Пытка музыкальными произведениями продолжалась ухе больше часа. За это время было порвано три струны, испробовано не одно произведение и вымотана бездна нервов. Мотков пять — не меньше. Школьный оркестр играл старательно и самоотверженно, невесть за что, мстя музыке своим корявом исполнением. Оригинал не узнал бы даже сам автор, который, по моему мнению, в гробу перевернулся раз десять и ухе должен был восстать и прийти по наши бессовестные души.

Да! Господа… — отложив папочку, со вздохом обратилась я к ученикам. — После такого надругательства над музыкой мы обязаны на ней жениться. Нервные смешки в зале подтвердили правоту моих слов. Дети неловко переминались с ноги на ногу. шептались. вздыхали. Рогатая Микки Пэлпроп печально обняла тромбон и прижала его к груди, словно пыталась утешить. Помимо Микаэллы, в кружке состояло приличнее количество нелюдей, что меня сначала немного смутило. Но после нескольких проведенных занятий я абсолютно спокойно воспринимала клыки и хвосты учеников. Какая к демонам разница, с хвостами они или нет? Дети — они и есть дети, даже клыкастые.

Бот вы. Майк, — обратилась я к одному из скрипачей, судя по лохматости. оборотню. — Это же не пила, это смычок. Им нужно водить по струнам, а не елозить, желая расколоть инструмент. Я ценю вашу старательность, но такой напор лучше проявлять на лесоповале.

Паренек кивнул и потупился. Стоящие в первом ряду девушки захихикали и принялись шептаться.

А вы. мэсы, не смейтесь. — удрученно покачала я головой. — В вашем пении было не больше эмоций, чем в памятнике мэтру-основателю, стоящем в саду. Вы поете о теплом весеннем дне так. словно это последний день в вашей жизни и после исполнения песни эта жизнь прекратится. Причем мгновенно.

Девочки подхихикивать над Майком перестали. Да. нечего искать недостатки в других, у всех их полно.

С таким исполнением мы на конкурсе не то что не победим. — покачала я головой. — нас туда попросту не пустят. А то и под суд отдадут за нарушение международных законов.

Почему это? — возмутился кто-то из учеников.

А пытки запрещены законами всех стран, господа. — развела я руками, — Это же не музыка! Это форменное издевательство!

Все так плохо? — удрученно уточнили у меня.

Нет. — решила я обнадежить детей. — Для военного оркестра, играющего в приюте для ветеранов. вполне сносно. Для похорон так и вообще гениально. Но для конкурса талантов этого ничтожно мало.

А как нужно? — отозвался все тот же пытливый голос. — Мы же все по нотам играем. Метко, правильно, верно.

Дети, они такие дети. И неважно, с крыльями или без, с повышенной волосатостью или с жиденькими косичками. М-да. Тлетворное влияние мэтра Леграна на детскую психику было очевидно. Несчастные дети уже привыкли ходить строем и беспрекословно выполнять приказы и наставления. Бесспорно, для обучения это бесконечно важно, но для личности губительно. На моих глазах горст» самоцветов из года в год превращалась в кучку однообразных камешков. Все правильные, послушные, дисциплинированные… И медленно утрачивающие свою индивидуальность. Исполнители из них выйдут идеальные, но как заставить думать и принимать решение того, кто привык лишь исполнят» приказы? На мой взгляд, мэтр-директор слегка перестарался.

Знать ноты и творить музыку — это не одно и то же. — вздохнула я. — Это не формулы в математике, музыку нужно чувствовать.

Дети притихли, растерянно взирая на меня. Дело в том, что школьный оркестр существовал в Эргейл всегда, но в его обязанности входило лишь исполнение гимна на школьных праздниках. Входить в его состав не престижно и не модно, должность в оркестре выдавалась добровольно-принудительно тому, кто имел глупость отличиться на уроке музыки.

Я же решила исправить эту несправедливость и приняла руководство оркестром на себя, обрадовав этим поступком мэтра Фангри и доведя мэтра-директора до нового гневного припадка. Но помимо той кучи «дел», что не иссякает на моем столе, моим прямым занятием является культурное развитие детей в школе. Кстати, по этому поводу у нас с мэтром чаще всего прения и возникают. Понятия о культуре у нас диаметрально противоположные. А если уж совсем начистоту, то у мэтра понятия о культуре вообще отсутствуют. Увы, мэтр Легран не считал занятия творчеством такими уж необходимыми в современной жизни, и потому кружки живописи, лепки и школьный оркестр вели жизнь незаметную и малоинтересную.

