На перроне вокзала трое задумчиво глядели вдаль.

Они вяло переговаривались между собой, а я выглядывал из контейнера для перевозки животных. Пластиковую камеру заточения держал в руках молодой человек, который изредка обращался ко мне:

— Кеша, тебе там удобно? Не мешает тряска? Ну, потерпи-потерпи, скоро поезд приедет, тогда вволю набегаешься по купе. А сейчас представь, что ты готовишься к полету в космос и помещен в центрифугу. Ты сейчас суперпуперкосмонавт — Иннокентий Гагарин.

После таких одобряющих слов шалун вращает ящиком из стороны в сторону. От этой болтанки я запеваю истошным голосом, лапы упираю в стенки, а пушистым хвостом старательно буравлю потолок. Стараюсь исполнять арию тореадора из оперы «Кармен», пою громко, но противно — зато от тошноты спасает и привлекает внимание других двуногих. Моё сольное выступление прекращается вместе с остановкой ящика, когда Маргарите Павловне надоедают мои слезовыжимательные серенады, и она командует прекратить:

— Павел, вот стошнит кота, тогда сам будешь рвоту со штанов отстирывать! А ты их и не поносил ещё толком. Вот что значит — сам не заработал!

— Мам, ну Белка и Стрелка летали в космос, почему же Кешке не полететь? Или хотя бы не подготовиться? — ответил настырный мальчишка.

— Пашок, слушай Маргариту! Котов сейчас не пускают в космос — их жалеют, для космоса люди есть. Так что не перечь и не канючь, и без тебя тошно! — подключился к разговору глава семейства.

На короткое время я получал передышку, пока Павел не начинал исподтишка покачивать контейнер. Нашел Белку и Стрелку в одной кошачьей морде, испытатель доморощенный!

Сунуть бы изобретателя пластиковой переноски в его творение и отдать на забаву Павлу, вот тогда в этом душном ящике и туалет появился и стенки, войлоком обитые, и самое главное — возможность по-тихому слинять. Однако, это всё мечты, а в реальности я болтаюсь в метре над землей, и терпеливо жду прибытия поезда до Сочи.

Ой, вы столько уже прочитали, а мы ещё не познакомились. Итак, здрасте! Я — кот Иннокентий, для домашних Кешка, а для разных злопыхателей «полосатая зараза» и «дрянь подзаборная».

Я из благородной семьи египетских котов серой окраски, что нежатся и купаются в молоке и сметане. А то, что меня подобрали на улице маленького, грязного и исхудавшего, так это лишь происки врагов и стечение обстоятельств. Сам не помню, но много раз представлял, как злые бандиты выкрали с целью выкупа наивного котенка. Однако я каким-то чудом сбежал от коварных разбойников и успешно заблудился. Ведь иначе же не может быть! Павел иногда снимал на телефон, как я во сне борюсь с врагами. Судя по моей умильной морде — я всегда побеждал.

Когда Павел принес котенка домой, домашние встретили громогласными возгласами радости на странном языке (позже я узнал, что этот язык называется «мат»), и другими выражениями счастья. Они выказывались в спринте по пересеченной местности (в частности — по квартире) за моей скромной персоной с предметом уборки в руках (в частности — веником). Впрочем, упрямый Павел смог отважно отстоять мое право проживать на жилплощади, за что я ему несказанно благодарен и по сей день.

— Семён, ты посмотри на нашего сына! Он сейчас опять начнет крутить кота, весь в тебя, такой же непослушный! — послышался голос Маргариты Павловны. Я внутренне сжался, как монгольский партизан на допросе.

— Паштет, хорош Кешку мучить! Так не поступают настоящие пионеры, — проговорил глава семейства. — Я в твоем возрасте скворечники мастерил, и планеры запускал, а не мучил котов и родителей.

— Па-а-ап, так пионеров нет давно! — возразил мой наставник по полетам в космос.

— Это не повод вертеть кота! В общем, не нервируй меня, Муля! — грохнула мама Павла так, что ящик опустился чуть ниже. Это Павел присел от громогласного голоса, однако переноска снова начала поворачиваться.

Позволю себе украсть минуту вашего драгоценного внимания и написать про своего непослушного друга. Павел, чудо четырнадцати лет, в связях порочащих его замечен не единожды не только мной, но и нашим инспектором по делам несовершеннолетних. Красуется в новеньком джинсовом костюме, купленном накануне, и бежевых кроссовках, которые я заприметил для своей лютой мести. Этакий щеголь сельского разлива. Характер спокойный, нордический — когда спит, а во время бодрствования окружающим кажется, что у него вечное шило в одном месте. Лицо лунообразное, веснушчатое и курносое, глаза карие, то веселые, когда затевает какую-нибудь пакость, то невинные и скромные, когда его ловят, а наказание по имени «Папазол» вытаскивается из шкафа, поблескивая пряжкой.

В целом, Павел мало хулиганит и задирается, но всегда заступается за слабых и немощных. Если этот слабый живет на нашей улице, и отстегивает малую толику из своих денег на завтраки в пользу голодающей крыши в лице Павла Семеновича. Кстати, что там эта «крыша» прошептала? «Три, два, один?»

