1

Вита сдала дежурство, сходила на конференцию и села описывать Софью Аркадьевну, умершую этой ночью. Софья Аркадьевна умирала уже два раза и вчера даже шутила: «Мне это не впервой». Тогда оба раза Вита чудом вытаскивала ее клинической смерти. Софья Аркадьевна перед выпиской благодарила ее и просила винения за хлопоты. Вита приняла это за обычное старческое кокетство, но Софья Аркадьевна объяснила: «Вы, Виточка, не подумайте, что я спятила. Просто я давно уже заметила, что в определенном возрасте все начинает повторяться. Вот вы меня лечите, честь вам и хвала. Но если бы мне сказали, что я завтра перееду в мир иной, ей-Богу, я спала бы последнюю ночь ничуть не хуже предыдущей».

И действительно спала накануне спокойно.

В истории болезни Вита нашла телефон сына Софьи Аркадьевны.

Ростислав Михайлович помолчал и попросил Виту встретиться с ним – очень нужно. «В любое время, – сказала Вита, – подъезжайте в больницу, поговорим». «Хотелось бы вне». «Тогда в конце месяца, предположим, тридцатого». «Хорошо».

Положив трубку, она высчитала, что тридцатое – опять после дежурства. Нужно бы позвонить отказаться, но она так вымоталась за сегодняшнее дежурство, что одна мысль о каком-то не очень обязательном разговоре приводила в ужас. Она повторила, чтоб не забыть: тридцатое, семь часов, памятник Пушкину… Памятник Пушкину!.. И чего это он?

Тридцатого в половине седьмого Вита вышла метро «Маяковская».

«Все прекрасно, – привычно настраивала она себя, чтоб окончательно не расклеиться от усталости. – Если б не ныл живот, было бы еще лучше, но…»

На троллейбусной остановке стояла очередь. «Ну уж нет», – злорадно подумала Вита и стала высматривать зеленый огонек такси.

Господи, хоть бы он не пришел. И чего ему приспичило? Она бы подождала минут пятнадцать для приличия и домой. Вита подняла руку. Такси остановилось, но забрызгало сапоги. Все не слава Богу! И никакого куражу. А ведь еще общаться надо с этим, как его… Ростиславом Михайловичем, черт бы его побрал! Ноги отваливаются, и морда от недосыпа наверняка как у бульдога. И чего потащилась? Сказала бы – в больницу – и все. Впрочем, уже вечер, а к вечеру лицо у нее расправляется… Хм, подумать только, раньше времени прибыла, это надо! Совсем на нее непохоже – почему и не любит встреч под часами.

И Лида переняла эту привычку – опаздывать. Не лучшее, что можно от нее унаследовать. Сказала как-то дочери, что опаздывает не кокетства и женственности, а потому что носится, как загнанная кобыла, чтоб ей же, Лиде, помогать. Правда, про «помогать» сказала про себя, не вслух.

Она стояла возле памятника, у самых цепей. Ноги отекли – ужас, хорошо еще в сапогах не видно. Было жарко, Вита расстегнула плащ, но вспомнила, что утром впопыхах схватила поясок от другого платья, и стала развязывать вязаный зеленый пояс. Впрочем, зачем? Вита вздохнула.

– Что сокрушаетесь, Виталия Леонидовна? – спросил ее мужской гундосый голос.

Она сдернула очки, повернулась. Он. Куртка, значок в форме парашютика; на значке цифра «200».

– Здравствуйте, – сказала Вита. – А что значит двести?

– Здравствуйте, – ответил Ростислав Михайлович. – Двести, – значит, двести прыжков.

– Вы что же, двести раз прыгнули и ни разу не разбились?

– Двести шестьдесят семь. По документам: двести девять.

Куртка у Ростислава Михайловича была военная, как у летчиков, сильно потертая. Роста он был среднего. И нос перебит.

– Почему такая спешка, Ростислав Михалыч? Что-нибудь связанное с матерью?

– Связанное… Картавите вы уж очень забавно. Еще раз захотелось послушать.

– Вот как?.. – холодно сказала Вита, переступая отекшими ногами. – А телефон – не подходит?..

– Не подходит, – спокойно отреагировал Ростислав Михайлович. – Хотел воочию.

– Ну, и?..

– Поесть чего-нибудь надо, вы, я понял, с работы?.. Пять минут – и у меня. Я рядом живу.

Они дошли до Театра Ермоловой. Дом был во дворе.

Ростислав Михайлович ковырялся в карманах куртки, выискивая, по всей видимости, ключи. Дышал он тяжело, хотя и старался сдержать одышку.

«Плохо дышит, – отметила про себя Вита. – Надо послушать».

– Слежу за прессой, – усмехнулся Ростислав Михайлович, выудив наконец ключ, привязанный к перочинному ножу, и распихивая по карманам газеты. – В основном с кроссвордами.

«Псих», – подумала Вита и вздохнула.

– Куда идти?

– Прямо.

На стене зазвонил телефон. Ростислав Михайлович взял трубку.

– Нет, не Додик, Ростик, – сказал он мрачно и постучал в ближайшую дверь.

Рядом заурчала вода, дверь распахнулась, и уборной выскочил полный человек в майке.

Комната Ростислава Михайловича была самой дальней, в конце коридора.

Вита поставила сумку на сундук, расстегнула плащ.

– У-у. Старый знакомый, – сказала она, взглянув на вешалку. На вешалке висело женское пальто. Скунс, свесив хищную сухую морду с плеча пальто, смотрел на нее стеклянными глазами. – Пальто Софьи Аркадьевны?

– Ах, это… Да, мамина горжетка. Заходите.

Комната была огромная, в два окна, выходящих на бурые крыши. За крышами был слышен бой курантов.

Вита прошла к платяному шкафу и стала причесываться, поглядывая по сторонам.

– У вас, наверное, самая центральная комната в стране?

– Самая. Садитесь в кресло. – Ростислав Михайлович показал на большое разношенное кресло, прикрытое цветной тряпкой.

– Я уж лучше на стул, – засомневалась Вита.

– Стулья ненадежные. Садитесь в кресло.

Вита с боязнью опустилась в кресло. Кресло задышало и ушло вн.

– Вы здесь один живете?

– Сейчас – да. Когда-то с мамой, а еще более когда-то – с семьей.

– Да-да-да, – закивала Вита. – Я помню: Софью Аркадьевну две девушки навещали. Внучки? Хорошенькие.

– Дочки, – кивнул Ростислав Михайлович. – А насчет хорошенькие, так то не в папу.

Вита потянулась было к сапогам – расстегнуть молнию да повыше положить отекшие ноги, но передумала: «Ну его к черту, еще подумает…»

– Чем будете угощать?

– Сухое есть, отбивные, если не… – Ростислав Михайлович подошел к окну, достал между рам сверток, понюхал. – Вроде съедобные.

– А холодильник?

– Места много занимает. – Он достал шкафа масло, сунул Вите «Науку и жнь». – Кроссворд хороший. Три слова не знаю. Пойду пожарю.

Вита достала сумочки ношпу, выкатила одну таблетку и неуверенно потянулась к узкому старинному графину с водой. Запила прямо горлышка. Так и есть, тухлая.

Она поставила графин на место и аккуратно, чтоб не стереть помаду, промокнула губы платком. Нашла кроссворд. «Аппарат для мерения кровяного давления?» Тоно («Да, не забыть его послушать».) Она потянулась к сумке, достала фонендоскоп, повесила на шею.

Прошлась по комнате. Плетеная козетка у окна, кое-где продранная, такой же столик. И пыль, пыль. Напротив буфета книжный шкаф с резными колонками и выломанным замком. На полках что-то непонятное, чертежи какие-то. Из книг: «Теория и практика парашютной подготовки», Уголовный кодекс… о! Сборник Сельвинского. Вита достала книжку. «Моему взыскательному читателю Ростиславу Михайловичу Орлову 1930 г.». Вита прикинула, сколько лет было тогда «взыскательному читателю». Лет двенадцать-тринадцать. Поставила книжку на место, рядом со «Справочником машиностроителя».

Вита подошла к буфету, открыла: внутри было плохо. Тарелки не вымыты, а обтерты, по всей видимости, хлебом.

Коробочка с поливитаминами. «Молодится, старый хрен…»

– Взята с поличным! – Ростислав Михайлович поставил на стол скворчащую сковородку. – Прошу. – Он взглянул на Bиту. – У вас скулы в форме знака вопроса. Вспомнил: тонометр! – Он достал ручку.

Ручка не писала. Он тряхнул ее над полом. Капельки сорвались с пера на старинный, давно не мытый паркет.

– Простота нравов, – заметила Вита.

– Угу-у, – пробубнил Ростислав Михайлович, вписывая нужное слово. – Руки, кстати, не хотите помыть?

– Лень, – улыбнулась Вита. – Моешь, моешь весь день…

– Ну, сейчас я – кофе, и все. Магнитофон пока…

– Ростислав Михалыч! – донеслось коридора. – К телефону!

– Вот, слушайте, – он нажал клавишу и вышел комнаты.

Запел Окуджава. Вита подождала, когда шаги за дверью уйдут, достала помаду и посмотрела в зеркало. Губы были еще ничего, а вот румянца, прямо скажем, маловато. Она ткнула помадой в одну щеку, в другую и стала растирать их ладонями.

«Ничего еще девушка, – подбодрила она себя. – Старовата, конечно, да кто об этом знает?» Сняла зеленый поясок, но без него платье получалось уж очень балахонистое. Повязала снова: ничего, коричневое с зеленым не так уж плохо…

Над кроватью в углу комнаты висело что-то огромное, черное. Кошма не кошма… Бурка, догадалась Вита.

Она присела на узкую жесткую кровать. Над тумбочкой вместо настольной лампы зацепленный за гвоздь рефле Лида таким греет нос от гайморита.

– Я говорю, посуду надо мыть, – сказала она, когда Ростислав Михайлович с кофейником в руках вошел в комнату. – Тараканы пойдут…

Он поставил кофейник на журнал и выключил магнитофон.

– Вы знаете, Виталия Леонидовна, нет тараканов. У всех есть, даже у Додика, а у меня не живут. Может, грязи боятся, живые все-таки существа…

– А это что у вас такое? – Вита качнула подвешенный над столом белый вялый абажур с большим количеством ненатянутых веревочек.

– Талисман. А по происхождению: вытяжной парашютик. «С помощью вытяжного парашюта вводится в действие главный купол. При отсутствии вытяжного парашюта главный купол вводится в действие без его помощи». Короче, бред сивой кобылы. Вреда больше, чем пользы. Только на талисман и годится.

Ростислав Михайлович достал буфета тарелку, поставил перед ней.

– Ну, уж нет! – Вита отодвинула тарелку и притянула к себе сковородку.

Ростислав Михайлович достал буфета вино.

– Я не буду! – замотала головой Вита. – Я от него помру. Водки рюмку я бы выпила.

– Водки нет. Могу сходить.

– Да Бог с ней, сядьте. Откуда у вас бурка?

– У этой бурки своя история, Виталия Леонидовна, – пожевав, сказал Ростислав Михайлович. – Я шел пальто купить. Захожу в комиссионку. Висит, несчастная. Никому не нужна. Купил, принес домой. Мать чуть не в слезы: у тебя же, говорит, пальто зимнего нет. Действительно нет. А эта – висит, пыль аккумулирует. Я погляжу на нее иной раз да как ударюсь плакать, а потом вспомню, что пальто зимнего нет, – смех берет. И главное: в шкаф не лезет, подлая, четыре метра в подоле.

– А что ж на пальто денег нет? Подработали бы где-нибудь…

– Вот и я думаю, – согласился он. – К вам на свидание шел…

– Это не свидание, – поправила Вита.

– …На несвидание, – согласился Ростислав Михайлович. – Иду, вижу объявление: требуются сторожа. Помимо зарплаты бесплатное обмундирование, переходящее в собственность. Цитирую.

– Прекрасно, – прокартавила Вита.

Ростислав Михайлович поднял голову от тарелки, взглянул на нее.

– Скажите «трактор».

– Тррактор, – сказала Вита. – Да ну вас! Чем чепуху городить, лучше включите. – Она ткнула вилкой в сторону магнитофона: – Я люблю Окуджаву.

И откинулась в кресле.

…Она допоздна просидела в мягком продавленном кресле. Пора было уходить.

– Ну, ладно, – сказала Вита, вставая. – Давайте послушаю вас напоследок. Объелась. – Она провела руками по животу: – Как вы считаете, я толстая?

– Гранд мадам бельфам, – прогундосил Ростислав Михайлович и достал

– под кровати напольные весы. – Прошу.

– Вы с ума сошли! – Вита отскочила от весов. – Я на них и в больнице-то не смотрю! Все врут! Холодильник бы лучше купили! – Она ногой задвинула весы под кровать. – Снимайте рубашку. – И вставила в уши пластмассовые наконечники фонендоскопа.

Ростислав Михайлович стянул свитер с дырой под мышкой и рубашку.

– Еще чуть – и прохудится, – устало улыбнулась Вита. – В сторожа надо. Фурункул? – спросила она, двигая фонендоскопом по его груди. Она всегда задавала вопросы, чтобы больной не очень зацикливался на прослушивании: – И тут? – она ткнула пальцем в сморщенный шрамик на плече. – Поглубже… Спиной… И здесь… А-а, это же не фурункулы… Это другой оперы…

– Этот – Венской.

– Да-а… – рассеянно сказала Вита. – Черт, жалко, давление нельзя померить… Дела-то у вас не очень…

– Она задумчиво посмотрела на Ростислава Михайловича, достала бланк, потерла переносицу. – Так. – Вита подняла указательный палец с перстнем, и буква «В», вытатуированная возле большого пальца, четко проступила сквозь з – Слушайте меня… Вы купите в аптеке…

– Подождите, – перебил ее Ростислав Михайлович. – Встаньте-ка на секунду.

– Зачем? – удивилась Вита, но встала. Ростислав Михайлович обнял ее. Очень крепко обнял за плечи и поцеловал.

Вита легонько постучала его по плечу.