Я потратила два месяца, часть нервной системы и шесть флаконов успокоительного, чтобы вымолить у Леграна участие оркестра Эргейл в ежегодном музыкальном конкурсе. Мэтр порычал, перебирая поданные мною бумаги, и все же сжалился. И вот теперь, стоя перед старательным, но неуклюжим собранием певцов и музыкантов, я все чаще задаю себе вопрос: «Зачем?». Зачем я ввязалась в это провальное предприятие? Скажу одно, в любом случае музыкальный кружок Эргейл на конкурсе запомнят. Шок тоже ведь способ врезаться в память.

Уберите ноты, — решительно заявила я и, отшвырнув палочку, зашагала к фортепиано.

А как играть? — прозвучало у меня за спиной.

По наитию, — усаживаясь перед инструментом, отозвалась я. — Музыка — это не набор закорючек на листе бумаги. Это эмоции, чувства, переживания. Одну и ту же мелодию одинаково сыграть нельзя. Это отражение настроения. Нужно почувствовать музыку, понять ее суть.

Пальцы привычно пробежались по клавишам. Одна нота, другая, они, как бусинки, нанизывались на нитку мелодии, рождая музыку. Я глянула в окно, где сквозь белесую дымку виднелись голые и черные ветви деревьев. Серел корпус общежития где-то там, в тумане. Хмуро и печально.

Бы можете подарить слушателю весенний день, теплое солнце, пение птиц, — все так же играя, сообщила я. — Бот вам синичка в ветвях березы. — И я принялась набирать гамму из высоких звуков. — А вот солнечный зайчик, отраженный рекой. Творчество, хорошие мои, это магия. Но когда это сказку творили с такими скорбными лицами?

Дети засмеялись. Микки, все это время прислушивавшаяся к моей игре, неожиданно для всех выдала соло на своем тромбоне, ввергнув в шок не только одноклассников, но и меня. Ее поддержал Майк, и вот уже веселье и смех переросли в набор бодрящих душу звуков. Неужели мы нашли тот волшебный клубочек, что приведет нас в мир музыки из хмурого царства порядка?

Давайте попробуем еще раз сыграть все от начала и до конца, — предложила я повеселевшим детям.

Я решительно схватила дирижерскую палочку, дети заняли свои места на ступенях сцены. И мы снова начали терзать барабанные перепонки всех, до кого долетала эта шедевральная какофония. Ничего, мы упорные, а на пути к совершенству это одна из самых нужных черт. Издевательство над музыкой зашло на второй виток.

Слегка ошалевшая от музицирования, но довольная и с чувством выполненного долга, я бодро шагала в сторону своего кабинета. В планах было перечитать очередную гору документов на столе, проверить присланные на рассмотрение резюме. Школе все же необходим учитель химии… Мир праху мэтра Закери. А еще нужно было перебороть злость и страх и рассказать мэтру Леграну о своих странных галлюцинациях, или видениях. Но когда это мои планы шли так, как я задумала?

Стоило мне свернуть за угол и направиться в сторону лестницы (да, медленно, но надежно), как мой тонкий, музыкальный слух уловил звуки бурного и вопиющего нарушения порядка. Звуки доносились из кабинета биологии, а открыв двери, я смогла еще и воочию убедиться, что порядок нарушают вопиющим образом. Двое подростков сцепились в драке, опрокидывая стулья и отвешивая друг другу пинки и оплеухи. Один был награжден рассеченной губой, другой красовался со свежим наливающимся синяком под глазом. Мое появление проигнорировали как сами зачинщики драки, так и их зрители, плотным кружком обступившие дерущихся.

Немедленно прекратите! — заорала я, приближаясь к катающимся по полу подросткам.

Саймон Петерс и Кларк Зайгис. Ну что же, чему я удивляюсь? Периодически приходилось разгонять этих двоих. Извечные враги, избалованный папин сынок, переведшийся к нам только в этом году, и парнишка из простой рабочей семьи. Мой невнятный писк потонул в гуле детского возбуждения, и я уже собралась продираться сквозь толпу к дерущимся. Но не пришлось.

Встать! — От этого даже мне захотелось закрыться в шкафу вместе со скелетом и чучелом горной совы.

Дети, все до одного, вытянулись по струнке, перепугано взирая туда, где за моей спиной возвышался мэтр Легран. Я даже обернуться побоялась, только сделала шаг в сторону, не желая попасть под раздачу. Мне и так влетит, мэтр обязательно найдет повод.

Бот, мэтр. Полюбуйтесь. — Услышала я скрипучий голос мэтра Карей.

Итак, вместо того чтобы разнять двух дерущихся мальчишек, этот лизоблюд рванул к директору, даже не попытавшись урегулировать проблему самостоятельно? У меня нет слов, одни восклицательные знаки.

