В десятках газет добровольцам ежедневно пели хвалебные гимны. В них видели воплощение святорусского богатырства, вечно юного. В них видели залог светлого будущего.
Но бойцы составляли только одну половину Добровольческой армии, которую Краснов как-то раз, не без иронии, назвал снежной красавицей. Вторая половина не воевали, а делала политику.
Войска, в сущности, представляли мало интересного, как бы их ни расхваливали журналисты. Они воевали, то-есть шли в бой по приказу начальства или удирали без всякого приказа, при случае грабили население, пьянствовали на отдыхе и мало занимались политикой.
Более или менее определенный облик этой снежной красавице придавали те политические дельцы, которые приютились за спиной «аполитичной» Добр-армии.
Они, действительно, были пришельцы с севера, из страны снежных сугробов. Но политическое тело, созданное снежными людьми и именуемое злопыхателями Доброволией, редко кто признавал красавицей.
Великая, единая, неделимая…
Это звучало гордо, но неопределенно.
«Вокруг лозунга единая, нераздельная Россия образовалась какая-то туманность, — писала «Вольная Кубань». — Одни понимают это так, другие иначе. Всем нам хочется, чтобы Россия создалась снова. И все мы идем к этому. Но какая Россия — старая или новая, в этом и расходятся дороги. Пока что поднимать Россию приходится вооруженной силой. И надо было бы нам делать все, чтобы усилить вооруженную силу, а не ослаблять ее спорами, сомнениями, взаимным недоверием. А у нас как-раз наоборот».
Деникин, прикрываясь лозунгом «единая и великая», от начала и до конца твердил о внепартийности своей армии.
26 августа 1918 года, когда на Украине и отчасти на Дону еще верховодили немцы, он сказал в г. Ставрополе, на приеме должностных лиц и общественных деятелей, следующую речь:
«На ряду с восторженным подчас отношением к себе Добровольческая армия встречает порой и полное непонимание и хулу. Причин этого явления не мало: Добровольческая армия поставила себе задачей воссоздание единой, великодержавной России. Отсюда — ропот центробежных сил и местных больных самолюбий. Добровольческая армия не может, хотя бы и временно, итти в кабалу к иноземцам и тем более набрасывать цепи на будущий вольный ход русского государственного корабля. Отсюда ропот и угрозы извне. Добровольческая армия, свершая свой крестный путь, желает опираться на все государственно-мыслящие круги населения. Она не может стать орудием какой-либо политической партии или общественной организации. Отсюда неудовольствие нетерпимых и политическая борьба вокруг армии, которая чужда социальной и классовой борьбы».
Образованием особого совещания Деникин показал, кого он считает государственно-мыслящими кругами. В это деникинское правительство вошли: ген. Драгомиров, ген. Романовский, ген. Лукомский, кадеты: Федоров, Лебедев, Астров, Маслов, Тихменев, Челищев, старые сановники: Шипов, Чебышев и Нератов.
Если не бывший царский генерал-адъютант или сенатор, то эластичный, с черносотенной прослойкой кадет, напуганный революцией.
Политическая физиономия Доброволии определилась сразу же в силу пословицы: скажи, с кем ты знаком, и я скажу, кто ты.
Великодержавность создавалась услуживанием Антанты, которая заверяла Деникина, что она спит и во сне видит мощную Россию.
Единение насаждалось путем грызни с казачеством и открытой враждой, даже войной с кавказскими республиками. Вступить в рукопашную с прибалтийскими лимитрофами не позволяло расстояние.
Больше всего досаждали Доброволии кубанские «хведералисты». Кубань, враждуя с Доброволией, не желала предоставлять все свои житницы в распоряжение Деникина, который крайне нуждался в хлебе для расплаты с благородными союзниками.
Подстрекаемый англичанами, Деникин прибег к довольно ловкому, эффектному, хотя и не достигшему сЬоей цели маневру для обуздания кубанских самостийников.
2 июня, в разгар весенних успехов на фронте, в Екатеринодаре состоялся банкет в честь уезжавшего в Англию ген. Бригса, главы английской миссии, преемника ген. Пуля. Перечислив заслуги этого иностранца перед белым станом, Деникин оттенил, что Бриге вкладывал душу в дело «спасения России».
Англичанин отвечал:
— Четыре месяца тому назад, получив приказ ехать в Россию в качестве главы британской миссии, я не знал, где находится Екатеринодар. По дороге мне говорили, что Деникин реакционер. Приехав же, я убедился, что он патриот.
