Дмитрий Лукин. Полёт
Свой восемнадцатый день рождения Олег встретил на облаках. Радости он не чувствовал – только усталость и щемящую грусть. Кончились годы беззаботные, и юность, стало быть, кончилась…
Вроде бы тут не о чем особо переживать. У всех бывает. Но как-то уж больно резко эта взрослость к нему подкатила. Без приглашения, без предупреждения. Обрушилась громом среди ясного неба, и… всё! Здравствуй, приземлённая жизнь!
А так хочется ещё полетать!
Женщины! Всё из-за них! Замуж им надо! Любви. Детей. О небо! Куда торопятся? Почему нельзя повременить годик-другой? Дело-то серьёзное! Так нет же! Стукнуло тебе восемнадцать – добро пожаловать на праздник! И кто придумал эту проклятую Неделю?!
Впрочем, у него есть время до полудня… Женщины подождут. Сейчас бы с небом разобраться…
Изучение воздушных потоков отнимало много сил. Ориентироваться в темноте было трудно, летать быстро – опасно, поэтому на пробы ушла вся ночь. Только когда горизонт на востоке из тёмно-синего превратился в серый, Олег прекратил полеты и, раскинув руки, улёгся передохнуть на первом подвернувшемся облаке (снизу оно казалось чёрным пятном, закрывающим звёзды).
У него опять ничего не вышло.
Эпопея с ночными исследованиями длилась уже две недели, а он всё ещё не мог похвастать результатами. Так… продвинулся вперёд на пару шажочков – и всё. Особенно трудно было внизу, у самой земли. Он даже один раз пожаловался отцу: «Просто засада какая-то! Стоит слиться с потоком, раствориться в нём – так обязательно врежешься в дерево, башню, столб или шпиль. Начнёшь контролировать полёт – потеряешь поток». Задача казалась Олегу нерешаемой. Но он не сдавался. Он всё ещё хотел успеть…
До сегодняшнего утра.
Первая неудача за всю поднебесную жизнь.
Время вышло, решение не найдено, и пора говорить небу «прощай».
Последние два года Олег часто встречал и провожал дни, лёжа на облаках. Отсюда смотришь – рассветы и закаты обретают космические масштабы и превращаются в эпическое зрелище, которым грешно восторгаться между делом. Его надо поглощать целиком. Не спеша. С чувством. С осознанием неповторимости момента. Только так!
Обычно Олег соединял ладони в замок, опускал на них голову и разводил локти в стороны, предвкушая начало грандиозного действа. Он представлял себя единственным зрителем в пустом театре, где (независимо от количества проданных билетов) утром и вечером ставили спектакли (каждый раз новые) на самой большой сцене в мире. Вся линия горизонта, прилегающие территории и поднебесье – к услугам наших зрителей! Вы видели театр больше? Здесь не было первых и последних рядов. Выбираешь место по своему вкусу (лучше на самом краешке), располагаешься, как душа пожелает, – и наслаждайся панорамной картинкой! никакие головы впереди не мешают. Всё для зрителя! Вы видели театр удобнее, где бы так же заботились лично о вас?
Только вот актёров здесь тоже не было. Одни декорации. Зато какие!
Для полноты ощущений не хватало гигантских штор, открывающих горизонт, и хрустящих разноцветных шариков, но Олег не очень-то расстраивался. Шторы можно было напридумывать, а шарики взять с собой. В крайнем случае, и без них неплохо.
Сколько раз он видел, как свет приходит в город и как уходит из города, как дома один за другим поглощает тьма и как эта тьма уползает под натиском солнечных лучей, чтобы потом снова вернуться и сполна забрать всё, что ей причитается. Иногда граница света-тьмы проходила довольно чётко. Олег даже пытался некоторое время угнаться за ней. Но какое там! И ещё почему-то грело, что когда он здесь, на облаках, то первым встречает свет и последним его провожает, точно тьме тяжело подниматься сюда, и она или немного опаздывает, или, уставшая, старается поскорее уйти.
В городе ночь наступает быстро – не успеешь оглянуться, как она уже звенит и, оглушая, обрушивается на землю прямо со звёзд. Кажется, стоит поднять голову – и увидишь её падение. Уходит она так же быстро: была – и нет. Вся испарилась, рассеялась, растворилась.
Но это на земле, а на облаках всё иначе.
Ночь наползает из-за горизонта огромной чёрной волной, заливает плоский, почти игрушечный город и, поглотив его, катится дальше. Сначала город пугается: фигурки прохожих на улицах исчезают, рыночные торговцы, напоминая букашек, разбегаются по домам, карет и телег становиться меньше. Но затишье длится недолго. Постепенно город приходит в себя: в домах зажигается свет, повсюду загораются огни, улицы снова наполняются прохожими – и жизнь продолжается ещё несколько часов. Потом – глубокий сон и сказочное пробуждение. Правда, чтобы увидеть прохожих, Олегу приходилось покинуть облако и подлететь поближе к земле, но это уже мелочи.
А сегодня было не до «театра». Рассвет не будоражил, не увлекал. Олег на него даже не смотрел. Если уж тебе суждено превратиться в приземлённого, то последние лётные часы глупо тратить на развлечения. Раскинул руки в стороны, уткнулся лицом в белый высотный туман – и ничего больше не нужно.
* * *
Всё началось ясным июньским днём, когда родители привели его в столичную школу полётов…
Огромный зал, уставленный вышками разной конструкции, а под ними – сети. Красные, синие, зелёные, чёрные, белые… Одни натянуты туго и напоминают стальные решетки, другие провисают, как гамаки. Куда ни посмотришь – всюду сети: на полу, под потолком, на окнах, между стенами… Даже дорожки в зале – и те отгорожены сетями!
Логово гигантского паука! – подумал Олег.
– Зачем это всё? – с нескрываемым ужасом спросил он, дёргая за штанину первого попавшегося дядьку и указывая ему на сети.
– Здесь учатся летать, малыш, а сети, чтобы не разбиться, – с улыбкой ответил дядька, оказавшийся главным в этой школе, и потрепал Олега по волосам.
– Летать?! Здесь?! Это невозможно!!!
– Страшно, трусишка?
– Как птице в силке! – серьёзно ответил Олег. – Разве можно научиться полёту – в сетях?
– Победители Воздушных Игр научились. Все они вышли из этих стен. Из этих сетей.
Дядька загадочно улыбнулся и наклонился к Олегу:
– А если ты упадёшь и убьёшься? Твои мама с папой будут горько плакать. Они скажут: «Что же ты, дядя Коля, сеточку не натянул? Сейчас бы наш мальчик был жив!» Такой вот расклад!
Олег промолчал. Что же тут смешного, если он убь-ётся?
Дядя Коля выпрямился и уже без улыбки произнёс:
– Это для безопасности. И прежде всего для моей. Ты понимаешь?
– Кажется, – неуверенно кивнул Олег.
– И потом, – продолжил тренер, – так удобнее. Когда ученик видит сеть, у него пропадает страх падения и ему легче держаться в воздухе.
– Я думал, вы учите летать, а не падать!
– Полёты невозможны без падений, малыш, – грустно ответил тренер, – даже для тебя. Хотя ты, я вижу, из другого теста, и на тебя скорее сети наводят страх, чем их отсутствие. Я угадал? – Олег молча кивнул. – И зачем такой умный мальчик говорит глупости, а? «Я думал, вы учите летать». Тебе ли не знать, что способность летать – это дар неба. Полету нельзя научить. Но его можно развить, усовершенствовать, возвести на новый уровень. Без этого ты так и останешься просто одарённым пареньком.
