Подъем! Чарли П начинает новый день: прежде всего – любимое кресло-качалка, в котором прошла вся его заполненная мечтами и фантазиями жизнь; затем – диван, с которого он никогда не вставал; кровать, в которой он лежит до сих пор; затем телевизор, который он смотрит не отрываясь; и наконец, все его несметные сокровища – деньги, которые он всю жизнь копил, но никогда не тратил, – не зря же Чарли П прослыл великим скупцом, такая репутация не возникает на пустом месте. Ну и, разумеется, неисправные часы, которые громко «тикают», но не «такают». Все эти важные вещи, с которых начинается день Чарли П, он сваливает в одну кучу, словно мусор, вместе с одеялами и простынями, которыми он оборачивает собственное тело, вместо того чтобы закутать в них женские руки и ноги; и подушки, на которых вместо женской головки покоится его собственная или, наоборот, – на которые он каждую ночь склоняет свою усталую голову, вместо того чтобы припасть ею к женской груди.

Но Чарли П не успокоится, пока все его реликвии, талисманы, амулеты и прочие дорогие сердцу предметы, имеющиеся у него в святилище, не исчезнут с глаз долой. Он направляется к шкафу. Все на месте: роман, который он так и не написал, и внушительное собрание писем к арфистке, которые он так и не отправил. Сначала избавившись от них, а потом вдребезги расколотив фарфоровые статуэтки и миниатюрных куколок, которыми он населил свой дом, Чарли П поджигает библиотеку – все свои книги, которые он так и не прочел. Затем, почти не задумываясь, чисто рефлекторным движением, действуя при этом с величайшей осмотрительностью, скрупулезно и обдуманно, он швыряет в бушующее пламя ворох цветных фотографий – размер восемь на десять, рамочка с золотым обрезом, – на которых изображены возлюбленные и друзья, которых у него никогда не было, а вслед за фотографиями в огонь отправляется коллекция картин – женские портреты, писанные с дам, некогда проходивших по улице под окном Чарли П, с которыми он никогда не был знаком, но чьи мимолетные образы навсегда запечатлелись в его памяти. Молотя себя кулаками в грудь, словно исполинская горилла, что несколько напоминает кающегося в своих прегрешениях человека, Чарли П останавливается на переходной ступени эволюции и обращает свой взор к недостающему звену в цепи событий своей собственной жизни, к хитросплетению нитей в ткани собственной судьбы, к тому критическому моменту, с которого начался отсчет его жалкого существования, к истокам всех его убеждений и ценностей, мыслей и действий, слов и поступков, – ну, если быть предельно точным и откровенным, то о действиях и поступках речи, пожалуй, не идет. Но поскольку его внутренний мир никогда не развивался по законам естественного хода событий, то и сейчас Чарли П не намерен копаться во всех тонкостях как внутреннего, так и внешнего мира; от первого он отмахивается рукой, а второй стряхивает легким пожатием плеч. Что же касается сложностей переходного возраста, кризиса среднего и проблем старческого, которые хотя и не поддаются решению или простому пониманию, но оставляют неизбежные шрамы и отметины, то и они удостаиваются лишь беглого, мельком брошенного взгляда, прежде чем Чарли П устремляется навстречу другим, более осязаемым и конкретным заботам наступившего дня.

Разогретый уже проделанными упражнениями, он готов приступить к выполнению новой задачи. Чарли П отрывает собственное ухо, выковыривает глаз, отдирает нос, а затем вскрывает себя, воспользовавшись консервным ножом, хирургическим скальпелем и топориком мясника. Он делает аккуратный надрез от пупка до грудины, чтобы проникнуть в свой внутренний мир, в самую его сердцевину, и подобраться к селезенке, где поселилась хандра и пессимизм, и к печени, где обитает энергия и оптимизм, и к глотке, где застрял комок беспокойства и отвращения; также со всем искусством, на какое он только способен, – а это дело непростое, операция тонкая и деликатная, – Чарли П приближается к грудной клетке и к позвоночнику, на котором держится все его существо. Теперь, оказавшись в недрах своего внутреннего мира, он начинает извилистый путь по кишечнику – тонкому и толстому, осторожно ползком двигается по пищеварительному тракту – вверх, потом вниз, делает неверный шаг, сворачивает не туда, совершенно теряется, исправляет допущенную ошибку, находит себя, начинает все сначала и, аккуратно отведя рукой нежную легочную ткань, подходит вплотную к сердцу. Несмотря на вялость, поскольку Чарли П редко им пользуется, и развившуюся вследствие этого атрофию сердечной мышцы, оно остается загадочным органом, чудом, которое поражает медиков и бросает вызов науке, – невероятно, находясь в простое, сердце Чарли П ни разу не сбилось с ритма. Наконец, тяжело дыша или пуская ветры – на данной стадии это трудно определить, – он погружается в себя и резким толчком изрыгает наружу все, что накопилось внутри; через ноздри, рот, анальное отверстие и прочие имеющиеся на его теле дыры изливаются слова, которых он никогда не произносил, мысли, которых у него никогда не было, и чувства, которых он никогда не испытывал. Последнее значительно пополняет лежащую на полу кучу важных вещей, с которых начался день Чарли П, и мешает завершению операции, не говоря уж об уборке квартиры – ad nauseam – муторно, до отвращения.

Наконец, соскоблив с себя весь, до последнего лоскутка, кожный покров, Чарли П, в отличие от египетских фараонов, которые забирают в могилу все свое имущество, одним махом избавляется от вещей и освобождается от страстей. Он нетвердой походкой, словно ступая по раскаленным углям, идет в ванну, смотрит на себя в зеркало и восклицает в полном изумлении: «Так вот как я выгляжу по утрам!»