— Эвон, вишь Вепрь, — вдруг донесся мальчишеский голос полный как страха, так и восхищения.

— Брешешь, — не веря и все же желая, чтобы это оказалось правдой, высказал сомнение другой голосок.

— Собака брешет. Говорю тебе Вепрь и есть. Ишь страхолюд какой, его как только ворог видит, тут же обделывается, а он его раз и об колено.

— Я думал он по боле.

— Да куда боле-то. И без того, эвон какой здоровый.

Вообще-то особой статью Добролюб не выделялся. Да, был крепок. Да, высок. Но ничего выдающегося, хотя сила в теле была такой, что многие диву давались несоответствию ее, его сложению. Ну да, не обидел Бог силушкой, чего уж там. Обычно, слыша, как его называют ненавистным прозвищем, кое ему дали гульды, он злился и осмелившемуся его так назвать доставалось на орехи, но на кого прикажите злиться, на ребятишек. Так они и не в злобе говорят это, а глазенки смотрят на него так, что он себя в них только героем увидеть и может, а тут еще и гульды на подходе. Как на ребяток злиться. Правда обидно. 'Ишь, страхолюд какой'.

А ведь было время и это страшное лицо было пригожим настолько, что девки глаз не сводили, томно вздыхая. Было. Было, да прошло.

Этот мир не был его родиной или был, тут уж и не скажешь однозначно, во всяком случае, тело его было плоть от плоти этой реальности или планеты, кто знает куда его занесло в параллельный мир или на иную планету. Виктор Волков родился на Земле и был представителем двадцать первого века, отстоящего по развитию от этого мира на несколько веков. То место куда его занесло, было сродни позднему средневековью той, родной для него Земли. Впрочем, это место для него было столь же родным, хотя судьба обошлась с ним очень сурово.

Так уж случилось, что попав в автомобильную катастрофу, Виктор пришел в себя здесь и оказался при этом в чужом теле. Теле скомороха, по имени Добролюб, которого привалило деревом. Из того, что он запомнил об аварии, он сделал вывод, что там, на Родине, он погиб, уж в очень серьезное ДТП он попал. Как так случилось, что это тело покинула душа, а его, Волкова, нашла здесь пристанище, ему было невдомек, но случилось то, что случилось.

Здесь он нашел себя. Ему нравилось жить среди этих людей и в этом времени, где все было куда как честнее и человек стоил ровно столько сколько стоил. Хватало и подлости, и злобы, и зависти, обычные в общем-то люди, но все одно справедливости здесь было куда больше чем там, где он жил прежде. Да, здесь можно было попасть в холопы и имелся правящий класс, вот только бояре и дворяне не стеснявшиеся отмечать свое более высокое происхождение и чуравшиеся сидеть за одним столом с низшим сословием, откровенно выказывавшие неприязнь к простолюдинам, по сути служили этим самым людям. Они не провозглашали пылких и зажигательных лозунгов о равенстве и братстве, они не задумывались о правах человека, мало того, четко указывали на полное бесправие определенных слоев населения. Они могли запороть насмерть своего холопа или убить чужого, отделавшись малой вирой, но при всем при этом, они служили людям, даже распоследним холопам. Здесь высокородные не отсиживались на теплых местечках, посылая на смерть тысячи людей и наживаясь на их крови, они сами шли в первых рядах на ворога. Понятно, что хватало всяких, но то исключение, которое не стоит возводить в правило.

Виктор нашел здесь семью, нашел тех кто стал для него по настоящему дорог, хотя все его родные остались там, на оставленной им Земле. Нашел. А потом в одночасье лишился практически всех, в том числе и семьи, жены и дочурки.

Гульды. Беспокойные соседи брячиславцев истово ненавидящие всех славен, время от времени и с завидным постоянством приходившие в их земли с войной. Именно им он был обязан своим уродством. Но не за то он лютовал на гульдов. Семью свою никак простить не мог, которых заживо пожгли, а жену перед тем еще и попользовали. Сам он бился, сколько мог, троих срубил, да только и ему досталось. Посчитали мертвым. Пришел в себя, а подворья то и нет. Из забытья его вывело горящее бревно, раскатившегося сруба. Оно и пожгло лицо. Как выжил и сам не понял, а только когда оклемался, хотел одного… Крови.

