Иван открыл глаза, и инстинктивно потянул из под подушки двуствольный пистолет.

Оно конечно, в револьвере зарядов побольше будет. Но даже если забыть о его габаритах, остаются еще и такие выпирающие детали как курок и кресало. Поди быстро извлеки такой наружу. А двустволка, карповка, как его уже окрестили на Москве, выступающих частей не имеет. Да и пара выстрелов без проворачивания стволов, сегодня дорогого стоят.

Тем не менее, пока садится, и отжимает предохранитель у двустволки в правой руке, левая тянется к стулу возле кровати. Там лежит пара револьверов. Ага. Параноик. Есть такое дело. Он вообще стал нервным после того, как посетил Вильно. Слишком много нелестного слышал об иезуитах в своем мире, чтобы чувствовать себя в полной безопасности в этом.

За окном разрываются лаем четыре дворовых паса. Животины выдрессированы Серафимом, и попусту лаять не станут. Это либо кто, пристроился возле забора, к примеру там нужду малую справить, либо решил перелезть во двор, ну или стучится в калитку. Никакие иные варианты не могли подвигнуть собачек поднимать гвалт. Пустой брех, это точно не про них.

Миронов в воспитании собачек вовсе даже не руководствовался принципами борцов за права животных, из мира Ивана. Зато сторожа четко знают, за что они получат дополнительное угощение, а за что их и по спине палкой перетянут. Вон, на выделенном подворье мастерской, и вовсе десяток псов, но в дела соседей не вмешиваются. Правильное воспитание, великая сила.

Хлопнула дверь дома Мироновых.

— Ну чего расшумелись?

Голос Серафима звучит громко, но вместе с тем спокойно. Это он ради собачек старается, потому как пока в поднятом ими шуме не видит ничего предосудительного.

А вот и стук в калитку. Это деревянным молоточком, подвешенным за веревочку.

Очень удобно. Не то все руки отбить можно, пока достучишься до хозяев.

Ночные гости? Вот уж что ничуть не могла успокоить Ивана. Отложив оружие, быстро натянул штаны. Портянки просто вдавил в сапоги, и они кое-как охватили ноги. Если горячо, то на первое время сойдет. Некогда их мотать. Кафтан в рукава. И все время посматривать в окно, где достаточно отчетливо видна фигура кабального, с карбидным фонарем в руках.

— Ну все. Успокойтесь. Молчать, сказал! Кого там принесло.

Что-то там ему ответили. Пригрозил, что собачки у него не на сворке, и предложил входить, но не делать резких движений. Ага. Псы этого страсть как не любят. Уселись полукругом в сторонке, и таращатся на ночного гостя.

Хм. Или гостью? Все же плащ с капюшоном вполне себе женского покроя. Опять же, как ни крути, а в свете фонаря женская фигура угадывается без труда, пусть и весьма рослая.

Рослая?

Стук в окно, отчего Иван вздрогнул, будто его прошиб электрический разряд. Ни дай Бог! Не, ну за что ему такая радость-то!?

— Иван Архипович, проснулся что ли?

— Да.

— Тут к тебе пришли.

— Проведи в дом.

— Отказывается. Просит чтобы ты вышел.

— Иду.

Вышел. А что делать. Забрал у отошедшего в сторону Серафима фонарь. Так и есть.

Анюта. Ну не мальчик же в самом-то деле. Мог бы и догадаться, что царевна не успокоится на достигнутом. Это как остановиться сластене, после того как надкусил пирожное. Нереально. Валить нужно было из дому.

— Здравствуй Анюта.

— И тебе здравия, Ваня.

— Только не говори мне, что…

— За околицей ждет, — тут же разочаровала девушка.

— Она что, с ума сошла? То на гулянья, теперь вот за околицей одна.

— Не одна. С Егором.

— Еще и его сюда приплела. А ничего, что ему это может плахой аукнуться?

Взгляд как на недалекого человека. А. Ну да. Тут вам не там. Риск, оно конечно рядом с сильными мира сего присутствует. Но зато иметь серьезного покровителя вовсе даже не лишнее. А что больше всего ценится в слугах? Беззаветная преданность и готовность ставить в заклад свою жизнь. Так что, никаких сомнений относительно того, как следует поступить, у Егора и Анюты не было.

Стоп!

— С Егором? Так значит этот паршивец… — Наконец сообразил Иван.

— Да, — подтвердила его догадку девушка.

— И как давно?

— Год уже, как он служит ей, и докладывает обо всем, тебя касаемом. Собирайся уж, и пошли. Ждет.

— Л-ладно. С этим паразитом я потом разберусь. Ты сама-то понимаешь, что происходит?

Случись, и ее ославят. Тебя из дворца погонят, поганой метлой, потому как верой и правдой служила своей госпоже. А вот нас с Егором препроводят на лобное место.

Меня, за то, что воззрился куда не след. Егора, потому как он служилый человек.

— Чего от меня-то хочешь? — Огрызнулась Анюта.

Ага. По всему видать, она поступок царевны не одобряет. Уже хлеб. Значит можно договориться. Просто она не видит, как из этой ситуации вывернуться. Он видит.

— Значит так. Скажешь ей, что нет меня дома. Уехал в Измайлово.

— В кремлевском дворце сегодня гулянье, цесаревна Ксения понесла. Тетка ее там.

Потому она и поспешила сюда.

Ага. Молодец девица. Никаких имен. Значит, сослаться на Ирину Васильевну нельзя.

Ничего. У него ведь целая сотня. Причем там же, в Измайлово. Стоп. Не пойдет. Егорка же с ней. Отправит его вызвать. Оно конечно, через Анюту можно и его предупредить.

Да только тогда уж это точно будет выглядеть так, словно он прячется.

— Тогда скажешь, что дома меня нет. Слуга сказал, будто отправился за какой-то надобностью в Немецкую слободу. Поняла?

— Поняла. Ох и свалились же вы на мою голову.

— Ты меня сюда не плюсуй. Я-то тут при чем?

— А мне от того не легче, — резко оборачиваясь к калитке, произнесла девушка.

Проводив ее на улицу, Иван тут же поспешил к Серафиму, тихонько стоявшему в сторонке. Эдак, чтобы и под рукой быть, и лишнего не услышать. Нет, оно конечно любопытно. Но он знал грань пределу. И вот такие ночные визиты, ему совершенно не нравились. А так хоть пытай. Приходила какая-то девица. Кто, зачем, откуда, знать не знаю, ведать не ведаю. Оно так спокойнее, потому как уж кто в полюбовницах у Ивана, Миронов знал доподлинно.

— Серафим, седлай лошадь. Я уезжаю. Если кто будет спрашивать, уехал еще с вечера.

Вот как стемнело, так и уехал, — перестраховался он, вспомнив о детях. — И Дарью свою о том упреди.

— А кто будет спрашивать-то?

— Да хоть кто. Хоть батя иль матушка, хоть бродяжка безродный.

— И куда поехал?

— В Немецкую слободу. Зачем, не ведаешь. Забрал подарки, что ладили по моему приказу, и укатил. Понял?

— Никак в бабах запутался, Иван Архипович, — не выдержав ухмыльнулся мужик.

— А вот это, Серафим, не твоего ума дела, — резко оборвал его Иван. — Лошадь седлай. И подарки неси.

— Слушаюсь, — тут же осадив, ответил Миронов.