– Это еще что такое?! Ростислав Михайлович!.. Пустите! Я буду кричать!

– Кричите. Только потише, а то услышат, – серьезно сказал Ростислав Михайлович и снова поцеловал ее. И потянул куда-то…

«Господи!.. Прическа помнется…»

– Ростислав!.. Рост! Ро-о-о-стик! – неожиданно пискляво выкрикнула она. «А голос-то у меня какой противный!..»

…Рост нащупал ящик тумбочки, с вгом вытянул его, достал очки. Очки плохо держались на его перебитом носу. Включил рефле

– «…И страсть Морозова схватила своей мозолистой рукой…» – пробормотала Вита и потянулась к его очкам.

– Очкарик к тому же. Сними: меньше увидишь – меньше потеряешь… прыгун…

Он отвел ее руку.

– Ну смотри, – Вита вздохнула. – Накормил тухлятиной, соблазнил – да еще рассматривает! Выпустишь ты меня?

– С течением времени, как говорил Остап Бе – Рост легонько провел ладонью по ее волосам, по лицу… – Вопросительные скулы…

– Хм, – дернула Вита головой. – То схватил, как горилла, а то гладит… будто котенка…

– Точно, – сказал Рост. – Эквидистантно. У меня дочки так кошек гладили: контур повторяют, а до шерсти дотронуться боятся… А нос почему кривой? Боксом занималась?

– Углядел! – Вита потерла переносицу. – Это еще в детстве. Артем…

– Ростислав Михалыч! – донесся коридора старушечий голос. – Плиту оттерите, а то после вас вся в кофии. Присохнет за ночь.

– Иди, а я себя в порядок приведу, – сказала Вита.

– Ох, умереть – уснуть!

– Что так?

– Да нет, все прекрасно. Устала.

– Рост, – сказала Вита, когда они подошли к стоянке такси. – Сделай доброе дело, а? Устрой к себе Юрку на работу. Такой парень хороший, только балбес. Не доучился, в армию ушел…

– А кто он тебе?

Вита задумалась.

– Зять мой бывший… Тоже чего-то чертит. Три курса кончил до армии… Устрой…

– Скажи «трактор», тогда устрою.

– Тррактор! Тррактор! Скажи лучше, как сердце.

– Космонавт.

– Смотри, космонавт, умрешь когда-нибудь при подобных обстоятельствах. Такое случается.

– У меня теперь при подобных обстоятельствах всегда будет под рукой врач.

– Ишь ты! – Вита усмехнулась.

Подъехало такси.

Было это полгода назад.

 

2

Живот у Виты побаливал давно, года три. Знала только Ира: «Не дури, Вита, надо обследоваться. Не хочешь на третий этаж, лежи у меня в кабинете». Вита морщилась – пройдет.

Не прошло, болело. Но так по-страшному – первый раз.

Она позвонила Грише Соколову. Гриша, ее однокурсник, пошел по гастроэнтерологии. Днем работа, а по ночам сшивал кишки покойникам. Теперь, ясное дело, профессор, главврач клиники.

– Гринь, у меня чего-то живот болит нехорошо, – сказала Вита.

– Заходи, поглядим, – ответил Гриша.

Вита зашла…

Сейчас они сидели у Гриши в кабинете. Гриша разливал коньяк.

– Я, Гринь, чего-то не хочу, – поморщилась Вита, и рука ее невзначай погладила живот.

Гриша выпил сам и закусил лимоном, обмакнутым в соль.

– Австрияки научили, – сказал он. – Значит, Вита, дело вот как обстоит. Чего у тебя – толком сказать не могу. Но резать надо – хуже не будет.

– А шрам через все брюхо? – невесело улыбнулась Вита. – Кавалеры разбегутся, а их и так-то: раз-два, и обчелся…

– Я тебя аккуратненько. И палату подберу. Сколько можно, подержу одну.

Про операцию Вита своим решила не говорить. Она бы сказала, но Людмила засуетится, взбудоражит отца, сообщит Лиде на С А та все бросит, примчится… А зачем? Ни к чему это. Юрка знает, Рост знает – достаточно. Там видно будет. И объявила, что едет в Прибалтику.

Резал ее Гриша четыре часа. Через день после операции она уже лежала в нормальной палате. Ничего не болело, хотя живот был распорот от и до, – колола себя обезболивающим, которого по совету Гриши принесла вдоволь. Вита лежала и отдыхала. Никогда еще в жни у нее не было столько свободного времени. Лежишь… Думаешь… Вспоминаешь… Даже в отпусках, куда она ездила всегда одна, без Сени, и то были какие-то постоянные докуки: очереди, место на пляже, выяснения отношений с кавалерами…

Сибаритка. Лежи себе… Лови балду, как говорит Юрка. Вита повертела по привычке перстень, вспомнила мужа.

«Здравствуйте, Валя, – сказал ей Сеня, углядев у нее на пальце татуировку „В“. Это было на выставке трофейного вооружения, Сеня там после ранения заведовал артиллерией. – Пригласили бы в гости – ни одной знакомой в Москве». Слова вроде и нахальные, а сказал скромно. На следующий день он уже ел у них борщ… Правда, она проучила Сеню: не сказала, что зовут ее Вита. И он за столом, удивляя родителей и сестру, нежно называл ее «Валечкой».

Комната у них была проходная (сейчас таких коммуналок не отыщешь), и мимо стола время от времени деликатно прошмыгивали соседи. Последней прошла Роxа, замедленно, злостно шаркая, – хотела подробнее рассмотреть красивого «жениха» – капитана. Пришлось пригласить ее за стол. Вот тогда-то она и выдала знаменитое: «Таки мимо той станции не проедешь», подразумевая женитьбу.

Обручального кольца Сеня найти не сумел; уже за столом, на свадьбе поймал ее руку и насунул на палец старинный перстень с черным ъеденным каменным жуком. Да на указательный палец надел от волнения. До чего Сеня был красивый!

А ведь никто и по сей день не знает, что инфаркт у Сени случился на бегах.

Лида рыдала в маленькой комнате, а она сидела в ногах у Сени и смотрела, как меняется его лицо. Челюсть ему она подвязала своей косынкой, и казалось, что у Сени болят зубы…

Многие годы Вита ругала мужа, даже мать его Горького вызывала, а потом, когда поняла, что бега – болезнь, отступилась. Видит, что он ходит сам не свой, задавала один вопрос: «Сколько?» И работала в основном на это «сколько». А Сеня все мечтал, как выиграет много денег и все отдаст ей. Слава Богу, в больнице шли навстречу: и вторую ставку оформляли по чужой книжке, и дежурства, и консультации в психосоматике… Правда, в компенсацию за такую каторгу она менила взгляд на супружескую верность. А может, дело было и не во взгляде. Просто перестала любить Сеню. Или – уважать?.. Да она, пожалуй, и не любила его никогда по-настоящему…

…Как эта ненка, соседка по палате, на Полину похожа!.. Если Полина жива, она сейчас такая же – похожая на старого индейца… Если живая еще… То, что Полину удалось спасти тогда, чудо. Легкие были доверху залиты водой… Спасла Полину Вита тем самым методом, за который ее выгнали с работы в сорок девятом, чуть не лишив диплома. На свой страх и риск стала применять в клинике обезвоживание ртутным препаратом при безнадежных отеках легких. Не по инструкции. Нынешних мочегонных тогда еще не было. Больные стали оживать, она ходила счастливая. Пока один возвращенный ею с того света журналист не написал хвалебную статью. Вот тут и началось! Выяснилось, что препарат, содержащий ртуть, примененный врачом Вербицкой, при длительном употреблении оказывает отрицательное действие. С работы пришлось уволиться по собственному желанию. Да еще в этого дурня влюбилась – в журналиста, кончать надо было с этим.

Так они с Сеней оказались на Севере, на берегу Обской губы, в поселке Ныда.

Полина – это был ее первый выезд в стойбище. Ныда была закрыта погодой, добираться пришлось на оленях. Пурга мела, олени шли плохо. Жорка, Полинин сын, вce тыкал их хореем, пока не сломал его. Добрались только к вечеру. Коля Салиндер, отец Жорки, вышел чума: клетчатая рубаха, на ногах кисы – подвязаны к ремню, сбоку нож.

Поглядел на истрепанные хореем ляжки оленей. Потом достал – под шкуры на нартах карабин, воткнул его прикладом в снег. Она еще удивилась: не заржавеет ли… И дети могут… Уж потом поняла и не заржавеет, и дети не могут…

Полина задыхалась, могла только сидеть, булькала при каждом движении – запущенная водянка. Возле нее ползала девочка в грязном платьице и маленьких кисах. Вита, не раздумывая, поставила кипятить шприц. За ней поползла девочка, но на полдороге остановилась – она была перехвачена пояском, от пояска тянулась веревка, такой длины, чтобы девочка не дотянулась до печки. Выжила Полина. А ведь каждый день принимала то самое «вредительское» мочегонное. Да еще в каких дозах.

…В дверь постучали. Вошел Юрка в халате.

– Снег валит, – объявил он.

– А вот у ненцев к слову «снег» двадцать синонимов, – задумчиво сказала Вита.

– Куда такая пропасть? – спросил Юрка, убирая в тумбочку к Вита посмотрела в окно.

– Я в снегу один раз Новый год встречала. Там, под Ныдой. Мы тогда на Север уехали… А сперва думала отнимут диплом – пойду на водителя троллейбуса учиться.

– Почему троллейбуса?

– А я дорогу плохо запоминаю: на автобусе не смогла бы. Троллейбус хорошо: думать не надо – туда, не туда…

– Живот-то болит? – перебил ее Юрка.

– Поболит – перестанет, – отмахнулась Вита. – Так вот что сделай, – подумав, сказала она. – Сходи к моему лечащему врачу, не к Соколову, к лечащему, – он завтра будет дежурить, скажи, что ты мой сын, и узнай, что у меня. Мне-то Гриша сказал, полип… Сыну они обязаны сказать. Сходишь?

– Ладно, – Юрка поморщился. – Только не надо ничего выдумывать!

– Завтра узнай, а сейчас иди, Юрик, а я подремлю… Рост когда возвращается?

– Недели через две, не раньше… – Юрка виновато взглянул на нее. – А вы это… Балду ловите. Я завтра приду. Отпрошусь и приеду.

Юрка поставил чайник на плиту: воды – на одну чашку, и помешал макароны на сковороде.

– Опять макароны лупишь? – проворчал Михаил Васильевич. – Чистый яд и безо всякой пользы. Пузо вырастет, как у меня…

Михаил Васильевич еще поругал Юрку и заковылял в ванную:

– Кобеля покорми!

– Не успеваю, Михаил Васильевич, вы сами.

Котя, заслышав запах еды, приплелся на кухню и встал у плиты, склонив голову и пуская слюни.

– Пошел отсюда, – тихо, чтоб не слышал сосед, сказал ему Юрка. – Дед накормит.

Котя нервно зевнул и зашлепал к Михаилу Васильевичу. Было слышно, как он тяжело брякнулся на свое место. Жить Котя предпочитал почему-то у соседа.

– Пробка вот на исходе, – посетовал Михаил Васильевич, выходя ванной и вытирая лысую голову. – Мимо спортивного пойдешь – зайди. Была бы – сегодня башмаки кончил.

У Михаила Васильевича были скрюченные ступни с войны. И сколько Юрка его знает, почти три года, – как разменялся с Лидой, – все это время старик мастерил себе ортопедическую обувь. На персональную бесплатную он был не согласен, уверяя, что не то качество. С утра до ночи он сидел у открытого окна в ободранном тулупе и тюбетейке, клеил огромные замысловатые башмаки. Окно он открывал от вредного запаха. А Коте почему-то этот едкий запах нравился, и он ни в какую не хотел покидать комнату Михаила Васильевича. Зимой, в холод, только ворчал и туже сворачивался.

Все три года Михаил Васильевич каждое утро сообщал Юрке, что сегодня закончит башмаки. Сначала Юрка удивлялся, пытался его переубедить, но потом от участкового врача узнал, что сосед инвалид не только по ногам. И отступился. Теперь раз в месяц Юрка заходил в спортивный на проспекте Мира и покупал пробки для растирания лыжной мази.

– Деньги-то есть или дать? – крикнул своей комнаты Михаил Васильевич.

– Потом! – отозвался Юрка. – Я у вас заварки возьму!

– Бери-и! Ночевать сегодня вернешься?

– А куда же я денусь?

– А кто вас, молодых, знает, может, кралечка. Кобелю костей в кулинарии не забудь.

Котю Михаил Васильевич называл только кобелем – кличка ему не нравилась

– и очень заботился о псе. Даже ночью, если Коте снились страшные сны и он начинал повгивать, прикрывал его старым пиджаком. Юрка доскреб сковородку, залил водой.

– Побежал! – крикнул он соседу. Но не побежал, ждал, пока Михаил Васильевич выполнит утреннюю свою программу. Неужели забудет?

– С женой бы сошелся, – донеслось сквозь стук молотка. – Уж больно тещенька приглядная. Такую во щах не выловишь.

Юрка рассмеялся: не забыл. И выскочил квартиры.

– Шапку надень! – крикнул Юрке сосед, но тот уже хлопнул дверью.

…Юрка вбежал в КБ, когда начальник конструкторского отдела как раз протянул руку за амбарной книгой, где расписывались сотрудники. Юрка чиркнул закорючку в своей графе, под хмурым взглядом начальника прошел за кульман.

Главный конструктор проекта Вениамин Анатольевич, один немногих доброжелателей Роста, сидел на своем месте у окна и старательно ретушировал очередную карикатуру.

Рост в донкихотском обличье, спускаясь на парашюте, проламывал крышу КБ, а за ним, чуть приотстав, тоже на парашюте, оседлав Котю, спускался Санчо Панса – Юрка. Хотя Вениамин Анатольевич Котю ни разу не видел, образил его очень похоже.

– Хвост терьерам не положен по стандарту, – сказал за его плечом Юрка.

– Думаешь или знаешь? – не оборачиваясь, спросил Вениамин Анатольевич и протянул ему карикатуру. – На, прикалывай.

