Особое место в моей судьбе, в моем конструкторском становлении занимает Научно-исследовательский полигон стрелкового и минометного вооружения Главного артиллерийского управления – НИПСМВО. Мне довелось подолгу здесь жить и работать в военные и в первые послевоенные годы. И потом, работая ведущим конструктором заводского КБ в Ижевске, я часто приезжал на полигон для испытаний новых изделий – вплоть до его расформирования в 1960 году.

Что же такое – Научно-исследовательский полигон?

Еще в 1904 году под Санкт-Петербургом был основан Ружейный полигон при Офицерской стрелковой школе в Ораниенбауме под руководством выдающегося теоретика и практика стрелкового оружия Николая Михайловича Филатова (1862–1935). Там изготавливали и испытывали первые автоматические винтовки известные оружейники Федоров, Токарев, Рощепей. Там же начинал свой творческий путь и Дегтярев, работавший вольнонаемным мастером, испытывавшим иностранные образцы.

В первые годы советской власти испытательный полигон перебазировался из Ораниенбаума поближе к Москве. Для него было выбрано место в окрестностях небольшого старинного города Коломны. Возможно, при этом были приняты во внимание достаточная удаленность этого города от Москвы (120 км) и наличие в нем развитой тяжелой промышленности.

В 1940 – 1950-х годах добраться до полигона было непросто. Из Москвы поездом ехали до станции Голутвин, и там либо ждали редкий автобус, либо искали попутную машину, либо шли пешком через поселок Щурово (кстати, сам полигон часто так и называли – щуровским).

Попасть на полигон можно было только через проходную Контрольно-пропускного пункта – КПП. Вся территория была обнесена высоким забором и до 1960 года тщательно охранялась. За забором размещался компактный военный городок со всеми соответствующими для небольшого военного гарнизона службами, штабом, жилыми домами с коммунальными квартирами для семей офицеров и вольнонаемных. Там были маленький клуб, магазинчик, общежитие для холостяков и гостиница для командированных, в которой постоянно не хватало мест.

Центральная территория полигона – штаб и все технические и обслуживающие подразделения – дополнительно охранялась комендантской службой. Работающие на этой выделенной территории имели особые пропуска.

Еще при основании НИПСМВО был организован музей оружия с интересной и богатой коллекцией. На полигоне конструкторы могли ознакомиться с русскими и иностранными образцами, созданными за всю историю стрелкового оружия: от прошлых веков до последних лет. Кроме того, в музее была собрана обширная коллекция тех изделий, которые разрабатывались в советское время и испытывались здесь же, на полигоне. И главное, в музее хранились все отчеты по испытывавшимся образцам: читая которые можно было понять, какими же достоинствами и недостатками обладала та или иная конструкция.

Полигон выполнял важнейшую задачу для армии – выбор образцов стрелкового оружия, которые предлагались к принятию на вооружение. Кроме того, специалисты полигона постоянно проводили научно-исследовательские работы, вырабатывали рекомендации для новых конструкторских разработок, создавали свои собственные образцы оружия.

Существовала еще одна, не менее важная задача: в условиях жесткого творческого соревнования помочь конструкторам-оружейникам в их профессиональном совершенствовании. Для этого на полигоне были все возможности: высококлассные специалисты и хорошая материальная база. Его мастерская была оборудована по последнему слову техники. В ней можно было изготавливать опытные образцы по заданиям конструкторов полигона и проводить небольшие доработки испытываемых образцов.

Научные работы на полигоне велись по нескольким темам – «направлениям». Каждое из них имело свои людские и материальные ресурсы, а для проведения стрельб – свои испытательные участки со всем необходимым оборудованием. Эти испытательные участки тоже назывались «направлениями» и представляли собой прорубленные в лесу просеки. Расстояние между направлениями было полкилометра, длина каждого – один километр, что позволяло вести прицельный огонь по различным дальностям.

В начале каждого направления стоял небольшой деревянный дом с оборудованием, необходимым для проведения испытаний. Огневая позиция находилась под крытым навесом перед домом. Там же размещались различные стенды, станки и другие вспомогательные приспособления для всесторонних испытаний оружия. На различных дальностях были установлены фанерные щиты. Их размеры возрастали по мере удаления от огневой позиции.

В самом доме находились служебные помещения для подготовки оружия к испытаниям, для ремонта или несложных доработок испытываемых образцов, для работы инженеров и техников, закрепленных за данным направлением.

Полигон, по существу, являлся лабораторией передового опыта. На его базе проходили проверку самые интересные идеи, рождавшиеся в среде конструкторов-оружейников. Где бы ни трудились наши выдающиеся разработчики оружия – В. Г. Федоров, В. А. Дегтярев, Ф. В. Токарев, С. Г. Симонов, Г. С. Шпагин, проектируя и воплощая в металл свои новые образцы, они непременно приезжали на полигон, чтобы с помощью инженеров-испытателей, высококвалифицированных специалистов других служб и подразделений удостовериться: на верном ли они пути? Сверить, как говорится, часы.

Здесь проходили службу, работали люди, как правило, с инженерным образованием, многие из них побывали в жестоких боях Великой Отечественной войны, прошли нелегкую войсковую службу. Они-то и являлись основным богатством полигона, его мозговым центром, его душой.

Полигон – воинская часть. И как положено в армии, во главе ее стоял командир. В годы войны им был выпускник Артиллерийской академии 1934 года генерал-майор инженерно-технической службы И. И. Бульба. Я долго не мог привыкнуть к строгому виду Ивана Иовича и обычно, заметив, что он идет навстречу, старался уйти в сторону, не попадаться ему на глаза. Видимо, Бульба уловил «маневры», проделываемые мной неоднократно, и, как помнится, приехав на очередные испытания на направление, взял меня под руку и, отведя в сторону от домика, спросил:

– Что же ты, старший сержант, чураешься генерала? Негоже так поступать фронтовику-танкисту.

Пожурив по-отцовски, Иван Иович предложил, не стесняясь, если возникнут какие-то вопросы, требующие безотлагательного решения, обращаться непосредственно к нему. Генерал ценил людей, и ему платили взаимным уважением. Особо уважительно он относился к конструкторам, понимая, насколько важна их деятельность для повышения боевой готовности нашей армии.

Жизнь на полигоне всегда отличалась особой семейно-дружеской обстановкой. Большинство военных и гражданских служащих – не старше 30–35 лет. У многих уже были семьи, маленькие дети. В условиях замкнутого городка все его жители были знакомы друг другу: в будни вместе работали, в праздники вместе отдыхали. Главы семей были, как правило, офицерами средних воинских чинов: лейтенанты, капитаны, майоры.

В конструкторском бюро полигона, возглавляемом в то время полковником Кузьмищевым Василием Филипповичем, работали представители разных поколений, и в основном они были выпускниками Артиллерийской академии имени Ф. Э. Дзержинского. Многих из них мне довелось близко знать, со многими конкурировать при проектировании и создании новых образцов. У конструкторов-оружейников полигона была своя, не похожая на другие, школа, свои традиции, отмеченные высоким профессионализмом, оригинальным инженерным мышлением, отточенной культурой проектирования.

И первым среди таких разработчиков оружия я бы назвал Николая Васильевича Рукавишникова, сдержанного в манерах, немногословного в разговорах человека. По стажу конструкторской работы в КБ полигона он, да еще, пожалуй, В. Ф. Кузьмищев, являлись для нас, молодых разработчиков оружия, настоящими ветеранами.

Конструкторская биография Рукавишникова началась в конце 1920-х годов, когда он наряду с конструкторами Дегтяревым и Безруковым принял участие в разработке спаренной установки пулеметов ДА (Дегтярева авиационный). Ими был спроектирован станок, внесены конструктивные изменения в пулеметы, вызванные условиями их спаривания и эксплуатации в боевых условиях, разработана система крепления.

Еще до войны, в 1938 году, Николай Васильевич включился и объявленный Наркоматами обороны и оборонной промышленности конкурс на разработку самозарядной винтовки, участвовал в конкурсных испытаниях, в которых представляли свои системы Ф. В. Токарев и С. Г. Симонов.

Значителен вклад Рукавишникова в создание огневых средств для противотанковой борьбы. В связи с появлением в армиях вероятного противника крупных подвижных соединений, оснащенных легкими быстроходными танками, Артиллерийский комитет ГАУ стал настаивать на скорейшем принятии на вооружение противотанковых ружей. В 1939 году Н. В. Рукавишников наряду с конструкторами Б. Г. Шпитальным и С. В. Владимировым разработал противотанковое ружье под 14,5-мм патрон с пулей Б-32 в соответствии с новыми тактико-техническими требованиями. В результате полигонных испытаний лучшим было признано противотанковое самозарядное ружье системы Рукавишникова, и вскоре постановлением Комитета Обороны при СЦК СССР его ввели на вооружение РККА. Наркомату вооружения предлагалось уже в следующем году довести выпуск таких ружей до пятнадцати тысяч штук.

Рукавишников продолжал совершенствовать систему, устраняя недостатки, выявленные в ходе дальнейших испытаний образца. Однако массовый выпуск ружей так и не был осуществлен. Возобладало ошибочное мнение, что танки противника будут иметь сильную броню, против которой противотанковые ружья ничего сделать не смогут, да, мол, и Красная Армия достаточно насыщена артиллерией для подавления танков противника.

Словом, судьба противотанкового ружья системы Рукавишникова повторила, по существу, в предвоенные годы судьбу пистолета-пулемета системы Дегтярева. Только судьба ружья была, пожалуй, печальнее судьбы ППД. Если дегтяревский пистолет-пулемет, исходя из опыта советско-финляндской войны, вскоре вновь запустили в серийное производство, то выпуск противотанкового ружья Рукавишникова так и ограничился несколькими штуками. Сколь недальновидной оказалась в этом плане позиция некоторых ответственных работников Наркомата обороны, в особенности Маршала Советского Союза Г. И. Кулика, показало уже начало Великой Отечественной войны. В войсках для борьбы с танками врага не оказалось в то время так необходимых нам противотанковых ружей.

В военные годы Рукавишников продолжал активно работать над созданием новых систем стрелкового оружия. В начале 1942 года Николай Васильевич разработал оригинальный вариант однозарядного противотанкового ружья под штатный 12,7-мм патрон. Оно выгодно отличалось от других образцов подобного типа по массе, габаритам, дешевизне и быстроте изготовления, удобству и надежности в работе. Ружье не пошло в серийное производство по причине того, что, имея меньший калибр, уступало системам Дегтярева и Симонова по бронепробиваемости.

В том же году Рукавишников включился в конкурс по созданию пистолета-пулемета, более надежного в любых условиях эксплуатации, удобного в боевом применении, с легкосменяемым магазином, более легкого и простого в изготовлении, чем штатный образец ППШ, и не уступающего ему в боевых качествах. Николай Васильевич тогда наряду с Дегтяревым, Шпагиным, Судаевым, Коровиным представил наиболее интересный проект.

Николай Васильевич всегда готовил проекты своих будущих образцов такими, что просто залюбуешься. Чистота линий, выверенность расчетов, веская аргументация. Ну, а что касается случая со ствольной коробкой, которую однажды пришлось разрезать, – что ж, с кем не бывает…

В конкурсах проектов конструктор Рукавишников, как правило, занимал призовые места. И тогда, в 1946 году его проект был признан лучшим из всех полигоновских проектов, участвовавших в конкурсе по проектированию автомата под патрон образца 1943 года. Мой «Михтим» был вторым, проект Барышева – третьим. Это было в самом начале тех конструкторских соревнований, которые закончились победой АК-47…

Одним из самых ярких конструкторов КБ полигона, безусловно, был Алексей Иванович Судаев. Его конструкторская деятельность уложилась в рамки всего лишь каких-то четырех-пяти лет. Но за это время он сумел достичь таких вершин в создании оружия, какие иным конструкторам и за всю жизнь не снились. Добавим, что это были годы самых тяжелых испытаний для советского народа, для каждого человека – годы Великой Отечественной войны.

Судаев был человеком удивительного обаяния, непосредственности, искренности, скромности в отношениях с людьми. Он выделялся высокой технической эрудицией, способностью быстро схватывать суть дела. Талантливый конструктор и незаурядная личность!

К сожалению, в настоящее время конструктор Судаев незаслуженно обделен вниманием. О нем, его жизни и творческой деятельности очень мало сказано, опубликовано. А ведь Судаев внес весомый вклад в совершенствование советского стрелкового оружия, особенно в годы Великой Отечественной войны.

