Нетрудно было предвидеть, что «Герольд», прибывший к орбите Ясной первым и которому принадлежали модули, ныне кружил в космосе пустым. Логика нехитра: зачем руководству ЦУПа сотрудничать с господинами, прибегать к использованию от нас же вывезенного грузовика и его оборудования, если на поверхности Ясной имелись бы собственные квантовые маяки, оставшиеся незадействованными ещё со времён «прыжка» доктора Кислых? Верно, незачем. И Бёрда сюда бы не отправили, не окажись они прижаты к стенке отсутствием альтернативы. Пусть это были только его, Романа, личные мысли. Но уж очень они хорошо укладывались в происходящее.
ЭВМ отвечал на запрос космопроходцев по-неживому лаконично: отсутствует запрашиваемое. Нет, мол, ни челноков, ни модулей. Если требуется орбитальный транспорт – пожалуйста. Он так и остался неиспользованным. Только зачем людям самим попадать на космический грузовик? В живых всё одно не останешься, когда двигатель искривления прогнёт пространство. А доставлять неживой объект на Землю нужды не было. Во всяком случае, пока.
Дальнейшая разведка пробуксовывала – неожиданно сломался «Крот». Серьёзно, раз Павлов поспешил за помощью к Бурову. Безопасникам ничего не оставалось, как осмотреть доступные лабораторию и медблок. Естественно, начали с первого.
Сходу бросилось в глаза: убивали их по очереди. А ещё, складывалось впечатление, что убийца делал это, наслаждаясь предсмертной агонией. Как иначе объяснить его очевидную неспешность? Даже, казалось бы, «простое» повешенье, и то чётко подпадало под версию – предсмертные страдания, если шея не переломлена, зачастую долги и мучительны.
Отчего-то нигде не было видно дежурной камеры; обычно не то что в лаборатории, даже в жилых кубриках они имелись. Вспомнив ракурс съёмки убийства шестерых учёных, Роман оглядел углы. Так и есть: притаившись под решёткой вентиляционной шахты, за ними подглядывал стеклянный глаз.
Медблок этой половины был бесконечно далёк от стерильности собрата. Всё вокруг стояло вверх дном – валялись гнутые табуреты, осколки стекла и пластика устилали залитый чем-то давно высохшим пол, бурые, а порой даже рыжеватые разводы кое-где находили на стены.
Войдя, Иванов не сдержался. Он почти выкрикнул проклятье, а отголосок вмешательства коснулся мозга Нечаева. Роман глянул бегло на подчинённого – в порядке ли тот.
Реаниматор, бесценный аппарат для спасения жизней на далёких планетах, сконструированный добряком в гигантских очках по фамилии Велуйко, был превращён в средневековое орудие пыток. На нём лежала обнажённая женщина. Что это именно женщина становилось ясно разве что по ширине таза и узкости плеч – настолько изувечено оказалось залитое кровью тело.
Взгляд Нечаева пронёсся под потолком. Вот она – камера!
Он молча вышел прочь. К этому времени вернулся Павлов и начал было разворачивать налаженный протоволновой резак, но командир остановил его. Роман обшарил каждый угол помещения, в котором они находились, но камеры не нашёл. Видимо, смерть лысого здоровяка так и осталась не запечатлённой.
ЭВМ командного пункта отозвался с небольшой задержкой. Обнаружить записи с вручную расставленных камер было не трудно, их никто и не собирался ни прятать, ни упаковывать под пароль. Наоборот, казалось даже, что их специально расположили там, где расположили, чтобы те, кто окажется в стенах колонии следующими, на них наткнулись наверняка.
Роман выбрал самый короткий файл, ютившийся ближе к середине списка. Почти во весь экран возникло перекошенное лицо того самого лысого здоровяка; ежесекундно вытирая со лба несуществующий пот, он очень тихо шептал по-немецки:
– Wir haben eine Imitator unter uns, wir haben uns selbst zum Tode verurteilt!..
Раза три он повторил эту фразу, прежде чем запись оборвалась. Смысла её Нечаев не понимал. И он чуть было не запустил следующую запись – их было ещё девять – но вовремя обратил внимание на её продолжительность.
Три года! Каждая из оставшихся длилась плюс-минус три года!
