Последовал совет, чтобы Порта не выпускала этого мужественного болгарина на свободу… а передала его Самосскому князю, тому самому хитрому князю Богороди, который бы держал его под неусыпным надзором.Г. С. Раковский
Увидеть море, после того как ты многие годы провел в знойной пустыне; услышать плеск волн, после того как ты мог слушать только вой шакалов да свист ветра; любоваться беспредельными просторами синеющего моря, после того как ты мог смотреть только на красную бесплодную землю Анатолии и мрачные степи Коньи, — это уже счастье!
Прибыв на остров Самос, капитан Георгий Мамарчев словно заново родился на свет. Он испытывал такое чувство, будто где-то совсем рядом находится Болгария, хотя этот небольшой греческий островок, потерявшийся в водах Эгейского моря, был ближе к берегам Малой Азии, нежели к Балканскому полуострову. Море как бы связывало Мамарчева с родной землей и со всем остальным миром.
В первые несколько дней Мамарчев не мог нарадоваться морскому простору и обретенной свободе. С ним приехала жена и дети. У него уже было четыре малыша, делившие с ним невзгоды изгнания.
Хотя остров Самос принадлежал Турции, большинство населения его составляли греки. Они занимались рыболовством, виноградарством и земледелием. Гряду холмов украшали вечнозеленые леса, а на полях крестьяне выращивали табак, маслины.
Мамарчев вместе с семьей устроился в хижине рыбака. Как ни тесно и неудобно было в маленьком приземистом домишке, Георгий чувствовал себя счастливым и довольным. Живущие вокруг рыбаки были люди очень добрые и любезные. Быстро познакомившись с ними, он полюбил их как братьев. Оказалось, это удивительно веселый и смелый народ; все стали дружески звать его капитаном или просто «барба Георгий». Именно в таких людях нуждался Мамарчев, к ним тянулась его душа. И вот он среди них. На своих маленьких лодчонках они уплывали в открытое море, ловили рыбу, пели моряцкие песни, веселились, пили вкусную ароматную рицину.
— Тут я как среди родных братьев, — часто говорил Мамарчев жене.
— Это верно, Георгий, но было бы еще лучше, если бы мы оказались дома.
— Раз уж мы сюда сумели попасть, то попадем и домой, — успокаивал он Раду. — Болгария… Вон она, за этим морем.
Почти ежедневно Мамарчев садился на коня и объезжал окрестности: издали любовался зелеными холмистыми склонами горы Керки, у подножия которой были видны развалины, сохранившиеся с древних времен; проезжал по маслиновым рощам, останавливаясь у виноградников; беседовал с греками, расспрашивал о их житье-бытье и очень скоро заводил с ними дружбу. Человек очень любознательный, он сумел ознакомиться с историей этого острова, узнал, какое население тут проживает; оказалось, недалеко, всего в нескольких километрах, находится портовый город Вати. Как выяснилось, остров Самос, насчитывающий более тридцати — сорока тысяч жителей, еще в 1832 году стал вассальным княжеством Турции, права которого охраняли Россия, Франция и Англия. Особенно удивило Мамарчева то обстоятельство, что с давних пор княжил на острове Стефанаки Богороди, а управляющим у него был Гаврил Крыстевич.
Капитан Мамарчев рассуждал про себя: «И Богороди и Крыстевич — наши люди, болгары, и притом родом из Котела. С ними я найду общий язык. Здесь совсем иное дело, не то что в Конье. А может случиться, что в недалеком будущем я получу полную свободу».
Капитана Мамарчева окрыляли надежды. Скитаясь по окрестностям рыбацкого поселка, он испытывал счастливые чувства и строил планы один заманчивее другого. Глядя на него, воспрянули духом и жена и дети.
Но счастье скоро улетело. Однажды в эти места приехал молодой управляющий Гаврил Крыстевич. Весть о его приезде разнеслась повсюду. Специальные глашатаи сообщали населению о прибытии господаря; всем вменялось в обязанность выходить ему навстречу и приветствовать его.
Недавно вернувшийся из Франции Гаврил Крыстевич, этот спесивый и самонадеянный молодой человек, был одет по последней моде и с большой претензией. Он свободно говорил на турецком, греческом и французском языках. Не забыл и родной, болгарский язык — Крыстевич родился и вырос в селе Котел. Еще будучи учеником известного греческого училища Куручешме в Стамбуле, он не раз слышал от Раковского о подвигах капитана Мамарчева, и его злило, что этот «своевольный» болгарин предпочел служить русским вместо турок. Крыстевич не упускал случая посмеяться над Раковским по поводу его «хваленого дядюшки», которого тот не раз и не два называл «настоящим витязем». И вот теперь, после стольких лет, Гаврилу Крыстевичу снова довелось встретиться с именем этого «своевольного витязя».