До войны Алексей Иванович Судаев успел многое сделать для своего личного образования и был в этом настойчив и напорист. Поработав слесарем на заводе, поступил в железнодорожный техникум. Потом два года служил в армии, дорос до воентехника и уволился в запас. И вновь – учеба. Теперь – в Горьковском индустриальном институте. На втором курсе принял решение перевестись в Артиллерийскую академию имени Ф. Э. Дзержинского, которую блестяще закончил в 1941 году. А тут началась война…

Судаев стремительно врывается (иначе это и не назовешь) в ряды конструкторов-оружейников. Уже в начале войны он разработал проект упрощенной зенитной установки, производство которой было организовано на московских заводах из имевшихся в наличии материалов. После этого стал работать над созданием пистолета-пулемета. Добился, чтобы его командировали в осажденный Ленинград. И непосредственно там принял участие в организации производства оружия, а затем занялся его усовершенствованием, уже исходя из опыта боевого применения.

Можно со всей ответственностью сказать, что пистолет-пулемет системы Судаева (ППС), созданный им и начавший поступать на вооружение Красной Армии в 1942 году, был лучшим пистолетом-пулеметом периода второй мировой войны. Ни один иностранный образец не мог с ним сравниться по простоте устройства, надежности в работе, по удобству эксплуатации. За высокие тактико-технические, боевые свойства в сочетании с небольшими габаритами и весом судаевское оружие очень любили десантники, танкисты, разведчики, бойцы-лыжники.

Когда Судаев работал в 1942–1943 годах в осажденном Ленинграде, выпускаемое заводом оружие сразу же шло в войска, обороняющие Ленинград. Историки сейчас обнародовали количество изготовленных в течение 1943 года пистолетов-пулеметов Судаева – 46 572. Эта цифра может кому-то показаться не очень впечатляющей, учитывая, что в этот же год серийный выпуск целого ряда образцов оружия зашкаливал за сотни тысяч. Однако не будем забывать: судаевское оружие изготавливалось в блокадном городе, непосредственно по чертежам опытного образца, ленинградскими рабочими, находившимися под обстрелом вражеских дальнобоек, испытывавшими голод и холод.

В 1995 году в санкт-петербургском издательстве «Полигон», в судаевском Ленинграде, вышла глубокая и в достаточной степени полная работа талантливого исследователя, доктора исторических наук Давида Наумовича Болотина, лауреата дорогой оружейникам премии имени конструктора С. И. Мосина – «История советского оружия и патронов». Давид Наумович довольно часто, спасибо ему, цитирует многих из нашего брата оружейника – живших и ныне живущих. Позволю и я себе его процитировать:

«О высоких боевых свойствах ППС и простоте его конструкции свидетельствует тот факт, что в последние месяцы войны в связи с нехваткой производственных мощностей, связанных с потерей части оружейных заводов и отсутствием собственной модели, пригодной к массовому производству из недефицитных материалов на универсальном станочном оборудовании, немецкая промышленность приступила к упрощенной модификации судаевского пистолета-пулемета, выпускавшегося под индексом MP.709. …В Финляндии в 1944 г. был принят на вооружение пистолет-пулемет М-44 9-мм калибра под патрон парабеллума, также явившийся копией ППС. Пистолеты-пулеметы Судаева и его модификации производились и состояли на вооружении и некоторых других государств вплоть до 80-х годов. В Польше в 1951 г. они изготавливались по лицензии, а с 1952 г. их модификации PMWS 3/52. В Китае ППС-43 состоял на вооружении в 1953–1956 гг. под наименованием «образец 43» и выпускался в нескольких вариантах с незначительными изменениями, связанными с технологией различных предприятий. В Федеративной Республике Германии ППС-43, скопированный с его финского варианта М-44, в 1953 г. был принят на вооружение жандармерии и пограничных войск под индексом DUX53, а позже DUX59».

Несколько лет тому назад я получил не очень-то объемистую бандероль и достал из нее книжку… и в тот же вечер уже не закрывал ее. Это была документальная повесть генерала Рождественского «Конструктор А. И. Судаев». Буквально через день-два я отправил ее автору письмо:

«Уважаемый Николай Федорович!

12.12.90 г. М. Калашников»

С благодарностью получил книгу о конструкторе А. И. Судаеве и как бы вновь повстречался с ним.

Читая страницу за страницей, я все думал, какой кропотливый труд проделал автор книги, чтобы собрать достоверный материал о давно минувших днях.

Творческий труд Алексея Ивановича по времени не так долог, но сделанное им за это время будет восхищать каждого, кто хоть что-то смыслит в нелегком оружейном деле.

Верю, что эта повесть будет пополняться новыми находками и еще не раз переиздаваться. Тираж явно не соответствует собранному и хорошо обработанному материалу. Наш завод дал заявку на приобретение Вашей книги.

Вспоминая прошлое, хочу сообщить Вам такой факт. Когда исполнилось десять лет с той поры, как не стало Алексея Ивановича, мы, знавшие его, собрались у меня на квартире, подняли рюмки, стояли, не чокаясь, и тогда я зачитал только что написанный, возможно не совсем так, как это удается поэтам, свой экспромт о Судаеве:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Вот вы, Николай Федорович, идя по этому следу, и рассеяли хоть слегка тот туман. Спасибо Вам за этот нелегкий труд!

В начале 1944 года сразу после возвращения в КБ полигона Судаев одним из первых начал работать над созданием принципиально нового вида стрелкового оружия – автомата под «промежуточный» патрон. И думаю, он добился бы великолепных результатов, прибавил бы еще славы нашему отечественному стрелковому оружию, если бы не его неожиданная кончина в августе 1946 года. Лично для меня это была потеря невосполнимая…

Оригинальные конструктивные замыслы отличали и разработчика оружия И. И. Ракова, входившего в полигонную конструкторскую команду. Наибольших успехов он добился в проектировании и разработке личного оружия – пистолета. Помню, когда доводилось заходить в кабинет, где работал Иван Ильич, он тут же закрывал лежащие перед ним на столе чертежи белыми листами бумаги. В раскрытии своих идей всегда проявлял осторожность, чтобы конкуренты не могли узнать, какой путь в разработке образца им принят и что уже реально сделано.

Особенно успешно проявил себя Иван Ильич в конкурсе на проектирование и изготовление пистолета нового образца – 7,62-мм самозарядного пистолета, предлагаемого в 1938 году взамен ТТ. Конкурировал он с такими известными конструкторами-оружейниками, как С. А. Коровин, П. В. Воеводин, Ф. В. Токарев, чьи образцы уже зарекомендовали себя. А пистолет ТТ системы Токарева состоял тогда на вооружении.

После полигонных испытаний наиболее удачным был признан образец системы Ракова и в числе других рекомендован для доработки. При повторных испытаниях пистолет конструктора Ракова представили к первой премии и рекомендовали к серийному выпуску. Однако так уж случилось, что в судьбу образца вмешался К. Е. Ворошилов. После личного опробования пистолета он волевым решением отменил эту рекомендацию и дал указание на дальнейшее усовершенствование всех представлявшихся на конкурс изделий. Пошли доработки и испытания, затянувшие принятие нового пистолета на вооружение на два года. А начавшаяся Великая Отечественная война вообще помешала этому, поставив на повестку дня перед оружейниками совсем другие задачи.

И лишь в 1945 году на основе опыта боевого применения личного оружия в боях был опять объявлен конкурс на разработку нового пистолета взамен ТТ. Раков вновь в него включился вместе со своими довоенными соперниками Токаревым, Коровиным, Воеводиным. Появились и новые более молодые конкуренты: Н. Ф. Макаров, К. А. Барышев и другие.

Несмотря на неудачу с пистолетом, Иван Ильич Раков продолжал конструировать. В войсках, в частности, нашла широкое применение разработанная им по оригинальной схеме машинка для снаряжения пулеметных лент.

А в том конкурсе 1945 года победил один из молодых конструкторов. Это был Николай Федорович Макаров, чей 9-мм пистолет показал в ходе полигонных испытаний очень хорошие результаты, имея по сравнению с конкурирующими образцами, и тем более с ТТ, меньшие размеры и массу, наличие самовзводного ударно-спускового механизма, что позволяло быстро открывать огонь и вести его с большой скорострельностью. Простота устройства, удобство в эксплуатации, легкая и быстрая разборка и сборка без применения какого-либо инструмента – все это дало возможность конструктору первенствовать в состязании с именитыми разработчиками оружия.

Я познакомился с Н. Ф. Макаровым во второй половине сороковых годов, когда он приезжал на полигонные испытания. Ближе мы узнали друг друга уже в семидесятые годы. Мы не раз встречались, бывая вместе в гостях у слушателей, преподавателей и командиров курсов «Выстрел». Кроме конструкторских дел, нас сближало и то, что оба мы были из «железнодорожников»: Николай Федорович родился в семье машиниста в городе Сасове на Рязанщине. А для меня «конструкторской родиной» стало паровозное депо станции Матай.

Николай Федорович Макаров прошел отличную школу разработки образцов под руководством Г. С. Шпагина на одном из оборонных заводов. Так что у Ракова и Барышева, работавших в КБ полигона, оказался очень сильный конкурент. Уступили они в соревновательной борьбе достойному сопернику, сумевшему при создании пистолета превзойти другие образцы по главным параметрам – надежности, простоте и живучести.

В дальнейшем Макаров принимал участие в создании образцов авиационных пушек, был удостоен звания Героя Социалистического Труда, награжден несколькими орденами, стал дважды лауреатом Государственной премии СССР.

Так оно и должно быть. Николая Федоровича отличали завидная энергия, упорство и удивительная работоспособность. Создание пистолета явилось большим творческим достижением Н. Ф. Макарова. В своем альбоме-книге «История советского стрелкового оружия» Д. Н. Болотин приводит отрывок из личного письма Макарова к автору:

«Чем можно объяснить мой успех в создании пистолета? – писал он. – Прежде всего тем колоссальным трудом, который я вложил в это дело. Достаточно сказать, что я в то время работал ежедневно, практически без выходных дней, с восьми часов утра и до двух-трех часов ночи, в результате чего я дорабатывал и расстреливал образцов в два, а то и в три раза больше, чем мои соперники, что, безусловно, дало возможность в совершенстве отработать надежность и живучесть».

Николай Михайлович Афанасьев. В 1943 году в один из своих приездов на полигон я встретил в военном городке незнакомого мне сержанта. Зачесанные на прямой пробор волосы. Открытое лицо. Сразу приметил, что побывал он на фронтовых дорогах. Подумалось тогда: видно, был ранен и теперь тут в подразделении, обслуживающем полигон.

Через несколько дней я увидел его на направлении, где испытывалось групповое оружие – пулеметы и спросил у одного из испытателей:

– А что здесь делает этот сержант?

– А что на полигоне делаешь ты? – рассмеялся испытатель, ответив вопросом на вопрос.

– Как что? Образец испытываю.

– Так вот, и Коля Афанасьев тем же занимается – свой образец испытывает.

Тут я неожиданно услышал звонкий голос самого Афанасьева, как-то не вязавшийся с его довольно внушительной фигурой.

– Товарищ капитан, давайте поработаем с пулеметом еще немного. Надо же выяснить, почему вдруг стала появляться задержка.

– Давай поработаем, пока сигнал «отбой» не дали, – согласился офицер.

Вечером, когда возвращался в штаб вместе со знакомым испытателем, вновь зашел разговор об Афанасьеве.

– Толковый конструктор из него вырастет. Поверь моему опыту, он еще скажет свое слово в разработке оружия, – уверенно говорил мой попутчик. – Одна схема автоматики с ускорительным механизмом, досылающим патрон из ленты в ствол пулемета, чего стоит. Оригинально придумано!

– Я понял так, что он сюда, на полигон, с фронта прибыл, – уточнил я на ходу.

– Совершенно верно. Отозван из действующей армии. Только должен тебе сказать, Афанасьев на полигоне – не новичок. Он еще до войны у нас служил.

– Вот как?! – невольно вырвалось у меня.

– Да. А до этого, насколько мне известно, проходил срочную службу где-то на дальневосточной границе. Там-то и разработал проект скорострельного двуствольного авиационного пулемета.

– А как же он на полигон попал?

– Как и ты – был прикомандирован к конструкторскому бюро полигона, чтобы продолжить начатую работу. Только не успел он довести образец до конца. Началась война, и Афанасьев ушел на фронт. Под Москвой воевал…

Так я узнал, как схожи наши с Афанасьевым судьбы, вхождение в конструкторскую деятельность. Мы с ним быстро сблизились. И всякий раз, когда доводилось мне бывать в командировке на полигоне, радовались нашим встречам, делились планами, мечтами.

Николай Михайлович Афанасьев старше меня на три года. До войны окончил техникум механизации сельского хозяйства. Став в воинский строй, увлекся конструированием. Его работы заметили и дали возможность одну из них реализовать в профессиональном КБ, помогли в совершенствовании конструкции.

