1. Тогда бог, носящий имя Рамы, поднялся на небесной колеснице в пределы той сферы, что служит распространению звука, — ее же покрыл он на заре времен своей стопою, — и, ведающий добро, окинув взором океан, он молвил негромко своей супруге:
2—15. «О царевна Видехи, взгляни на пенящийся океан, словно разрезанный надвое моим мостом, который протянулся до горы Малайя, как Млечный Путь протягивается по ясному осеннему небу, усыпанному блистающими звездами. Рассказывают, что предки наши еще расширили его, когда рыли землю в поисках жертвенного коня отца ради завершения обряда, коня, которого скрыл в подземном царстве мудрец Капила. Отсюда лучи солнца извлекают водный плод, здесь множатся сокровища пучины, он таит в себе огонь, питаемый водою, из него родилось дарующее усладу светило. Далеко простирается он в десяти направлениях, и потому неопределимы ни природа, ни мера образа его, меняющегося от затишья до бури, как не поддаются определению природа и мера великого образа Вишну, вездесущего и меняющегося в различных состояниях. Погружающийся в сон йоги на исходе великой юги, возлежит на нем Первозданный Человек, после растворения миров воспеваемый первым творцом, восседающим в лотосе, растущем из его пупа. Когда Индра-сокрушитель отсек горам крылья, сотнями они искали убежища в том океане, как цари, преследуемые врагами, ищут его у справедливого и беспристрастного властелина. Чистые воды его, что взметнутся потопом в час кончины мира, служат пока покрывалом лика земли, подъятой некогда из глубин Первозданным. С женами своими Океан обращается иначе, нежели другие, — искусный в лобзаниях губами-волнами, он пьет-целует реки, но и себя дает целовать им, без стеснения подставляющим ему уста. Посмотри на этих гигантских китов, в чьи разинутые пасти вливаются воды впадающих в океан рек вместе с обитающими в них рыбами, и бьют они потом вверх фонтаном из их ноздрей; посмотри на чудовищных крокодилов, плещущихся в пене прибоя, которая, обтекая их щеки, словно белыми султанами, вставленными в уши, их украшает. А эти огромные змеи, простершиеся на берегу, вдыхая морской ветер, неотличимы были бы от набегающих волн, если бы не бриллианты в их клобуках, еще ярче блистающие в лучах солнца. Волны смывают с отмелей раковины и швыряют их на коралловые рифы, цветом соперничающие с твоими губами, и, на коралловых ветвях застревая, они уже с трудом смываются обратно. Туча, пьющая воду из океана, тотчас закручивается вихрем над водоворотом, и кажется, что опять наступила пора пахтания вод горою. А берег соленого океана, темнеющий рощами тамал и пальм, выглядит издали как обод железного колеса, покрытый тонким слоем ржавчины по краю.
16—21. О прекрасноокая, ветер, веющий над морским побережьем, умащает лик твой пыльцой цветов кетака, словно он знает, что некогда ждать мне, жаждущему прильнуть к твоим губам, подобным плодам бимбы. Вот быстролетная небесная колесница уже донесла нас до берега, на котором рассыпались жемчужины, выпавшие из раскрывшихся створок раковин, и рощи бетелей клонятся, обремененные плодами. О красавица с очами лани, взгляни, округлобедрая, океан остался позади, он уходит все дальше и дальше, и земля поднялась из него со своими лесами. Смотри, небесная колесница летит то по тропе богов, то по стране облаков, то в выси, где реют птицы; и в движении своем она, поистине, повинуется велениям моей мысли. В поднебесье ветер, напоенный благоуханием мускуса, источаемого слоном великого Индры, несущий прохладу тремя потоками текущей реки, осушает влагу на твоем лице в этот полуденный час. О милая, из любопытства ты высунула руку из окна колесницы и задела тучу, а она словно одела молнию-браслет на руку твою, как новое украшение.