Здоровяк тайно расставил камеры и включил видеозапись, остановить которую уже было некому. Видеофиксация оборвалась лишь когда на носителе ЭВМ закончилось свободное место, отчего он, скорее всего, и притормаживал. Не обрати Роман внимания на продолжительность записей, ЭВМ как минимум надолго призадумался бы. А то и отдал бы концы, целиком прогружая её. Шутка ли – девятнадцать лет беспрерывной работы!
– Переборку резать? – уточнил Павлов, войдя в командный пункт. – Дуга нестабильная просто…
– Выруби её пока. Позови сюда Вику. И Фарадея. Если что, дай ему пинка – он нужен тут!
Когда в проёме появился бледный и всем видом страдающий Трипольский, Роман неожиданно для самого себя не сдержался. Не будь Ординатора, Алексей точно схлопотал бы крепкую зуботычину. А так отделался лишь потоком брани. Переигрывал юнец, пестуя собственное эго. Чересчур.
Выждав, пока эхо вмешательства иссякнет, Роман спокойно указал Трипольскому на кресло. Фарадей спешно прошёл и сел на обозначенное место. Хватило и беглого взгляда, чтобы в общих чертах догадаться о сути требующегося от него. Но пока он благоразумно отстранился от интерактивной панели.
– Виктория, переведи это, – попросил Роман и включил запись с лысым немцем.
Грау приподняла реденькие, но уже обозначившиеся рыжим бровки и обняла себя за плечи. Запись уже окончилась, а она всё молчала, растерянно глядя на майора.
– Ну?
– Он сказал… сказал, что имитатор или повторитель с ними. «Имитатор среди нас, мы сами приговорили себя к смерти» – примерно так. Роман Викторович, а что…
– Ты свободна, Виктория, – резко оборвал командир и повернулся к Трипольскому. – Видишь – целые годы записи! Лёша, ты парень способный. Надо сделать так, чтобы мы поняли кто всё это, – он указал большим пальцем за спину, – устроил, понимаешь?
– Так точно, – несвойственно чётко ответил Трипольский, глядя в панель перед собой.
– Интересующие нас моменты наверняка в самом начале.
– Нельзя просто взять и перемотать каждую, слишком большая…
– Для этого я тебя и позвал, Лёша, – почти ласково прервал Роман. – Я догадался, что ЭВМ дышит на ладан. Это видно даже мне. Но ты сделай так, чтобы мы посмотрели в лицо тому, кто всех их порешил, лады?
Трипольский ничего не ответил. Нечаев вышел и оставил его одного, закрыв за собой переборку. От такого кого угодно могла придавить неподъёмная хандра. Челнока нет, кругом трупы. Друг тяжело ранен, и даже его одного нет возможности отправить обратно. Планета под названием Ясная оказалась кровожадней мрачного клыкастого Анубиса с его расщелинами и коварными ветрами, и неплохо догоняла по количеству смертей Хиц-2. Только в тех случаях причиной гибели космопроходцев было что угодно, но не кто-то из своих же.
***
Вику трясло. Она шла ничего перед собой не видя. Ей казалось, что чем дальше она отойдёт от командного пункта, тем будет лучше. Просто – лучше, и всё.
Как шагала она, вперившись невидящим взглядом в однотонный пол, так и врезалась в широкую грудь Майкла. Он заговорил с ней, но Вика не слушала; автоматом кивая, потопала дальше. Быстрей в медблок. Обратно в медблок…
Импульс-предупреждение от Ординатора пронёсся по позвоночнику лёгким покалыванием. Только его незримое присутствие и обнадёживало, придавало сил бороться со сползанием в тихую истерику. Вика была до смерти перепугана увиденным в той половине колонии. Захотелось забиться куда-нибудь в угол и ждать. Ждать, когда скажут: пойди, ляг в капсулу, закрой глаза, а откроешь их уже дома. Не на Земле даже, а сразу – дома!
У медблока она остановилась, опёрлась дрожащей рукой о стену и выдохнула. Успокоиться. Нужно успокоиться. Пусть вмешательство, вроде как, абсолютно безвредно. Но это не повод осознанно подставляться под него.
