Дедушка Станчо и медведь подошли к самой речке, остановились и поглядели на противоположный берег. Вода была холодная, да и место оказалось довольно глубоким.
— Купаться еще не время, мой мальчик, — сказал старик, глядя то вверх по реке, то вниз в поисках брода. — У тебя-то шерсть во какая густая, а у меня ее кот наплакал…
Мельница тонула в зелени. Крыша ее едва проглядывала сквозь плакучие ивы. Дедушка Станчо взобрался на холм и крикнул, как делают горцы:
— Э-ге-гей, Стойко-о! Ты здесь, эй?!
Сквозь рокот бурной речки голос старика с трудом достигал противоположного берега. Дедушка Станчо повел медведя вниз по течению.
— Хочешь не хочешь, а придется переходить вброд. Так что будем искать, где помельче, — бормотал старик, волоча за собой усталого зверя.
Не успел дедушка Станчо ступить в воду, как со стороны мельницы послышался голос Стойко:
— Эй, приятель, погоди! Куда тебя несет? Если тебе жизнь надоела, то хоть медведя пощади…
Дедушка Станчо замер на месте и попятился назад.
— Спускайся еще ниже, — посоветовал Стойко. — Там я перебросил бревно, вот вы по нему и перейдете… Только смотрите не бултыхнитесь в воду, а то потом со смеху помрешь, глядя на вас!
Весело насвистывая, дедушка Станчо потащил медведя дальше. Да и как ему было не радоваться и не веселиться — сейчас он обнимет своего старого друга, которого всю зиму не видел! Да какую зиму! Дедушка Станчо едва дотянул до весны: старуха его умерла, кирджалии сожгли его лачугу, дороги завалило снегом, спуститься с гор нечего было и думать — хоть подыхай с голоду. Сейчас совсем другое дело.
Дедушка Станчо с большим трудом переправился с медведем по бревну на другой берег. Стойко встретил их с приветливой улыбкой:
— Ну, милости просим, проходите!
Старики поздоровались и обняли друг друга, у них от радости даже слезы выступили на глазах — дождались и этой весны живы-здоровы.
— Возле жернова хлопочешь? — спросил дедушка Станчо, смахивая слезу.
— Надо починить его к пасхе.
— Что ж, и то дело.
Старики пошли на мельницу. Привязав медведя к дереву возле воды, дедушка Станчо собрал обметки внутри мельницы в деревянную миску и поднес ее изголодавшемуся зверю.
— Поешь, мой родной, подкрепись малость, а то голодный медведь плясать не станет!
Тем временем Стойко развел огонь на мельнице и поставил котелок, чтобы сварить мамалыгу для гостя.
Сидя у очага, старики закурили трубки, и завязалась долгая беседа. Многое случилось за эту зиму, о чем стоило вспомнить. Стойко похвалился тем, что неделю назад дочь его Руса родила ему внука, которого назвали Сыби. Затем он с неменьшей радостью сообщил, что пришла весточка от сына Георгия из Валахии.
— Подался в Грецию биться против турка, а там что бог даст… В капитаны его произвели!
— В капитаны? — От удивления дедушка Станчо вскинул свои косматые брови.
— Военная служба! — продолжал дедушка Стойко. — Кое-кто из ребят Кара Танаса тоже ушел туда. И котленцы там, и жеравенцы, да и еркечские, пожалуй, не отстали…
Дедушка Станчо был крайне изумлен — такое творится на белом свете, а он ничего не знает! Совсем одичал с медведем в этих горах!
— Вроде бы началась заваруха. Посмотрим, как все это обернется, — продолжал Стойко. — В Стамбуле повесили греческого патриарха Григория на воротах патриархии. Три дня и три ночи висел. Не велели снимать: пускай, мол, народ смотрит.
— Неужто правда?
— В заговорщиках состоял…
— Ой-ой-ой!
— Ходят слухи, будто из Анатолии идут сюда банды делибашей, манафов, зейбеков… и режут все живое, что попадет на глаза.
Расстегнув ворот холщовой рубахи, дедушка Станчо, разинув рот, с изумленным видом слушал эти невеселые новости.
— А тут месяц назад к нам в село ворвались два пьяных мерзавца. И теперь ни в одном дворе не осталось ни курицы, ни цыпленка. Весь день они носятся со своими гончими по полям, а вечером людям от них спасения нет. Одного зовут Мустафа-бей, а другого Челеби-бей, будь они прокляты! Скоро нечего будет ни пить, ни есть! Мало того, на девчонок стали посягать и даже на молодух. Третьего дня Цанка Петрова пропала. Разыскивали, звали… Словно сквозь землю провалилась. Думали, гадали, что с нею, бедняжкой, могло случиться? Не иначе, эти негодяи и сгубили.
— Что же они могли с нею сделать?
— Разве я знаю?.. Либо убили, либо продали…
— Уф, пропади они пропадом!
— Раньше, бывало, отдашь на султана сто золотых в год — и вся недолга, А теперь и десятину давай, и овцу заколешь — давай, и трудовая повинность… А потом еще харач плати.
— А конак, нузула, таина, джаала, чубрикпарас… Ой, да разве перечесть все придуманные турками поборы!
Вода в котелке закипела. Дедушка Стойко поднялся, принес миску с кукурузной мукой и начал замешивать мамалыгу. А дедушка Станчо пошел тем временем проведать медведя и, подсыпав ему еще обметок, вернулся обратно.
