1 марта 1942 года после выздоровления меня направили в Москву в распоряжение командующего кавалерией Красной Армии генерал-полковника О. И. Городовикова. Ока Иванович разрешил мне пятидневный отпуск для поездки в Кировскую область, на станцию Зуевка. Там находилась моя семья, которую я не видел с первого дня войны. Разыскать ее помогли фронтовые корреспонденты, когда я лежал в госпитале.

В Москву вернулся с женой Натальей Григорьевной. Устроились с нею в гостинице ЦДКА.

Когда явился в штаб, у О. И. Городовикова встретил генерал-майора В. Е. Белокоскова. С ним мы вместе служили в Украинском военном округе.

Василий Евлампиевич сообщил мне:

— В Тимирязевском госпитале лежит раненый Рокоссовский.

Мы с женой тотчас же отправились к Константину Константиновичу. Рокоссовский был в тяжелом состоянии, и к нему никого не пускали. Но Константин Константинович настоял, и нам разрешили войти к нему, только строго-настрого предупредили, чтобы долго не задерживались.

Когда вошли в палату, Константин Константинович вопреки запрещению сидел на кровати. Он даже попытался встать на ноги, но сестра категорически запротестовала.

Мы обнялись. Рокоссовский пригласил сесть. Начались взаимные расспросы.

— А как вы, Наталья Григорьевна, живете? Куда вас война занесла? обратился он к моей супруге.

Жена рассказала. Потом добавила:

— Мы-то что! Вы-то, Константин Константинович, как себя чувствуете? Вон как вас война зацепила!

— Бывает. Ладно, хоть жив остался.

Рокоссовский был тяжело ранен в грудь в боях под Москвой. Он в то время командовал 16-й армией.

— А вы, Николай Васильевич, где сейчас? — снова повернулся ко мне Константин Константинович.

— Да вот только приступаю к обязанностям начальника боевой подготовки в штабе Городовикова.

— Опять конником стал!

— Да. Но, думаю, ненадолго.

Константин Константинович на минуту задумался, потом спросил:

— Что там, в верхах, слыхать о нас, попавших в эти постели?

— Точно сказать не могу, но будто намечаетесь на военный округ.

— Нет, это уж ни за что. Лучше поеду командовать дивизией, даже полком, но только не в тыл. Пришла сестра:

— Товарищи посетители, пора уходить. Мы с женой начали было собираться. Однако Константин Константинович сказал нам:

— Посидите еще. Я не устал, сестра. Дайте нам, пожалуйста, два стаканчика.

Через минуту медсестра принесла стаканы, молча поставила их на столик и вышла. Если б она знала, как мы ей были за это благодарны! Константин Константинович указал глазами на тумбочку:

— Откройте, там что-то есть. Друзья передали, а мне нельзя было. Сегодня, думаю, немножко можно…

Мы выпили.

Супруга моя поинтересовалась, где находится семья Рокоссовского.

— Юлия Петровна с дочкой в Новосибирске, — ответил он. — Собираются в Москву.

Константин Константинович начал рассказывать, как они там живут, что ему пишут.

Но тут снова появилась сестра. На этот раз она была неумолима. Пришлось прощаться.

— Николай Васильевич, — попросил Рокоссовский, — если задержишься в Москве, заходи. А то одному скучно. О новостях не забывай…

Я обещал.

В столице я пробыл недолго. Получив назначение на должность инспектора кавалерии Северо-Кавказского фронта, направился в Краснодар. Ехал я туда не один, а с группой командиров.

К месту назначения прибыли в то время, когда наши войска оставили Керчь.

— Опоздали, товарищи, — встретил нас командующий фронтом Семен Михайлович Буденный. — Хотели использовать вас под Керчью. Ну да ладно, дело теперь уже прошлое…

Словно о чем-то задумавшись, Семен Михайлович на какое-то время замолчал. Потом, быстро взглянув на меня, сказал:

— Назначаю вас, товарищ Калинин, начальником краснодарского гарнизона. Вам предстоит большая работа — сформировать новые части из подразделений, переправившихся сюда из Крыма.

Буденного я не видел несколько лет. Но изменений в его внешности не заметил. Он по-прежнему выглядел бодро и даже молодцевато. Семен Михайлович меня, конечно, уже не помнил и потому, усадив рядом, начал расспрашивать, откуда я, где служил и воевал. Потом распорядился:

— Ну а теперь идите к Захарову, ознакомьтесь с обстановкой и приступайте к делу.

Я не стал терять ни минуты. Получив необходимую информацию в штабе фронта, занялся комплектовкой частей.

По заданию С. М. Буденною руководил работами по укреплению Краснодара. А в мае принимал и инспектировал соединения кубанских и донских казаков-добровольцев. Они приехали на своих лошадях, полностью снаряженные. Не было у них лишь огнестрельного оружия.

Вновь прибывших влили в 17-й кавалерийский корпус, которому затем присвоили 5-й номер. Командовал этим соединением генерал Николай Яковлевич Кириченко. Оно вскоре прославилось и при обороне Краснодара, и в последующих боях в Таврии.

В первых числах июня меня назначили командиром 91-й стрелковой дивизии, входившей в состав 51-й армии Командарм 51 генерал-майор Н. И. Труфанов — мой земляк, ярославец.

В штабе на станции Зимовники меня встретил полковник А. М. Кузнецов. Он сообщил, что Николай Иванович болен, и предложил пройти к нему на квартиру. Это было днем, часов в двенадцать.

Николай Иванович лежал в маленькой комнатке, в отдельном домике, у очень гостеприимной казачки. Горестно было видеть этого всегда веселого человека прикованным к постели. Труфанов сильно исхудал, как-то поблек, но старался казаться бодрым и даже пытался шутить.

Разглядывая меня, сказал:

— А ты выглядишь молодцом. Вот поднимусь, повоюем вместе…

Труфанов подробно рассказал об обстановке в районе армии.

— Положение у нас очень трудное, — заключил он. — Нужна твердая рука. А иногда и личный пример. В общем, ты это и сам знаешь.

О многом переговорили мы с ним в тот день. Даже планы некоторые строили. Но вскоре Николаю Ивановичу стало хуже, и его эвакуировали в тыл. Впоследствии мы с ним встречались еще несколько раз: в декабре 1942 года в районе Малые Дербеты, в январе 1943 года — на Маныче, когда вели бои за станицу Пролетарскую, и в феврале — под Ростовом. Потом наши пути больше не перекрещивались.

В командование армией вступил генерал-майор Т. К. Коломиец.

91-я стрелковая дивизия работала на строительстве фронтовых оборонительных рубежей в районе Барайша, затем Азова, Кагальника, Семибалки. В ее состав входили 503, 561, 613-й стрелковые и 321-й артиллерийский полки.

13 июля соединение было переброшено по железной дороге в районы Цимлянской, Титова, Зимовников. 16 июля передовой отряд, прикрывавший сосредоточение частей, подвергся атаке противника, который, заняв Цимлянскую, пытался с ходу форсировать Дон в районе Красного Яра. Получив отпор, гитлеровцы повели наступление вдоль реки, в направлении станции Николаевская. Тяжелое положение создалось в районе Цимлянских высот. Некоторые наши подразделения вели бои на правом берегу Дона. Мы стремились вернуть Цимлянскую, но враг держался за нее очень цепко, выбить его оттуда не удалось. Больше того, он контратаковал и нам порой приходилось совсем туго.

На следующий день неприятель не проявлял особой активности, и мы смогли привести себя в порядок, более основательно закрепиться на занятых позициях. Главной нашей задачей теперь было не допустить переправы 4-й танковой армии немцев через Дон. А фронт обороны у нас был большой — свыше 90 километров. Он простирался от излучины реки в районе Цимлянской до хутора Константиновский. В течение трех суток мы вели огневые бои и разведку.

Наш штаб за это время наладил более четкое управление частями, установил с ними надежную связь, дублируя ее подвижными средствами. При такой растянутости подразделений четко действующая связь играла особо важную роль. Тут следует воздать должное начальнику штаба дивизии подполковнику А. И. Булгакову. Он был неутомим. Весь рубеж Булгаков знал как свои пять пальцев. Я полагался на него во всем.

Как удалось установить, перед нами сосредоточивались части 48-го танкового корпуса немцев. Пленные показали, что их части должны наступать в направлении Сталинграда. Мы срочно перестроили свой боевой порядок. И когда на следующее утро гитлеровцы нанесли удар по позициям полка подполковника Бурцева, туда уже были переброшены значительные силы артиллерии. 36 вражеских танков напоролись на плотный огонь. Неприятель вынужден был отойти, потеряв 13 машин. Еще 4 танка подорвали наши минеры, бросившись с зарядами под гусеницы.