Извините, секундочку, — МЯЯЯЯЯ-ААА-УУУ!!! Торе-е-е-адор, смяу-ле-е-е в бо-о-ой!

— Павел, перестань мучать кота! — с ленивой интонацией протянул отец Пашки.

Мелькание цветных картинок и бушующая центробежная сила тут же стихли. Отец семейства удовлетворенно прочистил обе ноздри, из джинсового костюма вылез носовой платок и элегантно обтер слегка осопливленные пальцы.

Семен Алексеевич Латуфьев заслуживает отдельного разговора, «да под поллитра, да под хорошую закуску» — как обычно он говорил соседу, предлагая поддержать дружескую беседу. Сосед последнее время открещивался, ссылаясь на вечную занятость, но я-то знаю, в чем скрывалась истинная причина отказа. В тот теплый апрельский вечер «наказание с блестящей пряжкой» впервые использовалось Маргаритой Павловной не для внушения Павлу норм этикета, но для объяснения дорогому соседу правил поведения с главным добытчиком семьи. Сам «главный добытчик» спал в тарелке с макаронами и не мог внести веские аргументы для защиты соседа в конструктивный диалог.

— Маргоша, может, я мухой слетаю до ларька? Отпуск всё-таки, а я сухой как лист! — без особой надежды на успех обратился Семен Алексеевич к своей дражайшей половинке.

Он работает слесарем-сантехником в местном ЖКХ и считается обладателем «золотых рук», а по дням аванса и зарплаты еще и «бриллиантового горла», если жена не успеет отобрать получку.

— Ага, улетишь-то ты мухой, под ней же и вернешься, а нам ещё твой храп и перегар два дня терпеть. Нет, когда доберемся до места, обустроимся, искупаемся, тогда и…

— Тогда и домой уже пора будет собираться, и весь отпуск пойдет насмарку, — буркнул Семен Алексеевич и отвернулся, надувшись как воздушный шар.

— Не бурчи, в кои-то веки выбрались дальше дачи, а ты по привычке норовишь наклюкаться и завалиться спать. Терпи, на вот минералки попей. Ну не хочешь, как хочешь, — послышалось шипение бутылки и следом мощные глотки.

Ну и наконец, самая главная в семье, самая большая и сильная, самая великолепная и неповторимая — Маргарита Павловна. Неповторимым является пронзительный голос, когда она сердится или делает внушение — скрежещущий, пробирающий до глубины души фальцет вступает в полную силу. В таких случаях я убегаю и прячусь под матрасами или зарываюсь в подушки, если конечно там не занято Павлом. Глаза серого, стального цвета, румяные щеки, нос картошкой — в целом вид нормальной русской женщины, как о них грезят иностранцы (это я в какой-то передаче видел). Химическая завивка напоминает комок медной проволоки, и на солнце горит ярче лазерной указки. Такая штучка есть у Павла, и иногда забавляюсь с неуловимым пятнышком, а один раз он поиграл в доктора, и проверил меня на светочувствительность. Я тогда ослеп и полдня ничего не видел, собирал лбом углы и истошно орал, пока зрение не вернулось, зато из-за моего ответа ему пришлось выкинуть любимые ботинки. Ой, ладно, кто старое помянет, тому в глаз лазерной указкой…

Вот снова отвлекся, но поймите правильно — когда приходится молчать (из-за непонимания двуногими особями нормального кошачьего языка), накапливается куча слов, мыслей, претензий. Так вот, Маргарита Павловна женщина прямая, уверенная в себе, из тех, что тянет на горбу всю семью, держит под строгим контролем домашних и никого не боится. Семен Алексеевич любит рассказывать, как она расправилась с двумя матросами, которые пожелали огорчить её кавалера на танцах. Он не говорил, как звали кавалера и почему-то заливался краской, когда спрашивали об имени этого хлюпика. Зато с огромной гордостью демонстрировал боевой трофей, который теперь служит предметом увещевания Павла.

Латуфьева работает бухгалтером в том же самом ЖКХ, что и муж (поэтому «бриллиантовое горло» редко смазывается). Именно по её инициативе мы находимся на вокзале. Маргарита Павловна выбила, или вернее все же будет сказать — выкричала, путевки на отдых, и начальник вынуждено их дал, так как беруши в этот раз забыл дома. Скомканная бумага вовсе не спасала от разрушительных децибелов, а медленно тлела в волосатых ушах.

Меня тоже взяли с собой, все же я полноценный член семьи и жизненно необходим в путешествии как мудрый наставник и руководитель. Хотя что-то подсказывает, что меня банально не с кем оставить — почти всем соседям я в той или иной степени досадил, а оставлять дома одного чревато последствиями.

Один раз, в качестве наказания, оставили одного… но в свое оправдание могу сказать, что Латуфьевы давно собирались делать ремонт, да всё откладывали, а я их к этому ненавязчиво подтолкнул. Конечно же, я простил, и последующую ругань стерпел со смирением святых — такие уж мы, коты, по натуре незлопамятные. Отомстим и забудем… если не забудем, что уже отомстили.