Два шага вперед, оба! — Голос мэтра не предвещал ничего хорошего.

Мальчишки, опустив головы, замерли, зло сверля взглядами обувь. Легран стоял посреди класса и молчал. Угрожающе и зло. Такая тишина наступает перед страшными ураганами, которые сметают на свеем пути все живее. Стоя рядом с мэтром, я даже ощутила легкий холод, словно от ледяной глыбы. Надеюсь, это мои фантазии.

Что это таксе? — сквозь зубы уточнил мэтр у мальчиков.

Дети упрямо молчали. Я знала, что случилось. Все знали, что случилось, так как подобные потасовки происходили между парнями частенько. Просто Легран за этим делом застукал их впервые. Саймон тихий и скромный мальчик из простой рабочей семьи, а вот Кларк совсем другое дело. Избалованный сыночек одного из толстосумов пригорода Мэлкарса. Саймон попал в Эргейл за заслуги и знания, Кларк — за внушительную плату от щедрого батюшки.

Я жду объяснений, — все так же холодно произнес мэтр. — Кто начал этот балаган?

Пэтерс, — включил «ябеду» Кларк. — Этот чумазый кретин меня толкнул.

Сильно, видимо, толкнул, — подытожил мэтр. — Раз вы изволили валяться на полу.

Неправда, — вмешалась жавшаяся к косяку девчушка. — Пэтерс его слегка задел. Извинился. А Кларк начал его оскорблять.

Рот закрой! — прошипел Кларк.

Это правда? — уточнил угрожающим тоном мэтр.

— Я извинился, — тихо и нехотя произнес Саймон. — Но оскорбление смолчать не смог. Моя вина, мэтр, что я начал драку.

И все. Опущенные вниз глаза и больше не звука. Мальчик зло глядел себе под ноги и теребил край форменного пиджака. Гордый.

Вылетишь ты отсюда, быдло чумазое, — прошипел Кларк.

Честно, в эту конкретную минуту я остро пожалела, что палочную систему в школах отменили. Иногда ничто не может так втолковать правила и нормы, как сила, приложенная к необходимой части тела.

Извинитесь, — спокойно произнес Легран.

А я думала, он не услышал.

Я? — удивился наш некоронованный принц. — Мэтр, но это же правда. Отчего дети из знатных семей должны учиться с простым людом? Это унижает носителей древних фамилий. Имя моего рода…

Имя рода? — с кривой улыбкой рыкнул мэтр. — А какое к нему имеете отношение вы?

Как это какое? — еще не подозревая подвоха, взвился мальчик. — Я его часть. Я потомок, наследник…

Вы заготовка под личность, а не часть рода, — с презрением в каждом слове выдохнул Легран. — И будете таковым, пока своими действиями не подкрепите имя рода. А сейчас вы просто прилипала, пользующийся именем, ради которого другие гнули спины и проливали кровь. Вы для прославления своей семьи не сделали ровным счетом ничего. Скорее, делаете все, для того чтобы опозорить его.

Кларк покраснел, как рак.

Еще одна драка — и пойдете собирать чемоданы и покупать билеты домой. Оба, — холодно и бесстрастно произнес мэтр. — Я ясно выразился?

Мальчики молча кивнули.

Рассаживаемся, — хлопнув в ладоши, приказал мэтр. — У вас урок?

Послышался грохот мебели, дети спешно рассаживались за парты.

Спасибо, мэтр. А то не знал, как их и угомонить, — тарахтел Карей.

Вот я знаю, что в данном случае ему следовало промолчать. Но мэтр Карей преданно глядел на мэтра и желал получить одобрение. Ой, дурак.

Надо же, — вздернув брови, с издевкой произнес Легран. — А на что вы здесь нужны, мэтр, если даже разнимать драку за вас должен я?

Учитель биологии сник.

Вам платят жалование не только за чтение материала из книги, — продолжал нотации Легран. — Эти дети вверены вашей заботе. Потрудитесь заставить уважать себя и свои требования. Половых тряпок у нас в хозяйстве достаточно. Педагогов недочет, что меня очень огорчает.

И пока дети тупо моргали, а учитель молча краснел и умирал от стыда, мэтр Легран чеканя шаг вышел вон из класса. Я тоже поспешила ретироваться прочь и дать всем «пострадавшим от Леграна» прийти в себя.

Ноарис, только умоляю, избавьте меня от лекции на тему всеобъемлющей любви и заботы. Я устал, — не оборачиваясь ко мне, произнесло начальство и зашагало прочь по коридору.