Ирина не без удовольствия осмотрела танцевальный зал. Что и говорить, убранство подобранное со вкусом, впечатляло. Никакой вычурности или убогости. Все чинно, прилично и… Богато. Как ни крути, царский дворец. Ничего подобного нет во всей Европе. Постройка этого чуда обошлась казне в баснословную сумму. Но зато есть что показать, и чем блеснуть перед европейцами.

Не сказать, что она столь уж заглядывала им в рот. Вовсе нет. Но с другой стороны, проживать в прежних палатах, не идущих ни в какое сравнение с этим великолепием, русскому царю не приличествовало. Словом, пусть и жалко серебра. Но, надо. Ну и глаз радуется, от созерцания такой-то красоты.

А еще, от того, что освещение тут устроено полностью с помощью новомодных ламп, что ладят в мастерской Карповых. От того, в зале куда как светлее, чем было прежде, несмотря ни на какие ухищрения с зеркалами. Мысль о том, что это дело рук ее Ивана, разлилась теплом по груди.

— Княгиня, твой лимонад, — представший перед ней мужчина, лет тридцати, протягивал высокий стакан с любимым напитком.

— Спасибо Остап, как раз вовремя, — принимая стакан с милой улыбкой, поблагодарила она.

Это он вовремя. После стремительного танца, нет ничего лучше стакана лимонада. Как ни странно, но после отравления, никакого отвращения или предубеждения по отношении к этому напитку у нее не появилось. Ей по прежнему нравилось утолять жажду именно им. Разве только, теперь она принимала его лишь из проверенных рук.

Откуда такие взять на приемах и гуляньях? Так вот они, двое, из ее четверых преданных псов. Она всех их возвела в потомственное дворянство. Так что, теперь телохранители сопровождали ее практически повсюду, не вызывая при этом никаких кривотолков.

Остап, занял место рядом с Матвеем, явно чувствующим себя здесь не в своей тарелке.

И обстановка непривычна, и одежда неудобная. Словом, не сказать, что он рад произошедшим переменам. Но служить готов хоть нагишом, на лютом морозе, хоть в тулупе в летний зной.

А вот Остап, Алексей и Антон, вполне нормально вписались в новый образ. Еще и не ленятся, обучаться приличным манерам. А то ведь случается и за столом сиживать, куда раньше их никто даже помыслить не мог допустить. И вот, танцы разучивали.

Потому как Ирина Васильевна настояла на том. Дворянин на гулянье должен танцевать, а не сторожевым псом подле нее расхаживать. Ну не хотелось ей, так уж сильно привлекать к себе внимание.

Правда, в отношении Матвея она все же сделала исключение. Этого волка поздно переучивать. Но, нужно отдать ему должное, он умудрялся оставаться абсолютно незаметным, и держался от нее чуть поодаль. При этом умудряясь полностью контролировать окружающую обстановку.

— Княгиня, позволь засвидетельствовать тебе свое почтение, — подошедший к ней высокий, статный мужчина, говорил с ярко выраженным французским акцентом.

А вот одет был полностью в русском стиле. Зеленый кафтан, из легкого, но доброго льна, с витыми петлицами и кисточками на концах. Застегнут на все пуговицы, под воротник стоечку. Пояс подвязан красным кушаком. На ногах замшевые нарядные сапоги, и не такие уж свободные порты. На голове никакого парика, волосы острижены все на тот же русский манер.

— Господи, де Вержи, ты ли это? — Искренне удивилась Ирина.

— Неужели мне удалось тебя удивить, княгиня? — не без удовольствия, поинтересовался он, с присущей ему грацией отставляя ногу, и принимая картинно горделивую позу.

— Честно скажу. Я слышала о том, что ты радикально изменил свой гардероб. Всюду стараешься говорить только по-русски, даже со своими соотечественниками. Но как говорится, слышать и видеть, это две большие разницы. Однако, как такое случилось, что ты все это время умудрялся избегать меня?

— Это не сложно, Ирина Васильевна. Достаточно только отдаться целиком и полностью службе, и оставаться безвылазно в Преображенском. Вот и все.

— Но к чему идти на такие жертвы? — Не переставая веселиться, поинтересовалась она.

— Пообещай, не смеяться, княгиня, — попросил де Вержи, воровато поглядывая по сторонам.

— Обещаю, — столь же воровато и заговорщицки, произнесла она, явно забавляясь происходящим.

— Понимаешь, дело в том, что имея такой элемент гардероба как парик, мужчины должны ходить практически лысыми. А подобная прическа никак не вяжется с этим одеянием. Пришлось ждать, пока не отрастут волосы, — разведя руками, закончил он.

— Отчего же я должна над этим смеяться, — покачав головой, возразила Ирина, глаза которой так и прыгали бесята. — И что же тебя подвигло на сей подвиг? Я ведь понимаю, что подобное не могло вызвать одобрение не только среди твоих соотечественников, но и во всей Немецкой слободе.

— Ну, я ведь приехал в Русское царство не просто служить, а решил сделать его своей второй Родиной. А как у нас говорят — в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

— У нас? — В удивлении вздернула брови Ирина.

— Ты не ослышалась, княгиня. Именно у нас.

— Вот даже как. Что же, любезный де Вержи, коли так, то добро пожаловать домой.

Может еще и веру сменишь?

— И как, я смогу после этого заслужить уважение моих новых соотечественников? Вот то-то и оно, — ловя княгиню на том, что она слегка отвела взгляд, произнес француз. Моя принадлежность к католицизму не мешала мне служить русскому престолу верой и правдой до этого, не помешает и впредь.

— Прости, я вовсе не хотела тебя задевать.

— Я знаю, княгиня. И видит Бог, не обижаюсь. Скажу более того, я собираюсь жениться на русской, и не стану препятствовать тому, чтобы мои дети приняли православие.

— Дорогой Гастон, да здоров ли ты?

— Абсолютно.

— Даже боюсь спрашивать об остальных планах. По моему на сегодня удивительного было в избытке. Нет. Все же не удержусь. А как же твоя помолвка?

— Во-первых, помолвки не было. Все к тому шло, и только. Во-вторых, я прекратил ухаживания, и мне отказали в доме. Так что, здесь, мосты сожжены.

— Итак, ты решил начать новую жизнь.

— Именно.

— Смело.

— А я не из трусливого десятка, княгиня.

В этот момент вновь заиграла музыка. Начинался танец, в основе которого лежала старинная русская игра ручеек. Правда, помимо самого «течения ручейка» в него входили различные рисунки. Их исполнение требовало плавных, неторопливых движений. В принципе, ничего сложного. Можно даже в процессе танца подсматривать и повторять за окружающими. Но это, если не боишься выглядеть смешным, из-за собственной неловкости. Правда, в этом есть и свои плюсы. Потому что партнерша в таком случае будет просто блистать на фоне такого неумехи.

— Княгиня, позволь пригласить тебя на танец? — Отвесив элегантный поклон, на русский же манер, произнес полковник.

— Это русский танец, — с хитринкой кивнув головкой, в сторону музыкантов, напомнила французу она.

— Я это понимаю, — совершенно спокойно, ответил он.

— Де Вержи, ты все продолжаешь меня пугать. Л-ладно. Где наша не пропадала. Но помни, ты сам виноват.

— Я непременно буду это помнить, Ирина Васильевна.

Однако, к удивлению Хованской французу не суждено было опозориться. Его движения были выверены, точны и изящны. Француз, что тут еще сказать.

— Гасто-он!

Когда рисунок танца вновь свел их вместе, Ирина не сумела сдержать своего удивления.

— Неумение танцевать русские танцы, была еще одной причиной моего вынужденного затворничества.

