Если хочешь, чтобы люди в тебя верили и были готовы следовать за тобой всюду, заслужи их уважение. Для этого совсем не обязательно разводить панибратство и чрезмерно сближаться с ними. Подобный подход скорее во вред. Потому что когда-нибудь настанет момент, и, вместо того чтобы выполнить твой приказ, твои подчиненные скажут: «Ты не прав, Ваня». Так что подчиненные всегда должны помнить, что они, конечно же, твои боевые товарищи, но старший здесь ты и твои приказы не обсуждаются.

И тем не менее солдат должен знать, что ты способен сделать и его работу. Что в тебе не гнилая душонка и достаточно решимости для серьезного шага. Причем для этого командиру совсем не обязательно очертя голову бросаться в атаку, увлекая за собой своих людей. Вернее, подобное нужно далеко не всегда, а так, время от времени, чтобы освежить память подчиненных…

…Часовой поежился, передернул плечами и, встрепенувшись, полез в карман шинели за трубкой и табаком. Угу. Погодка сегодня не радует. Мало того, что ночь выдалась холодной, так еще и дождик моросит. Этот-то стоит в шинели, да еще и плащ-палатку на себя накинул, а вот Шестаков себе подобной роскоши позволить не мог. Его плащ-палатка осталась у парней, сам же он движется налегке, обряженный только в камуфлированный комбинезон, надетый поверх формы. Так что пробирает его до самых косточек.

Нет, с этим нужно кончать и как можно быстрее, иначе промокнет окончательно, и здравствуй простуда. А тогда уж из него диверсант откровенно никакой. Кашель — это такое дело. Он ведь возникает непроизвольно, даже не задумываясь о том, чтобы спросить на то разрешение. Конечно, порой с ним справиться можно, но далеко не всегда.

Опять же переносить болезнь придется на ногах, а в этом случае достаточно велик шанс заполучить осложнения. Здесь же до антибиотиков пока еще не додумались. Не сказать, что Шейранова столь уж волновала судьба Шестакова. На его взгляд, этот молодой человек заработал себе на две высшие меры наказания. Но с другой стороны, в его образе удалось добиться определенных успехов и, можно сказать, выйти на прямую дорогу по созданию собственной команды. Словом, простуда сейчас вовсе ни к чему и совершенно ни к месту…

Шестаков шагнул из-за утрамбованной земляной насыпи артиллерийского погреба, в котором хранились снаряды и принадлежности от орудия. Вот и спина часового, слегка склонившегося над горящей спичкой, чтобы дождик не мешал раскуривать трубку.

Левой рукой зажать рот и потянуть на себя, заставляя запрокинуть голову и приподнять подбородок. Правая с зажатым клинком одним молниеносным движением чиркает по горлу. Остро отточенная сталь с легкостью вспарывает живую плоть, заливая все вокруг потоками крови. Чтобы не измазаться, Шестаков тут же отпускает свою жертву и отступает назад, укладывая хрипящее и дергающееся в конвульсиях тело на сырую землю.

Покончив с часовым, Шестаков подал условный сигнал, и буквально через полминуты к нему скользнул один из его бойцов. Не пластун, но движется, словно тень. Ничего удивительного. Игра в салочки со смертью на передовой, когда приходилось пробираться в окопы противника, кого хочешь быстро выучит быть тихим. Тут ведь двойки не ставят, а ставят к стенке, образно, конечно. Никто тебя к стенке тащить не будет. Прибьют там, где заметят.

Вскрыть блиндаж, являющийся складом, не составило никакого труда. Тут как-то не до замков. Дверь, конечно же, присутствует, но ее задача в защите от непогоды, а не в том, чтобы останавливать воров. Оказавшись внутри, Шестаков включил фонарик. Ничего необычного он тут не обнаружил. Относительно просторное помещение, заставленное снарядными ящиками.

Стены бревенчатые, крыша в четыре наката, с солидным слоем глины и земли, смешанной с камнями. Прямое попадание шестидюймового снаряда вполне выдержит, ну а осадную артиллерию в полевых условиях никто не применяет. Но это, если беда придет снаружи. А вот если изнутри…

— Началов, выноси три снаряда и складывай стопочкой под орудием.

— Слушаюсь, ваш бродь.

Солдат сунул командиру в руки катушку с проводом, котомку со взрывчаткой и коробочку с детонаторами. Последние два наименования транспортировать в одной таре не рекомендовалось. Конечно, если у вас нет суицидальных наклонностей. После этого солдат спокойно и со знанием дела откинул крышку снарядного ящика. Ничего удивительного, ведь их двое суток гоняли на артиллерийской батарее. Причем и орудия там были австрийские, а как следствие — и боеприпасы.

Ящик под снаряд делится на три отделения. В самом большом находится заряд в латунной гильзе. В том, что поменьше, стальная конусообразная болванка, начиненная тротилом. Ну и наконец, в третьем — взрыватель, благодаря которому эта самая болванка и превращается в снаряд.

Проигнорировав гильзу с зарядом, Началов поставил на попа снаряд и быстренько навинтил на него взрыватель. После чего вынес двухпудовую тяжесть на улицу, направившись к орудию, стоящему буквально в нескольких шагах от склада боеприпасов. Вообще удобно расположились артиллеристы, со знанием дела, а главное — так основательно.

К слову сказать, у русских пушкарей все обустроено иначе. Блиндаж под боеприпасы там, конечно же, серьезный и вместе с тем просторный, не без того, однако он один на всю батарею. То ли лень-матушка обуяла, то ли так все непродуманно, согласно уставу российской армии. Признаться, Шестаков не больно-то этим интересовался.