Олег призадумался. Быть одарённым пареньком не так уж и плохо…
– Знаешь, – снова заговорил тренер, указывая на сети, – тебе они тоже пригодятся, если ты собираешься добиться чего-то серьёзного, а не просто гонять под облаками. Хочешь, приходи завтра утром. Ты умный парнишка и всё сам поймёшь, а сейчас меня ждут ученики. Такой вот расклад. Придёшь?
– Приду, – ответил Олег, чувствуя непонятную злость. Не на тренера или сети – на себя.
Всю ночь он убегал от гигантского паука.
* * *
От этих воспоминаний Олегу всегда становилось легче на душе. Словно он прикасался к сокровищу, которое принадлежит только ему и которое никто не сможет отнять. Наверное, очень трудно жить, когда у человека нет таких сокровищ, думал он.
Сегодня ему исполняется восемнадцать. Через неделю начнутся Воздушные Игры. Придётся отстаивать прошлогодний титул. Но мысли об Играх не вызывали у Олега почти никаких эмоций. Это слишком легко. И непонятно зачем. Он уже всем всё доказал. Наигрался уже.
Его куда больше волновала предстоящая женитьба, на которую отводилось всего семь дней. За это время надо выбрать невесту и сыграть свадьбу. Или потом ждать ещё целый год, прежде чем наступит новая Неделя Юной Любви, предваряя очередные Воздушные Игры.
Невесты у него не было, и значит, он должен её найти. Для этого нужно спуститься с небес на землю, потому что невесты – создания приземлённые – на облаках не живут. И ещё мама говорила, что с этими призёмленными девушками не мешало бы о чём-то поговорить, прежде чем жениться, а вот о чём именно с ними говорить, Олег абсолютно не представлял. Этого мама не сказала.
В небе Олег проводил больше времени, чем на земле. Всю свою жизнь, сколько себя помнил, он летал, а теперь вдруг понадобилось решать земные проблемы такой важности и в такой сжатый срок.
Его приземлённые сверстники (те, что поумнее) готовились к Неделе Юной Любви заблаговременно и основательно: присматривались к девушкам, подыскивали невесту, завязывали отношения. А он тянул до последнего. Какие девушки? Зачем они? У него было небо, и ему не было восемнадцати. Предстоящая неделя казалась Олегу неотвратимым кошмаром. Он твёрдо знал (тут родители постарались на два голоса), что большинство летунов после свадьбы становятся приземлёнными. Исключения встречаются, но очень редко. Если повезёт найти исключительную девушку. С полётом. А таких почти не осталось. Да и как найдёшь, если девушки могут летать только после свадьбы? Олег не искал. Зачем зря время тратить? Это вопрос чистого везения. Угадал – не угадал. Можно вообще погодить с женитьбой, но чего ради? О небе всё равно придётся забыть. Какое небо, если у тебя проблемы с девушками? Нет уж! Всё должно свершиться в срок. Такое удовольствие лучше не растягивать. Женитьба оставляет хоть мизерный шанс.
* * *
Он пришёл, как и договаривались, на следующее утро. Это определило его судьбу. С того дня он три года подряд не вылезал из сетей, путаясь в них, как пойманный птенец, а дядя Коля, не унимаясь, придумывал всё новые и новые фигуры, вращения, изгибы, режимы лёта, сводимые в разные комбинации на разных скоростях… И так по шесть-восемь часов в день. Без выходных. Чуть заживут ссадины и синяки – и вперед, бросай книжки – давай снова в сетях кувыркаться.
Одним словом, сети пригодились. Первые месяцы только для Олега их меняли каждые три дня. Поначалу они были мягкими, как перина, но постепенно становились всё жёстче и жёстче, приближаясь к реальным пре-градам.
Только на четвёртом году обучения тренер допустил его к настоящим полётам.
Скоростной полет на низкой высоте между домами, над крышами домов, полёт в лесу на разных высотах, полёт над реками и озёрами, над пожарами, встречи с птичьими стаями, полёты с грузом, пикирование, маневрирование, одновременная смена скорости и направления в нескольких плоскостях. И всё это в условиях разной видимости, днём и ночью, в жару и холод, в дождь и снег…
Ещё через два года программа снова усложнилась: добавились новые дисциплины: воздушный бой, нападение с воздуха на приземлённых, уклонение от нападения с воздуха, спасение призёмленных в чрезвычайных ситуациях, захваты «добычи» (приземлённых обоего пола и возраста) с земли, маскировка, внезапные появления и исчезновения… А чтобы не сойти с ума от полётов, пришлось изучать хореографию и каждый день по два часа пропадать в школе танцев Антона Иртеньева. Олег упирался, но дядя Коля сказал, что без этого об Играх и думать нечего, а потом добавил: «Так совсем от земли отвыкнешь, тоже ни к чему». Пришлось танцевать. Да ещё родители домашних учителей наняли: математика, язык, литература. Дело вроде бы нужное, но времени отнимало много. При всём желании больше пяти часов в день летать не получалось.
А ещё через три года тренировки закончились, и Олег стал самым юным победителем Воздушных Игр в одиночном разряде. Вот уж номер так номер! В школе больше не было нужды. Тренер передал ему всё, что знал сам, и занялся другими учениками.
Начались турниры, показательные выступления, участия в праздниках…
Началась работа…
* * *
Он хотел полюбить небо и не мог. Оно манило его, звало, он засыпал на его облаках доверчиво, как маленькое дитя засыпает на руках матери или котёнок – на коленях доброй хозяйки. Оно захватывало дух, окутывало разум пьянящим дурманом так, что голова кружилась от восторга, а потом наоборот – придавало голове кристальную ясность.
И почти каждое утро заставало его то на кучевых облаках, то выше.
Он изучал небо, чтобы его полюбить.
Особенно его радовало летать в грозы. Это было совсем неспортивно. Зато душа неба становилась ближе. Он метался как иголка, пронизывая тучи снизу вверх и сверху вниз. Весь насквозь мокрый и счастливый. Но однажды мать увидела его на фоне молнии… О грозовых полётах пришлось забыть. Теперь каждый ливень он пережидал дома, прилипнув к стеклу и глотая слезы.
В его голове к восемнадцати годам накопилось много вопросов, на которые земля не могла дать ответов. Он хотел найти их в небе. И находил. Но небо задавало свои вопросы, и ответы на многие из них лежали на земле. Это Олегу не очень нравилось, совсем не нравилось. Даже раздражало. Его незнание только росло. Каждый полученный ответ рождал новые вопросы. Тогда Олег понял одну простую вещь: познание – штука опасная, и с ней лучше не шутить ни на земле, ни на небе.
Спроси его кто-то: А ты любишь небо? – и он не ответит, растеряется. Простой вопрос обратит его в бегство. Но даже если никто не спросит… От себя ведь никуда не денешься.
Не потому ли на земле он проводил меньше половины суток? Что тянуло его в небо? Что не давало покоя?
