VI
Маша сама взяла Славку под руку.
— Будет дождь, — сказала она негромко.
— Что ты?! — испугался Славка. — Он подумал, что Маша из-за дождя может уйти домой. — Разве в такое время бывает дождь?
— Именно в такое у вас и бывает! — поддразнивая, сказала Маша.
— А ты откуда знаешь?
Маша загадочно улыбнулась и промолчала.
Славка заволновался. А она, догадавшись, что он ревнует, улыбнулась и сказала успокаивая:
— Не думай... Я в вашем городе впервые.
— И не собираюсь! Я другое думаю: почему ты должна уезжать после гастролей? Оставайся! Будешь учиться в институте или в техникуме. Их у нас видимо-невидимо! Так все: приезжают, а потом уже не могут отсюда уехать, — говорил Славка. — Я вот тоже хочу на заочный...
— Некогда учиться, я артистка, — с гордостью сказала Маша.
Он не стал с ней спорить. Теплая маленькая рука перебивала все мысли.
— Куда идем? — беспечно спросила Маша, заглядывая ему в лицо.
Славка замедлил шаг. В самом деле — куда? В кино поздно. Городской сад? Не хотелось вести Машу под бесцеремонные взгляды скучающих парней.
— Не спрашивай, — тихо ответил он и слегка прижал маленькую руку локтем.
Они свернули в переулок с дощатыми тротуарами. Деревянная резьба на деревянных старинных домах казалась только что сотканным кружевом.
Там, в конце переулка, был небольшой сквер. О нем мало кто знал — он был в стороне от больших и шумных улиц. Зимой на его аллеях не протаптывались тропинки, разве что чья-нибудь лыжня совьет несложный узор между деревьями. А летом голубыми вечерами в нем скользили редкие молчаливые пары.
Этот сквер показался Славке самым защищенным, самым тайным местом во всем городе, единственным, куда он мог привести девушку.
— Видишь, тополя? — доверительно спросил Славка. — Двухэтажные! Внизу старые, вверху молодые. Горкомхоз пилит их весной...
— Красиво, — сказала Маша. Но сказала почему-то с усилием.
«Идиот! — ругнул себя Славка. — Надо бы в кино! Ясное дело — ей здесь неинтересно».
— Знаешь что? — выпалил он вдруг неожиданно даже для самого себя. — Айда в общагу! Была когда-нибудь?
— Н-нет, — неуверенно ответила Маша. — Вроде неудобно...
— Удобно! — убежденно сказал Славик. — Пошли! Такие ребята! — И он решительно повлек за собой Машу.
***
Гришка дымил в окно у рекламного щита:
«Танцы под оркестр!
Билеты под стипендию!»
Плакат останавливал каждого второго. А издали казалось — останавливал Гришка, ибо каждый второй был знаком с ним.
Маша тотчас узнала его — заметный парень.
— Привет, Григ! Что делаешь? — непривычно-фамильярно приветствовал его Славка.
— Привет, — дружелюбно ответил Гришка. — Стою и смотрю: кто приходит хороший, а кто плохой. — И уставился веселыми глазами на Машу.
Но Машу было трудно смутить. Она дернула Славку за рукав:
— Ты, кажется, вел меня к своим друзьям?
— А это и есть мой друг, — пробормотал Славка.
— Поздравляю, — сказала она. Гришка не обиделся: они были в расчете.
— Что ж мы стоим? — добродушно спросил он. — Сердитая девушка, приглашаю вас к нам... в три-двадцать два!
Когда Маша увидела, как он гордо-застенчиво пошел по коридору, почти доставая головой неяркие лампочки, она непроизвольно выпустила Славкину руку и приотстранилась.
У Славки заныло сердце.
Комната 3-22 была полна народу. Гришка перезнакомил Машу со всеми, представляя ее то как «звезду арены», то как «акробатку на проволоке».
Через минуту она уже знала и Егора, сокурсника Гришки, и Лиду, маленькую и на первый взгляд какую-то очень незаметную — ту самую, которая стояла с парнями на улице.
Лида сунула Маше холодную ладошку и тотчас отошла от нее, словно чувствовала, что рядом с Машей она сама проигрывает. Принялась резать хлеб. Егор поспешил ей на помощь, стал открывать консервы.
Какой-то черный, громадного роста парень оторвался от радиоприемника, которому он перебирал внутренности, и мельком бросил Маше:
— Можно сесть.