Пока я вам это рассказывал, перрон оживился. Люди подходили к прибытию поезда, неспешные, неторопливые, задумчивые… К нам подошла соседка по дому Екатерина Николаевна:

— Марго, ты тоже собралась косточки погреть? Ну, надо же, и семью прихватила, и блохосборник не забыла взять!

До чего же вредная особа, ну подумаешь, один раз царапнул до крови, так сама виновата — нечего об меня руки вытирать. Нашла, понимаешь, тряпочку! И ведь ещё удивляется так натурально — им же вместе путевки давали, вчера собираться помогала.

Маргарита Павловна почему-то также громко ответила:

— Катрин, какой сюрприз!!! Да вот наконец-то собрались немного мир посмотреть, а то все дома, да дома. А ты тоже с нами? Ой, как здорово, а почему без благоверного?

Так, стоп, кажется, понял — это такая специальная манера общения, ориентированная на. Пусть смотрят и слушают, завидуют и облизываются. Две взрослые дамы, как любит говорить Павел, «понтуются на песке» или выделываются, проще говоря.

Я заметил данную особенность не только у людей — у соседского кота Васьки понты составляют саму суть жизни. Жаль меня забрали как раз накануне профилактической беседы. А ведь я лишь собирался доказать полное несоответствие его философских взглядов на окружающий мир с действительной реальностью путем вырывания половины усов и рунического татуажа вечно поднятого носа. То есть хотел настучать по сопатке, а меня забрали в поездку. Однако я обещал вернуться, хотя он истошно орал вдогонку, что «Кешка — трус и побоялся выйти на поединок». К сожалению, в тот миг я сдерживал приступы тошноты из-за неожиданно заработавшей «центрифуги», чтобы достойно ответить. Впрочем, запомнил все тезисы, что пришли на ум, и при личной встрече обязательно выложу их на надменную морду.

Тем временем фарс под названием «мы на море — вы пашите» пошел на второй виток развития. Катрин удивленно распахнула глаза и жеманно сложила губки куриной гузкой:

— Марго, ну кто же в Тулу ездит со своим самоваром? Мой-то дома остался, деньги зарабатывает, доверяет — поэтому и отпустил одну. Ох, как бы ни пожалел! Вот украдут меня там горячие южные парни, будет потом локти кусать.

Зная её мужа, могу с уверенностью сказать, что он пробил потолок, радуясь привалившему счастью. А если Катрин еще и украдут, то он никаких денег не пожалеет, лишь бы не отпускали. И уже горячие южные парни будут ногти сгрызать до самых локтей и деньги вагонами грузить, лишь бы муж забрал обратно свою «благоверную».

Маргарита Павловна сделала вид, что не заметила подколку:

— А мне похищение не грозит, мои мужчины любым южанам накостыляют. Помнишь моего сыночка Павлика? (Как же не помнить — он вчера у неё в «подкидного» сто рублей выиграл). И муж мой — Семен, с такими орлами ничего не страшно.

«Джинсовые орлы» гордо выпятили цыплячьи грудки, Павел даже на цыпочки встал, чтобы казаться выше.

— Здрасте, Катерина Николаевна. Мы с папой маму в обиду не дадим, всем по ушам достанется. А почему вы Кешку блохосборником назвали? Он у вас блох собрал? Тогда мы к вам больше пускать его не будем, нам лишнего не надо.

За это он получил немую благодарность от меня и более звонкую словесную оплеуху от матери.

— Павел, мы еще поговорим на эту тему дома, а пока не встревай во взрослые разговоры. Лучше слушай и молчи — умнее покажешься!

Как-то по телевизору показывали, как зреют яблоки, как они наливаются красным цветом — довольно интересно смотреть, особенно в ускоренной съемке. Теперь же похожая метаморфоза происходила и с лицом Катрин. Краска залила лицо до корней волос и дальше остановилась в раздумьях - стоит ли дальше соваться или оставить всё как есть?

Волосы, окрашенные хной, не желали переходить в более яркий и насыщенный цвет, поэтому уговорили остановиться захватчика и не переходить в крайности — все же солидная дама, а не малолетка-эмо. Катрин набрала в грудь больше воздуха, чтобы перейти на завершающий виток общения, но гудок поезда прервал благое начинание.

Огромный серый змей, медленно подбирался к нам, сверкали на солнце многочисленные стекла глаз, малиновая полоса на середине борта изгибалась как странный узор. Мерно стучали колеса, постепенно замедляя ход. Вся эта громадина внушала уважение своими размерами. Люди замерли, как кролики перед удавом, и молчаливо смотрели на подползающего полоза. Он остановился в своем блеске и великолепии, пшикнул в последний раз, и оцепенение спало с присутствующих, а тут еще и какая-то тетка противно и громко прокричала, что поезд стоит недолго, поэтому не прощелкайте. Может, кричала другими словами, но смысл тот же.

Широкая платформа превратилась в муравейник, где шевелилось все и у всех. Разноголосый гул хлынул волной, словно кто-то снял с паузы просмотр фильма, и жизнь завертелась дальше.

— Ай, мужчина, не щипайтесь!

— Извините, я нечаянно.

— Ну вот, а я думала, что с серьезными намерениями! Все вы, мужчины, одинаковые…

— Эй, ты что в кармане ищешь?