Я, естественно, последовала за ним. Не то чтобы очень хотелось, но в наши кабинеты, увы, дорога одна.

Грубо, жестко, но должна признать — действенно, — тихо и неуверенно произнесла я.

Мэтр замер на половине шага. Обернулся, черная бровь принялась ползти вверх.

Мэса, вы ли это говорите? Я не ослышался? — с явной издевкой уточнили у меня. — А как же ваше коронное «это же дети, с ними нужно помягче»?

Я это говорила про младшие классы, у которых от ваших выговоров едва ли энурез не начался.

Легран хмуро смерил меня своим привычным взглядом заправского мясника.

Но должна признать, что во многих случаях ваша манера куда эффективнее уговоров и сюсюканий, — примирительно завершила я свою речь.

Ноарис, вы опять с перил съезжать изволили? — уточнили у меня. — Видимо, встреча со стеной была болезненной.

Мы замерли, как два дуэлянта у барьера. Оба готовые напасть и защититься, и оба осознающие, что очередной выстрел опять начнет ненужную и утомительную войну. Мэтр только что пальнул в воздух. Жест унизительный, но показывающий нежелание бить наповал. Настала моя очередь шагнуть к барьеру. Но мне тоже не хочется стрелять, я тоже устала от этой вечной огневой обороны. Легран уже раз протянул мне руку, предлагая мир. Что же, я не задумываясь шагнула навстречу, подписывая эту шаткую мировую.

Видимо, контузия еще не отпустила, — со смехом кивнула я.

Мэтр улыбнулся, растеряв свою извечную хмурость. Мы снова зашагали по коридору. Молча. Не хотелось выяснять отношения заново ни мне, ни, судя по всему, мэтру. То ли дали о себе знать пережитые совместно проблемы, то ли за эти месяцы мы с мэтром растратили все колкости, что имели. Не знаю, так ли это, или это мои фантазии, но именно та ночь в музыкальном зале изменила все. И именно слова Леграна стали тем первым шагом, что послужил примирению. И еще сейчас, шагая рядом с Леграном, я особенно четко поняла, что продолжать войну с мэтром не желаю. Странно, но эти перебранки все чаще меня угнетали.

Мэса, у вас сегодня встреча с новым претендентом на место учителя химии, — сообщила мне мэса Никс, кивая на двери моего кабинета.

Я устал кивнула и поймала насмешливый взгляд мэтра-директора. Ну да, я должна провести собеседование, дать анкету, рекомендацию и отправить несчастного к Леграну. А вот тут уже одно небо ведает, примет его в штат мэтр или нет.

Кандидат уже ждет, — понизив голос, сообщила мэса Никс.

Мэтр коварно подмигнул мне и скрылся за дверью. А я, вздыхая, отправилась обнадеживать еще одного несчастного безработного. Надо хоть в бумагах глянуть его имя.

День добрый! — заходя в кабинет, звонко сообщила я. — Прошу прощения за задержку.

За окном взвыл ветер, по стеклу ударили первые капли начинающегося дождя. Осень рыдала дни напролет, вгоняя весь мир в беспросветную тоску. Мужчина, сидевший в кресле у стола, вздрогнул и поднялся при моем появлении. Если честно, мне больше всего сейчас хотелось закрыть дверь и пойти утаптывать дорожку в парке. Пускай дождь, пускай град. Да хоть камни с неба. Что угодно, но только не беседовать с ним.

Лиа? — голос Патрика звучал для меня глухо, словно доносился из-под воды.

Наверное, это просто кровь в ушах шумела. Руки мелко задрожали, и все свои силы я тратила на то, чтобы сохранить бесстрастный вид. Мне все еще больно, но показывать эту свою слабость я не буду. Нет пути назад, и закончим на этом. Как же я устала от одних и тех же разговоров.

— Патрик, что ты здесь делаешь? — откашлявшись, произнесла я.

Я медленно двинулась к своему столу, а мой некогда горячо любимый и обожаемый супруг не мигая следил за мной.

Я вижу, ты рада моему визиту, — криво усмехнулся Патрик.

Зачем ты приехал? — обходя стол, сухо спросила я.

Патрик тяжело вздохнул, сделал пару шагов в мою сторону. Взгляд у него был затравленный и виноватый. Что же, это мило, очень мило. Может, он и осознает свою вину, но что мне с этого?

Лиа. Давай наконец поговорим с тобой. Сколько ты будешь от меня бегать? Давай забудем все и начнем жить заново.

Патрик, то, что ты порвал судебное извещение, не делает наш брак действительным. Нас развели. Мы теперь чужие люди. Ты зря приехал.