Англия статую такого человека поставила бы в национальный музей, как редкий образец истинного патриотизма. Когда я приехал, положение на фронте было тяжелое. Теперь на фронте блестящие успехи, высокий дух, единение, но в тылу мелкие политиканы ведут свои интриги. Похоже, будто хороший бульдог отвоевал себе большой кусок мяса, а сзади бросаются лающие собачонки, старающиеся каждая урвать хотя бы кусочек. Для завоевания России нужно единение, танки и хлеб. «Я со своей стороны сделал, что мог: я просил свое правительство прислать танки, а Кубань должна дать хлеб. Мои заместители, ген. Хольман и Фриментль, будут энергично работать здесь на пользу русской армии; сам же я теперь могу принести больше пользы вашему делу в Англии, чем здесь. Банкет близился к концу.
Деникин взял карандаш и написал записку председателю особого совещания ген. Драгомирову, прося его сказать речь в честь заместителя Бригса, ген. Хольмана, при чем намекнул, что потом и сам хочет кое-что сказать.
Когда Драгомиров кончил приветствие Хольману, Деникин, держа перед собой лист бумаги, неожиданно встал и прочитал:
«Приказ главнокомандующего вооруженными силами юга России от 30 мая 1919 года, № 145. Бессмертными подвигами Добровольческой армии, кубанского, донского и терского казачества и горских народов освобожден юг России и русские армии неудержимо движутся вперед к сердцу России. С замиранием сердца весь русский народ следит за успехами русских армий, с верой, надеждой и любовью. Но, на ряду с боевыми успехами, в глубоком тылу зреет предательство на почве личных честолюбий, не останавливающееся перед расчленением великой, единой России. Спасение нашей родины заключается в единой верховной власти и нераздельном с нею едином верховном командовании. Исходя из этого глубокого убеждения, отдавая свою жизнь служению горячо любимой родине и ставя выше всего ее счастье, я подчиняюсь адмиралу Колчаку, как верховному правителю русского государства и верховному главнокомандующему русской армией. Да благословит господь бог его крестный путь и дарует спасение России».
В первый момент все русские остолбенели от изумления. Махровые реакционеры, боявшиеся сибирского либерализма, смекнули лишь спустя несколько минут, что означает эта история с подчинением Колчаку, который находится за тридевять земель и за столько же морей.
Громовое «ура» огласило зал.
— В эти исторические минуты мы чувствовали себя в буквальном смысле слова потрясенными, — говорили члены особого совещания, расходясь с банкета.
Про настроение притаившихся меньшевиков и эс-эров «Донские Ведомости» писали:
«С чувством удовлетворения встречен приказ в социалистических кругах, которые склонны были отнестись с большим доверием к сибирскому правительству, чем к особому совещанию».
На кубанских вожаков приказ произвел впечатление разорвавшейся бомбы. Правительство и Рада поспешили добраться на экстренное заседание.
А Деникин, чтобы торжественнее оттенить акт своего «патриотизма», воспетого ген. Бригсом на обеде, назначил на соборной площади парад войскам и благодарственный молебен.
— Юг соединился с востоком в одно целое, — сказал он войскам. — Все силы, которые стоят на пути, как препятствующие к единению России, будут сметены в прах колесом истории.
Члены кубанского правительства и Рады не присутствовали на этом торжестве.
— У нас есть кубанская конституция, и изменение ее без санкции Рады с нашей стороны было бы актом революционным и было бы равносильно перевороту, — сказал тогдашний глава кубанского правительства Курганский, сменивший Быча.
Зато на Дону, который с воцарением бывшего свитского генерала Богаевского и кадета Харламова обнаружил сильный уклон к подчинению Деникину, «патриотический» акт последнего встретили доброжелательно, «Донские Ведомости» писали в передовой:
«Генерал Деникин признал адмирала Колчака верховным правителем России. Это признание указывает на непоколебимость и уверенность, на единение и согласие всех борющихся с красной властью сил. Свершилось! Уже одно наличие, одно даже наименование верховного правителя России подействует на самую психику общества и народа особым образом: все и повсюду почувствуют, что страница истории перевернулась, и начинается новая глава. Зловеще и панически будет, несомненно, действовать это имя на красную власть и ее приспешников, бодряще и утешающе на всех русских граждан, томящихся под этой властью. Но не забудем, что акт ген. Деникина есть не только акт политической дальновидности, но и нравственно высокий акт личного величия и благородства, которым главнокомандующий подает высокий пример гражданской совести всем, кто действительно любит единую и великую Россию».
