Миновала полночь. В селе и в окрестных хуторах пропели петухи. Холодные мартовские звезды, мигая словно свечки, гасли одна за другой, будто их кто задувал. Еще полчаса, и застрявший между двумя высокими холмами месяц, выгнутый красным рогом, зайдет. В дебрях Стара Планины, в глубокой котлообразной долине, безмятежно спало большое старинное село Котел.

Несмотря на позднее время, посиделки в доме Стойко Мамареца были в самом разгаре. И если бы медвежатнику дедушке Станчо, который пришел из Еркечского хутора, чтобы повеселить своей трехструнной гуслой молодежь, не захотелось спать, гулянью не скоро пришел бы конец. А раз ушел дедушка Станчо, мало-помалу разбрелись по домам девушки и парни, и Мамарец остался один со своими домочадцами.

В очаге догорал огонь. На поверхности луженых противней и блюд играли золотые отблески тлеющих углей. Вблизи очага валялись муравленые миски и глиняные баклажки, медные котелки и глубокие горшки, еще совсем недавно полные красного сливенского вина. О том, какое тут царило веселье, какие подавались угощения, можно было догадываться по еще не убранным сосудам, которые осушили гости, да по пустым блюдам.

Возбужденный выпитым вином и юнацкими песнями старого гуслара, бай Стойко все еще лежал у очага и, крепко зажав в руке трубку тутового дерева, тихо говорил:

— Ступай, Мария, ложись, завтра уберешь. И Руса пускай ложится. А мы с мальчишками еще покалякаем тут немного.

Однако Мария, рослая, крепкая, работящая котленка, зная, что при таком беспорядке ей не уснуть, не стала обращать внимания на слова мужа. Засучив рукава, она вместе с дочерью Русой прибрала в доме, перемыла всю посуду и только тогда пошла спать.

Тем временем бай Стойко, окруженный сыновьями, продолжал начавшийся при гостях разговор о тех давнишних временах, когда в Балканах повсюду гуляли «юнаки из юнаков».

Папа, а можно, и я послушаю? — робко подошла к очагу Руса.

— Садись, детка, садись.

Старик воодушевился еще больше — не только мальчишки Ради, Стати и Георгий, но и дочь заинтересовалась его рассказом.

— Ты спрашиваешь, откуда пошли юнацкие песни? Они вовек не переведутся, говорил Стойко, потягивая трубку и припоминал, про что пел гуслар. — Сколько до нас народу погибло, сколько юнацких голов слетело!.. Что ж, по-вашему, если мы триста — четыреста лет прожили в рабстве, то все это время походили на стадо овец и ни разума у нас не было, ни огня в груди? И разум нас не покидал, и юнаков было немало… От них дошли и песни, что вам поет дедушка Станчо.

— Ну хорошо, папа, — отозвался Георгий, самый младший из мальчишек, — раз у нас было столько юнаков, то почему же мы до сих пор не прогнали турок? Почему терпим их почти четыреста лет?

Стойко обернулся и задержал на нем взгляд.

— Ты прав, сынок. Я и сам часто спрашиваю себя: почему?

Юнаков много, а мы остаемся в рабстве. Чего нам не хватает? Царя у нас нет своего или войска недостает?

— Царь у нас был, но что от него толку? Оставил Тырново — и сбежал… И войско — врассыпную…

— А по-моему, — вмешался самый старший сын, Ради, — если бы у нас нашелся такой царь, который бы собрал под знамя всех балканских юнаков и повел их на Стамбул, тогда бы все узнали, на что способны болгары!

— Царь с сотней юнаков дела не сделает, Ради, — возразил Георгий. — Пока они доберутся до Адрианополя, турок их переловит, что твоих цыплят. Тут много народу нужно — большое войско и толковые командиры!

— Вроде Суворова! — добавил отец и вздохнул: — Эха-ха! Нам и во сне не видать таких командиров и капитанов! Будь они у нас, турки узнали бы, на что мы способны…

— А откуда же их взять, папа?

— Известно откуда…

Заинтригованные мальчишки глядели на него с нескрываемым любопытством.

— Дед Иван пришлет нам их, — продолжал Стойко, — запомни мои слова!.. Это дело давно уже готовится, только еще не пришло время. Был тут проездом один капитан, так вот он сказал, что опять должна быть война между московцами и турками… Только вы об этом не болтайте, а то беды не оберемся.

Мальчишки оживились.

— Как только придет сюда московец, нашему рабству конец! — продолжал Стойко. — Тогда уже не будут торговать нами в Анатолии как скотиной… Вы слыхали про йесирбазар? Не слыхали! А вот я собственными глазами видел его в Стамбуле. Он и поныне там есть. На йесирбазаре людьми торгуют так же, как, к примеру, волами или лошадьми. Заглядывают в рот, смотрят зубы… Не приведи господь попасть на тот йесирбазар!

Стойко тяжело вздохнул, выбил пепел из трубки и спрятал ее в сафьяновый кисет.

— Ну, а теперь спать, да смотрите насчет войны не проговоритесь где-нибудь, а то не сносить нам головы. Про что сказано в старых преданиях — все сбудется!

— А про что сказано в старых преданиях, папа? — спросил Георгий. — Что мы освободимся, да?

Стойко перевел взгляд на сына.

— Когда царь болгар, Иван Шишман, спасаясь от турок и от пожаров, бежал из Тырнова, он схватил горящую головешку, воткнул ее в землю на Царевом холме, недалеко от своих палат, и сказал: «Болгария тогда освободится, когда прорастет эта головешка!..» Вконец отчаялся царь, потерял всякую веру в то, что мы когда-нибудь избавимся от турок. А вот нынче свершилось чудо… Очевидцы рассказывают, что на том самом месте, где была воткнута головешка, вытянулись молодые побеги.

Дети слушали как зачарованные.

На улице внезапно поднялся сильный ветер. Он ворвался в заклеенное бумагой оконце, с грохотом распахнул дверь, даже черепицы на крыше зашевелились.

— О! — вздрогнул отец и обернулся к оконцу. — Южняк подул!.. Видали? Вот и зиме конец. Завтра или послезавтра надо будет раскрыть виноград.

Поднявшись на ноги, мальчишки вслушивались в завывание ветра. Руса кинулась к окошку:

— Папа, папа, ветер прорвал бумагу!

В окошке снова запел прилетевший невесть откуда ветер. Он бушевал и бесновался на улицах и во дворах, стучался в двери и окна, сотрясал крыши и пригибал деревья.

Стойко стряхнул со штанов табак и пепел, запер на засов входную дверь и пошел спать. Дети последовали за ним. Спали все вместе на нарах. Руса прильнула к матери, а мальчишки улеглись по другую строну, возле отца, у самого окна, и укрылись ковром.

Скоро во всем доме наступила тишина. А шальной ветер по-прежнему носился по селу из конца в конец. Деревянный домишко скрипел и трещал, словно утлое суденышко в бушующем море.

Георгий долго не мог уснуть: его не покидала мысль о старом предании и о молодых побегах.

«Может, и вправду такое случилось?..»