— Пакость механическая, — прорычала я, глядя во мрак.
Естественно, отвечать мне никто не собирался. Меня, как всегда, игнорировали. День мой не заладился с самого утра. Сначала я, чтя традиции, свалилась с постели под вой горна. После обнаружила, что в баке осталась только холодная вода. Благодаря мне об этом узнали и остальные жители общежития, так как вопила я во всю мощь своего несчастного горла. Да, уже не май, и это было особенно ощутимо в момент проведения водных процедур.
После меня ждало сорокаминутное разбирательство на тему, кто подлил мэсе Сэйлс синьку в шампунь. Признаться, честно, разбирательство проводить я не желала, так как мэса заслужила не только синьку в шампунь, но и кнопки на стул, битое стекло в обувь и гвозди в корсет. Ибо дети просто отвечали взаимностью той, которая в преподаватели подалась из элементарной выгоды. Детей мэса на дух не переносила, придиралась по любому пустяку и старалась унизить при первой возможности. Но делала это с умом и без свидетелей, так что доказать что-либо Леграну ученики попросту не могли. А оттого стали поступать так же, измываясь над мэсой и тщательно заметая следы. Я? Я поступила не педагогично и посоветовала мэсе пойти искать другую школу для издевательств над ближним.
— Как? — возмутилась дама.
— Предпочтительно по собственному желанию, — заявила я и захлопнула двери комнаты перед синим носом наставницы.
Честно, я не понимаю, что заставляет людей работать в сфере образования, не имея к этому тяги. Есть куда более легкие занятия, где не нужно за низменную плату терпеть выходки сотен малолетних лоботрясов. Все же медицина и педагогическая деятельность, это занятия по призванию, и ради выгоды туда соваться просто аморально. Но увы, именно эти два направления как раз и притягивают моральных садистов и взяточников, оставляя за бортом тех, кто действительно рожден, дабы нести свет и исцелять хвори. Но я отвлеклась…
— Зараза, — едва слышно продолжила я бесстыдную ругань в сторону неодушевленного предмета.
«Предмет» молчал и на провокацию не поддался. Итак, «удачный» день продолжался, и в данный момент я старательно пыталась пробудить от спячки лифт, на котором собиралась спуститься с четвертого этажа на первый. Дело в том, что с лифтом школы Эргейл нас связывала дружба еще более нежная, чем с мэтром Леграном. Порою я даже подозревала этих двоих в сговоре. Но если встреч с мэтром я могла избегать, то без лифта обойтись не могла, как ни старалась. И он (я про лифт), словно ощущая мою зависимость, всячески саботировал мои «вознесения» и спуски, впадая в «спячку» при первой же возможности. Школьники набивались в тесную кабину стадами и гоняли вверх-вниз без риска застрять. Я же регулярно эвакуировалась через люк в потолке либо же жалобно звала на помощь из недр шахты.
Вскоре компанию для езды в лифте мне отказывались составлять даже самые отважные. Остался только старый кирпич, одиноко жмущийся в уголке, так как без него лифт мою тушку даже не замечал. И вот что мне теперь делать? Нет, летом в сухую погоду я еще ого-го! Но в сырость и слякоть, когда суставы ломит даже у здоровых и резвых, я передвигаюсь со скоростью улитки-паралитика и «гнусь» с жутким скрипом. Вот и сейчас, после утренних омовений, я страдала от боли в ноге и с ужасом вспоминала про спуск по ступеням. Это мало того, что медленно, так еще и больно!
— Сволочь. Чтоб тебя ржавчина сточила… — сообщила я технике, напоследок стукнув тростью по двери.
Еще немного угрожающе посопев у кованой решетки, я поплелась к лестнице. Не к той, что была главной, мраморной и красивой. Нет. Я направила свои стопы к той, что считалась подсобной, в дальнем конце коридора. Уютно так, пустынно и безлюдно. Так как с лифтом у нас вражда недавняя, но верная, у меня всегда есть план «Б». А что делать? На войне как на войне, и проигрывать бездушной технике я не желаю. Правда, еще ни разу воплотить этот план в жизнь мне не приходилось. Что ж, с почином меня.