— Спасибо, — ответила Маша и опустилась на стул, пододвинутый галантным Егором.
— Это Измаил, — с гордостью прошептал Славка, кивнул на парня у радиоприемника.
Разговор, прерванный приходом гостей, продолжался.
— ...Вот я и говорю, — сказала Лида. — Два года Галка училась с нами. Когда заваливала сессию, мы ее вытаскивали. Нет стипендии — скидывались по полтора рубля с человека. На свидания лучшие вещи у нас брала... Словом, с ней как со всеми: и уважали, и жалели, и помогали... Хоть и не очень способная, но ничего девчонка была... А тут такая история!
— Не кипятись, Лидка, — перебил ее Гриша. — Лучше объясни, как вам попал ее дневник?
— Толком не знаю. Пришла с занятий, а девчонки читают. Говорят, на кровати лежал. Кто-то принял за свои конспекты...
— Но ведь дневник не конспекты, — улыбнулся Гришка.
— Ты не знаешь девчонок! — вспыхнула Лида. — Трудно удержаться от соблазна.
— Что же было в дневнике? — спросил Измаил, безнадежно махнув рукой на разворошенный радиоприемник. Яркий в своем белом спортивном свитере, он стал посреди комнаты, задумчиво переступая с носков на пятки.
Лида отложила нож и потянулась за тарелкой.
— Не помню, — сказала она. — Спасибо, Егор, хватит кромсать несчастное железо, отдыхай... В дневнике было такое!
— Какое же? — уточнил Измаил.
Маша заметила: говорил он требовательно, четко, сильным и красивым голосом. Как будто знал, что каждое его слово имеет вес.
— Оказывается, ей никто не нравится: ни ребята, ни преподаватели... Она вбила себе в голову, что должна стать артисткой. Что ж, каждый волен выбирать путь... В драмкружке все — мелкота, ничтожество... И мы... — сказала Лида.
— При чем здесь вы? — спросил Егор.
— А при том! О самых близких подругах она написала только гадости! Без исключения, обо всех!
— И о тебе?
— Да. Но не во мне дело. Наташка Григорьева, которая спасала ее от деканата, спала с ней на одной койке, отдавала последнее, в дневнике превратилась в тупицу. Мы все до одной — мелкие, ничтожные, без проблеска ума... Так не бывает, чтобы все, а, ребята? И ведь самое обидное — была с нами так ласкова: «Ах, девочки, я люблю вас!..» Фу!
— И что же вы сделали? — спросил Гришка.
— Думаем...
— И думать нечего, — отчеканил Измаил. — Нужно устроить суд чести! Чтоб она услышала правду в глаза.
— Подожди, Измаил, — остановил Гриша. — Может, эта девчонка не совсем уж такая? Дневник — это только дневник! И ему тоже нельзя во всем верить.
— Суд, только суд! — не соглашался Измаил. — Мы слишком добренькие! Из жалости защищаем. Она не доросла, чтоб называться студенткой.
— Во-во, — вставил Егор. — Давай, Измаил, валяй речь в честь советского студенчества.
— Я знаю, в институтах полно случайных людей, — продолжал Измаил. — Давать им волю — значит заражать бесталанностью все вокруг. Смотри, Лида, если девчата промолчат, я сам подниму шум!
— Ладно, ладно, — примирительно сказал Егор. — Ты прав, но оставь свой пафос до судилища. А сейчас у нас гости... К тому же мы давно не виделись, и нам есть о чем поговорить, кроме дневника.
Все посмотрели на Славку и Машу. Егор, хитро улыбаясь, достал две бутылки «Варны».
— Фу-ты, ну-ты! Югом запахло, — засмеялся Гришка.
— Я и воблы припер, целый чемодан.
— Маша, давайте к столу! — скомандовал Измаил.
Они встретились глазами.
— Нет, давай стол — к Маше! — потребовал Славик. — Не хватает стульев, придвинем к кровати!
Измаил схватил стол и перенес его как что-то невесомое. Холмик из ломтей хлеба, пары коробок «Щук в томате», конфеты, стаканы — даже не шелохнулись.
У Маши вспыхнули глаза: она привыкла считать силу неотъемлемой частью красоты. Она снова встретилась глазами с Измаилом. На этот раз надолго. У Славки опять заныло сердце. По молчаливому уговору парней он сел рядом с Машей.
— Ну, наконец-то все вместе! — радостно вздохнула Лида. — Лето так долго тянется...