Рената – вот с кого стоило брать пример! Она видела того несчастного, пригвождённого к полу табуретом, когда ходила зачем-то к Бурову. И ничего – ни словом не обмолвилась. А Вика меж тем точно знала: Рената женщина чувствительная.
Неясова хлопотала над бывшим командиром. Вывод из медикаментозного сна затягивался, пришлось даже прибегнуть к частичной детоксикации крови, что на неизвестном в плане предустановок аппарате представляло некоторую опасность. Видимо, у майора Подопригоры проявилась индивидуальная усугублённая реакция на какую-то составляющую наркоза, отчего он так долго приходил в себя.
Вика отметила собранные на ближней столешнице инструменты. Грамотно разложенные – чуть ли не как в учебнике – сверкая металлом, своего часа дожидались ампутационные принадлежности.
Женщины долгое время не проронили ни слова. Когда Рената устало присела и выдохнула, подперев голову рукой, её место заняла Виктория.
– Их будто вчера убили… – тихо прошептала Грау. – Они не разлагаются…
– Я видела. Что ты об этом думаешь?
– Нужно исследовать образцы, – как можно непринуждённее ответила Вика. – Так ничего нельзя сказать. Возможно, поливалентный бактериофаг. Чересчур поливалентный и прожорливый, правда… Или отсутствие сапрофитов, как таковых. Но скорее первое, ведь разлагаться они должны были начать изнутри…
Тишина, возникшая в медблоке, нарушалась только звуком работы реаниматора.
– Что теперь?.. – спустя какое-то время не сдержалась Виктория. – Мы же не можем вернуться, так ведь?..
Ренате хотелось взять да и приподнять голову обеими руками, чтобы просидеть в таком положении хотя бы несколько минут. Желательно – в тишине. Жжение в основании черепа, где-то ниже затылка с недавних пор стало несказанно назойливым.
– Всё будет хорошо, – не открывая глаз и не меняя положения, пробормотала Рената. – Командир вызовет ещё один челнок. Вернёмся в Новосибирск. Выпьем чаю. Поспим.
– Челнока не будет. Мне Роберт сказал.
Неясова удивилась самой себе – настолько наплевать ей было в данный момент на челнок, на трупы учёных, на всю Ясную. Её бесконечно удручала единственная вещь – тяжесть собственной головы. Казалось, вселенная сжалась до объёма её черепной коробки, притом ничуть не потеряв в массе.
Неожиданно Рената услышала стук. Решив поначалу, что это эхо её собственного сердца, выждала. Оказалось, нет – стучали. Оторвать от скул спасительные руки было выше её сил, оттого она и попросила Вику:
– Открой…
– Что?
– П-переборку. С-стучат же… – заикаясь, ответила Рената.
Снова постучали. Уже громче, настойчивее. И как бы в стекло. Странно, но в медблоке не было витражей, кроме пустовавшего карантинного изолятора. Может, кто-то открыл их в лаборатории напротив и зачем-то стучал?..
– Я ничего не слышу. Ты чего, Ренат?..
Удар по голове откуда-то сзади был внезапным и сильным; перед глазами вспыхнули красные и жёлтые круги, а по рукам и ногам пробежал болезненный ток, как если бы они вдруг разом обрели чувствительность после продолжительного онемения. Рената ощутила толчок в грудь. Потом ещё один, и ещё. Вот это уже точно было её сердце: улучив удобный случай, оно опять рвалось наружу, прочь из осточертелой костяной клетки!
Стук слышался отовсюду. Звук был настолько чётким, что картина представлялась сама по себе – ладонь тщетно колотит по запотевшему толстому стеклу. Женская ладонь… И голос. Голос тоже – женский. Голос Ольги…
Хлёсткая пощёчина вернула Ренату в реальность. Она лежала на полу, голова жутко болела. Но это даже радовало, ведь теперь голова болела вся целиком и вполне привычно. Жжение исчезло бесследно.
***
Подобной расторопности от Трипольского не ожидали – на всё ему потребовалось чуть более часа. Увидев вышедшего из командного пункта Фарадея, Роман решил, что ЭВМ не вынес-таки пытки. Но, оказалось, нет. Бледный, взмокший, Трипольский помахал рукой, что-то промямлил, типа: «сделано». И упал, со всего маху ударился лицом о контактный выступ проёма, распластавшись прямо между отсеками.
