– А что не так с Бёрдом? Ну, помимо того, что он – американец.

За столом в кают-компании сидело четверо. Александр Александрович с аппетитом поедал свежеиспечённые Ренатой хлебцы. Пока они ещё в радость.

– Ты видел, как он улыбается? – командир отрывал тёплое пропечённое тесто небольшими кусочками, один за одним кладя их на язык. – Фильм такой был, придурковатый. Названия не помню. О нём мужики из нашего клуба вот вспоминали. Неважно. В общем, он ведёт себя, будто старается показать, что он-то вид‍ел​ ст​ату​ю Сво​бо​ды. Не на картинках, мол.

– Проще говоря: перегиб‍ает палку, – осторожно вставил пояснение Иван. Старшие офицеры дружно покивали.

– Это как если бы мы с тобой, Рома, из капсул вылезали в ушанках и пьяными.

Над столом разлился непродолжительный смех; улыбнулся даже Буров.

– Я уверен, что он играет, – Александр Александрович потряс очередным кусочком. – Надо выяснить зачем он тут.

– Ясно зачем, – забасил Буров. – Чтобы по сторонам смотреть.

– Тоже мне, Джим Керри! – усмехнулся Нечаев и отпил воды. – Пересолили…

Иванов и Подопригора поддержали последнюю фразу. Им тоже показалось, что отправители переборщили с количеством добавленной в питьевую воду соли. Перестраховались, ничего не скажешь.

– Вообще, достаточно странный состав… – Нечаев поболтал в стакане воду и залпом выпил, выдохнув как от алкоголя. – Американец без Ординатора, священник этот… Олю почему-то назвали, хотя она на Земле осталась. А взвод Иконникова?

– Что – взвод Иконникова? – Александр Александрович внимательно посмотрел на Романа.

– Думаю, все же уже запрашивали отчёт, так? Взвод полковника Иконникова. На кой было отправлять на Ясную заместителя начальника службы специальных сил Союза? А сборная учёных? Там ведь наверняка имена такие, что оглохнуть можно, если знаешь толк. Так ведь, Тимофей Тимофеевич?

Буров дожёвывал последний кусок хлебца с видом, будто те ему уже успели встать поперёк горла.

– Почти, – коротко и ёмко подтвердил он, вставая из-за стола во весь немалый рост. – Я в капсульный. Мне нужно, чтобы два часа там не было никого, кроме меня.

– Не получит‍ся​, т​ам ​же Ми​ло​ш… – сходу пошутил Нечаев, но понял, что мимо.

– ‍Тимофей Тимофеевич, ты же всё одно туда… Накорми её, если не спит.

Буров принял из рук Подопригоры лепёшку и взял со стола воду. При этом вид у него был такой, будто пищу ему предстоит отнести не девушке, виною случая оказавшейся в изоляторе, а вражескому диверсанту, пойманному за увлекательным процессом минирования несущих конструкций Саяно-Шушенской ГЭС.

– У тебя такой же отчёт? Как у нас? – сощурился Нечаев, обращаясь к Александру Александровичу, но взглядом провожая Бурова.

– Нет. Я знаю про местных людоедов, а вы – нет. Конечно. Что за вопрос?

– Нормальный вопрос, Саныч, не нагнетай. Сегодня утром я запросил две ретроспективы восприятия. Иваныча, – Роман кивнул в сторону подчинённого, – и Павлова, горе-часового.

– И? Что ты надеялся разглядеть?

– Я видел тень, товарищ майор, – уверенным голосом пояснил Иванов, прекратив жевать. – Как вас сейчас вижу.

– Тень? Где? А Павлов?

– Павлов тоже видел тень. Там же, кстати, около камбуза. Только, говорит, что она за ним пришла в капсульный, – Нечаев смотрел, будто ожидал признания в чём-то.

– Ну и?..

– Ничего. Я ничего не увидел. На ретроспективе ничего нет. Но ребятам склонен верить.