За семью он посчитался, посчитался так, что гульды сильно пожалели о том, что не добили его, когда он лежал посреди двора, полыхающего постоялого двора. Только на его совести были тысячи жизней ненавистного племени, Виктор не гнушался ничем — он травил, взрывал, жег, стрелял, резал, ни на минуту не задумываясь прав ли он или нет. Под его горячую руку, направляемую холодным рассудком, попадали и взрослые, и старики, и дети, но он даже и на секунду не посчитал себя неправым. Что посеешь, то и пожнешь. Буквально омывшись в крови врагов, он все же нашел и непосредственных виновников гибели его близких, нашел и покарал. Когда это случилось, то тиски постоянно сжимавшие его грудь, слегка поослабли, а ненависть немного притупилась, вот только не сказать что сильно. Сегодня гульды снова пришли с войной на землю Брячиславии и снова готовы насиловать, убивать, грабить и жечь. Что же, никто вас сюда не звал.

Виктор бросил последний взгляд на мальчишек, ухмыльнулся, вот ведь не хотел пугать, а мальцы с тихим вскриком порскнули в сторону, только пятки засверкали. И то, его улыбки сейчас волк испугается и хвост подожмет, чего о детях-то говорить. Махнув мысленно на них рукой, он пошел дальше, все больше мрачнея от того, что люди старались податься в стороны, дабы не оказаться у него на пути. Оно вроде и попривык уже, но иной раз находило на него. Вот и сейчас как оглоблей огрели, аж дыхание сперло.

Люди его как и ожидалось были на подворье. Даже сотники жили в сотницкой казарме, а вот у них отдельное жилье. По здравому размышлению, воевода решил поселить эту братию на особицу. С одной стороны отборные бойцы, опять же снаряжения своего видимо не видимо, как и имущества. С другой, таких лучше держать в сторонке. Одного взгляда на эти разбойничьи рожи было достаточно, чтобы понять, добра от них лучше не жди. Даже воевода для них не был авторитетом, только один человек мог отдавать им команды. Хотя они и считались людьми служилыми, командира своего никак не желали называть десятником, только атаманом и прозывали.

Во дворе его встретила старушка Любава. Знатная травница и лекарка, к ней вся округа стекается, а она никому и не отказывает. Воевода хотел было поворчать, да потом махнул на все рукой. Вообще многое спускалось Добролюбу. Отчего она привязалась к этому человеку всем было определенно непонятно, а только всегда старалась она держаться к нему поближе. Может от того, что таким знахаркам время от времени достается от разъяренной толпы, когда ум за разум заходит, а в голове одна каша и хочется всю вину за все горести свалить на чьи-либо плечи. Вот в этом случае знахари подходят как нельзя лучше. Потом и пожалеют и повинятся, а назад уже ничего не вернуть. А коли рядом с лекаркой приключится такой вот удалец… Не, проще злобу выместить на ком другом.

— Чего добрый молодец, голову повесил.

— Скажешь тоже, добрый.

— Добрый, добрый, чай думали когда имечко-то давали. А то что до крови сейчас охочий, дак исцеление твое близко. Скоро совсем появится человек, что жизнь твою перевернет и заставит по иному на нее взглянуть.

— Бабка Любава, ты бросай предрекать-то, — горько ухмыльнулся Добролюб, — лекарка, да травница ты знатная, на всем свете такую не сыщешь, а вот в будущее ты лучше не зри. Не твое это. Что до доброты, так то тебе неведомы мысли мои, а они ой как не добры.

— Дак на ворога идти, откуда тут добру-то быть.

— Бабушка, а есть у тебя травка…

— У меня всякой травки в избытке, и та что отправить в мир иной может, тоже имеется, потому как если с умом, то и она на пользу. Но то не про твою честь, — ничуть не смущаясь нахмуренными бровями собеседника выговорила бабка.

Было дело. Однажды прокравшись в палатки маркитантов, Виктор потравил бочки с пивом. Тогда как раз намечался штурм Обережной, крепости в которой он сейчас служил командиром разведчиков, а тогда… Тогда он был простым трактирщиком, израненным и озлобленным, жаждавшим забрать как можно больше жизней в отместку за свершенное их соплеменниками. От штурма гульдам пришлось отказаться, так как к утру выяснилось, что больше полка оказались отравленными и выжить из них никто не сумел.