Ясные синие глаза Патрика нехорошо блеснули. Мне не нравился его взгляд. Очень. Я знала, зачем он пришел, но идти на поводу не собиралась. То, что разбито, не склеить, нельзя сделать вид, что тебя не предавали. Нельзя простить того, что тебя предал тот, кто был дороже собственной жизни.

Я просила тебя оставить меня в покое, — чувствуя жуткуюусталость, выдохнула я. — Я устала от этих бессмысленных бесед. Хватит меня преследовать. Все кончено. Мы уже год как чужие люди.

Патрик молчал. Стучал дождь по стеклу, жалобно скреблась в раму ива. Мне было холодно и одиноко стоять рядом с тем, кого я считала смыслом жизни. С тем, кого выбрала в спутники на всю жизнь. Тем, ради которого дышала и жила. Я смотрела в некогда любимые глаза и не ощущала ничего. Ни отвращения, ни презрения, ни гнева. Только пустоту там, где некогда в груди билось сердце. Кстати, именно нежелание Патрика признать наш развод и стало причиной моих частых переездов. Но я никак не ожидала, что он отыщет меня в многолюдной столице.

Почему ты не хочешь меня простить, Лиа? — тихо шепнул Патрик.

А почему ты решил, что я смогу простить? — в тон ему отозвалась я. — Уходи.

Я вышла из-за стола и направилась к двери. Я не буду повторять все эти беседы заново. Не стану слушать извинения и обещания. Не хочу. Патрик поймал меня на половине пути, больно сжав запястья, рванул на себя.

— Я о тебе заботился, дура! — заорал Патрик, для верности встряхнув меня.

больно. Как же больно. Лучше бы он ударил. Ей богу, было бы не так больно. Ведь он так и не понимает, в чем его вина, за что я так зла на него.

Отпусти меня, Пат. Ты зря приехал. — Я продолжала смотреть в сторону.

Не было сил смотреть ему в глаза. Б душе начала ворочаться задушенная за это время обида. Боль и отчаяние поднимали голову, обещая продолжить терзать меня в мои одинокие вечера, которые я коротаю, вспоминая прошедшие годы.

Ты хоть когда-нибудь меня любила? — заорал он мне в лицо.

А ты меня? — едва слышно выдохнула я.

Мы замерли, глядя друг на друга. Некогда близкие и такие далекие люди. Те, кто клялся в верности друг другу у алтаря, и те, кого чужими сделала пара фраз, брошенная в пылу ссоры.

Матушка была права на твой счет, — зло прошипел он над моим ухом. — Ты слишком высокого мнения о себе. Было бы отчего.

Я знаю, что он сейчас скажет. Он знает, куда бить, знает, где мое больное место, и он без жалости пнет меня в эту рану. Тот, кто клялся любить и оберегать меня, сейчас с удовольствием провернет в сердце нож, просто чтобы утолить свою уязвленную гордость.

Подумай, кому ты нужна? — шипел мой бывший супруг, склоняясь надо мной. — Увечная, одинокая, бесплодная. Что ты значишь в этом мире одна? Ты же умрешь одна, твоя старость будет одинокой и убогой.

Я горько усмехнулась. Потом засмеялась громче. Нет, все же я еще что-то чувствую, раз мне так больно. И я продолжала хохотать, глядя на Патрика, который с искаженным гневом лицом выплескивал на меня весь свой гнев, не стесняясь в выражениях. Как низко, как можно с каждым разом скатываться до такой мерзости и ждать, что я его прощу?

Каждый твой визит убеждает меня, что я сделала правильный выбор, — задыхаясь от душащих меня слез, шепнула я.

Он с тобой верно поступил, — прорычал Патрик. — Жаль, дело до конца не довел, ты это заслужила. Шлюха…

Я уже не так истерично хохотала, но смех и растянутые в улыбке губы не давали разрыдаться прямо здесь, прямо на глазах у Патрика. Слезы выступили на глазах ранее, чем я смогла взять себя в руки. Горькие и жгучие, они позволяли не видеть

искаженного гневом лица. Но вот боль в груди, чем заглушить ее, тлеющим угольком выжигающую душу? Куда деваться от этой боли?

Дверь с тихим скрипом открылась, являя стоящего на пороге Леграна. Мэтр был хмур. Я бы даже сказала, в гневе. Ему не составило труда расслышать весь этот мерзкий скандал слово в слово. Как же стыдно. Как же мерзко, что он слышал все, что только что говорил обо мне Патрик. Странно, но это ранило меня куда больше, чем оскорбления моего бывшего.