– Если ты ждёшь, что я тайну тебе тут сейчас начну открывать – иди умойся. Отчёт у нас один. А тень… Это не надо заминать. Не надо упускать из внимания. Сам понимаешь.

– Я должен был спросить, – развёл руками Роман. – Понимаю, конечно.

В деле космопроходцев не бывало мелочей по определению. Нередко такая «мелочь», оставленная на самотёк, оборачивалась т‍ра​гед​ией​. При​ме​ром тому был небезызвестный вишнёвый привкус воды‍ на Церере-3. Недостаток внимания к, казалось бы, незначительному фактору стоил здоровья десяти космопроходцам. А всё потому, что привкус тот ощущали не все. И к не ощущавшим его относился командир.

***

Второй сменой за стол рассаживались Трипольский, Ганич и Бёрд. Павлов, заслуженно получив самую первую порцию, уже минут двадцать как сопел в кубрике. Разделение приёма пищи на смены обуславливалось всё теми же «марсианскими правилами». Часть группы кушает, другая часть в это время ожидает.

Завтрак ещё не принесли, а сидение за столом в кают-компании уже утомило настолько, что хотелось встать и уйти прямо так, голодным. Виной тому был Трипольский. Парень не замолкал, а если и замолкал, то лишь для того, чтобы сглотнуть слюну и выудить из бездонного кладезя примеров любимой им фантастики очередной. Он настолько самозабвенно рассказывал о преимуществах «прыжка Антонова», что сделавший глупость и спросивший об этом Майкл даже улыбаться перестал.

– …все как на подбор – одно и то же! – с горящими глазами тараторил Алексей. – Вот вам пример. Если бы космические корабли на самом деле перемещались со скоростью, близкой к световой, то есть если бы люди всё-таки пошли по пути создания фотонного двигателя, то сюда, до Ясной, мы бы добирались с вами… сто одиннадцать лет! Неслабо, да? Я молчу уже про относительность времени! А наш с вами двигатель искривления? Тот, что на «Герольдах». Его концепцию придумали ещё в двадцатом веке! Варп-двигателем обозвали! Но фантасты того времени не отличал‍ис​ь о​соб​ой гу​ма​нностью, они напихивали полный космолёт народу, и‍ врубали варп-двигатель на полную! Вы можете представить кровеносную систему живого существа, оказавшегося в таких условиях? Я – нет. У меня не хватит фантазии…

Неожиданно Трипольский замолчал. На его лице отразилась тень некоей идеи, шлейф ускользающей мысли, которую он испугался упустить. Он резко потерял интерес ко всему: к невольным слушателям, к предстоящему приёму пищи, к самолюбованию в процессе рассказа, вообще ко всему внешнему миру. Глаза Фарадея зажглись так явно, что переглянулись даже Ганич и Бёрд. Он рассеянно встал, споткнулся о полозья собственного кресла и тут же извинился перед ним.

С ошалелым видом Трипольский проследовал до переборки, ведущей к капсульному отсеку и лаборатории. Постоял, глядя в пространство. И был таков.

Теолог и американец молчали до самого появления Ренаты.

– Вот, приятного аппетита, – Неясова заботливо расставила пластиковые тарелки с дымящимися ещё хлебцами, – Пока не провели полную ревизию – так… – как бы оправдываясь, добавила она.

– Милая женщина, – непринуждённо констатировал Майкл, отламывая самый краешек выпечки, чтобы не обжечься. Его лицо имело странную особенность: будучи мужчиной, так сказать, в самом расцвете сил, он умудрялся выглядеть лет на десять-пятнадцать моложе. Если не больше.

– Действительно, – Леонид Львович пристально смотрел в спину удаляющейся Ренаты. – Кого-то она мне напоминает… Или, быть может, мы раньше где-то встречались уже…

– Как говорили ваши поэты начала столетия: «возможно всё, что можно представить»‍… ​– к​ак-​то уж​ с​лишком философски заметил Майкл.

– «И живо всё, ч‍то живо в чьей-то памяти», – вежливо завершил строку Леонид Львович. – Вы слушали русских поэтов?

