1

В часы крепкого предрассветного сна авиационный гарнизон подняли по тревоге. Надрывный вой сирены разносился над военным городком, словно раскаты грома. Василий Голубев вскочил, стал быстро одеваться.

— Что же это такое? И в воскресенье не дают вдоволь поспать! — ворчала встревоженная жена.

— Ты спи, Саша, я скоро вернусь, — успокаивал ее Василий, думая, что и эта тревога — обычная учебная: в тот беспокойный сорок первый их было особенно много.

Выбежав из дому, Голубев ощутил бодрящую ночную свежесть, вдохнул неповторимый аромат набравшей силу молодой листвы.

Гарнизон сразу наполнился топотом ног и возбужденными голосами. Люди спешили на аэродром. По дороге их обгоняли спецавтомашины. А со стоянки уже доносились звуки ревущих моторов: техники и младшие авиационные специалисты готовили самолеты к вылету.

У штаба Голубев увидел группу людей в летном обмундировании: общежитие холостяков находилось вблизи аэродрома, и по тревоге они прибывали сюда первыми. Вскоре к ним присоединились и другие летчики.

Часть была в сборе, но никаких распоряжений не поступало. Затянувшаяся неизвестность настораживала: прежде их давали быстро. Наконец раздалась команда "Становись!". Из домика вышел командир 13-й отдельной истребительной авиационной Краснознаменной эскадрильи Краснознаменного Балтийского флота капитан Александр Яковлевич Лучихин. Он был немногословен.

— Самолеты рассредоточить и замаскировать! Ждать дальнейших указаний, — объявил комэск.

Люди успокоились — так было всегда при учебных тревогах. Казалось, и на этот раз все повторится, как обычно. Летчики и техники без промедлений расставили истребители на хорошо известные места. В отведенное нормативами время экипажи уложились. Над полем воцарилась тишина.

Василий сидел на самолетных чехлах. Ежась от прохлады, он, как и другие, ждал, когда же прозвучит сигнал отбоя тревоги и можно будет вернуться домой. Но не знал тогда лейтенант, что именно в эти предрассветные часы на наши пограничные посты уже наведены тысячи гитлеровских орудий, а с аэродромов уже начали взлетать сотни груженных бомбами фашистских самолетов. Не знал и того, что по решению наркома ВМФ тревога была объявлена всему Балтийскому флоту. Боевая!

Неожиданно утреннюю тишину нарушила артиллерийская стрельба. По своеобразным звукам и направлению, откуда они доносились, лейтенант понял: огонь ведут зенитки где-то на берегу Финского залива. "С чего бы это?" — подумал он и в тот же миг увидел, как у штабного домика взвилась ракета — сигнал о немедленном вылете.

Летчик бросился в кабину и запустил мотор. Подбежал адъютант отряда (В составе ВВС КБФ до конца 1941 года находилось несколько отдельных авиационных эскадрилий, состоящих из трех отрядов по три звена в каждом. (Примеч. авт.)). Взобравшись на крыло и стараясь перекричать работающий на малых оборотах двигатель, он передал:

— Пойдете по маршруту номер два. Ведущий — командир отряда капитан Полторак. Таков приказ командира эскадрильи.

Самолеты поднялись в воздух, построились клином. Маршрут номер два Голубев не раз преодолевал во время тренировок. И на этот раз истребители прошли вдоль берега Финского залива, свернули на юг, последовали вдоль железной дороги и взяли курс на аэродром, так никого и не встретив.

А после посадки летчики услышали короткое и разящее слово — война... Из штаба авиабригады вскоре сообщили, что сегодня на рассвете — 22 июня 1941 года гитлеровцы вероломно начали боевые действия в приграничной полосе Советского государства от Балтийского до Черного моря.

Нельзя сказать, что известие о войне Голубева ошеломило. Кадровый офицер-летчик, он всегда жил подготовкой к боям с противником, но только не знал, когда придется воевать. И все же суровая весть отозвалась в душе острой болью. Сразу все изменилось: обыденные дела, заботы, вчерашние планы отодвинулись куда-то далеко. Жизнь как бы разделилась на две части. Одна — до сегодняшнего дня: спокойная, трудовая. И совсем другая — впереди: неизвестная, полная неожиданностей и опасностей, нависших над ним, его семьей, над всей страной.

2

Солнце медленно вставало из-за горизонта, заливая багровыми лучами окаймленное густым лесом поле аэродрома. Некогда тихий пятачок земли на южном побережье Финского залива, обжитый за год до войны авиаторами Краснознаменного Балтийского флота, работал теперь с полным напряжением днем и ночью. Оглушительный рев взлетавших толстолобых "ишачков" (так еще в предвоенное время назвали советские авиаторы истребители И-16) сменялся размеренным шумом спецмашин, деловито сновавших между стоянками самолетов.