— И кто же тебя научил?

— У меня в полку достаточно русских дворян, обученных танцам.

— Бо-оже. Я надеюсь, там были только танцы, — используя очередной рисунок, и склонившись к самому уху партнера, шепотом произнесла она.

— Я знал, что не стоит тебе этого говорить. Но, даже не надейся меня смутить, отвешивая поклон, и расходясь с партнершей, с открытой улыбкой произнес он.

В этот момент его душа, что говорится пела. Он уже не первый год знаком с великой княгиней. Было дело, пытался за ней ухаживать, и был отвергнут. Он был зол, и обижен, и буквально возненавидел эту женщину. Она же отвечала ему сдержанной холодностью.

Потом де Вержи увидел ее там, в ее доме, когда она рассерженная как фурия, обихаживала рану своего любовника. И именно в этот момент Гастон пропал. Ну или стал на тот путь, что вел его к пропасти. И как следствие возненавидел этого выскочку из Стрелецкой слободы, удостоившегося внимания этой чудесной женщины.

Ох с каким бы удовольствием Гастон вызвал бы Ивана и пронзил своей шпагой. Но… Он не унизит себя подобным поединком. Пусть стрельцы и не относились к черни, все же и дворянами они не были. Впрочем, главное даже не в этом. Его отчего-то не отпускало ощущение, что княгиня никогда не простит убийцу этого щенка.

Де Вержи всячески старался привлечь к себе внимание Хованской. При этом памятуя о своем конфузе, старался не больно-то усердствовать, предпочитая продвигаться мелкими шажочками. Однако все тщетно. В ответ он неизменно получал все ту же холодность.

И вот теперь княгиня не просто тепло с ним разговаривала. Она позволила себе скабрезную насмешку в его адрес. И это означало только одно. Он избрал верную тактику.

Впрочем, справедливости ради надо заметить, что виной столь радикальным переменам в образе и привычках француза была далеко не только Хованская. Так уж случилось, что ему все же стали известны кое-какие обстоятельства относительно нескольких покушений на княгиню. Как стало известно и о роли, отводимой самому, полковнику и другу цесаревича.

Признаться, де Вержи оставалось только удивиться тому, что после подобного Николай оставил Гастона при себе. Этот взрывной мальчишка должен был тут же отринуть от себя француза. Как впрочем, и остальных иностранцев. Но вместо этого, стал только более сдержан, и несколько охладел к Европе. Вернее, стал более избирательным.

К примеру, поначалу загоревшись кораблями, он видел перед собой только европейскую школу. Однако, после памятных событий, в Преображенском появились сразу несколько корабелов. Двое русских, из Новгорода и Архангельска, испанец, голландец и даже перс.

Николай возжелал создать корабль, который бы вобрал в себя решения разных школ. С одной стороны, оно вроде выглядит и логично. Но с другой, де Вержи был абсолютно уверен, что они ни до чего не договорятся. Вот ссориться, и спорить до хрипоты, у них получалось очень хорошо.

Но вскоре Гастон понял, что ошибался. Нет. Корабелы-то как не ладили между собой, так и продолжали собачиться. Но Николай поместил в их среду одного примечательного молодого человека. Выпускника московского университета, сержанта Преображенского полка, и просто умницу, Афанасия Дробота.

Он был родом из старинного архангельского рода корабелов. И его стараниями из хаоса противостояния различных школ, появились чертежи совершенно нового корабля. По имеющимся выкладкам было видно, что он вобрал в себя разные черты.

Оставалось только понять, насколько это судно будет жизнеспособным.

Так вот. Стоило только де Вержи изменить свое отношение к Русскому царству, к самим русским, и попытаться вжиться в новое общество, действуя весьма радикально, как это тут же нашло отклик. Нет, не у наследника. У царя. Дмитрий вызвал Гастона к себе, и самолично вручил ему свой указ.

Согласно полученной бумаге, полковнику де Вержи, за верную и беззаветную службу, из царских земель выделялась тысяча десятин пахотной земли, с поместьем и деревенькой. Вот так, в одночасье Гастон стал далеко не мелким землевладельцем.

И он не обманывал себя. Его верная служба тут вовсе ни при чем. Ну, или практически ни при чем. В конце-концов, за нее он получал солидное жалование, куда большее, чем в любой из европейских держав. Главным было именно его изменившееся отношение к принявшей его стране.

Но какая все это ерунда! Лично для него куда важнее вот этот вечер. Этот лукавый взгляд, насмешливая улыбка и недвусмысленные намеки на возможное мужеложство, пришедшие на смену ледяной холодности. Сердце француза буквально пело от хватившего его счастья.

Нет. Это еще не победа. И вообще неизвестно к чему приведут все его усилия. Но дорогу осилит идущий. И пусть этот путь, подобен русской распутице. Он уже вырвал ногу из липкой грязи, и наконец сумел сделать первый шаг к сердцу, этой неувядающей русской красавицы.

Иван проснулся как-то уж очень легко. Вообще-то, довольно необычно. Ему не нравилось ночевать в непривычной обстановке. Нет, если это в походе, то тут картина совсем иная. Но когда речь о чужой постели, то нормально выспаться никогда не получалось. А тут… Справедливости ради, он должен был признать, что даже дома не просыпался столь отдохнувшим.

Вот уж ни за что не подумал бы, что подобное возможно в обычном гостиничном номере. Впрочем, особо задаваться вопросами как такое возможно, он не стал.

Отдохнул. Вот и славно.

Сбежав со второго этажа он вышел на задний двор, где имелся колодец. Достал ведро студеной воды, и несмотря на довольно свежее утро, от души обмылся по пояс. При этом у него едва не перехватило дыхание, а дрожащий голос, напевал слова из его пионерского детства — «если хочешь быть здоров, закаляйся».

После утреннего туалета, он спустился в обеденный зал, чтобы позавтракать. А за одно, озадачил хозяйского сынка, отправив его к дому полковника де Вержи, разузнать дома ли он.

Парнишка успел обернуться раньше, чем Иван закончил завтрак. Правда, новость принесенная им Ивана не обрадовала. Оказалось, что француза дома нет. Хотя со слов его слуги, тот должен был появиться в ближайшее время. За дополнительную плату, и под одобрительный взгляд отца, мальчишка вновь убежал из гостиницы, караулить полковника у его дома, чтобы потом сообщить о том Карпову.

Сотенному пришлось проваляться в постели с книжкой в руках до обеда. Н-да. Слог местных писателей для него был все же не очень. Но с другой стороны, и заняться было нечем. Если бы он догадался прихватить с собой писчие принадлежности и готовальню, то можно было бы поработать, выдавливая из своей памяти что-то полезное. Но так уж случилось, что он забыл даже футляр со своей ручкой, а пользоваться гусиными перьями, нипочем не желал. Так что, хорошо хоть у хозяина нашелся этот рыцарский роман, напечатанный на русском.

Мальчишка появился с доброй вестью уже практически перед обедом. Интересно, и чего это де Вержи так задержался? Никаких сомнений, он так же был на гулянье в Кремлевском дворце. Еще бы, ведь его друг, ну или покровитель, собирался стать отцом. Француз по определению не мог пропустить подобное событие. Еще наверное и гулял далеко за полночь. Но не до обеда же следующего дня, в самом-то деле.

Задержался у какой красотки? А что, вполне возможно.

Н-да. А вот о красотках думать как-то не хотелось. Понятно, что прятаться от проблемы в этой гостинице, и надеяться, что она сама рассосется, глупее не придумаешь. Но вот что делать, он попросту не знал. Самый простой вариант, это сбежать. Вопрос только куда.

