— Ваше превосходительство, капитан второго ранга Науменко по вашему приказанию прибыл.

— Здравствуйте, Петр Афанасьевич. Присаживайтесь, — Макаров радушно указал на кресло напротив себя. — Как служится на новом месте.

Науменко расположился в указанном кресле в каюте адмирала на крейсере "Аскольд" и приготовился к нелегкому разговору. Другим он и не мог быть, между ними были старые, с многолетней историей противоречия.

— Благодарю, превосходно. Мне как старому моряку, везде любо, где есть возможность служить на корабле, признаться в экипаже служить радости мало, — угрюмо ответил Науменко. Ему было прекрасно известно о том, что Макаров не поддержал его назначения, но был вынужден уступить настойчивости наместника, вдохновленного его работой.

— Петр Афанасьевич, я недавно получил экземпляр вашей книги и признаться был рад, что вы меня не разочаровали, — задумчиво начал Макаров. — Вы вероятно не в курсе, но я написал практически такой же труд, но ваша работа оказалась более удачливой и ее, в отличие от моей, напечатали, но меня поразило то как тождественно мы с вами мыслим. Не знай я вас так хорошо, то решил бы, что у меня бессовестно содрали мою работу. Впрочем, если вы ознакомитесь с моей то возможно, придете к тем же выводам.

— Прошу прощения ваше превосходительство…

— Бросьте. Я же сказал, что считаю эту мысль абсурдной. Вам наверное известно, что я противился вашему назначению, — несколько замявшись продолжил он. — Но должен признать, что ознакомившись с вашей работой пришел к выводу, что это один из немногих случаев, когда наместник оказался абсолютно прав настояв на своем, — затем усмехнувшись продолжил. — Впрочем, я уверен, что вызвано это одним только желанием, побольнее уязвить мое самолюбие. Грешен, люблю чтобы меня ценили по заслугам.

Макаров поднялся и стал молча прохаживаться по каюте, Науменко не оставалось ничего другого, как наблюдать за командующим, находясь в своем кресле. Но вот Макаров остановился и не глядя на собеседника спросил, резко меняя тему беседы.

— Как Вера? — было прекрасно видно, этот вопрос дался ему настолько трудно, что он буквально выдавил его из себя.

— Слава богу, — спокойно ответил Петр Афанасьевич. — Она здесь в Артуре, не усидела во Владивостоке, по всем местам службы со мной прошла.

— Как вы жили-то все эти годы? Извини, конечно можешь не говорить… — смутился Макаров от собственного вопроса.

— Отчего же, — задумчиво ответил Науменко. — Правда, рассказывать-то особо нечего. Было у нас двое сыновей, да только схоронили мы их на Каспии – холера. Веру тогда с трудом удалось спасти. Решили завести еще ребенка, родилась дочь, чему не сказанно удивились доктора, так как были уверены, что детей она больше иметь не может. Перед самым моим отбытием сюда выдали ее замуж за прекрасного человека, — когда он заговорил о дочери, его лицо озарилось неподдельным счастьем.

— И сколько ей?

— Девятнадцать. Кстати, ее-то муж и подвигнул меня к написанию этой книги. Мы с ним часто и подолгу разговаривали на тему о тактике ведения морского боя. Занимательный молодой человек. Военного образования не имеет, но в вопросах военно-морского флота даст сто очков вперед любому кадровому моряку. Вы должны были о нем слышать, это один из руководителей концерна "Росич".

— Это тот концерн, который в прошлом году буквально огорошил всех, целым рядом изобретений, а главное, гирокомпасом?

— Именно тот. Возможно, вы не в курсе, но именно в НИИ организованном концерном, Назаров сумел доработать свой двигатель для самодвижущихся мин. Если первый вариант был довольно пожароопасен, то сейчас он вполне надежен.

— Вот только морское ведомство, опять оставило эту идею без внимания.

— Я слышал. Обидно, хорошее было бы подспорье. Кстати и для меня, грешного, нашлось занятие. Довелось поучаствовать в проектировании миноносца, который задумали создать учредители концерна, вот только задумку до конца не довели.

— Что так?

— Насколько мне известно морское ведомство проект не заинтересовал, вот и перепрофилировали кораблик в сторожевик, охранять природные ресурсы на Камчатке, с артиллерией, но без минного вооружения.

— Позвольте, это не тот ли, что был передан комитету охраны природных ресурсов?

— Именно.

— Ну, этот проект признаться не вдохновил и меня. Водоизмещение малое, сейчас во всех флотах мира уходят от этого, запас хода незначительный, скорость двадцать пять узлов, артиллерия слабая, два минных аппарата, к тому же неподвижные. Единственно, что заслуживает внимания, это котлы с нефтяным отоплением, им удалось решить проблему которая стоит уже давно, вот только умники под шпицем, не спешат этим воспользоваться. — Услышав такие характеристики, Науменко хотел было возразить, но поспешил прикусить язык, так как вдруг вспомнил просьбу Антона о сохранении тайны об истинных параметрах корабля. Что же, возможно зять знал, что делал. Петр Афанасьевич решил в этом ему подыграть.

— Возможно вы и правы, Степан Осипович, да только Антон Сергеевич не так прост, он делец. Ему и его друзьям за короткий период удалось создать поистине экономического монстра, здесь на Дальнем Востоке. Основать научно-исследовательский институт и часть результатов его работы вы наблюдали воочию. Кое-что остается невостребованным, но время все расставит по своим местам. Поверьте, учредители концерна просчитывают свои ходы на несколько ходов вперед и у меня сложилось такое впечатление, что они неуклонно движутся к намеченной цели. То, что сейчас кажется глупостью или блажью, завтра может обернуться чем угодно, только не фиаско.

— Что же, ему виднее как делать дела, но признаться вы меня заинтриговали и я хотел бы поближе познакомиться с этим молодым человеком, — задумчиво проговорил Макаров.

— Степан Осипович, у меня есть просьба или предложение.

— Слушаю вас.

— Я о новом минном вооружении. Негоже, чтобы задумка Назарова просто так пропала, она необходима и именно сейчас. Где как не на войне, можно испытать в действии все новое. Ведь кроме усовершенствования двигателей мин, он разработал и усовершенствование существующих минных аппаратов, которые при выстреле не дают вспышки, что демаскирует ночью.

— У вас есть конкретные предложения?

— Не у меня. Хотя я горячо поддерживаю эту идею. Я прошу вашего разрешения на модернизацию минных аппаратов на "Страшном". Флоту это не будет стоить ровным счетом ничего, концерн "Росич" все сделает за свои средства, мало того, у них уже имеются и два аппарата новой конструкции и запас мин, для моего эсминца. Установка займет не больше чем полдня.

— Стоит ли так горячиться? Оружие явно еще не испытано.

— Песчанин утверждает, что и мины и аппараты уже прошли все испытания и зарекомендовали себя в высшей степени. Помнится мы с вами не боялись экспериментировать в ходе турецкой компании.

— Что же, если вы так уверены, — утвердительный кивок, — я даю свое разрешение, — затем, вновь несколько раз нервно прошедшись по каюте, снова резко сменил тему беседы. — Петр Афанасьевич, наша неприязнь это дело давно минувшей молодости. Я конечно не отрицаю, что был тогда довольно горяч и потому прошу у вас за это прощения, — и не слушая, что ему ответит собеседник, продолжил. — Дела складываются таким образом, что на сегодняшний день мне необходим каждый офицер, имеющий боевой опыт и не боящийся новаторских идей. В вашем лице я вижу единомышленника и именно такого офицера. "Страшный" только недавно вошел в строй, команда не сплавана, офицеры из молодой поросли, но мне известно, что с первого дня вы самое серьезное внимание уделяете боевой подготовке, буквально вздохнуть не даете своим людям, постоянно отрабатывая боевые нормативы и уже достигли кое-каких результатов. Я говорю это потому, что вынужден использовать ваши знания и опыт на острие меча нашей эскадры. Мы не в состоянии дать открытый бой Того, а потому я вынужден на порядок активизировать действия легких сил. Это значит, что вам в числе немногих имеющих такой бесценный опыт предстоит участвовать в боевых операциях.

— И вы боитесь, что все решат, будто вы решили таким образом посчитаться со мной?

