Ружа и Колю ждали Гиту у входа в зал заседаний, желая ее успокоить. Им думалось, в особенности Колю, который был мягче и отзывчивей жены, что именно сейчас, в этот критический момент жизни, Гита нуждается в моральной поддержке. Он допускал и самое страшное — бытовые неурядицы переходного периода способны привести к роковым последствиям. Это чувство усилилось, когда он заметил слезы на глазах Гиты. Журналист увидел в этом не только страдание, но и начало очищения, что давало ему основание радоваться и уважать ее еще больше. А поскольку уважение к несчастным всегда связано с любовью и состраданием, Колю взволнованно ждал того момента, когда увидит Гиту и услышит голос измученной на суде женщины. Если сейчас не протянуть ей руку, значит, потерять навсегда, как это случилось с многими предоставленными самим себе. Колю заходил дальше — он уже представлял, как Гита бросается в реку, слышал перестук колес поезда, под которыми исчезает женщина с простертыми руками, охваченная безнадежным отчаянием; перед глазами мелькала веревка, на которой она повиснет с полным сознанием, что уходит из этого мира молодой и неопытной; ему мерещилось дуло пистолета, направленного в грудь, где трепыхалось испуганное сердце, которое замрет и перестанет биться навеки… Вот какие мысли и видения волновали Колю в минуты ожидания Гиты. Разумеется, он не делился с Ружей своими наивно-сентиментальными тревогами, зная трезвый характер жены, для которой спасение Гиты не выходило за рамки общей заботы о людях. К тому же чрезмерная тревога могла вызвать подозрения, а тогда он не сумеет сохранить хладнокровие. Поэтому, стоя рядом с женой, он только повторял:

— Давай попытаемся еще разок, авось не останутся бесплодными наши благие намерения. А потом уж… можно будет и построже…

Ружа слушала его терпеливо.

Из зала шумно выходила публика. Одни спешили по своим делам, другие продолжали спорить, отстаивая правоту того, на чьей стороне стояли. Каждый говорил с жаром, размахивая руками и не слушая доводов собеседника. Только Геннадий и его дружки были в отличном настроении, довольные тем, что выполнили свой долг. Теперь они держали путь в ближайшую корчму и очень сожалели, что Борка «смылся» и никто из них этого не заметил.

Аспарух Беглишки тоже незаметно исчез, словно испарился. Виктория напрасно искала его, чтоб идти вместе. А она предчувствовала, что ей не сдобровать. Она ловила на себе злобные взгляды Гиты и ломала голову над тем, как бы выбраться отсюда, чтоб не наступить кошке на хвост.

Но из зала только один выход. Не миновать его и Виктории.

Гиту сопровождал адвокат, не желавший оставлять ее одну. Он что-то объяснял, склоняясь к ее пылающему лицу, но Гита не слушала его. Она обдумывала нечто очень важное и боялась упустить момент. Виктории не спастись, но куда девался Беглишки? Куда пропал этот подлюга? Гита беспокойно оглядывала зал, всматриваясь в лица.

Убедившись, что Беглишки в зале нет, она бросилась к выходу, чтобы отрезать путь Виктории.

Старик все уговаривал ее, что более удачного исхода нельзя было и ожидать и она теперь будет счастлива, свободная и вольная, как горный орел. Гита не могла понять, при чем тут горный орел, но после того, как старик повторил это несколько раз, чрезвычайно довольный остротой, она подумала, что он, пожалуй, прав. Но где Беглишки? Куда он девался? Не прозевать бы из-за него Викторию!.. Нет, Виктория от нее не убежит! Не убежит, старая кикимора… Нет, нет… А этот «горный орел»?.. Этот старый хрыч, ему что нужно, он-то чего еще морочит ей голову?

Выйдя на площадку, Гита осмотрелась. Людей много, только Беглишки и здесь нет. Гита кинулась было обратно в зал, но тут к ней устремился улыбающийся Колю Стоев, а за ним Ружа. Он порывисто протянул Гите руку, считая, что такое сердечное приветствие подействует на нее успокоительно.

— Здравствуйте, здравствуйте, — заговорил он.

В этот самый момент в дверях показалась Виктория Беглишки — расфуфыренная, подрумяненная, возбужденная, в кокетливой шляпке. Гита тотчас повернулась к ней. Взгляды их скрестились, и в то же мгновенье разразилась такая страшная буря, что многие от неожиданности не поняли, с чего начался скандал.

— Ах, вот ты где, вот ты где, сводня! — крикнула Гита. — И ты еще читаешь мне мораль? Думаешь, я тебя не знаю, интриганка? Благородству учить вздумала, да?

Виктория попыталась пройти мимо, но Гита продолжала наступать:

— Стариковские денежки проматываете!.. Пьянствуете по целым ночам!..