Юрка приколол карикатуру на кульман Роста. На кульмане у него уже висело четыре карикатуры, эта была пятая.

– Ты карточку заполнил? – раздался голос начальника отдела. – Конец месяца, а где листок?

– Все будет, все будет, – успокоил его Юрка, прикнопливая к кульману ватманский лист. – У кого штамп сборочный?

– Приветствую, – послышался знакомый гундосый голос.

– Опаздываете, Ростислав Михалыч. Рабочий день уже начался. Технический совет, а вас нет.

– Не будьте классной дамой, – сказал Рост, неторопливо распаковывая полевую сумку. Надел очки, внимательно рассмотрел карикатуру. – Вот, – совсем другое дело! Молодец, Веня. Спасибо.

– Стараемся.

– Как Вита, Юрик?

– Лучше. Ждет вас сегодня, – ответил Юрка. – Я там «Московскую правду» купил с кроссвордом.

Рост собрал со стола бумаги.

– Я – на техсовет, Вита позвонит, скажи, буду у нее после работы. Чего купить, спроси.

Рост вошел в шумный кабинет главного конструктора, и там сразу стало тихо.

В последней командировке Рост составил небывалый документ: перечень ошибок в конструкторской документации, выполненной в КБ. Перечень был длинный и очень явно попахивал прокуратурой. На девяносто процентов Рост занялся этим склочным делом деловых соображений, но была у него еще одна цель: отучить наконец начальство без конца гонять его по командировкам. Главное, держали его там без особой нужды, чтоб подальше от КБ, чтоб воду не мутил. А прогнать совсем не решались. Рост, посмеиваясь, сочувствовал начальству: «Проглотить – невкусно, и выплюнуть – жалко».

– …Разбиваются не всегда до смерти, иногда – до самой смерти, – говорил Рост за дверью своим обычным скучным голосом. – С вами именно так и случилось.

– Вы, Ростислав Михалыч, будете меня учить, когда станете начальником отдела!..

– Когда я стану начальником отдела, я вас учить не стану. Я вас уволю за несоответствие занимаемой должности.

– Ростислав Михалыч! Я прошу вас быть сдержанней, – умоляющим голосом сказал начальник отдела. – Нельзя же так.

– Можно, – не меняя ноты, сказал тот, – и, к сожалению, нужно. Благодарите Бога, Александр Львович, что вы завод витами не балуете, а то бы вам там работяги показали, с чего начинается родина.

…Дверь распахнулась, кабинета вышел Рост. В своей нижней, как он называл, кожаной куртке, верхняя, подлинней, висела на его кульмане.

Руки в карманы, голова прижата к плечу, как у боксера или кривобокого, глаза в пол. Снял очки.

– Ну чего, – спросил Юрка, – не зашугали?

Рост сложил бумаги в полевую сумку, запер ее в стол, потер челюсть.

– Нехороший вы человек, Ростислав Михалыч, – раздался за кульманом голос начальника отдела. – У Александра Львовича с сердцем – за вас плохо.

– Должности хорошего человека в штатном расписании нет, – не оборачиваясь, пронес Рост. – Он – констру Если ослабел, пусть устраивается дегустатором байховых чаев. КБ не филиал богадельни. Подавать хорошо своего кармана, а не казны. – Он снова потер челюсть и, глядя на Юрку, сказал: – Челюсть ноет, спасу нет. Это все протез, свои так не болели. И глазное, за ушами почему-то…

Конечно, Юрка проболтался. С испуга.

Лечащий врач сказал Юрке, когда тот представился «сыном», что, во-первых, сыновей у больной Вербицкой нет; во-вторых, еще не готовы результаты гистологии и вообще пока ничего конкретного он сказать не может.

Рост был еще в командировке, посоветоваться не с кем; и Юрка позвонил Людмиле Леонидовне. Сказал, что Вита не в Прибалтике, а в Москве, в больнице. Живот ей разрезали.

– Негодяй! – крикнула в телефон Людмила Леонидовна. – Как ты мог скрыть?!

И бросила трубку.

Два дня Юрка не решался показаться Вите на глаза. А сегодня купил цветов и в неурочное время проник в больницу замаливать грехи.

– Господи, – вздохнула Вита, подставившись под поцелуй. – Цветы-то зачем? У меня их и так будто на похоронах… Каешься?

– Так ведь врач не поверил, что сын, а я испугался: вдруг – рак.

Соседка по палате услышав страшное слово, в ужасе приподнялась на койке.

– Давай-ка мы лучше в коридор, – Вита кивнула на дверь. И в коридоре сказал: – Пугаться, Юрик, никогда и ничего не надо. Бессмысленно. Вот ты позвонил. Ну и что – шов у меня быстрее заживет? Теперь Лидка сорвется…

Юрка стоял, понурив голову, смотрел в окно.

– Ладно, что сделано – сделано, не исправишь. Ты вот что. Возьмешь у меня в секретере справку о состоянии здоровья. И отнесешь в «Интурист». Я тебе напишу – кому. У них через два месяца группа в ГДР: справка еще действительная. Поеду в Тетке в интурист захвати икры – пару баночек. Она у меня в тумбочке. Рост принес, дуралей… Сидит без копейки…

– Все сказали? – подражая Росту, холодно поинтересовался Юрка.

– А что такого? – встрепенулась Вита. – Выйду отсюда и поеду. Очень даже хорошо прокачусь.

– А вы знаете, о чем сейчас ваши толкуют? – Юрка большим пальцем ткнул назад, за плечо. – Кому с работы увольняться, чтоб вам судно подавать…

– Ну и пусть. А мы молчком, понял? Там видно будет.

– Вита покрутила в воздуху полной гладкой рукой с большим синяком на сгибе. – Главное, справку вези. Слушай-ка! – она хлопнула в ладоши. – Я тебе не сказала, что Рост отмочил? Башку покрасил.

Юрка постучал себе кулаком по лбу:

– Дает!.. То-то я смотрю, у него пролысь фиолетовая!..

– Нет, ты только подумай! – не унималась Вита. – Ну, что с ним делать? Брошу его к черту! Выйду отсюда и брошу.

– Вы сначала выйдите.

– Да было бы чего красить!.. Он же плешивый, твой Рост!

– Не мой, а ваш.

– Наш, – улыбнулась Вита. – Справку неси.

– Интересно, а что вы кушать там будете, у немцев?

– Господи! Да что мне – в Германии пары картошек вареных не найдется! Гебен за мир бите цвай… Как картошка будет?

– Черт ее знает, – пожал плечами Юрка. – Так и будет.

– А ключи взяли, – со значением пронесла соседка, у которой Вита на всякий случай оставляла вторые ключи. – Лидочка приехала.

Юрка обреченно вздохнул и позвонил в дверь напротив.

– Здравствуй, – печально-ласково сказала Лида, притянула Юрку к себе и поцеловала в лоб длинным родственным поцелуем. – Извини… – Она взяла с тумбочки телефонную трубку: – А как Любынька?..

Юрка сел в кресло ждать, пока Лида поговорит, – знал, что говорить она будет долго. – …Мишенька здоров, но сейчас ему, конечно, плохо. – Лида виновато улыбнулась невидимому собеседнику.

– Он так страдает, когда меня нет.

Юрка закряхтел и вдруг почувствовал, как у него скрючиваются пальцы на ногах. Так бывало и раньше. Стоило Лиде заговорить восторженно, Юрку начинало воротить. Еще до армии, когда они просто вместе учились в институте.

После армии он сунулся по привычке к Лиде в гости. Лида тогда глубоко переживала несостоявшийся роман, и Юрка подвернулся очень кстати. Жениться Юрку никто не принуждал, наоборот, Вита рекомендовала не спешить, пожить так, даже давала денег – снимать комнату. А потом кто-то ее больных предложил устроить кооператив. Юрка с Лидой зарегистрировались.

…На новой квартире Лида родила. Но к этому времени она поняла, что Юрка относится к ней без должного благоговения. И однажды, встав у открытого окна, Лида задумчиво пронесла, что Юрка не отец ребенка. Юрка просто не поверил, решил, блажит баба. Лида настояла на эксперте, и выяснилось, что Юркино отцовство абсолютно исключено.

Потом был развод, размен квартиры, переселение Лиды к Вите, Виты к Лиде… А потом Лида поругалась с Витой. Вите было обидно за Юрку, она даже посмела упрекнуть дочь, вместо того чтобы оценить ее благородство: «Я же могла ему вообще не сказать!..» Одним словом, Лида объявила, что едет в Североморск.

Вита перепугалась и, уверенная, что одна во всем виновата, всячески отговаривала Лиду. И климат ребенку не годится, ведь даже коровы живут на Севере в два раза меньше, и вообще на кой ей эта романтика?! Она тоже уезжала в свое время на Север, но не за романтикой, а, можно сказать, от тюрьмы бежала!..

Вита без конца звонила в Североморск: как дела? Лида говорила, что все в порядке, пусть она не волнуется. Но говорила как-то не так, без особой убедительности, и Вита продолжала волноваться, ощущая свою несомненную, не совсем, правда, понятную ей вину. Чувство вины уменьшилось, когда Лида попросила отправить в Североморск папино шредеровское пианино: Мишенька будет учиться музыке. Вита удивилась и обрадовалась. Раз пианино, значит, не так уж тяжела жнь. Пианино поехало на С

– …Кофе будешь? – спросила Лида, положив наконец трубку.

– Давай, – сказал Юрка и достал чашечку серванта.

– На Севере так много очаровательных людей, – Лида налила ему кофе. – Оча-ро-вательных!.. Так жалко, что придется расстаться с Севером…

– Я думаю… – Юрка покашлял. – Я думаю, что прямой необходимости перебираться в Москву нет. – Он отпил кофе и выдохнул воздух, накопившийся от трудно подобранных «нехамских слов». – Вита, Бог даст, оклемается…

Несколько секунд Лида, не отрываясь, молча смотрела на него.

– Как ты можешь? – прошептала она, обхватила голову руками, и плечи ее затряслись. – Ты что, не знаешь?.. Ведь у нее может развиться…

– Ну ладно, Лидуш… Ладно. Ничего у нее не может развиться. – Юрка поставил чашку и подошел к секретеру. – Лидуш… Вита просила ей… – Он напрягся, выдумывая, что просила Вита, – трусики принести… Достань порточки…

Когда Лида вышла в соседнюю комнату, Юрка шмыгнул к секретеру, отыскал справку.

– Побегу, Лидуш, – сказал он, когда Лида протянула ему сверточек.

Лида сидела на тахте, и глаза у нее были полны слез. Юрка подошел сзади, хотел обнять, но побоялся, погладил по спине.

– У тебя… совершенно нет… – срывающимся голосом проговорила Лида.

– Почему нет? Есть! Я же тебе это… Ну что в самом деле… Переезжай, раз решила. Я тебе квартиру помогу наладить, все что надо… Сына в садик…

– он снова погладил Лиду по спине. – Ты Вите трусики отнесешь? Или давай я.

Лида шмыгнула носом:

– Отнесу.

Про Германию родственники пронюхали очень скоро, и решив, что Вита одурела в результате долгого наркоза, побежали жаловаться Грише Соколову.

– Что ей в ГДР делать? – удивился Гриша. – В Париж бы – это да!

Через два месяца Вита провожалась на Белорусском вокзале в Германию и была как с картинки.

– Вита, если бы кто знал, что у вас брюхо распорото!.. – прошептал Юрка.

– Дурак, – Вита небольно шлепнула его по щеке.

– Вот кавалер стоит, он мне и чемоданчик поносит…

– Росту скажу! – пригрозил Юрка.

– Росту я привезу кожаную куртку, если они только есть там в природе. А эту свою пусть выкинет к моему приезду, а то я сама… Чего я ему, дура, не велела прийти?..

Вита была очень красива. В голубом английском плаще, высоких новых сапогах, скрывающих отечность ног. Сапоги темно-коричневые. Под цвет глаз.

– Так! – чуть вгливым, но все равно очаровательным голосом крикнула Вита. – Родные, прощайтесь! Девушка едет в Европу!.. Господи, вот он!

По перрону бежал Рост с пузатой от газетного кулька авоськой. Он что-то буркнул родственникам и за шею, как за живого, вытянул авоськи скунса. Стеклянные глаза зверька хищно уставились на Виту.

– С ума сошел! – засмеялась Вита, накидывая мех на плечи. – Весна уже.

Пиво стало нагреваться. Юрка двинул сумку с бутылками под скамейку и подставил лицо под бесполезное апрельское солнце. Рост посапывал, уронив голову на кожаный воротник. Речной трамвайчик плыл к Ленинским горам, время от времени мягко шмякаясь на остановках то о левый, то о правый причал.

Весенняя река еще не освободилась от гадости: подернутая нефтяными подтеками вода несла оттаявшие бумажки, неутопающие бутылки и разноцветных селезней. Иногда трамвайчик натыкался на разломанные доски, они заныривали под него и в пузырях, как газированные, выныривали сбоку.

– Ленинские горы.

Недавно оттаявший пляж был пуст: горько дымились кучи прошлогоднего мусора, облезлые скамейки пустовали, земля смачно пружинила под ногами.

Рост вел Юрку к своему любимому месту, к церкви. Там он загорал в выходные и в свободные – по донорской справке – дни. Кровь он сдавал с незапамятных времен. Не столько – за денег, хотя – за них тоже, как – за этих двух свободных дней.

Склон подсыхал кверху. Ростислав Михайлович повесил полевую сумку на сучок и разодрал по швам вынутый кармана «Крокодил».

– Там дальше – хуже… Ходят. Здесь в самый девке раз, сверху церковь, сну река.

Круглый стадион за рекой кричал песни, сюда они долетали притишенные расстоянием и вкусным дымом, вырастающим мусорных куч.

Юрка открыл бутылку о бутылку, пробка у косо метнулась в сторону.

– Юрка, Юрка… – вздохнул Рост, – уведут у нас Виточку. Выйдет твоя жена снова замуж, и Виталия туда же перекинется. Соединился бы ты с ней… со своей Лидой наново. Жен менять – только время терять.