— Не все, — тяжело вдохнув, возразил он.

— Она никогда не позволит себе так думать о вас, да и я тоже, — твердо заявил Науменко. — И вообще, если уж мы пришли к общему мнению по нашей давней ссоре, то не согласитесь ли отобедать у нас, Вера будет очень рада.

— Непременно. Вот только выдастся свободная минута.

Макаров был абсолютно прав, говоря о том, что Науменко не щадя ни себя, ни команду эсминца все свободное время, а также выходы в море, проводил в постоянных учениях. Люди буквально валились с ног, и офицеры, и матросы за последние две недели позабыли, когда в последний раз бывали в увольнительной. Они знали только одно, если выпадала свободная минута, то ее надлежало использовать с максимальной возможностью для сна, так как заданный темп выдержать было под силу далеко не всем.

Сам Науменко, уже немолодой моряк, боялся, что не выдержит того темпа, который сам себе задал. Однако он прошел не одну военную компанию, а потому прекрасно осознавал, что от того насколько слаженно будут действовать его подчиненные зависит не только их жизни, но и его самого. Поэтому, в тот момент, когда его вдруг посещала крамольная мысль, сбавить обороты, он с удвоенным рвением начинал учения по новой, доводя действия команды до автоматизма.

Когда эсминец выходил в море, то учения продолжались буквально все время похода. Комендоры заряжали и разряжали орудия, время от времени производя стрельбу по учебным целям, привыкая к новым оптическим прицелам. Эти прицелы в настоящее время только поступали на вооружение и ими были оснащены только броненосцы и крейсера. "Страшный" был приятным исключением из правил. Впрочем, заслуги командования в этом не было, это была заслуга Песчанина, который не имея возможности чем-либо помочь тестю, попросил Звонарева передать оптику для вооружения эсминца со складов концерна. И вот эта-та оптика повергла Петра Афанасьевича в шок. Мало того, что она давала вполне приличное приближение, в отличие от известных аналогов, так еще была оснащена внутренней вертикальной и горизонтальной шкалой. По вертикальной наводчик, наводя перекрестье панорамы на цель, без труда задавал угол возвышения по шкале удаления до цели, по горизонтальной – выверял упреждение. Оставалось только дать точные данные по удаленности и скорости противника.

Вечер выдался, хотя и пасмурным, но теплым и Науменко присев в плетеное кресло на палубе эсминца, рассматривал панораму города, готовящегося скрыться под покровом ночи.

— Отдыхаете, Петр Афанасьевич.

Науменко перевел взгляд на подошедшего и быстро, но без суеты поднялся, приветствуя командира отряда миноносцев, Бубнова.

— Прекрасный вид, не находите.

— Да красиво. Но нам с вами не до красоты. Через час быть готовыми к выходу в море. Идем к островам Эллиота. Поищем японский флот, а при удаче подпалим им хвост. Есть сведения, что там концентрируются десантные суда и флот Того.

— Кто пойдет?

— Из нашего отряда вы, "Сторожевой", "Расторопный" и "Смелый". Еще четыре эсминца из первого.

— Кто пойдет старшим?

— Сам и пойду на "Расторопном". Да, Петр Афанасьевич, я знаю вас довольно давно, так что прошу вас, если вдруг случится разминуться, постарайтесь уклониться от боя, если столкнетесь с японцами. Скорее всего, на их стороне будет и численный перевес, и превосходство в скорости. Мы и без того несем большие потери. И месяца не прошло, как потеряли "Стерегущего".

— Вы это предупреждение только для меня приберегли.

— Да нет. Просто вы первый к кому я заскочил после получения задачи. Добро, мне еще остальных предупредить.

После того как Бубнов убыл, Науменко подозвал вестового и приказал вызвать офицеров.

— Господа, нам сегодня предстоит поход в составе еще трех эсминцев нашего отряда в район островов Эллиот, для обнаружения флота противника. Доложите о готовности.

— Личный состав здоров и в полном составе находится на борту. Минное и артиллерийское вооружение исправно, боекомплект полный, — доложил вахтенный офицер, который исполнял также обязанности минного и артиллерийского офицера, лейтенант Малеев, единственный из его офицеров имевший боевой опыт. Сам Петр Афанасьевич, также обладал боевым опытом, но это были дела давно минувшие, восходящие еще к последней русско-турецкой войне.

— Новые минные аппараты трудностей не вызовут?

— Нет, Петр Афанасьевич, да и нового-то там, только устройство вышибного заряда под углом. Господи ведь ничего сложного, а поди ж ты, никто раньше не догадался.

— Машины исправны, угля полный запас, — лаконично доложил механик Дмитриев.

— Что с главным валом?

— Все в порядке Петр Афанасьевич, подшипники заменили еще час назад, так что проблем не предвидится. — Эсминец только вошел в строй, но неполадки все же случались, что делать, испытания в полном объеме корабль так и не прошел.

— Навигационное оборудование в порядке, закончил доклад штурман мичман Акинфиев. — Антон очень хотел обеспечить "Страшного" гирокомпасом, ведь трагедии, произошедшей с эсминцем во многом способствовало то, что он попросту заблудился. Однако жизнь вносит свои коррективы. Переданный гирокомпас для эсминца, Макаров попросту замылил, передав его на "Новик", который также не чурался ночных вылазок. С этим ничего поделать не могли, ведь прибор был передан в первую очередь эскадре, вот и распорядился командующий им как рачительный хозяин. Хорошо, хоть на прицелы не замахнулся, они были к мелкокалиберным орудиям и им было самое место именно на миноносце, а на том или ином, это уже особой роли не играло. К тому же они для всех проходили полевые испытания, а Науменко на эту роль подходил как никто другой.

Имелись на "Страшном" и два спаренных пулемета системы Горского, они были куда лучше, время от времени дававших сбои "максимов", что делать, этот легендарный пулемет все еще был сыроват. Было еще кое-что. На эсминец были переданы четыре самодвижущиеся мины с модернизированными двигателями по системе Назарова, а также немного переделаны сами минные аппараты, теперь при выстреле мины, противник не видел всполоха самого выстрела, ну об этом уже говорилось.

— Поход будет проходить в ночных условиях, так что я попрошу вас, Андрей Михайлович внимательно изучите карту течений в том районе, я предполагаю погода ухудшится, так что придется идти по счислению.

— Есть, — покраснев, коротко ответил штурман, отчего на лицах офицеров обозначились лукавые улыбки.

Так уж вышло, что в самом начале, Науменко взял за правило натаскивать штурмана для движения в условиях нулевой видимости, для чего штурманский стол и днем и ночью накрывали брезентом, лишая мичмана возможности ориентироваться визуально. Поэтому он прокладывал курс полагаясь только на счисления, под светом фонаря. Не раз бывало, что отметки на карте штурмана не совпадали с истинным местонахождением эсминца. В основном это происходило оттого, что он неверно оперировал данными о течениях, которые разумеется, вносили свою лепту в движение корабля. Ну и девиация, куда же без нее родимой. В последнее время молодой офицер уже не делал грубых ошибок и тем не менее Науменко решил, что будет нелишним, слегка подстегнуть Акинфиева.

В восемнадцать тридцать, два отряда эсминцев покинули порт и, построившись в две кильватерные колонны, двинулись по направлению к островам Эллиота. Как и предполагал Науменко, погода испортилась пошел мелкий дождь и море заволокло туманом, радовало хотя бы то обстоятельство, что море было спокойным.

Акинфиев, едва только они покинули базу, прикипел к своему посту и скрупулезно делал отметки на карте. Сегодня ошибаться было никак нельзя. Это уже были не учения и хотя он и был прикрыт брезентом, это было сделано не для проверки его знаний, а для защиты от непогоды.

Малеев и Дмитриев находились на ходовом мостике. Первый нес вахту, второй решил подышать свежим воздухом, машины работают исправно, люди свои обязанности знают и четко выполняют, так что есть возможность подышать. Чтобы скоротать время, вели неспешную беседу, облокотившись о перила мостика.

— Старик совсем загонял матросов, того и гляди буза поднимется, — глубоко затягиваясь спрятанной в кулаке папиросой проговорил Дмитриев.