Легран шагнул в комнату, осторожно прикрыв за собой дверь. Короткий взгляд на меня, перепуганную и бледную, долгий и задумчивый взгляд на Патрика, сжимающего мои запястья. Даже мне от этого взгляда стало не по себе. С таким взглядом подписывают расстрельную статью и заряжают мушкет для исполнения.

Что здесь происходит? — рокочущий голос мэтра раскатился громом в повисшей тишине. — Бы кто?

Пат мои руки отпустил. Выпрямился и, развернувшись к Леграну, зло выдохнул:

Патрик Стивэнс, супруг вашей подчиненной. — Патрик протянул мэтру руку. — Вы же мэтр Легран, директор школы? Это небольшая семейная ссора.

Вот как, — отозвался Легран, закладывая обе руки за спину. Потом обратился ко мне. — Бы говорили, что разведены.

Бывший! — жалобно взвизгнула я. — Это мой бывший муж. Я уже не раз писала прошение в суд оградить меня от его преследований.

Даже так, — криво усмехнулся мэтр, глядя на простертую руку Патрика. — С чем пожаловали?

Патрик неловко переминался с ноги на ногу, потом наконец решил убрать руку. Снова повисла пауза, в которой все так же был слышен шум дождя и свист ветра. Мужчины стояли друг напротив друга, я растерянно стояла в сторонке, ожидая, что будет дальше. Легран меня пугал. Сейчас свечение вокруг его фигуры стало сильнее, блеск глаз ярче, и весь образ мэтра вызывал трепет и страх.

Кто дал вам право повышать голос на мэсу? М? — тем же ледяным тоном обратилось к Патрику начальство.

Я не… Прошу прощения, мэтр, — отозвался мой на удивление дерзкий бывший супруг. — Но это наши личные дела.

Все интереснее и интереснее, — делая шаг к Патрику, рыкнул Легран. — И часто вы решаете «личные дела криком» и бранью, позволяя себе столь вольное общение с женщиной?

Это не ваше дело! — взвился Патрик, расправляя плечи.

Мэтр снова усмехнулся, вызвав у меня приступ жуткого озноба и ужаса. Патрик, не давая себе в этом отчета, сделал шаг назад. Не знаю, как выглядел Легран под личиной, но то, что видела я, пугало меня до икоты. Свечение вокруг мэтра стало ярче, холодные льдисто— серые глаза полыхнули серебристыми искрами, лицо стало непроницаемой маской. Аура гнева и ужаса окутывала фигуру мэтра, рождая в душе подсознательный страх.

Потрудитесь покинуть здание школы, — холодно и отчего-то глядя на меня прорычало начальство. — Если я еще раз увижу вас на пороге моей школы, то обратный путь вы проделаете в карете скорой помощи. Я понятно выразился?

Патрик побледнел и сжал челюсти, всем своим видом показывая, что уходить он не собирается. Надо же, какая перемена! Только вот соперник не тот, с которым такие грозные взгляды и жесты работают. Мэтр своими словами только подтвердил мое о нем мнение:

Значит, недостаточно понятно, — самому себе сообщило начальство. — Хорошо. Сообщу доходчивее. Сударь. Я не переношу, когда на моих подопечных орут, — тихо и проникновенно сообщил мэтр. — Сам я это обожаю. Но другим не позволю. Так что даю вам время убраться прочь из Эргейл.

Патрик побелел. Я, прижимая руки к груди, потрясенно взирала на начальство, пытаясь понять, к чему в нем приключилась такая перемена.

Я так этого не оставлю, — негодовал Патрик.

Как будет угодно, — снова придавая своему рыку любезный тон, отозвался мэтр. — Только школу оставьте. Дорогу найдете сами. И не приведи вас небо явиться сюда снова.

И мэтр грациозно шагнул в сторону, открывая Патрику путь к выходу из кабинета. Мой бывший супруг сопел и сверлил Леграна грозным взглядом. Мэтр тоже молчал, но при этом любовался усиливающимся ливнем за окном.

Я жду, сударь, — все также холодно и ровно произнесло начальство. — Если я еще не бил вам морду и не ломал конечности, это не значит, что я рад вам. Это акт доброй воли. Любезность. Но я могу и перестать быть любезным. Я понятно выразился? Или пояснить, так сказать, на пальцах? Просто я не хочу вам их ломать.

Патрик открыл было рот, собираясь ответить мэтру. Легран перестал изучать пейзаж за окном и перевел взгляд на Патрика. Секунда, и я услышала, как с грохотом закрылась дверь кабинета. Я и мэтр остались одни.

Спасибо, — тихо шепнула я.

За что? — хмуро уточнили у меня, снова глядя в окно.

Просто спасибо.