Пока боец таскал тяжелые чушки снарядов, сам прапорщик занялся минированием склада. Он тоже вскрыл парочку ящиков и навинтил взрыватели на два снаряда. Сложив их рядом, положил к ним тротиловую шашку с торчащим из нее детонатором. Взрыватели они навинчивали, чтобы обойтись малым количеством тротила.

Оно ведь только в кино так бывает, когда от одной-единственной пистолетной пули склад боеприпасов взлетает на воздух. В реальности все несколько иначе, и взрывчатка находится в довольно прочном корпусе. Чтобы добраться до начинки, нужно сначала этот самый корпус разрушить. После этого должно еще сохраниться достаточно энергии, чтобы взрывчатка детонировала. Вот и получается, что одной шашкой тут никак не обойтись. Но все меняется, если установить на место взрыватель.

Заложив заряд внутри склада, Шестаков заминировал снаряды под орудием, после чего соединил провода, и диверсанты начали отдаляться, разматывая катушку с проводом. До укрытия было недалеко, и уже через пару минут, после короткой прогулки по ночному и мокрому лесу, они были на месте. Шестаков с удовольствием передал провода Ильину.

В отделении вольноопределяющийся был за главного подрывника и, как следствие, носил подрывную машинку. Вообще-то ничего похожего на то, что доводилось видеть Шейранову в его слое и в фильмах, посвященных войне. Самый обычный деревянный ящик с крышкой, в котором находится батарея. Сверху две клеммы в виде медных шпилек с ушастыми винтами и выключатель. Как только батарея разрядилась, так и веселье закончилось. А еще эта радость весит целых пять кило.

С этим нужно будет что-то делать. А то ведь и без подрывной машинки никак нельзя, и каждый килограмм снаряжения на счету. Да что там килограмм, граммы высчитывать приходится, потому как все это тащить на себе любимом, да еще и темп хороший выдерживать, куда там пехоте на марше!

Поэтому, кстати, и взрывчатку приходится расходовать весьма экономно — ее у них не так много. Каждый захватил только по три кило. А если дело дойдет до подрыва железной дороги и уж тем более мостов, то имеющегося будет ой как мало. Так что, если подвернется вариант со взрывчаткой, Шестаков обязательно им воспользуется.

Подтянулись оставшиеся три пары. С часовыми-то они управились, может быть, даже быстрее, чем Шестаков, а вот когда дело коснулось работы с закладкой, тут уж он оказался вне конкуренции. Все же боязно с этим взрывающимся хозяйством управляться. Опять же, сноровка нужна во всем, с непривычки и с унитазом не вдруг справишься. А тут упустишь чего, напутаешь… Возможно, и не взлетишь на воздух, но ведь и после твой заряд может не сработать.

Ильин сноровисто соединил все провода в единую цепь. Посмотрел на командира, дождался легкого кивка и, истово перекрестившись, нажал на рычажок включателя. Легкий щелчок практически мгновенно отозвался гулким, тяжким и протяжным взрывом. Настолько мощным, что у диверсантов едва не ушла из-под ног земля.

Нда-а. Хорошо все же, что они нашли этот валун, имеющий настолько неправильную форму, что с противоположной стороны от батареи нависал эдаким козырьком. Вот под ним-то все и укрылись. Через несколько секунд вокруг них начали падать различные обломки, причем немалая их часть пробарабанила по валуну. Не укройся они, и досталось бы им на помидоры. Неожиданно. Вот что значит отсутствие практики. Впрочем, откуда им эту практику-то иметь? Кто бы им позволил подрывать склады с боеприпасами, хоть бы даже трофейными?

Шестаков с задорной улыбкой взглянул на поручика Чиркова, который не поддержал обычного веселья и осуждающе покачал головой. Впрочем, он постарался сделать это так, чтобы бойцы не заметили. Ну и ладно. Шестаков осмотрел свое воинство, которое лучилось довольством, это было прекрасно видно даже в темноте. Ну что же, здесь им больше делать нечего.

— Уходим. Бирюков и Хвостов — головным дозором, направление строго на запад. Пошли.

— Слушаюсь, — в один голос, бодро, но негромко ответили бойцы и тут же скрылись в темноте.

Приписанный к группе поручик из контрразведки не одобрил действий Шестакова, назвав это детской выходкой. В конце концов, у них куда более значимое задание, и отвлекаться на всякую ерунду по меньшей мере глупо. И уж тем более когда от их действий зависит успех целого фронта и как следствие — жизни тысяч русских солдат.

Но прапорщик рассудил иначе. Нет, ему было вовсе не все равно, сколько солдат погибнет. Но когда на весах против сотни тысяч миллионы… это явно несравнимо. Поэтому он строго придерживался первоначального замысла, заключавшегося в том, чтобы сплотить свою команду. Эти слова он повторял как мантру.

А команде нужна практика, люди должны вместе преодолеть опасности и лишения, способные спаять их в единый организм. Подходы к этой батарее, а также ее планировку они хорошо изучили еще в прошлый раз. Так уж случилось, что на дневку они вновь встали рядом с ней. Разведать разведали, но, так никого и не тронув, и не обнаружив себя, ушли за хребет, к своим.

А сейчас Шестаков решил все же разобраться с батареей, и причин тому имелось несколько. Это была одна из батарей, ведущих огонь по нашим позициям. Сократить количество гаубиц у противника — просто святое дело. Диверсантам нужна была практика в выполнении заданий подобного рода. И наконец, ничто не может так поднять настроение и боевой дух, как блистательно проведенная операция в самом начале рейда.

Что же до недовольства контрразведчика… А нет Шестакову дела до этого поручика. Понятно, что его приставили присматривать за группой и ее командиром. Но вопрос о том, быть при штабе армии разведгруппе или не быть, уже решен. Это Шестаков знал абсолютно точно, поскольку видел, как загорелись глазки генерала Ломновского, да и Брусилов тоже бил копытом.