— Вот, до чего ты докатилась, Лиа, — покачав головой, поздравила я себя с решением. — Ты, взрослая женщина. Преподаватель. Пример…
В душе моей ворочалось сомнение: «А стоит ли рисковать?». Прислушалась к боли в ноге. Терпимо. Глянула на хронометр, который сообщил мне о приближении начала уроков. Вспомнила злющего Леграна и его маниакальную тягу к порядку. А особенно его бешеный взгляд вчера вечером после общения с упырем. Сомнения отпали. Я воровато оглянулась через плечо, заглянула вниз на ровную спираль лестничных пролетов и, убедившись, что свидетелей моей идее нет, лихо вскочила на перила. В детстве я так часто спускалась со второго этажа в родном доме. Эх, тряхну стариной. Главное не рассыпаться от такой тряски. И… сила инерции и хорошо отполированное дерево сделали свое дело, и я, неумолимо ускоряясь, понеслась вниз. Первый пролет я преодолела резво и с ветерком. Мне понравилось. Даже мерзкое настроение медленно улетучивалось.
Но то ли звезды стали как-то не так, то ли день вообще был не мой, но стоило мне помчаться вниз и набрать скорость, как из распахнувшихся дверей на лестничный пролет вылетел Легран. Деловой, сосредоточенный, спешащий по своим делам и с папкой в руках. И нет бы ему вниз спешить, так он вверх направился. Атам, между прочим, я. Мэтр наконец-таки соизволил поднять глаза и замер. Я тоже попыталась скорректировать скорость своего спуска, но увы, сила инерции уже вошла в раж и с удовольствием ускоряла наше с мэтром сближение. Женщин часто сравнивают с кошками. Я тоже теперь могу претендовать на подобный эпитет, потому как именно этим зверем сейчас себя и ощущала. Той самой кошкой, которую за хвост волокут по стволу, а она шипит и упирается, норовя цапнуть обидчика за палец. Я так же старалась удержаться на месте, злобно шипя и сдирая ногтями стружку с лакированных перил. Увы, сближение с Леграном остановить не удалось.
Мэтр потрясенно наблюдал мое попирающее устав школы перемещение, а я продолжала нестись на всех парах к начальству. Я даже позавидовала мэтру. Такая картина! Неюная мэса в облаке трепещущих юбок и с выставленной вперед тростью, словно древний рыцарь с пикой, несущийся навстречу огнедышащему гаду. Я все так же приближалась, а мэтр продолжал стоять со зверским видом на пути моего следования. Я всегда знала, что умею производить впечатление на мужчин. На мэтра я тоже произвела сногсшибательное впечатление. Мэтр, к счастью, устоял. Где-то что-то хрустнуло, и я изо всех молила небо, чтобы это был китовый ус корсета, а не мой хребет или ребра. Мэтр, героически выдержав мое нежданное нападение и не шелохнувшись, ожидал, когда я перестану сползать по его телу на пол. Я валяться в ногах директора была категорически не согласна, оттого с рвением, достойным макаки, повисла на могучей шее Леграна.
Документы, которые удерживало начальство в процессе «столкновения», подбросило вверх и разметало по помещению лестницы. Вот так мы и стояли на пустынной лестнице. Точнее, стоял мэтр, злой и напряженный, а я висела на его могучей шее, отчаянно стараясь выглядеть достойно в столь комичной ситуации. А вокруг нас шуршали и кружились листочки с чьими-то старательно выведенными каракулями. Со штампами «одобрить» и «отказать». Чьи-то жалобы и требования. В общем, дела и проблемы школы окружили нас с мэтром в прямом смысле этого
слова.