«Единонеделимцы» уже считали Россию спасенной.
Н. Львов писал в «Великой России»:
«Мы получили, наконец, единую, всероссийскую, национальную власть, и все величие этого события не во внешнем блеске и внешней славе, а в той простоте, в которой это совершилось. Одним порывом благородного сердца Россия вдруг спаялась в одно неделимое целое. Мы получили власть, не силою нам навязанную, осуществленную не захватом честолюбия, а бескорыстным признанием ради блага России».
Александр Яблоновский тоже славословил Деникина в «Утре Юга».
«Вы помните, что говорили и сейчас говорят в красной Москве: подождите, дайте срок, придет пора и заговорят генеральские честолюбия; мы еще увидим, как воинство Деникина устремится на воинство Колчака. И вот пришла пора, и мы услышали только эти прекрасные и гордые слова: «Счастье России — выше всего». И заметьте: это было сказано среди громких и беспрерывных побед».
Существо дела, однако, нисколько не изменилось от акта 2 июня, и никаких реальных результатов он не и не мог дать. Колчак находился очень далеко. Сношение с ним происходило через Западную Европу. В Екатеринодаре только через месяц получили ответ от Колчака в виде его приказа от 24 июня. Сибирский правитель России назначал Деникина своим заместителем, но с оставлением в занимаемой должности, при чем предусмотрительно добавил, что если в момент смерти или болезни верховного правителя заместитель будет отсутствовать, то власть переходит к председателю совета министров, который обязан как можно скорее вызвать заместителя.
Кроме обмена пустословными приказами, от 30 мая и 24 июня, более ни в чем другом не выразилась связь между югом и востоком, о которой так восторженно говорил Деникин на параде.
Грызня с кубанцами не умолкала. Грозное имя верховного правителя России и присутствие в Екатеринодаре его заместителя не заставили самостийников склонить выю перед «единонеделимцами». Как бы в ответ на их вызов, Рада избрала комиссию для обсуждения вопроса о скорейшем сформировании Кубанской армии, на манер Донской, подчиненной Деникину только в оперативном отношении.
Разогнать Раду деникинское правительство не решалось, чтобы не прослыть врагами представительного строя и чтобы не внести смуту в умы кубанских казаков. Кубанцы лениво и неохотно шли на фронт. Разгон Рады, к которой низы относились равнодушно, если не презрительно, дал бы им законный повод уклоняться от призыва в войска Деникина, не уважающего Кубань.
Расправу с Радой отложили до более удобного времени.
Среди казачьих политиков давно уже бродила мысль о создании южно-русского союза, государственного образования, состоящего из казачьих и горских областей. Закавказские республики теперь декларировали свое полное отделение от России, поэтому с ними не могло быть разговора. Зато выросла Добровольческая армия, с которой приходилось считаться.
В связи с актом 2 июня мысль об южно-русском союзе теперь опять оживилась. Созвали конференцию, на которую были приглашены и представители Доброволии.
Казачьи политики рассчитывали, что объединенное казачество, в случае ниспровержения большевиков, легче отстоит свои казачьи привилегии и казачью государственность. «Единонеделимцы» пошли на конференцию, но всячески тормозили ее работу, выжидая падения Москвы, когда они будут уже не совещаться с казаками, а диктовать им свою волю.
При полной непримиримости двух идеологий, при отсутствии такта и политической проницательности у тех и других — игра не стоила свеч.
Казачьи делегаты сразу же начали критиковать акт о признании Колчака. Учитывали дальность расстояния, отсутствие единого фронта, а также необъятность сибирских пространств и крайнюю разжиженность населения, отсутствие мало-мальски развитой фабрично-заводской промышленности, крайнюю бедность в отношении путей сообщения и вообще недостаточную солидность базы, на которую опирается Колчак.
— А самое главное, — говорили на конференции, — почему казачество не может признать Колчака верховным правителем, это то, что природа и сущность его власти никому неизвестны.
Деникин, не видя проку от конференции, устраивал совещания с атаманами и через них старался фактически властвовать и в казачьих областях.