— Бабушка, ты бы сначала выслушала, а потом в крик бросалась.

— Ну, говори, — насупилась старуха.

— Нужно колодец потравить в Тихом.

— А я что говорила, — тут же подбоченилась она, устремляя на собеседника победный взгляд и являя собой обличие неподатливости.

— То, что за смертоубийством к тебе лучше не соваться, я ведаю, потому и прошу тебя не о том, чтобы потравить гульдов насмерть, а так, чтобы они животами маялись дня два.

— А пока они маются из них вояки, никакие. Ох и баламут.

— Как начнут животами маяться, так их командир пусть и принимает решение. Отходить, стало быть все целы останутся, пойдут дальше, понадеявшись на число свое большое, то их беда, потому как хворый воин и не воин вовсе. Тогда воевода их легко согнет. Но вины твоей в том не будет, грех на их начальнике повиснет, ибо выбор у него будет.

— Хитро. А ить не по чести воинской.

— Ой бабушка и ты туда же, — припомнив разговор, что вот только что случился в доме воеводы отмахнулся Виктор.

— Ладно, чего уж. Правда извести чуть не половину всех запасов трав придется, намешаю такую бурду, что пронесет основательно. В Тихом два колодца, стало быть, два бурдюка готовить надо. Через пару дней и опасности никакой не останется, — явно успокаивая саму себя подытожила она. — До полуночи то время дашь?

— Можно подумать, у меня выбор есть.

— Здравствуйте, бабушка Любава.

— Чего тебе Мила? — Окидывая недобрым взглядом женщину с сильно округлившимся животом, поинтересовалась старуха.

— Так на сносях я. Вот думаю как бы не того.

— Иди Мила, не до тебя сейчас. Если ничего не приключится, то два дня у тебя еще есть.

Недоброе отношение к женщине, да еще и к той, которой вот-вот рожать могло показаться как минимум странным, но ничего странного в поведении лекарки не было. Она-то чай тоже баба, а как нормальная порядочная женщина может относиться к гулящей. Срок придет, бабушка и поможет, но только отношение ее к этой женщине не изменится. Опять же, гулящая, гулящей рознь. Есть такая, что плоть свою тешит, но за дите любого удавит. А есть вот такие, которые до последней возможности о своей усладе думают, пока срок не приходит, а тогда мертвым младенцем и разрешаются. Гнать бы такую из села, да и без нее никак. Мужикам-то нет-нет пар спустить потребно и женки их о том знают, а виду не подают, будто ослепли и оглохли, а ведь село, там все на виду, да и в городах народу не больно-то и много, среди четверых, обязательно два знакомца найдутся.

Дверь в просторную избу распахнулась и на крыльцо вышел парнишка лет шестнадцати. Ладный должен был получиться мужик, да вот только несчастье приключилось с ним пару лет тому, привалило в бурю деревом, бабка Любава выходила, но паренька перекосило, так что ни за соху встать, ни другим мужским занятием заняться. Не желая быть нахлебником до конца дней своих в родительском доме, паренек прибился к ватаге Добролюба. Ватажники поначалу ворчали по поводу прихоти атамана, с воеводой и вовсе отдельно беседовать пришлось, но начальство убедил, а десяток сам угомонился, когда вдруг выяснилось, что они и обстираны и снедь готова и в жилье прибрано. Нашел себя парень, хоть и тяжко ему.

— Тихоня, парням скажи, чтобы спать ложились, а потом бабушке Любаве помоги.

— Знать доброе дело будет, господин десятник? — вот только он его десятником и величает из всей ватаги.

— Доброе, я на другие и не способен, — хохотнув и вновь одарив свет своей неподражаемой улыбкой или оскалом, произнес Добролюб, известный окрест под именем Вепрь.

***

— Смеяна? Отец небесный, ты как здесь?.. — Боян стоял ловя ртом воздух, словно только что пропустил в душу сильнейший удар.

Было с чего. Смеяна, дочь воеводы и его законная супруга, разрешилась от бремени раньше срока, почитай на два месяца, но слава Богу, мальчик родился крепеньким и здоровым. Сейчас она должна была находиться в Звонграде, а вернее на пути в столицу. Был такой обычай, что первенца молодая рожала в отцовском доме, коли до того не было уж больно далеко. Там под материнским доглядом она проводила и первые пару месяцев, оттуда и крестили ребенка. Если такой возможности не было, то матушка приезжала и жила все это время рядом с дочкой. Разумный обычай. Кто как не родная мать и подскажет, и подскажет, и поддержит, и уму разуму научит, свекрови-то они разные бывают. Опять же, даже если в новой семье молодую на руках носят, ей бедняжке все одно не сладко, ить из отчего дома уходит в иную семью, со своим укладом, все для нее там непривычно и в новинку.