Текли минуты, завывал за окошком ветер, рвущийся в распахнутое окно, барабанил по стеклу начавшийся дождик. Собачка где-то жалобно завыла. Бедный Бублик, не жди меня домой сегодня, ибо придушат меня прямо здесь и сейчас и сделают это с удовольствием. Впечатление от моего поведения ясно читалось в злых дымчатых глазах Леграна, и из прочитанного вслух можно было бы пересказать только запятые. Мэтр был хмур, зол и шокирован. Я? Я старалась не скончаться от стыда на месте, а подождать и, запершись в своей комнате, отдать концы подальше от посторонних глаз. Легран отошел от шока и, отлепив меня от своей груди, вернул на бренную землю.
— Что вы тут вытворяете, мэса? — зашипел мэтр.
— Совмещаю спуск с очисткой перил от пыли, — очаровательно улыбаясь, призналась я.
Ну а что делать, кроме как обернуть все в шутку и высмеять? Мне в слезах рухнуть на колени и заламывая руки молить о прощении? Не нравится видеть мой нестандартный подход к проблеме — не шатайся по хозяйственным лестницам!
— Что? — зло переспросил мэтр.
— Лифт, — пискнула я.
— Что «лифт»? — прорычал мэтр.
— Сломался, — невинно призналась я.
— Не вижу связи! — гаркнули мне в лицо, зло сверкая глазами.
Не видит он. Естественно, не видит. Я картинно повертела тростью перед носом директора. Мыслительный процесс отразился на лице мэтра, темные брови нахмурились, глаза прищурились, губы сжались. Была бы у мэтра его чудо-сабля — и я бы не избежала участи быть изрубленной в винегрет. Судя по всему, эта мечта уже давно вышла у Леграна на первое место.
— Я понимаю, у вас увечье, — успокаиваясь, прорычало начальство. — Но можно было выбрать менее экспрессивный способ спуска?
— Вы игнорировали мои жалобы на работу лифта. Я решила справляться с проблемой самостоятельно, — начиная злиться, огрызнулась я.
Легран скрипнул зубами. Отчетливо так, кажется, даже эхо раздалось. Нервный какой-то. Можно подумать, я совершила государственную измену. Шел бы себе по главной лестнице, и всем бы хорошо было. Так нет же: принесли его демоны сюда. Я же не виновата, что, в отличие от других, не пасую перед проблемами. Пускай решаю их неординарно, но решаю же!
— Мэса Ноарис, — после глубокого вдоха произнес мэтр. — Я понимаю, что нас отныне связывает маленькая общая тайна. Но это не дает вам права нарушать дисциплину
в школе.
Начинается!
— Но… — попыталась оправдаться я.
— И если я еще раз застану вас за столь вопиющим нарушением устава, то… «Высеку», со вздохом подумала я, изучая то, как капли воды бегут по пыльным стеклам окошка лестничной клетки. Ну, просто так много обещания было в этом мэтровском рыке. И вот так раздумывая над словами мэтра, я с удивлением поняла, что Легран замолчал. Просто стоял, возвышаясь надо мною, сопел, сверкал своими холодными глазищами и молчал. А потом я с ужасом осознала, по какой причине мэтр так на меня уставился. Похоже, слово «высеку» я отрешенно ляпнула вслух. Ой, дура-а-а-а! Мне почему-то вспомнился тот несчастный оборотень, которому одним движением сократили рост ровно на одну голову.
— Что вы себе позволяете, сударыня? — прорычал нависающий надо мной мэтр.
— Я позволила себе только предположение, — отчаянно пыталась я смягчить конфуз.
— Неверно истолковала? Простите.
— Вы забываетесь, мэса, — негодовал Легран.
— Простите.
— Если вам так нужно привлекать внимание, ищите хотя бы более приличные методы, а не дикие выходки и бесстыдное любопытство.
— Стесняюсь спросить, а вы это о чем? — задумчиво и крайне невежливо протянула я.
— О вашей наглости, мэса, — услужливо сообщили мне.
— Наглость — это, я так понимаю, было задать невинный вопрос вчера вечером? — сверкнула я логикой.
— Наглость — это лезть не в свое дело! — в ответ надругался над логикой мэтр.
Все! Сил моих больше нет. Небо мне свидетель, он первый начал.