Да, он готовился к Играм, к выступлениям и просто поддерживал форму, но зачем себя обманывать? Для Игр и трёх часов лета в день было бы выше крыши, а он летал по восемь и ещё по четыре ночью, чтобы никто не видел. А последнее время и того больше. К тому же участие в Играх ему виделось весьма туманным. Станет приземлённым – тут уж не до Игр будет. Считай, жизнь сначала придётся начинать.
* * *
Олег взмахнул руками и полетел вниз – навстречу земным делам и новому дню.
В общем-то всё должно быть не так уж и страшно. В определённый час, красиво приодевшись, он придёт во Дворец бракосочетаний, дождётся своей очереди, и его впустят в Девичью залу. Там он увидит множество невест. К каждой из них можно будет подойти и поговорить. Той невесте, которая ему понравится, он сделает предложение. Если она согласится, то в конце недели они сыграют свадьбу, если нет – он выберет другую, и так до тех пор, пока не получит согласия.
Это если верить маме, но Олег подозревал, что всё окажется немного сложнее.
Мама отлично подготовила его к торжественному событию: рассказала, как будет проходить церемония от начала до конца, объяснила, как себя нужно вести, надавала кучу полезных советов, которые, впрочем, совершенно забылись, когда порог Девичьей залы остался за спиной…
Мама наложила табу на полёты и на всё, что с ними связано. Даже на его лётное имя. Даже на миниатюрную бело-голубую ленточку – знак неба, украшающий лацкан пиджака. Невеста не должна ничего знать до свадьбы. Она должна полюбить тебя приземлённого. В результате он явился во Дворец бракосочетаний под своим настоящим, никому не известным именем, одетый в приземлённый костюм, и чувствовал себя очень неуверенно.
Дворец бракосочетаний – огромное круглое здание в пять этажей – совместило в себе роскошь королевской архитектуры и мощь пограничных башен, символизируя красоту и нерушимость брака. Снаружи стены его украшают скульптурные композиции: облака, птицы и летающие молодые пары в свадебных нарядах. Внутри – те же сюжеты нарисованы на стенах, да так искусно, что обретают воздушную лёгкость в лучах света, проникающих сюда сквозь арочные окна. В солнечные дни при взгляде на светлых птиц и на счастливые пары, витающие в облаках, у редкого зрителя не рождалось ощущения, что они вот-вот сорвутся с места и покинут родные стены.
Созерцание небесной живописи настраивало на возвышенный, романтический лад.
Говорили, что если смотреть на эти стены и ходить вдоль них кругами, то рисунки сливаются в такое удивительное целостное полотно, что повтор мотивов заметен лишь на третьем-четвёртом круге. А если ходить с определённой скоростью, то картинка «оживает» и тут уже главное – не упасть и не врезаться в стену, залюбовавшись рукотворным поднебесьем.
Олег делал уже двадцать третий круг, любуясь волшебными красками, когда пришла его очередь выбирать невесту. Он огорчился, что его отвлекли, но порядок есть порядок. Хотя… будь его воля – он бы с удовольствием намотал ещё кругов двадцать. Не касаясь пола ногами.
После приглушённых пастельных цветов первого этажа стены Девичьей залы ослепляли буйством красок: пылающие золото и пурпур на фоне насыщенной небесной синевы. Яркие хрустальные люстры ещё больше добавляли огня в настенное зарево.
Олег даже не заметил, что изменились лишь краски – мотивы остались те же. Он уже собрался наматывать круги и здесь, отдавая должное великому художнику, человеку явно с полётом, когда, сделав пару шагов, одумался и вспомнил о невестах. Пришлось осторожно опустить взгляд от небесной живописи к приземлённым девушкам, которых он сразу и не приметил. Они сидели, красивые, вымытые, причёсанные, довольные собой и торжественные, в креслах, поставленных вдоль стены, и, как ему показалось, совсем не жаждали заводить с ним разговор.
Олег почувствовал холодок между лопаток и пульсацию крови в ушах.
Он вернулся к двери, остановился и застыл под прицелом множества глаз. Традиции предписывали выход в центр залы, чтобы каждая невеста разглядела очередного жениха со всех сторон. Одна мысль об этом привела его в ужас и не давала пошевелиться. Он стоял как изваяние.
Во взглядах, которыми его удостоили, читалась то откровенная жалость, то презрение и вызов, то повелительное снисхождение. Олег заметил только одну девушку, смотревшую на него с интересом и симпатией, сделал к ней пару неуверенных шагов, почувствовал мимолётное тепло, а потом со страху опустил взгляд на паркет, себе под ноги, повернулся и уже не смог отыскать её лица.
Полёты сыграли с ним злую шутку: он привык к восторженной публике и оказался не готов к цепким, придирчивым взглядам. С высоты девушки выглядели маленькими, беззащитными и все как одна похожими друг на друга. А тут вдруг оказывается, что на летуна в небе они смотрят совсем не так, как на обычного парня, стоящего прямо перед ними. Да и сами выглядят совсем иначе. К тому же сейчас на нём нет ни маски, ни очков.
Сколько ни крутись – всюду сверкающие украшения, роскошные платья, полуголые плечи и радостные улыбки. Олег оказался не готов к приземлённой красоте. Калейдоскоп невест вскружил ему голову.
Лёгкие смешки картину не прояснили.
– Что, боишься подойти? Ну иди сюда, иди к нам, мы нестрашные, – услышал он звонкий мелодичный голос. – Иди ко мне, попытай счастья. Орёл!
И он пошёл. Как околдованный, на одеревеневших ногах, держась за этот голос, как за спасительную ниточку.
Калейдоскопическая картинка распалась. Хаос ощущений исчез. Олег увидел перед собой симпатичную весёлую девушку, выделяющуюся статной фигурой. Он молча остановился перед ней и застыл.
– Присаживайся! Ха-ха! Не стесняйся, – проговорила она и указала ему на воображаемый стул прямо перед собой. – Что? Лучше постоишь? Тоже правильно. Можно и постоять.
Олег не пошевелился.
И вот на ЭТО я должен променять небо?!
– Меня зовут Летиция, и если ты хочешь на мне жениться, то тебе для начала придётся раскрыть рот. Или ты глухонемой? – У голоса появилось имя – Летиция. Имя Олегу понравилось, голос – нет.
– Я могу слышать и говорить, – ответил он и снова замолчал.
– Это похвально, дружочек, но маловато. А что-нибудь ещё ты можешь или на этом твои способности заканчиваются? – участливо поинтересовалась Летиция, уверенная в своей красоте и превосходстве. Она считала себя лакомым кусочком на Неделе Юной Любви. Поэтому и не боялась развлечься, указывая зарвавшимся женихам на их место. Олег не зарывался, но пропустить такого мальчика Летиция не смогла. Соблазн был слишком велик.
– Могу, наверное, – неуверенно и запоздало ответил он. – А что тебе нужно?
– У-у… Да мы ещё и соображаем туго! Мне нужно много, всё, что ты умеешь.
– Тогда я умею всё, что тебе нужно! – нашёлся Олег.
– Да ну! Какие громкие слова! Может быть, стоит их проверить?
– Может быть, стоит начать отношения с доверия, а не с проверок?
Летиция не смутилась:
– Доверие должно на чём-то основываться, мы же не ёжика в мешке покупаем. И на чём будет основываться наше доверие?
– Хотя бы на взаимном уважении для начала. Я же над тобой не смеялся, не подшучивал, не выспрашивал о твоих способностях и не требовал никаких подтверждений.