— Да кошелек никак не могу найти!

— Чудак, так ты в своём ищи, у меня-то жена в другое место деньги зашила! И отодвинься, а то не дай Бог зашибу за такие шалости.

— Паша, следуй за папой и не отставай! Мужчина, отойдите в сторону, а то нечаянно наступлю на вас, вряд ли вам нужен перелом в трех местах, — на весь перрон раздался голос Маргариты Павловны.

Я видел только руки, сумки, ноги. По стенкам переноски постоянно стучали и царапали — Павел прорывался в вагон.

Хотя поезд стоит двадцать минут, но стремление зайти первым и занять главное место у окна присуще всем. Неважно, что пассажиры рассядутся согласно купленным билетам — само осознание того, что ты вошел и сел первым, даже если потом сгонят с чужого места, подталкивает людей к физкультминутке в виде работы локтями и коленями. У людей в крови стремление к первенству.

Какая-то тетка в синем костюме наслаждалась своей властью над будущими пассажирами, проверяла билеты и отшугивала лезущих без очереди. Ее надраенные лычки пускали шаловливых зайчиков по серому перрону, заставляли жмуриться и протирать глаза. И тут она обратила взор, полный праведного гнева на мою скромную персону:

— У вас кот привитый? Не лишайный? Блохами и паразитами не страдает? А то проводи потом после вас дезинфекцию.

— Нет, Кеша — домашний кот, на улицу его не выпускаем, даже кастрировали, чтобы не рвался гулять! — честно, даже не моргнув глазом, соврал Павел.

Я понимаю, что он соврал из лучших побуждений, чтобы не было проблем с дальнейшими расспросами, но поставил галочку на память — еще три косяка с его стороны и снова придется выкидывать любимую обувь. Это же надо так меня унизить! Пусть никогда больше не увижу эту тетку, но она может другим рассказать, а те третьим — так и докатится до нашего двора, где я с малых когтей завоевывал авторитет. А нам еще возвращаться!

Нет, сидение в камере-переноске не лучшим образом сказывается на измученных нервах.

Наконец-то погрузились, и, честно говоря, я был в шоке от нашего Семена Алексеевича. Втащить три баула а-ля «мечта оккупанта» и при этом ни разу не вспомнить про тещу в матерном эквиваленте — это верх сдержанности, хотя в глазах были написаны высказывания на этот счет. Ведь именно теща подбила взять с собой все ненужное на Юге, но так необходимое для хорошего времяпрепровождения на Севере. Тот факт, что мы едем по путевке «все включено» и для поездки достаточно мыльно-рыльных принадлежностей и купальника, ни капельки не смутил ее:

— Ты всегда против меня, и куда глядели глаза, когда отдавала свою малышку? Сейчас такая переменчивая погода, что не угадаешь, как она себя поведет, вот идет потепление, а в следующую секунду наступит похолодание. Поэтому нужно быть готовым ко всему, берите и без разговоров!

У мамы и у «малышки» одинаковый диапазон голоса, и когда в разговор вступила и Маргарита Павловна, то спор решился не в пользу разума. Двух сирен в одном помещении Семен Алексеевич не вынес и согласился, скрепя сердце и скрипя зубами.

Наконец наша семья смогла пробиться сквозь людскую массу, и оказалось, что в купе поедем не одни. Меня поставили на небольшой столик у запыленного окна, и я тут же состроил умную морду, и уныло посмотрел на провожающих. Всегда грустно уезжать, даже если знаешь, что возвращение неизбежно. Хотя грусть возникла еще и от того, что давно пора прогуляться до ближайшей песочницы, но в азарте переезда об этом позабыли. С физиологией трудно спорить, все равно свое возьмет, но надеюсь, меня выпустят раньше ее победы. Второго контейнера не взяли, так и придется ехать в одном — ужасно не хочется вдыхать пары триумфа матушки-природы.

Вот и перрон опустел, и провожающих вытолкали из вагонов, наступила благоговейная тишина, как перед нашествием урагана. Через секунду послышалось шипение такой силы, что я не утерпел и стал искать взглядом роту котов, которым наступили на хвост. Не найдя искомых, я слегка успокоился, за что сразу же и поплатился — раздался ужасающий рев, словно у ненайденных мной котов, без заморозки, отняли самое дорогое. Я хотел пи-пи, но чуть не сделал… В общем не сделал, но испугался здорово.

Ревом обозначился сигнал к маханию руками и платочками, к заверениям в вечной любви и огромном уважении, к перечислениям имен и фамилий, а также родственных связей, которым обязательно нужно передать приветы, в общем, к массовому психозу, какой бывает при отправлении поезда. Затем стол под переноской ощутимо дернулся, и платформа побежала прочь вместе с вокзалом и провожающими. Мы поехали, и вот Павел наконец-то взял меня с собой в уборную. Жизнь понемногу налаживалась.

* * *

Наш спутник, сухонький старичок благообразного вида, забился в угол при виде Маргариты Павловны и, судя по виду, не собирался вылезать оттуда до конца поездки, чтобы не рисковать. Прекрасно его понимаю, хотя наша хранительница добра и нежна где-то глубоко внутри, на вид воспринимается как воительница из Амазонии, причем очень голодная и злая.