Как я уже сказал, мне нравится мотать из вас нервы, — все так же изучая льющийся за окном дождь, отозвался мэтр. — Так что я никому не позволю замахиваться на источник моих развлечений.

Очень оригинальное мышление.

Ноарис, не льстите себе. Меня не волнуют ваши чувства, — дернул плечом мэтр. — Но мне не нужны сплетни в школе, чтобы учителя и ученики обсасывали подробности скандала. И визиты вашего супруга мне тоже не нужны. Я забочусь о репутации школы.

Я прикусила губу, стараясь справиться с душевной болью. Голова кружилась, сердце колотилось, как бешеное.

Лиарель, — прозвучал голос мэтра совсем рядом. — Идите и приведите себя в порядок. А потом продолжайте работу.

***

Вода с журчанием неслась к отверстию стока, а я не могла заставить себя выйти из уборной. Просто стояла и смотрела, как течет вода. Осенний ливень ломился в окна, ветки деревьев скреблись о стены, грохотал гром где-то высоко в небе. А я умирала. Наверное, это самое подходящее описание моего состояния. Смерть. Когда чувствуешь стылый холод в груди и желания идти и что-то делать нет. Хочется лечь и умереть, точно зная, что это избавит от боли. Я не ожидала, что боль так сильно отзовется на встречу с Патриком, я думала, что спрятала ее, заглушила. Я ведь почти не вспоминала его.

Как же больно раниться об осколки собственных иллюзий, как невыносимо осознавать свою наивность и то, что ты всегда была на втором месте. А любовь? Любят и старый пиджак, потому как в нем удобно. Я не хотела плакать, но, находясь один на один со своей болью, сорвалась. Слезы сами побежали по щекам, а гулкое эхо разнесло мои всхлипы. Я стояла, склонив голову и рыдала под журчание воды и завывание ветра. Холодно, больно, одиноко. И не согреться, ведь холод этот поселился где-то внутри меня самой.

В дверь тихо постучали:

— Ноарис, если вы там режете вены или вешаетесь на чулках, то вы уволены, — донесся до меня голос мэтра. — Я на суицид разрешения не давал.

Против воли я улыбнулась. Странно, рядом с этим невозможным человеком мне легче. Свободнее. А еще как-то просто и обычно, и нет смысла что-то из себя строить и притворяться тем, кем ты не являешься.

— Уже иду, мэтр, — выкрикнула я, склоняясь к воде.

Я начала спешно умываться, не желая предстать перед начальством с распухшим носом и красными глазами. От холодных омовений стало чуть легче. Я подняла взгляд и встретилась глазами со своим отражением. Своим ли? Не знаю, как объяснить то, что я видела там, за зеркальной преградой. Это была я и не я. Те же светлые кудри, та же излишне светлая кожа и чрезмерно яркие губы. Те же глаза, желто-зеленые с карими крапинками. Но смотрели они на меня не моим взглядом. Рука сама потянулась к зеркалу, пальцы коснулись холодной поверхности и провалились гуда, как в воду. От их касания зеркальная гладь пошла рябью, медленно расходились круги, как по воде. А из зеркала на меня все так же глядела НЕ Я, с печальной улыбкой на алых губах.

Страх. Панический ужас заворочался в душе, заставляя отпрянуть и шагнуть назад, отнимая руку от зеркала. Но стоило мне это сделать, как та, что следила за мной из Зазеркалья, схватила за запястье и потянула назад. Это конец. Теперь еще и галлюцинации. Я отдернула руку и снова шагнула назад. А женщина медленно рванулась к грани, вынырнув из нее, как из проруби, и с мольбой в голосе выкрикнула, глядя мне в глаза.

Берегись зеркал! — кричало отражение, высовываясь из зеркальной рамы. — Не дай ему тебя найти! Если он узнает, если он только узнает…

А потом она заплакала. Горько, обреченно, как о покойнике. Я неуклюже пыталась вырвать руку из белых и холодных, как лед, пальцев. Опрокинулась мыльница, скользкий брусок упал под ноги. Вода с шумом продолжала литься в фаянсовую чашу, растрачивая небогатые запасы бака.

Ты не слышишь. Не умеешь, — все так же рыдая, шептала женщина. — А у меня так мало времени… Время… его почти нет.

А я с ужасом наблюдала, как из ее глаз текут слезы, кровавыми струйками стекая по бледным щекам. Ее пальцы разжались, она закрыла окровавленное лицо руками, и багровые змейки заскользили между пальцев.