— О чем ты, Паша, — не поддержал его Малеев. — Да мы радоваться должны, что на вновь вставший в строй эсминец назначили офицера с таким опытом. А что касается матросов, то они конечно кряхтят и бубнят себе под нос, разные недовольства, да только они не дураки, понимают, что иначе никак нельзя. Команда хотя и не сплаванная, но большинство не первый год на флоте.

— Да, что может понимать простой матрос. Ему бы отдохнуть, да поспать вволю. Знаешь как оно, матрос спит – служба идет.

— Вот в этом и беда многих господ офицеров.

— В чем? — удивленно поинтересовался Дмитриев.

— В том, что в нижних чинах видят только тупое быдло, которое постоянно нужно понукать и подгонять. А вот наших матросиков ни понукать, ни подгонять не нужно. Я сам наблюдал, как один из матросов набил морду другому, за то, что тот вместо обычного брюзжания, слишком резко высказался в отношении старика. Я сделал вид, что ничего не заметил. Но и сам подумай, насколько хорошо стали действовать твои машинисты, мои минеры, да и вообще команда. Так сразу и не скажешь, что это не сплаванный экипаж. За короткое время, Петр Афанасьевич, сумел сплотить людей, а это дорогого стоит.

— Нет, результат налицо, да только и медведя в цирке на велосипеде учат ездить.

— Ты не прав. Однажды, еще будучи гардемарином я остался жив только благодаря тому, что боцман матюгами и тычками вдолбил в меня простые истины, как надлежит действовать по тому или иному свистку боцманской дудки. Наше учебное судно попало в шторм и меня приложило хорошенько о фальшборт, после чего выбросило в море. Меня нашли только через шесть часов и я все это время был без сознания. А всего делов-то, услышал трель боцманского свистка и по привычке вбитой многими тренировками и, чего там скрывать, зуботычинами нашего боцмана, надел спасательный жилет, не думая, а на одних рефлексах.

— Погоди. Ты хочешь сказать, что на учебном судне нижний чин вот так за здорово живешь бил гардемаринов.

— Было дело.

— И его не отдали под суд? Да куда смотрел старший офицер?

— А что было делать Отто Вильгельмовичу, ну не дубасить же нас сорванцов самому, — улыбнувшись, ответил Малеев. — Да и не в обиде мы. Правда, был один, который попытался официально доложить, но мы ему быстро "темную" устроили. Дядьку Степана, мы крепко любили.

— Ваше благородие, — вдруг подбежал к ним один из сигнальщиков находившихся на носу.

— Что случилось? — встревожено поинтересовался старший офицер.

— Так что, мы потеряли впереди идущий эсминец.

— Как так?

— Ну, шел он впереди и шел, а потом огонь на корме пропал, видно свернул, а самого-то не видать.

В этом не было ничего удивительного. Навигационные огни были давно погашены и корабли шли друг за другом ориентируясь только по фонарям установленным на корме и устроенным таким образом, что свет в них виден только если смотреть строго сзади, поэтому при резком повороте этот фонарь вполне легко было потерять из виду. К тому же мерзкая морось начавшаяся пару часов назад, перешла в ливень, видимость упала практически до нуля.

— Срочно вызови командира, — приказав это матросу, Малеев недовольно заметил, обращаясь уже к Дмитриеву. — Какой может быть поиск в таких условиях. Мы японцев заметим только если упремся им в борт.

Через минуту на мостик поднялся командир и приняв доклад от лейтенанта, недовольно поморщился. Он и сам прекрасно понимал, что поиск превратился в бесполезное мероприятие. Когда планировался поход, ожидалась темная безлунная ночь, что само по себе предопределяло очень плохую видимость, однако пошедший проливной дождь, еще больше усугубил положение. Ни о каком выполнении боевой задачи теперь не могло быть и речи, да и какая к черту боевая задача, когда невозможно рассмотреть свои собственные корабли. Сигнальщиков Науменко не винил. По большому счету их вины в случившемся не было никакой.

— Андрей Михайлович, где мы в настоящий момент находимся? — поинтересовался он у штурмана.

— В пяти милях от архипелага.

— Ермий Александрович, продолжать выполнение задания, предельная внимательность, выставить дополнительных наблюдателей, команде полная боевая готовность, скорость снизить до шести узлов. Вопросы?

— Вопросов нет, Петр Афанасьевич.

Примерно через час стало очевидным, что они окончательно заблудились. Единственно в чем был уверен штурман, так это в том, что они находятся среди островов архипелага. В чем, впрочем, не было никаких сомнений. Какая-либо качка пропала совершенно, что могло говорить только о том, что они находятся в одной из проток между островами, но очертаний берегов они рассмотреть не могли – из-за нулевой видимости дальше десяти метров разглядеть что-либо вообще было невозможно. К этому моменту эсминец уже буквально крался, имея ход всего в два узла.

Наконец откуда-то слева послышался лай собаки, которой вскоре начали вторить еще две.

— Ваш бродь, не иначе рыбачья деревенька, — доложил лейтенанту сигнальщик Серегин, — маленькая совсем и не далее как в полукабельтове.

— А почему маленькая, ты видишь что-то?

— Дык собак только три.

Но в этот момент словно опровергая слова сигнальщика, вновь раздался лай на этот раз прямо по курсу, а затем еще, но уже справа. Быстро сориентировавшись, Малеев бросился к переговорной трубе и дал команду в машинное отделение.

— Стоп машина. Малый назад. Командира на мостик, — и когда Науменко незамедлительно прибыл по вызову, доложил. — По всей видимости большая деревня, расположилась в бухте, так мы прямиком на нее и вышли.

— Ваш бродь – берег. Мы с пяток сажен не дошли. — Опять доложил Серегин.

Действительно корабль успел остановиться и начал отходить от приблизившегося вплотную берега. Если бы команда лейтенанта Малеева задержалась хоть на несколько секунд, "Страшный" неминуемо сел бы на мель.

Прощупывая шестами дно, эсминец медленно направился в обратный путь, передвигаясь со скоростью неспешного прогулочного шага. Сесть на мель вблизи предполагаемой временной военной базы японцев было бы равносильно подписанию смертного приговора "Страшному".

Наконец, по прошествии примерно полутора часов блужданий по протокам, эсминец закачался на свежей волне. Все, выбрались. Ну и слава богу.

— Ермий Александрович.

— Да, Петр Афанасьевич.

— Курс на Артур. Скорость восемнадцать узлов.

— Может увеличим хотя бы до двадцати. Как Паша.

— Лучше не надо, — осмотревшись проговорил механик, — волна, нагрузки на машину и без того приличные, если увеличить ход, то возможны искры или факела. По моему нам сейчас лучше не выставляться напоказ.

— Все верно, — улыбнулся Науменко. Да, экипаж был собран с бору по сосенке, но ему повезло и офицеры и матросы были толковыми, с такими воевать одна радость. А то, что не притерлись еще? Вообще-то этот вопрос спорный, за неполный месяц люди уже успели попривыкнуть друг к дружке. Нет, той слаженности, присущей людям подолгу служившим бок о бок, еще нет, но и сборной, команду уже никак не назовешь. Море и война быстро сплачивают. Вот пройдет еще месяц в беспрерывных боях и походах и экипаж будет понимать друг друга с полуслова, с полувзгляда.

"Страшный" взял курс на Артур, набрав крейсерскую скорость в восемнадцать узлов. Дождь уже закончился, видимость улучшилась, правда появился слабый туман, но это ничего, туман им в подспорье, если повстречаются японцы, глядишь и разминутся. А пока вот так, не спеша, тишком, бочком, как говорится: береженого, бог бережет.

Все же скорость была приличной и они должны были прибыть в Артур часам к семи. Беспокойный адмирал запланировал выход эскадры в море, но их скорее всего не задействуют, как-никак из ночного похода. Науменко решил сегодня изменить своему правилу и все же дать увольнительную личному составу, да и сам он планировал попасть домой. В конце концов, пора было привести свое обещание в исполнение и пригласить на обед Макарова.