– Вы Лиду не знаете… – робко возразил Юрка.

– Да не все ли равно! – фыркнул Ростислав Михайлович. – Теща зато какая!.. Живи не хочу, только радуйся.

Юрка подал ему открытую бутылку и стал обдирать вяленого леща, Рост засунул горлышко в рот как-то сбоку, не разжимая губ.

– Свежее. Сколько сортов пива, как думаешь?

– Черт его знает, – Юрка пожал плечами. – Десять, двенадцать…

– А четыреста не хочешь? Я в Венгрии даже вишневое пил.

– Во время войны?

– После. Пока в госпитале лежал… «И нальют вина и без чувства вины…»

– Чего нальют, кто? – не понял Юрка.

Ростислав Михайлович прикрыл глаза и уронил голову на грудь. Укололся о застежку молнии, открыл глаза, и позевывая, посмотрел вн на набережную. Вну на пустой набережной катался на роликовых коньках седой костлявый старик, голый по пояс. Он раскатывался, поворачивался, ехал задом, забавно семеня, чуть разведя руки в сторону, а ладони держа параллельно асфальту.

Ростислав Михайлович поглядел на старика и недовольно поморщился.

– Хреновый старикан. Коке-е-етливый…

– Чего он вам дался?

– Да так… Собою любуется дедушка… Я здесь тоже катался до войны. Только на лошадях. От Осоавиахима. А еще раньше в манеже Гвоздевых в Гранатном переулке. Это мне лет было… восемь, девять, десять. Два рубля в час. Даже помню, как лошадей звали. Лимон, Мавра… Мозоли от уздечки были между пальцами. До сих пор мимо пройти не могу. Подойду – нюхаю. И при нэпе лошади были. Мать санаторий в Черемушках арендовала. Чахоточных лечила. Там конюшня была. У меня пони свой персональный был. Плюмик. Матушка у меня все-таки была удивительная. Сколько раз лошадь сама по себе приходит, я – сам по себе, разбитый весь чуть не до смерти. Не боялась мать отпускать одного. Да и случись что – тоже, наверное, долго бы не переживала. Не любила она это занятие. И машины сама водила. И оборудование в санатории рентгенологическое устанавливала, отлаживала. Я помню, учился в пятой группе…

– Классе, – поправил Роста Юрка.

– Не было классов, представь себе. Группы и учителя назывались не по имени-отчеству, а дяди, тети. Директор школы, помню, тетя Наташа. Было тете Наташе тогда что-то лет семнадцать, по-моему. Да, так вот учился в пятой группе и, помню, сочинение писал. «У одного моего знакомого есть пони Плюмик».

– А почему «у знакомого»?

– А не популярно было достатком хвастаться. Не приветствовалось.

– Вы военное лучше что-нибудь расскажите… Геройское.

– Так ведь что называть геройским. Геройское – не всегда героическое.

– Пойдете в этом году на Девятое мая? – нетерпеливо перебил его Юрка, надеясь все-таки добраться до настоящего герома.

– Пойду? Побегу! Генерал Крылов должен приехать. Он мне пристрелку обещал…

– Это как?

– Это прыжок такой перед соревнованиями на неуправляемом куполе. Неспортивный прыжок. Никак все Крылова за жабры взять не мог. А тут пообещал с дуру… Теперь-то я его достану. Не помер бы только. В августе чемпионат дружественных армий по парашютному спорту. Вот я тут и… Красиво я Крылова купил. Что же это получается, говорю, Иван Поликарпович, как соревнования недружественных армий – я участвую, а как дружественных – так старый.

– Так вы же действительно старый, – засмеялся Юрка.

– Моя матушка умная женщина была и без предрассудков. Считала, что старость вообще не должна иметь место. Надо, говорит, до семидесяти работать, потом пару-тройку лет – переходной период и – на небеса. Я с ней, в сущности, согласен… Пенсия – не дело. Кстати, о пенсии. Опять ведь в командировку засылают. Послать бы их, да не больно в другое место возьмут – возраст пенсионный… А одно такое месть есть, у-у!.. – Ростислав Михайлович даже прикрыл глаза от удовольствия. – КБ. В полуподвале. Рыбного хозяйства. Я сдуру зашел, так, обнюхаться… И чем же они занимаются, как ты думаешь? Сверхмалые подводные лодки. Сети проверять, дно смотреть. Разработки открытые. Ни тебе секретности, ничего… Да, а в чем главное-то? Конструктор

– он же испытатель: начертил и – милости просим – опробуйте. Плохо сделал – второго раза уже не представится. КБ это, не поверишь, снится мне иной раз. И взяли бы, с радостью взяли, да уж больно мало платят. Третьей категории КБ. Если бы один, я бы пошел. А девки? Им еще два курса…

Рост вдруг отключился, и, сонно посапывая, уронил голову на грудь.

Старик вну разогнался и сделал ласточку. Ласточкой подъехал к скамейке, где лежала его одeжда. Потом отстегнул ролики и стал прохаживаться…

Рост не просыпался. Юрка тихонько, вытянул ноги, сунул под голову и стал смотреть в небо. Прошло полчаса, может час…

– Пивко-то еще осталось? – вдруг открыл глаза Рост. допьем, да и собираться. Время.

Они снова устроились на самом носу речного трамвайчика. И снова Рост задремал.

– Ростислав Михайлович! Ну что вы все время спите!

Рост открыл глаза.

– Вита когда от немцев прибудет? Пора вроде.

– А кто ее знает. Она же не говорит. Чтоб не встречали.

– Слушай, Юрк, а сестренка-то у нее не ахти. Не показалась она мне.

– Да и вы ей, – усмехнулся Юрка. – У нее даже личико скосоротило, когда вы на вокзале появились.

– Ну так, парень-то какой! – Рост подбоченился и провел пальцем по несуществующим усам. – Девки – вереницей.

– Расскажите героическое, – проканючил Юрка. – Военное.

Рост зевнул.

– Не мое амплуа. – Он потер грудь посередине.

– Пиво, что ль, старое, жога… Сроду не было.

– Сегодняшнее. Соды дома выпейте. Расскажите, Ростислав Михалыч.

– Вот пристал как банный лист. Что я тебе, чтец-декламатор? Кстати, о декламаторах: стишок могу. Называется «Бад-Феслау». Собственного сочинения. Только без вопросов. Понял – понял, нет – значит, нет… И нальют вина… И без чувства вины поднимут круглые кружки выше за тех, кто выжил, за тех, кто вышел сухим воды и живым войны.

За тех, кто ни разу не был убитым, за кем война не защелкнула пасть, за тех, кому не случилось пасть смертью храбрых на поле битвы.

На поле битвы… На битом поле с прибитым овсом и подбитыми танками, где вороны трудятся над останками, а трупы тихо хохочут от боли.

Выпьют за бомбы, что не упали, за неразорвавшиеся мины, за осколки, прошелестевшие мимо, за пули, которые не попали.

За тех, кто пережил, выжил, ожил, за тех, кто не спит замогильными снами, за тех, кто вынес боя знамя собственной продырявленной кожи…

 

3

– Тещенька тебя! – прокричал в коридоре Михаил Васильевич.

Юрка подскочил к телефону.

– Я приехала, – прокартавила Вита. – Собака жива? Привези: опять у меня рожа на ноге. Еле доползла. Сметаны по дороге купи.

– Сметаны? – не понял Юрка.

– Ногу мазать. Ладно – не покупай, у соседей возьму. Рост живой? Я ему звонила – нету его.

– Живой. Мы с ним сегодня пиво на Ленинских горах пили.

– Прекрасно. Жду тебя, Юрик. Собаку не забудь.

На лестнице был слышен смех Виты: Юрка позвонил.

– Открыто! – крикнула Вита. В ответ на ее недоделанное «р» Юрка, как всегда, улыбнулся, а Котя протяжно зевнул, выгнув язык ладьей.

Юрка толкнул дверь, брякнул колокольчик, привязанный к ручке, Котя рванулся в комнату, поскользнувшись на лакированном полу.

– Убери! – взвгнула Вита. – Все, Ленечка. Все. Целую. Тут собака пришла, Юркина. Да, он привез, лечиться буду. Уже чего-то жрет. Все. – Вита окончила разговор с отцом, – других «Ленечек» в ее обиходе не было.

– Чего от меня еще надо? – спросил Юрка, входя в комнату.

– Во-первых, чтобы ты не хамил прошедшей теще, – улыбаясь, сказала Вита с тахты, подставляя Юрке щеку. Сама она целоваться не любила – за помады и просто нелюбви к поцелуям. – И скажи этому своему, чтоб он мне ничего не портил. О! Провод жрет!

Поцеловав Bиту, Юрка несильно ударил пса ногой. Тот выпустил пасти обмусоленный телефонный провод и обиженно ушел за тахту. Юрка сел в кресло напротив так, чтобы максимально видеть Виту, и незаметно выдернул телефон розетки.

– Тряпку! – вдруг взвгнула Вита.

Юрка вскочил, но было поздно. Котя, увиденный Витой в зеркале, уже опустил лапу.

Юрка рванулся в ванную. Дверь была заперта, и текла вода.

– Кто там? – удивленно крикнул он Вите.

– На кухне тряпка, – ответила Вита. Юрка принес тряпку и вытер лужу.

– Слушай, какой же он у тебя идиот все-таки, – Вита покачала головой. – Это надо!..

– Не ругайтесь, а то лечить не будем.

– Да, давайте-ка лечить. Сметану возьми в холодильнике.

Юрка принес сметану.

Вита намазала распухшую, воспаленную от ступни до колена ногу сметаной и подставила Коте. Пес сначала неохотно, а потом заинтересовавшись стал слывать сметану, и добравшись до кожи, по инерции стал лать и ногу.

Лечиться собакой Виту научили ненцы. И с тех пор она против всяческих воспалений ничего другого не прнавала. Только собачья слюна.

Вита и подарила Юрке дорогостоящего Котю: с одной стороны, чтобы не скучно одному, а с другой – чтобы всегда была под рукой собака.

– Я тебе целый мешок пудингов привезла. И шоколадных, и миндальных, и черт его знает каких.

– Где они? – вскочил Юрка.

– В чемодане. Да они сырые, порошок…

Юрка разочарованно вздохнул.

– А как Рост? Куртку ему не привезла, нет хороших. Не болел он?

– Что-то он не того!.. – крикнул Юрка с кухни. – Слабый какой-то, сомлевший… Спрашиваю – фырчит. На жогу жалуется.

– Выйду на работу, положу его к себе.

Дверь ванной отворилась, и в комнату вошла молодая женщина с замотанной полотенцем головой, в длинном пестром африканском платье. При каждом движении – под платья выныривали босые ноги с красными капельками ногтей.

– Юрий, да? – сказала она, в упор разглядывая Юрку.

– Корпулетный…

– Толстый, – согласилась Вита. – Юрка жрать больно любит. Пудинги – это ты для него покупала. Вот скажи ему, Габи, много у вас в Германии едят?

– Да-а-а, – сказала Габи, кивая головой так, что было непонятно: много все-таки едят в Германии или мало.

– Виталия Леонидовна, вы имеете… – она покрутила пальцами в воздухе,

– фэ-э-н?

– В шкафу, Юрик…

Юрка встал, но Габи плавным движением осадила его. Она сразу нашла фэн, будто всегда жила в квартире у Виты. На кухне рыгнул холодильник. Котя испуганно зашевелился. Габи заметила собаку, положила фен на телевор и присела возле Коти.

– О-о, зю-ус!..

– Укусит, – сказал Юрка.

– На-айн, – выдохнула Габи, – О майн зюсер!..

– Какой же он «зюсер», он провод весь покусал, – пожаловалась Вита. – Рост старался, удлинял, а он его…

– Рост? Ро-о-о-ст? – Габи оторвалась от пса и приставила палец ко лбу.

– Рост – высокий рост?

– Какой высокий, это Витин хахаль, – объяснил Юрка, и Габи, ничего в результате не поняв, потрясла головой и снова стала возиться с собакой.

В дверь позвонили.

– Открыто! – крикнула Вита.

В комнату, покачиваясь, вошел мужчина лет пятидесяти.

– Виталия Леонидовна, – захрипел он. – Выдь-ка сюда. Я, конечно, винюсь, – он приложил руку к груди и чуть пригнул голову в сторону Габи.

– Здравствуй, Васенька, – сказала Вита. – Мне ходить-то, знаешь, не очень-то… нога… так говори…

– Мне тут… – замялся «Васенька». – сюда вот выдь… Я, конечно, виняюсь…

Вита, сморщившись, сползла с тахты и проковыляла в прихожую. Вася плотно притянул за ней дверь.

Габи оставила Котю в покое и посмотрела на свои руки.

– О-о-о! Дер хунд есть гразный. Надо вашей… как это… стирать… мыть…

– Надо, согласился Юрка. – Ужо мы его простирнем. Звякнул колокольчик. Вита вошла и забралась снова с ногами на тахту.

– С какой целью он сделал свой вит? – спросила Габи.

– Сосед, – Вита показала пальцем на потолок. – Таблетки просит.

– Что-о? – напряглась Габи.

– Ну, чтоб быть мужчиной, – пояснила Вита. – Как выпьет – так просит. А где же я ему возьму такие таблетки?

– Ах, зо-о-о… – протянула Габи. – Мы тоже имеем эту проблему. Много алкоголь… имеет негативное воздействвие. Для ФРГ этот проблем стоит актуальней против

– Габи – патриотка, – улыбнулась Вита.

– Да, я – патриотка!.. – Ноздри Габи вдруг раздулись от неожиданного гнева. – О, простите… Меня когда… я… не лублу, если людям надо мной смешно…

– Я совершенно не хотела над тобой смешно, – сказала Вита, – глупенькая…

Юрка рассматривал Габи.

Она сидела в кресле и курила длинную черную сигарету. Из разреза платья чуть не до бедра выскользнула нога. Юрка хотел перевести взгляд, но не смог. Нога была шоколадного цвета и блестела, будто намазанная маслом. Чуть ниже колена проступала набухшая вена. Перехватив Юркин взгляд, Габи дотронулась до вены пальцем:

– Это следствие рождения моего сына.