18 июля после авиационного налета немцы снова предприняли атаку, в которой на этот раз участвовало всего 16 танков. И опять мы встретили их губительными залпами. Лишившись пяти машин, фашисты повернули обратно. Минут через пять они открыли по боевым порядкам дивизии сильную стрельбу из орудий. А еще спустя некоторое время появились их бомбардировщики…

С 19 по 27 июля 91-я стрелковая дивизия дважды пыталась вернуть Цимлянскую. Однако противник уже успел основательно закрепиться и подтянуть резервы. Упорные бои не принесли нам успеха. Высадив воздушный десант, гитлеровцы одновременными ударами с фронта и тыла захватили Красный Яр, Лог, Богучары. Мы провели контратаки и выбили их оттуда. Неприятель не успокоился. Борьба за эти населенные пункты приняла исключительно напряженный характер. Красный Яр, Лог, Богучары трижды переходили из рук в руки.

Подтянув свои главные силы, 4-я танковая армия немцев начала форсировать Дон. Особенно тяжелое положение сложилось у нас на участке Цимлянская, Романовская. В течение всего дня наши позиции бомбила вражеская авиация, а с наступлением темноты методически обстреливала артиллерия.

В ночь на 28 июля командарм приказал нам сдать занимаемый рубеж 157-й стрелковой дивизии и отойти на линию Соляновская, Романовская. 31 июля гитлеровцы совершили прорыв в районе Богучар, заняли Мокросоленый, Соляновскую и вышли на реку Сал, зайдя нам в тыл.

К рассвету мы пробились на северный берег Сала, близ станицы Семенкинская. Потерь в людях мы почти не понесли и полностью сохранили материальную часть.

1 августа 23-я танковая и 29-я моторизованная дивизии противника, сломив сопротивление частей отдельной кавалерийской дивизии, вышли на рубеж Веселый Кутейниковская, где размещались наши тылы.

В те дни тактическая обстановка менялась по нескольку раз в сутки. Сплошной линии обороны не было. 91-я стрелковая дивизия сосредоточивала усилия на том, чтобы удержать важные населенные пункты, переправы, дороги. Локтевая связь между полками порой терялась. Немцы, конечно, стремились это использовать. Здесь развернулись ожесточенные бои за каждый населенный пункт, за каждый холм. Кровопролитными они были на реке Сал, за Верхнюю Серебрянку, Веселый Гай, хутор Атаманский, Нижний и Верхний Гашун. В них участвовали даже штабные подразделения и службы.

Первыми приняли на себя тяжесть вражеских ударов 503-й стрелковый полк и дивизионная школа младшего комсостава. Они удерживали занимаемый рубеж буквально до последнего снаряда, до последнего патрона. Когда же фашисты ворвались на позиции минометного подразделения, начальник школы капитан Яржемский миной подорвал себя и нескольких вражеских солдат.

Так, не сумев сломить сопротивление ваших 561-го и 613-го полков фронтальными атакаци, они стали усиленно искать стык или разрыв. И такую лазейку нашли. В нее немедленно бросили несколько подразделений автоматчиков с танками и артиллерией. Гитлеровцы нацелились на хутор Атаманский, где размещался штаб 91-й стрелковой дивизии.

Узнав об этом, штабные работники взялись за оружие. Одну из групп возглавил начальник штаба подполковник Булгаков, вторую — комиссар штаба Воронин, третью — начальник оперативного отделения майор Таратин. Группы заняли оборону на окраине селения.

Неприятельские автоматчики, наступая с севера, пытались овладеть Атаманским с ходу. Однако, встретив организованный огонь и понеся значительные потери, отошли. Через некоторое время они снова повели наступление на хутор, обходя его с северо-востока и северо-запада. На этот раз их поддерживало пять танков.

Поняв, что именно они наиболее опасны для обороняющихся, батальонный комиссар И. И. Воронин отобрал нескольких человек и под прикрытием лесозащитной полосы выдвинулся с ними вперед. Здесь группа Воронина связками ручных гранат подорвала две машины.

На северо-восточной окраине Атаманского бойцы комендантского взвода и бронебойщики тоже подбили и подожгли два танка. Вражеские автоматчики залегли. Капитан Кравченко вызвал артиллерийский огонь. При его поддержке и при помощи прибывшей в хутор стрелковой роты 613-го полка гитлеровцы были отброшены.

Бой за Атаманский показал нам, что наши штабы всегда должны быть готовы к обороне. И особенно тогда, когда нет сплошного фронта. Составленный заранее боевой расчет на весь личный состав необходимо постоянно корректировать в зависимости от изменений как в людях, так и в обстановке.

Командный пункт пришлось переместить в другое место. На следующее утро противник подверг Атаманским жестокой бомбардировке. Но там уже не было ни войск, ни населения.

Части 48-го танкового и 4-го армейского неприятельских корпусов обходили нас с севера и юга.

В районе хутора Мартыновский мы были усилены 15-й танковой бригадой и 115-й кавалерийской дивизией.

На открытой местности под воздействием авиации конники не могли оказать нам серьезной поддержки.

2 августа Котельниково и Зимовники пали. 91-я дивизия оказалась в мешке. Вечером того же дня я получил приказ заместителя командующего 51-й армией генерал-лейтенанта Т. К. Коломийца вывести соединение в район П Малые Дербеты, Ханата, озеро Сарпа.

Оторваться от противника не удавалось. Арьергарды вели тяжелые, сдерживающие бои, авангарды вступали в схватки с немецко-фашистскими подразделениями, пытавшимися отрезать нам путь к новому рубежу.

Основными силами дивизия пробивалась на Садовое. Правый фланг ее прикрывал 1-й батальон 561-го стрелкового полка. Он хорошо провел ночную атаку в направлении поселка Деде-Ламин. Здесь отличилась рота лейтенанта Василия Супруна. О том, как действовало это подразделение, мне рассказал после политрук Небаев.

Когда три автоматные очереди прошили темноту трасту верующими пулями, направленными в сторону противника, лейтенант Супрун встал во весь рост и крикнул:

— За Родину вперед!..

Тотчас же возле него появился с ручным пулеметом боец Гончаров. Дружно поднялись и остальные. Стремительным броском рота достигла неприятельской позиции. Василий Супрун в числе первых ворвался в траншею, стеганул вдоль нее очередью. Но в укрытии уже никого не было. Гитлеровцы не приняли рукопашного боя и бежали.

Лейтенант Супрун приказал подразделению закрепиться.

В окопах и блиндажах солдаты обнаружили брошенные фашистами ящики с патронами и ручными гранатами. Кое-где в ячейках осталось оружие.

Супрун проверил людей. Не было лишь Гончарова. Спросил старшину, не видел ли где.

— Десяти шагов не дошел, — ответил тот. — Вон санитары около него.

Командир роты надолго ушел в себя, потом наконец сказал:

— Смотри тут, а я к политруку пройду…

Николая Небаева лейтенант нашел на другом конце позиции. Опираясь на самозарядную винтовку, он жадно курил и поглядывал в сторону противника.

— Цел? — спросил его Супрун.

— Как видишь, — отозвался Небаев. Супрун сел на какую-то упаковку.

— Потери большие?

— Двое убито, один ранен, — отозвался Небаев.

— И на том фланге… Гончарова — совсем… И одного задело.

— Погибших надо до рассвета похоронить, — произнес политрук.

— Ну вот и займись… Проследи, чтобы раненых отправили. А я пойду организую оборону.

— Добро, — согласно кивнул головой Небаев и, кликнув связного, распорядился: — Санинструктора ко мне…

В километре впереди в ночное небо то и дело взлетали ракеты. Это откатившиеся гитлеровцы освещали подступы н своим новым позициям.

Пользуясь этой «иллюминацией», Супрун внимательно рассматривал в бинокль лежащую впереди местность. От окопа, в котором лейтенант находился, тянулся полукилометровый, поросший полынью склон. Заканчивался он небольшой ложбиной. За нею снова начинался какой-то холм, на вершине которого виднелись низкие серые домики. В пятидесяти метрах слева из нашего тыла выползала шоссейная дорога. Она пересекала седловину и уходила в расположение врага. Вдоль нее кое-где стояли уцелевшие столбы с оборванными проводами.

По всей вершине расположенного напротив возвышения просматривалась вторая линия неприятельских траншей. Оттуда велась пулеметная стрельба, а из-за поселка били минометы.

Супрун хорошо видел, как к одному из домов поселка часто подходили люди. От здания двое тянули провод. Потом кто-то вышел из дверей постройки и, вскочив на лошадь, поскакал по шоссе на юг.