Оставив Малеева в одиночестве стоять вахту и отпустив подвахтенных, Науменко ушел в свою каюту, это им молодым все нипочем, а он уже подустал, надо бы хоть часок вздремнуть. Акинфиев и Дмитриев переглянулись и также направились в кают-компанию. Курс задан, машины работают исправно, чего всем на мостике толпиться. Отдельная каюта была предусмотрена только для командира, офицеры отдыхали в кают-компании на диванах, ну да кто скажет, что миноносцы отличаются комфортом. Не раздеваясь оба офицера легли отдыхать. Сон пришел легко, едва только они смежили веки.

В третьем часу, дождь прекратился, туман практически рассеялся. В это время, от сигнальщика по правому борту поступил доклад о двигающихся параллельным курсом нескольких кораблях, судя по размерам, эсминцев. Отряд двигался схожим с ними курсом на Артур. Команда разом встрепенулась и напряглась. Затем кто-то высказал предположение, что это возможно второй отряд, под командованием Елисеева, ведь японские миноносцы несли службу на блокировании крепости в ночное время, днем уступая эту работу крейсерам и появляющимся время от времени у крепости главным силам. На палубе физически ощутилось облегчение.

— Ну вот, не так скучно будет возвращаться в Артур, в компании своих, — высказал свою мысль Малеев.

— И не так страшно, — поддержал его штурман Акинфиев. — Едва были обнаружены неизвестные корабли, Ермий Александрович тут же свистал всех наверх, мало ли.

— А вы что, Андрей Михайлович, боитесь? — поддел его вахтенный начальник.

— Не боятся только дураки, — резонно возразил ему мичман, тоном задетого за живое человека. — Между трусостью и страхом есть большая разница.

— О-о, простите, не хотел вас обидеть.

Науменко в этот момент внимательно изучал в мощный морской бинокль, тоже подарок от зятя, двигающиеся параллельным курсом корабли и с улыбкой вслушивался в беззлобную перепалку офицеров. Позади были часы полные напряжения, впереди дорога домой и он не хотел портить поднявшееся настроение своих подчиненных. Однако вскоре улыбка с его лица сошла и он стал сосредоточенно изучать что-то, быстро переводя окуляры оптики с одного корабля на другой. Рано расслабились. Ох, рано.

— Ваш бродь, это японцы, — встревожено доложил старший сигнальщиков.

— Ты уверен, Серегин, — вдруг всполошился Малеев.

— Так точно. Те два, что в голове похожи на наши, но двое в конце, точно не наши.

Уверенность с которой высказался старший сигнальщик прослуживший уже пять лет и успевший понюхать пороху, заставили похолодеть сердце, Малеева. Не доверять мнению матроса у него не было никаких оснований. Науменко сам регулярно гонял сигнальщиков, заставляя опознавать эсминцы русской эскадры по силуэтам вырезанным из бумаги. По таким же силуэтам они учились опознавать корабли японского флота.

— Молодец, Серегин. В Артуре с меня причитается бутылка казенки, — спокойным голосом развеял последние сомнения своих подчиненных командир.

— Рад стараться, ваш бродь, — радостно поблагодарил матрос, впрочем, не забывая, что в утреннем воздухе звуки разносятся довольно далеко, а потому произнес он это вполголоса, правда до противника было не меньше восьми кабельтовых, но это полезная привычка, для матроса ночного охотника. О том, что до порта они могут и не добраться, он даже не подумал. А зря.

— Ермий Александрович, примите левее. Не резко, эдак тихонько. Посмотрим что они будут делать.

"Страшный" стал понемногу отворачивать в сторону, начав отдаляться от японского отряда, а в том, что это японцы, Науменко уже не сомневался. Поначалу расстояние между кораблями начало увеличиваться, но затем стало очевидным, что японцы также приняли влево, стремясь сохранить дистанцию. Вот и ладушки. Теперь стало совершенно очевидным, – либо противник опознал русский корабль, и ждет рассвета, чтобы он не мог затеряться во все еще ночном море, а с рассветом навалится на него. Либо, если у них нет уверенности, опять же хотят дождаться рассвета, чтобы убедиться, что над ними развивается один флаг. Ночью можно было общаться только световым кодом, но нарушать световую маскировку они не хотели. Вот и правильно, "Страшному" сейчас совсем не с руки вступать в переговоры.

Руль выровняли и больше не пытались предпринимать никаких маневров. Японцы успокоились и продолжали двигаться параллельным курсом, уравняв скорость с русским эсминцем. К чему что-либо предпринимать. Скоро рассвет. Если свои, то с радостью пообщаются. Если русские, то им не уйти.

— Ваше мнение господа. Что будем делать?

Хотя и стояла ночь и рассмотреть лица было трудно, тем не менее все взоры обратились на мичмана. Он самый молодой, ему первым и держать слово, традиция давняя и ничто не могло повлиять на ее неукоснительное соблюдение. Конечно на корабле командует командир и никак иначе, но узнать мнение офицеров никогда не лишне, к тому же время это позволяло.

— Японцев больше и у них преимущество в ходе. Как только мы изменим курс, то они тут же последуют за нами, как минимум, хотя бы проверить, что это за эсминец и тогда нам не избежать боя.

— Что же вы предлагаете Андрей Михайлович? — нервно поинтересовался у штурмана лейтенант. Нервы, они ни у кого не железные, — Идти вместе с ними в Артур, судя по всему они движутся туда?

— Это тоже не выход, — вздохнув, возразил Акинфиев. — Скоро рассветет и японцы увидят, что рядом с ними противник и тогда снова неравный бой. Я предлагаю напасть первыми.

— А как же страх? — улыбнувшись, поинтересовался Науменко, однако в его голосе так же чувствовалось напряжение, как и у всех присутствующих. — Неужели не страшно?

— Я уже говорил Петр Афанасьевич, что между страхом и трусостью большая разница. Мне конечно страшно, но я лично не вижу другого выхода.

По выражению лиц офицеров и слышавших разговор нижних чинов, Науменко понял, что все солидарны с мнением мичмана. Однако, они смотрели на своего старика в надежде, что вот сейчас он найдет выход из сложившейся ситуации и все встанет на свои места. Но правда заключалась в том, что он не видел иного выхода. Предложение мичмана на его взгляд было единственно верным. Но высказаться должны были все, раз уж есть такая возможность.

— Павел Михайлович?

— Я предлагаю отходить. Темнота продержится еще какое-то время, тем более у нас имеется эта новинка, дымовые шашки. Испытаем их.

— Ермий Александрович?

— Дым это конечно хорошо, вот только не столь уж и продолжительно он держится. Это вполне приемлемо, чтобы выйти из-под накрытия и оторваться, но преимущества в ходе у нас нет. Я предлагаю ненавязчиво увеличить ход. Хотя бы до двадцати узлов, может чуть больше. Уголь у нас хороший, спасибо Сучанску, так что факелов быть не должно, море поутихло, "Страшному" будет не так трудно. К рассвету будем уже милях в семи от Артура. Если японцы активизируются, тогда бой на отходных курсах, ну и дымы, куда же без них.

— Господа, боюсь, что у нас нет иного выхода как принять бой, а потому, я хочу чтобы это произошло не на условиях которые поставят японцы, а на тех, которые зададим мы. Тогда возможно у нас появится шанс, — обсуждение закончено, теперь ему следовало принимать решение и он его принял. Голос Науменко вновь звучал уверенно и твердо, как во время учебных выходов. — Итак, экипажу занять свои места по боевому расписанию, хождения прекратить. Ермий Александрович, Андрей Михайлович, отправляйтесь к минным аппаратам.

Акинфиев хотя и был штурманом, но в боевой обстановке был готов принять обязанности минного офицера, Малееву же приходилось брать на себя обязанности по руководству артиллерией. Но ситуация складывалась таким образом, что по всей видимости Науменко хотел разом использовать два минных аппарата.

— Минами, по такой маленькой и верткой цели, с такой дистанции… Я конечно понимаю, что у нас четыре мины, новой конструкции, но порядка восьми кабельтовых? Они успеют увернуться.

— Не успеют. Вы забываете, что вспышек от выстрелов наших аппаратов видно не будет. Минную атаку они не ожидают, расстояние слишком велико. Скорость у нас равная, дистанция постоянная. Идеальные условия для атаки. Берите на прицел два миноносца в середине строя.

— Может, все же обеими минами по одному ударим. Все шансов больше. — Засомневался Малеев.