Единственное насторожило то, как он попал в вагон раньше нас. Основная толкающая сила, подобно ледоколу, оставив за бортом остальных пассажиров, увлекла всё семейство за собой, и мы первыми просочились в вагон. Однако когда Павел просунул мою переноску в купе, для того, чтобы убедиться, что все в порядке и хищников на полках не присутствует, этот старичок мирно сидел и читал местную газету.

Вошедшая за Пашкой Маргарита Павловна, казалось, сразу же заполнила собой купе и если добавить к этому громкие приказы мужу, то ясно, почему наш сосед прикинулся наволочкой от подушки. Светлый парусиновый костюм из дореволюционной эпохи и субтильное телосложение позволяли это сделать. Длинный нос придавал старичку сходство с нахохлившейся обиженной птицей.

Вторым, после носа, отличием от подушки, являлась побрякушка на шее — амулет в форме звезды с множеством разноцветных лучей. Одни лучи короче, другие длиннее, похоже на солнышко, каким его рисуют дети. В центре изображена морда кота, что сразу вызвало у меня симпатию к этому «парусиновому» типу.

Однако, как только вещи легли на верхние полки, Семен Алексеевич тут же обратил внимание на присутствие в купе постороннего предмета и по-партизански вложил его взглядом дражайшей половинке. Когда та не поняла, он тактично вымолвил:

— Маргоша, ты пока не переодевайся, мы тута не одни!

Маргарита Павловна резко развернулась и своей мощной грудью едва не вынесла супруга в коридор, муж едва успел зацепиться за ручку на лежанке. Мать Павла всегда с подозрением относилась к случайным попутчикам, тем более, если они могли составить компанию Семену Алексеевичу в злоупотреблении и распитии. Внешний осмотр удовлетворил ее и, так как путь длинный, а Катрин упорхнула в своё купе строить глазки какому-то дядьке с большими усами, Маргарита Павловна решила познакомиться поближе:

— Добрый день, дедушка, надеюсь, мы не очень сильно потревожили ваш покой? Вы с нами до конца едете или раньше будете выходить?

А сама демонстративно спрятала кошелек в сейф между молочными железами, давая понять, что ворам ловить в этом вагоне нечего. Хорошо, что она стояла спиной к Семену Алексеевичу и не видела, как страдальчески скривилось лицо, но мне-то хорошо видно, как в его глазах тает надежда стибрить «полтишок на пиво».

— Гангурам азкинон, донрег кенау!!! — громогласно раздалось из угла.

Я аж подпрыгнул от неожиданности — такого могучего баса ну никак не ожидал услышать от «Божьего одуванчика», как впрочем, и остальные. Слегка на выкате глаза Семена Алексеевича и вовсе вылезли из орбит и, цепляясь ресничками, полезли на лоб, но в пути устали и неспешно вернулись на свои места.

Вихры моего друга наконец-то перестали топорщиться в разные стороны, а дружно вытянулись вверх, то же самое произошло и с моей шерстью. Одна Маргарита Павловна осталась стоять ровно, незыблема как айсберг, о который споткнулся «Титаник», единственно, у нее озадаченно поднялась левая бровь.

— Это кого ты назвал «гангреной языкастой», сморчок неадекватный? Нет, вы посмотрите люди, к нему как к человеку, с уважением к возрасту, а он обзываться начинает, — голос Маргариты Павловны начинал набирать обороты.

Я по привычке оглянулся в поисках дивана, но, вспомнив, где нахожусь, смирился и решил наблюдать за развитием происходящего, однако на всякий случай зажал уши лапами, чтобы не получить контузию. Павел начал приглядываться к коричневой полке, на глазок прикидывая расстояние до пола.

— Должен пролезть, — пробурчал мальчик себе под нос, — главное, чтобы голова пролезла.

Старик закашлялся и опустил голову вниз, похлопал себя по груди. На самом-то деле он что-то повернул на побрякушке и ощутимо нанесло холодным ветерком. Увидел и почувствовал только я один, остальным было не до этого. Когда же он прокашлялся и поднял голову, наша родная фурия как раз запаслась большим количеством воздуха, чтобы вылить очередную порцию праведного гнева на неблагодарные седины.

— Прошу прощения, многоуважаемая хранительница домашнего очага, за то, что ввел вас в такую ярость родной речью, я забыл, что нахожусь в другой стране, и вы не понимаете моего языка, — сказал старичок приятным баритоном, ничем не напоминающим тот рык, что прозвучал недавно. — Прошу Вас не понять меня превратно — я лишь пожелал здоровья и благополучия, хотя, судя по Вашему румянцу и жизнерадостному виду остальных членов семьи, мои пожелания излишни. У Вас и так все прекрасно, и я буду счастлив, если и в дальнейшем на Вас и Вашу семью будет изливаться лишь покой и благоденствие.