Лейтенантам Голубеву и Князеву приказали разведать станцию Гдов и участок железной дороги, соединяющий этот город со стальной магистралью Таллин — Ленинград. Находясь в полете, Василий испытывал особое чувство взволнованности: воздушная разведка — задание непростое. Здесь нужно успевать смотреть во все стороны, чтобы одновременно видеть и слегка покачивающийся истребитель ведомого, и голубое небо в редких барашковых облаках, откуда в любой момент могут вынырнуть "мессершмитты", и землю в зеленом наряде с извилистыми ленточками рек, проселочных дорог, большими и малыми населенными пунктами, откуда могут ударить зенитки фашистов. Словом, разведчику надо искать врага повсюду, не выдавая себя. Ну а если уж встретился с ним, то не пасуй ни при каких обстоятельствах. А главное, помни: командование ждет от тебя данных о противнике, их нужно доставить на аэродром во что бы то ни стало.

Показалось Чудское озеро, затем и Гдов на его берегу. Уже на подходе к цели разведчиков встретил плотной завесой зенитный огонь. Голубев заметил на пристанционной площади Гдова скопление военной техники. Но что это за техника и каково ее количество, определить не успел. Василий сделал второй заход, теперь уже с другой стороны, и снова по истребителям ударили зенитки. Уклоняясь от разрывов, лейтенант увлек за собой ведомого и пронесся над самой площадью. Внизу передвигались танки, орудия, автомашины, шла погрузка в два железнодорожных эшелона. Успел летчик засечь и месторасположение зениток.

Часть задания была выполнена, и Голубев повел Князева вдоль железной дороги, тянувшейся на север — к линии фронта. Широкая лобовая часть фюзеляжа И-16 закрывала все, что находилось впереди самолета на земле. Чтобы лучше видеть, летчик шел змейкой. Вскоре над лесом показался слабый дымок. Он приближался, нарастал, и через минуту Василий уже смог распознать товарный эшелон — десятки крытых брезентом платформ.

Едва подлетели ближе, снизу к истребителям потянулись прерывистые строчки огненных линий: заработали немецкие зенитки. Голубев энергично отвернул в сторону, подальше от эшелона. Дмитрий Князев пошел за ним, однако его разворот показался Голубеву слишком вялым. "Не отставай! Спать будешь дома!" — укоризненно подумал Василий. Наблюдая, как неустойчиво идет самолет ведомого, понял: в машине Князева что-то случилось с управлением.

Полет с поврежденными рулями крайне опасен. Самолет в любой момент может выйти из повиновения летчику, и тогда гибель неизбежна. Правда, есть еще парашют, но на малой высоте он тоже не всегда выручает.

Василий приблизился к ведомому и увидел куски полотняной обшивки, болтающейся за хвостом истребителя. Выйдя вперед, Голубев покачал свою машину с крыла на крыло, что означало "внимание, делай, как я", и перевел ее в набор высоты. Оглянувшись, удовлетворенно отметил: Дмитрий следует за ним.

В этот момент появились четыре "мессершмитта". Разведчиков заметили. Имея преимущество в высоте, вражеские летчики развернулись и заняли исходное положение для атаки. Голубеву и Князеву ничего не оставалось, как принять этот неравный для них бой.

Голубев сразу занял позицию чуть сзади и выше ведомого, чтобы надежнее прикрыть его. Собственно говоря, схватку с четверкой "мессеров" Василию предстояло вести одному: Дмитрий почти полностью был лишен возможности маневрировать. Но фашисты этого пока не знали. Они кинулись сверху на наши истребители. Голубев резко сманеврировал. Однако Князев продолжал идти по прямой, и гитлеровцы, очевидно, поняли, что у одного советского истребителя повреждено управление.

Разделившись на пары и разойдясь по сторонам, "мессеры" устремились на ведомого одновременно с двух направлений. Голубев бросился наперерез паре, которая атаковала справа, и ударил по ней из бортового оружия. "Мессершмитты" шарахнулись в стороны. Преградить путь второй паре не удалось, она обстреляла ведомого, но промахнулась.

Лейтенант погнался было за "мессершмиттами", но, увидев, что самолет Князева идет со снижением, тут же вернулся. А гитлеровцы уже вновь приближались к машине Дмитрия. Да так стремительно, что Голубеву нельзя было медлить ни секунды. Он круто развернулся им навстречу и открыл заградительный огонь, который мгновенно охладил пыл фашистов. Но через минуту они снова атаковали Князева. Голубев и на этот раз отсек нападающих от товарища...

Прижимая машины к земле, летчики чувствовали вражеские истребители близко. Но оба знали, что "мессер" не имеет преимущества над И-16 на малой высоте, где нет простора для вертикального маневра. У линии фронта фашисты прекратили преследование. Пара "ишачков" дотянула до аэродрома, села. Разведданные тут же передали начальнику штаба эскадрильи.

3

— Лейтенант, кончай дежурить, второй отряд заступает! — услышал сидевший в истребителе Голубев возглас капитана Полторака.