В Измайловском не отсидеться. Наверняка там его уже поджидает Егор, с пламенным посланием от воспылавшей любовью малолетки. Плевать, что в этом мире она вроде как уже давно полноценная невеста. Соплюха, с вывихнутыми мозгами, вот кто она.

Л-ладно. Проблема есть. Решить он ее пока не может. Ну коль скоро так, то нужно заняться тем вопросом, закрыть который ему по силам. Конечно тут все зависит не от него. Но француз вроде бы не глуп. А потому есть надежда на благополучный исход, этого, не такого уж и безнадежного, предприятия.

Де Вержи если и не принял его с распростертыми объятиями, но мариновать долгим ожиданием не стал. Что уже само по себе неплохо. Правда, взирал он на гостя с нескрываемым удивлением. Еще бы! Этот парень умудрился уже неоднократно перебежать полковнику дорогу.

А тут еще и явно потасканный вид. По виду очень может быть, что и с похмелья. А может, и с какой горячей красоткой кувыркался до самого утра. Вот так сразу и не определишь.

При таком состоянии хозяина рассчитывать на радушный прием, по меньшей мере глупо. Да и не ровня стрелецкий сотник, полковнику, представителю древнего дворянского рода, пусть и обедневшего. Впрочем, Иван сильно сомневался, что в настоящий момент материальное положение полковника более чем в порядке. Как ни крути, а фаворит цесаревича.

— Здравия тебе, господин полковник.

— И ты здрав будь, сотенный, — степенно, но явно борясь с дурным самочувствием, ответил француз.

Иван непроизвольно отметил, что с последней их встречи русская речь де Вержи, стала куда лучше. Да и гардероб его, признаться сильно удивлял. Европейцы хватались за привычный им туалет, как утопающих за соломинку. Ну или считали русский сущим варварством. Не суть важно.

— Я поговорить хотел, — продолжил парень.

— Ну так говори, — обращая внимание на пару футляров в его руках, предложил полковник.

— Вот так, в прихожей? Ладно, как скажешь, нам гордыня взор не застит.

— Ты за словесами-то следи.

— А ты, коли обрядился в русское платье, так и веди себя соответственно. У нас либо гонят взашей, либо в дом приглашают.

— Может мне тебя еще и гостем дорогим величать?

— Это можешь опустить.

Иван произнес это с таким видом, словно хотел сказать, что если его не пропустят в покои, он попросту развернется и уйдет.

Подействовало. Посторонившись, де Вержи пригласил гостя в дом. Пусть и недорогого, и нежеланного. Потом препроводил в свой кабинет. При этом Иван был более чем уверен, что причина кроется в футлярах в его руках. Ну неспроста же их сюда принесли, в самом-то деле.

— Господин де Вержи, ты уж не обессудь, но я напрямую. Словом, я пришел к тебе объясниться. Признаться, у меня нет желания обзаводиться врагами на ровном месте, или кому-нибудь гадить.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что у меня нет стремления приковывать к себе внимание цесаревича. Мне вообще, чем подальше от сильных мира сего, тем лучше. От подобного соседства, только одна головная боль. Вот к примеру ты, уверился будто я решил оттереть тебя от цесаревича, и быть обласканным вместо тебя. Только не надо на меня так смотреть.

Либо говорим напрямую, либо я просто уйду. Потому что иначе разговор не склеится.

— Хорошо. Напрямую, так напрямую. Итак, ты хочешь сказать, что это не так?

— Не так.

— И предложения по податям ты не подавал?

— Не цесаревичу. Словом, вернувшись с Урала, я обнаружил, что мастерскую отца обложили такими податями, что впору зубы на полку складывать. Накипело, вот я и написал несколько предложений. Показал Ирине Васильевне. Та меня подняла на смех.

А как те записи попали к Николаю Дмитриевичу, понятия не имею. Ясно, что от Хованской, но как именно не знаю. А там у него вопросы появились. Ну и еще кое-что приключилось, после чего цесаревич решил устроить те состязания.

— Ты об иезуитах, и их планах?

— Знаешь? Ладно. Но говорить об этом все одно не стану. Словом, не рвусь я никуда. А если Николай Дмитриевич обо мне забудет, так только рад буду. Да только, не забудет он. И что теперь нам с тобой друг другу в глотку вцепиться.

— И как ты себе это представляешь? — Снисходительно ухмыльнулся полковник.

— Хорошо представляю. Иль и ты, как иные, полагаешь, что с той атакой татарской конницы, моей сотне просто повезло? И сотня моя не маялась животами по воле Авося?

Вижу, что ты так не думаешь. Тогда подумай и о другом. Захочу ли я пойти на убой, и повести за собой своих людей? Иль наплевав на все, сделаю по своему, чтобы и самому уцелеть, и людей сберечь? И получится ли у меня остаться незамеченным? О чем подумает цесаревич, когда увидит в армии полевые кухни? Или мне убеждать его, что все новое используемое мною и не мое вовсе, и кухни эти не из наших мастерских происходят? Кстати, чем бы наш разговор не закончился, кухни для своего полка закажи. Не дело это. Тебе доверили будущих сподвижников царевых, а ты чуть не четверть в Диком поле положил.

— Иные потеряли куда больше, — возразил француз.

— А иные, так и вовсе от болячек ни одного в сырую землю не положили. Не ищи подвоха, господин полковник, то добрый совет, пусть и от молодого воина, зрелому ветерану. Но коли толк в том есть, так отчего отмахиваться. Тем более, что уж более двух десятков стрелецких сотен заказы сделали. А там чай не дураки, и походов по более твоего видели.

— Я подумаю, над твоим предложением.

— Лучше подумай над тем, как нам вместе быть. Сам посуди. Одно дело, когда ты о чемто говоришь цесаревичу, и то новое идет через тебя. И другое когда я сам себе голова, что-то делаю, а Николай Дмитриевич примечает. Долго ли я так в сотенных прохожу?

Глядишь и дворянством одарят.

— То есть, ты хочешь уйти в тень? — Вздернул бровь де Вержи.

И было чему удивляться. Еще бы! Ну кто в здравом уме захочет лишиться внимания и поддержки будущего государя? Гастону подобное было решительно непонятно.

— Хочу, — искренне ответил Иван.

— Допустим, я тебе верю, — в конце концов он ничего не теряет. — Но тогда, может подскажешь, откуда ты берешь все то новое, что от тебя исходит?

— Да мне-то откуда знать, — отмахнулся Иван. — Увидел мушкет германский с теми гильзами, враз подумалось как можно сделать получше. Увидел гранаты, прикинул, что если сделать эдак, то выйдет куда приемлемей. И так во всем. Я так думаю, талант у меня открылся, примечать там, где иные ничего рассмотреть не могут. Ить ничего особенно нового я не придумал, тогда на охоте у цесаревичевой палатки ты был прав.

Я просто вижу как улучшить, а не создать.

— А как же с тем, что ты своих стрельцов каждый раз заставляешь пользоваться мылом, пить только кипяченую воду, и эти самые полевые кухни?

— А не надо ничего придумывать. Все новое, это хорошо забытое старое. Ты поищи трактаты о римских легионах, да почитай их. Только вчитывайся не в строки о славных победах. К примеру, я от одного твоего солдатика слышал как он с восхищением говорил о том, как посреди римского лагеря могла расти яблоня, и когда легион уходил, все яблоки оставались на ветках.