Вяткины проживали в Брячиславле, но рассудив, что отец будущего ребенка несет службу неподалеку от Звонграда, порешили отправить молодку рожать в отчий дом. Там и Боян сможет их навещать и молодой матери поддержка. Вот только когда стало ясно, что гульды готовы выступить в поход, молодой глава семейства отписал жене, чтобы она немедля выезжала к его родителям. Но у нее видимо помутился рассудок, коли вместо столицы она направилась прямиком в пограничную крепость и это когда война уже началась.

— Боянушка, любый мой, потом, все потом. Сама тебе вожжи принесу и спину под наказание подставлю, только сейчас погоди ругаться, — прижимая к себе младенца, скороговоркой проговорила молодая мать.

— Что стряслось? — Заместитель воеводы и гневаться позабыл, потому как вид жены его встревожил не на шутку.

— Захворал Ратиборушка. Сказывают у вас тут бабка кудесница проживает, что и с того света возвращает.

— Ты чем думала, — это уж вспылил вышедший на крыльцо Градимир, любил он дочку крепко, да только глупости потакать последнее дело, — его лечить нужно, а не в карете раскатывать.

— Отступились лекари! — Уже навзрыд закричала Смеяна и где тот вечно улыбчивый и жизнерадостный лик. Слезы растеклись по красивому, но осунувшемуся лицу.

Вожжи там или строгий выговор, все потом. Кудесница бабка Любава или нет, то уж без разницы, не полкового же коновала призывать. Отправлять за бабкой, потом пока она поглядит мальца, пока сходит за тем что потребно, а тут может счет на минуты. Градимир вообще редко когда терялся, вот и сейчас долго раздумывать не стал. Кто сказал, что родители больше него испугались, чай внук.

— Живо в карету.

Оно и не далеко, но все одно быстрее чем пешком. Боян хоть и в тревоге, а на подворье занимаемое разведчиками ступил не скрывая своего неудовольствия. Будь его воля, то такую горячку пороть нипочем не стал бы. Но кто его станет слушать, уж не тесть это точно.

— Чего стряслось, воевода? — Удивленно встретила их лекарка, которая возилась у большого чана установленного над костром и исходящего паром и далеко не благовониями.

— Внук приболел и тяжко.

— Несите за мной.

Сказав это, старуха указала молодому калеке на котел, приглядывай мол, и довольно легко для своего древнего вида зашагала к дому. На крыльце появился Добролюб, а и то, чего это приключилось, эвон целая делегация да еще и бабенка какая. Бабенка? СМЕЯНА? Да что тут происходит-то? Как же стали ему объяснять, только и успел, что посторониться. При входе прихожка из той два хода, влево это в помещения занимаемые десятком, вправо к бабушке, у нее только одна комната, но она самая большая, хозяйство у нее немалое.

Кто бы сомневался. Пропустив мать с дитем, бабушка захлопнула дверь перед самым носом Градимира, это он гарнизону голова во всем, а ей не указ. Виктор только и успел услышать старческое и категоричное 'неча'. Ага, бабушка в своем репертуаре, коли при деле, так и Великого князя не постесняется оставить за дверью. Спрашивать Волков ни о чем не стал, незачем и без того понятно, что беда с дитем. Хм. Выходит Смеяна уж родила. Забудь, ты всегда знал, что она не для тебя.

Виктор отошел к Тихоне, который колдовал над взваром готовившимся по особому рецепту лекарки. Вообще-то будь бабушка иного нрава, то приготовила бы такой отвар, что упокоил бы всех гульдов со стопроцентной гарантией. Самая знаменитая отравительница Мария Медичи и ее помощник алхимик в сравнении с ней просто дети шкодливые, в этом он ничуть не сомневался. Вот только на смертоубийство она нипочем не пошла бы, характер у нее был стальной.