Когда Николай Михайлович рассказывал об этом, мне казалось порой, что шли мы не только одним путем, но как бы рядом: такая схожесть обнаружилась в наших, тогда еще коротких, биографиях. Единственное, пожалуй, где наши конструкторские пристрастия разошлись, так это в выборе класса разрабатываемого оружия. Он стал конструктором в области авиационного стрелково-пушечного вооружения, я – в области автоматического стрелкового.

– А ты знаешь, в чем мы с тобой еще разошлись? – уточнил как-то Афанасьев во время одной из наших уже более поздних встреч. – В сроках службы. Я демобилизовался в сорок пятом, ты – на четыре года позже.

Пришлось напоминать Николаю Михайловичу, что в победном сорок пятом он не просто демобилизовался, но и уехал с полигона и в течение года работал в конструкторском бюро минометного вооружения, которое возглавлял Б. И. Шавырин.

– Ты зря меня упрекаешь. Я не мог сразу изменить полигону, – рассмеялся Николай Михайлович. – Через год вернулся в свое родное полигонное КБ и отдал работе в нем еще два года. Помнишь?

– Что было, то было. А потом ты ушел навсегда, в самостоятельное плавание. От проектирования и создания крупнокалиберных пулеметов шагнул к созданию зенитных комплексных установок и авиационных пушек, соревновался с такими асами в конструировании авиационного вооружения, как Шпитальный и Нудельман. И, насколько мне известно, немалого достиг. Во всяком случае, мне самому доводилось видеть на боевых вертолетах оружие твоей конструкции.

– Отрицать такие факты трудно, – все еще смеясь, подтвердил Афанасьев. – Кстати, ты не забыл, что у нас есть общее в некоторых конструкторских подходах к разработке оружия?

– Ты имеешь в виду, что мы оба оригинальные схемы автоматики своих первенцев, разрабатывавшихся на полигоне во время войны, использовали при проектировании нового вида оружия?

– Вот-вот. Ты в автомате применил схему, которую до этого заложил в автоматику своего самозарядного карабина, а я в 23-мм авиационной пушке – автоматику, разработанную мной при проектировании крупнокалиберного пулемета.

Можно смело сказать, что именно работа на полигоне дала Николаю Михайловичу Афанасьеву путевку в большую конструкторскую жизнь. Он стал одним из ведущих конструкторов авиационного стрелково-пушечного вооружения и внес значительный вклад в оснащение советской военной авиации современными образцами пулеметов и пушек, значительно превосходящими иностранные по своим боевым характеристикам. Родина отметила заслуги Н. М. Афанасьева присвоением ему звания Героя Социалистического Труда, присуждением Государственной премии СССР и премии имени Мосина, награждением двумя орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции и другими орденами и медалями.

Работая в конструкторском бюро полигона, я, пожалуй, впервые понял, что творчество есть приближение к тому, что даже трудно сформулировать. Занимаясь творчеством, конструированием, ты будто греешься у огня, который сам сумел развести и пригласил к нему других насладиться его теплом.

Часто трудно, очень трудно бывает войти в работу. Но когда входишь, выйти из нее становится невозможно. Она превращается в величайшее наслаждение и радость. Дивное это состояние души, которое, считаю, очень нелегко передать кому-либо. Нелегко, потому что оно сугубо индивидуально. На полигоне умели оберегать это состояние души, ценить индивидуальность конструктора.

Кузьмищев, Судаев, Рукавишников, Раков, Афанасьев – каждый был личностью со своим неповторимым почерком в конструировании. У одного получалось лучше, у другого – хуже. Но все работали с наслаждением и огромным увлечением, относясь с уважением к тому, что проектировал и создавал каждый.

В КБ полигона входили не только чистые оружейники. Рядом с нами в муках творчества трудились разработчики боеприпасов и даже конструктор… вьючного снаряжения. Так называемые вьюки для действий в горных условиях разрабатывал капитан П. С. Кочетков, а до этого он был испытателем оружия. Еще в начале нашего знакомства с ним я удивился: нашел, мол, себе, однако, занятие – вьюки! Но потом узнал, что это – заказ от армейских конников.

Веселого нрава, не унывающий, кажется, в любых ситуациях, Кочетков любил шутку, часто подтрунивал над товарищами. Кстати говоря, именно с его губ, как мне помнится, впервые сорвалось обращение ко мне: Михтим. После победы в конкурсе проектов под этим именем я посвятил ему неумелый, но искренний стих:

Правда, вскоре и к нему самому начали обращаться, называя по первым буквам его имени и отчества – Палсип…

Что там ни говори, мы все на полигоне служили «по одной части», по воинской, и главное для нас было – успехи на основной службе.

Несмотря на суровое время военных и первых послевоенных лет, а может быть, именно благодаря ему, в коллективе конструкторов, да и всех сотрудников полигона, царила атмосфера доброжелательности, отношения были уважительные, деловые. Как-то я обратил внимание на то, что мальчишки полигона, сыновья тех, кто служил и работал там, называли друг друга не по именам, а по фамилиям. Я был удивлен этим. А потом понял: каждый из них гордился своим отцом и относился с уважением к отцу своего приятеля. И обращаясь по фамилии, он как бы подчеркивал и эту гордость, и это уважение.

Однажды летним утром 1946 года на дорожке, ведущей к штабу, я приметил офицера в еще не обмятой форме. Шагал он подчеркнуто твердо, выказывая всем своим видом подтянутость, выработанную годами учебы в военном учебном заведении. Войдя за ним в здание штаба, услышал, как он докладывал дежурному по части:

– Старший инженер-лейтенант Барышев… Прибыл на полигон для дальнейшего прохождения службы после окончания Артиллерийской академии.

– Подождите немного. Я доложу о вашем прибытии генералу Бульбе. – И офицер, выслушавший Барышева, стал подниматься на второй этаж, где находился кабинет начальника полигона.

На следующий день в отделении испытания индивидуального оружия появился новый инженер – Константин Александрович Барышев. Правда, служил он там совсем недолго – вскоре его прикомандировали к конструкторскому бюро полигона.

Вот тогда мы с ним и познакомились. Тем более что довелось нам работать в одном кабинете, пользоваться одним кульманом. Оказалось, что инженер-лейтенант Барышев только недавно защитил диплом в военной академии – по разработке автомата и патрона к нему. Конечно, приехав на полигон, он горел желанием включиться в конкурс проектов этого нового образца оружия.

С просьбой дать ему возможность продолжить работу, начатую в академии, Барышев обратился к Владимиру Сергеевичу Дейкину, представителю ГАУ на полигоне. Просьбу его вскоре удовлетворили.

Мы были с ним молоды, увлечены одним интересным делом, полны энергии и честолюбивых конструкторских замыслов и потому, видимо, быстро сошлись, стали друзьями, хотя по характеру, темпераменту, да и, прямо скажем, по уровню профессиональной подготовки отличались друг от друга. У него за плечами – учеба в Московском высшем техническом училище имени Баумана, в военной академии, у меня – лишь девять классов школы, годы срочной службы да фронтовые дороги.

Впрочем, это не мешало нам иметь общие интересы. Мы нередко вместе делали вылазки в лес, на природу. Ходили за грибами, увлекались рыбной ловлей. Но самое главное, что объединяло нас крепче всего, – беззаветная любовь к творчеству, к конструированию.

Я уже тогда заметил: разрабатывая свой проект автомата, Константин Александрович подходил к исполнению задуманного больше не с практической точки зрения, а с теоретической, с исследовательской. Мы с ним были конкурентами, однако почти ничего не скрывали друг от друга. Если требовалось, охотно поясняли чертежи, советовались. Мне, конструктору-практику, видевшему саму деталь сначала в воображении, а потом уже ее проработку в чертежах, казалось, что Барышев слишком теоретизирует, готовя свой проект. К тому же он с одинаковым рвением и влечением спешил делать сразу несколько дел, заявляя, что у него хватит знаний и опыта довести все до конца. Знаний, конечно, у него хватало, а вот опыта…

Я пытался предостеречь своего товарища от такого подхода к конструированию. Но ему, в двадцать три года, представлялось, что он может горы свернуть.

После того, как в 1946 году были утверждены три проекта по созданию автомата, поданные от КБ полигона (Рукавишникова, Барышева и мой), нам предстояло изготовить образцы в металле и представить их на сравнительные испытания.

Но где нам изготавливать свои автоматы?

Пока решался этот вопрос молодой конструктор Барышев включился еще в один конкурс – по разработке проекта пистолета под 9-мм патрон. И в этом конкурсе он тоже победил. По результатам сравнительных испытаний из двенадцати разработчиков, представивших образцы пистолета, только двум из них – Макарову и Барышеву было рекомендовано доработать свои изделия для дальнейших испытаний.

И в это же самое время молодому конструктору сообщили, на каком оборонном заводе ему предстоит изготовить образец автомата. Что делать? Он решает временно отказаться от работы над автоматом, чтобы довести пистолет до последнего этапа полигонных испытаний. И уже после этого продолжать дальнейшую разработку автомата.

К сожалению, Константину Александровичу не удалось ни победить в соревновании Н. Ф. Макарова, ни выставить на испытания свой автомат. Все-таки сказалось, на мой взгляд, стремление угнаться за двумя зайцами, подвел тот самый фактор растрачивания усилий, интересов, отсутствия нацеленности на главное.

Увы, творчество не прощает конструктору разбросанности. Уже тогда, на полигоне, я все больше убеждался: для разработчика конструкций необходимо сосредоточение усилий, говоря военным языком, на направлении главного удара. После объявления конкурса на разработку нового пистолета меня и самого, признаться, так и подмывало принять участие в его проектировании.

Едва удержался от соблазна. Приказал себе думать только об одном – о работе над проектом автомата. В моей короткой конструкторской биографии уже случалось такое, когда в 1942 году я пытался одновременно разрабатывать два разных образца – пистолет-пулемет и ручной пулемет. И из этой затеи ничего хорошего не вышло…

Конечно, конструктор, как, впрочем, и каждый творческий человек, может и даже обязан иметь разные интересы, но в нем должна быть, вне всякого сомнения, и жесткая центростремительная сила, направленная на достижение основной цели. В противном случае он попросту может не состояться как творец.

Но по молодости лет мы нередко принимали сиюминутные увлечения, небольшие успехи за взлет творческой мысли, за интересную находку. И ошибались. И это тоже были уроки полигона. Хотя, жаль. Мне кажется, займись Барышев воплощением проекта автомата в металл – а проект обещал интересный образец с оригинальной схемой автоматики и других механизмов, – он сумел бы многого достичь.

В начале 1950-х годов К. А. Барышева перевели в научно-исследовательский институт. Заниматься исследованиями, касающимися сферы автоматического стрелкового оружия, он начинал, будучи еще испытателем, разрабатывать образцы собственной конструкции.

В институте Константин Александрович защитил диссертацию, стал кандидатом технических наук. Но, видимо, стремление создать реальное изделие, которое нашло бы практическое применение в войсках, жило в нем неистребимо. Барышев, как говорится, без отрыва от научной работы продолжал конструировать.

В конце сороковых годов был принят на вооружение пехотный пулемет конструкции Владимирова ПКВ – 14,5-мм, а затем остро встал вопрос об облегчении его веса за счет уменьшения массы станка. За проектирование нового станка и взялся Барышев. В основу своего проекта он положил совершенно, на мой взгляд, необычную идею, показавшуюся многим специалистам поначалу просто нереальной. Она ломала представления об уже сложившейся треножной схеме станка.

– Откровенно говоря, я и сам сначала не очень верил в то, что задумал, – как-то признался в разговоре со мной Константин Александрович. – Решил на сошнике передней ноги закрепить дополнительный откидной сошник-зацеп для прочного удержания станка на грунте. Рассчитал. Все вроде элементарно просто.

– Но я-то знаю, что это твое, как ты называешь, элементарно простое решение имело очень солидный эффект.

– Если говорить об улучшении боевых свойств пулемета, то характеристики его стали лучше в полтора раза. Если говорить о снижении веса, то станок стал почти в три раза легче того, что был на вооружении.

– Иными словами, твоя выглядевшая непривычной схема с передним сошником дала возможность уменьшить массу не на несколько процентов, а в несколько раз. Это прорыв. Тот самый прорыв вперед, о котором мечтает каждый конструктор, если он ставит, конечно, перед собой такую задачу.

– Что ж, если хочешь, назовем эту работу прорывом, – согласился Барышев. – Только оговорюсь: не было бы уроков полигона, не было бы, вероятно, и моего конструкторского рывка вперед. Этого самого прорыва…

Добавлю к конструкторской деятельности Константина Александровича еще несколько штрихов. Его схема станка с передним сошником позже с успехом была использована для иностранных образцов стрелкового оружия и даже в 105-мм английской гаубице. Позже К. А. Барышевым в содружестве с конструктором Л. В. Степановым было разработано еще два станка с оригинальными схемами. Один из них, станок системы Степанова – Барышева для 12,7-мм крупнокалиберного пулемета НСВ, по своей массе стал в шесть раз легче станка, применявшегося в пулемете ДШК, много меньше его по габаритам, удобнее в эксплуатации, к тому же еще обеспечивал лучшую кучность боя.

