимаешь, сотни… Где я возьму квартиры, если в войну жилья ни метра не строили, а после войны по крохам жилплощадь росла, так как средства на реконструкцию завода уходили?
– Но, Константин Алексеевич, этим людям, считаю, надо обязательно помочь, – настаивал я на своем. – Иначе человек, не найдя поддержки, может просто сломаться!..
– Скажи, а кто поможет мне в срок запустить новый конвейер на нашем главном производстве? Может, ты? Тут и твои высокие депутатские полномочия не принесут пользы, – устало и как-то грустно произнес директор завода. – Сверху все жмут: «Давай!», все грозят карами: «Пеняй на себя, если не исполнишь в срок». У кого мне-то найти поддержку, чтобы не сломаться?
Да, Константину Алексеевичу завидовать было нечего: на его плечах лежал огромный груз ответственности.
– Так как же, сможем мы решить вопрос с жильем хотя бы для одного работника? – снова задал я вопрос директору завода.
– Ты прав, надо сохранить для завода хорошего специалиста, а для семьи – сына, мужа, отца. У нас и так война отняла немало толковых мужиков. Считай, что этот вопрос мы утрясли. Высказывай быстро следующую проблему. Времени у меня в обрез.
– Разработка опытных тем по доводке оружия, считаю, на грани срыва. Продолжается чехарда с отрывом рабочих. Их постоянно отвлекают на другие работы без нашего ведома. Константин Алексеевич, требуется ваше вмешательство.
– Но был же мой приказ выделить специалистов для обеспечения твоих опытно-конструкторских работ. В чем еще дело?
– Главный конструктор и начальник цеха каждый раз, когда забирают людей с моего участка, говорят: «Таков приказ директора».
– Черт знает что такое, – тяжело поднялся из кресла Тихонов. – Напиши докладную записку на мое имя. Разберемся. У тебя все?
– Последний вопрос, Константин Алексеевич. Как решается вопрос с созданием конструкторского бюро? В одиночку, пусть и с подключением иногда того или иного инженера из отдела главного конструктора, очень сложно работать над доводкой автомата, модернизацией и созданием новых образцов. Необходимо сосредоточение конструкторских сил…
– Сосредоточение сил, говоришь? – оборвал меня на полуслове директор завода. – Оно, конечно, необходимо. Только силы-то еще накопить надо.
– Так они есть, Константин Алексеевич: Крупин, Пушин, Крякушин, – стал я перечислять инженеров-конструкторов, которые были подключены к разработке опытных тем на базе АК-47.
– Ладно, хватит об этом. Все изложишь в докладной. – Тихонов протянул мне руку, давая понять, что разговор окончен.
Докладную записку я написал немедля. Только вот проку от нее большого не было. Правда, рабочих стали срывать с места не так часто. Что касается создания конструкторского бюро, то решение вопроса не продвигалось вперед еще несколько лет. Только в конце февраля 1955 года была создана специальная конструкторская группа при отделе главного конструктора…
Все это, конечно, не могло не сказаться на качестве и темпе доводки АК-47 в ходе его серийного выпуска, а также в последующих работах по модернизации образца и унификации оружия.
И, тем не менее, работа шла. Инженеры-конструкторы нашей группы в тесном контакте с заводскими технологами прилагали немало усилий, совершенствуя АК-47 в ходе производства. Активно помогали в этом все заводские службы.
Ни один автомат не уходил от нас в войска, не пройдя через руки заводских испытателей. Через руки тех, кто проверял работу оружия при стрельбе, испытывал его на прочность. Надо сказать, занимаются этим люди с большим опытом, знающие толк в каждом образце.
В опытном цехе завода есть такая необычная служба, как контрольно-испытательная станция, коротко – КИС. В нее входят конструкторы и стрелки-испытатели. Вот они-то и «измывались» над оружием, перед тем как отправить его в войска.
Конечно, КИС нам нервы трепала крепко. Н. А. Афанасов, руководя группой испытателей, буквально брал оружие на разрыв. Исходил он, безусловно, из интересов дела: чтобы в войска не прошел ни один неотработанный, некачественный автомат. Более того, его принципиальная позиция помогала нам, конструкторам, еще тщательнее дорабатывать каждый узел, механизм, каждую деталь.
Контрольно-испытательная станция, как правило, составляла план-график испытаний, выделяла стрелков, инженеры контролировали выполнение этого плана. Многие инженеры-испытатели к тому же сами были людьми творческими, с неординарным мышлением. Содружество с ними позволяло выводить на новый уровень и процесс работы над образцами.
Как-то Афанасов показал мне несколько чертежей.
– Вот решили сделать специальную гоночную машину для испытания оружия ускоренным методом, без стрельбы.
– Что она вам даст? – поинтересовался я у Николая Александровича.
– Первое – экономия патронов. Второе – еще перед испытаниями стрельбой можно обкатать многие детали на разных режимах, проверить их на живучесть. Третье – ускорится темп опытно-конструкторских работ.
– Судя по замыслу, по чертежам, дело вы затеяли нужное. За такую помощь мы, конструкторы-оружейники, только спасибо скажем.
Замечу, что создание гоночной машины, установка ее в опытном цехе значительно улучшили качество испытаний оружия. Только после жестокой трепки на этом своеобразном испытательном стенде многие детали находили свое законное место в автомате и получали направление на следующий экзамен – в тир. Правда, механическая гонка в машине и реальная стрельба порой вступали в противоречия по своим результатам. На стенде, казалось, деталь выдерживала все, а когда дело доходило до тира, приходилось ее выбраковывать – ломалась от реальных нагрузок. Требовалось искать новые подходы к ее исполнению.
Совершенствование образцов современного оружия, их улучшение – процесс непрерывный, в нем участвуют, проявляя творческую смекалку, рабочие и конструкторы, технологи, инженеры-испытатели и военпреды, десятки, порой сотни людей, работающих у станков и кульманов. Важнейшее место в этой цепочке занимает совершенствование цеховой технологии выпуска продукции.