Все засмеялись, поглядывая на Гришку. Подняли стаканы, позаимствованные из студенческой столовой.
— Вот и выпьем за «долгое лето»! — предложил Измаил.
Выпили и зашумели, заговорили сразу. Лида как-то сразу раскраснелась, похорошела.
— Ты что, сухой закон подписал? — удивленно, с оттенком заботы обратилась она к поскучневшему Славке.
— Ну, ты кажешь... — пробормотал Славка, не желая привлекать к себе излишнего внимания.
— Или заболел? Тогда не пей, — сказала Лида.
— От твоих глаз не скроешься! — улыбнулся Славка в ответ и выпил.
Лида охнула тихонько и погрозила ему пальцем.
— Делать назло — все равно что пальто наизнанку надевать. Забыл? — и они со Славкой засмеялись, видимо что-то вспомнив.
Тем временем парни заговорили о походе, вспоминали забавные случаи. Егор копировал какого-то рассеянного преподавателя.
Маша откинулась на спинку стула. Она мало что понимала в этих обрывочных воспоминаниях и не могла принять участия в общем разговоре. Но ей не было скучно. Мысленно она стала соединять этих людей, которые ей понравились с первого взгляда, невидимыми ниточками. На языке цирка это называлось «лонжировать».
Ясно, что такая прочная ниточка тянется от Лиды к Гришке. Простым глазом заметно. А от него... Неизвестно.
От Славки — к ней, Маше.
От Маши — не-ет! Еще рано об этом думать...
От Измаила — непонятно... Слишком дружелюбна и непроницаема чернота его глаз. Одинаково смотрят они и на Лиду, и на ребят, и на нее. Пьет, улыбается, слушает.
Егор — вне игры. Хотя... Посмотри Маша в его сторону попристальнее, и через стол потянется еще одна теплая и незаметная нить.
Постучали.
— Врывайся! — крикнул Измаил.
В комнату вошел толстенький парень.
— Я принюхался — пахнет шницелями. Оказывается, у вас, — объяснил он свой приход.
— Проходи, Скальд! — Парни задвигали стульями.
— Минуточку! — покосившись на небогатый, без шницелей, стол, вежливо сказал толстяк и исчез.
Возвратился он с гитарой.
Маша узнала его. Интересно... Еще совсем недавно она, чужая, непрошеная, стояла в дверях этого общежития, а вот сейчас они все сидят за одним столом, как добрые приятели.
Скальд со своей гитарой спутал все невидимые нити, незадолго до этого образовавшиеся в комнате.
— Спой, Скальд!
— Надо говорить: «Пей, Скальд!» — ответил он, ухмыляясь. — Измаил, я уважаю закон 3-22: «Вошедший да выпьет без уговоров!» Но, ей-богу, братцы, одному совестно...
Выпили все.
— Довез песню? — спросил Измаил.
— А черт его знает! — Скальд почесал круглый затылок. — От самой пустыни вез, думал, довезу, да в поезде разбазарил. Сейчас иду по второму этажу — поют! И кто б вы думали? Химики! Когда обжали — ума не приложу! Вроде одной скоростью ехали...
Прислушались.
Снизу доносилась незнакомая песня.
— Не усложняй таблицу умножения, пой! — попросил Измаил.
Скальд тронул струны.
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
Маша никогда не слышала этой песни. Мелодия простая, гитарная, похожая на речитатив.
— Браво, Аскольд! — громко прошептала Лида.
— Я — еще — не допел, — в ритме песни, спокойно сказал Скальд. И продолжал:
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
Измаил задумчиво глядел в стену. Лида мурлыкала полюбившийся мотив. Гришка ел.
— Не хочется молчать... — ни к кому не обращаясь, сказал вдруг Измаил.
Славка, взъерошенный, смешной, опьяневший более других, вскочил. Ему почудилось что-то очень знакомое в словах Измаила. Кажется, он сказал их любимое слово: «Не хочу»... В этих словах было что-то справедливое, касающееся и его, Славки.
Жить по-своему! Как подсказывает сердце! Не обычно, а ярко, блестяще! Именно такие мысли вызывали сейчас у Славки и песня, и дружеские лица ребят, и присутствие Маши...
От вина язык заплетался, но говорить хотелось.
— Ну? — флегматично сказал Егор, приготовившийся слушать очередную «речь».