— Так и сказали бы мне об этом в приемлемой форме, — вспылила я. — А не доводя до ужаса своим рыком и не вытирая мною грязные стены!
— Так вы по-другому не понимаете! — бушевала надо мной буря негодования.
— А вы по-другому и не пробовали! — бесстрашно глядя в льдистые глаза мэтра, прорычала злая я.
Мэтр молчал. То ли потрясенный моей наглостью, то ли причиной был сдерживаемый мэтром гнев. То ли еще что-то. Я не выясняла. Я гордо и, по возможности, грациозно поковыляла вниз по лестнице, осторожно переступая листы рассыпанных документов. Совесть не позволяла топтаться по бумаге, воспитание не позволяло просто так взять и уйти. Я осторожно наклонилась, превозмогая стреляющую боль в ноге, и подняла один из листочков.
— Возьмите, — тихо произнесла я, протягивая бумагу мэтру.
Легран молча щелкнул пальцами, и все, что только что в беспорядке было разбросано по ступеням и пролету, с шуршанием завертелось в вихре и принялось складываться в раскрытую папку. Я пожала плечами и молча продолжила свой неторопливый спуск.
Дурнота пришла внезапно, закружилась голова, начало шуметь в ушах. Я покачнулась и, навалившись плечом на стену, пыталась разглядеть расплывающуюся перед глазами лестницу. Мир дрогнул, подернулся пеленой, все вокруг вмиг стало серым и нереальным. Перед глазами встали другие картинки, другие ощущения, запахи. Я чувствовала, как бегу по траве, как она щекочет босые ступни, как ветер треплет мои волосы и подол белого летнего платья. Легкие заполнял аромат цветущих вишен и свежескошенной травы. Солнце слепило глаза, а душу переполняла неимоверная радость, доступная только детям.
Там, в видении, я была ребенком и с сачком для ловли бабочек неслась по саду к резвящимся вдали друзьям. Только беда в том, что в детстве я не бегала, а смотрела на сверстников, сидя в кресле. Да и друзей у меня не было, только боль и чувство собственной ущербности. Мир снова дрогнул, оплыл, реальность смыла пеструю картинку, как волна смывает песчаный замок. Воспоминания истаяли. Я очнулась, тяжело втягивая воздух ртом. Все так же стоя на лестнице, прижатая спиной к холодной стене. Легран же стоял рядом, держа меня за плечи. Видимо, только благодаря реакции мэтра я не свалилась вниз по пролету, считая ребрами количество ступенек.
— Что с вами? — голос над головой заставил вздрогнуть.
— Голова закружилась, — севшим голосом призналась я.
Я подняла взгляд и поразилась перемене в Легране. Я видела мэтра в разной степени бешенства, но еще ни разу не ловила в его взгляде растерянность. Такого откровенного волнения я не ожидала увидеть. Данное открытие меня поразило настолько, что даже нужных слов для ответа не нашлось.
— Навестите Флинна, Ноарис, — рявкнуло начальство, отстраняясь. — Не хватало, чтобы вы погибли на территории Эргейл.
М-да. А я подумала о заботе со стороны мэтра… Хотя он и проявил заботу о репутации Эргейл.
— Благодарю за заботу, — продолжив спуск, пискнула я.
Легран не ответил и, грохоча сапогами, устремился на верхний этаж. Я поковыляла вниз, пытаясь осмыслить, что только что случилось. Что это за галлюцинации? Что это был за бред? Очень хотелось верить, что это игры травмированного разума. Кстати, стоило мне выйти в холл на первом этаже, как лифт радостно тренькнул и оскалился открывшимися дверьми. Сволочь механическая. Ни стыда, ни совести, одни шестеренки — и те скрипят. Показала негодяю язык и гордо поковыляла в сторону классов.
В школе Эргейл у меня множество обязанностей, и в те дни, когда я не служу громоотводом для дурного настроения директора, я еще и работаю завучем по воспитательной работе. А еще, помимо всего прочего, являюсь учителем музыки. Так что, глубоко вздохнув, я поплелась прочь, нести прекрасное в смешанные массы людей и нелюдей. Если учесть, что ранее уроки музыки в Эргейл игнорировались, то каждый новый урок был для меня сродни подвигу.