Эх, жаль не подумал сразу. Готовился к войне, готовился серьезно и вдумчиво, множество мудреных придумак воплотил в жизнь. Если их сейчас ввести в бой, то вполне возможно, что удастся разбить армию гульдов, правда только в одном сражении, не так чтобы и много всего успели изготовить. А тут всего-то потравить колодцы и приходи кума любоваться, пейте люди добрые. Ну да, все мы крепки задним умом.

А это еще что? Нет мужиков-то понятно, а мамку-то почто выдворила на улицу? Видать та оказалась больно сердобольной, а это только в помеху, вот и разошлась лекарка. Смеяна с плачем припала к груди Бояна, все так же стоящего на крыльце, а тот ее нежно обнял и по стану поглаживает. От вида этой картины у Виктора аж дыхание сперло. Что это? Ревность? Э-э-э парень, так нельзя. А ну-ка пошел со двора, не то и до беды недалеко. Так сам себя понукая, он вышел за калитку и направился к воротам, от греха подальше, мало ли. После того, что с ним случилось за последнее время, он очень сильно сомневался, что его не переклинит самым непредсказуемым образом.

Крепость сейчас походит на растревоженный улей. Народу видимо-невидимо, мало дополнительный полк стрельцов и весь посад за стенами, так еще и почитай со всех окрестных деревень собрались. Весть о том, что Великий князь бит на границе и отошел к Кукше уже всем ведома, как и то, что два полка гульдов движутся к Обережной. Сам Виктор о тех полках и поведал, вернувшись из разведки, потому и парни сейчас отсыпались, почитай двое суток в седле.

Вообще сейчас и Кукшинский и Звонградский уезды стояли на ушах, те кто поосмотрительнее, бросали дома, собирали скарб, живность и уходили целыми селениями в леса, проклиная на все лады и Карлу и его племя, и по князюшке не забывая пройтись, а то как же, не оборонил. Оставаться дома, когда такое творится никому не хотелось. Оно и свои славени, коли налетят, то разор учинят и надругаются не стесняясь, чего уж говорить о гульдах, эти вообще жалости не ведали.

На этот раз на постоялом дворе принадлежащем Виктору, дело было поставлено куда как лучше. Все имущество вывезено, станки разобраны и так же надежно упрятаны, обильно смазанные салом, чтобы никакая ржа не добралась. Богдану особо развернуться не получилось, на инструменте удалось заработать только три тысячи. Нет, по местным меркам это огого какие огромные деньги, если лошаденку крестьянскую можно и за пять рублей сторговать, просто можно было получить и куда больше. С другой стороны даже с учетом больших расходов на подготовку к встрече с врагом, в кубышке у Виктора имелось пять тысяч рублей.

Он был просто таки богатеем и вполне имел возможность развернуть мануфактуру по производству инструмента по нарезке резьбы. Здесь, обычные в мире Волкова, лерки и мечики способны были произвести революцию, а используемым станкам, изготовленным по разработке Виктора, вообще аналогов не было. Вот только закралось к нему сомнение, что ему позволят так запросто владеть столь прибыльным производством. Шутка ли, если развернуть только те станки, что у него были он мог получать прибыль минимум в две тысячи в месяц, а то и больше. А там где замешаны деньги… Местный полковой воевода Смолин благоволил Добролюбу, но кто знает, как далеко его благодетельство простирается.

Лиса Отряхина, звонградского купца, через которого шла реализация готовой продукции, мастера чуть не за грудки тягали, требуя продать чудо какой инструмент, но тому предложить пока было нечего. Он только и мог, что разводить руками, ссылаясь на неспокойные времена и на то, что изготовитель отчего-то перестал торговать с ним. Всем было и невдомек, что производят тот товар на территории Брячиславии.

Виктор подумывал было обосноваться в долине, где ему удалось накрыть банду разбойников, но по здравому размышлению решил все же проверить как там и что. Выводы оказались не в пользу местечка. Ветра там если и дули, то были большой редкостью, зачастую стояло полное безветрие, а как поднимался ветер, так особой силой не отличался. Долина была надежно укрыта скалами, становившимися непреступной стеной на пути воздушных потоков. Река полностью перемерзала, несмотря на быстрый бег, может чуть позже чем реки со спокойным течением, но зазор был совсем небольшим, чтобы иметь какое-то решающее значение. А коли привода для станков надежного не будет, то какой смысл городить огород, ты поди еще все протащи в тот узкий проход.