– Нет. Просто вспомнилось по случаю.

Снова помолчали. Хлебцы были чуть жестковаты, но достаточно вкусны.

– Я, конечно, понимаю, что из-за Ординатора в том нет необходимости, но всё же жаль, что перед погружением нас не знакомят друг с другом… – заметил в никуда Ганич, желая разбавить пустую тишину. На абсолютно безволосой голове, при отсутствии даже ресниц, густые чёрные брови теолога выглядели нарисованными огарком из костра.

– Может и так, – Майкл многозначительно пожал плечами. – Мне стоило бы вообще демонстрировать одну сплошную радость, ведь меня допустили в святая святых – в ЦУП. А имена начальников я и не старался запоминать. Я их лиц-то не помню, не то что имён.

– Лица у них важные, – заверил он Майкла будто старого друга. – Они там воображают, что раскрывают тайны бытия…

– Одно меня оскорбляет, – дожевав кусочек пищи и додумав мысль, заключил американец. – Недоверие.

– Вы имеете в виду Ординатор? Что вам его не внесли?

– И его тоже. Можно подумать, я бы его с собой унёс… Обратно в кровожадную Америку.

– Ну, скажу я вам, вы не так много теряете, – Леонид Львович отпил солоноватой воды. – Это как узкоспециальный справочник, который постоянно под рукой, и не более. Часто натыкаешься на фразу «нет информации» в то время, как она от тебя, наверняка, попросту скрыта. Есть определённые положительные аспекты, в остальном же – нелепая попытка переложить часть ответственности на кого-‍то​ ещ​ё. ​

– Не ​по​йму…

– А что тут непонятного?.. Правду преподнесут‍ на блюде, сила воли – рудимент. Всегда есть ощущение присутствия внутри кого-то, или как в этом случае – чего-то, несоизмеримо большего, чем ты сам… Ординатор – это заменитель Бога из головы женщины.

Судя по гладкому, будто восковому лицу Бёрда, он крепко задумался над сказанным.

– Deus caput mulieris… – вскорости пробормотал негромко американец, повторяя последнюю фразу теолога на латыни.

– Что, простите, не расслышал?

– Ничего, господин Ганич… – отмахнулся Майкл.

Леонид Львович отпрянул, поджал тонкие губы, но смолчал. По лицу Бёрда было видно, что он не имел ни малейшего умысла обидеть собеседника. Но, так или иначе, теолог старался более не поддерживать диалог, сводя всякую попытку американца вновь его начать к односложному ответу.

– Вот вы!!

Ганич вздрогнул, Майкл чуть не поперхнулся водой – на пороге кают-компании возник Трипольский с видом Николы Теслы, только что удачно завершившего опыты по беспроводной передаче электричества на большие расстояния.

– Да, вы, – он в два шага очутился рядом с Бёрдом и ткнул в него пальцем. – Пусть вы – синтетик!

– Что-о?!. – бледнея, Майкл медленно поднимался из-за стола.

Теолог не на шутку перепугался за Фарадея. Вид у перекошенного лицом американца сделался такой, что незадачливому юнцу впору было либо бежать, либо скорее давать объяснения. Трипольский выбрал второе.

– Предположим! Предположим, что вы – синтетик, – как ни в чём не бывало договорил он после непозволительно длинной паузы.

Майкл заморгал. Быстро-быстро. Так, будто что-‍то​ вд​руг​ попа​ло​ на радужку. И он так же медленно, можно даже ска‍зать – ошарашенно, опускался обратно в кресло.

– Но он не может быть синтетиком… – робко вступился за Майкла не менее растерянный Ганич. – Он же кушает и выглядит как мы… Воду… пьёт... солёную…

– Ха! Вот тут вы неправы! Внешний вид и подражание, пусть даже очень точное, не делают его человеком! Пресловутый и примитивный тест Тьюринга мне ещё приведите в качестве аргумента!

– Какая муха вас… – сдавленно просипел Майкл, проглотив последнее слово.