О Колчаке скоро забыли, особенно когда Деникин отдал приказ двигаться на Москву, а не на соединение с Колчаком. Реакционеры и честолюбцы успокоились: занятие Москвы Деникиным, находившимся в их руках, ранее Колчака обеспечивало им первенствующую роль в будущем обще-русском правительстве.
Деникин еще весной издал декларацию о тех целях и задачах, которые преследует Добровольческая армия. Но тут все было сказано так туманно, так расплывчато, так загадочно, что приходилось поневоле становиться в тупик, старый или какой-нибудь новый режим несут добровольцы на своих штыках.
Неясность и неопределенность звучала в программах почти всех белых спасателей России. Колчак в своем приказе от 21 августа 1919 г. писал: «По сведениям, доходящим до меня, многие из наших солдат не знают, какие цели мы преследуем в борьбе против большевиков, которую мы будем продолжать, пока не достигнем полной победы. В виду сего я приказываю сообщить: мы сражаемся за русское народное дело».
Далее в приказе пояснялось, что это за русское народное дело, но пояснялось так, что уже окончательно никто ничего не мог разобрать,
В 1919 году Деникин об учредиловке более не говорил, а как-то раз заикнулся о «многогранной воле русского народа, выявленной в представительных учреждениях».
— Это еще что за штука? — недоумевала Рада. — В апреле 1918 года Деникин определенно говорил о том, что Добровольческая армия борется за Учредительное Собрание. Зачем же теперь всем ясный термин заменен другим, крайне расплывчатым и непонятным?
Заместитель Драгомирова, ген. Лукомский, не постеснялся уведомить кубанских законодателей о том, что теперь обстоятельства изменились и «мы не находим удобным выкинуть лозунг Учредительного Собрания».
Итак, чем ближе подходила к своей цели Доброволия, тем более отмежевывалась она от всяких демократических идей.
Наконец, 31 июля Деникин прямо заявил в Ростове:
— Революция безнадежно провалилась.
Истинная сущность великой и неделимой теперь расшифровалась с возможной полнотой.
«Аполитичная», «внепартийная», отрицавшая революцию, даже февральскую, с ее детищем — учредилкой, управляемая кадетами и царскими генералами, Добровольческая армия не могла не распевать «Боже царя храни». Монархический дух веял как над фронтом, мало занимавшимся политикой, так и над политиканствующим тылом этой грандиозной организации.
Восстанавливались старые полки, с прежним офицерским составом, кичившимся блестящей формой, царскими вензелями и лихими традициями. Служба в белом стане рассматривалась как служба царю и отечеству; смерть от красноармейской пули или штыка считалась смертью за царя.
Так, например, в № 270 «Великой России», от 31 июля 1919 года, можно прочесть траурное объявление:
«Командир и офицеры 1-й ген. Маркова батареи извещают о смерти их бывшего сослуживца поручика Николая Ивановича Галицынского, павшего смертью храбрых за веру, царя и отечество».
Другой раз объявлялось еще яснее:
«Стрелки императорской фамилии извещают, что погребение убитого в бою 2 июня полковника князя Ник. Ар. Ухтомского состоится в субботу 8 июня».
Совсем как в Вандее: императорско-христианская армия!
Черносотенцы и их пресса пользовались исключительным вниманием правящих, кадетских кругов.
Борис Суворин воспитывал добровольцев в идеях своего «Вечернего Времени». Его газета вместе с «Великой Россией» Шульгина являлись негласными официозами Доброволии.
Обе газеты дружно провоцировали всех инакомыслящих и очень скоро достигали цели.
«Короленко пишет, Зарудный говорит, «бабушка» едет!» — поднимали вопль суворинские и шульгинские молодцы.
В. Г. Короленко, тотчас же после беседы с начальником контр-разведки полк. Л. Щучкиным, переставал писать против добровольческих погромов. Харьковские лекции А. С. Зарудного, скорбевшего о временном правительстве, в котором он занимал пост министра юстиции, мигом приостанавливались. «Бабушка» (Брешко-Брешковская) ехала, ехала, да так и не могла добраться до своей внучки, снежной красавицы.
Поклонники «бабушки» писали, что она, прибыв на юг России, вместо отдыха займется большой культурно-просветительной работой. Большевики подхватили это известие и с иронией писали, что «бабушка» будет обучать политграмоте солдат Деникина.