Видя, что словами не проймешь, Гита схватила ее за платье. Резко обернувшись, Виктория спросила:

— Что вам от меня нужно?

— Мне нужно выцарапать тебе глаза, сука паршивая! И изуродовать твою собачью морду! — взвизгнула Гита, порываясь сдернуть с нее шляпку. Виктория увернулась, но Гита все же завладела шляпкой и швырнула ее на мостовую. И, не теряя времени, вцепилась в прическу и рванула так, что в руках у нее остался пучок обесцвеченных перекисью волос. Виктория закудахтала, словно наседка, преследуемая коршуном и, взмахнув своими голыми руками в браслетах и кольцах, принялась яростно колотить Гиту по голове.

Драка длилась недолго, каких-нибудь две-три минуты, но этого было достаточно, чтобы привлечь внимание прохожих и всех, кто вышел из зала заседаний.

Колю и Ружа с ужасом глядели на Гиту, которая продолжала с ожесточением таскать за волосы перепуганную свидетельницу.

Пустив в ход все свое красноречие, Колю пытался их разнять, даже встал между ними, но добился лишь того, что ему разбили очки. Ружа насилу оттащила его в сторону, боясь, как бы и ему не попало.

Гите помогала молодость. Виктории — опыт. Гита брала силой, Виктория — хитростью. Отбиваясь от Гиты, она сумела натравить на нее толпу, прикидываясь невинной страдалицей. Вокруг свистели и ругали Гиту. Воспользовавшись моментом, Виктория метнулась вниз по лестнице, Гита кинулась за ней вдогонку, угрожая выдрать всю ее «козью шерсть», но кто-то подставил ей ножку, Гита упала и кубарем скатилась с лестницы. Когда Колю и Ружа подбежали к ней, она была без сознания.

Что было потом, Гита не помнила. Пришла в себя только в больнице. На столике лежала плитка шоколада и записка от Ружи и Колю. Прочитав ее, Гита заплакала и снова потеряла сознание.

Она не знала, сколько пролежала так. Не могла даже определить, ночь сейчас, день ли, утро. Будто провалилась куда-то в небытие. Она старалась вернуться к действительности, почувствовать удары стоящих на тумбочке часов, отмеряющих секунды.

Доктор написал: «Диагноз предварительный и окончательный: реактивный психоз в форме истерии (инлактационе)».

Колю держал в руках историю болезни и вопросительно смотрел на доктора.

— Когда вы сможете ее выписать?

— Через день-два. Ей нужно полностью успокоиться.

— А потом понадобится отдых? В горах или на море?

— Лучше в горах.

Колю медленно шел по коридору, близоруко уставившись в историю болезни. Ему все казалось, что характер столь внезапного и бурного заболевания определен неточно.

Ружа ждала его возле сквера, подогнав машину к самому входу. Увидев хмурую физиономию мужа, она испугалась. но, узнав, как обстоят дела, успокоилась.

— Значит, еще день-два?

— Да, может быть, и меньше.

Колю спрятал бумагу в карман и, сев в машину, задумался. Доброе сердце уже подсказывало ему новые планы.

— Знаешь что, Ружка, надо, не откладывая, приготовить на всякий случай мой кабинет, а вдруг ее завтра же выпишут? Доктор сказал как-то неопределенно.

— А что готовить? Там все в порядке.

— Все-таки… Свежие простыни, наволочки…

— Это пустяк, — ответила Ружа. — Гораздо важнее сразу же отправить ее в Сокольские леса. Там ей будет лучше всего, по-моему; дождей пока нет.

— Безусловно, — воодушевился Колю. — Сейчас золотая осень. Дожди пойдут не раньше ноября, так что времени предостаточно.

— В конце концов, и в ноябре неплохо.

— Да там и зимой хорошо…

— Ты опять увлекаешься, Колю!

Вернувшись домой, Колю сейчас же взялся за уборку кабинета. Он вытащил коврики на балкон, выбил их, обтер тряпкой книжные полки, чего не делалось уже довольно давно; перебрал книги, выставив на первый план художественную и медицинскую литературу; сменил в вазе воду и поставил свежий букет, красиво подобрав цветы. Маленький захламленный кабинет, где Колю Стоев писал свои пламенные статьи и репортажи и начал работу над романом, который довел уже до десятой страницы, вдруг стал светлей, засверкал чистотой. Ружа все критически осмотрела и одобрила, восхищаясь хозяйственными способностями мужа.

Радость доброжелательных супругов была омрачена неожиданным появлением Желю Манолова Сильвупле, разыскивавшего вещи Бориса.

— Я очень извиняюсь, — поклонился бывший завхоз. — Мой сын прислал меня узнать, не у вас ли имущество его бывшей жены, часть которого принадлежит ему.

— Не понял вас, — с мрачным видом сказал Колю, стоя у раскрытой двери. — Повторите, пожалуйста.