…«Bce цветы должны цвести» – гласит восточная мудрость. Применив ее к работе конструкторов, я сказал бы так: каждый конструктор должен обязательно раскрыться как творческая личность. Естественно, для этого необходимы соответствующие условия. Назову несколько, на мой взгляд, наиболее важных. У конструктора должно быть право выбора цели. Его творческая дерзость может проявиться только в его самостоятельном решении, в котором заложен качественный прорыв вперед. Конструктор обязан «делать себя сам». И чтобы раскрыться, ему необходимы надежная материальная база и накопленный предшественниками опыт.

Полигон помогал конструкторам-оружейникам «цвести». Он стал для многих из нас школой обучения профессиональному мастерству, развития потенциальных возможностей. Здесь глубже раскрылись творческие дарования Судаева, Афанасьева, Барышева. И, конечно же, мои. Здесь нашли свою стартовую площадку в службе многие и многие инженеры, испытатели, специалисты полигонных служб.

Один из них – Александр Афанасьевич Григорьев, выпускник Артиллерийской академии 1941 года, позже ставший заместителем начальника Главного управления Министерства обороны СССР. Но это позже, гораздо позже. А тогда…

«Практический опыт на полигоне сделал тов. Григорьева ценным специалистом в области баллистики и разработки новых боеприпасов стрелкового оружия. За последнее время принял непосредственное участие и успешно руководил разработкой вариантов патронов уменьшенной мощности. При этом достигнуты положительные результаты», – отмечал в аттестации на своего заместителя начальник отдела управления стрелкового вооружения ГАУ в 1947 году.

А вот мнение начальника управления: «Занимаемой должности вполне соответствует. Может быть с успехом использован на научно-исследовательской работе, к которой имеет склонность».

«Толковый, технически грамотный, растущий инженер», – лаконично добавил генерал-майор инженерно-технической службы Н. Н. Дубовицкий, в то время заместитель начальника Главного артиллерийского управления.

Скупы строки документов. Но они дают возможность хорошо представить, какой школой стала для Александра Афанасьевича работа, точнее, служба на полигоне. Она выковала из него ценного специалиста в одной из важнейших областей стрелкового вооружения. Она привила будущему председателю научно-технического комитета и заместителю начальника Главного управления по опытно-конструкторским и научно-исследовательским работам вкус к творчеству, к неутомимой исследовательской деятельности.

Ну, а кем был Григорьев на полигоне в конце 1943 года, когда мы с ним познакомились? Он служил в должности начальника баллистической лаборатории. Я в то время привез на испытания образец ручного пулемета. Баллистика для меня являлась еще, можно сказать, тайной за семью печатями. Александр Афанасьевич приоткрыл ее мне, и я с удовольствием усваивал его уроки.

Вскоре мы расстались. Григорьева перевели на должность старшего инженера Артиллерийского комитета ГАУ, а я вновь был командирован в Среднюю Азию.

О работе, проделанной в то время Григорьевым на полигоне, пожалуй, опять убедительнее всего могут сказать строки документа: «В 1944 году награжден орденом «Знак Почета». Инженер по боеприпасам. Самостоятельно решал технические и организационные вопросы производства опытных образцов, их испытания и анализа результатов испытаний. Провел большую работу по отработке технологии и приемных испытаний для патрона обр. 1943 г.».

Нам хорошо известны разработчики патрона образца 1943 года Н. М. Елизаров и Б. В. Семин. Во всяком случае, для нас, конструкторов-оружейников, их работа имела огромное значение, открывая новые перспективы в конструировании автоматического стрелкового оружия. Именно разработка этого патрона во многом определила рождение и развитие «семьи» образцов автоматического оружия системы Калашникова.

Но были люди, оставшиеся, как принято говорить, за кадром. Люди, определявшие перспективу развития боеприпасов, доводившие патроны до качественного уровня, испытывавшие их, запускавшие в производство. Одним из них и был Александр Афанасьевич Григорьев. Если сжато сформулировать свойства его инженерной натуры, то я определил бы их так: эрудиция, смелость в решениях, умение мыслить масштабно, глубоко анализировать проблемы и делать новые выводы.

Как-то в послевоенные годы Григорьев приехал на полигон в командировку. Он в то время состоял в должности заместителя начальника отдела управления стрелкового вооружения ГАУ. Мы встретились вечером у меня дома, в маленькой комнатке в коммунальной квартире. Говорили о многом, в том числе и о выпускниках Артиллерийской академии, служивших в различных подразделениях полигона. Вспоминали не так давно ушедшего из жизни А. И. Судаева, и я обмолвился, что Алексей Иванович всегда с уважением говорил о своем учителе А. А. Благонравове.

– Об Анатолии Аркадьевиче и нельзя говорить иначе, – подтвердил Григорьев. – Ведь Благонравов, будучи начальником факультета вооружения, создал свою неповторимую школу инженеров-оружейников, где более всего ценилась самобытность. Последний выпуск в этом качестве он сделал перед самой войной.

– И многие из них сейчас у нас на полигоне.

– Совершенно верно. Канель, Лютый, Шевчук, Кузнецов, Куценко… – начал перечислять Григорьев фамилии инженеров-испытателей, со многими из которых мне приходилось встречаться на испытаниях. – Кстати, Дейкин тоже из школы Благонравова. Тот, кто прошел ее, никогда не потеряет вкуса к творческому поиску. – Александр Афанасьевич немного помолчал и вдруг рассмеялся: – Да ты же сам уже прошел школу Благонравова, хотя и не учился на факультете вооружения. Так что можешь судить, что она собой представляет. – Григорьев поднялся с табуретки, посмотрел из окна на редкую россыпь домов военного городка, на дорогу, проложенную к направлениям, где проводились испытания образцов.

Оттуда, со стороны леса, как раз возвращался наш полигонный автобус, старенький, дребезжащий, развозивший испытателей по направлениям, а вечером доставлявший их к штабу.

Наблюдая, как из автобуса выходят, продолжая оживленно разговаривать, инженеры и техники из научно-испытательного отдела, Григорьев, видно, что-то припомнил:

– Для конструктора, особенно молодого, толковый, знающий, болеющий за дело и за судьбу каждого образца испытатель – настоящий клад. Если он отлично чувствует оружие, сколько он может конструктору подсказать…

– На собственном опыте уже убедился, – откликнулся я на слова Григорьева.

Действительно, разные по характеру, темпераменту, испытатели, предлагая по ходу испытаний те или иные исправления в образец, учили постоянно видеть перед собой солдата, которому придется с этим оружием совершать многокилометровые марши под дождем и снегом, форсировать реки, сражаться с противником в жестоком бою.

Доржи Миронович Битаев, человек сдержанный по натуре, много помогал нам по баллистике боеприпасов, старался доходчиво донести до конструктора свои предложения. Мы с ним не один десяток лет поддерживали хорошие отношения. Также как и с Василием Федоровичем Лютым, который был совершенной противоположностью Битаева: довольно словоохотливым, любящим пошутить. Это было просто в природе его характера. Но за шуткой мы всегда видели серьезный профессиональный взгляд. Его отчеты отличались четкостью замечаний по испытываемому образцу и конкретностью предложений по его доработке. Кстати, Василий Федорович испытывал автомат АК-47 на повторных испытаниях, а первый образец автомата испытывал У. И. Пчелинцев.

Увлекающимся человеком, любившим обстоятельно потолковать с конструкторами об их оружии, помню Ефима Абрамовича Слуцкого. Занимаясь на полигоне научно-исследовательской работой, он интересовался также и практикой испытаний, стараясь подсказать неожиданное решение.

Серьезно и вдумчиво относился к делу молодой испытатель Александр Андреевич Малимон, пришедший на полигон после окончания академии в 1943 году и ставший вскоре руководителем подразделения по испытаниям группового оружия. Впоследствии он много лет проработал на Ижевском машиностроительном заводе военпредом и неоднократно принимал участие в войсковых испытаниях новых образцов оружия. А в 2001 году вышла его книга «Отечественные автоматы (записки испытателя-оружейника)», которая, думаю, интересна не только специалистам по стрелковому оружию. Особую ценность книги составляет то, что в ней приводятся выдержки из официальных документов полигона, из отчетов по конкурсным испытаниям оружия. То есть воссоздана правдивая история создания отечественных автоматов.

Испытатели оружия… Наверное, неправомерно сравнивать их работу с делами летчиков-испытателей, которые каждый раз, поднимаясь в небо, рискуют жизнью. Однако земная, скажем так, полигонная служба испытателей оружия, людей исключительно самоотверженных, достойна всяческого уважения.

Постоянно в отрыве от семей, часто в командировках, они больше занимались обучением и воспитанием нас, конструкторов, чем собственных детей. Они учили наше оружие стрелять, быть живучим в любых условиях. Ради этого лезли с ним в болотную грязь, в ледяную купель, подвергали себя воздействию «высоких и низких температур» в специальных камерах – шли в жар и в холод.

Общаясь с испытателями, я накрепко для себя усвоил: конструктор, который пренебрегает их мнением, не учится у них профессиональному мастерству, не сможет правильно и оперативно решать сложные задачи по проектированию и совершенствованию оружия. Инженеры-испытатели на полигоне были отлично подготовлены, до тонкостей разбирались во всех типах и видах стрелкового оружия, в совершенстве владели им. Среди них подлинным виртуозом слыл Б. Л. Канель, помогавший мне при проектировании автомата.

Борис Леопольдович обладал глубокими инженерными знаниями, отличной, на мой взгляд, теоретической подготовкой. Ему обычно поручали наиболее сложные расчеты и измерения. Еще об одном примечательном штрихе в характере Канеля не могу не упомянуть – о его великолепном чувстве оружия и тренированной памяти. Как-то Канель поспорил с приехавшим из Москвы представителем ГАУ, что сумеет сделать из пулемета СГ-43 столько выстрелов, сколько тот пожелает.

– Что ж, попробуйте для начала тридцать два выстрела отсчитать, – предложил представитель ГАУ.

Должен заметить: программировать из станкового пулемета на слух очередь в 32 выстрела – это больше похоже на авантюру! Но надо было знать Канеля. Он спокойно лег на землю. Изготовил оружие. Замер на какое-то мгновение и, открыв автоматический огонь, вскоре прервал стрельбу.

– А теперь попрошу вас посмотреть, сколько патронов в ленте использовано. – Выпрямившись в полный рост, Борис Леопольдович отошел в сторону.

– Вы правы, израсходовано ровно тридцать два патрона, – потряс пулеметной лентой представитель ГАУ и, видимо, не веря до конца в свершившееся, поставил испытателю еще одну задачу: – Продолжим эксперимент. Попытайтесь сделать семьдесят восемь выстрелов.

– Не будем пытаться! – уверенно произнес Канель. – А просто сделаем.

Он дал длинную пулеметную строчку и вновь предоставил возможность представителю ГАУ проверить количество израсходованных в ленте патронов. Заказ оказался выполненным – один в один!

Как правило, Борис Леопольдович побеждал и в другом соревновании, которое иногда устраивали инженеры-испытатели, – в стрельбе из пистолета по кирпичу. Он обычно без промахов рубил кирпич на половинки, постепенно доводил его выстрелами до малюсенького кусочка, который потом превращал в крошки…

Так что у Канеля было чему поучиться. Особенно любили общаться с ним молодые инженеры, офицеры, вливавшиеся в группу испытателей после окончания Артиллерийской академии или военных училищ. Однажды К. А. Барышев, служивший тогда еще в отделении испытателей, с удивлением поделился со мной:

– Я вот попросил Бориса Леопольдовича посмотреть мой отчет по испытанному образцу, так, не поверишь, он, едва пробежав страничку глазами, отложил ее и слово в слово повторил все по памяти, а потом указал на слабости некоторых моих формулировок. Надо же…

Барышеву еще не раз пришлось прибегнуть к умению и опыту своего старшего коллеги. Все это ему, как он позже скажет, очень пригодилось, когда он вплотную занялся конструированием.

Военные годы и послевоенный период были временем интенсивной, плодотворной работы по совершенствованию оружия и методов его полигонных испытаний, а также специальных исследовательских работ по оружейной проблематике. Работа испытателей в сороковые и пятидесятые годы, особенно в военное время, проходила в исключительно напряженных условиях – большое число испытаний, крайне сжатые сроки.

В тяжелую военную пору шла не только доработка изделий, поступавших на снабжение фронта, но и разрабатывались новые образцы, делались заделы для новых оружейных комплексов. Много проблемных вопросов по доработке оружия возникало в процессе освоения массового производства новых изделий. При их решении требовалось большое количество испытаний и экспериментально-технических исследований не только на полигоне, но и непосредственно во фронтовых условиях.