Прапорщик успел узнать много интересного, пока терся при штабе. Например, то простое обстоятельство, что Брусилов и впрямь замечательный командующий, привыкший просчитывать свои операции до мельчайших деталей. Вместе с тем он быстро ориентировался в изменчивой обстановке и был способен буквально на ходу перекраивать свои действия, причем делал это мастерски.

В блистательной операции 1914 года его армия неоднократно отличалась. Во многом именно благодаря решительным и вместе с тем продуманным действиям Брусилова, его умелому руководству войсками русская армия вышла к Карпатам. Вот только никто из высшего командования не оценил по достоинству его заслуг, и вся слава досталась генералу Рузскому. И это задело Брусилова за живое.

Был у него свой пунктик. Тщеславие. Нет, жажда славы вовсе не застила ему взор. Но он хотел, чтобы его деяния оценивались по достоинству, и не терпел, когда им пренебрегали. А еще ему хотелось любви и уважения подчиненных. Смешно сказать, но он недолюбливал и даже ревновал своего командира дивизии, генерал-майора Корнилова.

Лавра Георгиевича отличала беспримерная отвага, он никогда не чурался передовой, а при случае так и поднять в атаку солдат. Разумеется, это не могло найти одобрения в глазах командующего. Дивизия Корнилова неизменно несла самые большие потери, но при этом солдаты едва не боготворили своего командира. Алексею Алексеевичу было решительно непонятно, как подобное возможно. Ну и еще данное обстоятельство изрядно портило ему кровь.

И тут благодаря так своевременно доставленным сведениям у него появился шанс выделиться. Стоит этим сведениям подтвердиться… Даже если его никто не послушает и германцы добьются успеха, он все равно останется в выигрыше, поскольку будет единственным, кто сумеет предложить реальный выход из сложной ситуации, и не его вина, что у него недостанет полномочий, чтобы предотвратить катастрофу. А прорыв австрияками фронта при существующих реалиях очень даже может обернуться катастрофой. Уж в этом-то он отдавал себе отчет…

Шестаков понимал, что он уже выиграл. Единственная закавыка была в том, чтобы эти сведения оказались правдивыми. Однако если другие имели сомнения по данному поводу, то прапорщик ни секунды не сомневался. Он знал это точно. Поскольку лично слышал беседу двух генералов. Остальное — мелочи. Чем бы ни обернулось это наступление, лично он и его план действий останутся в выигрыше. Потому что теперь у него была поддержка даже не начальника штаба армии, а самого командующего.

Что же до контрразведки, то она его мало заботила. Нельзя не отдать должное ее начальнику ротмистру Рогозину, весьма оперативно успевшему раскопать на Шестакова достаточно много материалов. Правда, ему было известно только об участии прапорщика в революционных кружках, членстве в партии эсеров-максималистов. Также он обладал ничем не подтвержденными сведениями о причастности Шестакова к боевой организации партии. Однако ничего порочащего его после роспуска партии Рогозину обнаружить не удалось.

Так что пусть контрразведка присматривает за ним. Он совсем не против. Хотя бы потому, что даже не помышляет о предательстве. Наоборот, он готов действовать решительно и приложить максимум усилий для выполнения поставленной задачи.

Кстати, поручик, кажется, вполне вменяемый человек, с таким вполне можно иметь дело. Опять же не чванлив и готов вносить посильный вклад в общее дело. К примеру, без лишних разговоров взвалил на себя клетку с голубями и заботу об этих пернатых. А ведь еще и собственную поклажу несет. Впрочем, клетка, хотя имеет большие габариты, но, будучи плетенной из высохших прутьев ивы, намного легче, чем поклажа бойцов Шестакова.

Какие голуби? Почтовые. Вот так все тут заковыристо. Признаться, Шейранов даже не подозревал, насколько здесь развита голубиная почта. И не только в России, а во всем мире. Телеграф все же имеется далеко не повсеместно.

Разумеется, не могли не использовать такое средство связи и военные. Причем, несмотря на наличие телеграфа и телефона, в том числе и полевых, в армии содержали огромные голубятни, занимались селекцией и тренировкой этих птиц. Мало того, в частях имелись даже передвижные голубятни, были разработаны и систематизированы методические рекомендации.

Так, к примеру, передвижная голубиная станция могла начинать работу на новом месте уже через четверо суток. Правда, в этом случае радиус действия такой почты не превышал полусотни километров. Конечно, это несколько ограничивало связь, но, с другой стороны, для связи штабов корпусов и даже дивизий со штабом армии вполне достаточно. Опять же голубиная связь была крайним средством. К тому же голуби на новом месте уже не один месяц, так что вполне способны доставлять послания на три сотни километров, а отдельные особи и на гораздо большие расстояния…

В группе Шестакова голуби появились совершенно случайно. Как бы им ни интересовалась контрразведка, задачу все же ставила именно разведка в лице начальника отдела капитана Рудакова. Впрочем, начальник штаба также отметился. Когда с постановкой задачи было все решено, прапорщик посетовал, что нет портативной радиостанции. Сведения придется передавать путем перехода линии фронта, что само по себе сопряжено с большой опасностью. А ведь есть еще и такое понятие, как своевременность передачи информации.

Тогда-то Рудаков и вспомнил о голубях. Мол, если разведчики смогут утащить с собой клетку с птицами, то связь, хоть и односторонняя, вполне возможна. К тому же подобный метод передачи сведений намного безопаснее и быстрее. Нет, конечно, голубь — это не радиостанция, и тем не менее Шестаков тут же ухватился за предложение капитана мертвой хваткой. Да, связь односторонняя, да, неудобная, но это хоть что-то.