– Принимается, – согласилась Летиция и перестала улыбаться. Забава ей наскучила. – Но на одном уважении далеко не уедешь. У нас с тобой ничего не получится.
– Почему?
– Может быть, ты мне несимпатичен. – Летиция пожала плечами.
– Это ложь. Я тебе нравлюсь!
– Да ну! С чего ты взял?
– Во-первых, я красив, а во-вторых, ты же сама меня позвала. Зачем зазывать парня, если он тебе не нравится?
Летиция порозовела до самых ушей:
– Ты показался мне интересен, вот я тебя и позвала, но теперь вижу, что мой интерес пропал.
– Он вернётся, если я снова стану немым истуканом с дрожащими коленками?
– Он вернётся, если ты покажешь нам что-нибудь необычное. Например, полёт.
Олег вздрогнул. В голове тут же всплыли слова матери: «Чтобы за неделю до Игр тебя никто не видел в воздухе, даже мы с отцом! Летай сколько тебе угодно, но подальше от города и людских глаз. Никаких полётов на людях!» Вот и пришлось изучать ночами движение воздушных потоков…
А теперь его просили показать полёт. Симпатичная девушка с игривой улыбкой и красивым именем.
– В здании с потолком?! – запоздало ответил Олег. – Не представляю, как это возможно.
– А ты напряги воображение! Если очень постараться, то возможно, – не унималась обидевшаяся невеста.
– Полёт в здании – жалкое зрелище. Даже смотреть не стоит.
– Да?! Не можешь – так и скажи. А заменять дело словами – не лучшая способность для будущего мужа. Смотри, я сама покажу тебе полёт!
Летиция встала, потянулась и вышла на середину залы. Олег испуганно глянул на потолок. Метров пять от силы. Куда она собралась лететь? А Летиция уже расставила руки в стороны, глубоко вдохнула и, прогнув спину, начала медленно падать прямо перед собой до тех пор, пока её тело не застыло под углом к полу в сорок пять градусов. Победоносный взгляд на Олега – и медленный ровный подъём. Всеобщий восторг и аплодисменты.
Довольная удачным «полётом», Летиция вернулась на своё место.
Дышала она громко и тяжело: фхы-а-фхы-а-фхы-а…
А девка-то с придурью.
– Красиво? Вот что получается, фхы-а, если не лениться и, фхы-а, напрячь мозги!
Настоящий полёт рождается в сердце.
Олег видел, чего стоил ей этот фокус: она покраснела от непосильного напряжения, грудь вздымалась часто-часто, на лбу выступил пот. Показывать на людях такие номера – просто сумасшествие. Он решил поскорее закончить общение с Летицией, пока до беды не дошло. Красивая девка, но не его. Да и не люб он ей, сразу видно.
– Молчишь?
– Твоё мужество восхищает, – ответил он. – Я бы на такое не решился.
– Трусишь? – Уверенность быстро возвращалась к Летиции.
– Не знаю, – пожал плечами Олег, – не решился бы, и всё.
И тут его прорвало (то ли он вдруг осознал, где находится, и проникся важностью момента, то ли магия Девичьей залы подействовала, то ли выступление Летиции):
– Да ну их, эти полёты! Надоело уже! Сколько можно?! Все только о них и говорят! Давай лучше прогуляемся полем или лесом! Разве нельзя быть счастливыми здесь? Зачем стремиться куда-то ввысь, когда земля так прекрасна?! Жизни не хватит, чтобы увидеть все её красоты. Разве взяться за руки и пройтись, подминая траву, да так пройтись, чтобы голова закружилась от счастья, не здо́рово?! Цветочки понюхать или что там у вас растёт… Разве человеку с полётом не нужно ходить по земле и при этом чувствовать себя счастливым?!
Круг невест слушал затаив дыхание.
Учителю литературы понравилось бы. Жаль, что он меня не слышал. Получилось, как у влюблённого книжного персонажа. Один в один.
Однако на Летицию его красноречие не подействовало.
– Ты задаёшь странные вопросы, приземлённый! Полёт – это… это… Тебе не понять! Не всем дано. Ты уже догадался, что у нас ничего не выйдет? Я – девушка с полётом, сам видел. Я хочу пари́ть в облаках, хочу выступать с мужем на Воздушных Играх в парных разрядах, а ты уже сейчас тянешь меня к земле! Соображаешь, о чём я?
Она глубоко вдохнула, подняла руки и стала поправлять причёску.
– Понял.
– Ты, кажется, хотел идти лесом? Так иди, цветочки понюхай, воздухом подыши. Я тебя больше не задерживаю.
Летиция плавно опустила руки и гордо отвернулась.
Олег вспомнил, что видел её раньше.
Однажды рассветным часом он отдыхал на вершине тополя после сложных ночных полетов. Собирался поспать, но не судьба: внизу четыре девушки решили искупаться в речке. Оглянулись по сторонам, разделись, сложили одежду в кусты – и давай с визгом брызгаться друг на дружку. Он уже собрался улететь подальше от их визга, глянул вниз и замер: девушки пытались летать. Они разбегались по сваленному в воду бревну, прыгали и, стараясь побыть в воздухе как можно дольше, махали руками. На зрение Олег не жаловался – девушек разглядел хорошо. У некоторых из них действительно кое-что получалось. Назвать это полётом язык не поворачивался, но падали они чуть медленнее обычного. А у одной выходило и вовсе забавно: она смотрелась явно крупнее остальных и, плюхаясь в воду, поднимала фонтаны брызг. Падала камнем, зато как весело! Это и была Летиция.
Потом он видел этих девушек ещё пару раз; наблюдал за ними, спрятавшись высоко на деревьях, и веселился от души.
А сейчас… Сейчас и правда лучше прогуляться по травке.
– Прощай, – сказал Олег, повернулся и медленно пошёл к выходу.
Делать предложение ещё кому-то желание пропало.
Женился уже! Всё! Спасибо! Больше не надо! Сыт по горло!
Но уходить из Девичьей залы одному тоже не хотелось. Это был удел откровенных пропойц и уродов. Олег остановился и, обернувшись, бросил в залу:
– Кто-нибудь хочет выйти за меня замуж? Возьму любую!
Ответом ему был хохот. Красавицы демонстрировали белоснежные зубки. Все они были достойны большего, нежели отвергнутый шут.
Олег сжал зубы и, больше не задерживаясь, быстро пошёл к выходу, глядя себе под ноги. Смех не стихал и провожал его до самой двери.
– Любую не бери! – послышался ему встревоженный девичий шёпот, когда он уже сделал шаг в коридор. На мгновенье потеплело внутри – и снова холод.
Убегая из Дворца бракосочетаний как можно дальше, он снова вспомнил эти слова. Любую не бери! Послышалось или нет? Человек с обычным слухом вряд ли бы разобрал тихий шёпот в зале, наполненном звонким смехом. Олег разобрал, но сомневался. Было или нет? Послышалось? Почему бы не сказать в голос?
Впрочем, он уже понимал, почему. К одному посмешищу прибавилось бы второе, а зачем превращать помолвку в цирк? Любую не бери!
– Убедила, не буду! Да кто же ты такая? – сказал он громко сам себе.