На фронт командировались и конструкторы, и испытатели. Так, я уже упоминал, на Ленинградском фронте находился разработчик пистолета-пулемета ППС А. И. Судаев. Будучи ведущим специалистом по испытаниям, доработке конструкции и созданию руководства по эксплуатации нового станкового пулемета системы Горюнова (СГ-43), выезжал в 1944 году в части 3-го Украинского фронта для организации войсковых испытаний пулемета инженер-капитан В. Ф. Лютый.

Василий Федорович за три месяца пребывания в действующих частях, участвовавших в наступательных боях, непосредственно на передовой смог убедиться в высоких боевых качествах нового оружия. Анализируя результаты полигонных испытаний и учитывая выявленные недостатки при войсковом применении нового оружия, В. Ф. Лютый подготовил рекомендации по усовершенствованию СГ-43. Работа, которую он осуществил во фронтовых условиях, позволила впоследствии провести модернизацию пулемета.

Инженер-капитан Лютый был награжден за это орденом «Знак Почета». Но не просто сложилась его дальнейшая судьба: в 1951 году я с сожалением узнал о том, что хорошо известный мне по работе на полигоне Василий Федорович Лютый был осужден за «антисоветские высказывания». В то время он работал уже в одном из московских институтов, и какой-то его «доброжелатель» донес на него в КГБ. В 1955 году, через два года после смерти Сталина, Василия Лютого реабилитировали и восстановили в воинском звании. В отставку он ушел, будучи полковником Советской Армии. Последние годы он жил и работал в Киеве…

Повышение требований к оружию сделало необходимым и совершенствование методов его испытаний с максимальным приближением их к реальным условиям боя. В связи с этим были разработаны новые методики испытаний, а полигон оснастили современным оборудованием и средствами лабораторного обслуживания. Эта работа была завершена к середине 1950-х годов.

Испытания по новым методикам стали более жесткими. Многие опытные образцы не выдерживали испытаний, особенно в условиях воздействия на оружие различных «факторов окружающей среды». Потребовались новые подходы к его конструированию, применение более прогрессивных принципов проектирования. Кто из разработчиков с этой задачей справлялся лучше, тот и выигрывал соревнования.

Организационно-техническое руководство работой испытательных подразделений на полигоне осуществляли инженер-полковник Н. А. Орлов и его заместитель инженер-подполковник Н. А. Цветков. Всю работу по научной части, по экспериментально-техническим исследованиям координировал на полигоне инженер-полковник Н. С. Охотников – заместитель начальника полигона генерала И. И. Бульбы, а затем и сменившего Бульбу инженер-полковника И. Т. Матвеева.

С большим уважением относились к Охотникову конструкторы, инженеры и техники. Скупой на слова, Николай Сергеевич умел выделить главное в проблеме. Его ценили за глубокую техническую эрудицию. Испытатели считали: если отчет по испытываемому образцу прошел «сито» Охотникова и не возвращен, значит, можно вздохнуть с облегчением. Разговаривая с подчиненными в рабочей обстановке, Николай Сергеевич обычно покручивал очки за одну из дужек, и по тому, в каком темпе он это делал, можно было понять, нравится ли ему отчет, доволен ли он проделанной работой или нет.

К заместителю начальника полигона относились по-особому тепло еще и потому, что знали о его, можно сказать, жизненной трагедии. Отец Николая Сергеевича до революции был предводителем дворянства в одной из крупных губерний. Его родной брат служил у Врангеля, а затем эмигрировал. Сам Охотников был высокообразованным офицером – в 1934 году закончил Артиллерийскую академию и до войны служил начальником одного из отделов полигона. А перед самой войной «кто-то» обратил внимание руководства ГАУ на сомнительное происхождение подполковника Охотникова и его уволили из рядов Красной Армии.

Оставшись на полигоне, Николай Сергеевич пытался добиться правды, и, как говорили, ему помогло личное обращение к Сталину, в котором он просил дать ему возможность служить в армии. К этому ходатайству добавилась просьба его сослуживца полковника Бульбы. В 1942 году Охотников был восстановлен в звании подполковника и через некоторое время назначен заместителем начальника полигона. Проработав в этой должности на полигоне более десяти лет, Охотников перешел в научно-исследовательский институт, где работал в тесном контакте с выдающимся теоретиком и практиком оружейного дела В. Г. Федоровым.

Военный городок тесен, все тут на виду. Поэтому нам всем было известно, что у Николая Сергеевича есть увлечение, казалось бы, стоявшее совершенно в стороне от его служебной деятельности. Охотников принимал активное участие в спектаклях драмкружка, в которых играл его сын, и сам рисовал декорации.

Любил Охотников и классическую литературу. И хотя жили мы тогда достаточно бедно и стесненно, у него дома была большая библиотека, состоящая в основном из русских классиков.

Помню, однажды со мной произошел такой случай. В короткий промежуток между стрельбами, поднимаясь с земли после отдыха на травке, я по привычке произнес: «Довольно, Ванюша! Гулял ты немало. Пора за работу, родной!»

Откуда тогда рядом со мной появился Охотников, я так и не понял, но он буквально схватил меня за руку: «Любите Некрасова, сержант?.. Чудно! Это наш великий поэт, поверьте – великий!»

…Я не мог рассказать ему тогда о том, как Некрасов выручал меня, когда я подростком убегал из ссылки на родину, на Алтай. Как защищал он меня, как придавал сил, как спасал. Не мог я тогда поделиться своей тайной ни с Охотниковым, ни с кем-либо другим – и рассказать о себе то, о чем и вспоминать было непросто…

Но, идя по жизни, я часто вспоминал родные строки стихотворения Некрасова, выученного еще в детские годы в родительском доме в Курье:

Благодарю судьбу за то, что «университетом» для меня стал подмосковный полигон, а фраза любимого поэта «работай да не трусь» – моей главной жизненной заповедью.

Полигон, полигон… Не могу без глубокого волнения думать и говорить о людях, делавших все возможное для того, чтобы на заводские конвейеры пришло первоклассное оружие. О тех, кто не только помогал конструкторам выявить недостатки в образцах, но и давал рекомендации по их устранению. Можно ведь было подходить и формально: отметил положительные и отрицательные стороны, зафиксировал их в отчете – и достаточно. Перевесили плюсы – значит, будут рекомендовать оружие для доработки; минусов больше набралось – образец в музей.

Тем и славился полигон, что усилия его специалистов направлялись на главное – в условиях жесткой конкуренции, строжайшего отбора выявить в каждом образце все его лучшие качества. И даже если он не был допущен к повторным испытаниям или сошел с дистанции на заключительном этапе, испытатели и другие специалисты полигона стремились к тому, чтобы идеи, оригинальные подходы к конструкции могли обрести второе дыхание, вторую жизнь в следующем поколении оружия, уже в новых разработках.

Полигон подчинялся Главному артиллерийскому управлению, и конечно же его работники, особенно те, кто отвечал за развитие стрелкового вооружения, можно сказать, «не вылезали» отсюда. Со многими из них мне довелось работать в тесном контакте, тем более что мы и знакомились обычно здесь, на полигоне.

Как-то зашел я по служебным делам в отделение испытаний группового оружия. Открыл дверь кабинета и увидел горячо обсуждавших какую-то проблему испытателя Александра Андреевича Малимона и незнакомого мне инженер-капитана. Услышал отчетливо последнюю фразу, произнесенную инженер-капитаном:

– Да ты не смотри, кто исполнял этот документ, я его исполнял. Вдумайся лучше в содержание нашей программы!

– Ну, если вы исполняли, тогда другое дело. Теперь я буду знать, с кем уточнять вопросы, – скупо улыбнулся Александр Андреевич и, заметив меня, махнул рукой: – Заходи, заходи, не стесняйся. Вот познакомься. Инженер-капитан Смирнов, старший помощник начальника отдела управления стрелкового вооружения ГАУ. – Малимон, любивший во всех вопросах точность, отрекомендовал собеседника по званию и должности.

– Старший сержант Калашников, – представился я.

– Конструктор, – добавил дотошный Александр Андреевич.

– Очень приятно, – протянул руку Смирнов. – Нам надо непременно поговорить потом. О вашей работе я уже слышал.

– Так продолжим наш разговор, – повернулся инженер-капитан к Малимону. – Пусть и старший сержант послушает.

Речь, оказывается, шла о дополнениях к программе испытания доработанного серийного изделия, предложенных Малимоном.

С Евгением Ивановичем Смирновым у нас сразу сложились теплые отношения, и не прекращались они до его совершенно неожиданной кончины в конце 1960-х годов. А в то время, когда произошла наша первая встреча, Смирнов занимался вопросами доработки станкового пулемета СГ-43 и часто бывал на полигоне. О многом мы, встречаясь, говорили, но больше всего о работе над тем или иным образцом, о ходе или результатах испытаний.

Позже, когда Смирнов стал заместителем начальника Главного управления Министерства обороны, я, приезжая из Ижевска, нередко бывал у него дома в Москве. И вновь разговоры не о личном, а о том, чем жили оба: он – на службе, я – в конструкторском бюро на заводе в Ижевске. Я знал о его продвижениях по службе, о том, как рос он в воинских званиях: в конце 1950-х годов я поздравил его с получением первой генеральской звезды, потом – второй. И вот только сейчас, обратившись к документам, узнал, каким был жизненный путь человека, долгие годы непосредственно отвечавшего за развитие современного вооружения и за его производство.

За полтора месяца до начала войны Смирнов с отличием окончил Артиллерийскую академию и был направлен в Ленинград военпредом на один из оборонных заводов. Служил в блокадном городе. Потом – назначение на Урал, на другой завод. «Работая на заводах по приемке образцов стрелкового оружия, много внимания уделял повышению качества оружия, оказывал большую помощь заводам», – отмечалось в аттестации Смирнова военных лет.

Как это было важно тогда, в годы войны, чтобы качество оружия, отправляемого на фронт, росло с каждым днем. От представителей военной приемки зависело в ту пору очень многое.

С завода Евгения Ивановича вскоре перевели в один из отделов ГАУ. И начальник отдела инженер-подполковник Мандич, аттестуя подчиненного, запишет: «В 1944 году непосредственно участвовал в доработке станкового пулемета Горюнова и модернизации станкового пулемета Максима. В результате проведенной модернизации значительно улучшилась работа образцов… Награжден орденом Красной Звезды. Вполне заслуживает присвоения воинского звания инженер-майора во внеочередном порядке».

И еще запись в личном деле Смирнова, относящаяся уже к 1955 году: он «являлся основным лицом в отработке автоматов и пулеметов». Поскольку на протяжении многих лет Смирнов действительно являлся «основным лицом» ГАУ в отработке принципиально нового автоматического стрелкового оружия, то мне, конструктору автоматов и пулеметов, конечно же, немало пришлось поработать с Евгением Ивановичем, можно сказать, в одной связке. И местом нашей совместной работы чаще всего был подмосковный полигон.

Соратником и другом на долгие годы стал для меня еще один представитель ГАУ на полигоне – Владимир Сергеевич Дейкин. Наше знакомство состоялось в один из первых моих приездов на полигон. Но тесное сотрудничество и крепкая дружба завязались тогда, когда мы вместе работали на ковровском заводе, где изготавливались первые образцы моего автомата.

Владимир Сергеевич был почти на 4 года меня старше: он родился 15 января 1916 года в Орловской губернии в многодетной крестьянской семье. Его детство совпало с годами революции, гражданской войны, первыми годами советской власти. Тяжелый крестьянский труд ему, как и мне, был знаком не по рассказам. И так же как я, он всегда стремился к знаниям: после сельской школы и рабфака поступил в Самарский сельскохозяйственный институт. За отличную учебу в институте его наградили так называемой «кругосветкой» – походом по Волге на шлюпках. Этой наградой он гордился не меньше, чем более поздними государственными наградами.

В 1936 году сельскохозяйственный институт перевели из Самары в Ленинград, и успевающему студенту перед призывом в армию предложили перевестись в Москву в Военную артиллерийскую инженерную академию имени Дзержинского. После ее окончания в 1939 году Дейкина в качестве военного специалиста-испытателя стрелкового вооружения направили на подмосковный полигон. Вместе с ним в Щурово в военный городок переехала семья – жена и две дочери.

Во время службы на полигоне работа сводит Дейкина со многими конструкторами стрелкового оружия. В 1941 году Владимира Сергеевича переводят в Москву в Главное Артиллерийское Управление (ГАУ), и он работает на полигоне уже в качестве военного представителя от ГАУ. Семья остается жить в военном городке в Щурово вплоть до 1952 года, пока они не получили в Москве маленькую однокомнатную квартиру уже на пятерых – в Щурово у них родился сын.