Нет, можно было обосноваться и там, благо прибыль обещала перекрыть все время вынужденного безделья с лихвой, но Виктор всерьез подумывал о том, чтобы перебраться в Новый Свет. Да, там опасно, но та опасность явная, когда все ясно, вот ты, а вот твой враг, здесь свои, там чужие. Опять же, до бога высоко, до царя, то есть Великого князя, далеко, так что можно будет крепко устроиться, да и представители власти там будут куда как более сговорчивее, ведь кругом только те, кто готов тебя сожрать. Вот то, чего он опасался здесь, было куда как страшнее, если там он мог быть хоть кем-то, то тут ноль без палочки, от которого избавиться проще простого.

— А-а-а!!!

— Убилась!!!

— Лекарку!!! Лекарку зовите!!!

Истеричные женские крики, разом вывели Виктора из задумчивости. Оно, бабье племя любит голосить по поводу и без такового, но по интонации можно легко угадать, когда они голосят на публику, чтобы привлечь внимание окружающих, мол поглядите люди добрые, что деется, когда от горя, когда просто за компанию, чтобы поддержать товарку. Но этот крик безошибочно указывал, что случилась беда нешуточная. Волков даже еще не успел задуматься вопросом, чтобы такое могло приключиться, как уже бежал на крики, не отдавая себе отчета выхватив пистоли, словно готовился отразить нападение. С другой стороны время военное, все помыслы об этом, так что его реакцию понять можно. Но вскоре он понял, что несмотря на реальную беду, оружие здесь было лишним.

Толпа расступилась перед ним так, словно заросли камышей, оно вроде растут плотно, но противостоять прущему нахрапом человеку не могут. Люди сами начинали подаваться в стороны, едва заметив кто именно проламывается сквозь плотные ряды, хотя это было и мудрено, но у них получалось. Когда он оказался в центре скопления людей, увидел двух баб, склонившихся над телом женщины и выкрикивавших крики о помощи. Быстрого взгляда оказалось достаточным, чтобы узнать в распластавшейся на земле, возле крепостной стены женщине никого иного как давешнюю разбитную бабенку Милу, что была на сносях и коей бабка Любава прочила еще пару дней до родов.

— Чего тут, — присаживаясь на колено и нащупывая живчик на шее, угрюмо бросил Виктор. Опешившие бабы тут же позабыли голосить и одна из них, глядя изподлобья на страшилище пристроившееся рядом, ответила.

— На стене она помогала, оступилась и вниз головой.

— Головой приложилась?

— Ага.

Виктор не нащупав пульса пошевелил голову покойницы и та как-то подозрительно легко качнулась в сторону. Похоже шею сломала. Он взял руку и попытался нащупать пульс на запястье. Тоже ноль. Положил руку на грудь. Вроде тоже ничего. А хотя, вот что-то так слабенько, нет не там, где он пытался почувствовать сердцебиение, но он явно что-то почувствовал. Показалось? Нет, вот опять. Сам не зная отчего, еще ничего не осознав, он положил ладонь на вздымающийся живот мертвой женщины. Вот оно. Когда Голуба ходила тяжелой он ни раз и ни два прикладывался к ее животу, чтобы почувствовать толчки беспокойной Нежданы. Ни с чем иным он это не мог спутать.

Времени на раздумья нет. Впрочем, вполне возможно, что и есть, откуда ему-то знать, он чай не лекарь и не повитуха. Единственно в чем он был уверен, так это в том, что женщина мертва, уж это-то он определил точно.

— Вот, что. Пошли отсюда все, — но толпа и не думала расступаться, тогда он поднялся на ноги и в мгновение обведя всех пристальным взглядом рыкнул, — Кому сказал, пошли прочь!

А вот этого оказалось достаточным, связываться с этим сумасшедшим слившим уж реки крови никто не пожелал. Буквально несколько секунд и рядом никого. Нет, толпа его не остановила бы, но то, что он собирался сделать было настолько диким, что вполне возможно, какая из баб попыталась бы ему помешать, а тогда могло случиться все что угодно. Опустившись опять над трупом он выхватил боевой нож и разом вспорол платье и нижнюю рубаху после чего мысленно перекрестившись рассек плоть…

— Ты сынок на молодку не серчай, — при этих словах, молодой боярич аж скривился. Еще бы, такое вольное обращение. Но Бабка Любава словно и не видела ничего, — Если бы еще денек протянула, то потеряли бы вы мальца. Как есть потеряли бы.