— Семен! — окликнул Супрун связного. — Немедленно найди политрука и скажи, что штаб в третьем доме слева. Пусть сообщит об этом в соседнюю роту. Командиров взводов пригласи ко мне…

Весь следующий день рота Супруна отбивала атаки гитлеровцев. Стояла жара. Но к вечеру с Сарпинских озер потянуло сырой, пронизывающей прохладой. Бойцы облегченно вздохнули. А некоторые даже стали зябко поеживаться.

Политрук Николай Небаев, устало вытерев лицо простреленной пилоткой, привалился к задней стенке окопа. Ныло плечо от стрельбы из противотанкового ружья, хотелось спать.

К Небаеву подошел Супрун:

— Устал, Николай? Отдохни, я пободрствую. После полуночи подниму…

Прикрыв плащ-палаткой примостившегося на сухой полыни политрука, командир роты пошел по траншее, осторожно ступая между отдыхающими. Потрудились сегодня бойцы неплохо — отразили три вражеские атаки, сожгли два бронетранспортера, которые до сих пор дымят на дороге в ложбине, уничтожили штаб.

Поравнявшись с черным от пыли и копоти взводным Серовым, Супрун тронул его за плечо.

— Приляг. Понадобишься — разбужу.

Серов словно ждал этой команды. Он тут же свернулся калачиком и мгновенно заснул.

Немного постояв над ним, Супрун двинулся дальше. Однако через несколько шагов опять остановился возле пулеметчика Кравченко. После длительной стрельбы боец приводил в порядок оружие. Потом, промокнув рукавом гимнастерки вспотевший лоб, потянулся к фляге, чтобы промочить пересохшее горло. Но посудина оказалась пустой. Несколько капель, которые удалось из нее вытрясти, только раздразнили Кравченко.

Увидя это, командир роты повернул обратно.

В это время совсем рядом ухнула мина. Супруна обсыпало землей. От взрыва на ноги вскочил Небаев. Еще не совсем очнувшись от сна, он уставился на лейтенанта.

— Что случилось? — спросил политрук.

— Особенного ничего, — успокоил его Супрун. — С питьем у нас скверно. Старшина накормил людей копченой рыбой, а воды не припас. Жара к тому же… Маются ребята, особенно раненые. Двое сознание потеряли.

— Ясно. Надо добывать…

— А как? Впереди и сзади каждый метр простреливается. Посылать кого-то сейчас — все равно что к расстрелу приговаривать…

— Ну что ж, тогда давай это возьмем на себя. Мы тут самые стреляные…

— Не возражаю, — сразу же согласился Супрун. — А поскольку я помоложе, то я и пойду.

— Не имеешь права, — возразил политрук. — Командир все время должен быть вместе с подразделением.

— Да ведь тебе не добраться — измотан весь.

— Доберусь. Политработник обязан заботиться о людях… Ты только прижми фрицев огнем.

Небаев затянул потуже ремень, передвинул кобуру пистолета за спину, нахлобучил на брови пилотку.

— Держись тут, Василий, я вернусь. Все будет хорошо!

Политрук легко выскочил из окопа и ящерицей пополз в свой тыл. Его быстро заметили гитлеровцы и открыли огонь. Командир роты лейтенант Супрун приказал ответить. Началась перестрелка.

Все волновались: проскочит или не проскочит Небаев?

Он благополучно преодолел самый опасный участок и скрылся из виду. Но волнения на этом не кончились: Небаева могла еще настичь мина.

Около двух часов Супрун и все бойцы подразделения пребывали в неведении: достиг ли политрук цели?

Наконец он показался. И опять вздыбилась фонтанами взрывов выгоревшая под солнцем степь, часто-часто засвистели над нею пули…

— Огонь! — скомандовал Василий Супрун. По противнику ударили из автоматов, пулеметов, минометов. Сам командир роты схватил самозарядную винтовку и тоже стал бить из нее по амбразуре вражеского блиндажа. Выбрав момент, крикнул связисту:

— Передай соседям, чтоб поддержали!.. Чувствовавший свою вину, старшина роты не выдержал и по-пластунски подался навстречу Небаеву.

Через несколько минут оба вернулись, таща за собой плоский пятнадцатилитровый бидон. Спрыгнув в траншею, политрук облегченно вздохнул и обратился к Супруну:

— Сверни, пожалуйста, папироску, а то у меня руки прямо как не свои.

Пока лейтенант сооружал цигарку, Небаев сообщил приятную весть: командование армии отметило стойкость частей 91-й стрелковой дивизии.

— Задачу свою мы выполнили. Ночью по сигналу — две зеленые ракеты перейдем на новый рубеж. А теперь пейте чай.

Две недели в калмыцких степях шли тяжелые бои. Противник наседал, мы отбивались. Над нашей головой постоянно висела его авиация. А тут еще нещадно палило солнце, не хватало пресной воды. Это все изнуряло до предела. И все же дивизия не только сдерживала натиск врага, но и предпринимала дерзкие вылазки. Во время одной из них в совхозе № 10 мы захватили штаб саперного батальона и все его хозяйство. Среди документов оказался и приказ командира 4-го армейского корпуса, в котором, между прочим, отмечалось, что войска Советской Армии уже полностью уничтожены и по степям бродят лишь их отдельные мелкие группы.

15 августа дивизия полностью сосредоточилась на рубеже Малые Дербеты Ханата — озеро Сарпа — Сарпинский и приступила к организации обороны. Теперь за нами была только Волга.

В спешном порядке части рыли окопы, оборудовали убежища, устанавливали противотанковые и противопехотные заграждения.

Перед нами действовали подразделения и части 4-й танковой армии немцев и 6-го армейского корпуса румын. Их попытки с ходу прорваться сквозь нашу оборону не увенчались успехом, и они также вынуждены были заняться укреплением захваченных позиций.

Изучая местность перед своим передним краем, я обратил внимание на то, что нас и гитлеровцев разделяет лощина. Когда-то она была заполнена водой. У меня мелькнула мысль: а что, если ее и сейчас затопить?

Во вражеском тылу, километрах в восьми от передовой, раскинулось большое озеро Аршан-Зельмень. Восточная часть его смыкалась с ответвлением глубокого оврага, перегороженного плотиной. Если ее взорвать, то между нами и неприятелем образуется серьезная естественная преграда.

Обсудив эту идею с начальником штаба дивизии Александром Ивановичем Булгаковым, своим заместителем по строевой части Леонидом Михайловичем Покровским и начальником разведки Владимиром Васильевичем Артамоновым, я распорядился разработать план уничтожения перемычки.

Для этой небольшой операции создали группу из 12 человек: 8 разведчиков и 4 саперов. Возглавил ее лейтенант Гришин.

Ночью он скрытно провел бойцов к плотине. Пока саперы закладывали в нее взрывчатку, остальные из подручных материалов вязали плотики и перетаскивали к месту, куда должна была устремиться вода. Когда все было готово, Гришин еще раз напомнил о порядке отхода, объявил сигналы связи друг с другом. Только после этого были подожжены шнуры. В полуночной тишине раздался оглушительный грохот. Группа бросилась к спасательным средствам и, подхваченная первой волной, поплыла к своим.

Вернулись разведчики и саперы под утро. По пути они подобрали в камышах тяжело раненного нашей шрапнелью немецкого обер-лейтенанта. Начальник разведки дивизии майор В. В. Артамонов поспешил допросить его. Пленный оказался офицером штаба 48-го танкового корпуса. Он прибыл на позиции проверить, как выполняют приказ германского командования румынские части. Обер-лейтенант провалялся в камышах более суток и был очень плох.

Артамонов пригласил врача и медсестру. Они ввели обер-лейтенанту противостолбнячную сыворотку и сделали перевязку. После этого гитлеровец был отправлен в штаб армии.

Со второй половины августа в полосе обороны дивизии положение стабилизировалось. Мы не только уверенно отражали попытки противника опрокинуть нас, но и проявляли некоторую активность: на вражеские позиции совершались огневые налеты, в тыл гитлеровцам направлялись разведывательные группы и даже целые подразделения.

В последние дни лета в районе Садовое, Уманцево в течение десяти суток действовал отряд во главе с моим заместителем подполковником Л. М. Покровским. Посаженный на трофейные автомашины, отряд был очень подвижным. Внезапными ударами он уничтожал мелкие гарнизоны неприятеля и легко уклонялся от встреч с более крупными формированиями.

Покровский собрал важные сведения о фашистских частях и соединениях, провел большую работу с жителями селений Садовое и Уманцево, разъяснил им, какие данные о враге нас интересуют, куда и как их передавать.

Дерзкие налеты наших бойцов вызвали в стане противника серьезную тревогу. Он бросил против отряда Покровского значительные силы пехоты и артиллерии. Им помогала авиация.