Ноги привели его к ближайшей скамейке парка, скрытой каштанами и кустами жасмина от злополучного Дворца. Олег сел и беззвучно заплакал. Общение с невестами не окрыляло. Отличный денек! Вот уж действительно, запомнится надолго. И совсем не хочется летать. Словно отрезали крылья, а к ногам привязали камень. В таком состоянии и пробовать не стоит. Налетался уже! По земле ходить совсем разучился!
Он не понимал, что произошло. Мать всё ему рассказала правильно, только время немного подправило церемонию: оставило форму как дань традиции, а суть подспудно заменило.
Он вскочил со скамейки и, не выдержав, побежал…
* * *
В комнате пахло мёдом. Липа и донник. На столе, убранном льняной вышитой скатертью, стояла хрустальная ваза с кусочками сот. В печке потрескивали дрова.
– А где наша невеста?
Отец появился на пороге, прижимая к серой рубахе охапку дров.
– Во Дворце, – ответил Олег не оборачиваясь.
– Красивая хоть?
– Папа!
– Ладно, понял… А чего мордочку воротишь? – Он прошёл к печке, присел и начал аккуратно складывать поленья. – Когда нам её ждать?
Тут Олег и огорошил его новостью:
– Я не буду выступать! Отмени моё участие! Всё, отлетался!
– А что так? – не то сурово, не то иронично поинтересовался отец. – Неужто ни одна не приглянулась? Да ты поешь медку – оно и полегчает. Для вас ведь нарезал.
– Не в этом дело! – отмахнулся Олег. – Я сомневаюсь… Я не знаю… Не хочу… Не вижу смысла… К тому же у меня ничего не получится!
– Стало быть, помощник у меня появился. Я тебе давно говорил: «Пасека есть, впрягайся. Хватит на облаках пропадать!»
Отец встал и вернулся к порогу.
– Ага! Пасека нас не прокормит!
– Есть огород, птица! С голоду не помрём!
– Ты кого птицей назвал? – Олег скривился. – Кур и гусей? Ку-ка-ре-ку и га-га-га?
– Один из этих га-га-га сейчас томится с яблоками. Печку вон специально затопили. Думали, ужин праздничный устроить. Всё-таки день рождения у сына. Не угодили, стало быть? Чего нос-то воротишь?
Олег наконец-то повернулся к отцу:
– Извини. Я не то хотел сказать. Просто сегодня всё пошло наперекосяк. Я уже вообще ничего не понимаю!
– Бывает. А когда снова начнёшь понимать?
Олег пожал плечами.
– Папа, ты серьёзно? Про пасеку.
– А ты? Про Игры.
– За меня никто не пошёл! Мне не до смеха! Могли бы и предупредить получше!
– Стало быть, и народу меньше кормить. Радоваться нужно, а у тебя истерика. На следующий год снова попробуешь. Глядишь, выбор получше будет! Девицы покрасивше…
– Папа!!!
– Что?
– Я тебя не узнаю! Ты чужой какой-то!
– Немудрено! С таким-то сы́ночкой!
– Папа!
– А чего ты хотел? Тумака тебе, что ли, отвесить?
– И то лучше было бы!
Отец уперся ладонями в косяк.
– Так не могу! Прости уж старика! Слишком долго мы тебя берегли. Слово тяжкое сказать боялись. А вдруг оно к тебе камнем привяжется и не взлетишь больше? Зря, выходит, нежничали? Теперь, стало быть, оно и можно: воспитать тебя хорошенько, да привычка пагубная не даёт. – Он погладил густую русую бороду. – И время упущено.
– Устал носить камни в себе? Я понимаю, папа, но мне сейчас тоже нелегко. Давай мы с тобой поговорим через три недели? Хорошо?
– Когда закончатся Игры?
– Да. Очень серьёзно поговорим, и ты мне всё выскажешь. Можешь хоть закидать меня своими камнями!
– Нетушки! Иди в кладовку, возьми лопату. Подсобишь мне на огороде. Там и поговорим. Чего зря-то языки чесать? Дело надо делать. Привыкай. Только пере-оденься. Костюмчик ещё на следующий год пригодится.
– Не будет никакого следующего года!!! И позаследующего, и позапозаследующего! Понял?! – Олег сжал губы. Но пиджак снял и положил на скамейку.
– Смешной ты всё-таки, – улыбнулся отец. – Думаешь, мне так хочется тебя ругать? Или смотреть, как ты в огороде горбатишься? Думаешь, мы для этого тебя в лётную школу отвели?
– А чего ты тогда?.. – насупился Олег.
– Чего я? Это чего ты! Ладно, иди сюда, летун полинявший!
Олег побрёл к отцу, не отрывая взгляда от половиц.
Они обнялись.
– Отпусти, папа. Я сейчас запла́чу!
– Шутишь? Я сам сейчас запла́чу.
Олег попробовал высвободиться. Какое там! Словно с медведем сцепился. А может быть, попытка была слишком слабой, не так уж часто отец его обнимал – занят был всё время: то пасека, то огород, то переговоры с устроителями зрелищ.
– Ладно, будем считать, помирились. – Отец разжал объятия и теперь держал Олега за плечи. – Да! Чуть не забыл! Хотел показать тебе одну штуку. Смысла, конечно, уже нет, но хоть полюбуешься красотой. Пойдём!
Он завёл Олега в дальнюю комнату и открыл мамин сундук:
– Смотри.
– Что это? – испуганно спросил Олег, чувствуя ком в горле. Он уже знал.
– Работа твоей матери долгими вечерами и ночами, пока тебя не было на земле. Она хотела успеть к твоему дню рождения, меня заставила станок подправить. А теперь выходит, что в этом нет нужды и целый год её работы можно выкинуть в мусор. Ты уж, будь добр, скажи ей об этом сам.
Отец вышел из комнаты, тихо прикрыв дверь.
Олег остался наедине с сундуком. Опустил в него руки – и они утонули в легчайшей белоснежной ткани. Он схватил её, вынул и перевернул: воздушная ткань заструилась сквозь пальцы обратно в сундук. У него на глазах белизна плавно перетекала в небесную лазурь.
Он сел на пол и закрыл голову руками.
Это были крылья! И хвост. И две длинных ленты. Украшения к лётному костюму, приготовленные для Воздушных Игр. Два треугольника – крылья – крепятся к вытянутым в стороны рукам, к поясу и ногам. Ещё один треугольник – хвост – держится на поясе, коленях и ступнях. Ленты привязываются к запястьям. Уникальная ткань, которая не выносит иголки и требует скрупулезной работы. Её нельзя шить, форма придаётся на ткацком станке. Только так достигаются необыкновенные свойства: лёгкость, прочность и продуваемость. Малейшая ошибка – и работа идёт насмарку. Это волшебная ткань. Она почти не чувствуется в полёте, не тормозит его.
На прошлых Играх у него вообще не было украшений. Мало кто верил в его успех, кроме тренера и родителей. После победы мать пообещала, что у него будут крылья и ленты. Больше к этому разговору не возвращались, он как-то забылся… Но мать, оказывается, помнила.
Год работы. Скажи ей об этом сам.
Скажи…
Как?
Мать нашла его сидящим на полу возле открытого сундука.
– Что случилось? – испугалась она. – Почему ты здесь?
– По оч-ч-ень простой причине – за меня ник-к-то не пошёл. – Голос предательски дрожал, говорить было трудно.
Мать подошла к сундуку, закрыла его на ключ.
– Насколько я понимаю, тебе это уже не понадобится. Обо мне не думай. Я переживу.