Василий отстегнул лямки, снял их с плеч и, оставив парашют в кабине, спрыгнул на землю. Разминая онемевшие ноги, сказал технику:

— Воздушный баллон держите наготове, парашют перенесите под крыло и чтоб все было в ажуре.

— Не беспокойтесь, товарищ командир, — заверил Иван Богданов.

Владимир Полторак тронул Голубева за плечо, и они зашагали рядом. Сперва оба молчали. Высокий, чуть сутулый Полторак шел медленно, вразвалку. Эту походку он перенял от одесских моряков, с которыми дружил с детства. Добрый десяток лет капитан прослужил в балтийской авиации, вырос до командира отряда. В войне с белофиннами за мужество и отвагу был награжден орденом Красного Знамени.

— Что такой грустный, Василий? — спросил Полторак.

— А чему радоваться? — вопросом на вопрос ответил Голубев. — Не выходит из головы ночной бой с "юнкерсом".

Прошлой ночью лейтенант вылетел для перехвата вражеского бомбардировщика. Обнаружив его, догнал, трижды атаковал. Но не сбил. А вот бортовое оружие И-16 из строя вывел — сжег, стреляя длинными очередями.

— "Юнкерс" не сбил — не мудрено. Это же первый твой ночной бой, а победа в нем не всякому летчику по плечу. А вот что пулеметы не уберег — это плохо. — Капитан помолчал, собираясь с мыслями, и добавил: — Не оружие мне жалко, война есть война, а тебя. Есть слова такие: лишился в бою оружия — стал мишенью для врага. Слыхал?

— Приходилось, — отозвался Василий.

— Учись, лейтенант, бить врага короткими очередями и с малых дистанций, — добавил капитан после паузы, чтобы придать последним словам особый вес...

Гитлеровцы все ближе подходили к аэродрому. В штабе шла подготовка к перебазированию эскадрильи, эвакуации семей военнослужащих. Дел хватало. Но Голубев выкроил свободную минуту и, получив разрешение, заскочил домой. Застал Сашу за домашними хлопотами.

— Вася! — обрадовалась она. — Как долго тебя не было!

По усталым его глазам и утомленному лицу жена сразу определила: нелегко прожил он минувшие дни.

— Что ж мы стоим? Присядем, — предложила Саша.

— Сидеть некогда, я на одну минуту, — мягко возразил Василий.

Он прошелся по комнате, остановился у окна. Тучи начали заволакивать небо, становилось темнее. По стеклам забарабанили капли дождя, порывистый ветер теребил белесую листву тополей.

Настал момент, когда нужно было говорить главное. То, зачем, собственно, Голубев и пришел сюда. Подбирая слова, он начал:

— Понимаешь, враг подошел к Кингисеппу...

— Так близко?

— Да. Собирай чемодан. Вечером все семьи начнут вывозить в Ленинград. Уезжай и ты. Наверное, я не смогу тебя проводить. Оттуда напиши письмо.

— Значит, отступаем? — не верила жена. Василий подошел к ней, взял нежно за руку.

— Временно, Саша, отступаем, — произнес он, затем твердо добавил: — Но вот соберемся с силами и выбросим фашистскую нечисть с родной земли! А сейчас мне пора идти, родная.

Прощаясь, жена держалась мужественно. Не выдала мужу охватившей ее тревоги, не проронила слезы, понимая, что это может и его вывести из душевного равновесия. А в бой ему надо вылетать собранным, спокойным и сосредоточенным. Но едва Василий ушел, Саша не могла сдержать рыданий.

4

Истребитель падал. Стучали в висках, казалось, последние, чудовищно громкие удары пульса. Но летчик не давился предсмертным криком, не закрывал от ужаса глаза. Мысли Голубева были заняты одним: надо вывести самолет, надо спастись. Он работал ручкой, педалями управления, перемещал сектор газа. А машина не слушалась, продолжала беспорядочно падать. Перед глазами лейтенанта мелькали небо, земля, перекошенный горизонт...

Василий не считал себя морально слабым человеком. Но вдруг на миг ощутил бессилие. "Конец! Гибель неминуема! — говорил голос инстинкта. Но голос разума тут же подсказывал: — Можно спастись! Ищи выход! Ты можешь, должен найти его! Ищи!"

Все началось с того, что командир эскадрильи капитан Лучихин послал на задание два звена не четырех-, а трехсамолетного состава. Так предусматривал боевой устав истребительной авиации. И сколько ни убеждали Лучихина заместитель командира эскадрильи по политчасти Соколов, Голубев, что положения устава уже устарели, а опыт боев летчиков других авиачастей подтверждает преимущество боевых порядков, групп, построенных из рассредоточенных по высоте, фронту и в глубину пар истребителей, комэск твердил свое: "Нарушать устав не будем".

Лейтенант Голубев возглавил второе звено шестерки, прикрывавшей выгрузку частей на железнодорожной станции Веймарн. Срок патрулирования подходил к концу. Это были очень тревожные минуты: в баках оставалось совсем мало горючего. А фашисты, видимо, определили время смены патруля и подловили группу прикрытия.