Пришлось дать команду на отход. В Уманцево остался лишь взвод Баймурзаева. Он и принял на себя удар немцев. На рассвете 24 августа к Уманцево подошли семь немецких грузовиков с автоматчиками и одним орудием. Баймурзаев выждал, когда они приблизятся почти вплотную, и только тогда подал сигнал. Дружный и плотный огонь застал гитлеровцев врасплох. Машины остановились. С одной из них соскочили десятка два солдат. Они залегли и начали отстреливаться. Остальные автомобили рванули в объезд Уманцево. Не прошло и получаса, как селение оказалось в кольце. Завязался жестокий бой. Он длился целый день. К неприятелю подошло подкрепление. Силы теперь были слишком не равны.

Баймурзаев организовал круговую оборону. Вскоре его ранило, но командир взвода остался в строю.

Когда у наших бойцов кончились патроны, гитлеровцы попытались захватить их живьем. Советские воины отбивались гранатами, прикладами, ножами.

Коммунист Магомед-Загир Баймурзаев, как и его товарищи, бился до последнего. Он погиб от осколков лимонки, брошенной им в набегавших гитлеровцев.

В этой схватке пали почти все, кто был тогда с Баймурзаевым. В их числе старший сержант Шкитин, бойцы Мельник, Юдин, Лазаренко, Остров, Корнеев, Томилин, Супрун, Федоров, Термуенко.

Как рассказали потом местные жители, к ним, даже мертвым, фашисты долго еще не осмеливались подойти.

После освобождения Уманцево останки героев были с воинскими почестями захоронены в братской могиле. Магомеда-Загир Баймурзаева посмертно наградили орденом Ленина, а остальных его товарищей — орденом Красного Знамени.

Вскоре после этого одна из наших стрелковых рот совершила вылазку в район населенного пункта Деде-Ламин. Атаке предшествовал огневой налет гвардейских минометов и артиллерии. Он ошеломил оборонявшихся здесь посланцев Антонеску. Их позиции были буквально выжжены. Подоспевшие пехотинцы довершили разгром. Только убитыми неприятель потерял у Деде-Ламина свыше 100 человек, 12 солдат и 2 офицера были захвачены в плен.

Накануне 25-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции командующий 51-й армией приказал мне снова сформировать отряд для действия во вражеском тылу. Мы выделили стрелковый батальон, разведроту, эскадрон конницы, артиллерийскую батарею и пять танков. Командовать этими силами поручили Леониду Михайловичу Покровскому, ставшему к этому времени полковником.

6 ноября в 2 часа утра подразделение У-2 нанесло бомбовый удар по расположенному в Садовом румынскому штабу. К этому времени отряд Покровского должен был пересечь линию фронта и подойти к восточной окраине Садового. Однако он задержался, встретив более серьезное сопротивление противника, чем предполагал. Садовое перешло в наши руки лишь к рассвету.

Кутившие здесь всю ночь генералы и старшие офицеры поспешно бежали, не отдав никаких указаний своим подчиненным. Штабники и находившиеся в Садовом подразделения в панике бросились в лощину, тянувшуюся к Уманцево. Наши артиллеристы открыли по ним беглый огонь картечью.

Преследуя противника, Покровский с ходу овладел селением Уманцево. Узнав об этом, я со своей оперативной группой поспешил туда. Разделив отряд на две части, одну из них направил к станции Аксай, другую — в сторону Котельниковского с задачей разведать глубину обороны неприятеля и его оперативные резервы.

Фашисты бросили против нас значительные силы, поддержанные десятью танками и самоходными орудиями. Я вынужден был дать команду отойти к Уманцево, где стояли на позициях наши орудия и танки. Они встретили гитлеровцев сильным огнем. Потеряв 4 машины, фашисты откатились назад.

9 ноября нам было приказано вернуться в полосу обороны дивизии.

За трое суток пребывания во вражеском тылу мы изучили его систему обороны, уничтожили свыше 900 солдат и офицеров, отбили 8 автомашин, взяли несколько десятков пленных, взорвали и сожгли 3 склада артиллерийских, 2 — с имуществом. Все захваченное продовольствие роздали населению.

Вот уже больше двух месяцев наша дивизия вместе с другими соединениями упорно обороняла плацдарм в районе Сарпинских озер. Мы знали, как трудно в это Время приходилось защитникам Сталинграда, и поэтому стремились быть максимально активными, отвлекая внимание и силы противника от главной цели.

Политработники, партийные и комсомольские активисты постоянно поддерживали у личного состава высокий боевой дух. Не было дня, чтобы они не побывали в окопах, землянках, блиндажах, не побеседовали с бойцами по душам.

16 ноября к нам прибыло пополнение. Офицеры штаба и служб пошли в подразделения, чтобы лично познакомиться с новичками, сразу же ввести их в курс обстановки.

Секретарь штабной партийной организации А. П. Рубцов направился в 4-ю роту, где он был частым гостем. Я& это время как раз происходила смена постов. Рубцов опустился на притоптанную солому, решив подремать, пока соберутся все сменившиеся.

Землянка постепенно наполнялась людьми. Входя в нее, бойцы ставили в отведенное место оружие, потирали от холода руки, щеки, постукивали ногой об ногу, располагались вокруг едва теплившейся железной печки, сделанной из старой бочки, перебрасывались между собой репликами.

— Ну, братцы, и морозец! Если так дальше пойдет, пожалуй, не выдержим, пожаловался кто-то. Вошедший в эту минуту в помещение высокий, широкоплечий, с большими покрытыми инеем усами солдат заметил:

— Рановато, брат, пасуешь. Это… как же не выдержим? — И, усаживаясь в круг, продолжал: — В сорок первом под Москвой покрепче было, и то перенесли. Да еще и немцам покою не давали. Помню, послали как-то нас за «языком». Надели мы белые маскхалаты и — в путь. Шли долго, а прошли мало. Снег глубокий, поземка метет, мороз лютый, аж до костей пронизывает. На пути стог соломы попался. Наш командир, молодой лейтенант, приказывает: «Дядя Вася (это он меня так звал за возраст) и ты, Омельченко, проверьте, нет ли там кого».

Ну мы с Омельченко потопали. Почти вплотную приблизились, смотрим, а там немцы. Я кричу им: «Хенде хох!» — и автомат трофейный направляю. А они — кто лежит, кто сидит, и на мой оклик чихали. Еще раз рявкнул и хотел уже дать очередь, но потом решил, если спят — возьмем живьем. Подошли с Омельченко, а они все, как деревяшки, мерзлые. Просигналили своим, а сами стог обшариваем. Вытащили капрала, вроде живой еще. Кое-как привели в чувство. Но сказать ничего не может. Ладно, думаю, в штабе разберутся. Подошел лейтенант, сосчитал остальных и вывел в блокноте цифру «18». Собрали оружие, солдатские книжки. У некоторых нашли письма, хотели порвать, а лейтенант запретил: сказал, что они — тоже документы. Что-то начертив для памяти, командир распорядился поворачивать назад. Мне он велел наблюдать за капралом, предупредив, что если он окочурится, то нам не миновать второй такой прогулки. Ничего… обошлось. Доставили в целости и сохранности.

— Дядя Вася, а где ты сегодня всю ночь пропадал? — поинтересовался боец, перетиравший в ладонях какую-то траву.

— Где был? Могу ответить, не секрет. Выполнял задание «тройки» (шифрованный номер командира полка). Дал он мне пакет и сказал: «Немедленно доставь в штадив. Очень важно». Взял я конверт, повторил, как полагается, приказание и направился к мотоциклу. Сел в коляску — и помчались. Ветер встречный, холодный. Мне еще туда-сюда, а вот водителю совсем плохо. Но доехали, направляюсь к землянке, вдруг слышу: «Стой! Кто идет?» Говорю пропуск. Потом вглядываюсь и глазам не верю. Омельченко! Какими судьбами? Расцеловались. В сорок первом вместе попали в госпиталь, а выписались порознь, с тех пор не виделись. «Ты по какому делу?» — спрашивает. «С донесением», — отвечаю. «Малость обожди, там сейчас ругачка идет. Замполит с начсандива стружку снимает за то, что солдаты всякую полынь да навоз курят».

В этот момент появился начальник штаба. Увидев меня, спросил: «Откуда?» Докладываю: «Из „хозяйства“ Дружинина с донесением». — «А что же не докладываешь, а лясы тут точишь?» Я чуть не сгорел от стыда. Хорошо, что в землянке освещение плохое, не видно. Начальник штаба вскрыл пакет, прочитал, поставил на конверте время. Затем спросил меня: «Как живете?» А я возьми да и бухни: «Все, говорю, хорошо, только курить нечего!» Смотрю, лезет в полевую сумку и достает вот это.

