Маркиз
Неудачная ночь для рыбной ловли
Маркиз дремал, устроившись рядом с газовой печкой. Или делал вид, что дремлет. Никто не мог бы этого подтвердить, потому что в такой поздний час таверна была пуста. Ну если уж быть точным, то не совсем, но Микел считался почти членом семьи, а англичанин, порядком нагрузившись, наигрывал на аккордеоне негритянские спиричуэлс тихонечко, словно вздыхая. Поэтому Роч ничего ему не говорил, пусть себе играет. Да и тоску разгоняет в эту дождливую пору. А ливень все не стихал.
— Не будет удачи тем, кто в море.
Микел сидел, облокотившись на стойку, и разглядывал кружку с пивом.
— Да уж, — отозвался он. Хорошо хоть, что он вообще отвечал.
Было уже слишком поздно, чтобы ждать рыбаков, которые заходили перед тем, как отправиться в море. Проезжавшие изредка машины обдавали все вокруг брызгами и на мгновение освещали часть шоссе, темного, как волчья пасть: с одной стороны низкие скромные домики, с другой — длинную стену, идущую параллельно дороге.
— Поезд еще не пришел. — Роч положил тряпку сушиться на кофеварку. Было видно, что вот-вот закапает кофе, и стоявшие внизу чашечки запотели.
— Сними эту дрянь сверху, — с этими словами Микел залпом докончил пиво.
Маркиз совсем не спал. Он выпил полстакана вина и сидел, прислонившись головой к стене, с опустошенным взглядом. Там, в углу, лица его было не разглядеть. Рядом с ним куча опилок прикрывала что-то на полу. Мужчина отдыхал, но ведь никто не знал, как он быстро бежал.
— Здорово промок? — только и спросил его Роч, когда увидел входящего Маркиза, мокрого с головы до ног.
Тот приложил руки к пылающему лицу, чтобы скрыть, как бьется его сердце и как он запыхался. Потом снял белый платок, который всегда носил на шее, и вытер лоб.
— Холодно, Роч, холодно, — сказал он. И в полумраке таверны никто не заметил, что он притворяется, а в его потрясенных глазах застыл ужас. Он через силу улыбается и просит чего-нибудь выпить.
У входа два желтых фонаря напоминали глаза, которые вот-вот закроются. Свет их не доставал той стороны дороги, чтобы осветить мокрые вагоны за железобетонной стенкой.
— Иди, устраивайся около печки, — сказал ему Роч.
Человек снял плащ, воротник которого, как всегда, был поднят. На отвороте куртки был приколот неизменный цветок.
Цветок и сигара
Все знали, что Маркиз, старый официант, мог бы стать дипломатом, если бы судьба проявила благосклонность… но эта сказочка уже всем надоела. От его мечты о дипломатии у него остались снисходительные манеры, цветок на отвороте и обязательная сигара, которую он бережно выкуривал. Он был очень образован, Маркиз. Иногда он улыбался, казалось, что ему все нравится в этом мире, мире нужды, опилок и отбросов, где он умел оставаться элегантным, таким, каким был, когда входил в зал и распоряжался банкетом. В эти минуты свет, цветы и отражения в стекле переносили его на другие приемы, по которым он отчаянно тосковал. С годами тоска превратилась в безумную ностальгию, о чем говорила его одежда и цветок на отвороте.
— Да, совсем старик стал. Ничего не поделаешь.
И относил вино к столу около печки.
Мечты о жизни дипломата приходили потом, когда он согревался, начинал дремать и забывал про Роча, стойку, клиентов. До тех пор, пока не входили рыбаки. Шум прогонял дремоту и стирал с его лица блаженную улыбку. Из жарких пышных салонов он возвращался к резкому терпкому запаху.
Нередко кто-нибудь будил его, хлопнув ладонью по спине.
— Эй, Кимет, расскажи-ка нам об ужине у марокканского короля.