Через несколько лет они переехали в хорошую по тем временам трехкомнатную квартиру, в которой, бывало, на несколько дней поселялся кто-либо из моих детей. Мне и самому случалось, приезжая в Москву, жить у Дейкиных. Эта семья всегда жила очень дружно и очень просто. К примеру, я не переставал удивляться тому, что они, проживая в Москве, купили для отдыха небольшой дачный участок за 300 км от Москвы – под Ковровом. Для меня даже 100 км – огромное расстояние: наша дача в 20 минутах езды от дома. Но видимо, Владимир Сергеевич за время наших длительных командировок в послевоенный Ковров полюбил природу тех мест. Да так, что и последний свой день 22 сентября 1985 года он провел именно там, на даче. Не дожив 4 месяцев до своего семидесятилетия…

Вся деятельность Владимира Сергеевича Дейкина, вся его жизнь, начиная с 1941 года и далее, была связана именно с ГАУ (позднее – ГРАУ). Даже после ухода в запас, а затем и в отставку, он не смог оставить любимую работу и уже в качестве гражданского инженера занимался делом, которому посвятил всю свою жизнь. Он и в это время часто приезжал к нам в Ижевск на завод для решения рабочих вопросов.

Надо сказать, что Дейкин был не просто «представитель военного ведомства». Он сам был личностью творческой, сам занимался конструированием стрелкового оружия и достиг в этом значительных успехов.

Во время войны в КБ полигона пробовали свои силы в создании новых образцов оружия не только конструкторы, но и испытатели полигона. В 1943 году в работах по модернизации пулемета Горюнова СГ-43 приняли участие офицеры В. Ф. Лютый и В. С. Дейкин.

В том же 1943 году был создан оригинальный образец ЛАД (Лютого, Афанасьева, Дейкина) – легкий ручной пулемет с ленточным питанием под пистолетный патрон. Этот образец содержал в себе признаки как ручного пулемета (тяжелый длинный ствол, сошки и патронная лента на 100 патронов), так и пистолета-пулемета.

На полигонных испытаниях ЛАД показал неплохие результаты по сравнению с более легкими пистолетами-пулеметами по кучности стрельбы и скорострельности. Положительные конструктивные особенности системы ЛАД были отмечены опытнейшим конструктором В. А. Дегтяревым.

Несмотря на положительные отзывы по системе ЛАД, работы по ее доработке не проводились, так как на смену пистолетному патрону пришел новый, более мощный патрон образца 1943 года. Вскоре началась разработка иного вида легкого стрелкового оружия, более эффективного на средних дальностях стрельбы – автоматов. Положительные конструктивные особенности системы ЛАД нашли свое отражение при конструировании нового оружия.

О том, как мы с Дейкиным вместе работали над созданием автомата АК-47 и других образцов оружия, я рассказал в предыдущих главах. Напомню лишь – за разработку унифицированного комплекса стрелкового вооружения в 1964 году группе из семи человек была присуждена Ленинская премия. В их числе был и Владимир Сергеевич Дейкин.

Всякое случалось за время нашего сотрудничества, которое со временем переросло в ровную и прочную дружбу. Были и моменты, когда, казалось, все – дружбе конец. Дейкин, как главный военный заказчик, зачастую требовал от меня сверх возможного, а я, исполнитель, трезво оценивая ситуацию, пытался его остановить. Как в случае с подключением нашей группы к разработке единого пулемета в 1958 году …только для того, чтобы подстегнуть туляков…

Подобное происходило и с разработкой автомата под малый калибр: я до последнего момента тянул с этой работой, не приняв ни душой, ни разумом необходимости перехода на новый калибр 5,45 мм.

Уже и не вспомню когда, но написал я как-то посвященные этим нашим рабочим спорам с другом-полковником четыре строки, которые и прочитал ему «при случае»:

Если судить по полученным результатам, то военный заказчик в этом случае оказался абсолютно прав…

Скажу откровенно – без таких умных, знающих, глубоко-порядочных людей, как Владимир Сергеевич Дейкин, мне было бы очень трудно работать и жить.

Конечно, мои воспоминания о Научно-исследовательском полигоне стрелкового и минометного вооружения Главного артиллерийского управления и о тех, кто работал там в военные годы (мой отсчет – с лета 1942 года) и в первые послевоенные годы далеко не исчерпывают всего того, о чем можно было бы рассказать. На мой взгляд, история полигона, вклад тех, кто там служил и работал в разные годы, в дело усовершенствования системы стрелкового вооружения заслуживают отдельного исследования, а то и отдельного документально-художественного повествования.

Может быть, моя оценка всех тех, о ком я рассказал, не совпадет с мнениями людей, которые их знали. Что ж, каждый преломляет отношение к тому или иному человеку через призму личного видения, через ситуации, в которых им довелось встречаться и работать. Наконец, через призму пережитого и отдаленного десятками лет. Надо учесть и то обстоятельство, что я в ту пору был совсем молодым конструктором и общение с каждым, кто встречался на моем жизненном пути, рассматривал прежде всего с позиций обогащения опытом как профессиональным, так и житейским…

К величайшему сожалению, Научно-исследовательский полигон стрелкового и минометного вооружения разделил судьбы многих кораблей, самолетов, иной военной техники и других, подобных ему, воинских частей в то время, когда многое, считаю, необдуманно резали, отправляли в металлолом, расформировывали, сокращая Вооруженные Силы…

Расформирование полигона в 1960 году по своим дальнейшим последствиям явилось, на мой взгляд, не оправданным не только для испытательного дела, для научной работы, но и для нас, конструкторов-оружейников. Ведь была сокращена лаборатория живого опыта!

Пошли на слом испытательная техника и лабораторное оборудование, создававшиеся годами. Рассеялись по стране опытнейшие кадры инженеров и техников. Только небольшая группа специалистов старого полигона влилась в состав другого полигона для организации небольшого подразделения по прежнему профилю уже под Ленинградом.

Непосредственно конструкторским работам по дальнейшему усовершенствованию отечественной системы вооружения – именно им! – был нанесен громадный ущерб. Увеличились сроки испытаний, сократился объем испытаний и экспериментально-технических исследований по оружейной тематике.

Уверен, Научно-исследовательский полигон стрелкового и минометного вооружения (НИПСМВО) неотделим от истории отечественного стрелкового оружия. На протяжении многих лет он принимал непосредственное участие в создании новых, все более совершенных образцов отечественного стрелкового оружия.

Почти двадцать лет, с военного 1942 года, подмосковный полигон давал мне настоящие «академические» уроки профессионального мастерства: развивал и углублял творческие способности, обогащал конструкторскими знаниями, закалял жесткой конкурентной борьбой. А потому, подмосковный полигон неотделим от моей судьбы, судьбы конструктора стрелкового оружия, оставшись для меня единственным моим Университетом!..

 

«Живый в помощи»

«Живый в помощи» – древний монашеский и воинский «оберег», пояс с православными охранительными молитвами.

Начну с вопроса, который за последние 10–15 лет, отмеченных печатью «ново-русских» жизненных ценностей, мне постоянно задают как российские, так и иностранные журналисты: «Вы богатый человек? А если «нет», то Вам не обидно за то, что на Западе Вы могли бы быть мультимиллионером, тогда как в России Вас материально недооценили»?

Начну с темы «богатства».

Кто мне докажет, что «богатство» – это те самые деньги, на которые можно приобрести Счастье в жизни, Удачу в творчестве, хороших, истинных Учителей, верных Друзей-помощников, высокие Награды страны за многолетний труд?!

А ведь в моей жизни все это было и есть.

Жизненное Счастье мое состоит в постоянном стремлении к творчеству. С детства сидит во мне и не дает покоя неутомимая тяга к труду, к совершенствованию того, что вижу и могу.

Удача моя состоит из длинного списка с именами тех людей, с кем меня свела судьба, тех, кто учил, наставлял, помогал. А разве это не истинное богатство, которое дается человеку от Бога? Стал бы я «знаменитым конструктором Калашниковым», если бы мне не встретились эти люди?.. Сомневаюсь…

О многих из них, об их роли в моей творческой биографии я постарался рассказать читателям. Конечно, далеко не обо всех и не так полно, как надо бы. Но невозможно изложить все нюансы и расставить все акценты в биографии человека, 85 лет шедшего по ухабистой и извилистой дороге жизни в самое переменчивое и трагическое время для его страны.

Выделю еще раз тех, перед кем склоняю свою голову в знак уважения и благодарности.

Своими Учителями-наставниками я считал и считаю Г. К. Жукова, А. А. Благонравова, Н. Н. Воронова и В. В. Глухова. Учителями-коллегами: В. Г. Федорова, Ф. В. Токарева, В. А. Дегтярева и С. Г. Симонова. Друзьями-помощниками: В. С. Дейкина, А. А. Зайцева, Д. А. Винокгойза и В. В. Крупина. Друзьями-наставниками: А. И. Судаева, Г. С. Шпагина, Е. И. Смирнова и А. А. Григорьева.

О многих из них я уже рассказал в других главах. Здесь же хочу поведать о самых важных встречах с моими замечательными Учителями-наставниками. Вспомнить и рассказать об этом так, как это сохранила память…

В 1940-х годах молодым солдатом-изобретателем встретил я замечательных людей, которые поддержали меня и «направили по надлежащей дороге». Я счастлив, что уже через несколько лет они смогли убедиться в том, что я оправдал их доверие, – вышел на эту дорогу. А в последние годы их жизни я порадовал их тем, что уверенно зашагал по ней, расставляя на своем пути «столбы-указатели» из созданных мной и принятых на вооружение армии образцов оружия.

С маршалом Советского Союза Георгием Константиновичем Жуковым (1896–1974) судьба свела меня в 1940 году, когда я сконструировал свой первый военный «образец» – прибор для танка. Считаю, что именно Жуков «благословил» меня на пороге конструкторской жизни. К сожалению, он единственный из моих Учителей, с кем так и не довелось встретиться в последующие годы. Несколько раз я видел легендарного маршала на сессиях Верховного Совета СССР в 1950–1954 годах, но подойти и поговорить не решился…

С генерал-лейтенантом артиллерии Анатолием Аркадьевичем Благонравовым (1894–1975) я познакомился в июле 1942 года в Самарканде, куда привез свой первый пистолет-пулемет. Это ему принадлежат слова, сказанные обо мне: «Несомненно из него может выработаться хороший конструктор, если его направить по надлежащей дороге».

За последующие пятнадцать лет многое было мной сделано. В 1949 году на вооружение Советской Армии приняли автомат АК-47. В 1959 году были приняты на вооружение автомат АКМ и ручной пулемет РПК под один и тот же патрон калибра 7,62 мм со всеми модификациями: АКМС, АКМН, АКМСН, РПКН, РПКСН. В 1961–1962 годах приняли единый пулемет ПК и его разновидности: ПКТ и ПКБ.

И вот, через 22 года после той памятной встречи, я вновь повстречался с академиком Благонравовым. Это произошло в Москве на заседании комитета по присуждению Ленинских премий.

В начале 1964 года стало известно, что наша работа по созданию новых образцов стрелкового оружия выдвинута на соискание Ленинской премии. Когда все материалы уже были в комитете по премиям, меня вызвали в Москву. Надо было представить работу, рассказать о созданном комплексе оружия, особо подчеркнув то новое, современное, что в нем заложено. Все образцы специально были привезены для демонстрации.

В тот день рассматривалось несколько выдвинутых на соискание премии работ, поэтому мне пришлось ждать своей очереди в большой приемной перед залом заседания комитета. Народу там было довольно много. Все тихо переговаривались, перебрасывались шутками. Но в самом воздухе витало то волнение, что охватывало каждого из нас, соискателей этой высокой по тем временам награды.

Я стал нервничать и сомневаться, что вернусь домой с радостным известием для тех, кто был включен в список соискателей вместе со мной. Но тут назвали мою фамилию, и я вошел в зал заседаний. Не смогу сейчас вспомнить и подробно описать тот зал. Помню лишь длинный стол, за которым сидели члены комитета.

Суетливыми движениями я принялся раскладывать на столе свои образцы. Мое волнение при этом было явно заметно. Но, собравшись с духом, я сделал положенный доклад, а затем ответил на вопросы членов комиссии, поясняя все на изделиях. Когда все закончилось, я, наконец-то, успокоился и поднял глаза. И тут увидел, что из-за стола поднимается невысокого роста пожилой человек в сером костюме и идет ко мне.

И я вдруг вспомнил совсем другой стол… Стол в кабинете генерала Благонравова в Самарканде. И на нем сиротливо лежащий образец – матайский «пистолет-пулемет номер один».

Я почти выкрикнул:

– Анатолий Аркадьевич!

Обнимая меня, он по-отечески тепло произнес:

– А я гляжу… старый знакомый – во всеоружии!