Дядя Вася вынул из кармана пачку махорки и высоко поднял ее над головой. Курильщики восторженно загудели, только один из присутствовавших остался к этому равнодушным. Он заинтересовался другим.

— Дядя Вася, а почему это теперь донесения стали с нарочным посылать? Ведь раньше как было: зашифруют и на рацию. Быстро и на морозе не крякать.

— Ну это не моего ума дело. Может быть, рация но выдерживает мороза, а может, еще что. В общем, приказывают — исполняй.

Отвечал дядя Вася с лукавинкой. Он, видно, о чем-то догадывался, но молчал.

— Дядя Вася, не томи, давай подымим, — попросил Звягин, жадно глядя на курево.

— А я думаю так, — заметил пулеметчик Копытов, — пусть дядя Вася закурит, а мы будем дымком довольствоваться. Некурящих за дверь, чтобы зря добро не тратили. Так-то экономнее будет.

— Нет, — возразил Василий Васильевич. — В первую очередь предлагаю свертеть по одной цигарке на десять персон для тех, кто сейчас в окопах. А что останется — нам.

Против такого распределения никто возражать не стал.

Рубцов, до сего времени лежавший молча, встал, потянулся и включился в разговор:

— Слышал я, товарищи, как вы курительную проблему решаете. Я пришел к вам, чтобы сообщить приятную весточку. Вчера мы получили письмо из Дагестана, где формировалась дивизия. Наши шефы благодарят нас за стойкость и выражают уверенность, что мы в конце концов разобьем врага. Труженики тыла прислали нам полушубки, валенки, носки, перчатки. Не забыли и про табачок.

Дружное «ура» потрясло землянку, а Рубцова так качнули, что он едва не ударился о перекрытие.

Да, в то напряженнейшее время даже такие простые вещи, как пачка махорки, не говоря уже о добром слове, вызывали у нас радость, несли в себе огромный заряд энергии. За Родину, за свободу и счастье народа советские воины готовы были биться до последней капли крови, до последнего дыхания.

Политработники, коммунисты в комсомольцы поддерживали в бойцах это чувство, развивали и утверждали его.

В Зургене полным ходом шла работа по оборудованию командного пункта. Жители этого поселка были эвакуированы. Но в одной глинобитной хатке кто-то остался. Командир комендантского взвода обнаружил в ней пожилую калмычку.

— А почему здесь, бабуся? — напустился на старушку лейтенант. — Тебе что, жизнь надоела? Ну-ка быстренько собирай свои вещи. Все ваши давно уже за Волгой.

Женщина не шелохнулась.

— Что молчишь? Или русского языка не знаешь?

— Язык-то знаю, да вот не понимаю, почему со своей земли уходить заставляешь?

— Об этом сейчас разговаривать некогда, приказ выполнять надо.

— Никуда я отсюда не поеду. Я тут родилась, выросла. Это моя родина. А если вы за Волгу отступите, сама буду бить немцев сколько сил хватит.

Командир взвода пожал плечами и направился в штаб.

Я слышал его доклад и спросил:

— А у бабуси еда есть?

— Не знаю, — растерялся лейтенант.

— Узнайте. Если нет, обеспечьте! Когда командир комендантского взвода вышел, я обратился к комиссару дивизии Скобелеву:

— Как находишь этот факт, Петрович? Ведь женщина могла уйти, но сама решила — ни шагу назад.

— Пусть остается с нами, — согласился Скобелев.

Бабуся стала у нас своим человеком. Она ухаживала за ранеными, стирала бойцам белье, помогала готовить пищу. Солдаты относились к ней с уважением.

В бескрайних приволжских степях продолжались жесточайшие бои.

Основательно закрепившись на рубеже Сарпинских озер, мы теперь уже твердо верили, что ни под какими ударами не дрогнем и на восток не сделаем больше ни шагу. Наоборот, день ото дня крепла у нас надежда на скорый перелом в ходе событий.

И он наконец наступил.

18 ноября мы со Скобелевым были вызваны в штаб армии. Командующий генерал Н. И. Труфанов объявил приказ о наступлении. Нашей дивизии предстояло действовать на левом фланге 51-й армии. Перед нами поставили задачу овладеть селением Садовое, в дальнейшем продвигаться в направлении Кануково, Кенкря.

В ночь на 20 ноября в проволочных заграждениях и минных полях противника были проделаны проходы. На рассвете после короткой артподготовки подразделения пошли в атаку и прорвали неприятельскую оборону.

Во время боя за высоты южнее Сарпинских озер был тяжело ранен командир 1-й роты 561-го стрелкового полка старший лейтенант Спиваков. Через сутки он умер. Роту принял политрук Небаев. Но тут же ему пробило пулями обе ноги. Командир батальона старший лейтенант Тимошин приказал молодому бойцу Кантария вынести Небаева в безопасное место. Руководство боем он взял на себя.

Вскоре рядом с Тимошиным разорвалась мина. Комбату оторвало правую руку, а один из осколков угодил о живот. Тимошин сгоряча продолжал идти впереди роты, подбадривая солдат, потом упал и больше уже не поднялся. Погиб и старшина Солоницын.

Как только была взята высота с отметкой 80, я выеехал в 561-й стрелковый полк. Из перелесков и оврагов с поднятыми руками выходили неприятельские солдаты и кричали:

— Гитлер капут!..

Некоторые тянулись и брали под козырек. Я остановил машину и спросил:

— Кто из вас говорит по-русски?

Отозвались сразу несколько человек.

— Есть желающие помогать нам бить фашистов?

Среди сдавшихся в плен возникло замешательство. Но вот некоторые из них заявили, что согласны повернуть оружие против гитлеровской армии. Я отправил их в распоряжение командира 561-го стрелкового полка. Однако подполковник А.А. Гайдадин и сам выявил немало охотников перейти на нашу сторону. Он находился на захваченной вражеской артиллерийской позиции. Увидев меня, Гайдадин спросил:

— Что с ними делать?

— Используйте по специальности, — распорядился я. — Только под руководством наших бойцов.

Мы с Гайдадиным направились на полковой командный пункт. Мимо нас по заснеженной степи на юго-запад беспрерывным потоком шли танки, «катюши», тяжелая артиллерия, колонны хорошо вооруженных и тепло одетых пехотинцев. Появились батальоны и полки, прибывшие из-за Волги.

Наступление набирало силу.

С 20 по 23 ноября наша дивизия заняла населенные пункты Жарков, Кочубеево, Армань, Обильное и развернула преследование противника в направлении Киселевка, Кетченер.

Но тут произошли некоторые осложнения. 61-я кавалерийская дивизия под командованием генерал-майора Я. К. Кулиева, наступавшая на Котельниково, подверглась контратаке танков и пехоты гитлеровцев. Конники стали отходить на Уманцево. В этой ситуации и мы вынуждены были перейти к обороне на рубеже Уманцево-Обильное. Здесь нам пришлось встретиться с прорвавшимися танками 23-й немецкой танковой дивизии. Германское командование стремилось восстановить положение.

В течение 28 и 29 ноября 91-я стрелковая и 61-я кавалерийская дивизии успешно отразили попытки неприятеля пробиться к Сталинграду.

Не добившись цели, враг начал закрепляться на линии Кануково-Кенкря.

Во время этих боев из строя вышел командир 503-го стрелкового полка. Принять от него часть я предложил своему старому боевому товарищу, бывшему комиссару 131-й мотострелковой дивизии Якову Никитовичу Григорьеву, находившемуся в резерве. Он согласился. Яков Никитович — сын донецкого горняка, в Красной Армии с 1922 года. За его плечами большой жизненный и боевой опыт. За дело он взялся уверенно.

29 ноября 503-й и 561-й полки предприняли попытку овладеть населенным пунктом Кенкря. Но из этого ничего не получилось. Тогда, оставив здесь заслон, части направили свои усилия на освобождение Кондженкина, В. Сальска, Ики-Загарников.

4 декабря мы вышли на этот рубеж, закрепились на нем и более двадцати дней во взаимодействии с соседними соединениями отражали яростные контратаки противника, рвавшегося на помощь войскам, окруженным в районе Сталинграда.

26 декабря подчиненная мне группа в составе 91-й стрелковой, 61-й кавалерийской дивизий и Сарпинского укрепрайона возобновила наступление. 27 декабря мы разбили гитлеровцев, оборонявшихся в районе Киселевки, взяв в плен около 2000 солдат и офицеров, захватив большое количество орудий, лошадей и всякого военного имущества.

Правда, и у нас потери были немалые. Особенно тяжелой утратой для нас явилась гибель командира 61-й кавдивизии генерал-майора Якуба Кулиевича Кулиева.