Зубоскалы немедленно сочинили каламбур:
— Как сделаться дедушкой русской революции?
— Жениться на бабушке.
— Внучка готовила для бабушки шомпола.
— Бабушке захотелось козлика, а от козлика остались рожки да ножки! — издевались суворинцы.
Иногда властям приходилось для виду умерять монархический пыл «общества», особенно офицерства. Так черноморский губернатор запретил в общественных местах исполнение Преображенского марша. Правда, это случилось уже в декабре, когда дело Доброволии определенно проваливалось.
Но вообще в Новороссийске, где жило не мало иностранцев, приходилось держать ухо востро. Европа ведь как-никак — демократическая! Ее общественное мнение осудило бы помощь явным русским реакционерам. Маклаков 12 марта 1919 года телеграфировал кубанскому атаману из Парижа:
«Без широкого осведомления Европы о действительном характере борьбы с большевиками, чуждой реакционного плана, трудно надеяться на реальную помощь союзников и трудно привлечь симпатии широких демократических влиятельных кругов к делу помощи юга России».
Если бы не Европа, ради которой приходилось несколько маскироваться, в Доброволии, быть-может, давно прозвучал бы ясный и определенный клич:
— За веру, царя и отечество.
Пока его скрывали под маской расплывчатых обещаний, Европе же втирали очки.
Ни в чем так не выразилась реакционность особого совещания, как в земельном вопросе.
Оно издало приказ, который признавал право собственности на землю за прежними владельцами (помещиками) и лишь допускал фактическое владение новых, на условиях аренды, с уплатой помещику трети урожая.
Главноначальствующий в Новороссии ген. Шиллинг доносил Деникину, что в признании прав старых владельцев крестьяне видят акт, знаменующий восстановление старых порядков, полагая, что если утраченное право сегодня восстанавливается в частности, то постепенно восстановится и в целом.
Действительно, помещики во многих местах явились в свои имения и начали хозяйничать по-старому. Им содействовала как полиция, так и многочисленные войсковые, преимущественно кавалерийские части, формировавшиеся в тылу из всякого сброда, но под командой офицеров-дворян, помещичьих детей.
В Екатеринодаре даже организовался всероссийский союз земельных собственников для защиты своих классовых интересов.
Заседания его происходили не где-нибудь, а в управлении общества всероссийского красного креста, главного пристанища всех обездоленных революцией бар и бюрократов.
Под самым носом у Деникина помещики хозяйничали почем зря.
«В селе Владимирском Ставропольской губернии, — сообщал «Приазовский Край» в конце 1919 года, — безземельные крестьяне до сих пор не могут сговориться с помещиком Б. А. Юрьевым об аренде, несмотря на энергичное вмешательство в это дело военного губернатора. Губернатор разрешил владимирцам засеять 3000 десятин земли из угодий Юрьева, но за плату по соглашению с владельцем. Юрьев затягивает переговоры назначением неимоверных арендных ставок, сам же не засевает ни одной десятины».
В Ставропольской губернии, в связи с восстановлением помещичьих прав, вспыхнуло восстание в восемнадцати селах.
Уже в первых числах июня, то-есть почти в начале похода на Украину, Деникин вынужден был охлаждать аппетиты помещиков.
«По дошедшим до меня сведениям, — телеграфировал он командармам, — вслед за войсками при наступлении в очищенные от большевиков места являются владельцы, насильно восстанавливающие, не редко при прямой поддержке воинских команд, свои нарушенные в разное время имущественные права, прибегая при этом к действиям, имеющим характер сведения личных счетов и мести. Приказываю такие явления в корне пресекать и виновных привлекать к строгой ответственности».
Чтобы как-нибудь урегулировать взаимоотношения между прежними и новыми владельцами земли, особое совещание разработало законопроект, по которому крестьяне должны были сдавать причитающееся помещикам сено через военное начальство. Это последнее, обращая сено для потребностей армий, обязывалось производить денежный расчет с помещиками.
«Теперь Шкуро, Покровский и другие генералы обратятся в настоящих помещичьих конторщиков», — иронизировала «Вольная Кубань», выражавшая пожелание, чтобы Деникин не утверждал этого закона. Деникин неоднократно заявлял, что его цель — создание такого порядка, при котором всем жилось бы хорошо. Этот порядок он водворял наверху — с помощью особого совещания, а на местах — при посредстве губернаторов и прежней полиции, переименованной в государственную стражу.