Спустя несколько минут, когда его уже отнесли в медблок, прояснилась причина обморока. Прежде чем доложить командиру, он, скорее всего, просмотрел извлечённые программой кадры.
В командном отсеке столпились все, кроме женщин, Подопригоры и Трипольского. Вместо девяти трёхгодовых фильмов с различных камер на большом настенном мониторе аккуратными колонками располагались видеофайлы, обозначенные цифрами от одного до сорока двух. Продолжительность каждого в среднем составляла не более двух минут. Пусть и с помощью специальной программы, созданной для вычленения определённых категорий информации из видоряда, но Трипольский всё же совершил подвиг.
– Иконников?
Высказанное кем-то предположение давно засело в голове Романа. Но почему-то он не спешил верить в виновность полковника. Возможно, это всего-навсего протестовала военная солидарность.
На первых кадрах две женщины целились пистолетами куда-то в соединительную переборку. Они стояли примерно там, где теперь лежал убитый табуретом. Одна из них рыдала, что-то неистово крича в сторону второй половины колонии. Звука отчего-то не было. Но качество материала позволяло легко распознать характерное для русской речи движение губ. Почти под самый конец файла к переборке подбежал тот самый лысый здоровяк, а за ним высокий, лопоухий детина. Он притащил протоволновую сварку. Заканчивалось всё тем, что дуга начинала своё шествие по серой шершавой поверхности углепластика, а одна из вооружённых женщин в истерике падала калачиком на пол, роняя пистолет, будто раскалённую железяку.
– Кислых тут и не пахло… – глубокий бас Бурова кое-кого заставил вздрогнуть.
Далее следовали непродолжительные кадры простого, можно даже сказать обыденного быта изоляционистов. Всего их оказалось семь человек, в том числе три женщины. Космопроходцы терпеливо отсматривали всё подряд – программа, настроенная на выделение кадров с перемещением объектов в пространстве, не могла идеально соответствовать запросам людей. Она не понимала разницы между убийством и занятием сексом, например. И, кстати говоря, доверять ей с точки зрения хронологической достоверности тоже вряд ли стоило.
Искомые кадры с убийствами не заставили себя долго ждать.
Лаборатория. Высокий лопоухий детина втаскивает внутрь уже изломанное, будто попавшее под грузовик тело. Бросает его и с абсолютно равнодушным видом выходит прочь.
Один из жилых кубриков. Двое в укромном углу, в тени от верхних ярусов нар, мужчина со спины похож на лысого здоровяка. Внезапно женщина снизу начинает отчего-то дёргаться и размахивать руками, царапает партнёру спину. Это продолжается достаточно долго, но в итоге женщина затихает. Мужчина отстраняется и, не одеваясь, выходит прочь.
Снова лаборатория. То ли случилась какая-то неполадка, то ли программа немного сбоила, но кадры начинаются чуть ли не с конца ожесточённой драки между женщиной, в самом начале рыдавшей на полу, бросив около себя пистолет, и тем высоким и лопоухим. Последнему отчего-то никак не удаётся справиться с хрупкой на вид соперницей, она играючи укладывает мужчину на столешницу и резким движением бьёт локтём в челюсть, вырубая его. После чего привязывает чем-то и, приведя в чувства, принимается ввинчивать в суставы заострённые штифты, предназначенные для фиксации исследовательских приборов.
Кадры их медоблока заставили отвернуться даже Нечаева. Несчастную, привязанную к глянцу реаниматора, мучил ранее не попадавший под камеры человек.
– Они с ума сошли… – потрясённо произнёс Майкл.
– Возможно… – сглотнув, предположил Ганич. – Возможно, тут вина газа. Этого, как его, кхм… триполия…
Нечаев прочистил горло, вздохнул, будто собираясь духом, и включил запись, на которой исповедовался тот, кто расставил все эти камеры.
– Вика перевела. Он говорит, что с ними, то есть с забаррикадировавшимися, имитатор. Или повторитель. И что они обречены.
Наступила тишина. Последний просмотренный файл нумеровался двадцать девятым, всего их имелось сорок два. К этому моменту, если следовать логике, в живых осталась лишь одна женщина.