Старики не могли нарадоваться, что наконец-то они свиделись после столь долгой разлуки. По этому случаю Стойко, сварив мамалыгу и выложив ее в миску, принес плоскую бутылочку ракии, и стали они угощаться.
— На здоровье, Станчо!
— На здоровье, Стойко! — говорили они, и бутылочка переходила из рук в руки.
Но в самый разгар веселья снаружи послышался собачий лай. Старики вздрогнули. И не успели они оглянуться, как вошли два вооруженных турка. Дедушка Стойко поднялся на ноги, и кровь застыла у него в жилах. Перед ним стояли Мустафа-бей и Челеби-бей.
— Так ты тут, чорбаджи?
— Тут, эфенди. Буюрусум, буюрусум.
— Едите, да?
— Сели вот перекусить… с моим приятелем из Еркечского хутора.
Турки молча окинули взглядом дедушку Станчо. Они возвращались с охоты, были голодны и думали только о еде. Снимая с плеч сумки, они послали Стойко на улицу, чтобы он внес остальные их вещи.
— Пойди погляди, какая у нас добыча — просто чудо!.. Поднимайся и ты, старый пес! Чего расселся? — обратились они к дедушке Станчо.
Убедившись, что эти «любезные» слова относятся к нему, старик тотчас вскочил на ноги и пошел помогать.
— Мы потом обливаемся, а он расселся, — продолжал бубнить турок. — Держи мешок и вот эту торбу! В них цыплята и две индюшки… Да смотри не выпусти их.
Лошади турок были навьючены провизией, награбленной в окрестных селах.
Мустафа-бей был длинный и тощий турок с черным лицом и вечно красными от пьянства глазами. А Челеби-бей был низкий и толстый; на его рябом лице не было ни единого волоска. Ни дать ни взять — евнух. Оба верно служили султану: собирали подати, грабили на дорогах людей, а кто им противился, тех убивали.
Старики принялись готовить еду, а турки лежали на рогожке у очага. Тем временем гончие, обнаружив медведя, подняли бешеный лай.
— Чорбаджи, что там может быть, почему собаки лают?
— Медведь, эфенди, — ответил дедушка Стойко. — Он на привязи.
— А вдруг отвяжется?
— Да он ручной, эфенди, — добавил дедушка Станчо. — Ничего он не сделает.
— Вы мне смотрите! — пригрозил турок. — Ежели что случится с гончими, не сносить вам головы.
— Не стоит беспокоиться, эфенди, ничего не случится! — убеждал его дедушка Станчо, но в душу его закралась тревога.
Турки утихомирились, однако дедушке Станчо по-прежнему было как-то не по себе. Его беспокоил медведь. Откуда взялись эти гончие, пропади они пропадом?!
Обед прошел благополучно. Турки наелись досыта. Истребовали налог за то, что, угощаясь, натрудили свои зубы, взяли такой же налог в пользу своих лошадей и легли подремать. Едва они уснули, как гончие снова подняли лай. Мустафа-бей — более решительный — поднялся и вышел. Челеби-бей тут же последовал за ним.
— Слушай, дружище, — сказал Мустафа-бей, — я и волков убивал, и диких кабанов, а вот медведь мне ни разу не попадался.
Мустафа-бей вскинул ружье и прицелился в медведя.
Дедушка Станчо, упав к его ногам, умолял:
— Не убивай его, чорбаджи, ради бога. Смилуйся! Больше ничего у меня нет, только он один…. Что я стану делать без него? С голоду помру.
Турок презрительно пнул старика ногой.
— Посмотри, Челеби, как я пальну ему прямо в голову!
— Целься в сердце, Мустафа!
— А мне хочется в голову.
Натянув цепь, медведь удивленно глядел на незнакомца, который направил на него ружье. Ободренные присутствием хозяев, собаки стали еще более яростно набрасываться на медведя, подбегая к привязанному зверю все ближе и ближе. Дедушка Станчо, бледный, весь в поту, продолжал умолять турок, но они его не слушали. Ярость их поутихла — сейчас их разбирало одно только любопытство: попадут они медведю в голову, уложат его одной пулей или нет?
— Подойди ближе, Мустафа! Глаз у тебя меткий, да пули слабые. Ближе подойди и тогда стреляй! — советовал ему Челеби-бей.
Мустафа послушался. Подойдя еще на несколько шагов, он снова вскинул ружье.
— Целься в сердце, Мустафа!
— Нет, в голову!
В тот же миг долину потряс сильный грохот. Из ствола вился синеватый дымок. Медведь стоял невредим.
— Ой, Мустафа, что случилось?
— Пуля пролетела над головой, Челеби.
— Целься в сердце!
Разозлившись, турок перезарядил ружье и снова прицелился. Но и вторая пуля прошла мимо. Тогда Челеби-бей взял свое ружье и тоже навел его на медведя. Мустафа не унимался. Обидно все же так осрамиться перед приятелем!
Лишь после третьего выстрела медведь взревел, покачнулся и упал на бок. Турки завопили, продолжая стрелять. Кто нанес медведю смертельную рану — Мустафа-бей или Челеби-бей, понять было трудно.
— Машалла, Челеби!
— Машалла, Мустафа! — хвастались они друг перед другом и топтались вокруг убитого зверя, все еще не решаясь подойти к нему близко.
Закрыв руками лицо, дедушка Станчо отвернулся, обогнул мельницу и незаметно для турок исчез в лесу.
Лай собак еще долго разносился по окрестным долинам.
Старик все дальше убегал в горы, и сердце его обливалось кровью.