Внезапно "ишачков" атаковали десять "мессершмиттов". Враг имел не только численное, но и тактическое преимущество: он нанес удар сверху, на большой скорости. И все же наши летчики, не колеблясь, вступили в этот тяжелый бой.

Отбивая атаки, Василий чувствовал, что третий самолет в его звене все время мешает маневрировать, отрывается, часто сам попадает под атаки. Схватка складывалась все более невыгодно для И-16, к тому же кончался бензин. "Ишачки" рассыпались и дрались почти в одиночку. Вот один из них загорелся, начал падать.

Не успел Голубев проводить его взглядом, как заметил: самолет ведомого лейтенанта Князева тоже вышел из боя. С остановившимся винтом И-16 уходил в сторону со снижением. За ним погнались Ме-109. Атака, еще атака... и машину Князева охватило пламя, от нее потянулся густой шлейф дыма. "Эх, Дима, Дима!" — обожгло Василия тяжкое предчувствие. Голубев поспешил на помощь другу.

Но Князев был только ранен в обе руки. И сейчас он не торопился покидать самолет. А когда увидел рядом истребитель с номером "13" на борту, понял, что Василий непременно его прикроет. Нужно было возможно точнее определить момент прыжка и раскрыть парашют поближе к земле, чтобы не попасть под огонь фашистов. Секунда, другая... Пора! Дмитрий вывалился за борт самолета и дернул парашютное кольцо. Над летчиком распростерся купол белого шелка.

Раскачиваясь на стропах, лейтенант почему-то вытягивал руки в сторону командирского самолета. Но Василию некогда было разгадывать, что означает этот жест. Убедившись, что Князев приземлился и оказался в безопасности, Голубев сманеврировал, прибавил газ. Истребитель круто пошел вверх. Но в этот миг его и атаковали сзади два "мессера". Мимо Василия пронеслись стежки трасс. А затем летчик сразу почувствовал, как резко обожгло обе ноги. Мелко, будто в лихорадочном ознобе, задрожал от попавших очередей корпус "ишачка". Самолет вдруг накренился, круто пошел к земле.

Василий попытался выбраться из кабины. Однако ноги не повиновались. И Голубева охватило коварное чувство безысходности.

Через мгновения усилием воли лейтенант заставил себя бороться за жизнь — свою и машины, действовать, чего бы это ни стоило. Превозмогая резкую боль в ногах, он двинул вперед педаль, отжал и тут же взял на себя ручку. Повторил все это энергичнее. Затем — еще и еще раз. На действия уходили секунды, доли секунд, но Голубев не замечал бега времени: оно будто остановилось. Наконец — о, радость! — истребитель, словно усмиренный конь, вновь стал повиноваться хозяину. Постепенно самолет перешел в горизонтальный полет. До земли оставались считанные метры.

В поле зрения летчика попадали поросшие мелким кустарником бугорки, овражки. Машина кренилась из стороны в сторону. "Быстрее сажать на фюзеляж! — решил Голубев, — только бы попалась ровная полянка..."

Но полянки не было. А самолет терял мизерный запас высоты. Подтягивая ручку на себя, Голубев ощутил вначале толчок, затем жесткий удар, услышал треск и — потерял сознание.

Очнулся Василий не сразу. Открыв глаза, увидел сидящую напротив девушку в белом халате. Два окна маленькой комнаты были плотно занавешены черной бумагой. Горела керосиновая лампа. Рядом с его кроватью стояли еще две, пустые, аккуратно заправленные.

Тупо ныло все тело. Голубев попытался изменить позу, повернуться на бок. Но как только шевельнулся, острая боль пронзила ноги и шею, ударила в затылок. Он вновь едва не потерял сознание, коротко, прерывисто застонал. Девушка, услышав стон, тут же подошла к раненому.

— Кто вы? — спросил лейтенант.

— Оля я, медсестра.

Шум в голове и общая слабость путали мысли. Но память летчика все же восстанавливала эпизоды последнего воздушного боя: ранение, падение на подбитой машине... Неожиданно подумалось: "А все ли в порядке у Князева?"

— Кто меня спас, Оля? — тихо спросил Голубев.

— Наши солдаты. Они нашли вас в разбитом самолете, — ответила медсестра. — Как вы себя чувствуете?

Болело все. Но Василий указал глазами только на ноги, которые доставляли наибольшее беспокойство:

— Что с ними?

— Ничего страшного, — ответила девушка. — У вас легкие раны. — И, сделав небольшую паузу, добавила: — Их промыли, забинтовали, теперь поправляйтесь. Утром вас увезут в Ленинград, в госпиталь.

Лейтенант встрепенулся: лечение может затянуться надолго, и он не скоро сумеет попасть в эскадрилью, к боевым товарищам, которые наверняка его ждут.

— Я хочу в свою часть, она недалеко, там меня вылечат, — сказал Василий, прикидывая, что его самолет упал где-то в тридцати — сорока километрах от аэродрома.