В первое послевоенное десятилетие на заводе остро встала проблема автоматизации производства оружия. Из всего оборудования свыше трех четвертых станочного парка, линий служили еще в довоенное время. Требовалась серьезная перестройка производства. Надо было искать пути выхода на современные технологии, снижение трудоемкости операций. Коренную реконструкцию цехов с созданием новых автоматических линий решили проводить наряду с модернизацией старого оборудования. Механизировали и автоматизировали часть станочного парка и существующих технологических линий своими силами, с подключением заводских изобретателей и рационализаторов.
Тогда же, в начале 1950-х годов, при освоении серийного выпуска автомата АК-47 на заводе было внесено несколько конструктивных изменений в саму систему оружия. Одно из них связано со ствольной коробкой. При производстве опытной партии образцы имели штампованную ствольную коробку с вкладышем ствола из поковки.
Штамповка – прогрессивный способ изготовления деталей, позволявший повышать технологичность изделия. Но, к сожалению, в том исполнении, которое родилось в процессе создания опытной партии, коробка не имела достаточной жесткости и не обеспечивала надежной работы оружия. Требовалось найти новый ее вариант.
Выход предложил заместитель главного конструктора завода В. П. Кавер-Камзолов. Валентин Петрович был грамотным инженером, имел богатый опыт конструкторской доводки оружия. В годы войны он участвовал в серийном производстве авиационного вооружения и многое сделал для его совершенствования, бывая непосредственно в частях.
Кавер-Камзолов рекомендовал изготавливать ствольную коробку из поковки способом фрезерования. На первый взгляд такое решение – шаг назад в технологии массового производства оружия. Приоритет штамповочно-сварной конструкции был очевиден: значительно упрощалось производство, снижалась металлоемкость, сокращалась трудоемкость. В свое время применение штамповки сыграло решающую роль в соревновании конструкторов на полигонных испытаниях пистолетов-пулеметов. Система Шпагина (ППШ) получила преимущество именно по этому показателю. ППШ стал первым образцом стрелкового оружия, в котором широко и умело применялись штамповка и сварка деталей.
И все-таки возвращение в начале 1950-х годов к изготовлению ствольной коробки автомата из поковки фрезерованием считаю оправданным. В. П. Кавер-Камзолов с присущей ему высокой степенью компетентности помог внести в конструкцию детали немало новых элементов, что значительно упрощало ее производство способом фрезерования. Таким образом, на том этапе в кратчайшие сроки была обеспечена достаточная жесткость и надежность работы оружия. Организация его серийного выпуска не дала сбоя. Пришли положительные отзывы из войск.
Творческое сотрудничество с Кавер-Камзоловым у нас продолжалось и позже, после его назначения главным инженером на один из оборонных заводов. Мы продолжали встречаться с ним, так как на том предприятии запускали в массовое производство один из образцов нашей системы оружия, шла наладка конвейера и конструкторская доработка образца. Мнение, практические советы Валентина Петровича имели при этом немаловажное значение. А несколько позже, уже в 1960-е годы, к нам в КБ пришел его сын Владимир Валентинович Камзолов – молодой инженер, энергичный, напористый, с хорошей творческой жилкой. Он был очень похож характером на отца: такой же устремленный на решение перспективных задач в конструировании оружия. Принимая участие в разработке пулемета, немало сделал для улучшения образца. Бесконечно жаль, что этот способный молодой конструктор рано ушел из жизни.
При освоении технологии серийного выпуска изделия вносилось немало предложений, улучшавших конструкцию автомата. Авторами их нередко были рабочие опытного цеха, подлинные мастера своего дела. На одном из этапов доводки АК-47 у некоторых образцов во время испытания в заводском тире появилась задержка: не до конца отходила подвижная система. Стали искать причину. Казалось, все было в порядке. Но тогда в чем же дело?
Стрелковое оружие имеет свои особенности в эксплуатации. Одна из них состоит в том, что его приходится очень часто разбирать и собирать. Потому-то так важно, чтобы детали сами просились на свое место, чтобы солдат не ломал голову, откуда, скажем, та или иная из них или куда, к примеру, поставить пружину. Он все должен делать даже с закрытыми глазами, наощупь, стрелять без единой задержки.
По укоренившейся уже привычке я пришел в цех, чтобы обдумать все за верстаком, за которым любил работать. Зажал в тиски деталь, привычно запел свое: «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить…» Хотя, признаться, настроение в те минуты никак не располагало к пению: из очередной партии автоматов у десяти на испытании произошла та же самая задержка. Значит, причина крылась где-то в конструкции.
– Михаил Тимофеевич, у меня разговор к тебе есть, – вдруг услышал за спиной голос П. Н. Бухарина, слесаря-механика.
– Что-то придумал, Павел Николаевич? – Я знал, что без причины, для пустого разговора, Бухарин от своего верстака не отойдет.
Старый рабочий, пришедший на завод еще в начале 1920-х годов, он ценил не просто каждую минуту, но и секунду, был щепетилен в обработке каждой детали. Ему в свое время довелось трудиться бок о бок с В. А. Дегтяревым, Ф. В. Токаревым, С. Г. Симоновым, Г. С. Шпагиным. Наши выдающиеся конструкторы-оружейники высоко ценили мастерство Павла Николаевича, всегда прислушивались к советам слесаря, умевшего обработать металл так, что любо-дорого было смотреть. Нет, неспроста Бухарин подошел ко мне…
– Интересная штука получается, скажу тебе, Михаил Тимофеевич. Нашел я, кажется, закавыку. – Бухарин своими сильными жилистыми руками взял с верстака несколько деталей разобранной подвижной системы. – Погляди хорошенько на курок и шептало. – Павел Николаевич поднес поближе к моему лицу эти детали. – Вроде бы все тут в норме?..
– Так, – утвердительно кивнул я головой.
– Так, да не так. Сходил я в тир, посмотрел в работе автоматы, у которых происходит задержка. Потом разобрал подвижную систему и до меня дошло, что вся причина в сильном трении, возникающем во время стрельбы между курком и радиусом шептала автоматического огня. Оно и тормозит ход подвижной системы.
– Вот это фокус! – подивился я, выслушав Павла Николаевича.