* * *

— Ну что там еще, Клаус? — с явным недовольством поинтересовался офицер, восседающий на гнедой лошади.

— Австрияки, господин гауптман, у этих обозных неумех колесо повозки отвалилось. Перегородили мост, так что не объехать, — доложил фельдфебель.

— Проклятье. И как долго это продлится? — глядя на копошащихся вокруг повозки австрийских солдат, поинтересовался германский офицер.

— Разрешите выяснить, господи гауптман? — отозвался Клаус.

— Не надо. Я сам разузнаю. Прикажите пока проверить упряжь и объявите привал.

— Слушаюсь, господин гауптман.

Офицер пришпорил свою лошадь и направился к мосту, до которого оставалось не более сотни метров. Речушка была совсем небольшой, и мост довольно узким. О том, чтобы разъехаться двум повозкам, не могло быть и речи. А уж в условиях, когда посредине моста оказалась поломанная повозка, и подавно.

Гауптман посмотрел на берег речушки в обе стороны. Нда. Предгорья Карпат сказывались на условиях местности. Берега обрывистые, и объезда с бродом в пределах видимости не наблюдалось. Правда, была видна слабо накатанная дорога, но куда она вела, решительно непонятно. Может, к удобному броду, имеющемуся за возвышенностью, где делало поворот и русло. А может, к какой-нибудь крестьянской ферме, или, как их тут называли, хутору.

Впрочем, стоит ли думать об объезде. В конце концов, установка отвалившегося колеса займет меньше времени, чем даже самый незначительный объезд. Пусть в его батарее находятся легкие полевые пушки, все же пушинками их никак не назовешь, и на дороге с ними управляться намного проще. Да и вообще сворачивать с пути из-за каких-то австрияков. Больно много им чести.

— Кто у вас старший? — остановившись в самом начале моста, поинтересовался офицер у суетящихся возле повозки солдат.

Один из них, одетый в нательную рубаху, высокий, светловолосый, с правильными чертами лица, распрямился и довольно нахально окинул взглядом германского офицера. Как видно, вызывающий тон гауптмана ему совсем не понравился. Германец хотел было осадить австрийца, но в этот момент унтер, посмотревший на подъехавшего взглядом, присущим ветеранам, хлебнувшим лиха, протянул молодому человеку китель со знаками различия старшего лейтенанта.

— Спасибо, Пауль. Старший лейтенант фон Хайек, десятый полк Восьмого армейского корпуса. С кем имею честь? — набросив на плечи китель, очень недружелюбно ответил австриец.

Хм. Неожиданность. Признаться, гауптман не стал бы дерзить, если бы сразу рассмотрел среди солдат офицера. К тому же этот, похоже, хлебнул лиха в окопах. Взгляд не то что вызывающий, а цепкий, злой, и вообще австриец смотрит, словно сквозь прорезь прицела. Не сказать, что гауптман сам успел провести достаточно много времени в окопах, но с офицерами с передовой сталкиваться ему доводилось.

Так что, хотя он и не считает австрийцев ровней германцам, все же лучше бы сбавить обороты, пока есть возможность сделать это, не уронив собственного достоинства. Даже с благородными на передовой случаются различные метаморфозы, причем далеко не в лучшую сторону. Этот старший лейтенант может и не посмотреть на то, что перед ним старший по званию, и на то, что за германским офицером полноценная батарея, иными словами, две с половиной сотни подчиненных против жалкой дюжины, которая сейчас возится вокруг повозки.

Поэтому, чтобы не провоцировать его и сохранить лицо, гауптман легко соскочил на землю и, одернув китель, бросил руку в воинском приветствии. Побуждая тем самым австрийского офицера начать спешно приводить свой внешний вид в порядок, испытывая при этом некую неловкость. Вот так вот. Германский офицер не просто сохранил лицо, но еще и заставил смутиться этого увальня.

— Командир десятой батареи Двенадцатого корпуса гауптман фон Ридель, — представился германский офицер.

— Прошу прощения, что преградили вам путь, господин гауптман, — уже с искренним сожалением произнес старший лейтенант.

— Мы на войне, а здесь случаются и такие досадные недоразумения, как это отвалившееся колесо. Может быть, вам нужна наша помощь?

— Что, германская армия будет нам помогать даже колеса ставить?! — с наигранным удивлением воскликнул фон Хайек. — То есть того, что вы по вине наших никчемных генералов помогаете нам воевать с ордами русских, уже недостаточно!

— Кхм. Не думаю, что нам следует осуждать высшее командование при ваших подчиненных.

— А вы думаете, наши солдаты настолько глупы, что не понимают этого? Знаете, господин гауптман, то, что русских все же остановили и они, несмотря на все свои старания, так и не смогли продвинуться дальше, сделано вопреки воле высшего командования. Это сделали солдаты и младшие офицеры, легли костьми, залили эту землю своей кровью и только такой ценой остановили врага.

— А как же сотни тысяч австро-венгерских солдат, сдавшихся в плен?

— Господин гауптман, скажите честно, вы уже были на русском фронте?

— Нет. Боевое крещение я получил во Франции.

— Да и то, уверен, ближе чем на пару миль к передовой не приближались. А если бы вам доводилось побывать на Восточном фронте, то знали бы, что германские солдаты и офицеры сдаются в плен немногим меньше, чем наши. Так что давайте оставим эту тему. Да и не понять вам этого. При дальнобойности ваших орудий и при условии, что русские не опрокинут передовые части, вам попросту не доведется побывать на передовой. Если судить по дороге, то вы движетесь к хутору Навнич, а это как раз и составляет пару миль от передовых позиций. Ну как, я прав?