– Я пришёл к выводу, что изолировав арсенал, мы не решили проблемы, – заявил Трипольский, поперёк плюхаясь в кресло. Вышло не совсем удачно – короткий подлокотник больно ткнул в спину. – Что синтетик может быть среди нас! Ему не нужна кровь! Мозг его – не мягкий студень в костяной коробочке! И внутренние органы покрепче будут! А это значит, он легко мог перенести полёт непосредственно на борту «Герольда»!

– Но, постойте, я… – Майкл вновь обретал голос и способность рассуждать, судорожно выстраивая в ряд громоздкие слова. – Я же… ЦУП, погружение, «прыжок»… Да я ж рядом с вами пробудился! Да и вообще, какого чёрта я оправдываюсь?! Скажите, вы сумасшедший?..

Последняя фраза возымела эффект ушата ледяной воды, опрокинутого на голову с высоты второго этажа. Трипольский, точно вынырнув из какой-то своей личной реальности, теперь выглядел как тот пёс, что не дотерпел и нагадил у самых дверей – виновато, обречённо и смиренно. Он сделался жалок: неуклюже ворочаясь, сел в кресле подобающе, обхватил заметно трясущимися рукам и голову и сник. Ганич и ‍Бё​рд ​пер​еглян​ул​ись. Никто не ожидал столь разительной перемены.

–‍ Откуда вообще такая мысль взялась в вашей голове? – точно имея некоторые догадки, первым пошёл на контакт обвинённый в синтетическом происхождении.

Фарадей что-то пробубнил. Потом, видимо, понял, что сказал нечётко, и повторил:

– Алан Макленнор…

– И вы до сих пор верите?! – казалось, Майкл окончательно отошёл от шока и, более того, преисполнился желания помочь своему обвинителю реабилитироваться.

Алан Макленнор – чуть ли не самая большая удача пропагандистской машины Альянса. Его имя было окутано тайной почти мистической. Макленнора не раз сравнивали с Теслой, впрочем, чаще назло Антонову, которого СМИ если и причисляли к неоспоримо великим умам, то делали это подчёркнуто вынужденно, прекрасно зная, насколько свято имя сербского учёного для Эдуарда Кирилловича.

Алан же Макленнор был обласкан журналистами нейтральной Европы настолько, насколько это вообще можно представить. Неудивительно, в том ведь и заключалась немалая доля пропаганды. Учёный, якобы, создал совершенный ИИ и облёк его не менее совершенным телом, копирующим человека внешне и в некоторых основных принципах жизнедеятельности.

Но вскоре после окончания войны, следуя букве пакта «Доброй воли», стороны раскрыли некоторые из своих секретов. В их числе очутился и Алан с его, якобы, совершенным искусственным человеком. То оказался умелый проект, фальшивка, дезинформация, целью которой являлось отвлечение определённого ресурса Союза на противодействие «изобретениям» великого Макленнора. Запад в очередной раз доказал, что ‍ни​кто​ и,​ веро​ят​но, никогда не сравняется с ним в искусстве шоу.

–‍ Если вас не убедили признания официальных лиц… – вкрадчиво, почти как с ребёнком, продолжал Майкл. – Может тогда вы поверите мне, полковнику бывшего ЦРУ? Во время бойни, что мы с вами устроили, я отвечал за некоторые проекты… в том числе я достоверно знаю и о «человеке Макленнора». Его никогда не было, Алексей!

Трипольский теперь и правда походил на разочарованное дитя. Резким движением он вытер с глаз накопившиеся слёзы. Глубоко вздохнул. Посмотрел на Ганича. Покосился виновато на Бёрда.

– Приношу свои извинения, – он встал и, взяв со стола причитавшуюся ему порцию хлебцев, снова направился к лаборатории. – Со мной такое бывает. Редко. Но… Простите, в ложь про мистера Макленнора я не в силах верить!

Бросив последнее с лёгким надрывом, Трипольский в очередной раз скрылся.