— Это воистину было так. Великая сила дисциплины, — с самым серьезным видом подтвердил де Вержи.

— Согласен. Но только и ты рассмотрел лишь то, что захотел рассмотреть. А к примеру упоминания о наказании за оправление надобности в неотведенном месте, ты уже не приметил. А от этого, очень даже болезни приключаются. И о том говорю не я, а древние римские философы.

— Хм. Должен сказать, что я и впрямь об этом никогда не задумывался. Впрочем, я и не помню, чтобы читал о подобном.

— Возможно в той книге, которую читал ты, этого случая и не было. Тот кто ее писал, посчитал это недостойным упоминания. А может ты не придал этому значения. Не больно-то хочется сравнивать яблоки и дерьмо.

— Но ты подобное подмечаешь?

— Далеко не всегда, но да, подмечаю. А потому, просто предлагаю если не дружбу, то выгодное нам обоим сотрудничество. Тебе лавры, мне тишина, покой, ну и случись, твоя поддержка. К примеру, начать продвигать идею с полевыми кухнями, тебе еще не поздно, — пожав плечами, грубо намекнул Иван.

— Но идея не моя, и я сяду в лужу.

— Не ищи подвох там, где его нет, господин де Вержи. Я не предлагаю тебе выдать эту идею за свою. Я предлагаю первым начать ее продвигать на полковом уровне. Обещаю, выполнить твой заказ в наиболее сжатые сроки.

— Иными словами, я буду первым полковником, который предаст этому вопросу особое внимание?

— Как и пользованию солдата мылом, и кипяченой водой во фляжках.

— Но ведь кухни и фляжки должны будут делаться в твоей мастерской?

— А разве я сказал, что уступая тебе лидерство, откажусь от своих прибылей? — Вздернул бровь Иван. — У каждого своя выгода. Тебе лавры, мне серебро. Все по честному.

— Ты ведь вроде из стрелецкого рода, а не из купеческого.

— Ну, стрельцы-то они разными промыслами пробавляются, — пожав плечами, возразил Карпов.

Потом помолчал с минуту, думая, стоит ли затевать этот разговор. Но все же решил, что раз уж начал, то нужно расставлять все точки над «ё». Никаких недомолвок. Если удастся обезопаситься хотя бы со стороны де Вержи, это дорогого стоит.

Опять же, очень даже возможно, что благодаря полковнику, все же удастся уйти в тень, и не отсвечивать перед наследником. Ну вот не хочется обзаводиться целым сонмом недоброжелателей. А чем ближе к престолу, тем и вероятность выше. Опять же, иезуиты эти, чтоб им опрокинуться.

Рискованно конечно. Если он хоть малость ошибся во французе, то это может обернуться такими проблемами, что небо с овчинку покажется. О мстительности женщин уже говорилось. Хованская же, любой даст сто очков вперед. Но, надеяться только на ее покровительство, попросту глупо. Пришла пора обзаводиться друзьями и союзниками.

Ну и Лизонька. Хуже не придумаешь, как оказаться между двумя высокопоставленными особами, влюбленными в тебя по уши. Эдак раздавят, и глазом моргнуть не успеешь. Ну или разорвут надвое, что в общем-то без разницы. Уж лучше держаться в сторонке. От обеих. Спокойней так.

— Господин де Вержи, я еще хотел сказать. Словом, это насчет великой княгини.

— И что ты хотел поведать мне об Ирине Васильевне? — Вдруг сделавшись каменным, поинтересовался француз.

— Мне кажется, ты должен знать. Мы с ней вместе, только потому что того желает она.

— И отчего я это должен знать? — Неудачно попытавшись изобразить ухмылку, вновь вопросил он.

— Не нужно игр, господин полковник. Я может и молод, но взгляд влюбленного человека все же рассмотреть могу. Да ты сам, погляди на себя в зеркало, и сразу поймешь, насколько тебе безразлично с кем княгиня. Словом, не соперник я тебе.

Сумеешь завоевать ее, будешь счастлив. И потом, пусть я ее и не люблю, но от чистого сердца желаю ей счастья. Она по настоящему удивительная женщина, и достойна чтобы рядом находился по настоящему любящий мужчина. Да она того и ищет, потому как с мужем покойным была по настоящему счастлива.

— Хочешь сказать, что ее поддержка и покровительство тебе не надобны? — С явственным сарказмом, произнес Гастон.

— Надобны. Но тут дело такое. Словом, полюбил я. Дышать спокойно не могу. Но ни подойти, ни тем более посвататься, не могу. И родители все кручинятся, внуков хотят на руки взять. У нас с Ириной Васильевной вроде как уговор, что коли решу жениться, то буду совершенно волен. Но ты ведь понимаешь, что эти слова женщины ничего не стоят. Коли был бы я простой игрушкой, то попросил бы позволения, и получил бы его.

Но Хованская меня любит, вот в чем беда.

— Отчего же беда?

— От того, что она меня, пока любит, — Иван сделал на этом ударение. — А я полюбил всем сердцем. Но только и могу, что со стороны вздыхать, чтобы не угодить в немилость той, кто почитай второй у трона стоит.

Иван врал. Врал самозабвенно, сам веря в свою ложь, даже представив себе ту, в кого он якобы влюбился. Савицкая Настенька, девушка восемнадцати лет, обладательница весьма приятной наружности и прямо-таки бархатного голоска. Ага. Так куда легче изображать влюбленного. И де Вержи ситуация должна быть очень даже понятной.

— Выходит, Иван, ты хочешь освободиться с моей помощью, да еще и ни с кем не поссориться?

— Понимай как знаешь, господин полковник, — пожал плечами Карпов.

— А как мне еще тебя понимать? Непонятно только отчего ты вдруг решил, что я стану тебе помогать.

— Не мне, господин де Вержи, а себе. Разницу узри. Я тебе только раскрыл как оно обстоит на самом деле, а уж дальше ты сам.

— И ты так уверен, что я стану поступать так, как тебе нужно?

— Не мне, — покачав головой, вновь повторил Иван.

Француз смерил его долгим взглядом, потом глубоко вздохнул, и поднявшись со стула, прошелся по кабинету. Взял со стола трубку, закурил. После третьей затяжки подошел к окну и распахнул форточку, откуда тут же повеяло прохладой. Оно вроде и солнышко светит, но сторона не солнечная, а в тени нынче прохладно. Не так как весной, когда несет стылостью, но и не тепло.

Ивану вовсе не нужен был ответ де Вержи. Ну что тот мог ответить? Что теперь он непременно перейдет в наступление на крепость по имени Ирина? Ага. Как бы не так.

Тут главное другое. Он услышал как обстоят дела на самом деле, и теперь, как говорится, спасение утопающих, дело рук самих утопающих.

Так что, дав французу время слегка переварить информацию, Карпов наконец перешел к не менее важному. К закреплению достигнутого успеха. А это был успех. Его не выгнали, выслушали, задали вполне конструктивные вопросы, не осмеяли и не погнали взашей, после всего, что он тут наговорил. Конечно успех!

— А теперь, не побрезгуй, господин полковник, — открывая длинный футляр, продолжил Иван. — Не за деньги куплен, самолично выкован. И чтобы ты не решил, знай, что ковал я его с душой. Я вообще, не привык делать что-либо без души, — с добродушной ухмылкой закончил он.

С этими словами Карпов передал де Вержи палаш, в ножнах. Ничего особенного, самые обычные ножны, рукоять, и гарда в виде чашки. Нет, все в отличном качестве, но без изысков и насечки. Что говорится, оружие не для парада, а для боя. Если только не обращать внимание на в треть обоюдоострый клинок, красующийся булатным рисунком.