— Хм. Моя батарея действительно направляется именно туда. Но откуда…

— Я здесь воюю с осени прошлого года, так что успел изучить окрестности. Сейчас возвращаюсь из госпиталя, веду на передовую команду выздоровевших, да кое-какой груз попросили доставить. Людей выгоняют из госпиталей в преддверии великого наступления. Что до позиции, так она просто просится для обустройства батареи.

— Ясно. А что это ваши люди вооружены карабинами? Разве они положены не обозникам? Признаться, благодаря именно этому обстоятельству мой фельдфебель принял вашу команду за тыловиков.

— Будь моя воля, так я бы отобрал карабины у всех тыловиков и вооружил бы ими солдат в окопах.

— Но как же штыковые атаки?

— Сразу видно, артиллерия, белая кость. Понятия не имеете, что творится на передовой. Не обижайтесь, господин гауптман. Каждый хорош на своем месте, и дай бог, чтобы вы были на своем. Потому что мы в окопах порою и молимся на вас, даже называем богами войны. Что до карабинов, то они куда удобнее в теснинах окопов, нежели длинная винтовка. А нынешняя штыковая по большей части случается именно в окопах. Вот так-то.

— Понятно, — даже чуточку польщенный словами старшего лейтенанта, произнес гауптман. — Кстати, нам еще далеко?

— Не доверяете вашей карте?

— Ветераны говорят, что на войне не все расстояния измеряются километрами.

— Это да. Но к сожалению, в каком состоянии дорога, я вам сказать не могу, потому как, когда попал в госпиталь, крутом лежал снег. А вот что касается местности, где вам предстоит расположиться… Я даже завидую вам, господин гауптман, места там превосходные, рядом лес, река. Красота, да и только.

— Ну, наслаждаться этой красотой нам долго не придется. Макензен погоняет нас так, словно за ним сам дьявол гонится. Чувствую, что через несколько дней начнем. А до того времени нужно успеть обустроить позиции, изучить ориентиры, да много чего еще. И потом, наша батарея только первая. Там же расположатся еще три, они выдвигаются следом за нами. А чуть в стороне артиллерийский парк. Так что будем толкаться задницами на небольшом пятачке.

— Четыре батареи и отдельный парк? Вы что, решили в одиночку выиграть эту войну?

— Ну уж нет, любезный фон Хайек, без пехоты нам никак не обойтись.

— Господин старший лейтенант, мы можем освободить проезд, — подошел с докладом давешний унтер по имени Пауль.

— Закончили ремонт?

— Никак нет. Но стащить телегу в сторонку, чтобы не загораживала проезд, уже можем.

— Так и поступите. Ну что же, господин гауптман, не буду больше вас задерживать. Надеюсь, еще свидимся. Военные дороги порой переплетаются в самые невообразимые клубки.

Австрийцы, наконец, подали телегу в сторону и, перебравшись через мост, продолжили ремонт своего транспортного средства. А немецкие артиллеристы вновь продолжили путь к облюбованной командованием позиции. И похоже, что на этой дороге они и в самом деле были первыми. Если верить фон Риделю, то скоро должны будут проследовать еще три батареи. А там наверняка покатят грузовики с боеприпасами.

Позиция располагается в стороне от железной дороги, поэтому с помощью медлительного гужевого транспорта возиться придется долго. Германцы, как никто другой, прекрасно отдавали себе отчет в жизненной необходимости мобильности армий в настоящей войне. А учитывая количество войск, участвующих во фронтовых операциях, достигнуть мобильности довольно сложно. Именно поэтому они уделяли большое внимание увеличению автомобильного парка.

Орудия вполне возможно доставить до места применения на конной тяге. А вот со снарядами дело обстоит куда сложнее. Сегодняшние нормы расхода боеприпасов просто зашкаливали. И что самое страшное, с течением войны они только увеличивались. Чтобы прокормить все эти батареи и фронтовые части, тыловикам просто необходим надежный транспорт. Хорошо, если в месте дислокации имеется железная дорога. Но что делать, когда таковой нет? Так что как бы это ни казалось странным, но в кайзеровской армии в первую очередь снабжали автотранспортом именно тыловые части.

— Ваш бродь, уходить бы надо. Не то наскочат их полевые жандармы, будет нам, как той бабушке, юрьев день, — подошел к старшему лейтенанту один из рядовых.

В смысле, он, конечно же, унтер-офицер, но только русской армии, а в австро-венгерской лишь рядовой. Ну, никто не виноват, что Рябов в языках не силен. Но упрямая крестьянская натура берет свое, и систематические занятия с прикрепленным вольноопределяющимся дают довольно неплохие результаты. К примеру, он уже вполне разбирает неспешную немецкую речь и даже может прочесть и перевести написанное на языке Гете. Не все, но многое. Увы, этого совершенно недостаточно, чтобы изображать австрийского унтера.

— Твоя правда, Федор Анисимович, — наблюдая за тем, как прячется за поворотом хвост батареи, произнес Шестаков. — Забирай с собой Репина с Ильиным и верните на хутор кобылку с повозкой. Да не забудьте забрать оставленный хозяину залог, чтобы у него и капли сомнений не было, что вы австрияки, а не русские подсылы.

— Все сделаем в лучшем виде, ваш бродь.

— Мы будем вас ждать на месте прошлой ночевки.

— Ясно.

— И еще, Рябов.

— Я, ваш бродь.

— Ты только не забудь, что унтер Репин, а не ты.

— Как можно.

— Гляди, унтер, у меня нет охоты вас из плена выковыривать, и еще меньше хочется рыть для вас могилки. Все, иди.

— Слушаюсь.