— Так теперь все в порядке? — Крепко прижав к себе младенца, с надеждой спросила Смеяна.

— Будет в порядке, — убежденно поправила ее старуха, — поживешь в крепости, полечим твоего Ратиборушку, выправится никуда не денется, будет еще радовать вас и докучать своими шалостями.

— Думаешь ли о чем говоришь старая, — вскинулся Боян. Вот ведь, его дитя с того света тянут, а он…

— Боян, — не выдержал Градимир. Понятно, что она стоит много ниже, но ить услугу неоценимую оказала, опять же года уважения требуют. — Я тебе не отец, но не думаю, что тому тебя батюшка твой учил. А ты бабушка, нешто не ведаешь, что творится окрест. Может, вместях со Смеяной в Звонград поедете.

— За заступничество благодарствую, да только мне никуда ехать не нужно. Я все мамке обскажу, настои и травки дам, сама управится, я только изредка навещать буду, глянуть, что да как. А вот мальцу ходу отсюда нет. Не перенесет он пути. В доме, в тепле и уюте ему надлежит быть. Потому, хоть земля разверзнется, а в дорогу ему никак нельзя. Смерть это верная. Ох, Отец небесный! Натворил чего, горячая головушка?!

Градимир и Боян недоумевающее переглянулись, уж слишком резкая произошла перемена с бабкой. Но в следующее мгновение сообразили, что восклицая это, она смотрела вовсе не на них, а куда-то им за спину. Поняв это они обернулись, туда же взглянула и Смеяна, все так же прижимая к груди притихшего младенца. К подворью со всех ног бежал Доролюб, с окровавленными лицом и руками, в которых сжимает скинутый с плеч кафтан. Бежит так, словно за ним сто чертей гонятся и вот-вот нагонят.

— Бабушка! Неждана!

— Чего голосишь? Натворил чего?

— Неждана, — протягивая ей свернутый кафтан, который тоже в крови произнес мужчина.

И вот ведь странность, лик страшен настолько, что казалось кроме свирепости на нем ничему иному места быть и не может, но вот читается в нем и страх, и растерянность, и тревога, и еще Бог весть что.

— Мила?

— Со стены, насмерть расшиблась.

— Ох, Отец небесный.

Никто толком еще ничего не понял, а бабка уж выхватила из его рук кафтан, подозрительно так пискнувший, и стремглав унеслась в дом. Добролюб за ней. Ага, размечтался, дверь прямо перед носом захлопнулась, только и услышал.

— Тут побудь.

А что делать. Остался в прихожей, переминаясь с ноги на ногу. Через пару минут, бабка вновь появилась на крыльце и глянув на Смеяну, спросила.

— Мальца-то грудью кормишь?

— Кормлю, — растерянно ответила она.

— А ну подь сюды.

Вот расскажи кому, не поверят, но никто даже и не подумал возражать властным распоряжениям лекарки, а молодая мать покорно прошла в дом, все так же прижимая к себе дите. Когда она вошла в уже знакомую комнату то увидела, что на столе лежит туго спеленатый младенец уже начавший хныкать, по опыту знала, вот еще чуть и округа огласится громким и требовательным плачем. Бабка указав на стол, где лежал младенец все так же властно распорядилась.

— Покормить нужно. Давай, сынка подержу.

Боярская кровь она крепка, настолько крепка, что гордости и гонору ей не занимать. Смеяна всегда знала какое положение она занимает и цену тому положению. Вот только материнские чувства они нечто особенное и при виде дитя возникают иные понятия, потому как Смеяна ни на мгновение не задумавшись, тут же согласно кивнула, сунула Ратибора в руки старухе, а сама взяла кулечек и выпростала грудь.

— Ох.

— Что милая?

— Ну и хватка у него.

— У нее. Девка. А что хватка крепкая, так чего удивляться, кровь она не водица. А ты чего же сама кормишь, никак мамку сыскать не смогли? — Недоверчиво поинтересовалась старуха.

— Отчего же. Есть мамка, у воеводского дома осталась. Только матушка сказывает, что дите непременно должно материнским молоком вскармливаться, в нем сила. Вот коли моего не достает, то кормилица подкармливает.