Однажды летом король Марокко провел несколько дней в Салоу, где был организован прием, для которого пригласили самых квалифицированных официантов из столицы. Среди них — Кимет, прозванный Маркизом. Он рассказывал и не мог остановиться, говорил, говорил. С тех пор прошло столько времени. А сейчас…
Что-то случилось
А сейчас он смотрел на дождь, от которого около желтых глаз-фонарей, висевших у входа, клубился пар.
В душе он уже успокоился. Руки почти не дрожали; белый платок высох, и он повязал его на шею.
Земля медленно подрагивала из-за прибывающих и отходящих поездов. Иногда прожектор разрывал густую и влажную темень, и мелькающие ряды светящихся окон вызывали мысль о тепле. А потом снова все поглощали темнота и дождь.
Дверь открывается, и порывом ветра заносит в помещение дождь, обдавая водой стоящий у окна стул.
— В полицейский участок бросили бомбу, — Воротник у вновь прибывшего поднят, а кепка сдвинута на затылок. Он просит кофе с коньяком.
Роч и Микел смотрят на него, и в их взглядах читается вопрос.
— И что, Сиско?
— Кажется, внутри есть разрушения. Там все забито машинами и завывание сирен нагоняет ужас. Я собирался ложиться, но меня заставили выйти. Черт побери, что за времена! А дождь и совсем все усложнил.
При этих словах Маркиз вытянул ноги с большими ступнями и протянул их поближе к печке. Он вздрогнул. По спине прошел холодок, но больше спиртного он не просил. Он был весь внимание.
Роч включил радио, чтобы послушать, не сообщат ли что-нибудь. Англичанин отложил в сторону аккордеон: «…были легко ранены. В суматохе сбежали трое преступников, задержанных недавно. Полиция прилагает все усилия к принятию надлежащих мер. Через некоторое время мы сообщим радиослушателям подробности». И продолжалось интервью с Энди Уиккером.
Плотные тени заслоняют желтые фонари у входа. Входят двое полицейских, и комнату наполняет запах влажной одежды.
— Вы не зажжете все лампы?
Роч быстро повинуется. Обретают форму и очертания колбасы, свисающие с потолка, дальний конец стойки. На полу — опилки, впитавшие липкую смесь. Маркиз поспешно, как будто его застали за чем-то нехорошим, убирает больные ноги от огня. Он надевает холодные ботинки. Ослепленный бьющим в глаза светом, он пытается улыбнуться. За дальними столиками больше никого нет, англичанин уснул с аккордеоном в руках.
Полицейские медленно все оглядывают, затем идут в служебные помещения и осматривают их: кладовая, туалет, умывальник, груда ящиков. Ничего.
— Сюда никто не заходил, запыхавшись?
Роч на минуту хмурит брови, как будто пытается вспомнить, и перед его глазами встает лицо Кимета, запыхавшегося, взволнованного, вытирающего лицо белым платком. Это была долгая минута для Кимета.
— Нет, нет, тут никого не было, кроме этих сеньоров, а они сидят здесь уже давно…
— Известите полицию, если кто-нибудь покажется вам подозрительным. Вы меня понимаете?
Он понимал. Они были близко от станции, и он всю жизнь видел одно: человек, бегущий, как ошпаренный кот, останавливается выпить, чтобы перевести дух. Мужчины, звери, вся жизнь — сплошное преследование, бегство, засада, глаза горят, подстерегают добычу, а страх заставляет сердца биться быстрее. Когда они ушли, он потушил лишние огни. На полу остались капли дождевой воды.
За дальним столиком Маркиз хочет выпить вина, но в стакане ничего нет. Из внутреннего нагрудного кармана он достает сигару и с наслаждением нюхает ее. Затем осторожно разминает кончиками пальцев, чтобы почувствовать ее мягкость. Он ощупывает свои карманы и с удовлетворением чувствует другие сигары, большой пакет, теплые, ароматные. Это было сильное искушение. Касса была прямо перед ним. Он только хотел купить сигары. Его не задержали. А когда однажды задержали — он пустил в ход эту штуку, которая взрывается. Ему повезло, что он может бегать так быстро и даже не простудиться. Но он здорово устал. С каждым разом жизнь становилась все сложнее. Банкеты совсем редко, а о сигарах и говорить нечего.