В последний декабрьский день 1942 года в Киселевку приехал заместитель командующего фронтом генерал-лейтенант Г. Ф. Захаров. В небольшом крестьянском домике при свете керосиновой лампы он поставил 91-й стрелковой дивизии задачу: с приданной танковой бригадой к рассвету 1 января овладеть селом Ремонтное, а к утру следующего дня отбить у противника Первомайское, Приютное и, выйдя к реке Маныч, отрезать пути отхода ею элистовской группировке.

— Знаю, что это трудно, — сказал Захаров, — и времени мало. Но надо успеть. Во что бы то ни стало.

В морозную, вьюжную новогоднюю ночь наше соединение пошло в бой. В Ремонтное ворвались с ходу. От пленных мы узнали, что неприятель отходит на Сальск.

Не теряя времени, тремя колоннами мы двинулись к намеченному рубежу. 503-й стрелковый полк с приданными танками и артиллерийским дивизионом 2 января захватил мост через Маныч. Одним батальоном он закрепился перед станцией Дивное, остальные силы развернул фронтом на восток по Манычу. 613-й стрелковый полк занял Приютное и вступил в борьбу с гитлеровцами, стремящимися переправиться через Маныч.

Ударная группа дивизии в составе танковой бригады и 561-го стрелкового полка била во фланг отходящих фашистских войск с севера. Ей помогала 6-я танковая бригада 28-й армии. К 3 января 1943 года вражеская группировка была истреблена по частям. Мы взяли много пленных, боевой техники, снаряжения, продовольствия и фуража.

Перед нами была поставлена новая задача: наступать вдоль реки на станцию Пролетарская, овладеть ею и закрыть для отходящей Котельнической группировки немцев путь за Маныч и на Ростов.

В ночь на 4 января дивизия выступила по Двум маршрутам. Вдоль Маныча шли 613-й стрелковый поля и артиллерийский дивизион. Километрах в десяти за ними 503-й стрелковый полк. Справа, по параллельной дороге, следовали танковая бригада, 561-й стрелковый полк и другие дивизионные подразделения.

Такой боевой порядок давал возможность наступать на широком фронте и при встрече с противником головной частью сковать его, а остальными силами маневрировать по обстановке.

С боями по бездорожью нам за четверо с половиной суток предстояло пройти полторы сотни километров. Однако бойцов не страшили никакие трудности. Познав радость победы над врагом в новогодние дни, они рвались вперед.

К утру 6 января передовой отряд дивизии вышел в район коневодческого завода имени С. М. Буденного. Там его атаковал полк неприятельской мотопехоты с 20 танками, поддерживаемый авиацией. Гитлеровцы пытались разделаться с отрядом, не дав ему полностью развернуться. Имея превосходство в танках и господствуя в воздухе, они потеснили некоторые наши подразделения. Несмотря на это, бойцы продолжали отражать натиск противника. С наступлением сумерек отряд отошел в район колхоза имени Ленина.

В это время 561-й полк овладел колхозом «Большевик» и завязал, бой за Островянский. После ожесточенной схватки мы сломили сопротивление фашистов. Однако они не смирились с потерей этого населенного пункта. Подтянув резервы, враг бросил в контратаку до 30 танков с мотопехотой.

Островянский трижды переходил из рук в руки.

К вечеру, израсходовав боеприпасы, 561-й стрелковый полк вынужден был отойти на рубеж колхоз «Большевик» — Веселый.

8 января, сдав участок обороны в районе колхоза имени Ленина 56-й танковой бригаде, дивизия стала всеми силами готовиться к освобождению Островянского, Курдюченского, Романова.

Части пополнялись боеприпасами, приводили себя в порядок, занимали исходное положение.

9 января ко мне на наблюдательный пункт прибыл командующий 51-й армией генерал-майор И. Труфанов. Ознакомившись с обстановкой на месте, он помог мне организовать предстоящий бой.

Первыми обрушили удар на неприятеля артиллеристы и минометчики. Затем в атаку пошли пехотинцы. С возгласами «Ура!», «За Родину!» они ворвались на вражеские позиции. Я не узнавал людей. Откуда только у них бралась энергия! Ведь позади были изнурительные переходы, частые кровопролитные стычки. И предшествующую ночь никому не пришлось отдыхать. Тут доброе слово хочется Оказать о политработниках, коммунистах, и комсомольцах соединения. Они много сделали, чтобы морально подготовить и вдохновить бойцов на новые ратные подвиги в борьбе за освобождение родной земли от иноземных захватчиков. В бою политработники, партийные и комсомольские активисты показывали примеры героизма, увлекая за собою остальных. Немцы яростно сопротивлялись, потом не выдержали нашего натиска и начали беспорочно отступать.

Мы ворвались в Островянский. Этот населенный пункт достался нам дорогой ценой: на подступах к нему полегло немало наших боевых товарищей. В их числе командир 561-го стрелкового полка Алексей Александрович Гайдадин. Освободив 10 января хутор Курдюченский, а 12 января — Романов, дивизия вышла в район Черкасского, Пролетарской.

В этих боях особенно отличился 631-й стрелковый полк. Командовал им подполковник И. Н. Дружинин. В Иване Николаевиче мне нравились спокойствие, редкостная скромность, дисциплинированность. Он хорошо знал штабную работу, обладал солидным боевым опытом. соединении славился тем, что в любой обстановке принимал наиболее разумные решения.

За оборону под Сталинградом Дружинин был награжден орденом Красного Знамени.

И здесь, на Маныче, его часть действовала напористо, инициативно.

Успешно справились с поставленной задачей и другие подразделения. Дивизия в целом заслужила благодарность Военного совета 51-й армии. Многие бойцы, командиры и политработники удостоились правительственных наград. Я тоже стал кавалером ордена Кутузова II степени. Нас вывели на отдых. В течение пяти дней мы приводили себя в порядок, пополнялись боеприпасами, горючим, продовольствием. И только 321-й артиллерийский полк продолжал вести бой, поддерживая огнем наступление соседей.

18 января 91-я стрелковая дивизия получила приказ форсировать Маныч и наступать в направлении 2-е отделение конного завода, Супруновка, Первомайский, Ростов.

Погода стояла холодная. Бушевали степные бураны. Однако лед на реке был еще непрочный и во многих местах разбит снарядами и минами. Я ломал голову над тем, как преодолеть заболоченную пойму Маныча. Лесов вокруг нет, деревянные строения — тоже редкость. Из чего сооружать мосты, сбивать плоты, чтобы перебросить технику? Наконец придумали использовать камыш и усиливающийся мороз. По моему распоряжению во всех частях были созданы специальные команды. Они изготовили фашины, уложили на лед и полили их водой.

Утром по этому настилу пошли пехотинцы. Затем на руках потащили орудия. Кое-где все же образовались проломы, и некоторые пушки вместе с расчетами пошли на дно. Людей и артиллерию спасли. Помогли танкисты.

Переправившийся первым 503-й стрелковый полк с ходу атаковал поселок Первомайский. Для противника этот удар оказался неожиданным, и он почти без боя отступил. Но, опомнившись, предпринял контратаку. Вражескую пехоту поддержало до 10 танков.

Наши бойцы отразили неприятельский натиск. Гитлеровцы не унимались. Они еще дважды пытались вернуть утраченные позиции, но снова безуспешно. Потеряв 5 машин и более 100 солдат и офицеров убитыми, фашисты наконец отказались от своего намерения.

Подразделения 503-го стрелкового полка перешли к преследованию немцев. Сбивая их заслоны, стрелки вскоре подошли ко 2-му отделению конного завода. Здесь враг устроил им ловушку. Оставив на чердаках домов, в сараях и подвалах засаду, он основные силы расположил вне населенного пункта. Однако его замысел был раскрыт. В западню попала лишь небольшая группа разведчиков 503-го полка. К ним вовремя подоспела помощь, и неприятель был обращен в бегство.

В это время другие части дивизии продолжали преодолевать Маныч.

24 января дивизия вышла на рубеж хутор Трудовой — село Журавлевка — колхоз имени Орджоникидзе. И хотя наши танки задержались на переправе, наступление продолжалось.

Противник отчаянно сопротивлялся. Каждый населенный пункт он превращал в маленькую крепость.

В этот период мы стали широко применять ночные действия. Днем по балкам незаметно подбирались к неприятельским опорным пунктам, а с наступлением темноты внезапной атакой овладевали ими.

25 января гитлеровцам удалось остановить продвижение нашей армии в районах Бол. Талово, 5-й сотни, Первомайского, Донского. Германское командование бросало в бой все свои резервы, стремясь как можно дольше удержать за собой Батайск и Ростов, чтобы вывести через них свою северо-кавказскую группировку.

Мы в это время находились в 70–80 километрах от Батайска.