К базовому лагерю они добрались уже затемно. На месте их встречал поручик Чирков. Признаться, толку от контрразведчика в этом рейде пока было не так уж много. Обряжаться в австрийскую форму он категорически отказался. В общем-то, ничего удивительного, этим брезговали даже офицеры из разведотдела. Странно? Вот и Шестакову это было странно. Оно ведь как получается у местных, тот, кто в разведотделе, — это разведчики, а те, кто рядится под противника, — шпионы. Вот такие пироги с котятами.

Так вот, таскать с собой русского офицера в планы Шестакова никак не входило, поэтому поручик оставался в лесу, присматривал за их имуществом. А еще именно он строчил донесения на тонкой бумаге, в тройном исполнении. Потому как с одним и тем же донесением запускали трех голубей, с небольшим интервалом. Мало ли что может случиться с птицей, а сведения нужно доставить. Вот такой не очень надежный способ связи.

Шестаков вовсе не свалил составление отчета на поручика. Тот просто записывал то, что они считали нужным сообщить в штаб. Прапорщик вовсе не возражал против этого и легко согласился, едва только Чирков это предложил. Наверняка у того с начальником оговорены какие-то условные сигналы. Так что пусть их забавляются, лишь бы поступающие сведения были приняты ко вниманию.

Правда, информации пока удалось раздобыть не так чтобы много. Брать языка Шестаков опасался. Всего лишь раз и напали на команду, бредущую из госпиталя на передовую. И то только потому, что их никто искать не будет.

Потом взяли в аренду подводу у одного хуторянина. Все по-честному. Даже поторговались изрядно, чтобы не возникло никаких сомнений. И залог пришлось оставить. Зато с помощью мнимых поломок этого нехитрого гужевого транспорта у них появилась возможность преграждать врагам путь. Ну а потом, в ходе неизменных бесед, ненавязчиво выуживать информацию о состоянии войск на передовой.

Конечно, добываемые таким образом данные не имели особой конкретики, что ни говори, но достоверными сведениями отправляющиеся на передовую не обладали. Тут бы штабного какого тряхнуть. Но ведь можно и все дело испортить. Германцы, они вообще народ ушлый, забеспокоится Макензен и устроит переброску на другой участок фронта. И ведь получится это у него более споро, чем у русской армии. Вот и устраивали такие своеобразные засады на дороге.

Однако ничто не может длиться вечно. Через двое суток Шестаков решил сворачиваться. Он откровенно опасался, как бы ошивающаяся в прифронтовой полосе группа излечившихся солдат не привлекла к себе внимания. Диверсанты вообще никого не трогали, хотя у них и имелась возможность серьезно попортить кровь что австриякам, что германцам. Но Шестаков предпочитал вести себя тише воды и ниже травы.

— Ну как сходили, Иван Викентьевич? — поинтересовался Чирков, встречая прапорщика.

— Нормально, Сильвестр Петрович. Сходили, можно сказать, удачно. Определили место расположения батареи полевых пушек, причем не одной, а целых четырех, под которые разворачивается отдельный полноценный артиллерийский парк. Плюс еще шесть батарей, четыре из которых гаубичные. И это на участке, где нет железной дороги.

— Ого. Серьезно Макензен взялся за дело, — присаживаясь на поваленный ствол дерева, произнес поручик. — Итого, по нашим подсчетам, за последние двое суток выходит уже двенадцать гаубичных и два десятка пушечных батарей.

— Ну да, сорок восемь и сто двадцать орудий, соответственно. Ну и порядка трех пехотных дивизий, — почесав кончик носа и присаживаясь рядом, подтвердил прапорщик.

— Давайте глянем, что у нас получается, — разворачивая карту и подсвечивая фонариком, произнес Чирков. — Хм. Я, конечно, Академии Генерального штаба не оканчивал, но, похоже, армия Макензена сосредоточивается на участке Тарнов — Горлица. Это примерно верст сорок по фронту.

— Пожалуй, даже меньше. Но все равно концентрация войск довольно солидная, — уточнил Шестаков.

— Может, все же рискнем взять языка? Устроим засаду, и-и… Нам бы сейчас какой-нибудь штабной совсем не помешал.

— Не думаю, что это разумное решение. Нет, после того как Макензен начнет, это, конечно же, будет иметь смысл. Ему просто будет поздно отворачивать. А пока я все же воздержусь от столь активных действий.

— Нда. Вы, пожалуй, правы. Но с другой стороны, отправлять последнюю тройку голубей с расплывчатыми сведениями…

— Ну, во-первых, сведения не такие уж расплывчатые. Сосредоточение войск и непосредственный участок этого самого сосредоточения нами установлены. Во-вторых, мне тут пришла в голову одна мысль. В конце донесения сделайте приписку, в которой попросите, чтобы к нам прислали аэроплан.

— Как?

— Ну да. А что тут такого? Укажем точку, где организуем встречу. Отбежим подальше, эдак верст на сорок, ну хоть вот сюда, — Шестаков обозначил точку на карте, — и встретим нашего пилота с подарочками для нас. Скажем, с новой партией голубей и взрывчаткой. А через некоторое время, если нам удастся захватить какого-нибудь штабного, мы точно так же вызовем аэроплан и передадим с ним уже не только добытые документы, но и самого пленного. Как вам идея?

— Хм. Проклятье! И ведь все на поверхности. Нет, все же недаром генерал Ломновский так вцепился в вас. Вы и впрямь неординарная личность.

— А как же мои грехи революционной молодости? — ухмыльнувшись, Шестаков дал понять, что прекрасно отдает себе отчет, каким кредитом доверия он обладает у контрразведки.

— Признаться, я убежден, что ваши таланты во многом происходят именно от бывшего членства в партии эсеров-максималистов. Но кто из нас без греха? Сегодня вы честно воюете за свою родину, и именно это является главным.

— Даже если мои руки по локоть в крови?