— Нет. Выцеливайте два корабля. Потому и посылаю двух офицеров как наводчиков. Прежде чем стрелять изготовьте к перезарядке запасные мины, это сэкономит время. Ни о чем больше не думайте. Главное – перезарядка аппаратов, об артиллерии и остальном я позабочусь сам.

— Они наверняка за нами наблюдают. Если выстрелят оба аппарата одновременно, то корабль может накренить, что не пройдет незамеченным.

— Так стреляйте с трехсекундной задержкой. Все господа, за дело. Серегин.

— Я, ваш бродь. — Угрюмо ответил старший сигнальщик, у которого эйфория от обещанной награды в виде бутылки казенки сменилась осознанием того, что вот они – четыре японских корабля против одного русского. Но страха нет. Сосредоточен и готов к бою. Вот и ладушки.

— Ты хорошо помнишь инструкцию по пользованию дымовыми шашками? — Это была еще одна небольшая страховка со стороны Песчанина, уж больно он волновался за тестя. Не хотелось, раскрываться раньше времени, но выхода не было, а потому на "Страшный" были переданы десять "экспериментальных" шашек с черным дымом. Даст бог, примут за дым от пожара.

— Чего же там помнить, ваш бродь. Выдернуть чеку и всего делов-то.

— Расположи в кормовых держателях четыре шашки. Как только услышишь команду, тут же запаливай две из них.

— Есть. — Матрос козырнул и стремглав бросился выполнять приказ.

— Павел Михайлович, отправляйтесь к машинам. Будьте готовы по первому требованию выжать все, на что только способны машины, а придется и больше.

— Есть. — Этот тоже сосредоточен и серьезен, но настрой решительный.

Нет, все же повезло ему с экипажем. В такой компании и помирать не страшно. Тьфу ты, о чем это он. С таким настроением нельзя идти в бой. Либо все будет хорошо,-либо очень плохо. Если второе, то хуже уже некуда, так как сдаваться он не собирается. Слишком жива в памяти гибель "Стерегущего", экипаж которого бился до последнего, ни один из команды так и не спасся. Есть предположение, что когда японцы взяли миноносец на буксир, кто-то из оставшихся в живых, открыл кингстоны и затопил корабль, вместе с собой. Вот достойная смерть. Хотя, бывает ли смерть достойной? Несомненно. Если уж и доведется погибнуть, то сделать это нужно так, чтобы оставшиеся в живых имели пример того, как следует сражаться. Так было всегда, так будет и впредь. Есть то, что неизменно в этом мире, что бы не случилось.

Не суетясь, медленно перемещаясь по палубе команда эсминца готовилась к неравному бою. Они не собирались убегать, они намеревались сами атаковать врага. Так уж сложилось, что в гонке на морских просторах им нипочем не выиграть у японцев, имеющих преимущество минимум в три узла. Оставалось только принять бой с вчетверо превосходящими силами. Нет, не так. Навязать бой, по своим правилам.

Науменко вновь внимательно осматривает противника в бинокль. Тут главное не ошибиться. Потому как, если это не противник, а свои… Да нет же, все верно, если два головных еще можно принять за своих, то два в конце кильватера никак не могут быть русскими. Впрочем… А ведь идут-то они не кильватером. Нет, точно в строю пеленга, уж больно дистанция между ними мала. Эдак идя в кильватере, недолго и до столкновения. Они сейчас примерно по середине, значит дистанция до головного и замыкающего должна быть примерно одинаковой.

— На дальномере.

— Есть на дальномере.

— Дистанция до головного.

— Десять кабельтовых, — следует вскоре доклад.

— Дистанция до замыкающего.

— Восемь кабельтовых

Что и требовалось доказать. Идут строем пеленга, причем ближе к "Страшному" идет замыкающий. Странно, уж больно тесное построение. Может они начали сходиться после того как обнаружили "Страшного"? Не суть. Сейчас главное сделать так, чтобы они ненавязчиво подставились под мины. Тихонько так, аккуратно, прикинувшись ветошью. В идеале конечно лучше бы, чтобы просвет вовсе пропал, но даже незначительное его уменьшение, значительно увеличит шансы попадания торпед.

— Машина, уменьшить ход до семнадцати. — Вот так вот, тихонько, тихонько.

Казалось бы ничего не произошло, но вскоре Петр Афанасьевич начал замечать, что головной все же слегка отдалился, переменили свое положение относительно "Страшного" и остальные. Вот они уже идут вровень не со вторым, а с третьим миноносцем. Головной сбрасывает ход, второй замешкался и зазор заметно сокращается, третий также реагирует с запозданием, о четвертом и говорить не приходится. Науменко видит только силуэты кораблей, что творится на палубе не рассмотреть, так что скорее всего и японцы не видят их приготовлений, но на всякий случай маскировка не помешает.

Командир бросает взгляд в сторону аппаратов. Малеев и Акинфиев замерли на местах наводчиков, на аппараты наброшены куски брезента, придав им несуразную форму, так что если японцы что и видят, то им ничего не разобрать. Хотя, что они могут увидеть. Ага, запасные мины уже готовы к заряжанию, только поверни аппарат и можно заряжать. Вот только мины все еще в трубах, ну да это мы мигом.

— Ермий, готовы?

— Готовы, командир.

— С богом!

Брезент сдернут. Первый, пошел. Хлопок, эсминец мелко вздрогнул выталкивая длинную сигарообразную тушу, которая с всплеском падает в воду и быстро набирая максимальную сорокаузловую скорость устремляется к кораблям противника. Второй, пошел. Вновь хлопок, дрожь, всплеск и пенный след устремившийся к своей цели. Аппараты быстро разворачивают и начинают перезаряжать, люди работают молча и слаженно, как на многократных тренировках, никто не суетится, не путается друг у друга под ногами, каждый знает, что ему следует делать. Для того и слито семь потов на эту палубу, чтобы сейчас все работало как часы.

Часы. Науменко смотрит на секундомер, тут же переводит взгляд на японцев. Нет, вроде ничего не изменилось, ничего не заподозрили. Взгляд на орудийную платформу, возле которой пригнулся расчет. Все верно, нечего отсвечивать, бог весть какая у них там оптика и насколько глазастые сигнальщики, с их хваленым кошачьим зрением. Отдавать приказ им рано, так как сразу после атаки, Петр Афанасьевич планирует отворачивать на сто восемьдесят градусов и прикрыться дымами. Если кто и успеет сделать выстрел, так это кормовое орудие, ну еще с правого борта. По одному, не больше, потому как после все заволочет дымом. Снова взгляд на секундомер. Медленно. Как все же медленно течет время. Японцы вроде уравняли скорость, начинают приводить в порядок строй, но зазор между кораблями сократился еще больше.

— Серегин, дымы!

— Есть дымы! — слышится отдаленный голос, а затем над кормой начинает вспухать черный столб дыма, пока он еще не набрал силу, но облако растет с каждой секундой.

Отворачивать? Рано. Время. Почему нет взрыва? Промазали? Обеими минами? Черт, нужно было сблизиться, вот сейчас они уже должны заметить прошедшие мимо пенные следы от мин и откроют огонь. Господи, прости меня грешного.

Взрыв. Белопенный фонтан взметается вверх, выше мачт. Второй с головы миноносец словно норовистая лошадь взбрыкнул, корма сначала подпрыгнула, а затем резко осела в воду.

Взрыв. Такой же фонтан в носовой части четвертого в строю, все же промазали по третьему, но достали последнего. Из-за фонтана не видно чуть не треть корабля, видно, что его слегка подбрасывает, словно наскочил на какую-то неровность и с секундной задержкой, фонтан еще не начал опадать, еще один взрыв, они словно наложились один на другой, второй разметал белопенный султан воды. Никак сдетонировала мина в носовом аппарате. Миноносец словно нырнул в пучину. Вот он был, а вот только мелькнула в воздухе корма и все.

— Лево на борт!

— Есть лево на борт!

— Машина, полный ход! Самый полный!

Эсминец кренит на правый борт, люди хватаются кто за что, чтобы не слететь в холодное море. С кормы звучит выстрел сорокасемимиллиметровой пушки, ей вторит бортовая. Запоздало рявкает носовое орудие, стреляет уже на предельном углу, снаряд понятное дело падает с большим упреждением по курсу японцев.