– Действительно, фокус. Только лучше обойтись без него, – загадочно проговорил Бухарин. – Я уже и эксперимент провел на одном из автоматов.
– В чем его смысл?
– Все очень просто. Удалил радиус и сделал у шептала скос под углом. Испытатели попробовали автомат на живучесть – по вине подвижной системы ни одной задержки, – радостно доложил Павел Николаевич.
Я обнял Бухарина, поблагодарил за удачную находку.
Такие кадровые мастера-оружейники, как П. Н. Бухарин и Г. Г. Габдрахманов, воспринимали свою помощь конструктору в устранении возникших неполадок или недостатков разрабатываемых образцов как совершенно естественную необходимость. Они жили работой, производством, не мыслили себя без самоотверженного труда. Большая удача для любого коллектива, если в нем работают такие мастера – «золотые руки», да к тому же – истинные патриоты дела. И хорошо, и справедливо, что таких Мастеров Родина отблагодарила за их многолетний труд высокими наградами: П. Н. Бухарина – орденом Ленина, а Г. Г. Габдрахманова – орденом Трудового Красного Знамени.
Мои представления о настоящем мастерстве, которое сродни легендарному тульскому Левше, связано именно с ними – заводскими умельцами. Доброе имя мастера, рабочая честь являлись лучшей гарантией от брака в работе, от халтуры. И хорошо, если ряды таких рабочих-мастеровых не скудеют, если создается «их школа» и приходят к ним в ученики такие же будущие умельцы.
Однажды, за одним из верстаков опытного цеха я приметил молодого слесаря, увлеченно обрабатывавшего деталь. Мне бросилось в глаза то, что он пользовался преимущественно инструментом, необходимым для чеканки по металлу. Я начал за ним наблюдать. Приходил он в цех пораньше, а уходил позже многих остальных. Впечатление было такое, словно ему, истосковавшемуся по работе, в радость было брать в руки инструмент, поковки и он с неохотой расставался с ними вечером.
В то время мне стало известно, что вот-вот должен состояться приказ о создании специальной группы для выполнения опытно-конструкторских работ по темам, разработку которых я вел. Предоставляли и право выбора специалистов, необходимых для воплощения проектов в металл.
У начальника цеха я поинтересовался, откуда пришел к нам слесарь-новичок.
– Ты имеешь в виду Женю Богданова? Со службы армейской вернулся. Да и не новичок он вовсе. Ты, может, его и впервые видишь, а мы Женю еще мальчиком знали. Во время войны подростком родители в цех его привели. Еще до призыва на военную службу успел он толковым слесарем стать. Хорошо, что обратно к нам вернулся. Я уже убедился: навык он не потерял. Да и посмотри, с какой жадностью работает.
– Вижу-вижу, – заверил я начальника цеха. – А кому конкретно из конструкторов он помогает?
– Персонально пока никому. На подхвате вроде бы. То к одному инженеру подключим, то к другому. Все довольны его работой.
– А что, если мы включим его в нашу группу? – посоветовался я с начальником цеха.
– Возражений принципиальных нет. Поговори с ним. Вы ведь, можно сказать, за соседними верстаками работаете.
Вечером, после смены, я подошел к Богданову. Недавний солдат, он еще не снял гимнастерки, на которой заметно выделялись следы от погон, был сухощав, подтянут и строг. Мы познакомились. Я поинтересовался, над чем он работает и предложил войти в состав нашей группы.
– А кто еще из рабочих нашего цеха будет входить в группу? – поинтересовался Богданов.
– Бухарин, Габдрахманов, Бердышев… – начал я перечислять. – Ты, наверное, их хорошо знаешь.
– Еще бы не знать! – Лицо молодого рабочего озарилось улыбкой. – До службы в армии у каждого из них понемногу учился работе с металлом. Одно слово – мастера!
– Ну, так что же ты ответишь на мое предложение?
– Согласен, конечно!
Более трех десятков лет с той поры мы трудились рядом с Евгением Васильевичем Богдановым. За это время он был удостоен нескольких орденов, в том числе и высшей награды – ордена Ленина. Специалист-виртуоз, мастер золотые руки – так его называют.
А в ту пору начались работы по унификации, и я поручил Богданову изготовить спусковой крючок для ручного пулемета, разрабатываемого параллельно с модернизацией автомата. Некоторые детали мы тогда делали не по чертежам, а по эскизам, сразу воплощая в металл.
И вот через некоторое время Богданов принес мне готовую деталь. Выполнена она была способом чеканки, доведена по форме до совершенства. Чувствовалось, слесарь вложил в ее изготовление не только все свое умение, но и частицу души. Как принято говорить в таких случаях: тут нельзя было ни прибавить, ни убавить. Повторю, что деталь делалась по эскизу, где все размеры давались приблизительно.
По правилам, для того, чтобы изготовить деталь, сначала надо было сделать штамп. Мы же очень часто брали просто примитивную поковку и чеканили деталь. Тут, конечно, необходимо быть терпеливым. Подобным искусством мог овладеть только редкостный мастер. Бухарину, Габдрахманову и Богданову это было по плечу, потому что они всегда очень продуманно подходили к любой работе, не пасовали перед трудностями.
И что удивительно – работа у нас всегда шла быстрее, чем на других участках. Мы успевали, разрабатывая свои основные опытно-конструкторские темы, принимать участие и в ряде конкурсов, объявленных Главным артиллерийским управлением. В одном из писем начальник отдела ГАУ инженер-полковник И. П. Попков прислал положение о конкурсе на разработку станков для механической чистки каналов стволов стрелкового оружия. Вроде бы и несложное дело – чистка канала ствола. Однако не все нами, конструкторами, было в этом вопросе продумано до конца, чтобы максимально упростить, облегчить и сократить по времени саму операцию.
Пришлось в орбиту конкурса на заводе включить ведущих конструкторов, изобретателей и рационализаторов из опытного цеха, из других подразделений. Одновременно мы провели работу по увеличению срока службы шомпола. Приспособление нехитрое, но оказалось, что и недолговечное. Из войск шли нарекания: шомполы часто ломаются.