После перенесенных за день потрясений я нуждалась в срочном отдыхе. Нога болела, нервы звенели, голова гудела, как пустое ведро, по которому со всей силы ударили палкой. Пережитый на лестнице приступ все никак не давал мне покоя. Откуда эти видения? Что они значат? Стоило, конечно, обратиться к Леграну и выяснить у него природу моих галлюцинаций. Но поведение мэтра так вывело меня из себя, что идти сейчас к нему за советом — это брать ответственность за жестокое убийство в состоянии аффекта. Так что лучше сначала успокоиться, а вопросы можно выяснить и завтра. В сих нерадостных думах я как раз прошуршала по листьям мимо некогда зеленого «-лабиринта», размещенного у входа в школу.
В зарослях кто-то всхлипнул. Потом хрюкнул и, судя по звукам, продолжал упиваться нарастающей истерикой. Кусты уже не только пожелтели, но и основательно облетели, а это давало возможность разглядеть рыдающую в зарослях девицу. Итак, кого еще кроме меня сумели довести до белого каления? Сквозь кружево золотистых листочков я увидела острые рожки в ореоле кудряшек. Микки Пэлпроп. Я со вздохом раздвинула ветки и встретилась с перепуганным взглядом козьих глаз.
— Миккаэлла, что у вас случилось? — Неприятно скрипя подошвами по гравию, я двинулась к ученице. — Почему вы рыдаете в этих зарослях?
Девочка вздрогнула и удрученно хлюпнула носом.
— Все хорошо, м-э-мэса, — проблеяла девушка на козий манер. Странно, ранее я не замечала особенностей речи в роду Пэлпроп. Хотя я и их рогатости не замечала. — Я ногой ударилась.
Я вздохнула и, проковыляв еще пару шагов, присела рядом с девицей на скамейку. Вокруг нас располагались аккуратно подстриженные кусты в форме квадратов, вдоль пожелтевших «стен» лабиринта стояли скамейки, в центре возвышался фонтанчик в форме рыбки. Красиво, уютно, идеальная обстановка для светлой грусти. Но это для грусти, а у откровенной истерики просто обязана быть причина. И я подозревала, какая именно…
— Не врите, — со вздохом произнесла я, протягивая зареванной девушке носовой платок. — Ничем вы не ударялись. Элизабет снова выместила на вас свою злость, вот и все.
Девушка недоверчиво покосилась на меня и кивнула. Я знала упомянутую девицу. Такие есть в любом классе, в любом коллективе. Королевы, короновавшие себя сами и окруженные толпой лизоблюдов столь же низкой моральной пробы. Эти люди живут тем, что взращивают свою самооценку, унижая окружающих. Это для них как спорт, ежедневная забава, что скрашивает серые будни.
— Я уже говорила вам не раз и повторю снова, Микки: вас будут тюкать до тех пор, пока вы это позволяете.
— Будь я как она, Элли не дразнила бы меня, — вздохнула девушка. — А так…
Ну естественно, если ты не признанная красавица, то все вокруг имеют право тебя пинать. Потрясающая логика! Вот просто слов нету. Нуда, без личины рыженькой и конопатой девчушки Микки выглядела непривычно, но и сейчас ее можно было назвать симпатичной, если сделать скидку на то, что она не человек. Те же кудряшки, из которых торчали два маленьких рога, и козьи ушки с черными пятнышками на концах. Кожа потемнела, как от сильного загара, на руках вместо ногтей обозначились заметные когти. Глаза остались зелеными, но от человеческих отличались как размером и формой, так и поперечным зрачком. Приплюснутый нос и раздвоенная верхняя губа окончательно убеждали, что перед вами не человек. Но если выражаться в двух словах, то и как фавн, и как человек Микки была очень симпатичной особой. Просто затюканной до жути.