Маркиз думает, что, раз он не значится у них в картотеке, может, его и искать больше не станут; просит еще стакан вина и улыбается Рочу.
— В такую погоду здорово ломит колени. И поворачивается к огню.
Кроссворд
Прилетевшая страница
В горячем полуденном воздухе медленно парит вырванная из газеты страница, на минуту она застывает в своем полете, а потом ветерок относит ее в сторону пляжа. Газета медленно опускается от железнодорожного полотна вниз, пролетает над скалами, застывает над ними, как будто усомнившись, а затем направляется к компании пенсионеров, которые, как всегда по утрам, загорают на песке. При помощи старой перевернутой двери, найденной в дальнем конце пляжа, они отгородились от всех и сидят на земле, на камнях или на раскладных стульчиках и в ожидании, когда придет время купаться, обсуждают последние новости. Там, наверху, прямо над их головами, проходит железная дорога, а дальше, за ними, полоска земли суживается и начинается волнорез.
На газетной странице, принесенной ветром, был раздел кроссвордов, и Жасинт Миро, которому эта страница попала прямо в руки, водружает очки и начинает разгадывать кроссворд; другая страница той же газеты, медленно кружась, застревает среди скал и мокнет в воде.
— Место, где хоронят мертвых, но не кладбище. Шесть букв.
— Ради бога, Синто, не нужно.
— Могила, — отвечает Косме.
— Точно! М-о-г-и-л-а.
Поезд на Барселону прошел уже довольно давно.
— Мне показалось, — говорит кто-то, — что поезд остановился. Но я не слышал, чтобы он отправлялся.
— Одежда покойника, пять букв.
— Синтет, ты что, собираешься нагнать на нас страху?
— Да посмотрите! Весь кроссворд связан со смертью, в жизни такого не видел! Если бы не моя страсть к кроссвордам, выкинул бы его в море. С-а-в-а-н, пять букв.
— Послушай, отстань, читай про себя.
День был в разгаре, и жар сгущался над обнаженными телами. Приглушенные крики купающихся доносились до стены, но тут голоса и смех откатывались, словно разбившиеся волны, назад, к кромке берега цвета лимонного сока. Гуляющие доходили до места, огороженного пенсионерами, и поворачивали обратно, оставляя на песке следы, которые размывала набегавшая вода. Она пенилась и пенилась, без конца прикатывая и откатывая.
Наверху солнце отражалось в блестящих рельсах, уходящих на север и теряющихся там, вдали, по направлению к Ками-Вель. В воздухе был разлит удушающе терпкий аромат цветов.
Наверху виднелся стоящий на путях поезд и люди, столпившиеся по обе стороны шлагбаума около чего-то, что нельзя было различить. Рядом с железнодорожными путями по стенам вились цветы, а в старом домике сторожа герань еще не совсем засохла. Тонкие, короткие стебли желтели среди всякого хлама. Ласточки носились взад-вперед от порта к станции, со свистом рассекая воздух.
В эту минуту по склону спускался полицейский «сеат», и, пока он подъезжал, толпа заметно оживилась. Полицейские прошли за шлагбаум и что-то объявили по радио, но они безуспешно пытались заставить людей разойтись, их становилось все больше и больше, пока они не заполнили все пространство около путей. Кто-то направился к домику сторожа. Из окон остановившегося поезда высовывались пассажиры, некоторые стояли на подножках, но спуститься не пытались.
Остановившийся поезд
— Я не слышал, чтобы проходил двенадцатичасовой, а уж пора бы, — сказал кто-то из компании Жасинта Миро.