— Речь идет о двух чемоданах, — любезно пояснил Манолов; поднявшись на цыпочки, он обшарил взглядом переднюю. — Один из этих чемоданов принадлежит моему сыну.

— Ну?

— Один из этих чемоданов полагается вернуть моему сыну.

— Понятно.

— Следовательно, если позволите, я его заберу.

— Борис Желев — это одно, а Желю Манолов — другое, — сурово заметил Колю и взялся за ручку двери.

— Как же, как же, товарищ! Он ведь сын мне… А раз так…

— Никаких чемоданов выносить из дому я не позволю! — тоном, не допускающим возражений, заявил Колю; он всегда презирал бывшего завхоза, которого считал пройдохой и вымогателем. — Никаких чемоданов!.. Притом товарищ Коевская еще в больнице. И не вы, а ваш сын должен будет договориться по этому вопросу с ней лично. Только она может дать ему чемодан, если захочет, разумеется. Вам ясно?

Колю захлопнул дверь перед носом у Сильвупле. Но тот позвонил снова.

— Извините, — послышался его голос за дверью. — Откройте на минуточку.

Колю открыл.

— Я хотел бы поговорить с товарищем Орловой.

— Это бесполезно, — ответил Колю. — Наши мнения не расходятся! Не имеет смысла!

— Нет, с нею я хотел бы поговорить по другому делу… Касающемуся меня лично… Нельзя ли ее увидеть, хотя бы минут на пять… Пожалуйста, не лишайте меня такого удовольствия.

Слышавшая эти переговоры Ружа вышла. Она была удивлена визитом Манолова.

— В чем дело, бай Желю?

Сильвупле поклонился.

— Извините за беспокойство, но вы мне советовали зайти… и я, как видите…

— Я что-то не припоминаю, — ответила Ружа. — А по какому вопросу?

— По личному вопросу, — приободрился Сильвупле. — Насчет общежития имени Вали Балкановой… Вспоминаете?.. Относительно места, которое занимал Аспарух Беглишки. Уволили его или еще нет? Вот что меня интересует. Конечно, я не спешу… Да спешка тут и ни к чему, хотел лишь напомнить о себе, знаете ведь старую поговорку: прозеваешь — воду хлебаешь.

— О каком Беглишки, о каком месте идет речь, бай Желю? — недоуменно развела руками Ружа. — Вы, наверно, ошиблись?

— Нет, нет, — возразил Желю. — В городе только и разговору, что о перемещениях… Каждый спрашивает: «Ну что, теперь тебя назначат?» Интересуется народ. Я, конечно, молчу. Зачем мне говорить? Пускай говорят факты. Правильно? Но поскольку все считают, что я самый серьезный кандидат… Да и в разговоре со мной, если не забыли, вы упоминали об этом… Вот я и решил зайти, чтоб оплошности какой не вышло, а то потом трудно исправить… К тому же, как я уже сказал… прозеваешь…

— Слушай, бай Желю, — нетерпеливо прервала его Ружа. — Ты давным-давно все выхлебал, и больше тебе нечего у нас делать… Ясно?

Желю растерялся, но только на мгновенье и сейчас же кинулся в атаку:

— Да, да, пожалуй… Понимаю… Ну, если не в завхозы — в этой отрасли у меня есть кой-какие провинности, — так на какое-нибудь другое место поимейте меня в виду. Например, я мог бы спокойно заменить Гатю Хаджи Ставрева, конечно, не как возчика, а как закупщика или что-нибудь в этом духе… Я и политически благонадежен и опыта поднакопил. Теперь уж мы не птенцы желторотые, когда каждый мог нас околпачить, а потом приходилось расхлебывать кашу… Верно? Так когда мне к вам наведаться?

— Вот что, бай Желю, — сказала Ружа, — не выйдет это, зря стараешься.

— Почему?

— Выслушай меня! Разговоры, дошедшие до тебя, не имеют ничего общего с тем, что мы намерены сделать. Понятно? Перемещения, увольнения — все это тебя не касается… Кого куда назначим, кого уволим — наше дело.

— Совершенно верно!

— Постой! — подняла руку Ружа. — Не перебивай меня!.. Двери нашей фабрики наглухо закрыты для таких, как ты, для тех, кто позорил нашу честь в свое время… Так что, если ты еще раз вздумаешь обращаться с подобными вопросами, мы на предприятии будем расценивать твои действия как провокационные, и нам придется применить к тебе другие, более серьезные меры.

— Но подожди, Ружа!.. Что же теперь будет?.. Я ведь ничего…

— И не только не примем тебя на работу, но пересмотрим старое дело и отправим тебя туда, где тебе давно место приготовлено… Понятно? Или еще не понятно?

И она захлопнула дверь перед недоумевающим и растерянным Желю.

— Отлично! — сказал Колю и обнял жену.