— Чудеса господин, да и только! — посмеивался самодовольный Крыстевич, сгорая от любопытства скорее увидеть Мамарчева и при случае сказать ему несколько горьких словечек.
Этот день настал.
Гаврил Крыстевич изъездил весь остров вдоль и поперек, проверил, как идут дела, отдал своим подчиненным необходимые распоряжения и, наконец, решил поинтересоваться судьбою узника.
Встреча между двумя котленцами (одному из них было уже под шестьдесят, а другому — двадцать шесть лет) произошла весьма неожиданно.
Крыстевич восседал па высоком белом коне и небрежно пощелкивал по красным гамашам хлыстом с серебряной ручкой. Вечерело. Солнце залило багрянцем притихшее море. Увидев перед хижиной молодого всадника, жена Мамарчева встала и вышла во двор, поклонилась.
— Добрый вечер, господин, кого ищете?
Крыстевич не ответил на ее приветствие. Глядя на играющих поблизости детей, он что-то обдумывал.
— Вы из этих, из рыбаков? — спросил он наконец по-гречески, пренебрежительно глядя на женщину.
— Нет, — ответила Рада. — Мы не здешние. Я — болгарка, жена капитана Мамарчева.
— Ага-а! — нахмурил брови молодой управляющий и уставился глазами на море. В голове его ожили далекие воспоминания о родном селе. — Капитана Мамарчева, — повторил он, — или капитана Буюкли, как его еще называют…
— Верно, ваше благородие.
— А сам-то он где сейчас? Здесь?
Пришпорив коня, он подъехал к самой двери и, нагнувшись, заглянул в хижину. Внутри было темно. В глубине мерцали в очаге гаснущие угли.
— Нет его? — переспросил управляющий, подозрительно посматривая на женщину. Одета она была бедно, но чисто и аккуратно.
— Пошел прогуляться по берегу.
— Один?
— Один.
— А кто ему позволил?
— Этого ему никто не запрещал, ваше благородие, — спокойно ответила женщина. — Он тут живет, и это его человеческое право.
— Но насколько я припоминаю, в Конье он был на правах узника. И никто не отменял установленного для него режима.
— Но и прав его никто не лишал, ваше благородие, — добавила жепщина и начала озираться по сторонам.
В это время на морском берегу показался скачущий галопом всадник. Лошадь вихрем неслась к хижине. Молодой управляющий обернулся и поднес к глазам подзорную трубу. Действительно, на мчавшемся во весь опор коне он увидел русского офицера. Гаврила Крыстевича всего покоробило — его завистливую душу охватил гнев и какое-то странное беспокойство. Вот он, значит, какой, здешний узник капитан Георгий Мамарчев! Живет себе вольготно и пользуется островом, как своей вотчиной! Какая наглость!
И уязвленный Гаврил Крыстевич, обернувшись к женщине, строго сказал:
— Передайте капитану Мамарчеву, чтоб он завтра явился ко мне в управление!
— А вы подождите немного и скажите ему сами.
— Мне некогда ждать!
И, пришпорив коня, Гаврил Крыстевич во весь опор поскакал обратно. За ним последовала его свита, все это время стоявшая в стороне на почтительном расстоянии.
Жена и дети Мамарчева с чувством крайнего недоумения долго смотрели вслед удаляющимся всадникам. Капитан Мамарчев уже подъехал к своему дому, а они все еще следили взглядом за удаляющейся свитой Крыстевича.
— Кто такие? — спросил Мамарчев, соскочив с коня.
— Должно быть, здешний управляющий. Он не назвался. Строгий и задиристый, видать, человек. Велел тебе завтра явиться к нему в управление.
— Завтра? — воскликнул удивленный Мамарчев. — Завтра я с рыбаками ухожу в море. Будем ловить рыбу.
— Смотри сам… Он ведь приказал явиться к нему.
Капитан Мамарчев нисколько не подозревал, что его непродолжительной свободе приходит конец.
На следующий день он надел свою офицерскую форму, опоясался саблей, как подобает в официальных случаях, и сел на коня.
Ему хотелось представиться управляющему в наилучшем виде.
Резиденция Крыстевича располагалась в соседнем поселке.