— Ух, вы прямо как наш начальник говорите, когда зарплату задерживают. Вы уж простите, дедушка, с этой кутерьмой да сборами совсем нервы сдали. Так я интересовалась — вы с нами едите до конца, или раньше выйдете? Так не хочется менять спутников, особенно когда к ним привыкаешь, — витиеватой речью старик растопил гнев Маргариты Павловны, что не могло не радовать, и с мужской стороны послышался еле слышный выдох облегчения. Я тоже непроизвольно выдохнул и отнял лапы от ушей.

— Скорее всего, я с вами проследую до конца, о великомудрая правительница мыслей благороднейшего мужа, мне на старости лет захотелось развеяться, и я буду рад, если смогу скрасить время путешествия в такой приятной компании, — старичок продолжал петь соловьем, все более и более остужая пыл нашей «великомудрой».

Она слегка раскраснелась и окончательно растаяла. Вот что с женщинами комплименты делают — это она ещё меня в марте не слышала… То есть слышала, но не понимала.

— И мы будем рады провести время с пользой — так хочется расспросить вас о чужих краях, обычаях. А то сидим как сычи в гнезде и не видим и не слышим ничего, кроме телевизора. Хочется из первых уст услышать заграничные новости, что там да как? Меня зовут Маргарита Павловна, это мой муж Семен Алексеевич и наш сын Павел.

— Для своих — Паштет! — протянул руку Павел. — А это наш кот Кешка, если у вас есть лишняя еда, то он тоже будет рад помочь в ее истреблении.

После этого мужская часть нашей семьи расслабилась, и Павел даже выпустил меня из плена, куда вновь недавно заточен после посещения санузла, дабы не путался под ногами. И я с рвением Миклухи-Малая приступил к исследованию непонятного объекта, который все заливался и заливался.

Как оказалось: и зовут-то его Железер Молния, и в нашей стране-то он впервые, и русский-то знает от своей прабабушки, которая умчалась заграницу в годы революции и до сих пор жива-здорова. Железер Молния — надо же имечко выдумать, вот бы мне такое, а то все Кешка да Кешка, и иногда «хмырь полосатый», а вот если бы Иннокентий Гром или Кешуэль Гроза…

Пахло от нашего спутника луговыми травами, пылью и еще одним резким запахом, с которым у меня связаны крайне неприятные воспоминания.

Как-то во время ночной вылазки по чужим садам, я забрался в большой сарай. Он очень похож на курятник, и я решил устроить себе праздник пуза, стащив цыпленка, или яйцо. Какое же постигло разочарование от ошибки, когда существо великанского роста схватило зубищами мой хвост и подтащило с ознакомительной целью.

Правда я исследовательского порыва не оценил и оставил клок шерсти в гигантских зубах, зато вырвался на волю. Отбежав на безопасное расстояние, я оглянулся и обозрел животное на четырех мосластых ногах с вытянутой мордой и выпуклыми глазами, что помахивало длинным хвостом. Оно фыркало, шумно топало и, когда я захотел забрать клочок шерсти (стараюсь никогда не оставлять следов), вскинуло голову и заржало с такой силой, что меня вынесло за дверь одной звуковой волной. Больше в этот «курятник» я соваться не рисковал. Запах и название существа — «лошадь» запомнил на всю жизнь. Вот и от Железера пахло лошадьми, может он конезаводчик какой, или в поло гоняет, кто их разберет этих иноземцев.

— А может, за знакомство смочим горло? По чуть-чуть, чтобы облегчить путь и чтобы поменьше трясло, — подмигнул Семен Алексеевич Железеру.

— Да-да, конечно, досточтимый Семен Алексеевич, — старичок потянул из внутреннего кармана фляжку, но наткнулся на ледяной взгляд Маргариты Павловны и поспешил исправиться. — Однако я обещал своей супруге до конца пути ни-ни, поэтому не смогу составить вам компанию.

Семен Алексеевич подталкивал глазами руку Железера, но под леденящим взглядом Маргатиты Павловны благородный призыв к братанию народов и наций умер в зародыше. Он горестно вздохнул и отсел обратно, обиженно уставившись в окно.

А Павел расспрашивал старичка об его родной стране, об обычаях и нравах, оно и понятно — дальше областного центра мы не выезжали, все сведения получали от телевизора, а там лишь четверть правды, все остальное сказка. Железер же охотно отвечал на все вопросы, но рассказывал почему-то не о современности, а о каких-то исторических событиях, то и дело в его речи проскальзывали «варвары», «рыцари» и другая галиматья в том же духе. Я задремал под стук колес да под неспешный говорок старичка.

— Железер, а чем вы занимаетесь в своей стране? И какие у вас трубы ставят на воду, чугунные или металлопластик? — подключился к расспросам Семен Алексеевич. Ответить на этот важный вопрос старик не успел. Вновь нанесло холодом, и дверь купе распахнулась.

На пороге появился еще один старик, по древности лет похож на Железера. У нас сегодня наметился слет старых натуралистов? Я к чему спрашиваю: пахло от него также как и от нашего спутника — травами и дорожной пылью. Правда, наносило еще прогорклым жиром и каким-то противным медицинским запахом.