Сама догадалась. Теперь и говорить не придётся!
Странная мысль вначале обрадовала, потом обожгла. Он сидел недвижно, обняв колени, и, боясь посмотреть на мать, разглядывал половицы.
– Олег, ты должен стать мужчиной. – Голос матери звучал холодно и спокойно. – Времена мальчишеских страданий прошли. Я тебе не папа – мямлить не буду. Слушай внимательно. Ты должен встать, пойти снова во Дворец и не уходить оттуда, пока не выберешь жену. Ты меня слышишь? Мы всегда обращались с тобой предельно бережно, всё боялись поранить твою нежную душу. Вот чем это закончилось! У тебя наступил важнейший момент в жизни, а ты валяешься на полу скулящей размазней! Вставай и беги во Дворец: ещё ничего не закончилось. Или ты хочешь опозорить нас до конца дней? Думал, женитьба – это легко? Дудки! Вставай, иди, а по дороге подумай своей головой, как и что тебе нужно сделать, чтобы за тебя хотелось выйти замуж. Подумай сам, без наших с отцом советов. Если ты способен жениться, то обязательно придумаешь! Ты понял?
Олег не пошевелился.
– Или мне взять тебя за ручку и отвести ко Дворцу?! А потом просить первую попавшуюся невесту стать твоей женой, потому что ты сам рта раскрыть не сумеешь? Я это сделаю!!! Долетался! Молодец! Ты им ещё о своей поднебесной жизни расскажи, на земле-то – полный ноль! Ну! Пойдём вместе! Давай руку!
– Да успокойся ты, не трогай парня, – из открытой двери послышался голос отца. – Пусть придёт в себя. Всё-таки у него день рождения!
Мать наказала отцу сидеть в соседней комнате тихо и не вмешиваться, но бедный не выдержал…
Олег встал и, не глядя на мать, вышел вон, злой и решительный. Пиджак прихватить не забыл.
К сумеркам решительности у него поубавилось. А потом она и вовсе исчезла, уступив место страху, неуверенности и жалости к самому себе.
До Дворца он так и не дошёл. Присел в парке уже на знакомую скамейку, окружённую цветущими каштанами, и вдруг отчётливо понял, что сам по доброй воле никогда не сможет приблизиться ко Дворцу, не то что войти в него. В памяти всплывали обидные смешки и презрительные взгляды. Слова матери плетью хлестали по щекам. Олег закрыл лицо руками, упёрся локтями в колени, и перестал сопротивляться унылым размышлениям.
Но размышления мучили его недолго.
– А, вот мы где! – услышал он справа от себя приятный девичий голос. – Ну наконец-то! Фу-у-ух! Не прошло и четырёх часов моего ожидания!
Голос приблизился и сел рядом с ним на скамейку. Олег не отреагировал.
– Какие же все мужчины предсказуемые! Так и знала, что найду тебя здесь! Только надеялась – пораньше. Пришла – никого. Наверное, думаю, побежал домой плакаться, теперь жди, пока родители выгонят обратно! Серьёзно досталось?
Слёзы, до этого сдерживаемые, навернулись на его глаза, и плечи предательски содрогнулись.
– Да ты не плачь, – начал успокаивать приятный голос. – Летиция у нас такая! Ей просто очень хочется летать. Больше она ни о чём и не думает. Обиделся? Зря. Дело совершенно не в тебе. Ты не первый и не последний. Ей нужен не человек, а птица. Прынц летающий. Не плачь! Пойдём в лавку, я тебя пирожным угощу. Хочешь пирожное? Ну хватит, герой!
– Не надо вытирать мне сопли! Я – мужчина! – гордо сказал Олег, отчеканив каждое слово, и снова зарыдал.
– Конечно, мужчина. Конечно! Кто бы спорил! Ну что ж ты такой упёртый?! Посмотри на меня! Видишь, какая я красивая, но ведь не плачу! Хотя так ни с кем и не помолвлена. Придётся все начинать сначала: топать в эту залу, сидеть в этом неудобном кресле и строить вам глубокомысленно-романтичные рожицы! Где ты, мой принц? Вот же она я, вот! Ну куда же ты, ну куда? Как, опять мимо? Опять к другой? То недолёт, то перелёт. Улыбалась тебе, как идиотка, а ты сделал ко мне пару шагов и отвернулся. Зато все оригиналы – мои. Такая наша девичья доля! Ну? Чего молчишь? Кстати, если тебе интересно, меня зовут Вероника.
У приятного голоса появилось красивое имя.
Олег чуть раздвинул пальцы, чтобы в щёлочку увидеть собеседницу.
– Подглядывать нехорошо!
– Завтра я никуда не пойду! – угрюмо сказал он и убрал руки от лица. – Ой!
Это была ОНА. Та самая невеста, которая смотрела на него с интересом и симпатией, а потом затерялась. Ощущение тепла внутри не оставило никаких сомнений. Он не помнил её лица, прически, платья. Помнил только это тепло.
У него словно мешок с головы сняли. Сначала он услышал сладкие ароматы жасмина и каштана, потом к ним добавился пряный запах трав. И вдруг весь парк изменился: в небе и на деревьях защебетали ласточки, под ногами зажужжали насекомые, даже серые облака перекрасились в розовый.
Прямо над Вероникой порхали две жёлтые бабочки.
– Нашлась! – Олег махнул рукой, отгоняя комара над ухом.
Вероника захлопала в ладоши.
– Ура! Заговорил и плакать перестал! Большой и храбрый мальчик! Завтра тебе надо выбирать жену! Не забыл? И не любую, а только ту, которая понравится! Так что кончай хныкать и сделай серьёзное взрослое лицо.
– Это не для меня, – отмахнулся он. – Женился уже сегодня, на всю жизнь ощущений хватит. Спасибо!
– Не боись! Завтра всё будет по-другому! – твёрдо пообещала Вероника. – Собственно говоря, я для этого тебя и ждала. Объяснить хочу кое-что. Там, – она показала рукой в сторону Дворца, – с тобой получился конфуз. Но это чистая случайность. Всего лишь недоразумение. Ты не расстраивайся.
Олег уже не расстраивался. Ему было хорошо. Он любовался разглагольствующей красотой и тихо радовался. Теперь у него было время запомнить. Причёску, цвет волос, лицо, мимику, платье, туфельки… Это изящное мановение руки в сторону Дворца он тоже запомнил.
– Наверное, ты всё не так понял, да и мы тоже, – продолжала объяснять Вероника. – Обычно организаторы, чтобы позабавить невест, запускают к ним пару-тройку шутов, переодетых женихами. Они ведут себя как ты. Один в один. Тебя и приняли за шута, уж больно смешно ты растерялся в самом начале. Если бы девчонки поняли, что перед ними настоящий жених, ты бы уже был женатым, точно тебе говорю. Вмиг бы захомутали! Понимаешь?
Олег покачал головой.
– Если бы ты полминуты не глазел на стены, ничего бы такого не случилось. И потом, все твои движения – какие-то не такие, не естественные, не уверенные, словно ты притворяешься, а костюм первый раз надел. Из тебя получился отличный шут. И девчонки смеялись от души.
– А ты?
– И я. Поначалу. А как не смеяться? Ты бы видел себя со стороны! Настоящие женихи так себя не ведут. Они заносчивые, капризные и даже грубые. Им ничего не стоит обидеть невест и посмеяться над ними. А ты был непростительно вежлив, так ведут себя только шуты.