Когда капитан Мамарчев приехал, Гаврил Крыстевич уже ждал его, стоя у открытого окна. Собравшиеся на небольшой площади местные греки с удивлением рассматривали русского офицера. Он был по-прежнему весел, общителен. Все до единого— знакомые и незнакомые — приветствовали его своим «ясу, капитан» и дружески улыбались. Крыстевич видел теплое, сердечное отношение местных жителей к узнику, и это его окончательно разозлило. «Я научу его, как надо держаться в моей губернии, — думал он, — пускай знает, кто тут хозяин!»
Улыбающийся капитан Мамарчев вошел в канцелярию и громко поздоровался. Гаврил Крыстевич успел сесть за стол. Он обставил свою канцелярию на французский лад: тут не было ни турецких миндеров, ни диванов.
— Здравствуйте, ваше благородие! — повторил Мамарчев, протянув своему соотечественнику руку.
Крыстевич не пошевельнулся.
— Капитан, — начал он ровным холодным голосом, — вам известны правила, коих вы обязаны придерживаться, находясь на моем острове?
— Что за правила, господин Крыстевич?
— Вы совсем забыли, капитан, что вы узник!
Мамарчев вздрогнул.
— Капитан, — продолжал Крыстевич, — вы прежде всего узник и уж потом офицер.
— Меня пока никто не разжаловал, господин Крыстевич! — вскипел Мамарчев. — И если кто-нибудь имеет право это сделать, то только не вы, а те, кто дал мне эту форму.
— Знаю, знаю, ты на всю жизнь обрек себя на это. Всю жизнь будешь теперь служить России!
— Лучше России, чем Турции, господин Крыстевич!
— На что ты намекаешь?
— Вы сами знаете, господин Крыстевич.
— Если этот намек касается меня и моего благодетеля и покровителя его сиятельства князя Богороди, то вы глубоко заблуждаетесь, Мамарчев!
— Видно по вашим делам, господин Крыстевич!
— И я хотел сказать то же самое, — ответил Крыстевич, вставая со стула. — Красноречивее всего говорят дела! Вот мы, например, помогаем чем можем болгарскому народу, заступаемся за него перед султаном, просвещаем тянущихся к науке болгарских детей, трудимся, печемся…
Мамарчев презрительно сжал губы — ему хотелось пустить солененькое словечко, но он сдержался.
— А каковы твои дела, Мамарчев? — не унимался управляющий. — Сотни погибших, которых ты сумел обмануть… Пять виселиц, поставленных в Тырнове…
— Зачем вы оскверняете память погибших, господин Крыстевич? Зачем глумитесь над народом?
— По этому вопросу, Мамарчев, мы с вами придерживаемся различных мнений. Вы за революцию, а я за эволюцию.
— Да, я вас понимаю, вы за эволюционное умерщвление нашего народа, за то, чтоб он умирал медленной смертью, чтоб постепенно стереть его с лица земли… В этом смысл вашей эволюции! Знаю, в этом вопросе мы стоим на двух полюсах.
Молодой управляющий с трудом сдержался. Он сказал с деланным хладнокровием:
— Дальнейшие разговоры излишни, Мамарчев. Отныне я запрещаю вам носить офицерскую форму, хранить у себя какое бы то ни было оружие, в том числе и вашу саблю, и ездить верхом на лошади!
Слушая холодный голос управляющего, капитан Мамарчев не верил своим ушам. Как можно лишить его формы, сабли и коня? Ведь это же чудовищно! Это же издевательство!
— И это все? — спросил наконец Мамарчев.
— Не все, Мамарчев!
— Я слушаю.
— С сегодняшнего дня по приказу его величества султана вы лишаетесь и ежемесячного пособия, которое вы до сих пор получали!
— А чем же я должен жить?
— Нас это не интересует.
— У меня жена, дети.
— Вы только сейчас об этом подумали, Мамарчев? А где вы были раньше? Почему раньше не позаботились о жене, о детях?..
Капитан Мамарчев не стал отвечать. Он посетовал на себя, что проявил минутную слабость перед этим жалким изменником.
— Впрочем, — сказал он, — мне от вас не нужно никакой милости. Обо мне есть кому позаботиться… А вы, господин Крыстевич, в один прекрасный день еще пожалеете об этом разговоре!
Мамарчев повернулся и зашагал к выходу.
— Благодарите падишаха за то, что вы до сих пор живы! — крикнул ему вслед управляющий.
Мамарчев его не слышал.