В сложившейся обстановке командарм приказал нам, не ввязываясь в бои за населенные пункты, выйти в тыл врагу, захватить хутор Теряев-Андропов и вместе с частями 3-го гвардейского танкового корпуса, который был где-то на подходе, обеспечить окружение немцев в 5-й сотне, Нижних Хорулях, Бол. Талово.

Передовой отряд в составе 613-го стрелкового полка и дивизиона 321-го артиллерийского полка обеспечивал продвижение и развертывание главных сил дивизии.

Обнаружив наши колонны, фашисты вызвали авиацию и пытались нас задержать.

После полудня отряд вступил в бой с танками немцев. Сложилась очень трудная обстановка. Подразделениям пришлось драться с превосходящими силами противника разрозненно, отдельными ротами и даже взводами. Лишь благодаря умелому маневру по оврагам им удалось сохранить людей, технику и продержаться до темноты.

На помощь отряду я направил 503-й стрелковый полк. Эти части должны были овладеть селением Теряев-Андропов и не допустить прорыва неприятеля со стороны станции Верблюд. Остальными силами соединение продолжало окружать его группировку в Бол. Талово.

В ночь на 27 января 503-й полк соединился с 613-м и вместе с ним вышел к хутору Теряев-Андропов.

Еще с вечера начала бушевать вьюга. На пути нашем, казалось, стала снежная стена. В четырех-пяти шагах уже ничего не было видно. Завывание ветра заглушало все.

Гитлеровцы попрятались по хатам. Выставленная охрана вела себя беспечно. Часовые выбирали места затишнее. Их бесшумно сняли разведчики. Части беспрепятственно ворвались в хутор. Вражеские солдаты, застигнутые врасплох, выскакивали из домов в одном белье и попадали под пули и штыки. Ни одному из них не удалось добежать до танка или бронетранспортера. Часа через два гарнизон Теряев-Андропова был уничтожен. Лишь единицам удалось выскочить из населенного пункта и скрыться в степи. На месте боя осталось больше 100 фашистских трупов, около 20 танков, немало бронетранспортеров, автомашин и других трофеев.

Утром немцы попытались восстановить положение. После бомбового удара на нас двинулось до полка мотопехоты и 20 танков. Мы встретили их плотным огнем. Особенно метко стреляла 5-я батарея 321-го артполка. Расчеты сержантов Абызова и Москаленко уничтожили две машины. Натиск удалось отбить.

Однако на этом дело не кончилось. Неприятель штурмовал Теряев-Андропов весь день.

Другие полки дивизии в это время вели бои в районе 5-й сотни.

Обстановка усложнилась. Враг бросал в бой все новые силы. Мы же не получали ничего. А потери несли большие. Но держаться нужно было любой ценой.

Противник задействовал резервы и даже начал снимать подразделения с других участков. 29 января он возобновил контратаки. Бой длился более четырех часов. В 503-м и 613-м полках кончались боеприпасы, из строя вышли последние орудия. Бойцы отбивались, используя трофейные танки и оружие.

Гитлеровцам удалось окружить Теряев-Андропов.

Я доложил командарму о создавшемся положении и попросил разрешения вывести полки, оборонявшиеся в районе хутора. Мы свою роль сыграли, и моя просьба была удовлетворена. Я сообщил об этом по радио 503-му и 613-му полкам, указал направление выхода, назначил район сбора.

Всю ночь на 30 января подразделения окруженных частей по балкам и степью пробивались к Харули. Враг всеми силами пытался задержать их и уничтожить, не зная, что сам уже обречен: главные силы нашей армии утром готовились нанести ему сокрушительный удар на других участках.

К полудню последние батальоны 503-го и 613-го стрелковых полков вырвались из Теряев-Апдропова. 31 января нас вывели в армейский резерв. За время наступления 91-я стрелковая дивизия прошла с боями около 600 километров. Во взаимодействии с другими соединениями и частями она освободила 80 населенных пунктов, нанесла противнику большие потери в живой силе, надежно обеспечила открытый левый фланг своей армии.

В последующие два месяца мы находились во фронтовом резерве, отдыхали, получали пополнение, материальную часть, занимались боевой и политической подготовкой.

В один из дней меня вызвал командующий Южным фронтом Р. Я. Малиновский. Еду в Политотдельск, где он располагался.

Поздоровавшись и предложив сесть, Родион Яковлевич сказал:

— Доложите о состоянии дивизии.

Я открываю планшетку с намерением извлечь из нее данные о людях, технике, всех видах довольствия. Малиновский останавливает.

— Бумажки не доставайте. У командира все должно быть в голове.

По памяти говорю об укомплектованности частей, подразделении, служб.

Родион Яковлевич прерывает:

— Хорошо. Теперь о вооружении. Что получили, чего недостает?

Тут я запнулся.

— Ну вот видите! — Малиновский посмотрел на меня недовольным взглядом. Как же вы командовать будете, если не знаете, что у вас есть под рукой?

Его слова сильно расстроили меня. Видя это, Родион Яковлевич не стал больше меня экзаменовать, а объявил:

— Вы убываете в Ровеньки, в распоряжение командующего пятьдесят первой армией генерала Захарова. Знакомы с ним?

— Да, товарищ командующий. Вместе были на Северо-Кавказском фронте.

— Вот и опять встретитесь. Желаю успеха…

В первых числах апреля дивизия выступила в поход. Шли мы через Ростов, Новочеркасск, Шахты. В Ровеньках привели себя в порядок, после чего выдвинулись в район Ворошиловграда (ныне Луганск). Включили нас в состав 3-го гвардейского стрелкового корпуса 51-й армии. Корпусом командовал генерал-майор А. И. Белов, армией — генерал-лейтенант Г. Ф. Захаров.

После короткого отдыха дивизия приступила к учебе, Командиры и политработники знакомились с новым рубежом, на котором мы должны были сменить 54-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

В начале мая к нам приехали шефы из Дагестана. Они привезли наказы земляков, письма, подарки. Посланцы парода побывали в окопах, солдатских землянках, на митингах. Они сказали нам много душевных слов и просили еще крепче бить фашистских оккупантов, поскорее освобождать от них советскую землю. Бойцы заверили, что не пожалеют жизни во имя свободы и счастья любимой Родины.

В середине мая 91-я стрелковая дивизия заняла оборону западнее Ворошиловграда. По фронту полоса достигала 12 километров. Основные силы соединение сосредоточило на направлении Ворошиловград, Ворошиловск. Свой командный пункт я разместил в Екатериновке.

Смену частей 54-й гвардейской стрелковой дивизии производили только ночью. А ночи были короткие, лунные. Все командиры получили указание поддерживать режим, который был здесь до нас.

Меня несколько беспокоило то обстоятельство, что во время доукомплектования в подразделения влилось много бойцов, еще ни разу не участвовавших в боях. Как-то они поведут себя в сложной обстановке? Их надо было подготовить к первой встрече с врагом.

Я посоветовался со своим заместителем по политической части и начальником политотдела дивизии полковником Ф. С. Иголкиным. Федор Семенович прошел большую военную и жизненную школу. Родился он в 1900 году в городе Туле, в семье рабочего. К 1912 году окончил начальное училище и пошел работать учеником в частную токарную мастерскую. В 1914 году перешел в литейный цех Тульскою оружейною завода.

В 1919 году был признан в Красную Армию и направлен в Москву на курсы красных командиров. В партийную неделю, перед отправкой на фронт против Юденича, Федор Семенович вступил в партию. С той поры он беспрерывно в рядах Красной Армии. Был командиром взвода, помощником командира эскадрона в 1-й Туркестанской кавалерийской бригаде, переименованной впоследствии в 7-ю кавбригаду. Принимал участие в борьбе с басмачеством, служил на Дальнем Востоке. С 1938 года, когда снова был введен институт военных комиссаров, Иголкина назначили комиссаром 7-го полка связи. В этой должности он и прибыл на фронт в составе 21-й армии. В августе 1941 года получил ранение. После госпиталя был начальником политотдела 72-й Тихорецкой кавалерийской дивизии, а с января 1942 года — комиссаром 114-й кавдивизии, с которой отходил от Ростова к Сталинграду, в составе 51-й армии.

Когда институт комиссаров упразднили, а кавалерийское соединение расформировали, прибыл в нашу, 91-ю стрелковую дивизию. С нею прошел путь от Сталинграда до Крыма.

Так вот, выслушав меня, Федор Семенович предложил собрать бывалых воинов и поставить перед ними задачу: помочь своим молодым товарищам поскорее овладеть вверенным им оружием, приемами боя, фронтовым опытом.

Я согласился с ним. Из частей были вызваны ветераны. Всего их собралось 47 человек.