— Это невозможно. У вас осколки в ногах, — возразила Оля.

5

Князев слонялся по аэродрому без дела: то на стоянку заглянет, то в мастерскую к ремонтникам, то в медпункт — на перевязку; да и каким делом мог он заниматься: руки были забинтованы.

Летчик пошел в штабной домик, к командиру эскадрильи. Майор Денисов, назначенный недавно вместо капитана Лучихина, сидел за небольшим столом, заваленным бумагами. Он вскинул большую бритую голову и, увидев лейтенанта, спросил:

— С чем пожаловали?

— Прошу вашего разрешения навестить в госпитале лейтенанта Голубева, — скороговоркой выпалил Князев заранее приготовленную фразу.

Денисов откинулся на спинку стула, затем поднялся, вышел из-за стола и приблизился к лейтенанту.

— Поезжайте, — сказал он. Потом добавил, переходя на неофициальный тон, положив руку на плечо Князева: — Сделаем, Дмитрий, вот как. В Ленинград эвакуирована жена Василия. Может быть, она еще ничего и не знает. Так ты ее там обязательно разыщи и сходи к Голубеву вместе с ней. Конечно, аккуратненько подготовь к встрече с мужем. Надеюсь, понял?

— Понял, Алексей Александрович, — радостно ответил Князев. — Все устрою лучшим образом.

— Вот и хорошо, счастливого пути, — улыбнулся майор,

...Военный госпиталь размещался на оживленной улице города. Ничем не выделяющееся пятиэтажное здание плотно прилегало к таким же соседним домам, темные решетчатые ворота под аркой перекрывали свободный доступ во двор. В центре покрытого асфальтом двора был разбит скверик, обнесенный низким резным штакетником с двумя узкими входами.

Днем в скверике прогуливались выздоравливающие, и Голубев любил наблюдать за ними из своей палаты. Но в утренний час гуляющих не было. Василий, просматривая журнал, ожидал ежедневного обхода врача. Сосед по койке справа, высокий и плотный пехотинец, получивший осколочное ранение в грудь, уже готовился к выписке. Сосед слева, худой и высокий кавалерист, лежал с тяжелой контузией. Говорил он мало: каждое слово вызывало у него сильный затяжной кашель. Самым мрачным и малоразговорчивым в палате был ее старожил, молодой и чернявый танкист: ему ампутировали левую ногу. Четвертую койку занимал веселый сержант саперного батальона, шутник и балагур, больше всех задававший Голубеву вопросы об авиации.

Раны на ногах заживали быстро. Через неделю летчик уже ходил на костылях, а потом — с тростью. Он все настойчивее просил медиков скорее выписать его. И сейчас, листая страницу за страницей, лейтенант обдумывал, как вести об этом разговор с врачом.

В палату вошла медсестра, за нею двое в накинутых белых халатах.

— Товарищ Голубев, к вам гости, — сказала улыбающаяся сестра и тут же вышла.

Василий оторвался от журнала и даже вздрогнул от неожиданности: у двери стояли жена и Князев. Пока Василий выпутывался из одеяла, искал ногами тапочки, Саша бросилась к нему и, не обращая внимания на посторонних, стала целовать щеки, нос, губы, все лицо мужа.

— Родной мой, а я и не знала, что ты здесь, — взволнованно заговорила она. — Это Дима нашел меня, все рассказал и привел сюда.

Князев шагнул к Голубеву, друзья обнялись.

— Давно собирался к тебе приехать, но далеко, да и они вот мешали, — сказал Дмитрий, показывая забинтованные руки.

— Выходит, и тебе здорово досталось, — посочувствовал Голубев. — Теперь-то я понимаю, почему ты мне показывал руки, спускаясь на парашюте. Пройдемте-ка в вестибюль.

— А ты уже ходишь? — насторожилась жена.

— Мы с ней, — Василий, улыбнувшись, подбросил и ловко поймал трость, — даже во дворе иногда гуляем.

Присели в дальнем углу.

— Раны-то опасные? — повернулся Голубев к Дмитрию.

— Ерунда, затягиваются. Скоро летать буду, — усмехнулся Князев.

Находясь в госпитале, Василий передумал о многом. Как теперь жена, эвакуировалась ли? Как воюют боевые друзья? И вот самый дорогой человек и преданный друг сидят рядом с ним, а он с нескрываемым волнением, жадным интересом узнает новости.

— Как устроилась, родная моя?

— Писала тебе обо всем в часть, да письмо тебя уже не застало. Его вернул мне Дима. Сейчас все расскажу.

Минуло чуть больше месяца, как они расстались. Срок невелик, а событий произошло много. В Ленинграде Александра вместе с другими женами военнослужащих разместилась в пустующей школе. Работает санинструктором в отряде местной противовоздушной обороны, как и все, получает продовольственный паек.

