Димитров сидел рядом с возницей и восхищенно глядел по сторонам. Густой сосновый воздух глубоко проникал в грудь, разливался по всему телу, пьянил. Красотой и здоровьем дышало все вокруг. Он не мог нарадоваться темному лесу и горам. Снежные вершины ослепительно блестели. Возница занимал спутника рассказами о примечательных местах маленького городка:

— Вон там американский пансион. Чуть подальше — болгарское училище.

Димитров не отвечал и не расспрашивал. Он был пленен красотой природы и горной свежестью.

Солнце уходило за лес, розовый свет заливал лицо молодого путника. По деревянному мосту повозка въехала в город. Димитров разглядывал улицу с маленькими лавчонками и радовался, что, наконец, прибыл на место.

Самоков был в то время опрятным, чистым городком, с новыми крашеными домами, большой церковью, которая виднелась издалека, и с чудесной каменной чешмой на главной улице — облицованным камнем источником. Серебристые струи рилской воды бежали из двух ее кранов. За городом простирались поля конопли и картофеля, а выше начинался сосновый лес, темный и загадочный.

Остановились неподалеку от американского училища, у небольшого дома, где была приготовлена квартира. Все здесь, в этом горном городке, было для Димитрова ново, интересно. В первый же вечер он записал в дневнике, что обстановка, которая его окружает, действует на него, как бальзам, что она укрепит здоровье.

В ту первую ночь долго не спалось, одолевали беспокойные мечты молодости, хотелось заглянуть в будущее. Что ждет впереди? Пока что планы, надежды; волнения… Представилось, будто целую ночь скитается он по лесу, читает и поет любимые им песни Ботева, радуется лесу и звездам, слушает, как шумят вершины деревьев… Он был молод, очень молод!

Открыв окно, Георгий прислушался к темноте. Тянул прохладный ветерок, падали крупные светлые звезды, лес окутала тишина. Городок спал, все огоньки погасли. Вдруг в безмолвии летней ночи зазвучала далекая песня, сначала медленно и неуверенно, а потом все яснее и смелее. Димитров прислушался. Песня была близкой, знакомой, хотелось вслед за нежным женским голосом, лившимся в ночи, подхватить ее:

Вспомнились София, прогулки с друзьями, вечеринки. Всюду молодые люди пели эту песню. Им слышался в этой песне людей «дна» призыв к красивой жизни, воле и счастью, стремление выбраться из темноты, сделать что-то необыкновенное, большое.

Песнь утонула где-то в лесу, но в душе осталась ее грустная мелодия.

Утром Димитров направился в типографию американского колледжа, заведующим которой был назначен. Вновь он окунулся в привычное типографское дело, но обстановка, в которой он теперь жил, в корне отличалась от софийской. Сосновый воздух, солнце, прогулки в горах — все это и впрямь благотворно влияло на его здоровье. Как и в Софии, он продолжал заниматься самообразованием. Каждый вечер после работы много читал, делал выписки из прочитанного, выписывал незнакомые слова, неясные, трудные для понимания мысли. За разъяснениями шел к местному социалистическому деятелю Борису Хаджисотирову. Вместе с ним создал кружок по изучению марксизма из учеников школы металлистов.

В тетрадях Димитрова тех дней появились такие слова, как; детерминизм, индуктивный метод, добавочная стоимость, цена, диалектика, гегельянство, эмбриональный период, класс в себе, класс для себя… В его дневнике встречались имена: Горький, Некрасов, Чернышевский, Чехов, Белинский, Надсон, Леонид Андреев, Эмиль Золя, Толстой, Достоевский, Гете…

С его помощью создали кружок по изучению марксизма и ученики училища металлистов.

Дни в Самокове шли бурно.

Наступила осень. Пансион американского колледжа вновь заполнили ученики. Вместе с учебным годом начались беседы в воскресной школе. Каждый воскресный день пастор читал нравоучительные проповеди полемического характера — против «новейших материалистических течений».

Беседы в воскресной школе посещались плохо; лекторы читали проповеди монотонно, однообразно; ученикам они осточертели.

Пришел раз и Димитров послушать. В тот день должен был выступать лучший лектор, славившийся в городе своими ораторскими способностями. Зал был, как никогда, переполнен. Проповедник, худой, с голой, блестящей головой и тщательно выбритым лицом, говорил, стоя на кафедре. Голос его звучал уверенно, время от времени он угрожающе поднимал руки и оглушал изумленных слушателей цитатами. Всем своим поведением он как бы хотел показать, что материалистические теории для него — игрушки. Он расправлялся с ними одним махом, отпуская остроты, над которыми сам же и смеялся. Глядя на распаленного и разгневанного проповедника, неосведомленные думали, что у него личная вражда с Карлом Марксом и Чарлзом Дарвином.