– Вита, она меня соблазняет.

– О-о! – Габи дернулась и спрятала ногу.

– Ты, Габи, нам ребят не соблазняй, – сказала Вита.

– У нас их и так нед

– Да! Да, у вас не все девушки могут найти свой друг. Я знаю… Я написала об этом одну статью в моем журнале… Но Юрий не есть мой тип. Он имеет лишний вес. Я лублю мужчин в хорошей кондиции. Шпор И он для меня еще есть малыш.

– Малыш! – Вита повернулась к Юрке. – Свози немку завтра в Загорск. А оттуда к нам на дачу обедать. Завтра воскресенье, там все будут, и я подъеду, если нога не отвалится. И этого захвати, – она ткнула пальцем в Котю.

– Он меня там еще полечит. Свозишь? Габи с Ленечкой очень хочет познакомиться.

– Прошу-у! – выдохнула Габи.

– Все вы такие, – заворчал Юрка, – как свозить – так «прошу», а как чего другое: «шпортлер» нужен. А Мила не занудит, что припрусь?

– Ну что ты выдумываешь! – возмутилась Вита. – Мила тебя очень… Прекрасно к тебе относится.

– Ты хочешь, что я делаю кофе? – Габи очень легко выпорхнула кресла.

– Угу, – кивнул Юрка. – Хочу. И бутербродец.

– У меня еще остался как-нибудь немного провиант. Мой кофер?..

– В той комнате, – подсказала Вита.

– Кофе сейчас будет готовый, – сказала Габи, закуривая новую сигарету.

– Почему ты развелся от своей жены? Если у нее такая мать, – Габи показала на Виту, – дочь тоже должна быть как-нибудь позитивная, не так ли?

– Вита, я ее боюсь. Она кто, журналистка?

– Это неважно, – отрезала Габи. – Ты должен мне ответ.

– В другой раз.

– Гут, – кивнула Габи. – Я это буду не забывать.

– Ты знаешь, Юрка, куда она в среду идет? – перебила ее Вита. – Сто лет будешь гадать – не отгадаешь!

– Ну, куда-куда? Куда они все ходят: «Лебединое озеро», Ботанический сад, Театр кукол?

– Стереотип! – Габи выдохнула дым, и ноздри ее опять раздулись.

– Она идет в баню, Сандуновскую. В женское отделение. Потом писать про нее будет, – сказала Вита.

– Ну и пусть идет.

– Она с фотографом идет! С мужчиной.

– С мужиком? – Юрка подался вперед. – Нeбось подслепый какой?

– Детлеф – красавец! – отчеканила Габи, – Детлеф мужчина без фетанзац!

– Габи с брезгливым выражением пощелкала пальцами. – Без жир в животе, как это есть у тебя. – Он – шпортлер!

– А-а, ну, раз шпортлер – другой разг

– Я говорю, наши дамы не согласятся, – сказала Вита.

– Не соглася-а-атся, – Юрка затряс головой. – Наши? Никогда! Срам!

Габи хитро улыбнулась:

– Хм, мы будем еще смотреть, ты будешь один кофе или больше?

– Или больше, – ответил Юрка, – А ты, вы тоже будете… голая?

Габи разливала кофе.

– В бане я буду всего без…

– Вита, я не могу, она меня соблазняет! – Завопил Юрка.

– Не ори, – цыкнула на него Вита. – Чего-то телефон странно себя ведет, не звонит…

– Я его вырубил, – сказал Юрка. – Потом наговоритесь.

– Включи немедленно!.. Нет, ты посмотри на него! – всплеснула Вита руками. – Выключил! Меня по всей Москве ищут, знают, что я приехала! Рост должен звонить!

Юрка недовольно включил телефон. Вита подняла трубку, проверить, есть ли гудок, и положила ее на место.

– Прекрасно! – Она хлопнула себя по бедрам. – Так откуда Габи-то взялась? Иду я себе по Берлину… – Вита улыбнулась от воспоминаний и лукаво посмотрела в зеркало, поправляя прическу. – Иду, значит, по Берлину. Группа впереди. Везде красиво… И главное, везде пиво. Юрка знает, как я к пиву отношусь. Встала перед каким-то баром, да как выкрикну: «Девушка пиво любит, а ей пива-то и нельзя!..»

Зазвонил телефон. Юрка сморщился:

– Вот всегда, только начнет интересное…

– Да. Додик, это я. Ну, говорите, говорите, чего вы жметесь?! Я слушаю… – Вита вдруг начала бледнеть сквозь загар и приложила руку к груди. – Да… когда? Заболело когда?.. В семь?.. – Она взглянула на свои часы, потом на Юрку. – Сколько?

– Восемь, – ответил Юрка.

– Почему сразу не позвонили! – крикнула Вита и, прикусив губу, медленно закивала головой. – Да-да… Извините. Додик… – Она смотрела на Юрку, продолжая кивать головой.

– Ты не работал телефон! – догадалась Габи, раздувая ноздри.

– …«Скорую» не вызывать. Нитроглицерин. Грелки к рукам, ногам, можно бутылки с горячей водой. Сейчас буду. – Вита положила трубку и тихо замычала, мотая головой. – Инфаркт у Роста. Видимо, обширный… – Она ткнула пальцем в Юрку: – Такси! Нет такси – любую машину!

Юрка выскочил квартиры, звякнув колокольчиком.

Габи сдернула с себя африканское платье.

– Что я должна делать?

– В чемодане черная сумка с пряжкой. Доста-а-ань, – медленно сказала Вита, набирая телефон. – Петя? Это я, Вита. Приехала. В порядке. Петенька, ты дежуришь? Потом расскажу. Возьми машину, у тебя есть сейчас свободные? Кислород, кардиограф, носилки… Улица Горького, за Театром Ермоловой, справа подъезд, четвертый этаж. Она одна на этаже. Только быстрей. Если будешь раньше меня, то… Все, Петя…

Дверь открыл Додик, вид у него был виноватый.

– «Скорая» здесь, – забормотал он, – я не вызывал… И врач… такой грубый…

Вита быстро шла по знакомому коридору. Протянула вбок сумку – Габи подхватила ее; руки назад – Юрка стащил с нее плащ, Вита толкнула дверь и вошла в комнату.

Врач, худой, с острыми лопатками, возился в углу над узкой койкой. В комнате резко пахло мочой.

– Шок… – пробормотала Вита. – Зубы ему вынь! – крикнула она.

Петя завозился активнее.

– У-у-йди-и… – прохрипел незнакомый голос Роста.

– Помоги! – не оборачиваясь, крикнул Петя. – Прижми его малость…

– Момент! – Габи рванулась к постели.

– Сделал? – спросила Вита молодого парня, отцепляющего от батареи провод кардиографа. – Здравствуй, Коля. Давай!

– Здорoво, Витюш! – сказал Петя, подходя к Вите, поцеловал ее в щеку и заглянул через плечо в кардиограмму. – Хреново, конечно… Задняя стенка только пашет. Я у него прежние кардиограммы нашел, посмотри…

– Да я их знаю, – вздохнула Вита и взглянула на Роста. Рост лежал очень похожий на пожилого покойника. Глаза его были заволочены мутным. В ногах лежал баллончик с кислородом.

– Может, вторую кардиограмму? – спросил Петя.

Вита покачала головой.

– Некогда. Коля, сворачивай! Габи, Юрка! В машину за носилками! – Она подошла к постели Роста, села на край.

Рост чуть ожил, пелена на глазах начала растворяться.

– Ро-о-остик! Все хорошо, – певуче сказала Вита и улыбнулась. – Сейчас в больницу поедем, полечимся…

Петя посмотрел на Виту вопросительно:

– Подождать бы…

– Поедем, – твердо сказала Вита, взяла Роста за вялую серую руку, нащупала пульс. Привычным движением крутанула головку часов, но даже и не посмотрела на зашевелившуюся секундную стрелку. – Шприц. Ну, что ты, Ростик, а?.. – замурлыкала она.

– Как брюхо? – прошепелявил с трудом Рост и косо улыбнулся. – Скажи «трактор»…

– Тррактор, – прокартавила Вита, и что-то булькнуло у нее в горле.

– У-уу, – улыбнулся Рост с закрытыми глазами.

– Все будет хорошо, – сказала Вита, поглаживая Роста по запавшей от отсутствия зубов небритой седоватой щеке.

– Я зна-а-аю, – выдавил Рост. – Поцелуемся да-ва-ай… На всякий случай…

– Ро-о-стик, – заблеял вдруг голос Виты. – Ну, чего ты надумал, Ростик?

– Она дернула головой, сбрасывая слезы с ресниц.

– Э-э, – подошел со шприцем Петя. – Ты, парень, дуру не гони! – Он погладил сгиб локтя, отыскивая вену. – Ты уже все, не ушел, теперь подымешься…

Вита отвела в сторону мешающую руку Пети, поцеловала Роста.

– У-у… – Рост закрыл глаза.

Петя ввел иглу.

– В случае чего… Жечь… Урну потряси… в плече oсколок… – пронес Рост медленно, но членораздельно. – Не звенит – не я…

 

4

– Хэлло-о, – сказал женский голос. Такой голос Юрка слышал только в кино. – Здесь говорит Габриэль. Ты держишь свое обещание?

– Какое? – не понял Юрка и от удивления взглянул на телефонную трубку, в которой говорил зарубежный голос. – Я сплю…

– Достаточно спать для мужчины, – сказала Габи.

– Мне нужно, я корпулентный…

– Не обижайся, малиш… Ты имеешь прекрасный рост.

– Тогда ладно. Встаю уж, носки ищу… Котю погуляю и…

– Ты его бери с нами, – встревожилась Габи. —

– Я это хочу.

– Ишь ты: «хочу». Зачем он тебе, вам? В Загорске он попов укусит.

– Хочу, – чуть капрно сказала Габи. – Скажи, у вас в Загорске мы что-нибудь можем покупить или я должна брать провиант?

– Да купим, не тусуйся… Тем более я теперь голодать решил, десять ден.

– Почему-у?..

– Потому. Чтоб был шпор Значит, встречаемся на Ярославском вокзале…

– Я буду смотреть натуру, – сказала Габи, усаживаясь у окна в электричке.

– Нет, Коть, ты слышал?! Натуру она будет смотреть! Подъем! Уходим!

– Хорошо, не буду. Тогда отвечай мне. – Габи загнула большой палец. – Первое: почему этот старый доктор Петя так грубый?

– Чего-о?! – хмыкнул Юрка, – Петя ангел, каких я не знаю. Он просто на «скорой» сто лет работал, а там у них своя манера…

Электричка тронулась. По вагону тетка катила ящик с мороженым. Юрка купил два. Одно сунул Габи, а со второго содрал обертку. Котя сел и заколотил по полу обрубком хвоста.

– Смотри фокус, – сказал Юрка. – На!

Котя открыл пасть. Юрка положил ему в пасть мороженое. Котя закрыл пасть, замер и снова открыл: мороженое исчезло.

– Можешь так же?

– Найн, – сказала Габи и загнула указательный палец. – Второе: почему Рост такой странный? Почему он совсем не имеет зубы? За что любит Вита его так очень?

– Отвечаю по порядку. Зубчики у него выпали с помощью твоих соплеменников на Юго-Западном фронте в окружении… От цинги…

– Шшайсе!.. – Габи чуть не клюнула его своим горбатеньким носиком. – Ты

– дурак! Есть немцы и немцы!

– Ну-ну… ишь чувствительная!.. После войны Рост был конструктор по парашютам. Такой конструктор, каких не было…

– Откуда знаешь ты?

– Знаю. Он рассказывал, – объяснил Юрка. – Он парашюты обретал, а потом сам испытывал. Поняла?

В проходе взвгнул Котя. Ему нечаянно наступил на ухо какой-то дядя с газетой.

– О, майн армер хунд! – рванулась Габи к собаке. – Ему давали ухо! Майн либер! Ком – И тут же ощерилась на дядю: – Надо быть больше осмотрительной!..

Габи хотела ему еще что-то сказать, но Юрка потянул ее за рукав. Котя, поскуливая, перелег к окну.

– Вайтер, – велела Габи.

– Ну вот, – Юрка взял ее маленькую ладошку в руки и погладил, как бы прося прощения за дядю. – А на войне он десантником был. На нем живого места нет. Четыре раза в него ваши ребята попали, меткие…

– Что-о-о?! – Габи даже приподнялась с места. – Какие наши ребята?..

Котя вздернулся с пола и приподнял ухо.

– Тю-тю-тю! – замахал на Габи Юрка. – А ты, Котя, предатель. Она на меня нападает, ты ее кусить должен… Не тусуйся, Габи, сиди тихо. – Юрка надавил на ее худенькие плечи.

Габи нервно вывернулась, но села на место.

– Он совершил одно героическое дело?

– Тьму.

– Какое?

– Вот у него одна медаль «За отвагу» – знаешь за что? За отнимание оружия у трупов… Они отступили, а дело зимой было. – Юрка взглянул на Габи. Глаза у нее стали влажные. – На поле боя много оружия осталось. А поле все пристреляно. А без оружия отступить нельзя. Оружие бросить – командира расстреляют. Желающих вызвали. Рост пошел…

– Он имел приказ? – тихо спросила Габи.

– Сам. Командира пожалел. Тот его от штрафной роты когда-то спас. Рост подрался и финкой сухожилие одному парню перерезал. Командир тогда дело замял. Ну, вот он с ним сквитался… И потом еще Рост был уверен, что в него до смерти не попадут. У него чувство боя обостренное… Откуда пуля летит, чувствует… Интуиция…

– Я знаю: такое есть! Ва Дальше, – прошептала Габи.

– Он матери своей совсем с войны не писал писем. Они договорились, что будет писать, если ранят. А нет писем, – значит, жив-здоров. Так он ей за всю войну только четыре письма и написал.

– Он не любил свою мать? – вжав голову в плечи, спросила Габи.