— Да, уже полпервого. Пора окунуться.
— Погоди, мне осталось три слова. Семь букв, начинается на «р»… нет, на «ть» кончаться не может.
— Ты, наверное, ошибся. Оставь это.
Жасинт откладывает в сторону газету и очки, засунув их под груду одежды и обуви. Все пошли к воде и около четверти часа поплескались. Дул легкий ветерок, и на горизонте появлялись «барашки» из-за леванта.
С моря было видно, что у переезда стояло два поезда, а не один и толпились люди. Они решили пойти посмотреть, что случилось.
— Я не могу, — сказал Синтет — Я постерегу одежду и кончу кроссворд, а вы мне потом расскажете.
И он растянулся на животе с обрывком газеты в руках.
Остальные направились к переезду, а поднимаемая ветром серая пыль клубилась под ногами. Они подошли к шлагбауму, где толпилось столько зевак, что было невозможно понять, в чем дело. Они решили спросить у кого-нибудь.
— Что случилось, ребята?
Компания молодежи в ярких купальных костюмах старалась протиснуться вперед, как будто брала приступом замок.
— Несчастный случай. Говорят, кто-то погиб.
Пенсионеры попытались пробраться подальше, и, затратив некоторые усилия, а также благодаря тому, что кто-то уходил, они оказались возле самого шлагбаума, но полицейский преградил им дорогу.
— Сержант, скажите, как это произошло?
— Назад, назад, пожалуйста, отойдите, не мешайте.
— Хорошо, хорошо.
Косме и его приятели отошли, чтобы решить, что делать дальше.
— Знаете, мы, кажется, ничего не узнаем. Пойдемте обратно?
— Синтет, наверное, уже кончил свой кроссворд.
И тут какая-то сеньора, упорно остававшаяся в первом ряду, оторвала на минуту взгляд от рельсов, которые, казалось, гипнотизировали ее, и согласилась рассказать им, что стряслось.
Человек, читавший газету
— Я только что перешла пути. Конечно, шлагбаум был опущен, но если дожидаться, пока пройдет поезд, то с ума сойдешь. Сзади меня шел парень, он тоже собирался переходить, а поезда не было слышно, понятно? Но с этой стороны путей видно, что он идет, только не подает сигнала. Как будто с неба свалился, понимаешь? И наехал на него, да еще как, бедный парень! Какое несчастье, пресвятая богоматерь!
— А как вы узнали, что это был парень, если шли впереди?
— Это он шел впереди, но около киоска задержался, и я его обогнала.
— А! Но хоть выяснили, кто это?
Пенсионеры хотят получить всю возможную информацию.
— Нет, этого не сказали. Да сразу и не узнаешь: ведь его так изуродовало!
— Храни нас бог, — добавил Косме.
Сеньора уже прониклась к ним доверием и продолжала:
— Знаете, мне кажется, что он шел и на ходу читал газету. И, наверное, увлекся, бедняга. Конечно, полиция пыталась найти эту газету, потому что обрывок остался у него в руках, но все ее страницы ветер унес в разные стороны, куда-то туда…
И женщина махнула рукой вниз, в сторону моря, где ждал их Жасинт Миро.
Мужчины смотрят на нее с каким-то странным выражением.
— Что с вами? Может, вы мне не верите?
— Что вы, сеньора, конечно, верим, еще бы! Может, в той газете были плохие новости и парень расстроился?
Но женщина уже забыла о них, потому что в эту минуту санитары из Красного Креста проносят большой пластиковый сверток, захлопывают машину и она срывается с места с включенной мигалкой. Тогда оба поезда трогаются, ход их все убыстряется, и вот уже взгляды зевак за окнами поездов смешиваются со взглядами зевак, стоящих на земле. Все кончилось.
Косме и его приятели, спускаясь на пляж, думают о том, что Синтет, наверное, уже кончил разгадывать кроссворд. Хорошо, что его с ними не было.