Обычные конструкторские будни. Они сотканы из решения десятков различных проблем, связанных с разработкой оружия или его доводкой. Ведь процессу совершенствования предела нет, да и не может быть. К тому же, невозможно заранее все предвидеть.
Словом, случалось всякое. Особенно при доводке АК-47 в 1951–1954 годах. Вот и приходилось мне сновать челноком: из своей рабочей комнаты – в тир, к испытателям, от них – к отладчикам, в опытный цех, оттуда – на сборку и вновь – в тир. Часто сам вставал за верстак, ночей не спал, размышляя, как довести до требуемых форм и размеров ту или иную деталь.
К тому же, военная приемка, в лице старшего военпреда Степана Яковлевича Сухицкого и его подчиненного Леонида Семеновича Войнаровского, не давала нам покоя, если в очередной партии обнаруживали на испытаниях ту или иную задержку.
Строга военная приемка, но самый строгий судья для конструктора – он сам. Вот и мучаешься, переживаешь, ищешь то варианты улучшения образца, то пути совершенствования технологии производства. Надо самому во всем разобраться.
В одной из партий автоматов произошли задержки из-за неподачи патронов, в другой – из-за утыкания пули, в третьей – из-за неэкстракции гильзы…
А тут, вдруг еще одна проблема: необходимо что-то делать с деревянными деталями автомата – прикладом, цевьем, накладкой, рукояткой… Вроде и хорошо они отделаны, материал – натуральная береза – позволяет фрезеровать и полировать детали, наносить не один слой лакировки. Получалось и удобно, и красиво, но, очевидно, в ущерб надежности. Стали поступать сигналы из воинских частей о том, что часто колется приклад, а цевье и накладка потрескались.
Узнав об этой проблеме, все члены нашего небольшого творческого коллектива собрались у меня в кабинете.
– То, что березу как материал следует исключить из конструкции автомата, тут сомнений быть не может, – старший инженер-конструктор нашей группы В. В. Крупин высказывал свое мнение, как всегда, горячо, напористо.
– А что, если нам попробовать сделать приклад из фанерной плиты? Она, по-видимому, будет и для обработки легче, – предложил слесарь-механик П. Н. Бухарин, державший в свое время в руках приклады токаревской винтовки, дегтяревского пулемета, симоновского карабина, шпагинского пистолета-пулемета.
Я слушал своих товарищей, помечая в блокноте все то, что предлагалось дельного, и думал о том, что надо бы поручить Володе Крупину решение этой проблемы в мое отсутствие. Сам же я должен завтра ехать в Москву на очередную сессию Верховного Совета, за время которой мне надо решить несколько важных вопросов. Это были наказы от избирателей сельских районов, выдвигавших меня в высший орган страны. И я должен донести их до некоторых министров, чтобы сдвинуть с мертвой точки обеспечение деревень, колхозов жизненно необходимой для них техникой.
Когда все предложения членов нашей группы были обобщены, я попросил Крупина:
– Владимир Васильевич, пока буду в Москве на сессии, обмозгуй наши замыслы с технологами, с производственниками. После моего возвращения продолжим наш разговор и разработаем конкретные практические меры с учетом их замечаний и предложений. Договорились?
Приехав на очередную сессию Верховного Совета СССР, я сразу же вышел на министра сельского хозяйства. Крайне требовалась его помощь в решении целого ряда вопросов. На селе надо было строить, а строительных материалов не давали, не хватало техники. Никуда не денешься от реалий жизни тех лет: депутат высшего органа страны, пользуясь своим мандатом, чаще всего был просто «выбивалой», просителем, который мог выйти на министерский уровень. Признаюсь, в министра я тогда вцепился как клещ и не отпустил его, пока не получил документальных гарантий в том, что депутатские наказы начнут выполняться, не откладываясь в долгий ящик.
Требовали разрешения и накопившиеся конструкторские проблемы.
Ехал я из Москвы в Ижевск, после окончания сессии, имея в запасе новые варианты усовершенствования АК-47. Идеи приходили, как правило, неожиданно: то в перерыве между заседаниями, то во время обеда, то ночью. Сидя у вагонного окна, я расшифровывал заметки, сделанные наспех, сразу же, как только осеняла меня какая-нибудь идея.
На одной из станций я увидел строй солдат. По всей вероятности, подразделение следовало на полигон. Под чехлами, в которых было укрыто оружие, угадал по форме автоматы АК. Должен заметить, что АК до середины 1950-х годов носили только в чехлах: оружие считалось секретным. Категорически запрещалось давать его снимки в открытой печати, раскрывать тактико-технические характеристики.
Не знаю, насколько оправданным было такое засекречивание с точки зрения сохранения военной тайны, но то, что оно мешало нам, разработчикам оружия, и не давало возможности вести как следует боевую подготовку в войсках, на мой взгляд, было очевидным. Только одно собирание гильз на стрельбище отнимало сколько времени: ведь требовалось найти все до единой, иначе и стрелявшего, и командира ждало суровое наказание.
На следующее утро В. В. Крупин доложил мне о предложениях, связанных с заменой деревянных деталей автомата. При этом были учтены замечания заводских технологов. Береза на цевье и прикладе заменялась фанерной плитой.
Накладку решили изготавливать из клееного шпона штамповкой. Рукоятку – делать из пластмассы. Почти все детали подвижной системы полировались, применялся так называемый белый узел. Остальные детали автомата покрывались методом оксидирования. Позже такое покрытие заменили на фосфотирование с последующим лакированием, резко сократив полировку деталей.
Думаю, есть смысл дать короткую тактико-техническую характеристику АК-47, над доводкой которого мы работали в ходе его серийного производства. Так легче сравнивать его с другими образцами, в частности с модернизированным автоматом АКМ.
АК является автоматическим оружием, действие которого основано на использовании энергии пороховых газов, отводимых через отверстие в стенке ствола. Запирание канала ствола осуществляется поворотом затвора и сцеплением его боевых выступов с боевыми упорами ствольной коробки. Питание – из коробчатого магазина емкостью на 30 патронов. Ударный механизм куркового типа работает от боевой пружины. Спусковой механизм обеспечивает ведение одиночного и непрерывного огня. Переводчик огня одновременно является предохранителем, запирающим спусковой крючок.