– Вот тебе и вторая категория контакта… Мда… – хмыкнул Буров, покривив губы.
– Не причём контакт… – тихо, как бы самому себе пробубнил Павлов в ответ.
Последнюю выжившую запечатлела камера в жилой кубрик. Она убегала. Убегала от… чего-то. Её преследователь едва ли имел облик какого-то конкретного человека. Это было нечто беспрестанно меняющееся, будто бы слепленное из всех тех людей, что погибли ранее.
– Боже мой! Все мертвы! Все! – Ганич тихо всхлипнул. Он не видел последнего кадра. Отвернулся.
– Что это за дрянь?!
– Выясним… – цыкнул командир.
Дуга нехарактерно громко взвыла, и снова отключилась. У переборки в коридор, из которого только и можно было попасть в жилые кубрики, в столовую и ангар, собрались мрачные космопроходцы. Теперь почти каждый был вооружён. Даже Буров, вынужденный через боль пыхтеть над непокорным агрегатом, и тот сунул за спину под ремень прихваченный с челнока пистолет.
Вскоре вонь полиэпоксида в очередной раз наполнила отсек. Пока Павлов расправлялся со шлюзом, Роман не отрываясь смотрел на тело лысого немца с табуретом в груди. Это ж какой силой надо обладать, чтобы таким вот образом разделаться со здоровяком!
– Иванов, Бёрд – за мной, – командир, не дождавшись пока смола по краям реза остынет, устремился в очередной проём – в нём взыграл азарт.
Коридор освещался ярко. Справа и слева имелись переборки в склады и подсобные помещения, а также в разного рода многофункциональные отсеки, предусмотренные под текущие нужды космопроходцев. Их осмотрели практически на бегу; Роман как бы спешил на рандеву с таинственным убийцей, а боевая дрожь, влившаяся в тело авансом, только усиливала спешку. Отчего-то он был уверен, что имитатора, кем бы он ни был, в складах и прочих отсеках по обе стороны этой части коридора нет.
Иван неосознанно, на одной только выучке, ступал за командиром чётко след в след. Держа излучатель почти ласково, не сжимая его исступлённо, он был готов в любую секунду вынырнуть сбоку и поразить цель протоволной. Он ни разу не стрелял из этого оружия, не довелось. Но в теории знал его очень хорошо. Знал даже такие мелочи, как, например, бесполезность характерной для продукции концерна «Калашников» мушки. Она имелась на ПИМе только как атрибут принадлежности оружия к знаменитому семейству.
Большой отсек, задуманный в качестве столовой и одновременно кают-компании, выглядел как школа-интернат наутро после выпускного. С той лишь разницей, что вместо высохших брызг шампанского и следов всяческих непотребств по стенам виднелись окаймлённые чёрным увязшие пули. В остальном всё сходилось: кругом валялись гнутые табуреты, хрустел ломанный пластик посуды, воздух был кислым и застоявшимся.
Из этого отсека вели две переборки. Одна – в задраенный снаружи ангар со стойками «Сапфиров», другая – к жилым кубрикам.
Роман огляделся. Холодевший в руке гордеев должен бы придавать уверенности, но почему-то на сей раз ничего подобного не ощущалось. Возможно, виной тому были следы от пуль ровно такого же автоматического пистолета – стрелявшие из него тем не спаслись.
– За мной…
Переборка в коридор с жилыми кубриками отъехала в сторону на удивление тихо. Но космопроходцы остались на месте.
Нечаев медленно опустился на одно колено, а Бёрд присел в метре слева, также целясь перед собой. Иван будто бы выжидал, когда коллеги с огнестрельным оружием займут позиции, и только после этого опустил флажок предохранителя вниз, отводя для устойчивости назад опорную ногу.
Писка излучателя оказалось достаточно, чтобы силуэт в конце коридора дёрнулся и пришёл в движение. Роман почувствовал вдруг, как вместе с ним где-то внутри зашевелился липкий чёрный комок тревоги; сглотнув, он быстрым движением убрал нечто из глаза, мешавшее чёткости зрения.
Человек – а это был человек! – оказался нагим и шевелился странно, как бы разминался что ли, стоя не то полубоком, не то как-то… Роман опять протёр глаза – нервно, отрывисто.