Когда мы разъяснили им, что от них требуется, сержант Иван Петрович Башлаков от имени своих товарищей заверил нас, что старые солдаты помогут своим командирам в обучении новичков, морально подготовят их к предстоящим боям.

Помимо этого мы с Федором Семеновичем Иголкиным, а также офицеры политотдела и штаба побывали во всех частях и провели несколько бесед с молодыми бойцами и их командирами.

Одновременно мы проверили готовность обороны, знание воинами своих обязанностей, поставили задачи разведчикам.

В течение мая — июня полки продолжали совершенствовать окопы, траншеи, рыли новые, устанавливали минные поля и различные заграждения. Дни стояли знойные, без дождей. Прокаленная земля стала как камень, и ее приходилось не копать, а долбить. Да и времени было мало: ночи летом короткие. А днем никакие работы не велись.

Мы располагали информацией о том, что немецко-фашистское командование готовится к наступлению. У них появились новые танки «тигры», «пантеры» и самоходные орудия «фердинанды». Их тактико-технические данные нам были известны. Во все полки и батальоны мы разослали снимки этих машин с указанием уязвимых мест. Это помогало командирам конкретнее и целеустремленнее проводить занятия с бойцами.

За противником мы следили очень внимательно. Наиболее удобно наблюдать за ним было с утра до полудня. В это время солнце ярко освещало немецкую оборону, что давало нам возможность засекать оптические приборы неприятеля, видеть малейшее передвижение.

Со второй половины дня солнечные лучи падали на нашу сторону. На этот период мы оставляли на местах лишь несколько перископов и почти совсем прекращали езду и хождение.

Чтобы проверить данные наблюдения, требовался «язык». Однако захватить его никак не удавалось. Местность впереди была открытая, незамеченными к вражеским окопам не подойти. Да и эсэсовцы, стоявшие против нас, ушами не хлопали. Пришлось принять решение провести разведку боем. К этому стали готовить усиленный стрелковый батальон. В глубине своей обороны выбрали участок местности, похожий на местность южнее села Белое, где намечалось нанести удар. С утра командиры тщательно изучали район предстоящих действий, а после полудня батальон выходил на учебное поле и отрабатывал атаку, захват «языка», выход из боя. Это же повторяли и ночью, так как разведку планировали на темное время.

Как раз в эти дни ко мне приехал сын Юрий. Он, как и многие его сверстники, давно просился на фронт, И вот, кончив 8 классов, примчался под Ворошиловград из Кировской области, куда в 1941 году была эвакуирована семья. Попал Юрий в штаб несколько необычным образом. Я заслушивал доклады вызванных командиров, когда в комнату вошел мой адъютант младший лейтенант Георгий Прудников и доложил, что задержан подозрительный подросток, который добивается встречи со мной. Я ответил, что мне сейчас некогда, а если парень действительно подозрительный, то его надо отправить в соответствующие органы там разберутся. Прудников вышел, но через несколько минут вернулся с Юрием. Я сразу узнал его. Правда, за два года он заметно вырос, возмужал и в перешитом с моего плеча кителе и военных брюках выглядел почти солдатом. Мы обнялись, расцеловались. Я стал расспрашивать о семье, о том, как он нашел меня.

Сидели допоздна, о многом переговорили. Юрия интересовало главное — как я отнесусь к его желанию воевать. Я не мог отказать ему в этом, но заметил, что врага надо бить умело. Поэтому я решил направить сына в учебную роту дивизии. На следующее утро его обмундировали, и я взял Юрия с собой на НП.

По поведению немцев не было заметно, чтобы они что-либо подозревали. Мы ждали ночи. С наступлением темноты я выехал в район Белого. Со мной были Федор Семенович Иголкин и Юрий. Командир 613-го стрелкового полка подполковник И. Н. Дружинин доложил об обстановке на его участке и готовности бойцов к выполнению задачи. Федор Семенович побеседовал с коммунистами и комсомольцами, напомнил, что каждый из них должен делать в разведке, пожелал удачи. После этого батальон начал скрытно выдвигаться на исходную позицию. Я направился туда же, оставив в машине адъютанта и сына. Немцы вели методический минометный огонь, изредка постреливали из пулеметов, освещая местность ракетами. До назначенного срока оставалось 30–40 минут.

Я послал ординарца за своим адъютантом. Вдруг через несколько минут слышу: по дороге движется машина. Приказываю немедленно ее остановить. Оказалось, что это подъехали Прудников, Юрий и ординарец, решившие для экономии времени воспользоваться машиной. Пришлось отчитать их за такое легкомыслие, ведь они могли привлечь внимание врага.

Вскоре наши артиллеристы и минометчики совершили десятиминутный огневой налет. Саперы проделали в минных полях проходы. Батальон пошел в атаку. Минут через десять начальник разведки дивизии майор В. В. Артамонов доложил, что захвачена первая траншея, есть убитые эсэсовцы, а пленных пока нет. Идет бой за вторую траншею. Еще через 20 минут поступило сообщение, что подразделение захватило вторую траншею и пленного. Неприятель открыл сильный заградительный огонь из орудий и минометов, одновременно усилил обстрел нашего переднего края, затем предпринял контратаку пехотой и танками. Почти во всей полосе дивизии завязался огневой бой. Это было нам на руку. Командиры всех степеней и специально выделенные наблюдатели фиксировали систему огня противника. Задача разведки в основном была выполнена, и я дал команду на отход. Артиллерии поставил задачу подавить выявленные огневые позиции.

Батальон благополучно вышел из боя, захватив пленных, документы и оружие фашистов. Гитлеровцы подтвердили, что с их стороны готовится наступление.

О результатах разведки боем я тотчас же доложил командиру 3-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-майору А. И. Белову. Он приказал прислать об этом письменное донесение, а пленных немедленно направить в штаб 51-й армии.

4 июля 1943 года, воскресенье… Ясный солнечный день. В Екатериновке, где размещался штаб 91-й стрелковой дивизии, шла подготовка к торжеству: участникам битвы на Волге предстояло вручить медаль «За оборону Сталинграда». Настроение у всех было праздничное.

К двенадцати часам в Екатериновку прибыл член Военного совета 51-й армии генерал-майор А. Е. Халезов. Вручив награды, он тепло поздравил нас и выразил уверенность, что мы и на украинской земле будем громить врага по-сталинградски.

Вскоре после отъезда генерала Халезова мне позвонили из штаба корпуса и пригласили на совещание. Выехал я туда пораньше, чтобы по пути заскочить в район расположения дивизионных тылов. Там я попал под артиллерийский обстрел. Мой адъютант младший лейтенант Георгий Прудников предложил мне спуститься в блиндаж.

— Не стоит время терять, — возразил я, — лучше двинемся дальше.

Юрий, приехавший ко мне из учебной роты на воскресный день, направился к машине, чтобы подогнать ее к нам. Но только успел он сделать несколько шагов, как совсем рядом упал снаряд. Взрывная волна сбила меня с ног, и я потерял сознание.

Когда очнулся, увидел склонившегося над собой сына. Разорвав свою нижнюю рубашку на ленты, он перевязывал меня. Потом подоспели врач и санинструктор. Она усадили меня в автомобиль и повезли в медсанбат.

Обстрел продолжался…

По дороге я спросил у Юрия, что с Прудниковым.

— Беда, — вздохнул он. — Убит…

У меня сжалось сердце. С Георгием я прошел путь от Краснодара до Волги. И вот в Донбассе его жизнь оборвалась…

В медсанбате меня навестил командир корпуса Александр Иванович Белов. Он сообщил, что меня отправят в тыловой госпиталь. Уже прощаясь, спросил:

— Как считаешь, кого лучше временно поставить на дивизию?

Я посоветовал назначить полковника Иголкина.

— Пожалуй, — согласился Белов. — Ну, желаю поскорее выздороветь.

Меня погрузили в самолет. В городе Шахты, во фронтовом госпитале, профессор Гуревич сделал мне операцию. На следующий день мы с врачом, который меня сопровождал, полетели в Махачкалу. В пути я потерял сознание.

В столицу Дагестана мы прибыли 17 июня. И вот у меня снова началась госпитальная жизнь. Я ловил каждую весточку с фронтов. Особенно интересовала меня, конечно, 91-я стрелковая дивизия. Прорвав оборону противника под Ворошиловградом, она затем вела бои за Мелитополь и заслужила название Мелитопольской. После этого пошла на Перекоп. Я очень сожалел, что не мог вместе с нею еще раз пройти по памятным для меня местам.

Летом 1944 года мелитопольцы участвовали в изгнании немецко-фашистских войск из Прибалтики. За смелые и решительные действия правительство наградило 91-ю стрелковую дивизию орденом Красного Знамени.

Я от души радовался ее успехам.

Слава тебе, родная!