При доводке автомат сделали в двух вариантах – с деревянным прикладом и с откидным металлическим прикладом, позволявшим в сложенном виде иметь значительно меньшую длину оружия. Последний вариант образца предназначался для вооружения специальных войск, в том числе воздушно-десантных.
Автомат с деревянным прикладом обеспечивал лучшую устойчивость оружия при стрельбе и позволял наносить удары прикладом в рукопашной схватке. Предназначался он для стрелковых подразделений. Для борьбы с противником в рукопашном бою к автомату присоединялся клинковый штык. Автоматический огонь – основной вид огня из этого образца – наиболее действенен на расстоянии до 400 метров, а прицельная дальность стрельбы – 800 метров. Вес автомата без штыка, с неснаряженным магазином – 3,8 килограмма.
Ф. В. Токарев так высказался об АК-47: «Этот образец отличается надежностью в работе, высокой меткостью и точностью стрельбы, сравнительно небольшим весом».
К примеру, в сравнении с ППШ, при тех же габаритах, массе и той же скорострельности автомат имел в два раза большую дальность действительного огня. Он выделялся в лучшую сторону и по своим баллистическим свойствам, обеспечивая хорошее пробивное действие пули. Весомо улучшалась меткость огня одиночными выстрелами.
Тем не менее, мы продолжали искать новые пути дальнейшего повышения надежности оружия, точности стрельбы, снижения его веса.
Помню, как был объявлен специальный конкурс на снижение веса автомата. За каждое реальное предложение – премия. Общими усилиями заводчан вводилось много новшеств в изготовление деталей: листовая штамповка, профильный прокат, пластмассы, новые марки сталей…
Если бы мне в самом начале работы над проектом автомата сказали, чтобы я сделал его в три килограмма весом, я тогда не взялся бы, посчитав такое предложение авантюрным. Но шло время – и у нас, разработчиков оружия, менялись представления о перспективах развития оружия, перед нами открывались новые технические возможности.
Очень многое в нашей работе значили терпение и настойчивость при воплощении задуманного в металл. Скажем, при модернизации автомата одних ударников было сделано более ста различных вариантов. А ведь, казалось бы, что может быть примитивнее этой детали? Слесари Павел Бухарин и Евгений Богданов, образовав вместе своеобразный сплав опыта и молодой настойчивости, в пятый, десятый, пятидесятый раз чеканили ударники. Одни из них от нагрузок ломались, другие не отвечали размерам, приходилось удлинять или, наоборот, укорачивать их. И вновь Бухарин и Богданов становились за верстаки, закрепляли в тисках заготовки, брали в руки инструмент.
Делали семидесятый ударник, потом – восьмидесятый… и опять слышали от меня слова: «Не годится, выбрасываем». Никто из них не обижался на придирчивость конструктора. Каждый понимал: модернизация автомата – не косметическая доводка, а качественный шаг вперед в разработке оружия, рывок к унификации образцов. Многое делалось поначалу вручную. И конструкторы, и рабочие нашей группы часто по вечерам задерживались на заводе, не считаясь со временем.
Описываемые события происходили в пору, когда страна продолжала напрягать усилия, поднимаясь из разрухи, нанесенной войной. В то время на заводах не было возможности вводить новую технику, и особое значение придавалось поиску резервов совершенствования производства непосредственно на рабочих местах, в цехах, в творческой инициативе каждого специалиста, на каком бы участке он ни трудился.
Огонь творчества надо было поддерживать, а людей пытливых, нестандартно мыслящих, не жалеющих времени для поиска новых подходов к конструированию, к разработке, совершенствованию образцов и производственной базы, всемерно поощрять. Правда, не так просто было тогда изыскать на заводе средства для материального вознаграждения мастеров, лучших изобретателей и рационализаторов. Но руководство завода нередко забывало о такой важной стороне творчества, как его стимулирование.
Дмитрий Федорович Устинов, будучи министром вооружения (с 1953 года – оборонной промышленности), и заместителем (позже первым заместителем) Председателя Совета Министров СССР, и секретарем ЦК КПСС, а последние восемь лет своей жизни и министром обороны СССР, часто бывал на нашем заводе. И всегда он общался с людьми, интересуясь их рабочими проблемами.
Как-то на одном из этапов наших опытно-конструкторских работ Д. Ф. Устинов обратил внимание директора завода на то, что рабочих, техников и инженеров очень скупо поощряют непосредственно на предприятии, ничем не отмечают самоотверженный, инициативный труд людей.
Вскоре после приезда Дмитрия Федоровича появился приказ о премировании многих наших товарищей за активное участие в отработке изделий. Среди них инженеры-конструкторы В. В. Крупин, А. Д. Крякушин, В. Н. Пушин, техник-конструктор Ф. В. Белоглазова, фрезеровщик Г. Г. Габдрахманов, слесари П. Н. Бухарин, Е. В. Богданов, ложейник П. М. Пермяков.
В следующий свой приезд на завод Д. Ф. Устинов, любивший бывать в цехах и беседовать с людьми, расспрашивая о ходе опытно-конструкторских работ, поинтересовался:
– Поощрять-то вас начальство не забывает?
Получив утвердительный ответ, он удовлетворенно улыбнулся. Понимаю, что Дмитрий Федорович неслучайно задал этот вопрос. Щепетильный, пунктуальный во всем, особенно в том, что касалось заботы о людях, он строго контролировал, как выполняются его указания на этот счет.
Мне довелось не раз встречаться с Д. Ф. Устиновым по своим конструкторским делам, присутствовать на его беседах с рабочими, конструкторами. Поражало умение Дмитрия Федоровича быстро находить общий язык с аудиторией, вызывать на откровенный разговор самого неразговорчивого собеседника. Наверное, этому помогало его человеческое обаяние.