С большим волнением я показал рукой в сторону своих образцов, лежащих на длинном столе:

– Целый комплекс, да. Все это – одна семья!

– Выходит, я у них – крестный? – улыбнулся Благонравов.

Конечно, он заметно постарел, но это как будто добавило ему и обаяния, и мягкости.

– Всегда считал вас крестным, всегда помнил!

– Молодцом! – растроганно сказал он. – Молодцом!.. И мне такая радость, и такое утешение. Спасибо!

Как важны, как необходимы подобные неожиданные встречи через годы и годы!.. Того, кто когда-то дал свое благословение, с тем, кого он благословил. Того, кто много лет назад наставлял тебя в начале пути, в начале «надлежащей дороги». Тебя – дошедшего-таки до цели!

Не могу не сказать коротко и о собственном пути Анатолия Аркадьевича Благонравова. Это был Учитель по-настоящему с большой буквы. Родился в 1894 году в Ивановской области. Гимназист, недоучившийся студент кораблестроительного факультета Петербургского политехнического института, призванный в армию в 1916-м. Ускоренные курсы Михайловского училища. Прапорщик на Кавказском фронте. Командир в Красной Армии в Гражданскую. В 1924 году окончил Высшую артиллерийскую школу, потом, уже в 1929-м, – Военно-техническую академию. Руководил там кафедрой стрелкового вооружения. С 1932 года был начальником факультета вооружения Артиллерийской академии им. Дзержинского, в войну занимался обобщением опыта боевого применения стрелкового оружия. После войны стал «мирным» заместителем министра высшего образования СССР. Занимал ответственный пост президента Академии артиллерийских наук. Доктор и профессор. С 1943 года – действительный член Академии наук СССР, а с 1959-го – вице-президент Комитета по космическим исследованиям при Международном совете научных союзов. Действительный член Международной академии астронавтики и действительный член Чешской академии… И, конечно же, – член комитета по Ленинским премиям.

Я считал и считаю, что такие высокообразованные люди, такие специалисты своего дела, такие патриоты своей Родины, как Анатолий Аркадьевич Благонравов, всегда будут ее истинным богатством, ее славой, ее гордостью.

Это по направлению генерал-майора А. А. Благонравова я попал в «надежные руки» Главного артиллерийского управления и подмосковного полигона.

Главный маршал артиллерии Николай Николаевич Воронов (1899–1968) и полковник Владимир Васильевич Глухов оказались теми, кому в июле 1942 года Благонравов передал всю заботу о дальнейшем творческом развитии начинающего конструктора – старшего сержанта Калашникова.

Начальник артиллерии Красной Армии Н. Н. Воронов, начиная с лета 1942 года, периодически подписывал документы, с которыми я «курсировал» между подмосковным полигоном и Среднеазиатским военным округом. Эти документы в тяжелое военное время давали мне возможность заниматься творческой деятельностью. Благодаря им я мог принимать участие в конкурсах по созданию тех или иных видов стрелкового оружия. Мог жить и работать.

Готовил все эти важные документы начальник отдела изобретательства Наркомата обороны полковник В. В. Глухов. Он лично направлял и контролировал мою деятельность, оказывая, в случае необходимости, незамедлительную помощь. И только тогда, когда не хватало собственных сил, он подключал к решению создавшейся проблемы Главного маршала артиллерии Н. Н. Воронова.

Так было, в частности, в 1944 году во время работы над ручным пулеметом. Так произошло и в 1947 году в ходе создания автомата, когда в самое ответственное время выяснилось, что выделенных средств на изготовление опытных образцов не хватает и субсидирование работ прекратилось. И всякий раз Н. Н. Воронов, несмотря на свою огромную занятость (а во время войны он был еще и представителем Ставки Верховного Главнокомандования на фронте), принимал соответствующие меры для исправления ситуации.

Невозможно забыть, как Главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов в 1948 году, взяв меня на войсковые испытания нового оружия, лично представил стоящим на плацу солдатам и офицерам Советской Армии: «А вот старший сержант Калашников, которого пора называть конструктором в полном смысле этого слова. Он прибыл сюда, чтобы узнать ваши пожелания по дальнейшей доработке своего автомата!»

А через полтора десятка лет, весной 1964 года, когда я в очередной раз приехал в Москву, мы встретились с маршалом в последний раз. В одном из военных учреждений старый знакомый протянул мне крошечный листок с номером телефона: тебя, говорит, хотел бы повидать маршал Воронов. Будет ждать у себя дома в любое удобное для тебя время. Но просит предварительно ему позвонить.

Казалось бы, чего проще? Снял трубку, набрал номер…

Но не так-то просто было позвонить Главному маршалу артиллерии, который сам меня разыскал. Неудобно получилось!.. И почему я сам-то не искал с ним встречи? Знал ведь, что Николай Николаевич вышел в отставку и теперь, наверняка, не так уже занят…

Нахлынувшие воспоминания бередили душу, заставляя с сожалением вздыхать…

Поддержка маршала, его незримое духовное шефство, попытки наставить на путь истинный и тем самым определить будущее… Скупые строки многочисленных документов тех лет, хранящихся у меня, – свидетельство тому. Невозможно было забыть ту огромную помощь, которую он мне оказывал.

И тут, выходит, стал я все это забывать?..

Ну, что ж теперь делать? Звонить, так звонить!..

Медленно вращаю диск. Отвечает женщина. Извиняюсь за беспокойство и прошу пригласить к телефону Николая Николаевича.

Годы не властны над его рокочущим голосом!.. После того как я назвал себя, тут же услышал в ответ: «Ты что же? Был сержантом – часто бывал у меня, а как стал Героем – забыл маршала? И, не дав мне оправдаться, тут же предложил: «Ну, если ты свободен – заходи часам к двадцати. Сегодня же».

Благодарю за приглашение, кладу трубку и первым делом смотрю на часы: времени остается катастрофически мало. А ведь надо успеть приобрести для маршала подарок, за который было бы не стыдно, и цветы…

Какой же подарок?…

И тут я подумал: а ведь маршал – охотник. Да еще какой! Вспомнив, как однажды он мне показывал чучела на стенах в комнате отдыха рядом со старым его кабинетом в наркомате, я решил: надо подарить ему охотничий сувенирный нож. Тот самый, что хранится в сейфе у моего друга Владимира Сергеевича Дейкина. Правда, я привез его в Москву для подарка совсем другому человеку – на нем даже инициалы выгравировали на заводе: «ЛБ» – Леониду Брежневу…

История же этого ножа была такова. Года два тому назад в Ижевск приезжал Леонид Ильич Брежнев, занимавший в то время пост председателя Президиума Верховного Совета СССР. Конечно, побывав на «Ижмаше», он посетил производство АКМ. Заводское начальство поручило мне сопровождать высокого гостя и давать все пояснения, связанные с оружием. А я, зная, что от таких визитов во многом зависит будущее и всего предприятия, и оружейного дела, решил в придачу к общезаводским просьбам добавить свою, конструкторскую: вновь поднять вопрос о строительстве отдельного инженерного корпуса для оружейников. Хотелось создать подобие того самого «полигона», который в 1960 году так бездумно разрушили под Москвой.

Знакомясь с производством АКМ, Брежнев брал в руки готовые автоматы и первым делом обращал внимание на штык-нож… Этот его интерес был настолько явным, что заводскому начальству пришлось-таки подарить Леониду Ильичу завороживший его штык-нож. Он был очень доволен подарком. Да и я, улучив момент, смог изложить ему свою проблему…

Но после этой истории на заводе задумались над «сувенирной» проблемой и попросили меня сделать охотничий нож специально для подобных случаев.

Вскоре опытный образец сувенирного ножа, очень похожего на штык АКМ, был предъявлен для «заводских испытаний». Хотя лезвие по размеру было почти таким же, тут введены были и «маленькие хитрости». Само лезвие очень прочно крепилось внутри ручки специальными зацепами, но при помощи кнопки с пружинами при надобности оно вынималось вообще, и тогда ручка сама по себе превращалась в отдельный перочинный нож: со всеми приспособлениями первой необходимости. Ножнам придали соответствующую форму, не напоминавшую боевую.

В отделяемом ноже, кроме экстракторов для патронов 12-го и 16-ro калибра, было лезвие – по длине ручки – и консервный нож в обратном торце, который даже при небольшой фантазии мог быть использован как вилка. Кроме того, там были довольно прочная пилочка, которая возьмет не только дерево, но и металл, добротное шило, отвертка и …штопор. Щечки на ручке ножа делались из рога лося – во всяком случае, на том экземпляре, о котором рассказываю.

Этот сувенирный охотничий нож предназначался Леониду Ильичу Брежневу, от которого зависела судьба инженерного корпуса для оружейников в Ижевске. На одной из ослепительно отполированных, белых щечек наши гравировщики старинным готическим шрифтом вывели две крупные буквы: «ЛБ». На другой: «от МК». Леониду Брежневу, значит. От меня. Ценный свой подарок я привез в Москву, где рассчитывал повидать Леонида Ильича, чтобы вручить его из рук в руки. А заодно и напомнить о мечте ижевских оружейников…

Но встреча пока откладывалась, а новое мое холодное «оружие» определил в свой сейф старый друг и советчик В. С. Дейкин.

Срочно ему звоню:

– Будь у себя, еду на такси!

В ГРАУ объясняю Владимиру Сергеевичу свою весьма деликатную ситуацию. Дейкин согласно вздыхает:

– Ну, что тут говорить? Маршал есть маршал. Не кто-нибудь. Воронов!

Слух о неожиданной нашей заботе стремительно распространился по отделам ГРАУ…

В кабинет Дейкина вошел Глухов, крепче обычного пожал руку, произнес любимую свою шекспировскую цитату: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

Высококлассный специалист, эрудит-книгочей и блестящий офицер, обычно он к этому всегда добавлял, поглядывая на меня с дружелюбной усмешкой: «Надеюсь, вы понимаете, сержант, что Уильям Шекспир вел речь не только об изобретателях и рационализаторах?» Он подчеркивал особо: Уильям! Нынче же голос Глухова звучал таинственно и вместе с тем торжественно, а фраза была сказана без этой иронической добавки. Было понятно: он тоже в курсе. И тоже – «за»!

Мы посвятили в свою тайну генерала Евгения Ивановича Смирнова, и он нас тоже поддержал. Дал свою служебную «Волгу» и поручил полковнику Дейкину сделать все возможное к назначенному часу: двадцати ноль-ноль.

Мы поехали исправлять гравировку на подарочном ноже.

Дело было к вечеру, рабочее время заканчивалось, и граверные мастерские в центре закрывались одна за другой. Все осложнялось еще тем, что наши заводские мастера выбрали редкий старинный шрифт – граверы пожимали плечами и отрицательно качали головой: «Нет! Извините, с таким шрифтом мы не работаем»…

Наша машина буквально рыскала по центру Москвы. Смотрю на Дейкина: он сосредоточен, как в те моменты, когда нам приходилось разрешать самые «тупиковые», казалось, проблемы.

– Кузнецкий мост! – решительно командует водителю Владимир Сергеевич.

Останавливаемся возле витрины, за которой кто-то еще есть. Окошко уже закрыто, но из мастерской доносятся громкие голоса: так обычно разговаривают с теми, кто недослышит.

Стучу в окошко. Нам открывают. Я протягиваю свой нож:

– Пожалуйста!.. Войдите в положение! Выручайте!

– Приходите завтра, – спокойно говорит мастер. – Попробуем что-нибудь придумать.

Он уже возвращает нож, как тут же за ним из окошка тянется старческая рука с дрожащими пальцами, и слышится прерывающийся голос: «Дайте… дайте-ка!» И почти тут же: «Вы не могли бы зайти в мастерскую?»

Входим и видим древнего старичка, который через толстые стекла очков разглядывает наш злополучный сувенир… Как же у него дрожат руки! Ясное дело: это ему кричали на ухо мастера куда моложе его по возрасту.

И вдруг он уважительно, с подчеркнутой любезностью говорит:

– В наше время, поверьте, это такая редкость! Вы пользуетесь моим любимым готическим шрифтом. Я просто обязан помочь вам. Обязан…

Когда же старый мастер взял дрожащей рукой штихель и занес его над нашим ножом, мы замерли. Послышался еле слышный скрип…

Что теперь будет? Мы с Дейкиным молча переглянулись: считай, что все пропало…

Несколько томительных минут ожидания показались нам долгими часами. Но вот наш спаситель попросил у молодых мастеров краску и принялся усердно втирать ее в невидимые нам буквы. Затем долго рассматривал наш нож под лампой, хмуря над очками с толстыми стеклами совершенно седые брови. И, наконец, как-то виновато произнес:

– Ну, вот, вроде бы то, что вам нужно…

Мы с Дейкиным были просто удивлены его работой: неужели ее и впрямь сделал старый, почти немощный человек?! Хотя все это происходило на наших глазах…

Выразив свой восторг и глубокую признательность мастеру, мы дружно схватились за бумажники. Но исхудавшие руки со старческими пальцами как будто вознеслись нам навстречу:

– Не обижайте мастера! Я ведь тут не служу… Иногда прихожу посмотреть, как работают мои ученики. А вознагражден я уже тем, что кому-то доставит удовольствие видеть мой любимый шрифт, которым я пользовался всю жизнь!