***

Рената вся светилась, стоя у работающей электроплиты. Ей очень нравилось готовить. На Земле брать в руки кухонную утварь приходилось нечасто. В предоставленной государством квартире в Бердске она жила одна, а много ли надо себе-любимой? Лепёшки из питательной смеси, правда, особо интересным блюдом не назвать, но это ведь только начало! Впереди маячили долгие месяцы работы на Ясной, и на то, чтобы удивить коллег разнообразием блюд, времени имелось предостаточно. Они ещё не знали, сколько всего можно выдумать из одной только питательной смеси!

Рената месила тесто самоотверженно, не обращая внимания на боль в мягких ногтях. Эффект от низолина всё же проявился за ночь, и ногти приносили уже не столько дискомф‍ор​та,​ ск​олько​ п​оначалу. Но и этого хватало, чтобы Виктория вмест‍о дельной помощи копошилась неподалёку, как тот таракан после отравы из сетевого вирусного ролика, что ме-едленно вырабатывал иммунитет.

Питательная смесь представляла собой кремового цвета муку. В её состав входили, помимо основных белков, углеводов и жиров, ещё множество необходимых организму человека микроэлементов и соединений. Некоторые, читала Рената, плохо соседствовали, оттого и требовалась первичная заморозка смеси. Но даже если по ходу полёта или при не совсем удачном приземлении челнока, морозильные установки выходили из строя, ничего фатального не случалось. Единожды замороженная до минус тридцати по Цельсию, смесь уже не портилась даже после полного оттаивания. Впрочем, это не мешало инженерам ЦУПа отправлять её к дальним орбитам в громоздких морозилках. На то они и инженеры ЦУПа, чтобы перестраховываться во всём!

Открылась переборка в камбуз, вошёл Майкл Бёрд. В руках он держал оставшуюся после завтрака пластиковую посуду, которая и испачкаться-то толком не испачкалась.

– Вон туда, пожалуйста, – указала ему нужное место Виктория. Майкл прошёл, поставил использованные тарелки и стаканы из-под воды, но уходить не спешил.

– А вы, кажется, австрийка?..

– Да… – кивнула Вика. – Надо же! А как вы узнали?

– Ты только говоришь по-русски, – Рената постаралась сказать так, чтобы шутка вышла очевидной. – Но думаешь по-прежнему по-немецки.

– Как?! А разве не только ты можешь?!. Подожди-ка…

– Успокойся, Вик, я пошутила, – вынужденно пояснила Рената, – И я не могу так вот прост‍о ​слу​шат​ь мыс​ли​, это байки. Ни один психосервер не может. А това‍рищ Бёрд, – она свернула глазами, с ног до головы оглядывая американца, – вообще не имеет в голове лишнего груза. Я имею в виду Ординатор, естественно.

И продолжила мять и давить неподатливое тесто. Только вот то ли оно стало туже, то ли Рената выплеснула накопившееся… Опять навалилось сожаление за сказанную колкость. Где её манеры? Нельзя ж так вести себя с представителем другой страны! Нельзя, даже если ну очень хочется. Даже если представитель этот – янки.

– Прошу извинить меня, Майкл…

– Да ничего! Я привык. Я же – страшный американец. Тот самый жуткий тип из-за океана с татуировкой дяди Сэма на плече и звёздно-полосатым флагом за пазухой. Это всё самое обычное дело, капитан Неясова. Можете не тратиться на извинения.

Вот теперь ей сделалось по-настоящему стыдно. Она перестала мять тесто, собралась с мыслями и обернулась. Вика всё это время, оказалось, смотрела на неё. Внезапно Рената ощутила себя чужой в этом отсеке. На то не имелось явных причин, да и неявных тоже – ни взгляд, ни движения, ни мимика американца и австрийки не давали ни малейшего повода. Неужели и вправду порой можно было ощутить эмоции других космопроходцев?..

– Вы меня тоже извините, Рената Дамировна… Я не должен был говорить этого, – укорил себя Майкл и сел на раскладной стул.

– Так и начинаются войны… – Виктория посмотрела то на одного, то на другого.