Дмитрий Федорович получил хорошую трудовую закалку, работая в молодые годы слесарем, а потом, после окончания Ленинградского военно-механического института, инженером-конструктором. Поэтому он хорошо знал и понимал людей, их нужды. На мой взгляд, быстрое продвижение по служебной лестнице (как известно, накануне войны – 9 июня 1941 года – Д. Ф. Устинов в 32 года стал уже наркомом вооружения) нисколько не лишило его доброжелательного, заинтересованного отношения к человеку-труженику, чьим мнением он всегда дорожил, какой бы пост сам ни занимал.
В сложные 1950-е годы поддержка Дмитрия Федоровича для меня значила многое. Он как-то по-особому, на мой взгляд, относился к оружейникам, в том числе и конструкторам. Наверное, сказывалось то обстоятельство, что сам он в свое время был тесно связан по инженерной специализации с конструированием вооружения.
Хорошо помню разговор, состоявшийся между нами в один из приездов Д. Ф. Устинова на завод.
– Как работаете, Михаил Тимофеевич? – поинтересовался министр, когда речь зашла о ходе опытно-конструкторских работ по модернизации АК-47 и о разработке унифицированных образцов оружия.
– Стало полегче, Дмитрий Федорович. Наконец-то у нас есть свое единое конструкторское бюро. А до этого шесть лет, можно сказать, в одиночку на заводе довелось работать.
– И что, тебе никто не помогал?
– Почему же, помощь оказывали, подключая к разработке тем инженеров из отдела главного конструктора. Но только теперь вот приказом директора утверждена организационная структура нашей группы. Правда, за то, чтобы спецгруппа получила право на существование, пришлось крепко драться, – вырвалось у меня признание.
– Как драться? Я, например, не могу понять позицию некоторых наших авиационных и танковых конструкторов, пытающихся отделиться от производства. А тут, оказывается, разработчику оружия пришлось бороться за право создать КБ на заводе. Любопытная ситуация. Ну-ка расскажи подробнее, – подошел ко мне поближе Д. Ф. Устинов, выразительно взглянув на директора завода К. А. Тихонова и секретаря парткома И. Ф. Белобородова.
Пришлось мне рассказать о том, как писал докладные записки руководителям завода, как выступал на партийно-хозяйственном активе с критикой в их адрес из-за того, что у нас на заводе распыляют конструкторские силы по отдельным мастерским, цехам и отделам и затягивается выпуск новых изделий.
– Было такое, Иван Федорович? – повернулся министр к секретарю парткома.
– Все верно, Дмитрий Федорович.
– Забываешь, Иван Федорович, проверенный опыт, – укоризненно покачал головой Устинов. – Помнишь конец 1941 года? Тогда производство оружия на заводе стал тормозить кузнечный цех, где ты был начальником. Помнишь, какой выход мы в то время нашли? Создали единую группу конструкторов, технологов, других специалистов, спроектировали новое кузнечное оборудование, на металлургическом заводе его изготовили, и кузнечный цех перешел на многоручьевую штамповку. Что, в свою очередь, помогло успешно перевести производство оружия на поток. Вот что значит создание мобильной конструкторской группы с включением в нее опытных специалистов-производственников. Разве можно сдавать в багаж опыт организации дела, позволявший нам подниматься на качественно новый технический уровень? А в случае с Калашниковым вы медлили неоправданно. Тем более что он включился в разработку таких опытно-конструкторских тем, которые в одиночку сейчас не решить.
Министр прошелся по кабинету, помолчал немного и продолжил свой монолог:
– Вам ли не знать, что главным требованием к оружию было и есть обеспечение его превосходства над аналогичным образцом оружия противника. Подчеркиваю: не соответствие ему, не приближение к нему, а именно превосходство по всем параметрам. Такое, которое имеет сейчас АК. Превосходить должны, следовательно, и модернизированные, и новые образцы.
Д. Ф. Устинов обладал каким-то удивительным чутьем на все новое, что рождалось в отрасли, особенно на заводах. Его всегда отличало стремление поддерживать новаторов, широко использовать достижения науки и техники для совершенствования технологии производства.
Говоря о Д. Ф. Устинове, хочу обратиться к словам генерал-полковника И. В. Илларионова, многие годы работавшего под его руководством: «Если при Сталине он еще не был в «высшем эшелоне власти», вроде бы не мог полностью отвечать за его действия, то при Хрущеве и особенно при Брежневе непосредственно участвовал в формировании государственной политики. Но у меня не повернется язык сказать, что Дмитрий Федорович был одним из тех руководителей, кто привел страну к застою. Время, конечно, накладывало отпечаток и на его деятельность, не могло не накладывать. Но если говорить в целом, то на протяжении десятилетий главным для него была как раз таки борьба с консерватизмом, успокоенностью, самолюбованием, местничеством».
Общаясь с Д. Ф. Устиновым на протяжении многих лет, могу подтвердить, что знал я его именно таким.
И еще один факт, идущий вразрез сегодняшнему расхожему мнению о «явной негативной роли КПСС» в истории нашей страны, в жизни ее народа. Во многом благодаря активной поддержке со стороны тогдашнего первого секретаря обкома КПСС М. С. Суетина произошло то, что директор завода повернулся лицом к нашим конструкторским заботам, по-другому взглянул на мою деятельность как ведущего разработчика оружия. Часто бывая на заводе, Суетин глубоко вникал в ход опытно-конструкторских работ, хорошо знал людей, их нужды, запросы, настроения и умел энергично влиять на положение дел. Именно он поддержал мою позицию по созданию конструкторского бюро, высказанную в моем критическом выступлении на партийно-хозяйственном активе. Именно он взял поднятые мной вопросы на контроль, способствуя скорейшему решению проблем.
В те годы у нас создался хороший творческий коллектив, центр которого составляли инженеры-конструкторы В. В. Крупин, А. Д. Крякушин, В. Н. Пушин, В. А. Харьков.
Самым старшим в нашей спецгруппе был я, ее руководитель, – мне было почти 35! Остальным – не было и 30! И этот молодой творческий коллектив работал днями и ночами, не замечая ничего вокруг! Мы приходили домой поздно ночью, а рано утром бежали на завод, спеша поделиться с друзьями-коллегами новыми идеями, появившимися за время короткого отдыха.