Женщина. Надо же! Она имела короткие тёмно-русые волосы неоформленной копной и чудно держала спину, будто бы горбилась. Можно было подумать, что она хватается за живот от боли, да вот руки её – длинные, прямые и тонкие – висели по бокам как две сломанные ураганным ветром ветки на осеннем дереве.
Нечаев почти не дышал. Ему никак не удавалось сфокусировать взгляд.
Женщина раскачивалась. Всего миг назад Роман почку выложил бы: Милош – ни дать, ни взять! Но то миг назад. Двигаясь из стороны в сторону одним корпусом без всякой чёткой амплитуды, она вдруг заговорила. Поначалу это скорее было похоже не бульканье и шипение, но спустя пару секунд стали проскакивать отдельные слова.
Нет, всё-таки что-то не то было с его глазами! Женщина начала медленно поворачиваться к непрошенным гостям, а по голым плечам её скользнули вдруг отросшие волосы, к тому же – светло-русые, почти блонд…
И она пела. Чёрт подери, она пела! Чуть хрипло поначалу, шёпотом. По-русски…
– What a… fuck?!. – Бёрд было привстал.
– Командир?.. – спросил Иванов, напряжённый как взведённая пружина, поигрывая похолодевшими пальцами по тёплой поверхности излучателя.
Но командир не отвечал. Не мог ничего с собой поделать, всё больше немея. Женщина давно уже повернулась к ним лицом, и все видели пугающие метаморфозы, прямо на глазах происходившие с ней: руки укорачивались, кожа бледнела, по плечам и основанию шеи проступали еле различимые крапинки веснушек, а волосы, коснувшись увеличившейся груди, вдруг разом завились на кончиках. На перестраивавшемся лице – это было похоже на работу скульптора по глине в ускоренной съёмке – беспрестанно шевелились, также меняя форму и набирая цвет, губы.
Голос её становился громче, она сделала шаг, затем ещё один.
Роман похолодел, забыв дышать. К ним приближалась Оля! Его Оля! Нагая, она уже в голос напевала отрывок из довоенного мюзикла, тот самый, что нередко, знаменуя хорошее настроение хозяйки, звучал дома: за плитой, у зеркала, в душе…
Первая же пуля вошла Ольге куда-то под челюсть, в область гортани. Нечаев готов был поклясться, что слышал мерзкий хруст позвонков вперемежку с хлюпаньем устремившейся в пищевод крови. Оцепенение вмешательства обволокло мозг в ту же секунду.
Следом грянул второй выстрел, и всё повторилось: взрыв где-то внутри, бесконечно продолжительный миг существования вакуума, незримой чёрной дыры отчаяния и боли, хаос мыслей и эмоций в голове, и в конце – каток бестелесного уравнителя.
Ольга не упала. Она лишь запрокинула назад голову и взмахнула руками, как не слишком трезвый задира у ночного бара, получив прямой в нос. Волосы – Роман с холодом осознавал, что чувствует их запах – взметнулись беспорядочной волной, но тут же легли обратно на бледную кожу, лишь наполовину прикрыв грудь.
В третий раз одновременно с Нечаевым выстрелил Бёрд. В ту же секунду, лишь первые две пули гордеевых вошли в нежное, изящное тело, Ольга резко ускорилась; руки её болтались плетьми. С каждым выстрелом расстояние неумолимо сокращалось, а Ольга, точнее не-Ольга, набирала скорость, будто не чувствуя входивших в неё пуль.
– Залп!!
Разинув рот как можно шире, над головами соратников на спусковой крючок нажал Иванов. Одновременно ещё раз выстрелил и Роман, но звуки – все абсолютно – оказались проглочены. Исторгнутая незримая протоволна, как тот вакуум внутри Нечаева, вобрала в себя звучание всего: даже извечное писклявое пение тишины оказалось поглощено без остатка.
Как бежало нечто в облике Ольги, так и рухнуло со всего маху ниц, точно налетев ногами на незримую преграду. Не дожидаясь команды, Иван повторно выкрикнул предупреждение и нажал на спусковой крючок.
Роман скривился от боли – сильно зажгло уши.
Исковерканное тело, только что бывшее копией Оли, швырнуло в конец коридора и с глухим звуком ударило о стену.