– Н-не очень…

– Как это может быть?

– Может. У него родители были богатые, врачи оба. И до революции, и после. У них даже машина была. А он просил велосипед на день рождения. И мать купила ему, но… – Юрка сделал паузу и поднял вверх палец, – но подержанный. Поняла: сами богатые, а велосипед старый, чтобы подешевле?.. Да к тому же дамский.

– Ну и что? – удивленно пожала Габи плечами.

– А то: понял, что у него мать скупая, вот в чем дело! В принципе. И даже не в этом…

– Хм, – Габи задумалась, постукивая пальчиком по зубам. – Странно… Еще рассказывай про него.

– Еще, еще?.. Чего же еще?.. Ммм… Вот он войне, например, был рад.

– Что-о-о?

– Вот то… Ну, не совсем чтобы рад, но во всяком случае… Он в июне перед войной прыгал с парашютом, ну, для спорта. И неудачно: ногу растянул. К врачу пойти поленился, а на работу на следующий день не смог. А тогда с прогулами строго было. А он сидит дома, на работу не ходит. А в воскресенье война началась, он сразу – в военкомат.

– Это не есть радость. Это есть счастье в несчастье.

– Ну, называй как хочешь, короче – не в тюрьму.

– Скажи, он это все сам рассказал? Он любит хвалить себя?

– Рост?! – удивился Юрка. – Это Вита него все выуживает втихаря, а потом мне…

– Генук, – сказала Габи. Она сделала резкое движение рукой: – Это теперь ясно. Я тоже могла быть с такими, как Рост. Последнее: зачем он имеет волосы накрашенные?

– И эта туда же!.. Что они вам всем дались – его волосы?! Ну, красит и красит. Хочется человеку, пускай себе красит, что хочет. Хоть задницу. Пушкин вон когти какие отращивал, – Юрка показал какие, – что он, от этого писать хуже стал или что?!

– Зачем ты кричишь? – удивилась Габи. – Ты, наверное, от голода в приступе?

В Загорске моросил дождь. Юрка привязал Котю, и они с Габи вошли на территорию лавры. Из-за дождя народу было мало. Габи посмотрела на соборы, сказала, что они ей нравятся, и поинтересовалась у какой-то бабушки, где учатся «молодые люди на попов». На попов учились за чугунной оградой. Там парень в черном кителе, надев на голову целлофановый пакет, мел пустой Наметенный мусор он большим совком носил в слабо горящий ко Габи окликнула его.

– Как я могу посетить ваши занятия? – спросила она. Парень оглядел ее с ног до головы и показал пальцем на одноэтажное строение. И еще раз оглядел ее.

– Габи, вини, – сказал Юрка, когда они отошли от ограды. Он аккуратно застегнул спустившуюся молнию на ее бежевом комбинезоне, чуть не зацепив янтарные бусы. – Так-то лучше будет, все-таки религия.

Габи фыркнула и оглянулась. Парень за оградой мел дальше, поглядывая в ее сторону.

– Вот так! – поддразнил Юрка. – Это тебе не ваши попы с лысиной… Наших не соблазнишь…

– Дурак! – спокойно сказала Габи. – Я имела интервью с вашим митрополитом.

Она позвонила в дверь указанного строения, оттуда вышел молодой человек тоже в черном кителе и вежливо пояснил, что если Габи имеет специальное разрешение епархии, то она может посетить занятия. А если нет, то – не может.

– Это странно, – сказала задумчиво Габи и разочарованной, очень красивой походкой пошла к дверям собора.

– Ну-ка! – уже резко остановил ее Юрка на паперти. Он с треском застегнул молнию комбинезона, непонятно каким образом снова спустившуюся чуть ли не до пояса.

– Какие вы, русские?! – возмутилась Габи. – Плювать на улице, бросать… как это… остатки сигареты можно, а ходить свободно нельзя!..

– Да это не просто свободно! – развел Юрка руками.

– Все же видно, хоть бы лифчик, а у тебя вместо лифчика одни бусы! Я пойду кобеля проведать, может, сгинул, дай ему Бог здоровья!

Габи он нашел в соборе.

– Ваша мадонна имеет глаза, в которых, как у тебя, стоит грусть. – Габи несколько раз посмотрела на икону, на Юрку, на икону, на Юрку. – Ты тоже имеешь библейские глаза. Только она Бога рожает, а ты? Я все знаю от Виты. – Она подошла к служительнице, торговавшей свечами, и выбрала самую толстую свечу. Та что-то сказала ей, Габи резко вскинула голову и взяла свечу потоньше.

– Для Германии, – пояснила она Юрке. – Мы уже должны ехать на дачу, не правда ли? Юрка кивнул:

– Правда, жрать хочется.

– Ты очень любишь добиваться выгоду! – Габи передернула плечами и вдруг встала как вкопанная: – Момент! Ты же отказался от еды на десять дней и ночей.

– Да? – Юрка тяжело вздохнул. – Может, это я пошутил, а?

Перед нужной остановкой Габи, помолчав, вдруг нахмурила лоб.

– Ты продолжаешь любить Bиту, но она уже не есть больше твоя родственница. И она тебя как-нибудь очень любит… Должно это значить, что у вас интимный контакт?.. Ты приходил к ней в постель?

Юрка ошалело поглядел на нее…

– Почему не-е-ет? – удивилась Габи. – Это бывает… Если любовь, разные возраст не играет роли…

– Поспи, Габи, – родительским голосом посоветовал Юрка и пригнул ее голову к себе на плечо. И вдруг вскочил. – Подъем, проедем! Котя!

Вместо забора по периметру дачи Вербицких рос кустарник. Его стигли, если не забывали. Этим летом не забыли.

На двух серебристых елях, посаженных еще покойным Сеней, были развешаны самодельные лампиончики, переделанные елочной гирлянды. На каждом лампиончике было нарисовано лицо: детское или взрослое.

– Вита выдумала, – сказал Юрка. – Как кто родится или подженится – так его сюда. А рисует сестра Виты.

– А что случается, если идет дождь? – удивилась Габи.

– Краски хорошие. Импортные. Это Лида, – Юрка ткнул пальцем в лампиончик.

– А ты?

– Меня Мила замазала после развода. У Лиды теперь фик. Вот он!

Габи подошла вплотную к елке и взяла шарик в руки. На нее смотрел человек с бородой, в очках и с большой лысиной.

– Я как-нибудь теперь понимаю Лидию, – задумчиво сказала Габи, выпуская лампион рук. – Он очень умный… Как Юрген… Мой муж, – она ткнула себя пальцем в грудь.

– Умный-то умный, а жениться не торопится. Котя! Ты где?

Вдалеке зашуршали кусты: ломился Котя, и тут смех на веранде сменился задушевным лаем. Послышался удар, похожий на мощный шлепок, и в распахнутую дверь высунулись две ощеренные собачьи морды…

– Откажи-и-ись!.. – прохрипел мужичий голос, который трудно было представить себе на этой розовой веранде. – У-у, стервы!..

Собаки взвыли и утянулись внутрь.

На полу веранды сидел здешний сторож Федор Палыч. К поясу его поверх устарелого пиджака были привязаны две длинных веревки, которые тянулись под топчан. Под топчаном скулили собаки, ударенные, по всей видимости, железным прутом, который сторож держал в руке. Возле старика суетилась немолодая женщина, очень похожая на Виту, только некрасивая. Свободной рукой сторож держал пустой стакан, который не выпустил во время падения со стула. По мокрым штанам и по запаху нетрудно было понять, что водку Федор Палыч пролил. Чем и был сейчас недоволен. Людмила Леонидовна помогла ему подняться и усадила за стол. Красивый черноволосый парень налил водки в его пустой стакан. Он же подал ему ушанку с проплешинами, откатившуюся в угол.

– Здравствуйте! – сказал Юрка. – Это Габриэль, знакомая Виты. Из

– Здравствуйте, – Людмила Леонидовна кивнула Габи. – А сама Виталия когда прибудет?

– Да она вчера приехала. Они вместе приехали, – показал Юрка на Габи.

– Здравствуйте, Габриэль, – уже приветливее повторила Людмила Леонидовна. – Проходите, Габриэль… Красивое имя.

– Так я чего говорю-то… Эта лабуда мещанская…

– Соседи, – перевел слова сторожа черноволосый парень.

– Не перебивай, – сторож шлепнул его по руке, давая понять, что он не случайно употребил именно это слово.

– Эта лабуда кошатиной в войну торговала. И провода замкнула в среду. А я чуть кенарей коптильным газом не подушил. Ты понял?! – рявкнул Федор Палыч, поворачиваясь к Габи. – Хорошо, в обходе недалеко был. Вижу, мать честная, Есся бежит… – Он показал на черноволосого.

– Изя, – поправила сторожа Людмила Леонидовна.

– Во-во: Есся. И меня кличет: кенари, мол, орут, слабызным голосом.

Людмила Леонидовна с удивлением посмотрела на Изю, как бы проверяя, мог ли он сказать такое.

– …У меня дом-то липы, чего балалайки делают, звенит весь, как эта!.. – он постучал по столешнице для сравнения, но остался недоволен выбитым звуком. – Ты понял?! – снова повернулся он к Габи. – А если бы Есся не бег?!

– Изя, – снова поправила сторожа Людмила Леонидовна.

Сам же Изя, улыбаясь, махнул ей рукой: не перебивайте.

– …Во-во, не Есся, так все кенари бы передохли. О-о!

– Он пощупал шапку на голове и встал. – Все! В обход пошел. – Он цыкнул на псов, заворочавшихся под тахтой, те боязливо выползли. В дверях сторож остановился: – Этот зять у вас удачный, не то что… – он кинул взгляд на Юрку. – А от головы, Мил, я тебя пчелками поклюю – отпустит.

– Спасибо, Федор Палыч, – сказала Людмила Леонидовна. – Заходите.

– А ты, Юрк, с кобелем, что ли? Псы-то мои взъерошились? Ты кобеля на перевязь возьми: кругом суббота – народа полно…

– Чего было-то? – спросил Юрка Изю после ухода сторожа.

– Да я две елки спилил для стропил, а Палыч заметил, теперь вот шантажирует, говорит, заявит. Водки у нас перепил!..

– И заявит – очень даже просто. А Виталии ни до чего дела нет. Почему вот она не приехала?

– Вита в больнице, занята, – сквозь зубы процедил Юрка, заметив, как Людмила Леонидовна поморщилась от «Виты». «С пол-оборота завелась», – подумал он. – Мы сюда приехали не по своей инициативе… В Загорск ездили.

Вот Вита и велела, чтобы Габи вас посмотрела. Ну… познакомилась.

– Ну что ж, – усмехнулась Людмила Леонидовна. – Будем знакомы.

– Ну, чего с домом-то? – чтобы не заводиться, спросил Юрка Изю.

– Строится потихоньку, – ответил тот улыбаясь, – материала маловато…

– Мы же две машины пригнали! – удивился Юрка.

– Одно гнилье! – буркнула от плиты Людмила Леонидовна.

Юрка глянул на Людмилу Леонидовну и прикусил губу.

– Нормально, Юрик, – Изя коснулся его руки. – Там полно хорошего леса, больше половины. Зачем вы, Людмила Леонидовна? Просто дом надумали делать больше… Есть не хотите?

– Не готово еще! – отозвалась Людмила Леонидовна. – Юра знает – мы обедаем поздно.

– Очень хорошо поспа-а-ал… – послышалось за дверью, и на веранду вышел красивый седой старик.

– Отец, – шепнул Юрка Габи. – Здравствуйте, Леонид Григорьевич!

– Да-да, – кивнул головой старик. – Да-да.

– Это Габриэль, Ленечка, – громко сказала Людмила Леонидовна. – Подруга Юры.

– Подруга Виты, – мрачно поправил Юрка.

– Тебе видней, – Людмила Леонидовна помешала суп в кастрюльке.

Юрка поймал ее взгляд и посмотрел на Габи. Габи была как Габи. Только молния на комбинезоне опять спустилась. Юрка, не глядя на Габи, застегнул молнию. И понял, что опять зря: теперь Людмила Леонидовна точно знает, чья она подруга.

Габи встала и подала старику руку:

– Гутен таг.

– Громче! – бросила Людмила Леонидовна. – Он плохо слышит.

– Здравствуйте! – сказала Габи.

Леонид Григорьевич пожал ей руку и улыбнулся. Наверху заплакал ребенок.

– Там Изя с женой, – сказал Юрка, показав наверх.

– Маленький? – спросила Габи и выставила перед собой два указательных пальца. – Такой?

– Больше, – Изя смущенно улыбнулся.

– Мои дети уже не маленькие, – сказала Габи и вздохнула…

Людмила Леонидовна ухмыльнулась.

– Водки хотите? – спросил Изя.

– Данке, – ответила Габи, – чуть-чуть пожалюйста.

Людмила Леонидовна бросила на нее недовольный взгляд.

– А ты, Юрик? – спросил Изя, занося бутылку над вторым стаканом.

– А Юрик не хочет, – процедил Юрка. – И Габи не хочет, – он отодвинул ее стакан.

– Почему? – удивилась Габи.

– По кочану!

– Ты не очень-то распускайся! – сказала Людмила Леонидовна. – Тоже мне нашелся…

Юрка перелил водку Габиного стакана в бутылку и, взглянув на часы, постучал пальцем по циферблату.

Изя покраснел и почесал затылок.

– А Витушка когда же вернется? – улыбаясь, спросил Леонид Григорьевич.

– Ее друг больной, – объяснила Габи.

– Что?

– Вита приехала, но она в больнице, – сказал Юрка. – У Роста инфаркт. Она с ним.

– Господи! – раздраженно бросила Людмила Леонидовна. – Только этого не хватало!..

– Ростислав Михалыч заболел! – громко сказал Юрка.

– Инфаркт!

– Как же так?! – всполошился старик. – Был здоров!

– Ленечка! – крикнула Людмила Леонидовна. – Тебе налить суп?