– И как же ты поняла? – осторожно спросил Олег.
– Боль, – тихо ответила Вероника. – Боль в твоих глазах и голосе была настоящей. Ты её прятал, а шуты выставляют напоказ. Только поэтому. Хотя нет, было и ещё кое-что. Ты не стал изображать полёт. Видел бы ты, что выдавали другие женихи! У некоторых даже получалось на метр оторваться от пола, вот это были прыжки! Настоящий балет! Каждый пытался что-то изобразить, только ты один вообще пробовать не стал. Не умеешь – и ладно. А был бы шутом – сделал бы из этого целое представление, вот посмеялись бы!
(Посмеялись бы вы. Ага!)
Но я не одна такая. Думаю, под конец уже многие поняли, да было поздно идти на попятную. В общем, завтра тебя ждёт успех.
– Здо́рово!
– Мы ошиблись, но ты-то что, с небес свалился? Не знаешь, как тут всё происходит? Женихи с невестами уже давно заранее договариваются, а это всё так, традиции.
– Что же ты ни с кем не договорилась?
Вероника улыбнулась:
– Я исключение из правил. По мне не суди. Кстати, разве о шутах вам не говорили перед началом?
Тут Олег припомнил группу женихов, которым организаторы читали какую-то скучную лекцию, пока он наматывал круги.
– Я не слушал: засмотрелся на рисунки.
– Молодец! Очень вовремя решил окультуриться. Ты шёл в галерею или жениться?
– Отвлёкся, уж больно красиво.
– Завтра будь внимательней! Ладно, я уже пойду…
Вероника встала со скамейки.
Олег встрепенулся.
– Погоди! Скажи… А ты пришла только для того, чтобы мне всё это объяснить?
– Не только. Ещё очень хотелось посмотреть на такое догадливое чудо поближе.
Некоторое время оба молчали.
Вероника шагнула к Олегу и остановилась пред ним.
– Так тебе нужна жена? А то я бы согласилась…
– Это шутка? – испуганно спросил он и судорожно пытался понять, какого ответа боится.
– Понимай как хочешь…
Олег тоже встал и внимательно, не торопясь, осмотрел Веронику с головы до ног. А потом обратно – с ног до головы. Грех было не использовать такую возможность.
– Нравлюсь?
Он продолжал её рассматривать, придирчиво, словно боялся упустить какую-то мелочь.
Вероника занервничала.
– Не надо на меня так смотреть. Я же ничего не скрываю. Руки-ноги на месте, и, как видишь, не кривые, всё остальное тоже на уровне и там, где надо, можешь не сомневаться.
Олег продолжал придирчиво рассматривать её фигуру.
– Слушай, прекрати! Мне это уже не нравится. Хватит! Сколько можно меня разглядывать?!
– Я не разглядываю, а серьёзное дело делаю – жену выбираю! – с достоинством ответил Олег.
– А! Ну это другое дело – тогда смотри вдоволь! – Она подняла руки и повернулась кругом. – Много увидел?
Олег отпрянул.
– Темно уже жену выбирать! Опоздал! Это при свете делается. Вдруг бородавка какая-нибудь затеряется в подмышке или морщинок с конопушками не заметишь? Ой, ведь стыдно будет перед друзьями! Оправдываться придётся. «Сумеречная жена» – это не про меня. Мы скот продаём только утром и днём, а ты жену в сумерках выбираешь! Ещё бы выпил перед осмотром! Завтра, как солнышко встанет, сразу дуй во Дворец! Там будет на что поглядеть!
– Это же шутка, – выдохнул Олег и упал на скамейку.
– За мной не ходи! Провожать не нужно! Удачи!
Вероника резко повернулась и пошла по тропинке ко Дворцу, гордая, злая, обиженная.
Во Дворце зазвонил колокол, возвещая об окончании первого дня праздничной недели.
Всё. Можно и передохнуть – тарантас укатил.
Пообщались. Единственная нормальная невеста, и ту достал!
Стояли глубокие сумерки. Всё кануло в тёмной серости. Через несколько минут вообще ничего не разглядишь. Ласточки умолкли. Запах жасмина уже не радовал.
День рождения закончился.
* * *
Олег любил ночь. Иногда он устраивал её днем. Правда, только для себя, и то довольно редко. Он стал очень осторожным после того, как однажды чуть не задохнулся наверху, а потом провалялся дома две недели с тяжелейшей простудой. С опытом пришло понимание: такие «подвиги» требуют основательной подготовки. К минусовой температуре в нижних слоях поднебесья Олег давно привык, но в средних слоях воздух прогревается до плюс сорока и там уже не полетаешь в «холодном» костюмчике. Да ещё организму надо время, чтобы освоился в безвоздушной среде. Только после этого можно смело устраивать себе ночь – взмыть в небеса, вытянувшись стрункой, и, глубоко вдохнув там, где ещё можно вдохнуть (самый ответственный миг!), задержать дыхание, насколько хватит сил. Тогда, если силы хватает надолго и момент для вдоха выбран правильно, небо кругом становится всё темнее, звёзды всё ярче, а земля где-то далеко внизу выгибается и превращается в шар.
* * *
– Тебе тоже удачи, – прошептал он и помахал рукой, глядя на пустую тропинку.
То женись на ней, то не смотри на неё! Сначала четыре часа ждала, а потом и ходить за ней нельзя, и провожать её не нужно.
Нетушки! Так не годится. Проводим.
Что там мать говорила насчёт полётов? Только в экстренных случаях, если дело касается жизни или чести? Ладно, спишем это на дело чести. Не оставлять же невесту в тёмном парке без присмотра?!
Олег расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, глубоко вдохнул и расслабился. К нему возвращалась уверенность. Наступала ночь, а это всё меняло. Теперь его никто не увидит и не узнает. Не будет перешептываний и хихиканья, не будет указующих жестов. Ночь укроет от случайных недобрых глаз. Невесты ошиблись, но какая разница? Он запомнился им шутом, это главное. Очень яркая ошибка и очень забавная. Такое не скоро забудется. Завтра всё придётся вытерпеть заново. Но это – завтра. А сейчас – время свободного полёта. Правда, сначала он убедится, что обиженная невеста добралась, куда ей надо…
* * *
В памяти опять возник образ дяди Коли.
Запомни, малыш: настоящий полёт рождается в сердце, а управляется головой. С сердцем у тебя полный порядок, осталось поработать над управлением.
– А как же те, у кого сердце без полёта? Они летают только в мечтах?
– Нет, малыш, мечты – это опять сердце.
– Значит, они вообще не летают?
– Им приходится искать другие способы. Вообще не летать мы не можем. Так уж решила матушка-природа. Только полёт у всех разный. Одни летают головой, другие – плотью, третьи – языком, четвёртые – желудком, а некоторые вообще употребляют спецтопливо, но держись от них подальше.
– Какое топливо?
– Крепкие напитки, дурман-трава, таблетки и прочие ядовитые гадости. Уносит на раз, прямо с места, сидел – и полетел, правда, с возвращением бывают проблемы, начинаются падения, потеря ориентации, и требуется помощь, чтобы не улететь навсегда.
– А мне можно такое топливо?
– У тебя есть сердце, малыш. У тебя есть сердце. А у них топливо. Согласен поменяться?
