На другой день солнце взошло огромное, веселое, красное, но скоро скрылось в облаках и больше уже не показалось. Осень вступала в свои права. В горах и по реке ползли туманы. Тополи и яблони начала прихватывать желтизна. Дикие груши в горах так ярко рдели, словно их огнем опалило. Ветер играючи срывал паутинки с деревьев и разносил их по городским улицам, садам и реке. Во дворах жгли опавшие листья и сухую траву, которая росла под заборами вперемешку с бурьяном и терновиком. Над черепичными крышами домишек, над вербами и тополями вился синий дымок, легкий и прозрачный, как небо, к которому он устремлялся. Чувствовался терпкий запах лета, сгоравшего в пламени костров.

В этот день Ружа Орлова закончила все приготовления. В прихожей лежал рюкзак с бутылями и хлебом, а в гостиной возле кушетки стоял чемодан с бельем. Внизу ожидала заправленная бензином, чисто вымытая «победа». Даже талисман — коричневая обезьянка — был подвешен на шелковой нитке высоко над рулем. Это подарок Гиты по случаю выхода из больницы. Ружа с удовольствием приняла подарок, предупредив свою гостью, чтоб не сердилась, если обезьянка будет напоминать былую Гиту.

— Почему былую? — не утерпела Гита. — Мне хочется, чтоб она напоминала и нынешнюю. Только с этим условием я дарю ее.

— Хорошо, — улыбнулась Ружа. — Будь по-твоему, не станем спорить.

Обо всем уже было переговорено. Припоминали, не забыла ли что-нибудь Гита, уезжавшая сегодня в Сокольские леса. И самые, казалось бы, обычные вещи вызывали разногласия. Гите хотелось взять туфли на высоких каблуках, а Ружа предлагала свои туристские, которые Гите были совсем впору, а Ружа их почти не носила.

— Да, но не мешает захватить и эти, на высоких каблуках. Сокольские леса не глухомань какая-нибудь, а первоклассный курорт. Столько народа туда съезжается… Не могу же я целыми днями топать в твоих башмаках… Согласись, Ружка, неудобно… Кое в чем ты все еще плохо разбираешься.

Ружа промолчала, подавляя улыбку, удивленная своенравием гостьи, которая и сейчас не забывала заботиться о красоте. Но, чтоб не посрамить себя, сочла нужным добавить:

— Я согласна, только ты обещай мне ходить на прогулки и поменьше танцевать… Помни, ты должна там отдохнуть, окрепнуть и подлечить нервы… Поэтому возьми и туристские как залог того, что ты последуешь моему совету.

Гита засмеялась, подхватила тяжелые ботинки и обняла Ружу.

— Уф, все-таки настояла на своем, не отстала до тех пор, пока не всучила мне эти сапоги! Ладно, ладно, выполню все твои распоряжения, кроме одного: вернусь, как только мне надоест. Разрешаешь?

— Боюсь, как бы тебе не надоело на другой же день.

— Такой опасности нет… Говорят, там очень весело. Туман подолгу не задерживается. Солнечно, тепло. А по вечерам, наверно, собираются у камина в гостиной, слушают радио, играют в шахматы, танцуют.

— Все там как было прежде. Я уверена, тебе понравится больше, чем ты думаешь.

Рассеянно слушая Ружу, Гита то и дело вскакивала с кресла, подбегала к раскрытому окну посмотреть, не пришел ли Колю, и полюбоваться машиной, стоявшей у подъезда.

«Победа» ждала ее, в любую минуту готовая помчаться вверх по белой дороге среди горных теснин и буковых лесов. Через час, а может, и раньше она окажется на окруженной пожелтевшими деревьями вершине, в тиши золотой осени, уже царствующей повсюду. Будет тепло, весело и чуть грустно, как грустна песня сверчков, которую они распевают где-то за очагами и каминами, не желая расставаться с последними курортниками. Днем будет она гулять по скошенным лугам, утром — подниматься к скалам по узкой дороге, извивающейся среди старых буковых лесов; побывает в опустевшем пионерском лагере, а вернется оттуда через широкие поляны, поросшие папоротником, над которыми до сих пор порхают золотистые бабочки. Не захочется бродить по лесам и полянам — сходит на озеро, где плещут студеные воды и тихонько баюкают старую лодку. На скучат горы и озеро — поболтает по телефону с Ружей, узнает, какие новости там внизу, в городе.

Размечтавшуюся Гиту вывели из задумчивости городские часы, бой которых доносился так ясно и отчетливо, будто из дома напротив. Невольно прислушавшись, Гита насчитала одиннадцать ударов. Ее вдруг охватило такое нетерпенье, словно она целый год ждала отъезда. Только хотела напомнить Руже, что пора ехать, в этот момент распахнулась дверь и в комнату вихрем ворвался запыхавшийся Колю. Он был бледный, взъерошенный. Сняв запотевшие очки, он глухо сказал:

— Бориса убили… Труп в реке нашли… возле станции.

— Как убили? — в один голос крикнули женщины, вскочив со своих мест.

Колю надел очки и опустился в кресло. Ноги у него подкашивались от волнения.

— Сегодня утром вытащили труп… экспертиза установила, что Борис убит…

Колю говорил сбивчиво, бессвязно; стоявшие по обе стороны кресла женщины с ужасом слушали его.

— А теперь… Что нам делать теперь?

Колю даже не понял, которая из них задала вопрос. Глянув в окно, он ответил как бы самому себе:

— Теперь мы должны покончить с ними… раз и навсегда!

Он встал и принялся нервно расхаживать по комнате, сопровождаемый взглядами потрясенных женщин; в голове у них все еще не укладывалась эта страшная новость.

— А следы убийц не обнаружены? — спросила наконец Ружа.

— Пока нет, — ответил Колю. — На всякий случай утром был снят с поезда Аспарух Беглишки — в Софию направлялся.

Все трое молча переглянулись.

Снаружи повеяло прохладным ветерком, качнувшаяся створка раскрытого окна напомнила о Сокольских лесах. Гита сорвалась с места и вышла в прихожую. Колю и Ружа проводили ее взглядом. Что она задумала? Гита взяла заботливо уложенный к отъезду рюкзак, подхватила и чемодан и отнесла в кабинет, предоставленный в ее распоряжение. Хозяева удивленно смотрели на нее. Не дожидаясь вопросов, Гита сказала:

— Я откладываю поездку… В Сокольские леса всегда успею попасть… И притом я уже здорова. Вместо того чтоб шляться по лесам, пойду лучше работать. Нет, нет, я не могу больше бездельничать, не могу жить обособленно. Сдохнуть можно с тоски. Ни за что на свете!.. Поверь, Ружка, я совсем здорова. Завтра же приду в ткацкий цех, ты обещала меня принять.

Ружа молча слушала се, глядя в раскрытое окно. Она одобряла каждое ее слово.