– Подожди! – раздраженно отмахнулся Леонид Григорьевич. – Ты что, не слышишь: у Ростислава Михалыча инфаркт? Ой, беда какая!.. Ой, беда!.. Какой человек достойный… Ветеран войны, прекрасный специалист. Он констру Ах, вы уже знаете? – он заметил кивок Габи. – Дай Бог, чтобы все обошлось. Вита очень его ценит. И мы все, – он показал жестом на дочь. – Я ведь его мать покойную знал, Софью Аркадьевну. В высшей степени достойная женщина.

Габи возмущенно повернулась к Юрке:

– Вот видишь! А ты говорил!..

– …Что такое, что такое?.. – заволновался Леонид Григорьевич. – Мы с ней в больнице познакомились, – заспешил объяснить он, думая, что Габина резкость вызвана каким-то сомнением. – Она Витин пациент, а меня, когда я ногу сломал, Вита к себе положила, хоть это и нельзя по правилам… Она меня с Софьей Аркадьевной и познакомила…

Габи придвинулась к нему поближе, давая понять, что она очень внимательно будет слушать, не перебивая.

– …ее, вы знаете, в тридцатом году лишили гражданских прав, по ошибке, разумеется. Она осталась совершенно без средств к существованию.

– Ленечка, ну ты же не знаешь, как было на самом деле! – раздраженно перебила отца Людмила Леонидовна.

– Как это не знаю! Она мне сама рассказывала неоднократно. У нее был лучший в Москве санаторий для туберкулезных больных. Потом все обошлось, ее восстановили в правах.

– Ленечка, ты суп будешь?! – крикнула Людмила Леонидовна.

– Отстань ты от меня с супом! Я говорю с нашей гостьей!

– Господи!.. – прошипела Людмила Леонидовна, выключила газ и ушла в комнату.

Старик разволновался.

– А как у Витушки живот? – спросил он. – Девочка моя… Так ей досталось, а тут еще это несчастье…

– Да живот вроде ничего, – всунулся Юрка. – Вы-то сами как, Леонид Григорьeвич?

– При чем здесь я?! – раздраженно бросил старик. – Я здоров, как бык!

Изя подошел к плите, налил в тарелку суп.

– Будете? – спросил он Габи.

Габи отрицательно покачала головой. Зато Юрка поманил его: давай.

– Так что с ним случилось, с красавцем нашим?! – На террасе снова появилась Людмила Леонидовна. – Допрыгался?

Габи опустила глаза и медленно пронесла:

– Он был уже почти труп. У него значительный инфаркт.

– Да, наверное, ничего серьезного… – Людмила Леонидовна пошевелила пальцами, будто сушила ман – Просто Виталия носится с ним!.. Вот у Сенечки был инфаркт, так его и до больницы не довезли… А это… – она опять неопределенно пошевелила пальцами.

– Почему вы выражаете такое зло против этого человека? – по-прежнему глядя в стол, выговорила Габи. – Вы злая!..

Юрка поспешно дохлебывал суп, чувствуя, что с минуты на минуту придется отчаливать, а до дому еще пилить и пилить.

– Габриэ-эль! – Людмила Леонидовна с улыбкой несправедливо обиженного человека развела руками. – Габриэль! Что с вами?! Вы у нас первый раз в гостях…

Габи вскочила, чуть не сломав стул.

– Аккуратней! – не выдержала Людмила Леонидовна.

– Я никогда есть больше здесь цу гаст! – отчеканила Габи и вышла с веранды.

– Что такое, что такое?! – забеспокоился Леонид Григорьевич.

Юрка успел еще пару раз черпануть суп, сунул в рот недоеденный бутерброд и встал.

– Изь, позвони мне! Я тебе книгу купил, как печки класть!

– Ага, – виновато сказал Изя, встал, чтобы проводить Юрку, но перехватил взгляд Людмилы Леонидовны и остановился. Тем более что Юрка жестом показал ему: не надо.

Габи шла быстрым шагом по дорожке. Юрка догнал ее.

– Не беги – упадешь!

– Теперь я хочу смотреть, как ты живешь! – вскинулась Габи. – Сейчас!

– Ну… – с усмешкой протянул Юрка. – Поедем. Только у меня не прибрано. Эх… Жалко, пожрать не поели.

– Твои чувства нки! Что ты думаешь все время жрать! – И вдруг, неожиданно прильнув к Юрке, она замерла. Постояла так несколько секунд.

Юрка, не зная, что делать, погладил ее по чуткой тонкой спине, по голове… Затем она так же резко оттолкнула его:

– Я хочу, что мы наконец уже едем.

В поезде Габи укачало, и она заснула на плече у Юрки. Было очень приятно чувствовать совсем рядом ее душистую легкую голову. На виске под загорелой отполированной кожей пульсировала голубая жилка.

 

5

– Ну ладно, ладно тебе! – Михаил Васильевич заслонился от Коти, кинувшегося ему на грудь. – Не кормил небось? Я ему кашки овсяной приготовил костей. Хрипуха твоя звонила. Я говорю, на дачу выехал… Еще тещенька. Справлялась, как живешь, что кушаешь? Наведаться обещала. И меня одним разом полечит. Свет включи.

Юрка нашарил выключатель, но лампочка перегорела. Юрка открыл дверь в комнату, включил свет. Тут только Михаил Васильевич углядел Габи. И несколько опешил. Потому что наговорил лишнего, а одет был недостаточно: под распахнутым тулупом синие китайские подштанники и такая же рубаха навыпуск.

Михаил Васильевич попятился, пытаясь запахнуться; на груди тулуп сошелся, а на животе не получалось.

– Прошу пардону, не приодет, не думал, что… барышня.

– Это не главное, – Габи улыбнулась, подошла к старику поближе: – Здравствуйте. Я есть Габриэль. Из

– Как, как?

Габи повторила свое имя.

– А-а-а, так это вы утром-то звонили? А я думал, кто ж так рано… Все больше к вечеру названивают…

– Ну, ладно, Михаил Васильевич, – перебил соседа Юрка.

– Так, так… – переводя взгляд с Юрки на Габи, забормотал Михаил Васильевич. – На отдых к нам или по службе?

– Журналистка она, – сказал Юрка, затягивая Габи в комнату. – В командировке.

Юркина комната неожиданно понравилась Габи. Понравилось, что квадратная, что с маленьким балкончиком на проспект Мира, который сегодня, к концу воскресенья, был тихий.

Из сыра и черствого хлеба Габи мгновенно приготовила в духовке вкусные крекеры. В сумочке у нее нашлись пакетики растворимого кофе. Она накрыла на журнальном столике и включила телев

– Садись! – сказал Юрка и потянул ее на тахту.

Не глядя на него, Габи медленно приблилась к стене.

– О, о!.. Вас ис дас?

На стене на видном месте зеленым фломастером было написано: «Я тебя очень, очень, очень люблю!»

– Кри-пу-ха?!. Шшайсе! – прошипела Габи и трагическим движением опустилась в кресло.

Юрка уже знал, что это самое грубое у немцев слово, хотя в переводе на русский оно было довольно безобидное.

– Не сверкай очами, Габи, – пропел Юрка и погладил ее по голове. – Хочешь, я тебя в маковку поцелую? А это дело мы замажем. Это же просто так… Наскальные надписи. лучше покушаем.

– А старик? – Габи кивнула на дверь.

– Можно позвать. Михаил Васильевич!

На крик в комнату ворвался Котя.

– Найн! – Габи отпихнула его перепачканную овсянкой морду. – На-айн, майн клинер!

В открытую дверь постучал сосед.

Михаил Васильевич был в помятом костюме с галстуком. В руке он держал розовый графин.

– Наливочка вот, – он проковылял в комнату и поставил графин посреди столика. Дружок у меня сам готавливает. На даче фруктов вырастит и делает. А может, кашки желаете? На мясном бульоне.

– Данке. Спасибо. Я устала головой, забываю по-русски.

– Я тоже на память страдаю, – покивал ей старик и сказал сурово: – Ты ему морду умой лучше, чем газетой шоркать.

Юрка увел Котю в ванную.

– Я вот по-немецки все вспомнить хотел. На войне-то знал, а теперь, – Михаил Васильевич развел руками.

– Приятно было познакомиться, Габриэла?.. Как по батюшке? Отца как зовут?

– Мартин.

– Габриэла Мартыновна. Вы тут выпейте со свиданьицем, а я пойду: к вечеру мочи нет – ноги грызет. Ноги-то побитые.

– Уходите уже? – сказал Юрка, пропуская соседа в дверь.

– Башмак надо кончить, завтра на сельхозвыставку намереваюсь.

Сосед ушел, Габи выключила телев Скинула туфли и сразу стала маленькая.

– И чего ты на каблучищах маешься? – удивился Юрка.

– Ты есть причина, что я себя заставляю мучить мои ноги. У меня ноги короткие!

– Отрастут, какие еще твои годы… – пробормотал Юрка, ловя себя на том, что говорит словами Роста.

– А хочешь, положи их повыше, Вита всегда так делает.

– Вита? Майн гот!.. Я знала!.. Я говорила!..

– Габинька… – Юрка подошел к ней и обнял за плечи.

– Ну, что ты! Это же Вита.

– Устала… Было так много окружающих… Скажи еще: почему Рост так странно одетый? – Она достала круглую красную жестяночку с вьетнамским бальзамом и помазала себе виски. – Он хиппи?

– Ну, ты даешь!.. У него две дочери! Взрослые! В институте учатся. Две-е. Цвай!

– Не говори со мной, как с дуркой, я тебе дам один шаг в зад! Я умею!..

– Ты меня лучше шпагой заколи. Только она гнется. На!

– Юрка достал шкафа старинную шпагу с потемневшим лезвием. – Рост подарил. Он на ней шашлыки жарил.

– Вар-вар! – простонала Габи. – Это раритет. Это надо д – Она отыскала над тахтой гвоздик и повесила шпагу за эфес.

– А если ночью по головушке?

– Слушай, ванна где есть? – устало спросила Габи.

– Я зовсем разбита… Открой окно, чтобы люфт… хунд спит…

– Я ничего не поняла здесь в этот раз, – сказала Габи на остановке автобуса. В глазах ее стояли слезы. Говорила она тихо и все время держала Юрку за руку. – Ни-че-го… – Она с ненавистью посмотрела на приближающийся автобус. – Ты сейчас вернешь Котю домой и потом?

– На работу.

– О майн кл… – тихо прошептала Габи, непонятно к кому обращаясь: то ли к Юрке, то ли к терьеру…

 

6

Габи тянула время. Она сделала репортаж о русской бане и вымолила разрешение продлить командировку еще на неделю, пообещав подготовить материал о цыганском ансамбле. Виделись они каждый день.

Однажды Габи не позвонила в конце дня. Юрка прождал час, помог уборщице двигать столы, но звонка не дождался.

Дома Михаил Васильевич грустно протянул ему письмо:

– Мартыновна днем приходила. Самолет у ней сегодня. Письмецо тебе велела.

Юрка разорвал конверт.

«Ты будешь далше обнимать Нину, Галю, Маню, а я старая корова буду даваться некому».

– …Супчику ей налил, наливочки, чтоб повеселей было… Жалко бабочку, хоть и немка… Уехала… Ну, чего ты загоревал?.. Такую – понятное дело – с шеи не счешешь. Ничего – обомнется. Тебе вот тещенька звонила, беспокоится, как ты…

Юрка впал в тоску. После работы он шел домой пешком, чтобы убить время. Читать не получалось. Все было неинтересно.

Один раз Габи позвонила ночью. Превозмогая стыд, срывающимся голосом спросила: «Ты один?» Она сказала это таким несчастным голосом, что от жалости к ней у Юрки стянуло горло, и он только тупо бормотал: «Ну, что ты говоришь, Габинька, ну как ты можешь…» Ничего другого вымолвить он не мог, по щекам катились слезы…

Михаил Васильевич донес Вите о Юркиных переживаниях. Та – Росту. Рост позвонил Юрке и под угрозой разрыва отношений велел заниматься делом, то есть срочно сдавать хвосты в институте, – института Юрку каким-то чудом еще не отчислили.

Институтские дела немного оттянули Юрку от тоски. Рост велел на занятия не ходить – какие мозги после работы, – а как следует готовиться к сессии. И предложил, пока лежит в больнице, сделать Юрке контрольные. А с чертежами Юрка и сам справится – не первый год замужем…

Через месяц от Габи пришло письмо. Кончалось письмо по-немецки без перевода: «Майне хенде зинд леер оне дихь». Михаил Васильевич, как ни напрягался, не мог расшифровать приписки, правда, вспомнил, что «хенде» не иначе как руки, потому что «хенде хох».

На сегодня Юрка отпросился с работы – ехать за Ростом. Вчера вечером он ездил к нему домой на улицу Горького, купил продуктов, чтобы Рост вернулся не в пустой дом. Вита, та вообще настаивала, чтобы Рост пожил пока у нее. Но Рост ни в какую: домой.

В больнице был карантин, и Юрка пищеблока поднялся на четвертый этаж в грузовом лифте, благо его там знали.

«Майне хенде зинд леер оне дихь…» Постучал в кабинет, где обычно обитала Вита.

Заведующая отделением Ирина Павловна говорила по телефону. Вита листала историю болезни.

– Ну, забираем Роста? – негромко спросил Юрка Виту.

– Ага, выписали. Сейчас пойдем.

– Не уходи, Вита. – Ирина Павловна положила трубку.

– закончим с расписанием. Они склонились над столом.

– …А мне что, больше всех надо?! – в дверь без стука вошла толстая медсестра. – Ирина Павловна, как хотите, я так больше не могу! Все Тарасова да Тарасова!..

– К старшей сестре, – не обращая на Тарасову внимания, отчеканила Ирина Павловна.

– Ее сегодня нет, а мне что, больше всех надо!.. – выкрикивала Тарасова.

– К старшей сестре, – так же невозмутимо, как и в первый раз, сказала Ирина Павловна. – Закройте дверь.

Тарасова просительно посмотрела на Виту, та на Ирину Павловну, а Ирина Павловна сказала, считая дверь уже закрытой:

– У тебя получается четыре дежурства. Как ты?