— Знаю, сегодня на Москве можно нарваться на дурной булат, — передавая оружие французу, продолжал пояснять Иван. — Но то, от оружейников, услышавших звон, да не знающих где он.

— Я слышал, что та наука по Москве пошла от твоего батюшки, — принимая палаш, и не в силах отвести взор от завораживающего рисунка, произнес Гастон.

— Ты верно слышал, господин полковник. Только, мы с батей, очень редко куем булат.

Но коли встаем к наковальне, то за качество ручаемся. Льщу себя надеждой, что клинок сей, сослужит тебе службу добрую.

— Спасибо, на добром слове. Не знаю, чем я это заслужил, но это дорогой подарок. И я сейчас не о серебре.

— Так на радость и дарился. Какое уж тут серебро.

— Отчего же, ты решил его вручить его только сейчас? — Не в состоянии перебороть себя, и упрятать палаш в ножны, поинтересовался Гастон.

— Да от того, что дружбу и понимание не покупают. А подарки делают только от души.

Иначе, это уже посул иль подношение, а не подарок. Вот чтобы ты не принял сей дар ни за то, ни за другое, я и вручаю его тебе только теперь, когда меж нами, все уж вроде как разрешилось.

— Все же, ты странный, Иван.

— Я знаю, господин полковник.

— А что во втором футляре? Иль то не про мою честь?

— Не совсем. Это револьверы нашей мастерской.

— Ре-во… — Непонимающе начал было и осекся француз.

— Револьверы. Их еще называют магазинными. — Иван откинул крышку футляра, и представил пару. — В барабане шесть зарядных камор.

Иван достаточно серьезно модернизировал револьвер Коллиера. Так, вместо планки, посредством которой крепился ствол, у него появилась полноценная рамка, в купе с рукоятью, у которой теперь деревянными были только накладки. Надо сказать, это не привело к столь уж существенному утяжелению, зато сделало конструкцию куда более прочной.

Еще одно немаловажное отличие. Теперь при взводе курка на предохранительный взвод, барабан проворачивался самостоятельно, выставляя очередную камору напротив казенника. При постановке же на боевой взвод, барабан подавался вперед, насаживаясь выточкой зарядной каморы, на конус казенника ствола, что уменьшало прорыв газов.

Признаться, если бы не наработки знатоков из его мира, и не изготовленные самолично несколько экземпляров, то он нипочем не смог бы столь быстро справиться с этой задачей. А так, всего-то пришлось вспомнить уже однажды проделанное. Он вообще не брался за то, с чем бы не был знаком. Что ни говори, но оружие не терпит подхода с кондачка.

— Вот значит как. Я видел такие в моем полку, у княжича Воротынского. И даже пользовал на стрельбище. Весьма серьезное оружие. Только мы их так и называем, магазинными пистолями.

— То не важно, господин полковник. Я бы хотел передать их тебе, чтобы ты подарил цесаревичу.

— От твоего имени?

— Зачем от моего? От своего. А уж чья работа, он и так ведает. Самому поди зазорно, а мне не хочется особо на глаза лезть.

— Иван, а ты ведь покупаешь меня.

— Не покупаю, а предлагаю выгодное сотрудничество. Ты мне, я тебе. Глядишь, из нас настоящие компаньоны получатся. А это подчас куда крепче и надежней дружбы выходит.

— Хорошо. Тогда, я заплачу за них.

— Чтобы я, да за царский подарок деньги взял. Господин де Вержи, ты за кого меня держишь?

— Н-да. Это я что-то не подумал. Л-ладно. Убедил. А как насчет принять заказ от меня на пару таких же? Я слышал, заказы уж на год вперед расписаны.

— Это так. Но для хорошего человека, можно и постараться.

— И во сколько хорошему человеку обойдется такая пара?

— А во сколько и нехорошему. Шестьдесят рублей за пару.

— Ого!

— Ну так, — с деланным сожалением развел руки Иван.

— А как же насчет особого отношения к неким особам?

— Ну, так из особого отношения я вообще берусь за подобный заказ. Чай на мастерской висит такой заказ, что продохнуть некогда.

— Через сколько сможешь изготовить?

— Пара недель. Раньше, ну никак.

— Задаток?

— Я тебя умоляю, господин полковник. К чему он мне? Попробуешь, оценишь, и уплатишь разом. А откажешься. Так покупатель быстро сыщется. И цену, даже на копейку спускать не придется.

— Так ты уверен, что из стрелецкой семьи? — Иронично вздернув бровь, вновь вопросил полковник.

— Можешь не сомневаться, — с искренней улыбкой, заверил Иван.

Вообще-то, Карпов ничем не рисковал. Он ведь не собирался мастерить револьверы по одному. Мелкими партиями, по паре десятков, никак не меньше. А потому собирался и какой-никакой лишек изготовить, чтобы иметь возможность подмазать кого надо. Эта формула работала всегда и во все времена.

— Кстати, господин полковник, есть у меня к тебе еще одно предложение, — словно спохватившись, вновь заговорил, собравшийся было уходить Иван.

— И какое?

— Помнишь ведь, как твои ребятки уступили нам в рукопашной?

— И?

— Ну так, попроси выделить тебе лучший десяток для постижения приемов штыкового боя.

— Попросить? — Изогнул бровь дугой де Вержи.

Вот же, дворянская душа! У него что, аллергия на это слово! Или… Нет, ну точно. Он решил, что просить придется Ивана. А это зазорно. Нет, полковник явно не в лучшей форме, и соображает достаточно туго.

— Господи, и как только ты собираешься плавать в этом омуте, под названием царский двор, — покачал головой Иван, и сразу пояснил. — Сотня подчиняется лично великой княгине. И подобное решение может быть принято только с ее соизволения. Неплохой повод, чтобы навестить Ирину Васильевну. Не находишь. Опять же, ей будет приятно, что командир потешных, просит ее о помощи. Да и Николай будет доволен, потому как ты не только платье сменил, но еще и не чураешься перенять науку, у русских стрельцов.

— Это если у твоих парней действительно есть чему поучиться, — задумчиво возразил полковник.

— Есть. И ты это знаешь. Даже если на том тренировочном поле, нам и повезло, выстоять против конницы, сдержав строй, доказательством будет посерьезнее.

— И какая тут выгода тебе?

— Прямой выгоды нет, — соглашаясь, кивнул Иван. — Но, есть выгода тебе, а долг, как известно, платежом красен. Не сегодня, так завтра, глядишь и ты мне добром отплатишь. Ладно. Ты тут думай. А я на Москву. Нужно мастерской заняться. Так что, учти, сегодня людей к тебе направить уж не успею, потому как в Измайлово не попаду.

Слишком много забот на меня свалилось. Батя-то в отъезде.

— Хм. Хорошо. Я подумаю.

Конечно подумает. И если Иван хоть малость разбирается в людях, то француз еще до вечера окажется в усадьбе Ирины Васильевны. Ну не идиот же он, в самом-то деле.

А что до выгоды самого Карпова… Ну, знать де Вержи о том незачем. А она есть.

Причем самая что ни на есть прямая. Лучшим-то десятком в его сотне командует никто иной как Егор.