Наши семьи, наши дети практически нас не видели. Никому из нас и в голову не приходила мысль о том, что можно было бы себе позволить уйти в отпуск или, не дай бог, заболеть. Мы даже выходные дни и праздники проводили все вместе, собираясь семьями у кого-нибудь на квартире. А надо сказать, что в то время многие из нас жили в очень стесненных условиях. Чаще – в одной комнате большой коммунальной квартиры, где проживало еще две-три семьи. На коммунальных кухнях было так тесно от столов и людей, что лишний раз и воды попить не зайдешь. Я и сам жил в Ижевске в подобных условиях почти четыре года, пока не получил «шикарную», по тому времени, двухкомнатную квартиру. А ведь в те годы моя семья состояла уже из пяти человек…
Ну, так вот. В праздничный день, забрав жен и детей, мы шли «в гости» к кому-нибудь из нас. Как правило, наше застолье продолжалось до первой высказанной рабочей проблемы, после чего праздничный стол быстро превращался в рабочий, появлялась бумага и карандаши, и начинался рабочий процесс. Жены переходили на диван и шептались, рассказывая друг другу о своих, вернее, наших, семейных новостях и проблемах. Дети играли где-нибудь в углу комнаты, а потом тихо переходили на чужие кровати и засыпали там, не дождавшись окончания нашего «производственного совещания». И только около полуночи мы расходились, унося на руках спящих детей и думая о том, что скорее бы наступило утро, когда мы снова встретимся и продолжим прерванное обсуждение.
Все мы тогда буквально жили производством. Устранение неполадок и упущений воспринимали как личную и неотложную заботу, заинтересованно подходили ко всему, что могло служить достижению общего успеха. Вместе росли, мужали профессионально и нравственно. И это, считаю, было не менее важно, потому что коллективный труд, коллективное творчество в конструировании – необходимое условие качественного рывка вперед. Любые результаты в конструировании, в частности в разработке оружия, как бы значительны они ни были, создаются, собираются по крупицам руками, умом, сердцем каждого из тех, кто работает за верстаком и у станка, кто корпит над анализами в лаборатории и кто проектирует, стоя перед чертежной доской…
Немало праздничных дней довелось провести каждому из нас вдали от дома, от родных. Мы забывали порой и о том, что нам еще необходимо кормить семью, получать деньги, материально обеспечивать себя и близких. В то время для нас не существовало ничего важнее Работы. Завод для нас был и семьей, и домом.
Такое напряжение не могло пройти бесследно, и, кто знает, может, именно оно впоследствии явилось причиной ранней смерти Виталия Путина, одного из моих самых близких помощников…
Пожалуй, самым драматичным в моей конструкторской судьбе, да и в жизни всех членов нашей группы, стал 1956 год. В то время мы продолжали увлеченно трудиться над проблемой унификации, создавая модернизированный автомат и ручной пулемет.
В феврале месяце состоялся XX съезд КПСС, взбудораживший всю страну. Был развенчан наш вождь Иосиф Сталин, и Центральный Комитет КПСС призвал парторганизации к всемерному развитию критики и самокритики, к взыскательной оценке результатов проделанной работы, к решительной борьбе с проявлениями самообольщения, хвастовства и зазнайства.
Этот призыв как нельзя лучше отвечал настроениям коммунистов и всего народа. Во всех партийных организациях страны принципиально анализировали все, чего достигли к тому времени, о недостатках говорили друг другу открыто, прямо в глаза, невзирая на должности. Мы вступали в период, который во второй половине 80-х годов назовут хрущевской «оттепелью».
Оттепель в общество несла нравственное очищение, освобождение от того, что породил культ личности, вызвала к жизни потребность людей в полный голос говорить правду. Впрочем, не обошлась и без «перегибов», один из которых задел и меня, отозвавшись в моем сердце глубокой болью.
Летом я был в Средней Азии, в Самарканде – там проходили войсковые испытания автоматов и ручных пулеметов, изготовленных с учетом замечаний и предложений, высказанных на предыдущих полигонных испытаниях и непосредственно на заводе.
Когда вернулся из командировки, то сразу заметил, что товарищи по работе как-то необычно ведут себя при разговоре со мной. Спросил, что произошло в мое отсутствие, и тут мне показали заводскую газету «Машиностроитель», в которой был отчет о партийном собрании заводоуправления, на котором обсуждалось постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий». Доклад был сделан директором завода, выступившими в прениях поднимались проблемы заводской жизни. Правда, фамилии в выступлениях почти не назывались. Пожалуй, самыми сильными критическими стрелами были безадресные: «отдельные руководители общезаводских отделов высокомерно обращаются со своими подчиненными, не считаются с их мнением».
Однако одно имя в одном из выступлений все-таки прозвучало – на этом собрании выступил один из наших конструкторов и подверг резкой критике конструктора Калашникова. Приводилось множество спорных примеров моего «культа»: не считается с мнением рядовых конструкторов, игнорирует их предложения, и нередки случаи, когда заслуги целого коллектива приписываются одному Калашникову…
Вот такой, для меня неожиданный, выпад моего коллеги.
Скорее всего, он озвучил то, что ему поручили руководители. Но для меня тогда это было непонятно. Ведь мы с ним работали рядом. Не скажу, чтобы были близкими друзьями, но нас связывали деловые, творческие контакты. Он работал над опытно-конструкторскими темами самостоятельно, в нашу конструкторскую группу не входил и никаких, вроде бы, претензий мы друг к другу не имели. Да вот выяснилось, не все так просто…
Возможно, кому-то не нравились моя манера поведения и мои взаимоотношения с людьми. Возможно, я действительно не во всем был безупречен, порой резковат, порой слишком категорично отвергал те или иные предложения конструкторов, работавших рядом со мной. Возможно… Потому что я действительно не ангел…
Жаль только, что поводом для этих обвинений послужили не благие намерения критическим словом воздействовать на исправление моего характера и устранение упущений в руководимом мною конструкторском бюро. Тем более, что сам я на собрании не был, так как находился в командировке и не мог лично встать и ответить…
Позже я понял, что дело было в другом. Мою «самостоятельность» мне не забыли. Создание в 1955 году опытно-конструкторской группы под моим руководством (которого я добивался 6 долгих лет!..) и ее плодотворная годовая работа многим на заводе не давали покоя и под маркой преодоления культа личности и его последствий хотели развенчать или хотя бы просто унизить конструктора, слишком дерзко и смело, по мнению некоторых, взлетевшего в творчестве. К тому же, имеющего «защитников» в Москве, в Главном артиллерийском управлении.