Когда появился приказ Деникина о назначении губернаторов в ряд городов, частью еще и не завоеванных, публика широко раскрыла глаза. Воскресшие мертвецы! Знакомые все лица…
Те самые, которые усердствовали по разуму и не по разуму батюшкам-царям…
Камергеры, шталмейстеры, гофмейстеры…
Тверской… Римский-Корсаков… Борзенко…
Даже самые благонамеренные неполитики увидели, что восстановление старого режима идет чересчур уже быстрым темпом. Осважные газеты поспешили разъяснить обществу необходимость этой меры.
Губернаторы занялись весьма энергично формированием соответствующих чиновничьих штатов. Тут желающих нашлось более чем нужно. Но старые бюрократы искали старых же, испытанных работников-бумагоедов.
В Черноморской и Ставропольской губерниях существовали военные губернаторы. Они подбирали администрацию в уровень с собой: или гвардейских «жоржиков» или «первопоходников», привилегированное сословие Добровольческой армии.
Большинство последних были больные люди, измученные в беспрерывных боях, взвинченные кокаином или алкоголем, несчастные жертвы войны, не способные к серьезной работе. Их, в виде награды за подвиг и ради отдыха, штаб Деникина охотно назначал на тыловые должности.
Административная деятельность таких нравственных и физических калек впоследствии несомненно будет предметом специального исследования врачей-психиатров.
«В военно-гражданском управлении эти люди воскрешают мрачные времена самодержавия, — писала газета «Наш Путь» (статья «Об истребителях большевиков» А. Панкратова). — В Туапсе, управляемом также чинами армии, нельзя говорить в газете об Учредительном Собрании и даже произносить слово «выборы». Некоторые приходят от большевиков с раскаянием, но им мстят. Их товарищи узнав об этом, бьются в рядах красных до конца».
«А только вы не судите нас строго, — рассказывал автору этой статьи под Майкопом один поручик. — Разве мы там, на позициях, люди? Волки, самые настоящие шакалы. Я три года провел на той, большой войне и чувствовал все-таки себя человеком. По крайней мере ни разу не забыл, что я человек. А тут забыл… Иногда колешь штыком, на минуту остановишься и задумаешься: человек я или зверюга? Образ человеческий теряем… Не судите нас… На большой войне мы штыковые схватки наперечет помним. Одна, две, три — и достаточно… Годы о них рассказывать. Только и помним их, а остальное на той войне было такое серое, обыкновенное: сидим и постреливаем; убиваем или нет, — не знаем, не видим. А знаете, что здесь происходит? Здесь ад. Здесь то, от чего можно умереть, увидевши раз. Мы не умираем, потому что привыкли и совершенно убили в себе человека. Мы пять месяцев под ряд, ежедневно, ежечасно, идем штыковым строем. Только штыковым, ничего другого. Понимаете, — пять месяцев видеть ежедневно, а то и два-три раза в день, врага в нескольких шагах от себя стреляющим в упор, самому в припадке исступления закалывать нескольких человек, видеть разорванные животы, развороченные кишки, головы, отделенные от туловищ, слышать предсмертные крики и стоны… Это непередаваемо, но это, поймите, так ужасно. А между тем все это стало для нас обыкновенным. Я в воде вижу постоянно кровь, — и пью. Иду и замечаю, что пахнет кровью или трупом, а мне все равно. Когда я почувствую на своей груди штык, я не испугаюсь. Это так для меня обычно. Я даже знаю, какие боли от штыка. Иногда, когда безумно устанешь, мысли в голове нет, а нервы дрожат, как струны, безумно хочется этого штыка или пули. Все равно ведь рано ли, поздно ли… Разве можно уцелеть в этой войне? Да! Нет, не судите. Мы шакалы и война эта проклятая — шакалья».
Сплошь и рядом этакие, явно патологические, типы попадали, вместо богаделен, приютов и лечебниц, на административные должности. Что могло ожидать от них мирное население? Какие «новые» порядки могли проводить они в жизнь?