— Дело не в красоте, Микки. Дело в силе духа и умении себя подать, — вздохнула я, поправляя оборку на фартуке девушки. — Элли далека от эталонов красоты, но с лихвой компенсирует это наглостью.
Микки снова хлюпнула носом и недоверчиво перевела на меня взгляд. Жуткий взгляд, аж мороз по коже. Но я напомнила себе, что это именно та девочка, которая ходила рядом со мной все это время. Все тот же ребенок, с которым я сталкивалась в коридорах школы и который обучается у меня музыке. Стало немного легче.
— Я бы хотела быть как вы… — добила меня Микки.
— Неюной, одинокой калекой? — с хохотом уточнила я.
— Такой же красивой, как вы, — мечтательно глядя на меня, выдохнула девочка.
— Зачем? — все так же веселясь, уточнила я.
Дети, они такие дети. Видят мир так просто, и им кажется, что другие лишены их проблем. Вот весь мир счастлив, а она одна страдает. Знаю я это, сама была такой в пору юности.
— Ну это же…хорошо? Красивых все любят, — растерянно выдохнула девчушка. — Тогда бы никто не посмел меня дразнить.
Это да. Странная тенденция, но к красивым людям всегда относятся иначе. Словно это какая-то особая заслуга, и данные небом черты являются поводом считать человека лучше других. А в чем заслуга? Какое отношение мы все имеем к тому, с какой внешностью родились? Какие усилия к этому мы приложили? Вправе ли мы гордиться тем, что дано нам без особых усилий? Ум, характер, взгляд на жизнь есть результат работы над собой и развития как личности. А красота… скорлупка, порой не несущая под собой никакого содержания. Но я и к себе не раз ощущала иное, чем к другим, отношение. Не спорю, это льстит, но иногда и блага обращаются бедой.
— Хочу вас огорчить, красота не синоним счастья, — развела я руками. — Скорее, часто является преградой для него.
— Тогда хотя бы как все, — уперлась Микки. — Вот как все, а не такой…
— Какой?
— Я нелюдь, м-э-мэса. Знаете, как это тяжело? — всхлипнула девочка. — Вот была бы я как все, обычной.
— Сложное задание, учитывая, что все очень разные, — отозвалась я, с улыбкой любуясь осенним небом. — Разорветесь.
Микки улыбнулась. Что же, там, где рождается улыбка, тоска отступает. Я поздравила себя с крошечной победой и продолжила наступление на комплексы юной девицы.
— Путь к идеалу, Миккаэлла, это путь к горю, — решила я вспомнить, что я все же педагог. — Лучший способ стать несчастной — это пытаться угодить всем вокруг. Потому что это недостижимо. Даже если вы будете сиять святостью, найдутся те, кому ваше сияние будет резать глаз.
— Вы такая умная… — вытирая глаза, протянула девочка.
— Нет. Я просто много читала и умею красиво говорить, — улыбнулась я.
— Но в чем-то девочки правы, — продолжала стенать Микки. — Я недотепа. И одеться не умею.
— Знаете, Микки, — недовольно нахмурившись, возмутилась я, — идеал создают для своего удобства. Так удобнее возвышаться над ближним. Вот внушил другому, что он ничтожество и не дотягивает до идеала, и возвысился на его фоне. А идеала нет. Точнее есть, но он для всех разный.
— Но людям не нужно прятать свой истинный облик. Носить личину. А такие, как мы, вечно скрываем себя настоящих, — вздохнула девица.
— Правда? — притворно удивилась я. — Поспешу вас огорчить… Быть собой — это роскошь, доступная единицам. Потому что для этого нужно иметь либо очень большой вес в обществе, либо же неимоверную отвагу.
— Почему? — прозвучало с явным удивлением.
Итак, похоже, я сама себя нарекла пророком по прописным истинам.
— Потому что общество резко отвергает того, кто осмелился не согласиться с общими взглядами на то, как должно быть, — продолжила я нести светлое и вечное в непроглядный мрак сознания подростка. — И общество не принимает того, кто резко отличается от общей массы. Ни в лучшую, ни в худшую сторону. А быть отверженным — это один из самых больших страхов в любом социуме.