— Живу не хуже других, — уверяла она мужа, но, глядя на исхудалые руки, осунувшееся лицо и потускневшие глаза, он понял, что ей очень и очень трудно.

— Ничего, Сашенька, — ласково произнес Василий, — скоро все станет на свои места.

— И я надеюсь, что так и будет, — отозвалась жена.

— А что нового в эскадрилье? — повернулся Голубев к Князеву.

— Командир у нас другой.

— Кто же?

— Герой Испании и Карельского перешейка майор Денисов Алексей Александрович.

— Куда же перевели капитана Лучихина?

— В запасной полк.

Поговорили еще о делах фронтовых. Затем Князев решительно встал:

— Ну, пора и честь знать. О тебе, Василий, не спрашиваю, лечащий врач все рассказал. Да и сам вижу — молодец! Ребята ждут твоего скорейшего возвращения.

Поднялся и Голубев. Саша его поддержала. Она долго смотрела на мужа, будто стараясь запомнить каждую черточку дорогого лица. Глаза ее стали влажными, и чтобы скрыть навернувшиеся слезы, жена положила голову на плечо Василия.

— Выздоравливай, родной, — сказала она, вытирая платочком глаза. — Мыслями я всегда с тобой. И как только буду свободна от дежурства, обязательно навещу тебя снова.

Но встретиться им удалось не скоро. Через несколько дней Голубев получил от жены письмо. "Уехала на строительство оборонительных сооружений, — сообщала она. — Это недалеко от Ленинграда, но выбраться отсюда возможности нет. От темна до темна не выпускаем из рук лопат. Нас часто бомбят, иногда обстреливает фашистская артиллерия. Есть и жертвы. Некоторых это вначале сильно потрясало, а теперь привыкли..."

6

"Сейчас выскажу ему все, — твердо решил Голубев, — обиду, просьбу, требование, наконец. Должен же лечащий врач меня понять". Минувшим днем Василий несколько раз заходил к нему с просьбой о выписке, но тот был неумолим. Дальнейшее пребывание здесь становилось невыносимым. После недавнего визита жены и друга еще больше тянуло в родную часть. Желание быть там обострялось тревожными ночами, когда небо города резали лучи прожекторов, заполняли десятки аэростатов заграждения, раздавался грохот зенитных орудий и рокот патрульных истребителей. Фашистская авиация совершала массированные налеты на Ленинград.

Оставив трость в коридоре, лейтенант решительно вошел в кабинет и без предисловий, как бы продолжая незаконченный разговор, выпалил:

— Я боевой летчик. Моя эскадрилья неподалеку, рядом с Петергофом. Фронту нужен каждый боец. Отпустите, иначе сбегу!

— Вы не совсем здоровы, к тому же нужно, чтобы восстановились силы вашего организма, — ответил врач.

— Доктор, раны меня уже не беспокоят, а сил я скорее наберусь на аэродроме. Честное слово, сбегу!

Пожилой медик улыбнулся: до чего же настойчив этот летчик! Такой и впрямь может уйти из госпиталя без разрешения.

— Хорошо, выписывайтесь, — неожиданно для Голубева согласился врач.

В пути Василий передумал о многом. Даже трудности-с транспортом, которые уже появились в Ленинграде, не омрачили его приподнятое настроение. Трамваем он кое-как добрался до окраины города, а затем на попутных машинах приехал на аэродром. Так хотелось быстрее сесть в кабину самолета и... в бой.

Но на аэродроме Василий узнал опечалившую его новость: часть отсюда перебазировалась. До новой точки было далеко, пришлось заночевать. Следующее утро принесло радость: за ночь авиаспециалисты эскадрильи, оставшиеся, чтобы перевезти к месту теперешнего базирования имущество, подремонтировали два истребителя. На них лейтенант в паре с другим летчиком-однополчанином и перелетели в свою часть.

Едва Василий сел и освободил полосу, изношенный мотор его самолета заклинило.

Встретившие Голубева друзья сообщили ему плохие вести. Пока он лечился, эскадрилья понесла в боях большие потери. Из двадцати шести летчиков, начавших войну, теперь в живых только девять. Правда, враг дорого заплатил за каждого из погибших, да и сами они успели сбить по нескольку фашистских самолетов.

Голубев вспомнил свой последний воздушный бой, неравный, ожесточенный. Тогда ему все же удалось поджечь немецкий истребитель. Это был двенадцатый самолет, сбитый им в группе с товарищами к первой половине августа 1941 года, в том числе шестой "Мессершмитт-109", который многие считали орешком не по зубам для нашего И-16.

То, что услышал Василий, обострило желание скорее подняться в огненное небо, помочь однополчанам бороться с превосходящими силами фашистской авиации...

А враг, как знал из сообщений Совинформбюро лейтенант, свирепствует. Попытки с ходу захватить Ленинград, на что делало ставку гитлеровское командование, развязав войну, с треском провалились. Тогда, опоясав город блокадным кольцом, фашисты предприняли в сентябре 1941 года новый штурм. Наступление сопровождалось массированными налетами, длительными артиллерийскими обстрелами жилых кварталов. С каждым днем уменьшались продовольственные запасы. Начался голод.