— Даже в этом случае, — глядя в глаза прапорщику, твердо произнес поручик. — Сейчас главное — война, все остальное несущественно.

— Отрадно слышать разумные слова, — поднявшись, произнес Шестаков.

— Иван Викентьевич, — окликнул его поручик.

— Да.

— А они в крови? Ваши руки?

— Мною лично убито около сотни человек. Как считаете, замарались при том мои руки или нет?

— Вы поняли вопрос?

— Понял, конечно. Я убивал только на войне и никак иначе, Сильвестр Петрович. И таланты мои проистекают из того же источника. Давайте ужинать и отдыхать. С рассветом выступаем. Нам предстоит отмахать изрядное расстояние. Да потом еще и найти удобное место для посадки. Надеюсь, голуби сумеют найти дорогу в родную голубятню.

— Никаких сомнений. От Самбора до предполагаемого места около двухсот верст. А эти птицы уверенно находят свой дом на расстоянии в триста. Так что имеем солидный запас.

— Что же, это радует.

Ночь прошла без происшествий, и отдыхать легли пораньше, чтобы хорошенько выспаться. А вот с предрассветными сумерками началось самое занимательное. Конечно, это был далеко не первый их марш-бросок, но от этого как-то не стало легче. И уж тем более в условиях, когда приходилось передвигаться по территории, занятой противником. Оно вроде бы чем дальше от линии фронта, тем плотность войск уменьшалась и вероятность обнаружения — тоже. И все-таки она не исчезла окончательно, а потому двигаться приходилось не только быстро, но и скрытно.

Особенно доставалось поручику, вынужденному тащить на себе, хотя и не такую уж тяжелую, но объемную и неудобную клетку с голубями. Не будь нужды сначала разведать на местности будущую площадку для посадки аэроплана, можно было бы сделать приписку с тем, чтобы птиц определили в новую клетку, а старую бросить. Но не судьба. Голубей придется выпускать только после разведки местности.

Карта, она и есть карта, на ней не указаны промоины или кротовые кучи, которые напрочь лишали возможности посадки летательного аппарата. Во всяком случае, с тем, чтобы потом вновь взлететь. Опять же подбери место на карте, а там окажется какое-нибудь поле, хутор или выпас для скота. Так что в этом деле лучше сначала все проверить, а потом уж задавать точку рандеву.

К вечеру без каких-либо приключений они достигли нужной точки. Причем до вечера еще сумели провести рекогносцировку на местности. В общем и целом место оказалось вполне удачным. Поблизости не обнаружилось никакого жилья, и вообще не было заметно, чтобы тут кто-то вел хоть какое-то хозяйство. Что, в общем-то, и неудивительно, поскольку вся местность поросла лесами. Место же, которое они облюбовали, представляло собой большую лесную поляну…

С учетом того, что голубей запустили только на рассвете, аэроплан прибыл уже к вечеру. В донесении они специально указали, что ожидать будут трое суток, но, как видно, командование очень уж увлекла возможность раздобыть как можно больше сведений о передвижении войск противника.

Из рассказа пилота следовало, что германская авиация не дает продохнуть нашим летчикам. Как только русский самолет появляется над территорией противника, за ним тут же начинается охота. А с учетом того простого обстоятельства, что и с аэропланами, и с пилотами у России дела обстояли далеко не самым лучшим образом, господство в небе было за германцами.

Нда-а, подобная ситуация Шестакову, а вернее, Шейранову что-то напоминала. Нет, разумеется, понятно, русские медленно запрягают, но быстро ездят. Однако стоит ли все время круглое носить, а квадратное катать? От злости по поводу творящегося бардака прапорщик так заскрипел зубами, что едва не покрошил их. А может, ну его к нехорошей маме, это задание? Может, и впрямь должны прийти к власти большевики, чтобы Россию не растащили по углам добрые дяди союзнички? Ведь разложат красавицу и будут пользовать, кому как понравится.

Впрочем, злость очень быстро сошла на нет. Хуже, чем должно случиться, уже не будет. А то, что все эти либерасты положат страну под Запад на сотню лет раньше, так и бог с ними. У России такой удел, она не может держаться в золотой середине, ей непременно нужны взлеты и падения. Стоят ли великодержавные настроения десятка миллионов жизней? Да ничуть не бывало. Да, придется несладко, и противоречий будет предостаточно, и обнищание народа скорее всего будет иметь место, но если удастся избежать гражданской войны, то настолько плохо уж точно не будет.

И потом, в России всегда находились те, кто, не боясь ответственности, взваливал на свои плечи тяжелую ношу и поднимал страну. Причем совсем не обязательно на государственном уровне. На местах тоже не помешают деятельные, честные и одаренные личности. И на взгляд Шестакова, именно таковой личностью был Брусилов, который не просто со знанием дела командовал Восьмой армией, но еще и старался окружить себя деятельными подчиненными, под стать самому себе.

Это к тому, что донесение разведчиков прошло все инстанции за несколько часов, и командование армией успело среагировать задолго до наступления темноты. Вот уж на что разведчики не рассчитывали. Офицеры даже по этому поводу совет держали, стоит ли сегодня ожидать гостей. Но в итоге решили, что коль скоро сами же назначили место и время, то, пожалуй, стоит. И не ошиблись.

— Ну что там, Сильвестр Петрович? — едва сдерживая ревнивые нотки, поинтересовался Шестаков у контрразведчика, провожая взглядом взлетевший аэроплан.

Поручик как раз закончил знакомиться с полученным от пилота посланием, запечатанным сургучом. Чирков бросил взгляд на прапорщика и, ухмыльнувшись, протянул ему исписанный листок бумаги, мол, прошу ознакомиться самостоятельно.