22—25. Там, в Джанастхане, отшельники, одетые в рясы, зная, что избавлена их сторона от угрозы, возвращаются в давно заброшенные обители, каждый в свою, и начинают ставить новые хижины. Вот то место, где в поисках тебя я увидел браслет, который уронила ты с ноги-лотоса на землю, но он молчал тогда, горюя в разлуке с твоей стопою, а здесь, о робкая, безмолвные лианы указали мне из сострадания путь, которым унес тебя ракшас, протянув в том направлении свои ветви; и антилопы, забывшие о побегах травы дарбха, поведали мне, сбившемуся с пути, где ты, обратив к югу свои широко раскрытые глаза.
26—29. Вот вздымается к небу гора Мальяват, на склонах которой облака пролили свежие дожди на меня, проливавшего слезы разлуки. Здесь благоухание, исходившее от озер, освеженных потоками дождей, полураспустившиеся цветы кадамба и сладкозвучные крики павлинов были невыносимы для меня, разлученного с тобою; здесь тяжко было мне внимать раскатам грома из туч, отраженным эхом в горных пещерах, когда томили меня сладостные воспоминания о том, как, трепеща, бросалась ты, о робкая, в мои объятия; здесь мучительно мне было взирать на распустившиеся после ливней цветы кандали, подражающие красоте твоих глаз, когда их заволокло дымом от свадебного огня.
30—32. С огромной высоты мой взор достигает вод озера Пампа с берегами, густо поросшими тростником, с едва различимыми отсюда стаями журавлей, и пробуждается былая грусть. Здесь, пребывая от тебя вдали, с тоской я взирал на пары неразлучных чакравак, стеблями лотоса заботливо питающих друг друга. А вот стройная ашока, склонившаяся на берегу озера, с гроздьями цветов, подобными твоим персям; ее пытался я обнять, приняв за тебя, вновь обретенную, и только Лакшмана удержал меня, сам проливая слезы.
33—35. Вот, заслышав звон золотых колокольчиков в выемках на кузове воздушной колесницы, поднимаются в небо от реки Годавари, словно встречая тебя, стаи журавлей. А вот и лес Панчавати, радующий мое сердце, — так давно я его не видел! — здесь взрастила ты молодые деревца манго, из полных кувшинов поливая их водою усердно, нежного тела своего не щадя; здесь черные антилопы, завидев нас, поднимали головы и устремляли на нас взоры; здесь, в уединении, в беседке из лиан на берегу Годавари, вернувшись с охоты, засыпал я, помнится, положив голову тебе на колени, и свежий ветерок, веющий от волн реки, прогонял мою усталость.
36—37. Вот место, которое избрал некогда для своей земной обители тот мудрец, которому стоило только нахмурить чело, чтобы низвергнуть Нахушу с трона Индры, и который обладает способностью очищать помутившиеся воды. Когда я вдыхаю запах дыма, поднимающегося столбом к тропе небесных колесниц от трех священных огней и напоенного благоуханием жертвенных возлияний, совершаемых тем мудрецом, чья незапятнана слава, — душа моя озаряется, очищаясь от качества страсти.
38—40. Вот, гордая дева, прелестное озеро, называемое Панчапсарас, берег которого избрал для отдохновения мудрец Шатакарни; рассказывают, что когда-то, странствующий среди оленей и питающийся лишь побегами травы дарбха, мудрец этот попал в западню красоты пяти апсар, посланных Индрою, которому внушило тревогу его подвижничество. Там, в его чертоге, скрытом под водою, музыка звучит непрестанно, и даже здесь, в комнатах верхнего яруса Пушпаки, отдаются эхом доносящиеся оттуда звуки литавр.