Корму заволакивает черным дымом. Петр Афанасьевич еще успевает увидеть вспышки на японских кораблях, несколько снарядов падает по правому борту с недолетом, не ожидали такой прыти. Один ухает поблизости с левого борта, взметнув водяной султан, обдавая людей и палубу водой и осколками. Но пока бог миловал, вроде все на ногах. Нет, вон один из матросов хватается за предплечье, зло выматерившись, но затем смотрит на руку и в очередной раз чертыхнувшись сквозь зубы, продолжает заряжать аппарат, на рукаве появляется темное пятно. Понятно. Царапина, но обожгло чувствительно.

Снаряды падают часто и густо, вздымая фонтаны воды, но пока огонь противника идет вхолостую, за черными клубами дымовой завесы рассмотреть русский корабль не получается, поэтому они просто садят по стелющемуся над водой черному облаку. "Страшный", все время идет в повороте, угрожающе кренясь на правый борт, но послушен воле рулевого. Дым спрятал эсминец, но он так же укрыл и японцев. Не суть. В планы Науменко вовсе не входит вступать в бой даже с двумя неповрежденными эсминцами, силы все одно неравны, у них вооружение посерьезнее будет. Кстати, что там со вторым эсминцем, тонет, или мина угодила в комовой отсек, тогда может и выстоит, кормовой отсек не так уж и велик. Ничего не видно. Но это и хорошо. Значит и японцы их не видят. До рассвета еще больше часа, видимость после дождя конечно улучшилась, но ночь все еще не собирается уступать свои права, а значит можно оторваться и затеряться.

Хорошо бы, второй миноносец только серьезно повредило. Бросить товарища они не смогут, так что с ним останется хотя бы один, а вот ринется ли вдогонку за русским один эсминец сомнительно. Хотя может. Самурайский дух и все такое. Вполне может. Но если это случится, то лучше уж подальше, все же меньше шансов, что второй вмешается в единоборство. А потому уходить. Уходить как можно дальше.

Шашки догорают. Хорошая придумка. Вот ведь, не военные и не моряки, а какую ладную вещь придумали, эдак можно и днем в прятки играть. Жаль только недолго, всего-то три минуты горит шашка. Ага, стало быть пора.

— Серегин, поджигай вторую пару!

— Слушаюсь, ваш бродь!

Взгляд на лаг. Двадцать семь узлов. Это максимум и даже больше. Дмитриев сейчас выжимает из машины все, что только возможно, так как максимум, что им удавалось до этого выжать из машин это двадцать шесть узлов. Так долго продолжаться не может, машины работают уже за пределами своих возможностей. До Порт-Артура еще примерно двадцать миль. Час ходу и даже чуть меньше, но это если скорость останется прежней, а это увы, невозможно. К тому же над трубами уже видны факелы. Сейчас, пока шашки прогорают, это не имеет значения, но позже, когда дым рассеется они как маяк укажут японцам в какой стороне искать миноносец. Нет, нам этого не надо. Науменко склоняется над переговорной трубой.

— Павел Михайлович, уменьшите ход до двадцати узлов и придумайте что-нибудь с факелами, не то они как путеводная звезда.

— Понял. — Голос механика звучит как из преисподней, Петр Афанасьевич, даже сомневается, все ли тот расслышал, но ход заметно падает, а вскоре и факелы пропадают.

Дым начинает рассеиваться, шашки выдохлись. Науменко вместе с сигнальщиками всматривается в горизонт, силясь хоть что-то рассмотреть. Ничего. Это хорошо. Оно конечно, возможно японцы где-то рядом, но никого не видно, а значит и они скорее всего ничего не замечают. Очень может быть, что они сейчас движутся в разных направлениях. Вот лучше бы так. Хватит с них на сегодня геройств.

Взгляд на палубу. Аппараты уже заканчивают перезаряжать. Вот и ладушки, негоже иметь неготовое к бою оружие, тем более главное оружие этого кораблика. Что ни говори, а роль истребителя минных катеров и миноносок, охрана броненосцев и крейсеров от минных атак, она только второстепенная, главная – это минная атака вражеских кораблей и желательно как можно большего тоннажа.

Рассвет. Хорошо-то как. Воздух чистый и свежий. Понятно, что позади бессонная можно сказать ночь, те пара часов, что ему удалось урвать, назвать сном язык не поворачивался, только раззадорил. Но рассвет словно вселяет новые силы, плечи сами собой расправляются навстречу свету, все же человек дитя солнца, а не луны, потому и предпочитает день ночи. Усталость еще навалится, потом, а вот сейчас ощущается прямо таки прилив сил. Хорошо.

— Дымы сзади, право по борту.

Петр Афанасьевич подносит к глазам бинокль. Все же хорошую оптику делают в концерне, жаль только, как говорит Антон Сергеевич, линзы сами делать не могут, тут нужен и опыт и оборудование и специалисты, но вот подбирая нужный набор линз им удалось получить очень хороший прибор наблюдения.

Так и есть, дымы. Низко стелятся над водой, не иначе как идут очень ходко, эдак на максимуме возможного. Два корабля. Ба! Да ведь это старые знакомые! А кому еще-то столь целеустремленно пережигая уголь и насилуя машины нестись по морским просторам. А что с третьим. Затонул? Или сумели спасти, и убедившись в отсутствии угрозы затопления, отправились в погоню за обидчиком. В любом случае появились они не вовремя. До Порт-Артура еще около пятнадцати миль. Ночное происшествие заставило русских сделать значительный круг, стряхивая противника с хвоста. Но как видно они решили особо не заморачиваться и пошли прямиком к Артуру, а куда еще направятся русские, если не в свою гавань. Что же, их расчет оправдался полностью. После дождливой ночи морскую гладь заволокло рваными клочьями тумана, так что заблаговременно обнаружить их не удалось.

Рядом замер Дмитриев, он так же старается рассмотреть преследователей, но его подзорная труба слабовата, так что он бросает вопросительный взгляд на командира.

— Павел Михайлович, сдается мне это наши старые знакомые. Как машины, потянут гонку?

— Что окажемся быстрее японцев не гарантирую, но постараемся.

Механик быстро сбегает с мостика и ныряет в нутро корабля. Теперь очень многое зависит от машин. Мелькнула было мысль снова воспользоваться дымами, но Науменко отказался от этого. Поставить завесу на довольно продолжительное время все одно не получится, туман уже рассеивается, так что это не поможет. Их можно будет использовать только если понадобится сбить пристрелку артиллерии, получить кратковременную передышку, но не более.

"Страшный" медленно начинает наращивать скорость, палуба под ногами мелко задрожала, ясно указывая, что машины натужно работают, выдавая всю мощь на которую способны. Есть шанс, что все же удастся оторваться, если японцы все время шли полным ходом, котлы то чай у них не бездонные, так что долго продержать такой ход они не смогут. Нет. Смогут. Вон вроде как тоже увеличили ход, значит шли не на пределе. Догонят.

Японцы рассмотрев убегающую добычу, которая вдруг возжелала оказаться охотником, начинают садить с дальней дистанции. Пока о попаданиях говорить не приходится. Снаряды падают со значительным недолетом. Повторные выстрелы. Ага, дали перелет. Снова выстрел. Взяли в вилку, очередной гостинец падает с незначительным недолетом, что вполне уже можно классифицировать как накрытие. Огонь тут же усиливается. Ну значит и нам пора бы вступать в дело. Жаль носовое не получится применить, под неудобным углом сейчас японцы. Отвернуть? Нет. Нельзя. Нужно тянуть к Артуру кратчайшим путем.

Снаряды падают в непосредственной близости от корабля, попаданий пока нет, но вот один из матросов переломился пополам, поймав животом осколок от разорвавшегося рядом с бортом снаряда. Двое подхватили его и утащили в кают-компанию, где организован лазарет. Вот и первая жертва.

Кормовое орудие стреляет в ответ, но сорок семь миллиметров это несколько несерьезно против семидесяти пяти. В перестрелку включается орудие по правому борту, один из эсминцев входит в его сектор обстрела. Науменко вспоминает об расположении артиллерии на "Росиче", да сейчас семидесятипятимиллиметровое орудие в качестве ретирадного никак не помешало бы.