Если же отправлять, то только лучших. Чтобы, так сказать, не ударить в грязь лицом. И Ирина, именно она, а не Иван, отдаст такой приказ. Вот и прервется связующая нить с Лизаветой. И весточку не отправить, и никто не виноват, кроме тетки. Подстава конечно. Но Парень сильно сомневался, что при таких делах, девушка испытывает по отношении Хованской теплые чувства. Ревность она способна разъесть изнутри похлеще любой кислоты…

Проводив незваного гостя, де Вержи опустился в свое кресло. Подержал в руках великолепный клинок, любуясь коленчатой вязью. Потом, взял в руки револьверы.

Примерился. Хороши! Дороги, но, хороши. Впрочем дурное самочувствие все же взяло верх, и он отложил желанные игрушки, исторгнув болезненный стон.

— Бо-оже, ну зачем было столько пить.

Н-да. Выпито за прошедшую ночь было немало. До полуночи он был самым счастливым человеком, проведя время в компании с великой княгиней. Они вовсе не ограничились одним танцем. Полковник буквально узурпировал право быть ее партнером по танцем. И насколько заметил, ей даже понравилась его настойчивость, и смелость.

Вот только потом, все было не столь благостно. Нет, пока он кутил вместе с ближайшим окружением цесаревича, вновь вернувшим Гастону свое расположение, все было замечательно. Несмотря на то, что француз попросту потерял счет домам в которых успела побывать их компания во главе с будущим новоявленным отцом.

В себя де Вержи пришел в доме тестя цесаревича. Причем на сеновале конюшни, в компании какой-то служанки, не устоявшей перед его очарованием и пьяным напором.

Хм. Впрочем, судя по тому, как томно потянулась к нему девица, о насилии тут все же говорить не приходилось.

Стоп! Плевать на девицу! Что тут вещал этот Иван? Измайлово. Ага. А ведь Ирина Васильевна говорила что-то о том, что собирается в загородную усадьбу. И какого тогда дьявола он тут сидит?

— О-о боже, — едва подскочив на ноги, Гастон тут же схватился за голову.

Нет. С этим надо что-то делать.

— Мишель. Мишель, бездельник. Где ты?

— Я здесь, ваша милость, — в кабинете тут же появился старый слуга, сопровождавший Гастона уже на протяжении нескольких лет.

— Мишель, вина.

— В доме вина нет, — безапелляционно заявил тот.

— Как так?

— Вы и ваши друзья все выпили еще вчера.

— Вчера? Мы что, были здесь?

— Вы не помните?

— Смутно. Очень смутно. А-а-а, да-да-да, было дело. И что, вина совсем нет?

— Я не взял на себя смелость сделать покупку самолично. Но…

— Ладно. Плевать. Я схожу в трактир. За одно и проветрюсь, — решительно рубанул Гастон.

Ему нужно было как можно быстрее прийти в себя, а потому совсем не помешает совместить прогулку и опохмел. А потом, ближе к ужину, можно будет наведаться и в Измайлово. Хм. К тому же, повод предложенный сотенным, вполне даже резонный.

Решено! Так и поступит.

Гонимый плохим самочувствием и жаждой, полковник очень быстро добрался до трактира. Тот встретил его характерными запахами, и приглушенными голосами посетителей. Не сказать, что их было много, все же рабочий день в разгаре. Но обеденный зал был заполнен чуть не на половину.

— Дорогой Гастон, что с вами? — Раздался наиграно издевательский голос де Атталя.

Тот устроился за одним из столов, и приметив своего доброго знакомого, поспешил пригласить его составить ему компанию. Ну и не сумел удержаться от удовольствия, пройтись по поводу состояния де Вержи.

— Лучше не спрашивай, — присаживаясь за стол, отмахнулся тот. — Давненько я не напивался д потери памяти.

— То есть, того как вы с цесаревичем устроили пальбу в воздух посреди слободы, ты не помнишь?

Между бровей Гастона пролегла глубокая борозда, указывающая на усиленную работу мысли. Потом появилось страдальческое выражение.

— Смутно.

— Ясно. Тебе нужно срочно принять целительный бальзам, — констатировал иезуит.

— За тем и пришел. Грегор, у тебя найдется кувшинчик анжуйского?

— Разумеется, господин де Вержи, — тут же откликнулся трактирщик.

— Неси. И побыстрее. Ну и своего знаменитого барашка.

С барашком пришлось обождать, а вот кувшин с вином, и кубок появились сразу же. Уж больно выразительным был вид у Гастона.

— Господа, предлагаю выпить за здоровье царя Дмитрия, — поднявшись со своего стула, провозгласил де Вержи.

Присутствующие в трактире вразнобой, и без энтузиазма поддержали здравицу. Так, больше для порядка, чем в действительности желая здоровья царю.

— Дружище Гастон, тут все свои. Стоит ли, оно того? — Все же отпив за здравие государя, усомнился де Атталь.

— По твоему монарх дикой Московии не достоин уважения цивилизованных европейцев? Я правильно тебя понимаю, Жером? — Отставляя в сторону осушенный кубок, поинтересовался де Вержи.

— Не надо мне приписывать те слова, которых я не произносил, как и то, на что я не намекал. Я просто хотел сказать, что подавляющее большинство европейцев находятся в Московии только ради звонкой монеты. Нам хорошо платят, мы честно торгуем своими талантами и кровью. Любить русских мы не обязаны.

— То есть, ты не любишь русского царя?

— Не люблю, — пожав плечами, легко согласился де Атталь. Но это мне не мешает честно ему служить. Чего не скажешь о многих русских, которые всячески выпячивают свою любовь и преданность царю.

Уж кто, кто, а де Атталь, имел право на подобные высказывания. Если бы Голицын прислушался к словам своего советника, которого сам же и назначил на эту должность, то поход не окончился бы полным крахом. Нет, понятно, что Австрия и Польша остались в выигрыше. Но Жером-то стремился к совершенно иному. Русская армия должна была одержать громкую победу, причем не на политическом поприще, а на военном.

А так, получалось, что все их, с Конти, старания пошли прахом. Голицын вернулся побитой собакой, и несмотря на все свои попытки, до сих пор не сумел обратить на себя внимание великой княгини. Весь их план рушился из-за твердолобости боярина.

Н-да. Насколько он хорош на политическом поприще, настолько же бездарен в военном деле.

Конечно не все еще потеряно. У слияния Самары и Днепра поставлена крепость с земляными валами. Там уже сейчас организовываются магазины для будущего похода.

Так что в следующий раз, армия двинется куда более подготовленной. Да и Голицын, который вроде бы вновь назначен на командование войсками, теперь уж куда внимательнее прислушивается к советам де Атталя.

Вот только, время. Оно теряется впустую. А в свете того, как де Вержи прошлым вечером расхаживал перед княгиней петухом с распушенными перьями, интрига начинает терять смысл. Хм. Или, стоит перенаправить свои усилия, только и всего. Ведь Гастон француз, пусть и стал рядиться в русские одежды, и предпочитает говорить на русском.

Наконец, он не какой-то там перекати поле. У него во Франции остались близкие. А значит, есть чем на него надавить. Впрочем, это уже решать не им. Инициатива принадлежит провинциалу, вот пусть он и думает.

Конечно остается еще вопрос с этим стрельцом. Но теперь тут можно действовать более радикально. В недавнем послании от провинциала сказано, что следствием по факту смерти их брата в Вильно, установлена причастность к данному преступлению никого иного, как Карпова. Прямых доказательств конечно нет, но все указывает именно на это. Ну и еще, его участие в раскрытии заговора против княгини. Словом, на смертный приговор он себе уже насобирал.

— Что же, в твоих словах есть резон, — вынужден был согласиться полковник, всем существом чувствуя, как по телу растекается облегчение.