— Да, да! Вот... Вы еще не работали, не строили домов, а я уже могу! Один дом, другой — и все похожие, как родственнички... Вот! А ты — между ними... ходишь. Надо, чтобы каждый дом был сам по себе, все время новый и новый дом... Не родствен-ни-чек...
— Тпрру! — перебил его Егор. — Проекты-с, это не кустарррпром!
Лида тотчас бросилась Славке на помощь:
— Ты, Егор, пьяный! Славка хочет творчества! Неужели непонятно? — Лида посмотрела на Гришку и почему-то покраснела.
Маше было стыдно за Славку. Ведь Измаил и не думал ничего особенного! А он выскочил. Перевел все на свои дома... Измаил, наверно, умнее...
Но ребята смотрели на Славку тепло, улыбаясь. Он был понятен им. И Измаил тоже...
Маше захотелось встретиться с ним взглядом, увидеть глубину его черных глаз.
Но Измаил не поднял головы.
Гришка вдруг вскочил и объявил, что пойдет доставать магнитофон.
Через минуту снова бахнула дверь, Гришка вернулся. Он был вспотевший, сердитый, будто после стометровки.
— Принес? — спросили его.
— Сигареты забыл! — он махнул длинной рукой.
Все захохотали.
Маша подумала: «Чего они смеются? При чем здесь сигареты? Странный парень!»
Гришка погрозил кулаком, взял с полки сигареты и помчался.
Заметив ее вопросительный взгляд, Измаил пояснил:
— Гришка — бумеранг. Еще никогда не уходил с первого раза! Обязательно вернется.
Лида тоже смеялась над Гришкой, но совсем по-особому, ласково.
Скальд тревожил гитару. Ему хотелось петь.
Машу провожал Измаил.
В голове у нее все перепуталось: рассказ Лиды о дневнике, песни Скальда, бумеранг Гришка. Она только помнила, что во время танцев (Гришка приволок-таки магнитофон) Измаил смотрел только на нее. Она танцевала с ним танго, вальс, твист — все, что было на магнитофонной ленте.
Она забыла о Славке, забыла о цирке, о завтрашнем представлении, о позднем времени.
Лида, окинув ее удивленно-печальным взглядом, стала просить Славку:
— Славка, милый, очень прошу, проводи меня! Я хочу, чтобы ты!..
Славка вымученно согласился, и они ушли. А Маша все танцевала, танцевала, не чувствуя в ногах усталости, и ей казалось, что весь мир кружится вокруг нее и любуется, как она прекрасно танцует.
Потом Измаил пошел ее провожать.
По дороге они молчали, пока их не застиг дождь. Тогда они побежали, перепрыгивая через лужи, влетели в парадное чьего-то дома. В парадном тихо, темно. Они засмеялись.
В доме напротив горел свет. На втором этаже кто-то жег невысокую свечу. Она казалась добрым свидетелем.
— Ты в цирке... случайно? — тихо спросил Измаил.
— Родилась в нем.
— Это надолго?
— Да.
— Даже если?.. — Голос Измаила дрогнул — он значил больше, чем слова.
Маше стало вдруг жарко.
— Даже «если»! — Она хотела сказать твердо, но прозвучало неуверенно.
Свеча в доме напротив таяла, стала походить на теплую капельку. Но кто-то там, на втором этаже, не гасил ее. Видно, нужна она была ему и такая.
— Других за плечи обнимать, а тебя надо... за макушку, — прошептал Измаил, как ему казалось, насмешливо.
А получилось всерьез.
***
Строгая Серафима не спала — читала. Будильник демонстративно глядел Маше прямо в глаза. Половина третьего.
— Изволь объясниться, — с дворянской вежливостью сказала тетка, отложив книгу.
— А что особенного? — деланно удивилась Маша.
Строгая Серафима подняла на нее усталые глаза. Маша смешалась.
— У подруги была... В общежитии... Записи — прелесть! — забормотала она.
Быстро разделась. Накинула халатик и почувствовала себя увереннее.
— Спали бы! Зачем дожидаться? — сказала она и исчезла в ванной.
Тетка ничего не ответила. Грузно поднялась с кровати и стала развешивать мокрую одежду Маши.
— Ты... не боялась... одна? — спросила она неуверенным каким-то, робким голосом.
— Еще чего! — прокричала из ванной Маша. — Фонарищи! Милиционеров полно!
А строгая Серафима печально смотрела на ее куртку — темную и мокрую. Только на плечах остался сухой след чьей-то руки.
«Видимо, все же это был он...» — горько подумала Серафима.