Командир ведет корабль, время от времени совершая зигзаги, но на такой скорости резкий поворот не сделаешь, а потому и пристрелку не сбить. Дистанция медленно, но неуклонно сокращается. Но все что хотел, Петр Афанасьевич уже увидел.

— Серегин, дымы!

Вновь за кормой стелется черный шлейф дыма, укрывая как русский корабль от японских, так и японцев от русских. Легкий доворот руля, кораблик описывает плавную дугу и уходит от пристрелки. Снаряды противника рвут воду там, где по идее должен находиться русский, но его там уже нет.

— Машина, держать двадцать три узла.

Нет, так не уйти. У противника явное преимущество в ходе, а если продолжать убегать, то и в артиллерии. Без ввода в дело носового орудия толку не будет, мелким орудиям ведя огонь на отходе никак не нанести повреждений, чтобы сбить скорость преследователей. Нужно принимать бой.

— Семигулин.

— Я, ваш бродь.

— Сейчас мы выскочим из дыма, сади по головному.

— Есть садить по головному.

Еще доворот, "Страшный" описывает дугу и вырывается из облака дыма. Вот они милые. Наводчик носового орудия приникает к прицелу, орудие рявкает. Недолет. Всплеск рядом с бортом вражеского корабля. Бортовое орудие присоединяется к носовому. Кормовое молчит. Шашки еще не до конца прогорели и закрывают дымом весь обзор. Серегин видя бесполезность завесы, бросается к ним, обжигая ладони выхватывает их из держателей и одну за другой выбрасывает в море. Японцы отвечают. Снаряд бьет по надстройке, раздается оглушительный взрыв, затем стоны и крики. Попали-таки, сволочи. Кормовое вновь стреляет, вслед раздается выстрел носового. Есть! Молодец Семигулин!

Горизонт уже полностью чист, видимость улучшилась. Вот и солнышко. Науменко бросает взгляд на запад, там уже различима кайма высокого берега, судя по всему до Артура миль десять. Нет, не оторваться.

"Страшный" предпринимал неожиданные маневры, то бросаясь в сторону, то резко изменяя скорость движения, что в значительной степени снижало эффективность огня японской артиллерии, но вместе с тем, способствовало сокращению расстояния с противником. Русские были более удачливы, а может сказывалось наличие новых прицелов и беспрерывные изматывающие тренировки, их огонь был более результативным, но сокращение дистанции в конечном итоге, должно было сыграть с русским эсминцем злую шутку, на стороне японцев было явное превосходство в артиллерии и по мере сокращения расстояния между ними эффективность ее огня должна была возрасти.

В течение почти часа корабли противников предпринимали различные маневры, в ходе которых один из них всячески старался выйти из под огня и не позволить приблизиться к себе, а другие всячески старались вновь взять его под накрытие и как можно больше сократить разделявшее их расстояние. Еще два раза прибегали к дымовой завесе, чтобы выгадать хоть сколько-то времени, дабы перевести дух. Однажды, чтобы справиться с пожаром в районе надстроек.

За это время на "Страшном" вышли из строя два сорокасемимиллиметровых орудия. На палубе лежало не менее полутора десятков убитых и не менее десятка раненных которых уже никто не уносил с палубы, так как не хватало людей для борьбы с пожаром и обслуживания оставшихся двух орудий.

Однако, русским также удалось поджечь один из эсминцев, тот вынужден был временно выйти из боя и прекратить огонь, так как начавшийся пожар, на удивление очень быстро распространился чуть не по всей палубе.

Но оставшийся в строю эсминец пока не получивший ни одного попадания, так как Науменко приказал сосредоточить весь огонь на головном, он в настоящий момент боролся с пожаром, вел ураганный огонь по "Страшному". Теперь настал черед заняться последним не пострадавшим противником, но противопоставить ему русские моряки могли только два орудия изредка рявкая выбрасывавших снаряды по противнику, так как у них не хватало обслуги.

Но один это уже не два. Как-нибудь с божьей помощью. Вдруг рядом с бортом падает снаряд, фонтан воды взметается ввысь, затем опадая заливает водой всю палубу и истерзанный мостик. Что за черт.

Увлекшись противоборством, Науменко не заметил как к месту боя подтянулись два японских крейсера. Так себе крейсера, вспомогательные, но для "Страшного" с лихвой.

— Право на борт! — Но рулевой не выполняет команду, мало того эсминец ведет влево. Достали таки рулевого японские осколки, он заваливается набок, обливаясь кровью и доворачивая штурвал. Петр Афанасьевич бросается на место рулевого и сам становится к штурвалу. Нет, с этими чертями им не сладить, порвут на части. — Машина, полный вперед! Самый полный Паша! Давай родной! Выноси! — В ответ из утробы машинного отделения что-то утробно пробулькало, за шумом не разобрать, но ноги ощутили как палуба слегка завибрировала. Снова взрыв. Нет больше носового орудия. И расчета нет. Хорошо все же стреляют японские комендоры, да и немудрено с такого-то расстояния. И как он их не разглядел раньше?

Но перед своим славным концом, Семигулин успевает таки сделать последний выстрел. Японский истребитель вдруг словно запнулся и окутался клубами пара и стал резко терять ход. Понятно. Либо главный паропровод, либо один из котлов.

— Ермий, обоими аппаратами, по головному крейсеру!

— Понял!

— Серегин, дымы!

— Есть, дымы!

"Страшный" разворачивается кормой, под углом к головному крейсеру и начинает набирать ход. На корме вспухает черный дымовой шлейф, пока слабый, но он нарастает с каждой секундой. Оба аппарата разворачиваются в сторону противника. Для минной атаки далековато, японцы ее и не ждут, но это если обычными минами. А вот вам привет от лейтенанта Назарова, только бы не промазали. Акинфиев сидит на месте наводчика схватившись за бок с перекошенным от боли и ненависти лицом. Малеев все еще не получил ни царапины, вот только уже без кителя, это он сбросил его, когда тот загорелся при тушении пожара, сосредоточен и серьезен. Кой черт серьезен, вон как самодовольно щерится. Понятно, предвкушает удивление японцев. А и то, дистанция никак не меньше десяти кабельтовых. Первая, пошла! Вторая, пошла! На японском крейсере вспухли едва различимые дымки, звуков выстрелов не слышно, но два снаряда уже рвутся по бортам кораблика, а третий разрывается на палубе, попав точно в кормовой аппарат. Акинфиев!!!

Останки аппарата вздыбливаются искореженной сюрреалистической конструкцией, словно сработанная безумным скульптором статуя, кормовое орудие срывает с места. Всех кто был поблизости, сносит существующим лишь мгновение смерчем. Малеева отбрасывает в сторону, и он падает без движения. Но машины продолжают натужно работать и "Страшный" понемногу увеличивает ход. Страшно представить что бы было, если бы снаряд ударил на несколько секунд раньше, пока мина была в аппарате. Но думать об этом некогда.

Взрывом выворотило и выбросило за борт и дымовые шашки, так что прикрыться больше нечем. Но должно остаться еще две шашки. Снаряды рвутся рядом с кораблем, пока удается избежать попаданий, бросая эсминец из стороны в сторону, но долго такое продолжаться не может.

— Серегин, дымы!

Нет Серегина. Погиб вместе с остальными на корме. Петр Афанасьевич осматривается, пытаясь увидеть хоть кого-нибудь, так как не может оставить штурвал. Раненые, стонущие и беспомощные, и помочь им некому, убитые, останки тел, залитая кровью палуба. Господи, спаси и сохрани. Науменко бросается к переговорной трубе.

— Паша, срочно на палубу! Прихвати хоть пару человек, я здесь один!

Опять к штурвалу. И как только еще управление не повредило? Тьфу ты. Вовремя помянул, ничего не скажешь. Из машинного появляются потные и разгоряченные Дмитриев и трое матросов. Картина представшая перед ними вгоняет их в ступор. Есть отчего. Но некогда.

— Паша, дымы! Шевелись!