Такая вот сложилась ситуация.
Мне пришлось срочно просить об отстранении меня от выполнения опытно-конструкторских работ до того момента, пока компетентная комиссия не разберется, чьи и какие заслуги мне были приписаны или же я сам приписал. Слишком серьезным, тяжким было это обвинение. Мною руководило не уязвленное самолюбие, а желание восстановить истину.
Много горьких дум довелось передумать, пока находился не у дел. Я ощущал себя без вины виноватым, но ведь не станешь же оправдываться перед каждым работником огромного завода?..
Вечерами, приходя домой, я не мог найти себе места. Настроение снова стало искать выхода в стихах, но они получались не очень оптимистичными:
Размышляя, я все больше укреплялся в мысли, что по работе нашей группы, по мне лично выпущен заблаговременно подготовленный и прицельный залп. Видимо, кое-кому из руководителей завода не нравилось наше стремление на все иметь свое мнение, проверенное опытом. Не нравилось и то, что в критические моменты мы нередко выходили на прямые связи с главным заказчиком, с министерствами. Вот и начали формировать мнение: он много на себя берет, он прыгает через головы, его следует остановить…
И вот остановили. Надолго ли?
Впрочем, остановили лишь меня. Конечно, я продолжал ходить на работу, многократно анализировал свои конструкторские замыслы, но активного руководства в творческой группе не осуществлял. Группа как бы продолжала работу самостоятельно. В. В. Крупин информировал меня, как идут дела по разработке опытных тем, советовался по наиболее сложным вопросам.
В один из дней у меня состоялся разговор с секретарем партийного бюро заводоуправления А. Я. Матвеевым. Переживая случившееся со мной, он близко к сердцу принял все, что произошло на том собрании. Однако и он, по всей видимости, продолжал оставаться в плену представлений, которые создавались на заводе людьми, не видевшими ничего, кроме местнических интересов. Иначе, чем объяснить его упрек:
– Понимаешь, твои запросы, обращения наверх вызывают явное раздражение. Получается, будто ты один беспокоишься за судьбу опытно-конструкторских работ да личный интерес отстаиваешь.
– Вот и вы, Александр Яковлевич, оказывается, не до конца поняли мою позицию, – горькая обида вновь всколыхнулась во мне. – Вспомните, о чем я вам говорил, когда мы встречались в цехе или в отделе? До каких пор мы новые изделия будем создавать и испытывать в запущенных помещениях и на старом оборудовании? Почему опытные цехи занимаются серийной продукцией, а нередко вообще исполнением посторонних заказов? Разве вам неизвестно, что я десятки раз устно и письменно обращался к директору завода, в партком о создании хотя бы сносных условий для работы? Разве вы не читали письма из ГАУ и нашего министерства, где говорилось, что работа по созданию новых образцов ведется заводом крайне медленно?
Монолог мой был длинным. Каждая проблема – боль сердечная. Секретарь партбюро слушал, опустив голову, не прерывая, осмысливая, видно, мои слова.
– Скажите, почему я, конструктор, должен делиться приоритетом в разработке новых изделий, если этот приоритет принадлежит мне? К тому же я приехал на завод с уже готовым образцом! Иное дело, что коллектив завода, его технических служб решает производственно-технические вопросы, связанные с доработкой этого изделия и организацией массового производства: разрабатывает технологические процессы, предлагает применение наиболее подходящих материалов, заготовок, защитных покрытий. Может, кое в чем следовало бы разобраться и парткому, и вам. Почему лишь вмешательство приехавшего на завод начальника ГАУ позволило наконец-то решить проблему выделения для нас помещения для сборки образцов? Почему только после указаний из Министерства оборонной промышленности организовали, прямо скажем, карликовую конструкторскую группу? Почему?..
– Воистину точно сказано, – всякому хорошему делу сопротивляются силы, вооруженные вроде бы здравым смыслом, – вдруг проговорил Матвеев. – Вот что, Михаил Тимофеевич, не будем пороть горячку. Во всем надо обстоятельно разобраться. И если были не правы, думаю, должны перед тобой извиниться.
Видимо, по каким-то каналам о создавшейся ситуации узнали в ГАУ и в нашем министерстве. Из Москвы мне позвонил Е. И. Смирнов, тогда начальник управления стрелкового вооружения:
– Вы своим внезапным отъездом из Средней Азии приостановили испытания изделий там, на месте. В чем дело?
Я объяснил ситуацию. Евгений Иванович, человек деликатный, не стал больше ни о чем расспрашивать, лишь пожелал:
– Постарайтесь, чтобы конфликт не отразился на главном – на доводке образцов. Надеюсь в скором времени увидеть вас активно включившимся в орбиту решения всех неотложных задач.
Можно было понять начальника управления. Для заказчика выход из конкурсной борьбы кого-либо из конструкторов даже на короткое время неизбежно отражался на ходе соревнования, на качестве испытаний. Нисколько не удивился, вскоре увидев Смирнова на заводе. Товарищи из ГАУ всегда оперативно реагировали на любые задержки в работах по их заказам.
К тому времени конфликт мы исчерпали. Состоялось партийное собрание заводоуправления. Секретарь парткома в своем выступлении признал необоснованность обвинений в мой адрес. Его поддержали коммунисты. Мне были принесены извинения. У меня будто гора с плеч свалилась…
Может, и не стоило вспоминать об этом, не стоило тревожить давно зажившую душевную рану. Но не хочу, как говорится, выкидывать слов из песни, сглаживать углы… Все было в жизни, к сожалению, далеко не так просто. Сталкивались суждения, позиции, мнения. И хорошо, если находилось мужество признать свою неправоту.
Вот такие «обратные» стороны имеют те самые ордена и медали, которыми я был награжден за первые десять лет своей работы на ижевском заводе…