Ну да, немного обидно. А кому не было бы обидно. Ведь инициатива с самого начала исходила от Шестакова, а тут его сразу задвигают в сторону. Нет, понятно, что эта операция целиком проходит под эгидой контрразведчиков. Но ведь командует здесь он, прапорщик Шестаков, а задание получает, по сути, его подчиненный. Так что это и не обида, а скорее злость на вопиющее пренебрежение субординацией.

Впрочем, бог с ними. Ему выслуживаться и делать карьеру не нужно. Для него главное — сколотить свою команду, и, коль скоро для этого нужно играть по чьим-то там правилам, он готов. Вот так подумал об этом, и как-то сразу легче стало. Даже чуть-чуть весело при виде потуг господ штабных и контрразведчиков. Как там говорится — а Васька слушает да ест. Вот-вот. Пусть играют в свои игры, у него есть своя цель, и в настоящий момент он идет верным курсом.

— А в двух словах. — Прапорщик даже не протянул к бумаге руку. Коль скоро адресовано не ему, так и хрен с ними.

— В двух словах нам приказано постараться выявить батареи противника и нанести на карту их точные координаты. В возможностях нашей воздушной разведки командование сильно сомневается.

— Ну что же, с учетом того, что германцы гоняют наших летунов в хвост и в гриву, вполне разумно. До парков им никак не дотянуться. Опять же только с воздуха. Однако и от расположения батарей толку будет не столь уж много. Без четкой корректировки батарею не накрыть. А у нас связь курам, простите, голубям на смех. Словом, пустое это занятие. И неоправданный риск.

— То есть предлагаете игнорировать приказы командования?

— Сильвестр Петрович, вы хоть немного понимаете в артиллерийском деле?

— Кое-что смыслю.

— Ну тогда ответьте мне, какой прок от обстрела вражеской батареи десятком снарядов, пусть и шестидюймовых? Нет, если все снаряды положить точно в цель, то толк, конечно же, появится. Но без четкой корректировки это будет стрельба в ту степь. Я предлагал корректировать огонь артиллерии посредством авиации. Однако эта корректировка предусматривала пристрелку, а потом уже накрытие массированным огнем. А в нашем штабе решили принять половинчатое решение. То есть они хотят воспользоваться моим предложением с разделением карты на квадраты, а потом наводить по улитке. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Да, я в курсе вашего предложения по корректировке артиллерийского огня.

— Тогда должны понимать и то, что квадрат пятьдесят на пятьдесят сажен — это достаточно большая площадь для размещения одной батареи — и уж тем более для того, чтобы эту батарею накрыть огнем. Уж лучше пусть они эти снаряды бросят на наступающие цепи.

— Хм. Конкретные предложения есть?

— Предложения? Предложений нет. Есть конкретный план, согласно которому мы и будем действовать. А умники из штаба пусть идут лесом и не мешают нам. Во всяком случае, я гарантирую, что толку от этого будет намного больше.

— И с чего начнем?

— На данный момент все, что могли, мы уже сделали. Поднимать ненужную шумиху — последнее дело. Поэтому выдвигаемся, — Шестаков раскрыл карту и показал на точку, — вот здесь устраиваем базовый лагерь и схрон. У нас уже набирается порядка десяти пудов взрывчатки да и остальное снаряжение. Пупок развяжется все это таскать на себе. А здесь нормально получится. Удастся перерезать железную дорогу, и в радиусе тридцати верст мы германцам всю обедню испортим. Только я сомневаюсь, что Макензен начнет переброску войск. Уж больно у него все основательно готовится, и это, несмотря на явную спешку.

— И что тогда? Ну, если он не станет заниматься переброской войск и сосредоточит свои усилия в районе Горлицы?

— А тогда, господин поручик, вы и господа из нашего штаба наконец узнаете, на что способно разведывательно-диверсионное подразделение.

— Ну, я уже видел нечто подобное.

— Вы о той батарее?

— Именно?

— Впечатляет, правда?

— Не скрою. Впечатление неизгладимое.

— Во-от. А теперь представьте, что это только цветочки.

— И что же вы намерены делать в этом базовом лагере?

— Как что? Дурака валять и набираться сил, — пожав плечами, беззаботно ответил прапорщик.

— И как долго? — не поддержав его веселья, поинтересовался поручик.

— А пока Макензен не начнет.

— И все же приказ командования звучит весьма однозначно.

— Кому отдан приказ?

— То есть?

— Приказ отдан мне или вам?

— Приказ отдан группе.

— Кто командует группой?

— Послушайте, Иван Викентьевич, мне бы очень не хотелось отстранять вас от командования.

— Сильвестр Петрович, как на духу. Несмотря на то что я из бывших революционеров, а вы из жандармов, вы мне симпатичны и даже нравитесь. Но прошу вас, не перегибайте палку. Здесь может быть только один командир, и, как вы сами заметили, это не вы. Значит, и ответ держать не вам, а мне. Отстранять же меня от командования… Не советую. Хотя бы потому, что я вам этого не позволю. Даже если мне придется пойти на крайние меры.

— Даже так?

— Я очень не хочу портить отношения с контрразведкой, потому что не имею желания заниматься выяснением отношений, вместо того чтобы воевать с врагом. Но и на поводу у тех, кто понятия не имеет, что такое диверсионная война, я не пойду.

— Ну что же. Командуйте. — Чирков сделал приглашающий жест, так, словно хотел сказать: и попробуй только обделаться.

Нет, он не отступил окончательно, он только предоставил прапорщику возможность действовать по своему усмотрению. А оценивать деятельность Шестакова будут по результатам. Ну что же, это целиком и полностью устраивало бывшего жандарма. А пока… Хм. А пока им предстоит очередной марш-бросок, причем с изрядно увеличившейся поклажей.