Механик кивает, мол понял. Осталось только две шашки. Он быстро вставляет их в держатели, проволоку покорежило, но он все же прилаживает шашки и дергает чеку. Ничего. Дергает на второй. Пошел дым. Три минуты. У них есть три минуты, пока их не будут видеть японцы. Много это или мало. Иногда это мгновение, иногда вечность. Все зависит от конкретной ситуации. Вот сейчас это кажется мгновением, так как нет времени перевести дух. Да и дым от одной шашки получился несколько жидковатым. Но этого хватает, чтобы хоть как-то сбить прицел комендоров.

Взрыв. Что там произошло из-за дыма не разобрать, но уже то, что хоть одна мина не прошла мимо радует. Выкусите от русского эсминца. Они сделали все что могли и даже больше, но как видно приходит и их час. Справа подходит справившийся с пожаром японский эсминец, второй уже не парит, но пока не движется. Науменко осматривает избитый эсминец. А что тут поделаешь, если разбиты все до единого орудия. Машины работают на полную, но едва ли дают восемнадцать-девятнадцать узлов, от крейсеров оторваться может и хватит, но только не от миноносцев. Японец вновь начинает обстрел. Снаряд бьет в нос, но пострадавших нет. Матросы на корме стараются оказать помощь раненым, а что еще остается-то. Взгляд Науменко останавливается на сиротливо повисшей пулеметной спарке. Одну сорвало и покорежило, а вот эта целехонька.

— Паша, к штурвалу!

Дмитриев смотрит в сторону командира, оставляет Малеева, над которым перед этим склонился. Жив? Сейчас некогда. Науменко приник к прицелу, японец рывком приближается. Оптика прицела приближает не так как бинокль, но все же отчетливо видны суетящиеся на палубе миноносца члены экипажа. Получите!

Струя свинца косой прошлась по палубе, хлестнула по мостику, высекая искры и опрокидывая человеческие фигурки. Пулемет захлебываясь выбрасывает пули одну за другой с невероятной скоростью. Ага, вот на палубе уже никого и не видно. За щитом носового орудия спрятался наводчик, видно только ноги, но попасть не получается. Орудие рявкает, но как видно грохот пуль по щиту не способствует точной стрельбе. Мимо. Все, орудие замолчало, некому подать снаряды, даже если подносчики и живы, то попрятались. На мостике тоже никого не видно, как видно попрятались за стальной защитой. Ну и не надо. Прекратился обстрел и слава Богу.

Крейсера куда-то усиленно стреляют, канонада вдруг разрослась с новой силой. Чтобы это значило. Вокруг "Страшного" ни одного разрыва. Науменко отрывается от оптики и видит как в стороне от японского эсминца, только что обстрелянного им проходит другой эсминец, вокруг которого вздымаются водяные столбы.

Очумели? Чего по своим-то лупить. Да кой черт свои! Это же наши! Вон Андреевский флаг развивается. Эсминец некоторое время идет прямо, а затем отворачивает и начинает выписывать зигзаги, уходя из-под обстрела. А с противоположного от "Страшного", борта японского миноносца взметается водяной столб. Есть! Воспользовавшись сумятицей и тем, что японец практически неуправляем, в результате пулеметного огня, "Смелый" провел минную атаку. Молодец! Немец, перец, колбаса!

"Смелый" подобно "Страшному" ночью отбился от своего отряда и возвращался в Артур. Привлеченный звуками боя и воспользовавшись тем, что на него никто не обращал внимания, он стремительно бросился в атаку, не забыв спустить флаг, чтобы запутать противника. Те как видно не ожидали подобной наглости от русского и приняли его за своего. Однако до конца сохранять инкогнито командир "Смелого", Шульц, не стал. Перед самой атакой, он приказал поднять флаг, едва заметив который японцы открыли по нему ураганный огонь, стремясь отогнать его от своего миноносца, но он все же успел провести свою атаку. Одна из мин прошла мимо, но вторая ударила точно посредине эсминца.

Шашка прогорела. Японцы вновь сосредоточили огонь на "Страшном", так как не имеющий повреждений "Смелый" улепетывал во все лопатки. Крейсера решили что лучше будет все же добить один миноносец, чем только повредить два. Науменко взглянув в сторону крейсеров заметил, что головной сильно сел на корму и уже стоит вторым, но быстро отстает. Второй же крейсер обойдя его преследовал "Страшного", оба вели непрестанный огонь, но пока безрезультатно. Расстояние медленно, но неуклонно росло, все же даже израненный эсминец все еще держал около девятнадцати узлов, как видно старенькие крейсера не могли дать и этого.

— Паша, давай в машину. Делай, что хочешь, но дай ход, столько сколько можно и даже больше. Давай. — Господи в который уже раз за сегодня он отдает эту команду. Выдержит ли машина такие нагрузки. Некогда. Должна выдержать. Иначе конец.

Науменко вновь встал к штурвалу, а что еще оставалось, только драпать. Ну давай родимый, выноси. Знаю что досталось. Знаю, что на ладан дышишь. Но надо.

Разрывы по бортам. Черти взяли под накрытие. Руль вправо, кораблик дает сильный крен, сам Науменко едва удерживается на ногах, руль влево. Что там сейчас испытывают кочегары и машинисты?

Из люка появляется всклокоченная голова матроса, лицо бледное, глаза ошалелые. Остававшиеся на палубе матросы, кричат на него, загоняют обратно. "Страшный" снова идет прямо, залп японских крейсеров уходит мимо. Выскочили из под обстрела. Вот и ладушки. Снова берут по накрытие. Руль влево…

За это только начавшееся утро "Страшный" уже второй раз оправдывал свое название. Правда, теперь в несколько ином значении. Сначала он был страшен для врага, своим убийственным началом боя, теперь же он был страшен, потому что на него не возможно было смотреть без содрогания.

Искореженные надстройки, трапы, палуба и труба создавали картину такого хаоса, что было просто удивительно, как этот корабль все еще продолжает сохранять плавучесть и способность передвигаться.

Когда "Страшный" все же оказался в гавани, на что Науменко уже успел потерять надежду, он вдруг ощутил усталость и практически без сил повалился на залитую водой, сажей и кровавыми разводами палубу, при этом его правая рука откликнулась тупой ноющей болью.

— Да-а, Петр Афанасьевич, теперь я за вами и в огонь и в воду, — лаконично изрек так же тяжело опустившийся рядом с командиром, Малеев. Жив. Все же жив. Голова перевязана, рука висит плетью, но жив.

— А как же они, — не скрывая горечи спросил Науменко, кивая в сторону лежащих на палубе трупов, до которых пока никому не было никакого дела, так как оставшиеся невредимыми или получившие легкие ранения были заняты оказанием помощи тяжелораненым. Не пострадавших в этом бою не было, один из матросов в машинном отделении обварился в результате порыва паропровода, настолько, что скончался практически на месте, страшная смерть.

В это время ему на глаза попался лежащий изгвазданный в крови и саже клочок материи с грязным посеревшим мичманским погоном. Все что осталось от Акинфеева.

— Бедный мальчик.

— Вы об Анрюше, — в голосе Горского слышалось уважение и гордость. — Да Петр Афанасьевич, этот мальчик заставил по-другому посмотреть на нашу молодежь. Ведь он боялся перед боем и не скрывал этого. Но как хладнокровно он лупил из орудия и покрикивал на бывалых матросов, когда те робели. Я даже решил для себя, что если выберемся лично напою паренька вусмерть.

— Между страхом и трусостью есть большая разница, — устало процитировал Науменко слова мичмана перед боем, едва шевеля бледными губами.

— Теперь я это точно знаю, — голос Малеева предательски дрогнул. — Петр Афанасьевич да вы ранены.

Науменко растеряно посмотрел на правое плечо и удивленно заметил, что рукав кителя полностью пропитался кровью, которая успела уже подсохнуть, кровотечение остановилось само, без перевязки. Значит, его ранило чуть не в начале боя, а он и не заметил. Странные выверты все же способен устроить человеческий организм в минуты опасности.

К "Страшному" спешно направлялись шлюпки и катера, в одном из них Петр Афанасьевич узнал знакомую невысокую фигуру с развивающейся седой бородой. Все же нужно будет пригласить Макарова на обед, отчего-то не ко времени мелькнуло в его голове.