«Нас упрекают, что мы не желаем участвовать в общегосударственных повинностях, — писал в «Вольную Кубань» корреспондент из Черноморской губернии. — Но мы не желаем участвовать в строительстве такого государственного аппарата, в котором опять будет загон, а мы скот. В плетении кнута для собственной спины мы не желаем принимать участия. Приемы управления на побережье, первые шаги власти дают нам полное право думать, что нам уготавливается неслыханное рабство. Правда, мы читаем речи, произносимые ген. Деникиным то в одном, то в другом месте; мы читаем его обращения к нам, крестьянам и рабочим, но и речи и обращения мы расцениваем по тем формам и методам управления, от которых на наших собственных спинах появились уже сиво-багровые полосы. — Нас стараются убедить, что все беды от революции, что вот, дескать, в старом все было так хорошо, что Россия и сильна была, и занимала определенное место среди других народов и нам всем жилось так прекрасно. Большинство из нас переселенцы Каменец-Подольской, Киевской, Херсонской и Полтавской губерний — ус у нас длинный, хохлацкий, и все эти разговоры мы на него наматываем, а сами думаем:
«Брешете вы, хлопцы, та ще й здорово».
В центре, в правительственных учреждениях Доброволии, пристроилась соль земли русской — обломки первенствующего сословия. Пока бойцы не отвоевали им их вишневых садов, они прохлаждались в сени разных канцелярий.
Очень милую картинку мирного жития в одном из деникинских учреждений нарисовала «Вольная Кубань», выяснив, кому в Екатеринодаре жить хорошо.
«В Екатеринодаре, на Кирпичной улице, стоит бывшая женская гимназия. Директором этого приюта, — тьфу, начальником управления, ибо это управление отдела продовольствия особого совещания, — состоит в высшей степени любезный человек г. Мае лов. Он не любезен только к нашим храбрым командирам корпусов, дивизий и других боевых единиц, ибо это его перу принадлежит законопроект о превращении ген. Шкуро, Врангеля, Май-Маевского и др. в помещичьих приказчиков, ибо на них он хочет возложить расчеты с помещиками за собранное в этом году сено.
«Но г. Маслов, имеющий намерение заложить начальникам боевых частей за ухо карандаши и дать в руки, вместо остроконечной шашки и револьвера, приходные книги по помещичьим имениям и счеты, ко всем невоенным и нефронтовым, наоборот, очень предупредителен.
«Его штат служащих составляют дамы, и какие! Зайдите в его управление. Вы увидите там не меньше дам, чем увидел Чичиков на губернаторском балу, и услышите фразы: «- Графиня! Не откажите переписать на машинке эту бумагу. — Княгиня, не будете ли вы так любезны достать дело № 123456-А. — Баронесса, не составит ли для вас труд дать справку по бумаге № 98765-Б. — Ваше высокопревосходительство! Вы ошиблись: ведь это входящая бумага, а вы записали ее в исходящий журнал».
«Ну, слава богу, — скажет читатель, — значит, графини и книгини начали зарабатывать себе хлеб!» — «И не только хлеб, подхватим мы, но и сахар, и спирт, и вино».
«Управление продовольствием. Цель существования этого учреждения лаконически выражена в самом его названии. Кого же оно продовольствует? Армию? Но у армии есть начальник снабжений, который исполняет свои обязанности. Население? Но ни жители Екатеринодара, ни население Кубанского края ровно ничего не получили и не получат от этого учреждения. Население освобожденных областей? Но заготовка продовольствия на Кубани находится в руках кубанского краевого правительства, и мы ничего не знаем о параллельных закупочных операциях управления продовольствием.
«Продовольственные органы мы привыкли видеть как центры заготовки и распределения продуктов питания среди населения и армии. В данном же случае мы встречаемся с особой разновидностью, до сих пор небывалой: управление продовольствием есть орган и получающий, и потребляющий.
«Спросите раненых, спросите фронт, спросите тыл, спросите население, давно ли они видели сахар и ощущали его вкус. Увы, ответ будет самый плачевный. Но спросите любого из многочисленных служащих управления продовольствием, и они ответят, что получают по пуду на человека в месяц. Сладко живется в отделе продовольствия. Но не только сладко, а и весело, ибо все служащие ежемесячно получают спирт, вино и другие недосягаемые для раненых, больных, для бойцов вещи. Мы только рекомендуем г. Маслову изменить название. «Отдел продовольствия служащих управления особого совещания» — это было бы вернее и не вводило бы в заблуждение».
Безвременно погибшая военная молодежь и старый царский хлам, вот тот материал, с помощью которого снежная красавица создавала благодетельные для всего русского народа порядки, обещанные широковещательными декларациями ген. Деникина.