Вино начало свое действие, и на ясности мысли это сказалось далеко не в последнюю очередь. Что не могло не радовать. Закрепляя успех, Гастон вновь ухватил кувшин, и наполнил кубок. Снова осушил его одним махом.

— Грегор, — окликнул трактирщика де Атталь.

— С меня хватит, — тут же поспешил поставить его в известность де Вержи. — Мне нужно было только поправить здоровье.

— Как скажешь.

Вскоре принесли барашка, и Гастон с аппетитом принялся за еду. Его состояние становилось лучше с каждой минутой, и проглоченным куском горячего мяса. А взор уже рисовал радужные перспективы предстоящего свидания. Ну ладно, пусть не совсем свидания, или совсем не свидания. Но какая разница? Главное, что он вновь увидит ее, будет с ней разговаривать. И он очень надеялся, что не обнаружит разницы между Ириной вчерашней, и сегодняшней.

— Я вас приветствую господа, — подошедший к ним худощавый мужчина говорил по французски, но с мягким итальянским акцентом.

— Здравствуй, доктор, — поприветствовал де Вержи по-русски, доктора Конти.

— Привет, — поддержал его де Атталь. — И где ты пропадал целых два дня?

— В Земляном городе. В доме некоего подлекаря Рудакова, устраиваясь за столом, и делая знак трактирщику, пояснил доктор. — Должен тебе сказать, это были удивительные два дня, полные открытий. Просто не понимаю, как можно было предать опале и изгнать из медицинской академии такой прозорливый ум. Русская медицинская школа хороша, и отрицать это глупо. Но подобное отношение… Не понимаю.

— Можно подумать, европейские умники поступили бы иначе, — возразил де Атталь. Вспомни Парацельса, ученье которого отвергали, а нападки на него самого были повсеместными.

— Согласен, — скривившись, как от дольки лимона, вынужден был признать доктор.

Потом слегка отклонился назад, чтобы служанка поставила перед ним блюдо с мясом, кувшинчик с вином, и кубок. Поблагодарил, и поспешил наполнить последний, сделал глоток, и с удовольствием кивнул.

— И тем не менее, это не умоляет его таланта, — продолжил Конти. — Подумать только, сложнейшие ранения, и среди его пациентов ни единого смертельного случая.

Разумеется кроме тех бедолаг, кого угораздило получить рану в грудь или брюшину. Не все конечно отправились в мир иной, но все же большинство. Остальные же… Он лечит даже тех, кого обычная медицина однозначно лишает конечностей. Количество калек из под его рук, в разы меньше, чем у иных докторов. А то как он справился с оспой?

Просто потрясающе, — закончив этот спич, доктор с аппетитом налег на мясо.

— Дружище, а не ты ли гнал его взашей, там, в походе, когда он появился перед тобой со своими предложениями, — решил поддеть товарища де Атталь.

— И что с того? Я ни какой-то там закостенелый ретроград, и готов признавать свои ошибки. Да, да, дорогой Жером, я ошибался, и ничуть не пытаюсь искать себе оправданий. Я со всей ответственностью заявляю, Павел Рудаков, это гений. Пока непризнанный, но несомненный.

— То же мне, нашли гения, — расслаблено откинувшись на спинку стула, фыркнул слегка осоловевший де Вержи.

— Поверь Гастон, я знаю о чем говорю, — покачав головой возразил итальянец. — И заметь, я признаю это, несмотря на то, что поначалу сам же от него и отмахнулся.

— Возможно ты и прав, да только как обрабатывать должным образом раны, ему подсказал, а скорее даже научил Карпов. Тот самый молодой командир Измайловской стрелецкой сотни. Не иначе как перенял у ветеранов. Он вообще любознательный и необычный парень.

— Я слышал о том, сколько всего удивительного ему приписывают. Тут и булат, и гениальность в области механики и оружейного дела. А теперь, вот еще и знаток медицины, — с нескрываемой иронией произнес де Атталь.

— Ты забыл упомянуть еще кое о чем, — покачав головой, в знак того, что не разделяет этого сарказма, начал Гастон. — Именно им были обнаружены богатейшие золотые россыпи на Урале. Это его сотня выстояла там, где полегли бы куда большие силы.

Измайловская сотня была полностью экипирована в мастерской Карповых. А это, как минимум, полторы сотни нарезных мушкетов. Хватает и иных новинок, за которыми выстраиваются в очередь. К примеру, новые светильники, горючее к которым так же получают в их мастерской.

— Я склонен полагать, что тут имеет место банальное преувеличение. А то что остается, можно с легкостью отнести к его отцу, потомственному кузнецу, — не согласился де Атталь.

— Вот значит как, — ухмыльнулся в ответ де Вержи. — Господа, я ни в чем не буду вас убеждать. Просто скажу, что самолично наблюдал, как Карпов пригрозил пистолетом Рощину, и потребовал чтобы тот отмыл руки и инструменты от моей крови. Потом, обработал и то и другое крепким хлебным вином. Велел убрать щуп, и взрезать ножом, колотую рану чтобы можно было лучше вычистить. Помочился в бутылку, и настоял на том, чтобы той мочой промыли рану.

— Вы сами это видели, дорогой Гастон? — Ошарашено, поинтересовался доктор Конти.

— Я был от него не далее как в пяти шагах.

Говоря это, де Вержи вспоминал разъяренную словно фурия Ирину Васильевну, бросившуюся на помощь своему любимому. Боже, как же она в тот момент была хороша. Хм. Кажется он не просто похмелился, но и слегка опьянел. Надо на воздух.

Необходимо проветриться, и отправляться в Измайлово. Будь он проклят, если эта женщина не будет его.

— Ваш же, Рудаков, стоял в сторонке, — решил все же закончить рассказ де Вержи. — Потом именно он приходил делать нам перевязки. И они подолгу о чем-то там беседовали с Карповым. Как бы то ни было, но именно с этого времени между ними завязалась дружба. А что до булата… — Гастон с тихим шелестом извлек из ножен тускло сверкнувший лезвием палаш. — Это работа мастерской Карпова. Господа, прошу меня простить, но мне пора.

Оба иезуита, проводили его не столько удивленными, сколько задумчивыми взглядами. Потом переглянулись между собой, и перешли на латынь. Знатоков этого языка в Москве не так чтобы и много, а если еще и говорить тихо, то и вовсе можно чувствовать себя практически в безопасности.

— И что ты об этом думаешь, любезный Жером? — Поинтересовался доктор Конти.

— Только то, что мы правильно сделали, что не стали торопиться с ликвидацией этого стрельца. Ведь, если судить по выражению твоего лица, то это именно так.

— За все остальное не скажу. Тут нужно будет еще проверять, и отделять правду от выдумок. Но… Гастон, только что описал проведение операции в полевых условиях, по методу Рудакова. С использованием мочи раненного, или его товарищей, при отсутствии раствора для промывания ран. Весьма болезненный способ, сродни пытке, но вполне действенный. Вот только, Де Вержи, утверждает, что это именно Карпов, под прицелом пистолета, заставил оказывать ему помощь именно так, а никак иначе. Не знаю, что это, то ли богатый жизненный опыт стрельцов, то ли этот юнец и впрямь весьма необычная личность. Но я считаю, что с его ликвидацией торопиться не стоит.

Ни в коем случае.

— И я склонен с тобой согласиться, — задумчиво произнес де Атталь. — Я сегодня же отпишу провинциалу. Необходимо подкорректировать наши действия.