Для связи Ленинграда с Большой землей теперь оставалось только два пути — воздушный и водный — через Ладожское озеро. Оба были предельно опасны: наши транспортные самолеты и суда непрерывно подвергались ударам с воздуха. Для их прикрытия выделили истребители. 13-ю отдельную эскадрилью тоже перебазировали к Ладоге. Вместе с другими частями она прикрывала от рассвета до темноты перевалочные базы, порты погрузки и выгрузки, корабли и суда на переходах.

...Многое на новом аэродроме Василию было знакомо: он несколько раз садился здесь до войны. Просторное травянистое поле одним краем примыкало к густому сосновому бору, другим — к небольшой деревне. На ее окраине теперь размещались склады, мастерские, общежития, столовые.

Голубев без труда нашел штабной домик эскадрильи. Едва переступил порог, увидел майора Денисова, начальника штаба и нескольких летчиков. Представился новому командиру по уставу. Взглянув на вошедшего и не поднимаясь из-за стола, Денисов вскинул брови, отчего его высокий лоб и бритая голова как бы сразу увеличились в размерах.

— Разве вы уже здоровы? — удивился он, выслушав лейтенанта.

— Поправился, товарищ майор. Готов выполнить любое задание, — не раздумывая, ответил Василий и добавил: — Вот только самолета у меня нет, "безлошадным" оказался. Дайте истребитель.

— Смотрите, какой прыткий, — усмехнулся Денисов, обращаясь к присутствующим, — сразу ему самолет подавай. Я что же, строю истребители, что ли? У нас для здоровых летчиков сейчас не хватает машин, а вам еще окрепнуть надо. Вы, лейтенант, пока знакомьтесь с новым местом.

Зазвонил телефон прямой связи со штабом авиабригады. Денисов снял трубку. Произнес спокойно:

— Слушаю.

На другом конце провода был командир бригады полковник Романенко. Все отчетливо слышали его голос. Полковник сказал, что моряки просят прикрытия.

— Сколько вы можете выделить экипажей? — донеслось из трубки.

— У меня только шесть самолетов, — ответил Денисов.

— Поднимайте их парами в три смены. Из Новой Ладоги пойдут в Осиновец пять барж и два транспорта. Надо прикрыть. Ясно? Ну, тогда все.

Комэск положил трубку. Испытывающе оглядев летчиков, помолчал, что-то, вероятно, решая, а затем назвал фамилии ведущих пар и, поднявшись, отдал приказ:

— Задача — не допустить врага к кораблям, первой паре вылетать немедленно.

Летчики привыкли к таким экстренным заданиям. Уже много раз ходили они по одному и тому же маршруту, прикрывая корабли и суда в пути от Новой Ладоги до Осиновца. Все поспешили к своим истребителям.

Василий тоже вышел из домика, направился на стоянку. Оттуда уже доносился гул работающих моторов. Потом из леса выкатились два "ишачка" и начали взлет. Отделившись от земли, летчики убрали шасси, и самолеты скрылись за горизонтом.

Прихрамывая на обе ноги, Голубев неторопливо двигался по аэродрому. Увидел группу авиаторов, собравшихся возле самолета. Они его тоже заметили. Двое бросились навстречу. Это были техники Шепилов и Богданов. Переполненный радостью, Василий сорвал с головы шлемофон и приветственно завертел его в вытянутой руке.

— Мы снова вместе! — обнимая друзей, закричал лейтенант.

Голубев стал ждать, когда пара вернется с задания: один из самолетов, как сказали лейтенанту, пилотирует Князев. Вскоре послышался гул моторов. Два появившихся на горизонте истребителя снизились, приземлились. В капонирах их тут же укрыли маскировочными сетями.

— С возвращением, дружище! — Василий крепко обнял Дмитрия. — Вот гоняюсь за тобой по всему аэродрому.

Обращаясь к технику, Дмитрий сказал:

— Готовьте машину к следующему вылету. Мы — на командный пункт.

Пошли рядом. Василий чувствовал себя неловко перед товарищем потому, что из-за болезни не может летать. Спросил, показывая в небо:

— Ну, как там?

— Плохо, — мрачно отозвался Князев, бросив папиpocy и с силой придавив ее каблуком. — "Юнкерсы" и "мессершмитты" десятками идут на Ладогу, чтобы сорвать перевозки по воде грузов — боеприпасов, горючего, продовольствия для войск, продуктов и одежды ленинградцам. А у нас? У нас только по два "ишачка". Жарко приходится. Но держимся, ребята молодцы! Эх, если бы наших самолетов больше!

— Имей я истребитель, дрался бы вместе с вами, — мечтательно произнес Голубев.

Весь день летчики эскадрильи ходили парами и в одиночку на прикрытие судов. Дерзко атакуя группы врага, они вынуждали гитлеровские экипажи бросать бомбы, не доходя до целей. Яростные, ожесточенные схватки в небе прекратились лишь с наступлением темноты.