— Мудра твоя матушка. От ить беда, как быть и не знаю.

— Что стряслось-то?

— Да по всему видать мать ее уж преставилась, не знаю как там и что, но догадку имею, что расшиблась она насмерть, а Добролюб, аспид наш местный, развалил ей уж мертвой живот и вытащил дитя.

— Это как же так-то? — Что это? Никак страх в глазах мелькнул? Ну, а чего же удивительного, страсти такие рассказывают.

— А вот так. Если поспеть вовремя, то дитя спасти можно. Он поспел. — А вот теперь в глазах молодой матери что-то на восхищение похожее, не каждому дано, вот так вот, как Добролюб, — Эвон и пуповину обрезал, как Бог положил. Но видно Отец небесный любит его и длань над ним свою распростер. А как теперь быть и не знаю. Нет среди местного люда кормящих матерей. Не упомню чтобы такое было, прорва народу и ни одной с грудничком.

— Так беда-то в чем? Чай коровки не перевелись. Понятно, что сейчас молока взять было неоткуда, но в крепости коров много, сама видела.

— То так, да только слаба она еще, ей хоть недельку материнское потребно. Ну да Бог не выдаст. Коли направил туда Добролюба, иной вряд ли решился бы, глядишь, еще разок Неждане поможет.

— Неждане?

— Разве не слышала, как он ее величал? Видно дочурку покойную в ней узрел. Теперь никому не уступит, себе заберет, а и по праву.

— Как так?

— Дак его это дочка, от того и прежнюю в ней сразу узрел. Кровь она сильнее любых уз будет.

— Бабушка, нам ить все едино тут оставаться, так давайте мы к себе ее пока заберем. Мамка-то своего в дому оставила, у родственницы, а как покормит, так и сцеживает, чтобы не перегорело молоко, так что беды в том не будет.

— Ох-хо-хох, доченька. Тут и без того не ведаю, как быть, натворила старая головушка, совсем уж ума лишилась.

— Что случилось-то?

— Да случилось, красота ты моя ненаглядная. Ить какое дело, ребеночек этот не от честной мамки, а от гулящей.

При этих словах Смеяна непроизвольно дернулась, от чего Неждана выпустила грудь и тут же потешно зашевелила губами, стараясь вновь ее выискать. Старуха только виновато улыбнулась и собиралась поменять детей, дабы вернуть матери законного и забрать незаконнорожденную. Однако боярышня удивила ее, слегка обернувшись, словно желая сказать, не трогай, поправила грудь и девчушка тут же вцепилась в сосок, вырвав очередной непроизвольный вздох и улыбку кормилицы.

— Грехи они на родителях, — внимательно глядя на младенца убежденно проговорила она, — в детях нет греха, они чисты и замараться о них нельзя. Так матушка сказывала.

— А как же Боян?

— Было дело, что род наш едва не пресекся и стараниями простого люда, спасшего моего прадеда во младенчестве, вновь возродился. Дети боярские молоком холопским взращиваются. А как инако, так и нельзя?

— То иное.

— Поймет, — убежденно тряхнула она головой, уверенная в своей правоте и в своем любом.

Тем временем, наскоро ополоснувшись, Виктор отправился заниматься похоронами Милы, которая все так же лежала у стены, прикрытая остатками платья и платком. Когда он пришел, то обнаружил, что крестьяне не оставили тело без догляда, ее уж успели обмыть, а рядом двое мужиков наскоро ладили гроб из грубо отесанных досок. Его встретили косыми взглядами, осеняя себя косым крестом. Однако, когда узнали, что с девочкой вроде как порядок и о ней сейчас справляет заботу старая лекарка, вроде поостыли и если косились на Добролюба, то это уж по старой привычке. К детям отношение здесь было особым и тот кто не страшась ничего спас ребенка отношение уважительное. Вот кабы иначе… А раз так, то…

Время горячее, потому с похоронами затягивать никто не стал. Снесли покойницу в церковь, где батюшка ее отпел, а потом на погост. Виктор не скупясь уплатил всем за старания и помощь, были и те кто отказался, нашлись и те кто принял деньгу. Одним словом все вышло по людски. Ну, почти все. Обошлись без поминального обеда, но Волков всем присутствующим раздал деньгу, чтобы помянули покойницу и тут уж никто отказываться не стал, потому как то уж иное.