Наряд, в смысле вкуса, оставлял желать лучшего: желтый балахон с вышитыми цаплями и лягушками, дополнялся красным ночным колпаком с бумбончиком. Бумбончик то и дело падал, закрывал то правый, то левый глаз, и старику приходилось вскидывать голову, чтобы убрать надоедливый шарик. Седая борода, любовно заплетенная в косички, спускалась ниже пояса и шевелилась сама по себе, без участия ветра. Еще раздавалось какое-то потрескивание, словно искрила неисправная розетка, или я искры пускал.

Из любой толпы его выделяли горящие зеленым сигналом светофора глаза. Вот этими полыхающими очами он и обвел нашу небольшую компанию, задержал взгляд на Железере. Тот съежился под взглядом и попытался пройти сквозь стену, но стена оказалась упорной и несговорчивой, так что все его усилия пропали втуне. Настала немая сцена, очень беспардонно прерванная словами нашей хозяйки.

— Дедушка, вы ошиблись, и ваше купе дальше по коридору. У нас все места заняты! — сказала Маргарита Павловна — И мой вам совет — прекращайте курить, у вас и так глаза зеленые.

Причем здесь курение и светящиеся глаза, я до сих пор не могу понять, но хозяйка старше и ей виднее. Резкие слова оторвали нежданного гостя от любования Железером, и он медленно шагнул к нашему спутнику, не отводя зеленых перископов от намеченной цели.

— Отец, ну куда ты намылился, тебе же громко и по-русски сказали — мест нет, и не предвидится, может помочь найти купе? — Семен Алексеевич умел быть строгим, когда нужно, а тем более, когда исчезла надежда на сокращение дороги путем братания и распития.

Старик в балахоне не обратил внимания на слова Семена Алексеевича и продолжал надвигаться на съеживающегося Железера. Потом негромким голосом зеленоглазый старец что-то непонятное пробормотал, и пришло ощущение дискомфорта.

— Гарам, туавринот кохдан!

Маргариту Павловну зеленоглазый старик отодвинул в сторону, как надоедливую мушку, и та остолбенела с открытым ртом. Заодно волна оцепенения накрыла и нас, я застыл на коленях у Пашки, не в силах пошевелить кончиком хвоста.

Поезд въехал в тоннель, в купе потемнело, вспомнились безлунные весенние ночи, когда моим песням внимали благосклонные слушательницы, а затем благодарили, как могли. Порой случались и неблагодарные слушатели, что не в силах оценить моих блестящих вокальных данных, так и норовили запустить чем-нибудь тяжелым.

— Кароноат, грундерон тарован, — послышался жалобный голос Железера.

Светящиеся глаза продолжали движение. В зловещей тишине, разбавленной стуком колес, в купе творилось что-то непонятное, и даже мое хваленое зрение, не могло что-либо прояснить.

— Харутим тосгеан тожданро!!! — послышались гортанные слова, затем возник глухой звук удара, и в это время я почувствовал, что хвост обрел подвижность.

Ни мгновения не сомневаясь — правильно поступаю, или лучше сидеть тварью дрожащей, я прыгнул на странного визитера и ударил его лапой. Вернее собирался ударить, так как в полете вновь напало оцепенение и, лишь слегка зацепив когтем за какой-то шнурок, я плашмя шлепнулся на пол.

Металлически дзенькнуло, вновь пахнуло ледяным холодом и кислотные глаза исчезли. Вмиг посветлело и оказалось, что мы давно уже выехали из тоннеля и… поезд застыл на месте, так как стука колес я не слышал, и картинка за окном не менялась.

В окошко купе заглянуло солнце, обозрело открывшуюся картину и стыдливо спряталось за облаком. Желание подвинуть солнце и спрятаться вместе с ним возникло и у меня, когда увидел, что осталось после визита старика в желтом балахоне. Маргарита Павловна и Семен Алексеевич застыли в позе, в какой их оставил загадочный визитер.

В купе шевелились обалдевшие глаза Пашки, мой хвост и борода Железера, которую обмакнули в красную краску. Краска оказалась кровью, что вытекала из-под торчавшей в груди рукояти кинжала. Стальной зуб переходил в короткую ветку, которую обвивала небольшая змея, в зубах гада блестел круглый шарик с выбитым орнаментом. Казалось, что змея пытается проглотить шар, и по рубиновым глазкам нельзя сказать, что он ей по вкусу. Судорожные вдохи Железера придавали гадине живой вид, и я на мгновение застыл в ожидании, что она бросится на меня, выплюнув надоевший шарик.

— Дядя Железер, а что произошло? Куда этот старик подевался? Мама! Папа! Что с ними, почему они не шевелятся? — волна вопросов захлебнулась, лишь только взгляд Пашки упал на рукоять. — Дядя Железер, вам в больницу надо, сейчас я за проводницей сбегаю.

— Не надо, Павел, мне все равно не поможешь, а время мы потеряем. Скоро Гарион вернется за амулетом, который отбило ваше храброе животное, — еле слышным шепотом выговорил Железер. — Ты должен спасти Кирию… повернешь розовый луч и попадешь в мой мир… найди Кристана… он расскажет. Торопись, мой мальчик, осталось так мало времени…

После этих слов Железер последний раз вздохнул и распался водой, «парусиновый» старик с крючковатым носом превратился в обыкновенную лужу. Я подошел и понюхал, вода как вода, только пахнет чем-то незнакомым. Обидно! Ведь только принюхался к нему. И змейку забрал с собой, мог бы и оставить на добрую память. Посреди лужи лежал блестящий амулет, но и тот почему-то без двух лучей — на их месте торчали обрубки, как наполовину съеденные кариесом зубы. Из центра всё также нахально пялилась морда кота.