– Нет. Так они заканчиваются…

Сколько длилось молчание, сказать сложно. Камбуз челнока на далёкой планете внезапно стал отражением сути потрясшей Землю траге‍ди​и: ​дру​г нап​ро​тив друга стояли представители разных цивилизаций‍, почти не обременявших себя взаимопониманием, а между ними – третья сторона, не пожелавшая на этот раз поддерживать кого-то и вступать в самоубийственное противостояние.

– Я помню конец войны… – вдруг заговорила Грау, – Это было двадцать девятого апреля… Сети тогда у нас уже не было, кругом говорило радио, как в фильмах про далёкую страшную Вторую Мировую… По радио сообщили, что война окончена. Мой сосед Демис, грек по национальности, помню, плакал тогда, бегая по вывороченным наизнанку улицам Граца, и, размахивая руками, кричал: «Пасха! Пасха!». Двадцать девятого апреля две тысячи сорок шестого года была православная Пасха… Мне тогда только исполнилось десять лет, – Виктория помолчала совсем недолго, после чего спросила, достаточно неожиданно, – Майкл, а у вас есть дети?

– Есть, – тут же, не без гордости, ответил американец, лицо которого расцвело при одном только упоминании. – Трое: Джастин, Сэмюэль и Клара.

– Клара?

– Достаточно нетипичное имя для американки, согласен. Хотя, встречались и пооригинальней. Супруга, Тэсс, очень любила одну писательницу… Кстати, украинку, эмигрировавшую в Штаты.

– И кто же эта писательница? – спросила Рената.

– Я не помню точно, – пожал плечами Бёрд. – Не стану голословить. Никогда не интересовался фэнтези… Помню только что публиковалась она под мужским псевдонимом.

– Где сейчас… ваша семья? – осторожно спросила Неясова. Она очень боялась получить ответ, что, как и у миллионов других людей, семья Бёрда погибла в безумии остервенелой бойни.

– Джастин, наверное, сидит перед интервизором дома и ругает выбранного президента, – усмехнулся Майкл, смотря куда-то перед собой, точно там он прекрасно видел всех, о ком говорил. – Угораздило же его стать демократом и бездельником одновременно! Сэм совершенно точно нянчит Нэнси, мою – страшно сказать – внучку… Недавно поступил в университет, но, чувствую, не вытянет такой нагрузки. Клара может быть только в одном месте – на мотодроме. Большая часть седины на моей голове – её заслуга! Отрастёт – увидите.

Упоминание о седине вызвало диссонанс. Оно и понятно: свежее, подтянутое лицо американца то и дело заставляло засомневаться в его возрасте. Женщины улыбались, то и дело переглядываясь. Только Ренате улыбка с каждой минутой давалась всё тяжелее…

– А супруга? – весело спросила Виктория.

– Мы развелись, – ответил Майкл непринуждённо. – После войны я стал другим, она изменилась… Мы решили не оставлять друг другу незаживающих ран, поэтому…

Вика уже откровенно умилялась, завороженно глядя на Бёрда. Рената отвернулась, не выдержав. Ей было немного стыдно за то, что она не могла справиться со своими чувствами. Стыдно перед Бёрдом, перед Грау, десятилетней девочкой бегавшей по шрамам военных действий, оставленных на теле нейтральной Европейской республики. Стыдно за то, что так и не смогла простить смерть своему десантнику…

Рената видела войну изнутри. И не просто выросла в условиях войны, а принимала в ней непосредственное участие. Вступила в неё шестнадцати годов отроду, войдя добровольной медицинской сестрой в залитый криками военный госпиталь. Там были только солдаты и офицеры Союза. Рената помогала спасать жизни воинам только одной стороны, но на то была лишь воля провидения. Ничего не изменилось бы, окажись она по другую сторону фронта, где вопли в лазаретах расщеплялись на англоязычное многоголосье, разбавленное примесью других языков Старого Света.

Для неё не было ни малейшей разницы на каком языке окровавленный солдат истошно зовёт свою мать…