— Знаете, Микки, — недовольно нахмурившись, возмутилась я, — идеал создают для своего удобства. Так удобнее возвышаться над ближним. Вот внушил другому, что он ничтожество и не дотягивает до идеала, и возвысился на его фоне. А идеала нет. Точнее есть, но он для всех разный.
— Но людям не нужно прятать свой истинный облик. Носить личину. А такие, как мы, вечно скрываем себя настоящих, — вздохнула девица.
— Правда? — притворно удивилась я. — Поспешу вас огорчить… Быть собой — это роскошь, доступная единицам. Потому что для этого нужно иметь либо очень большой вес в обществе, либо же неимоверную отвагу.
— Почему? — прозвучало с явным удивлением.
Итак, похоже, я сама себя нарекла пророком по прописным истинам.
— Потому что общество резко отвергает того, кто осмелился не согласиться с общими взглядами на то, как должно быть, — продолжила я нести светлое и вечное в непроглядный мрак сознания подростка. — И общество не принимает того, кто резко отличается от общей массы. Ни в лучшую, ни в худшую сторону. А быть отверженным — это один из самых больших страхов в любом социуме.
— Я никогда не думала о мире так, — потеребив сережку в ухе, произнесла девочка. — Вы говорите так, словно все одинаковые. И жизнь у всех одинаковая, и страхи…
— Страхи и проблемы одинаковы в любом обществе, из кого бы оно ни состояло. Легче всего быть как все, Микаэлла. Сложнее остаться собой и не потерять себя в пучине суждений и взглядов толпы. Сейчас вы ищете причину чужой злобы и подлости в себе. Пытаетесь стать лучше для того, кто имел наглость вас оскорбить. А это глупо. Уясните, что Элизабет непорядочна сама по себе, и относитесь к ней соответственно. Давать себя топтать ногами — это признавать ее превосходство. А чем Элизабет лучше вас?
— Ничем…
— Вот. И повторяйте это постоянно, — наставительно завершила я. — Вы ничем не хуже других, и требуйте к себе отношения в соответствии с этим.
Мы замолчали. Шуршал ветер, блуждая в кронах деревьев; резвились воробьи, забираясь в заросли кустов; медленно опадали листья на землю.
— Спасибо вам, мэса, — теребя край ученического фартука, вздохнула Микки.
— Не за что, — любуясь парком, отозвалась я.
— Есть за что, — поворачиваясь ко мне всем корпусом, выдохнула девочка. — Вы нас не боитесь. Вы почти ничего не знаете о нас, но приняли всех учеников Эргейл, не разделяя их на людей и нелюдей. И вот сейчас говорите обо всех — и людях, и не людях — одинаково.
— А нужно разделять?
— Не знаю, мне казалось, мы отличаемся друг от друга, — пожала плечами девочка. — Даже в Тайном Мире принято разделять жителей по расам. У каждых своих взглядов, свои традиции, свои правила.
— Так и у людей есть дележ по званию, касте, религии, политическим взглядам, — привычно плывя по волнам философии, продолжала я разговор. — Когда все мыслят и живут одинаково, это не общество, а стадо.
— Вы рассуждаете как мэтр-директор, — улыбнулась Микки. — Он тоже часто обзывает Совет Верховных стадом, а охотников слепым орудием. Он даже отказался от должности преподавателя одной из Академий.
— Так у вас есть специальные академии? — удивилась я.
— Есть. Но они не для всех. Туда набирают только одаренных магией…
— А не одаренные магией? Остаются не у дел?
— У магов есть потенциал, — вздохнула девочка. — Это элита Тайного Мира. Остальные не несут такой уж ценности и живут обычной жизнью среди людей.
Итак, мир, может быть, и другой, но законы в нем правят абсолютно привычные. На верхушку взбираются те, у кого больше силы и власти, а все остальные вынуждены сами выживать, зажатые в тиски законов и правил. Вот вам и сказка… Невеселая она какая-то, сказка эта. Не таким я себе представляла мир эльфов и гномов.