— Буду сейчас цитировать Чарлза Дарвина, — сказал он. — Что, собственно, говорит Чарлз Дарвин, с которым мы уже имели удовольствие полемизировать? Чарлз Дарвин говорит…

Прикрыв глаза, проповедник наизусть цитировал целые абзацы. Публика глядела на него затаив дыхание.

Чарлз Дарвин был уничтожен. Наступил час Карла Маркса.

— А что, собственно, говорит создатель коммунистического евангелия, автор «Капитала» Карл Маркс? Он говорит, что бытие определяет сознание, а не наоборот. А что говорим мы? В главе второй книги «Бытие» сказано; «И создал господь бог человека из горсти земли и вдохнул в чело его дыхание жизни, и стал человек живой душой». И дальше в той же главе сказано: «И говорит господь бог: «Нехорошо человеку оставаться одному, сотворим ему помощника, ему подобного…» И дал господь бог человеку глубокий сон и, когда он заснул, взял у него ребро и вновь заполнил то место плотью. И создал господь бог из ребра, взятого у человека, женщину и привел ее к человеку. И сказал человек: «Это кость от кости моей и плоть от плоти моей, она названа женой, потому что принадлежит мужу своему».

Публика напряженно слушала каждое слово проповедника.

— Что, собственно, говорит Чарлз Дарвин и как обосновывает свою материалистическую теорию Карл Маркс? «Человек, — говорит Дарвин, — произошел от обезьяны». «Материя, — добавляет Карл Маркс, — начало и конец жизни». А что говорим мы?

Проповедник снова прикрыл глаза, скрестил руки на груди и продолжал:

— Бог создал человека по образу и подобию своему… Дух есть начало и конец вселенной…

В комнате стало душно. Открыли окна. Проповедник увлекся. Время от времени он вынимал из кармана платок и вытирал губы. Но вот он сказал «аминь» и ушел с кафедры. Теперь в беседу могли вступить слушатели. Обыкновенно они, смущаясь, задавали мало вопросов. Некоторые предпочитали уйти и погулять на чистом воздухе. Но в этот день в воскресной школе произошло нечто необычное. Молодой управитель типографии, сидевший в последних рядах, поднялся и спросил:

— Слышал ли лектор о последних открытиях науки в области геологии и знает ли что-нибудь о неандертальском человеке? Это первое. И второе: какие социальные выводы можно сделать из библейской легенды, которая ставит женщину в зависимое от мужчины положение? И может ли это быть оправдано с точки зрения современного общества, которое борется за равноправие женщин во всех областях жизни? Третье: почему лектор ничего не упомянул об эмбриональной теории Эрнста Геккеля, которая так же является неопровержимым доказательством теории Дарвина о происхождении видов, в особенности о происхождении человека? Почему лектор ничего не упомянул о подборе видов в их борьбе за существование и как можно текстом библии что-либо доказать, когда сами эти библейские тексты нуждаются в доказательстве?

Слушатели невольно повернулись к молодому печатнику.

— Откуда взялся такой? — спрашивали они.

Лектор нервно записывал вопросы, надменно усмехаясь.

— Закончили вы свои вопросы? — спросил он Димитрова.

— Закончил.

— Может быть, еще есть у кого вопросы?

— Нет, — ответил кто-то из зала, — хватит и этих.

— Вопросы господина Димитрова не новы для нас. Не впервые мы встречаемся с ними… Впрочем, начнем.

Проповедник взошел на кафедру, раскрыл библию и начал;

— В разделе тридцать восьмом «Деяния апостолов» сказано…

— Ну как же можно доказывать свои тезисы чем-то таким, что само подлежит доказательству? — прервал его Димитров. — Перед вами целая наука с огромным многовековым опытом, а вы хотите словами, написанными неизвестно кем, побороть эту науку…

— Господин Димитров, — повысил голос проповедник, — для нас божественное откровение — это догмы, которые нам доказывают все. Тут вы абсолютно несостоятельны, и я считаю ваш аргумент провокационным… Я просто не понимаю, как наша управа допускает такие богохульные вопросы в присутствии учеников. Прошу вас, господин Димитров, задавать вопросы без издевки над священным писанием. Если вопрос в том, чтобы цитировать труды ученых и философов, то я мог бы процитировать такого философа, как Беркли. Но я считаю излишним отклоняться от нашей прямой задачи. Итак!

Проповедник снова прикрыл глаза, и из уст его вновь полились цитаты из библии. Наконец, считая свое дело законченным, он закрыл библию и объявил собрание закрытым. Когда слушатели ушли, проповедник отправился к ректору училища и вел с ним продолжительный разговор об опасном оппоненте.

Весь городок заговорил о беседе в воскресной школе. С того дня интерес к лекциям стал заметно повышаться. Зал едва вмещал желающих. Возникали оживленные диспуты. Управа несколько раз просила Димитрова не выступать, но, не добившись своего, наконец, объявила, что для него нет места в типографии.

Димитров остался без работы и вновь перебрался в Софию.