Дверь за сестрой захлопнулась.

– Нет, Ириш, много. Ставь два.

– Слава Богу, сообразила. Ставлю двенадцатого и двадцать третьего.

– Давай. А я сейчас выписку закончу. – Вита села за стол. Ирина Павловна отложила расписание дежурств, улыбнулась.

– Ну как ты, Юрик?

Юрка неопределенно засопел, пожал плечами и потянулся к сигаретам Ирины Павловны.

– Курим? – удивилась Вита. – Ну да, на нервной почве! Достань-ка мне «Ессентуки» холодильника. Габи – девка-то неплохая, – пояснила она Ирине Павловне.

– Истеричная только.

– Вы не знаете, что такое «леер» по-немецки? – спросил Юрка, откупоривая «Ессентуки».

– Леер, леер?.. Вроде веревка, нет? Черт ее знает. В словаре посмотри,

– Ирина Павловна кивнула на книжный шкаф.

– У нее уж двое детей было с Юргеном, – не переставая писать, сообщила Вита, – а она все фордыбачилась, замуж за него не шла. Чувства проверяла. Он не Бог весть какой мужик. Кстати, главный врач клиники. Днем работа, вечером чего-то в подвале вырезает, потом один шнапс на ночь под музыку и дрыхнуть. А тем временем бабенку себе завел. Медсестру клиники. Завел и молчит, стервец. Ждет, когда Габи сама на развод подаст. Чтоб на репутации не сказалось. Чем кончится, невестно…

– Она уже подала, – вздохнул Юрка. Вита вскинула голову:

– Ты смотри, глупостей не напори! Она тебе устроит веселую жнь. Шальная баба!

– Она меня к вам ревнует…

– Вот-вот, той же оперы. Говорю: истеричка. Но все равно симпатяга. Мне такие нравятся.

– На расстоянии, – скептически заметила Ирина Павловна и, чтобы перевести разговор на другую тему, спросила: – «Леер»-то свою перевел?

– Пусто, – сказал Юрка.

– Чего «пусто»? – не поняла Ирина Павловна.

– «Леер» – «пусто», значит, – пробормотал Юрка и, поставив словарь на место, еще постоял так – лицом к стене.

Вита приложила палец к губам. Ирина Павловна понимающе кивнула.

По словарю Габины слова получались: «Мои руки есть пусты без тебя».

– Пойдем-ка, Юрик, Роста забирать, – бодрым голосом сказала Вита.

Бежало лето. Лида привезла сына. Вита почти каждый день ездила после работы на дачу. Она очень хотела, чтобы внук звал ее «бабушкой», и даже покрикивала вначале, когда внук говорил ей, как все, – «Вита». Потом ей надоело одергивать ребенка, и она отцепилась от него, так и оставшись «Витой». Правда, мальчик, перестав называть ее бабушкой, перестал и слушаться ее. Виту это не очень беспокоило, она считала, что ребенку необходим продых в строгой системе Лидиного воспитания.

А живот болел все сильнее. Вита стелила себе на веранде, чтобы никто не слышал, как она мается по ночам.

Второй домик уже достроили, и Вита радовалась, что теперь у Лиды, когда она полностью переберется в Москву, будет и на даче свое олированное жилье. Тем более что личные ее дела вроде налаживались – отец Мишеньки согласился наконец расписаться. Витe он oчень нравился, вот только никак не могла запомнить его трудную фамилию.

К Грише Соколову Вита не шла, решила подождать до осени, когда переедут с дачи, а Рост отправится в санаторий. И потихоньку стала попивать обезболивающее.

Наконец дачу заколотили, Мишеньку увезли. Рост уехал в санаторий.

– Ю-ю-рочка, ну как тебе еще объяснить? И можно, и нужно переживать, но только в том случае, если результаты переживаний могут повлиять на дальнейшие события. А так – это не переживание, а пережевывание. Ну, неужели непонятно?! Ну вот что ты: «Габи, Габи…» спокойно подумаем: какие перспективы ваших отношений?

– Она будет приезжать… – угрюмо пробормотал Юрка. – Я к ней съезжу.

– Дальше.

– Поженимся, – нерешительно пробормотал Юрка.

– Чего?! В твою комнатку на проспекте Мира? С детками?

– С милым рай и в шалаше.

Ростислав Михайлович молча взглянул на него, накинул поудобней на плечи сползшую куртку и повернул в поле.

– Я тебе сейчас такую Виту покажу, закачаешься, – обернулся он к Юрке.

– Ну, что ты ползешь, поспешай. Искупаться хочешь?

– Не хочу, – ответил Юрка, хотя был полдень, стояла жара и окунуться было бы совсем неплохо. Юрка стеснялся раздеваться при Росте: тот всегда дразнил его. И даже начинал щипать за сало.

– Гляди, девка, тебе жить… – сказал Рост и, словно перехватив Юркины мысли, добавил: – Я дочек спрашиваю: «Как вам, говорю, мой Юрка?» Они плечиками так поводят: «Он же толстый». Я говорю: «Ну, толстый-то толстый, ну, а как он вам понравился?»

«Ну, он же толстый». Кстати, покушать не надумал? А то обед скоро.

Юрка плелся за Ростом и думал о своем. Сперва все вроде шло нормально. Шашлык купил – к Росту в санаторий. А на вокзале как сел в электричку Москва

– Загорск, и забрало. Габи!..

– Может, вернемся, Ростислав Михалыч?

Рост обернулся.

– Тупой ты, дружок, в ходу. Ну, давай воротимся. Виту я тебе хотел показать.

– В каком смысле?

– В прямом. Музейчик маленький неподалеку. – Рост показал рукой за поле. – Там баба скифского кургана. Каменная. Кто ее приволок?.. Экскурсовода спрашивал, не знает. Ну, вылитая Вита. Жалко, фотоаппарата нет. Один в один – Вита. Так и хочется погладить.

– А может, мне все-таки пожениться с Габи? – не Слушая его, пробубнил Юрка.

– Тьфу ты, Господи. Я о деле, а он…

– Ну, ведь может же получиться?..

– При отсутствии достоверности правилом умного должна быть наибольшая вероятность. Цицерон. Смотри когда жил, а уже понимал. Все, Юрочка, хватит, ей-Богу, хватит, прекращай. Ты лучше со своей прежней женой сойдись, с этой, с Лидой. Bиту порадуешь.

– Не-е-е, – потряс головой Юрка.

– Ну и дурак, – спокойно сказал Рост и повернул к санаторию. – Что у Виты?

– Болит… – вздохнул Юрка.

– Здорово?

– Она же не скажет.

– Мда… – пронес Рост.

– А Габи звонит… – пробубнил Юрка. – Часто…

– Скажи, чтоб не звонила! – с нажимом пронес Рост. – Запрети. Нельзя же деревянной пилой пилить. Бессмысленно и больно.

Они подошли к зданию санатория.

– А может, это и есть любовь?.. – канючил Юрка.

– Дорогая редакция, любовь это или дружба?.. – Рост вошел в подъезд, обернулся: – Подожди здесь!

Юрка сел на лавочку и, пока Рост не видел, закурил. Рост не любил, когда Юрка курит.

– Лови! – раздался сверху голос Роста. Рост высунулся в окно и кинул что-то белое. Парашютик медленно опустился в клумбу.

– Вите передашь! – крикнул Рост. – Дуй быстрей, на электричку опоздаешь!

Юрка метлой достал парашютик цветов. Обжал его пружинящий каркас, замотал и, как зонтик, сунул в сумку.

 

7

Сегодня Вита на работу не пошла, потому что вчера вечером позвонила все-таки Грише Соколову.

– Гринь, – сказала она уже под конец. – Знаешь, у меня живот болит, да так противно как-то… Гриша, весело болтавший, вдруг смолк.

– Ты чего, Гринь, молчишь? – окликнула его Вита. – Ты уж сейчас не молчи.

– Приезжай завтра к десяти, – негромко сказал Гриша. – Посмотрим.

– Гринь, ты меня уважаешь? – шутливо спросила Вита. – Скажи, уважаешь?

– Я тебя, Вита, уважаю очень, – медленно проговорил Гриша.

– Это хорошо-о-о. Так вот, Гринь, ты мне завтра скажи все как есть, понял? Мне надо знать, если что… Понимаешь? У меня семья, вернее, даже семьи… Мне надо… Чтобы точно. Чтоб все было по-деловому. Ты понял меня, Гриня?..

…Вита осмотрела свою квартиру: все было прибрано, чисто, глазу радостно. Живи здесь другой человек, квартира, может, казалась бы безвкусной: обои в огромных оранжевых цветах, такие же яркие кресла, тахта… Но здесь жила она, и все было прекрасно.

Раньше Вита квартиру особо не холила, а последнее время ей доставляло удовольствие ходить, не торопясь, по комнатам и притрагиваться к вещам… И даже когда она, чуть живая, приползала после дежурства, стоило включить свет в прихожей – ей улыбалась полуголая японка позапрошлого календаря, и на душе становилось легче.

Сейчас она поедет к Грише Соколову… Вита села в кресло и стала ждать Юрку.

– Карета подана! – запыхавшись, объявил он, распахивая дверь.

Вита усмехнулась:

– «Скорой помощи» карета пролетела как комета…» Ну, встали…

– Вот… – Юрка расстегнул молнию на сумке. – Парашютик.

Он подкинул парашютик к потолку, и тот плавно опустился к Витиным ногам, увлекаемый вн тяжелой гайкой.

– А-а-а, тот самый?

– Рост велел отдать…

Вита огляделась по сторонам:

– Где ж тебя повесить? А давай его пока сюда! – Она сложила парашютик и убрала в сумочку. Вну просигналило такси.

– Двинулись?

– Пошли… – вздохнул Юрка.

– …А ты очень-то не вздыхай, – сказала Вита, когда они сели в такси.

– Охчет, как старый еврей, ох, ох!.. У нас соседка была, Роха, – я тебе рассказывала. Хорошая такая бабка. Так вот, она все ходит: «Ох, ох», а потом остановится, палец – в лоб: «А что, собственно, – ох, ох?»

Вита привычно-весело выпалила и умолкла – больше на веселость пороха не было.

Юрка молчал.

– Ну что ты глядишь, как побитая собака? – Она провела пальцем по переносице: – Заметил, у нас с Ростом у обоих носы сломанные?

– Ему на прыжках, запасником при динамическом ударе.

– А мне Артем, звонарь… Я не рассказывала?

– Нет.

– У нас во дворе церковь была Спас-во-Спасе…

– Спас-во-Спасье, – поправил Юрка.

– Неважно. Артем. Нормальный такой парень. Никакой не Квазимодо. Красивый, положительный. Даже спортивный – в пьексах всегда ходил. Как-то раз на пасху взял нас, всю шпану, на колокольню. Высотища!.. Колокольня получилась как бы в центре: здесь вокзалы, там Сухаревка, и со всех сторон к церкви платочки разноцветные движутся, тихо так…

У Артема кресло деревянное – прямо трон. К полу прибитый. Садится, пристегивает себя – толстущий такой ремень! На руки, чуть пониже плеча захваты такие специальные, потом еще – пониже локтя. И еще – на каждый палец. Берет в руки веревку от главного колокола. А ремни, что он нацепил, – они к другим колоколам идут, поменьше. И начал он этот здоровый раскачивать. Медленно так… до-о-н! До-о-н! И плечами чуть-чуть поводит, как цыганка.

– Вита пошевелила плечами. – Нет, у меня так не получается. И те колокола загудели, а он все большой раскачивает. Тот гудит, от плеча который

– тоже гудит, тогда он – нижние, которые к локтям. Эти – тоже, только потоньше. И потом всеми пальцами, как на пианино!.. И пошло!.. Мы к стенке прижались. Артем как дьявол: большой колокол его прямо кресла рвет! Видно же: ремень до костей вдавился. Чувствуешь, ну… кишки у человека рвутся, ребра хрустят, а рожа блаженная, глаза прикрыты… Все гудит! Все орет! Колокольня качается!.. Облака несутся!.. Страшно!.. Но так здорово!.. Такая красота! Я осмелела, наклонилась к Артему – посмотреть, куда веревочки идут. Тут-то он мне и заехал по носу… Ты что – не слушаешь?

– Слушаю, – отвернувшись к окну, буркнул Юрка.

– Ну-у-у… – протянула Вита. – Так дело не пойдет. Один дурак стихи мне на старости лет взялся сочинять, нашел Лауру; этот – носом хлюпает…

– Кто дурак, Рост? – оживился Юрка.

– Кто же еще. Наш.

– На самом деле?

– Хм, – Вита передернула плечами. – Пожалуйста.

– Она достала сумочки сложенный пополам листок бумаги. – Очки забыла. Читай. Ладно бы веселенькие, а то уж совсем замогильные. Читай.

– «Когда, отшвырнув сапогом самолет, продираешься сквозь замирающий грохот, вырвав сердца кремовый ком, ударяешься о безмолвие грота.

Когда спокойной походкой мимо пестрой послеамьенской сволочи уходит любовь, уходит любимая, кивком на ходу поправляя волосы, вместо нее, вместо гибкого рта, вопросительных скул и зеленого пояса остается оконтуренная пустота, которая никогда не заполнится…

Невесело все-таки знать заранее, что не предусмотрено ничего лучше чередования неощутимых граней прошедшего, настоящего будущего…»

– Что такое, кстати, «послеамьенская сволочь»?

Юрка пожал плечами.

– Не знаешь? И я не знаю, – сказала Вита. – А спросить у Роста все руки не доходят, забываю. А что еще за «кремовый ком сердца»?

– Да это он парашют имел в виду: за кольцо дергаешь, слева на груди – парашют раскрывается.

– Так бы и написал, а то догадывайся… Петрарка… Слушай, чтоб не забыла: ты Росту ничего не говори про сегодня, про больницу. Хорошо?

– Ладно, – кивнул Юрка, уставившись в окно. Показались ворота больницы.

– Я скоро, – сказала Вита, выходя машины. Она подошла к окну на первом этаже, постучала по стеклу пальцем: – Гриня, ку-ку!