Павел поднял упавшую на пол челюсть и кинулся тормошить родителей, но те не реагировали. Я тоже внёс свою лепту в это благородное начинание и даже сделал стрелку на колготках Маргариты Павловны, за что раньше схлопотал бы по ушам, но сейчас мои шалости не возымели никакого воздействия.

Я замер, когда увидел за окном странную ворону. Не подумайте, что я такой дикий и впервые вижу это пернатое чудо. Нет, в свое время их громкоголосое племя доставило мне немало неприятных минут, особенно в борьбе за территорию на крыше. Однако, эта ворона висела в воздухе, ни на что не опиралась и даже не болталась на лесках, как один известный фокусник. Я протер глаза, думая, что какая-то шутка и неизвестный шутник повесил нам на окно фотографию. Но нет же — ворона объемная, и я могу добыть себе ужин, не прилагая никаких усилий, но пока как-то не до этого.

— Папа! Очнись! Я нашел стольник, пойдем по ситру вдарим? Мама, а знаешь где у папы заначка? — слышался голос Павла, но родители не подавали признаков жизни.

Я как-то видел по телевизору восковые фигуры мадам Тюссо, и сейчас показалось, что два экземпляра её коллекции ехали вместе с нами.

В полной тишине, окутавшей наше купе, слышен шелест одежды, за которую Павел тряс отца, удары головы Семена Алексеевича о стенку и перестуки моего хвоста о пол. Нервы не только у людей присутствуют, у котов они тоже есть, хотя у кастрированных все же меньше. В нашу бодрую какофонию влился еще один звук, что донесся из коридора — чьи-то неторопливые шаги.

— Пашка, немедленно прекращай болтать отцом, к нам гости идут! Вряд ли от них удастся чаем отделаться! — гаркнул я в сторону друга, но меня снова не поняли.

Природное любопытство, обостренное последними событиями, попросило меня узнать, чьи шаги так грубо нарушают нашу замороженную идиллию. Я не смог отказать чудесному чувству и выглянул одним глазком в коридор. Столбом поднялась шерсть при виде бородатого маньяка, он неторопливо шествовал по коридору к нашему временному пристанищу. В изумрудных глазах плескалось то же море всеобъемлющей любви, что и в прошлое посещение.

Очень не хотелось наблюдать змейку с рубиновыми глазками в полосатой груди, поэтому я прыгнул к лежащему амулету. Сохранить бы здоровье себе и Павлу, в зубы залез шелковый шнурок, и я полетел к другу. Павел шаркающих шагов не слышал, продолжал трясти отца, и поэтому не оценил моих усилий в плане проведения спасательной операции. Шаги приближались, пришлось запрыгнуть к Семену Алексеевичу на грудь, чтобы привлечь внимание к нашей назревающей проблеме.

— Кешка, брысь!!! Не видишь, я занят? Слезь с головы моего папы и не смей елозить этой штукой по носу, поцарапаешь еще! — Павел попытался спихнуть меня на пол.

Вот за что всегда любил его, так это за понимание и схватывание на лету, Павел всегда выслушает, посочувствует, но сделает по-своему. Однако шарканье в коридоре придало сил, и я более настойчиво сделал тонкие намеки на толстые обстоятельства: мол, линять нужно, пока не поздно.

— А ну брысь! Вот же кошак противный! Не видишь, что не до тебя сейчас! — упорствовал Павел.

Нет, ну никак он не понимает, что вот еще чуть-чуть, и мы повторим участь Железера, пришлось принимать кардинальные меры. Извини, Павел, но жизнь дороже. Поднял голову вверх и, сделав умиленную морду, с зажатой в пасти блестящей звездой, я вцепился всеми лапами в дружескую руку, словно в ветку дуба. Это подействовало, и Павел с криком попытался стряхнуть меня, но за моими плечами богатый опыт спасения от собак. Другу пришлось оставить попытки разбудить отца и задействовать вторую руку, и тогда удалось всучить наш путь спасения.

Павел ошалело посмотрел на эту фиговину, потом смог осмыслить увиденное. После небольшой умственной работы (я прямо слышал, с каким перестуком сталкиваются шарики в мозговой коробке), он забрал из моей пасти звездочку-амулет. Семен Алексеевич рухнул головой на подушку, и в этот миг Павел услышал злополучное шарканье.

Я молнией взлетел на плечо, и мы тихонько выглянули из купе. Балахонистый дедушка с зелеными глазами чуть не клюнул носом Павлу в глаз — так близко подошел к нашему купе. Павел тут же отпрянул, налетел на Маргариту Павловну, отскочил как от батута и почти ничего не понимая, прижал меня к себе и все же повернул розовый луч на побрякушке.

В дверях показалась желтая пола балахона, дохнуло холодом, и наступила темнота.