41—44. А там обитает другой отшельник, именем Сутикшна, ведущий воздержанную жизнь. Жестокому умерщвлению плоти предается он, стоя между четырьмя огнями, поддерживаемыми жертвенной пищей, в то время как бог солнца, несомый семью конями, пятым огнем опаляет его чело. Его, смутившего покой Индры, не могли, однако, совратить чары небесных дев — тщетно обращали они к нему трепетные взгляды и улыбки и под различными предлогами приоткрывали пояски на бедрах. Правую руку он простирает к нам, приветствуя меня, — этой рукой обычно гладит он ланей и обрывает острые концы стеблей куши, а другая у него всегда подъята. На мое приветствие он ответил легким кивком, соблюдая обет молчания, и опять обратил свой взор к лучезарному солнцу, которое уже не заслоняет от него наша воздушная колесница.
45-46. А это пустынь Шарабханги, святое убежище, где долго поддерживал он жертвенный огонь дровами и наконец отдал ему свое тело, освященное мантрами. Теперь приходящих странников приветствуют здесь деревья пустыни, которые можно счесть добродетельными отпрысками мудреца; дающие прохладную тень, в которой путник избавляется от усталости, они славятся своими плодами.
47—49. А там, о гибкая дева, взор мой приковывает гора Читракута; рев водопадов отдается эхом в ее ущельях, облака громоздятся на ее вершинах, и она подобна зебу, из нутра которого вырывается гулкое мычание и на рогах застряли хлопья ила, вырытого на речном берегу. Внизу, близ горы, извивается река Мандакини, струящая свои чистые и прозрачные воды; издали она кажется совсем тонкой, словно жемчужная нить, украшающая грудь земли. И там, у горы, я вижу благородное дерево тамалу, с которого сорвал я когда-то благоуханный цветок, ставший украшением для твоей серьги, как ячменный колос, блиставший на твоей бледной щеке.
50—53. А вот священная роща Атри, предназначенная для подвижничества, — там дикие звери укрощаются помимо страха кары, там деревья рождают плоды, минуя пору цветения, тем являя великую мощь провидца. Там Анусуйя ради омовений подвижников заставила протекать Гангу, реку трех потоков, что стала лентой в венце Треокого бога, — руки Семерых провидцев касаются на небе ее золотых лотосов. И деревья там над алтарями, где отшельники предаются созерцанию, приняв позу воина, застыли неподвижно в безветрии, словно погрузились в созерцание тоже. Там же высится баньян, называемый Темным, к которому когда-то прибегла ты с просьбой о помощи; покрытый плодами, он похож на гору изумрудов, смешанных с рубинами.
54—58. Взгляни, о дева со стройным станом, вот река Ганга, в течение которой вторгаются волны Ямуны; здесь она выглядит как ожерелье из жемчугов, чередующихся с затмевающими их изумрудами, там — как гирлянда, в которой белые лотосы сплетаются с голубыми; в одном месте она — как вереница лебедей, стремящихся к озеру Манаса вперемешку со стаей серокрылых гусей, в другом — как поверхность пола сандалового дерева с узором из листьев, выложенным черным алоэ; там она — как дорожка лунного света, испещренная тенями, там — как белое облако осенью, сквозь которое просвечивает синее небо; а в некоторых местах она подобна телу Шивы, умащенному золою и обвитому черными змеями. -Люди, очистившие души омовением в этих водах —— где сливаются воедино две супруги Океана, — даже и не постигшие высшую истину, по смерти уже никогда не ввергнуты будут в узы плоти.
59—63. А вот уже город владыки нишадов, здесь, сняв венец, я завязал волосы узлом, как подобает отшельнику, и Сумантра начал тогда рыдать, восклицая: „О Кайкейи, ты добилась своего!" Вот река Сараю — достойные доверия люди говорят, что она вытекает из озера Брахмы, где пыльцой золотых лотосов умащаются жены якшей, как Непроявленное проистекает из Осознания; с жертвенными столбами по берегам, она струит свои воды мимо нашей столицы, воды вдвойне священные, ибо великие цари рода Икшваку вступали в них ради омовений, сопутствующих жертвоприношению коня; ее почитаю я всей душою как кормилицу всех царей Северной Косалы, взлелеянных на песчаных берегах ее и вспоенных как молоком ее водою. Это — та самая река Сараю, разлученная тогда же, как и мать моя, со старым царем, отцом моим; уже издалека она раскрывает мне свои объятья, приветствуя меня налетающим от ее волн прохладным ветром.