Ты не помнишь. Ты… Как же так… Так мало времени… Оно утекает слишком быстро…

Сердце грохотало сначала в груди, а потом отголоски его ударов стали расходиться по всему телу, рождая головокружение и дурноту. Хотелось кричать, но крик прилип к горлу и вырваться наружу не мог, как я ни старалась. В голове нарастал гул, в ушах хлопало, по телу прокатилась жаркая волна, словно в венах была не кровь, а лава. А потом зеркало взорвалось.

Осколки брызнули во все стороны, как капли, переливаясь в тусклом свете, что лился в окно. Со звоном ударялись о стены, норовили вонзиться в лицо, но я вовремя прикрылась руками. Я все отступала и отступала, чувствуя, как по израненным рукам течет кровь, а под ногами хрустят осколки. Потом под ноги мне скользнуло все то же треклятое мыло, и я, поскользнувшись, отлетела к стене. Уже там я сползла на холодный кафельный пол и разрыдалась.

Дверь с грохотом сорвали с петель. Жалобно звякнул замок, скользя по кафелю пола. Женский вскрик где-то в коридоре. Потом раздался рев:

Никс еще один обморок — и пойдете умирать на биржу труда.

Я все так же сидела на полу, закрыв голову руками, и тряслась от ужаса. Повсюду валялись осколки разбитого зеркала, я слышала, как жалобно они хрустели под ногами Леграна.

Ноарис, вы в порядке? — Я ощутила, как рука легла мне на плечо.

Я вскинула голову и встретилась взглядом с обеспокоенными дымчато-серыми глазами. Мэтр сидел рядом со мной на корточках и задумчиво разглядывал разгром в уборной.

Я безумна, — шепотом призналась я. — У меня галлюцинации.

И я снова зарыдала. О небо, таксе чувство, что внутри меня образовался источник и перекрыть его ничем нельзя.

Нет. Нет, Ноарис, — раздраженно застонал мэтр. — Только не истерика! От вас я такого не ожидал. Не добивайте меня окончательно, я терпеть не могу женские истерики.

Меня схватили за плечи и рывком заставили встать на ноги. Звенели, осыпаясь с моей одежды, мелкие осколки стекла.

Меня подвели к раковине, мэтр стал так, что оказался за моей спиной, удерживая мои руки над водой. И один за одним выдергивал зеркальные осколки из моих израненных запястий.

Я видела девушку в зеркале, — прошептала я, руло глядя в пустую зеркальную раму.

Какую девушку? — смывая с моих рук кровь, уточнил мэтр.

— Себя, — сообщила я.

Неожиданно, согласен, — сострило начальство.

Нет, — разворачиваясь, произнесла я. — Она говорила со мной. Зеркало стало как тогда, когда мы переходили в Башню.

Я развернулась к мэтру всем корпусом, отчего оказалась зажата с одной стороны элементом сантехники, а с другой начальством. Мэтр, к слову, отступить не пожелал, просто отклонился в сторону и глянул через мое плечо.

Это был выброс. Элементарный энергетический выброс, — изучая зеркало, сообщил директор. — Ни следов эктоплазмы, как при появлении призрака. Ни магического фона, как при внушении извне.

А выброс откуда? — немного шокированная нашей близостью, уточнила я.

Из вас, — спокойно сообщили мне, перекрывая воду. — Поздравляю, ваша сила научилась группироваться.

Так это сделала я?

Естественно, — с улыбкой ответили мне. — В стремлении всех организмов к спасению. Неосознанно, но вы произвели магический пасс.

Легран махнул рукой, и зеркальная крошка на полу поднялась в воздух. Заискрились осколки, отбрасывая сотни бликов на стены и пол, а потом, как по команде, устремились к пустой раме над раковиной. Один за другим они встраивались в нее, как мозаика, трещины затягивались.

А галлюцинация… Вполне возможно, что часть сознания прежнего носителя силы осталась в нашем мире, — наконец отстранившись, произнес мэтр. — Такое бывает, если смерть была насильственной.

А она была насильственной? С чего вы взяли? — Мысли мои разбегались, как ни пыталась я их согнать в кучу.

С того, что силу перед смертью принято передавать, — охотно отозвался Легран, картинным жестом подавая мне носовой платок. — Уход из жизни без преемника очень усложняет смерть мага. Но не волнуйтесь. Это не призрак. Так, крупицы чужих воспоминаний. Такое бывает на первых этапах наследования. Потом это пройдет.

Обещаете?

Клянусь, — обняв меня за плечи, кивнул мэтр.

И меня, все так же приобнимая за плечи, повели к выбитой двери. И отчего-то на душе стало тепло. Странно, должно быть страшно и одиноко, а мне тепло. И дело только в выбитой двери… Или не только?