Если бы старому мастеру и в самом деле довелось увидеть, с каким неподдельным восхищением смотрел маршал Н. Н. Воронов на выведенные готической вязью: «НВ».

Владимир Сергеевич Дейкин высадил меня у дома Воронова и, пожелав мне доброй встречи, уехал.

Дежурный в подъезде был предупрежден о моем приходе и проводил до лифта. Поднявшись на нужный этаж, звоню. Дверь открыла красивая женщина средних лет: белолицая, с черными, как вороново крыло, локонами и такими же черными бровями. У ног ее, сдержанно рыча, сидела белая болонка, то и дело переводя взгляд то на хозяйку, то на пришельца, словно раздумывая: «Цапнуть его?.. Или нет?»

– Спасибо за цветы, проходите, – мягко произнесла женщина. – Николай Николаевич очень вас ждет!

И тут из кабинета вышел маршал: в форме, с орденскими колодками на широкой груди… Какой же он, все-таки, богатырь!..

– Ну, не заблудился? – спрашивает громко. – Дай поглядеть на тебя: каков стал?

– Такой же, как и был, – говорю виновато.

Голос у него набирает силы:

– Нет, ты теперь у нас известный конструктор. Я рад за тебя. Проходи!

Мы с маршалом прошли в кабинет, сплошь уставленный шкафами с книгами. У стола стоял большой ящик с множеством фотографий, которые, очевидно, он просматривал до моего прихода.

Засиделись мы далеко за полночь. Жена Николая Николаевича несколько раз уносила пустые чашки и снова приносила чайку, а мы все говорили и говорили… В то время только что вышла книга мемуаров маршала «На службе военной», и он рассказывал о тех трудностях, с которыми осуществлялось издание. И о том, что надо бы книгу переиздать – ему хотелось дополнить ее новыми материалами, над которыми надо еще поработать…

На прощание он вручил мне свою книгу с дарственной надписью, сделанной четким, разборчивым почерком с еле заметным наклоном влево: «Талантливому конструктору замечательного автоматического оружия Михаилу Тимофеевичу Калашникову, на добрую память. От автора – Главного маршала артиллерии Н. Воронова. 6.4.64 г., Москва».

Поблагодарив хозяина за подарок, я в свою очередь вручаю сувенирный охотничий нож с блестящими щечками из рога лося, на которых были выгравированы наши инициалы и стояла та же самая дата: 6.4.64. Николай Николаевич принялся с восхищением его рассматривать. Потом он внимательно наблюдал за тем, как я, демонстрировал возможности ножа, вынимал и вставлял обратно большое лезвие, приводил в рабочее положение и убирал на место всякую «приспособу». А после проделал все это же сам, весело комментируя широкие возможности ножа – от пилочки до штопора…

И вдруг маршал с грустью произнес:

– Все это очень хорошо. Обещаю тебе: этот твой подарок будет храниться на самом видном месте… Но как жаль, что мы так и не выбрались с тобой на охоту! Теперь я уже меньше стреляю. Все больше фотографирую, – он положил руку на угол большого полированного ящика со множеством переложенных закладками фотокарточек. – Ты не пробовал?.. Увлекательнейшее занятие!.. Твоя-то карточка, помнишь? «Конструктор за работой». Тоже тут!.. Ты, брат, подумай-ка и займись!

На том мы и расстались с Николаем Николаевичем Вороновым. Расстались, чтобы больше никогда не встретиться…

Через четыре года, не дожив до семидесяти лет, Главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов ушел из жизни, так и не осуществив плана по переизданию своей книги.

Полковник Владимир Васильевич Глухов, начальник отдела изобретательства Наркомата обороны, много лет был для меня настоящим «ангелом-хранителем», сопровождавшим в тернистом пути восхождения на конструкторский Олимп. Много раз Владимир Васильевич поддерживал отчаявшегося сержанта-изобретателя, вселял в него волю и желание к дальнейшему творчеству: пистолет-пулемет, ручной пулемет, карабин, автомат…

Встречаясь с начальником отдела изобретательства после каждого поражения, я был готов признать свою беспомощность, несостоятельность и попроситься на фронт, но всякий раз получал от него новые командировочные предписания и денежные субсидии для выполнения следующих работ. Он лично руководил всеми моими передвижениями по маршруту «Средняя Азия – Москва»…

Летом 1942 года я впервые переступил порог Наркомата обороны СССР с рекомендательными письмами от профессора, генерал-майора артиллерии А. А. Благонравова и командующего Среднеазиатским округом генерал-лейтенанта П. С. Курбаткина. Эти письма и свой пистолет-пулемет я передал начальнику отдела изобретательства полковнику В. В. Глухову. И вскоре получил от него предписание: отбыть на подмосковный полигон для проведения испытаний привезенного мною образца.

Результат испытаний и последовавшее заключение были для меня нерадостными: «Пистолет-пулемет Калашникова в изготовлении сложнее и дороже, чем ППШ-41 и ППС. …Поэтому, несмотря на многие подкупающие стороны …в настоящем виде своем промышленного интереса не представляет».

Шел февраль 1943-го. Задерживаться на полигоне больше было незачем. Снялся с довольствия – и в Москву. Выписал пропуск в Наркомат обороны, в кабинет В. В. Глухова, а он уже в курсе. Я выразил желание доработать начатый мной в Казахстане ручной пулемет, и Владимир Васильевич поддержал эту идею. Он направил меня обратно в Среднеазиатский округ, снабдив командировочным предписанием и проездными документами.

Должен сказать, что В. В. Глухов тогда оказал мне хорошую финансовую поддержку, решив погасить расходы по изготовлению образцов и выплачивать мне денежное содержание в полторы тысячи рублей ежемесячно. Работа длилась около трех месяцев.

С новеньким ручным пулеметом в чехле, в сопровождении офицера из штаба округа, я вернулся на полигон. Настроение было радужное, но ненадолго. И на этот раз по результатам испытания моего пулемета комиссия сделала вывод об отсутствии у него преимуществ перед пулеметами, состоящими на вооружении.

Только тот, кому приходилось бывать в подобной ситуации, поймет, каково было мое душевное состояние. Утрата уверенности и бесконечное сомнение: сумею ли я вообще создать что-либо путное?..

В таком прескверном расположении духа и застал меня приехавший в начале 1944 года на полигон В. В. Глухов. После доверительной беседы и тщательного анализа причин моего поражения Владимир Васильевич объявил, что принято решение командировать меня обратно в Среднюю Азию, на ту же военную базу в Ташкенте: для доработки пулемета Горюнова СГ-43.

Если бы тогда не было поддержки и советов опытного в таких делах полковника Глухова, то, наверняка, бросил бы я свою затею заниматься созданием оружия. Только Владимир Васильевич смог убедить меня не поддаваться панике и унынию, продолжать конструкторскую работу. Он по-отечески наставлял: нельзя опускать руки.

И вот – первая победа: комиссия приняла предложенное и сделанное мной приспособление для ведения огня холостыми патронами из пулемета СГ-43.

Полковник Глухов остался доволен результатом моей работы и дал мне возможность осенью 1944 года включиться в работу над самозарядным карабином под новый патрон образца 1943 года. Для этого я был прикомандирован на полигон, где и прослужил до 1949 года.

Мой самозарядный карабин комиссия полигона признала не только не уступающим самозарядному карабину Симонова, а даже имеющим кое-какие преимущества, но решение о принятии карабина Сергея Гавриловича уже состоялось, и завод оснащался под его выпуск.

В это время многие конструкторы начали работать над созданием автомата под патрон образца 1943 года. В 1945 году приступил к работе над автоматом и я. Процесс создания автомата был многолетний и многоэтапный: с целой серией конкурсных испытаний образцов и затем их последующих доработок.

На протяжении всей работы над автоматом: от проектирования и до принятия его на вооружение в 1949 году полковник Владимир Васильевич Глухов поддерживал меня советами и помощью.

Когда в конце 1947-го вдруг нависла угроза остановки производства первых опытных автоматов на заводе в Коврове, я в очередной раз обратился за помощью к полковнику Глухову. Он, в свою очередь, подключил к решению этой проблемы Главного маршала артиллерии Н. Н. Воронова.

Принятие на вооружение армии автомата АК-47 и награждение его создателя Сталинской премией в 1949 года стало большой победой и радостью не только для меня, но и для моего «ангела-хранителя» полковника Владимира Васильевича Глухова.

Интересно, что мое награждение имело забавную предысторию, связанную опять-таки с этим человеком. Рассказал мне о ней в 1950 году конструктор Михаил Владимирович Марголин. Он был невольным свидетелем разговора начальника отдела изобретательства полковника В. В. Глухова с представителем комитета по премиям. Из комитета спрашивали, как писать о Калашникове, кто он – инженер?

– Нет, – ответил Глухов.

– Техник?

– Техникум он не успел до армии закончить.

– Какое воинское звание имеет?

– Старший сержант.

– Вот и прекрасно, – сказал представитель комитета. – Так и напишем: лауреат Сталинской премии старший сержант Калашников. Звучит?

– Мне кажется, звучит, – произнес Глухов.

Вот таков он был, мой самый близкий наставник и друг…

В апреле 1957 года полковник В. В. Глухов написал мне о том, что выходит в отставку и думает всерьез заняться журналистикой. Признался, что Льва Толстого из него, наверное, не выйдет, но он не унывает. Он устроился репортером промышленного отдела в местную газету, состоял в редколлегиях журналов «Техника молодежи» и «Юный техник». Предлагали ему еще и работу в журнале «Изобретательство в СССР», но времени на это уже не хватало.

Тогда-то Владимир Васильевич и предложил мне заняться литературной работой – в тех пределах, которые разрешены цензурой. Первая моя статья была опубликована в журнале «Юный техник» под названием «Мои детские увлечения». Прочитав ее, я подумал: «А ведь, наверняка, придет такое время, когда имя Калашникова станет открыто и широко известно»…

По совету Глухова я начал вести личные записи о наиболее серьезных событиях в работе и жизни; храня их в сейфе в рабочем кабинете. Здесь же, в особой папке, накапливались разные бумаги, справки, документы, газетные статьи. Я надеялся, что когда-нибудь они мне пригодятся.

С того времени храню там и письма Глухова. Вот одно из них:

«Сегодня в «Правде» опубликовано сообщение Центризбиркома о выборах в Верховный Совет, в числе депутатов с радостью увидел твое имя, Миша. Мы с Клавдией Прохоровной поздравляем тебя от уши. Будешь в Москве, заходи, не забывай нас, стариков».

Ну, какие же они были старики, им и шестидесяти тогда не было. Мне бы сейчас эти годы…

В 1966 году Владимир Васильевич впервые начал жаловаться на боли в сердце. Тогда я не знал, что это такое, и не умел помочь. Просто старался, чем мог, скрасить жизнь друзей. Получаю я как-то от Глуховых такое письмо:

«Получили твой подарок. По дороге домой гадали, что может быть там, в ящике? Саша приложил ухо к донышку и говорит: «Деда, что-то тикает». Если бы это было в дни моей службы в штабе Министерства обороны, непременно бы струсил, подумав, что кто-то, пользуясь твоим именем, прислал мне мину замедленного действия, сиречь, адскую машинку. Но в настоящее время я не представляю никакой ценности и уничтожению не подлежу.

Дома осторожно вскрыли ящик, и на лицах у всех заиграли улыбки умиления: великолепный подарок для нашего деда, утеха на долгие годы. Часы-то своим ходом пришли и показывают точное московское время, восхитительно! У тебя, Миша, богатая фантазия. Даже в оформлении этого сувенира ты проявил талант, как и в оформлении своих образцов. Словом, подарок подбодрил меня, побудил к активной деятельности. Сердечное спасибо!»

Именно он, Глухов, в 1968 году первым сообщил мне печальную весть о болезни и кончине маршала Н. Н. Воронова.

В последующих письмах Владимир Васильевич Глухов стал жаловаться на сердечную недостаточность и несколько раз лечился в госпитале имени Бурденко. С болезнью сердца врачи и сейчас не всегда могут справиться. Тем более, 30 лет тому назад… Больное сердце моего друга перестало биться. Но память о нем я сохраню до конца своих дней.

Как и обо всех моих Учителях и Друзьях…

Хочу закончить свои воспоминания о них словами замечательного русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова: «Да, были люди в наше время!»