64—67. Багровое, как вечерняя заря, поднимается от земли облако пыли там, впереди. Я думаю, это Бхарата, которому Хануман принес весть о нашем возвращении, вышел с войском нам навстречу. Несомненно, он, праведный, вернет мне царскую власть, которую верно охранял в мое отсутствие, — ведь я не отступил от данного отцу обещания, — как некогда Лакшмана оберегал тебя, пока я не вернулся, сразив в бою Кхару и других врагов. А вот и сам Бхарата в бедной одежде отшельника с дарами в руках идет в сопровождении престарелых советников — впереди наш родовой жрец Васиштха, а войско осталось сзади. Провозглашенный наследником, он ради меня не принял царской власти от нашего отца, хотя она легко давалась ему в руки. Блюдя тягчайший обет отречения, он не посягнул на нее все эти годы».
68—71. Когда молвил это сын Дашаратхи, небесная колесница, повинуясь его воле, поведанной ей покровительствующим божеством, спустилась с пути планет на глазах у изумленного народа, последовавшего за Бхаратой. Тогда Рама, опираясь на руку искусного в услужении царя обезьян, сошел с колесницы по мраморной лестнице, опустившейся до земли; Вибхишана шел впереди, указывая ему дорогу. Чистый душою и телом, он поклонился духовному наставнику рода Икшваку и, приняв почетные дары, со слезами радости обнял брата Бхарату, склонившего перед ним голову — голову, помазания которой на царство он не позволил из любви к Раме. Потом Рама благосклонно принял старых советников, отпустивших длинные бороды, делающие их похожими на баньяны со свисающими корнями.
72—73. «Это - царь медведей и обезьян, который был мне другом в час невзгоды, а это — отпрыск рода Пуластьи, в битвах всегда сражающийся в первых рядах» — так представил их с почетом Рагхава, и Бхарата приветствовал их, миновав Лакшману. Потом он обратился к сыну Сумитры и склонил голову к его ногам. Тот поднял его и заключил в объятья, прижав к груди, что стала жестче от шрамов, нанесенных оружием Индраджита, отчего даже больно стало встретившейся груди.
74—75. Потом предводители обезьяньих ратей, приняв человеческий облик по желанию Рамы, воссели на спинах больших слонов, словно на горах, — потоки мускуса, ниспадающие сверху, напоминали им горные водопады. А властитель ракшасов и его спутники взошли на колесницы, подаренные им сыном Дашаратхи, — и оказались они красивее их собственных, хотя и созданных волшебством.
76—78. После этого Рагхава в сопровождении двоих своих братьев поднялся опять на небесную колесницу, и она взлетела, движущаяся по воле возничего, с флагами, развевающимися по ветру, — так владыка звезд восходит вечером на небо среди облаков при трепетном блеске молнии, сопровождаемый Будхой и Брихаспати. Там Бхарата приветствовал счастливую дочь царя Митхилы, освобожденную Рамой из тяжкого плена десятиглавого демона, — так Владыка миров избавляет землю от потопа, так сияние луны избавляется от завесы туч по миновании поры дождей. Он пал в ноги дочери Джанаки, и волосы на голове праведного, спутанные, как у старшего брата, коснулись прекрасных стоп ее, стойко отвергавшей домогательства владыки Ланки, — и те, и другие освящены были этим соприкосновением.
79. Еще полкроши следовала Пушпака, замедлившая свой полет, за возвращавшимися горожанами, и наконец благородный потомок Солнца опустился в большом саду на окраине Сакеты, где уже были поставлены шатры по приказу Шатругхны.