Поздним вечером заместитель командира эскадрильи по политчасти Соколов собрал людей. Вид у него был хмурый, озабоченный, худое скуластое лицо казалось почерневшим. Он говорил о тяжелом положении блокированного Ленинграда и о помощи, которую оказывают моряки, доставляя все необходимое осажденным.

— Судьба города зависит от подвоза продовольствия и боеприпасов по Ладожскому озеру, — подчеркнул замполит.

Из его рассказа Василий узнал, что вчера пять барж и два транспорта под жестокими бомбежками вражеской авиации преодолели сложный путь от Новой Ладоги до Осиновца, привезя несколько тысяч тонн зерна для Ленинграда. В Осиновце их вновь атаковали фашистские бомбардировщики. Три баржи были потоплены. Но моряки Ладожской военной флотилии и тут нашли выход: достали затонувшие грузы из-под воды. На обратном пути эвакуированы сотни ленинградцев. Суда вновь бомбили, есть жертвы, серьезные повреждения техники.

— Теперь вы понимаете, что от нас требуется? — закончил Соколов. — Нужно вести боевую работу с удесятеренной энергией. И не только завтра, послезавтра, а очень долго...

Голубев подошел к замполиту. Его он знал давно и надеялся на помощь. Начал без обиняков:

— Мне нужен самолет. Ну что я слоняюсь тут, как неприкаянный, когда другие воюют?

— Где же взять истребитель?

— Поговорите с командиром. Он поймет вас лучше, чем меня. Здесь мои родные места, я просто обязан защищать их. У меня, если хотите, на это больше прав, чем у товарищей.

Соколов выдержал паузу, как бы размышляя, потом лукавым взглядом посмотрел на летчика и сказал:

— Хорошо, попрошу Денисова. Только не уверен, сможет ли он что-либо для вас сделать. Но откладывать разговор не буду: скоро убываю к новому месту службы.

Трудно было Голубеву расставаться с Соколовым. Замполит хорошо понимал летчиков и техников, заботился о них, поддерживал, вдохновлял людей. Но фронтовые пути-дороги не всегда совпадали с желаниями человека.

Утром Соколов сообщил Василию, что командир обещал подумать над его просьбой. А через день Голубев получил И-16. Правда, не новый, однако драться с противником над Ладогой он был согласен на любом самолете.

Василий отправился на стоянку, где эскадрильские умельцы ремонтировали потрепанные в боях машины. Техник Иван Богданов старательно "перекраивал" бортовой номер на "33". Летчик спросил, почему не на "13"?

— Мы тут решили, что истребитель с двумя тройками вам больше подойдет, — ответил Богданов. — И разрешение нанести именно такой номер получили.

— Может, и верно, — согласился лейтенант. — Отвоевался мой "тринадцатый" и лежит теперь где-то под Нарвой.

Вместе с техником Василий копался в моторе. И как-то невольно вспомнился родной дом, который находился всего в нескольких километрах от аэродрома. Там жили отец с матерью и две племянницы. Так захотелось увидеть их!

Подошел майор Денисов.

— Дело вперед продвигается? — поинтересовался он.

— Все по плану, — доложил Голубев. — Сейчас новые подвесные баки начнем прилаживать.

Комэск обошел истребитель. Похлопал по крылу и фюзеляжу. Задержался у мотора, проверяя, нет ли люфта в двухлопастном винте, и заключил:

— Хорошая машина, берегите ее. Не подставляйте зря под огонь врага.

— В этом будьте уверены, — ответил Василий.

Он посчитал, что сейчас, пожалуй, наступил самый удобный случай для откровенного разговора с командиром эскадрильи. Тот человек здесь новый и, может быть, не все знает о своих летчиках.

— У меня к вам просьба, товарищ майор,

— Какая же?

— Здесь рядом, в Старой Ладоге, живут мои родители. Разрешите их навестить?

Денисов нахмурился. Глубокие складки кожи собрались над переносицей. Черные глаза строго смотрели на лейтенанта.

— Сейчас не время разъезжать в гости, — пробасил командир. — Идет напряженная боевая работа. А вы — о побывке.

Голубев хотел было ответить, что летать ему пока все равно не на чем. Но Денисов выглядел крайне усталым, и это остановило Василия, Он решил: "Явно не ко времени разговор я затеял". Однако сказал почему-то совсем другое:

— На задания вы меня не посылаете, домой не отпускаете, чем же я провинился?

— Ничем вы не провинились, — примирительно отозвался Денисов. — Но в светлое время суток нельзя отлучаться.

Когда сгустились осенние сумерки, летчик снова обратился к командиру эскадрильи за разрешением съездить к родителям.

— Ладно, валяйте, — согласился, улыбнувшись, Денисов и уже строго добавил: — Но только на одну ночь. Утром, как штык, должны стоять в строю.