– Нет!!! – испугался Олег и закрыл грудь руками.
– Ну вот и молодец! – засмеялся тренер.
К чему припомнилось?
* * *
Олег держался чуть позади Вероники, с левой стороны на высоте пяти метров. Незримый страж, скользящая тень, отвергнутый поклонник.
Кроны парковых деревьев он знал как свои пять пальцев и теперь привычно огибал толстые ветви, не теряя из виду белую «добычу». Вероника плохо ориентировалась в густых сумерках: осторожничала, шла медленно, едва ли не на ощупь. Да ещё обеими руками приподнимала низ платья: то ли наступить боялась, то ли испачкать. Он слышал, как под её туфельками трещали веточки, шуршала засохшая земля, шелестела трава; иногда каблук цокал по камешкам…
Первый раз она оглянулась быстро, едва заметно, точно испугалась чего-то. Прошла метров двадцать, остановилась и снова назад посмотрела. Больше до самого выхода из парка не оглядывалась и не останавливалась. А на выходе встала прямо под фонарём у витой чугунной арки и разревелась.
Со стороны Дворца долетели радостные выкрики, весёлая музыка, а потом нестройный хор затянул Гимн Юной Любви. Народ веселился от души.
Олег взлетел повыше, чтобы раскидистые ветви платана не мешали обзору …и чуть не упал.
После тёмного парка на Дворец больно было смотреть. Олег даже зажмурился. Все окна светились жёлтым. Яркие фонари сливались в причудливые гирлянды и волнами опоясывали каждый этаж. Внизу, схваченные гнутыми зеркалами, полыхали костры. Каждые три секунды они меняли цвет. Оранжевый – голубой – зелёный – красный – жёлтый – оранжевый… Отсветы целиком покрывали стены Дворца, пересекались, меняли форму и растворялись друг в друге. Феерия света завораживала. Дворец обретал невесомость, колебался, растекался. Казалось, он вот-вот улетит или уплывет в окружающую темноту. Окна с «гирляндами» оставались на месте, но это нисколько не портило иллюзию, наоборот – придавало ей особую прелесть.
У Олега перехватило дыхание.
Такое благолепие можно было увидеть только два раза в году: в первый и в последний вечер Недели Юной Любви.
Если бы ещё не это противное пение…
Тут Олег припомнил (из рассказа матери), что у девушек считалось особым шиком определиться с женихом именно в первый день торжественной Недели. Они называли это «попасть в сливки». На второй день оставалось уже «молоко», «второй сорт», «перебрышки». А после четвёртого дня – «простокваша», «отстой», «шлак».
Улыбалась тебе, как идиотка, а ты сделал ко мне пару шагов и отвернулся.
Четыре часа ждала. Потом ещё утешала его. Если бы он меньше ныл, они бы успели вернуться во Дворец и оформить помолвку. Сейчас были бы там, на общем празднике. Вопрос каких-то двадцати минут. Почему не поторопила?
Н-да… со «сливками» не получилось. Быстрее надо соображать.
Он опустился обратно.
Вероника стояла там же и в такт музыке царапала чугунный арочный свод.
Вздрагивали голые плечи, жалобные всхлипы растворялись в звуках дворцового веселья, низ шикарного свадебного платья (пожелтевшего в свете фонаря) лежал на траве, а в воздухе разливалась горечь обиды и разочарования.
Олег понял, что о свободном полёте придётся забыть: притяжение земли резко усилилось.
Он бесшумно опустился в десяти метрах за спиной Вероники, там, куда не доставал свет фонаря, и медленно, не таясь, пошёл вперед – к валявшейся пересохшей ветке.
Хрустнуло громко.
Вероника вскрикнула и обернулась.
– Это я, не бойся. Просто уже темно и мне надоело сидеть на скамейке. Я за тобой не ходил. Честно!
Летел.
– Иди, не задерживайся, – ответила она и отвернулась. В голосе – само спокойствие. Дыхание ровное. Всхлипывать и вздрагивать перестала.
Если бы он не видел её пять секунд назад, то, наверное, не стал бы задерживаться.
– Да я, собственно, не тороплюсь. А ты куда пойдёшь?
Ответила не оборачиваясь:
– Никуда! Находилась уже сегодня. Здесь буду ночевать. Завтра ко мне не подходи! Откажу.
– До завтра ещё есть время.
Олег приблизился и накинул свой пиджак ей на плечи.
«Спасибо» прозвучало так тихо, что он усомнился в собственном слухе.
– Извини. Не хотел обидеть. Я просто не знал, что так нельзя.
Ухоженные ногти перестали царапать чугун.
Олег не удержался: наклонился вперед и, зарывшись носом в её прическу, глубоко вдохнул.
– Не надо. Это я виновата. Вспомнила, как у нас лошадей покупают. И коров. Куда им только не заглядывают! Вот и сорвалась. У меня отец скотовод. Подумала, что ты тоже во мне недостатки отыскиваешь.
Олег выдохнул, отстранился и убрал руки за спину.
– Правильно подумала. Отчасти так оно и было. Извини.
Она повернулась к нему:
– Но зачем?
Он пожал плечами:
– От страха, от недоверия, от непонимания и глупости…
– Продолжай, избранничек!
– Вроде всё при тебе. И очень даже неплохо. Лицо – залюбуешься, и всё остальное… Я это ещё днём рассмотрел, при солнышке (фонарь тут ни при чём). Да что там неплохо! Просто замечательно! Слов нет! Но почему же тебя в жёны никто не позвал? Это ненормально. Такие невесты в первый же день расходятся! Мне мама говорила…
– Почему «никто не позвал»? – удивилась Вероника. – Звали, и ещё как!
– Но ты же сама говорила, что только уроды всякие, – смутился Олег.
– Оригиналы! Это я так… приукрасила маленько… чтобы тебя успокоить. На самом деле нормальные парни. Даже летун один был. С бело-голубой ленточкой в петлице. Конечно, до Спящего На Облаках ему далеко, но симпатичный парнишка. Весёлый такой! Показал нам парочку фигур.
Олег пошатнулся, схватил Веронику за руку и почти закричал:
– Ну так чего же? Почему? За него? Не пошла?
– Мне ты понравился, – спокойно ответила Вероника.
– Чем же?
Он выпустил её руку и отступил на шаг.
– Ха! Если б знать! Наверное, достойным поведением в зале. Вежливый такой был, воспитанный, слова грубого не сказал этой дуре толстой! Молодец! Я просто восторгалась!
– Это ты зря! Тебе надо было смеяться вместе со всеми и выходить за того парнишку! Уже была бы счастлива! В «сливках» была бы! Праздновала бы вон там! – Он показал на Дворец.
– Ух ты! Мы и в этом разбираемся? Я сама решу, над чем смеяться и за кого выходить! Тоже мне, сваха нашлась!
На Дворец она даже не глянула.
– Ты сделала большую ошибку. На жалости отношения не построишь. Надо выбирать успешных парней.
– Верно. Ошибочка вышла. Сердечко подвело. Спасибо, что напомнил. В следующий раз буду умнее.
– Да я как лучше хочу! – не унимался Олег. – О тебе же беспокоюсь! Со мной у тебя всё равно ничего не выйдет! Я с девушками общаться не умею! Вот!!! Сама же видишь, как оно получается! Только слёзы и обида!
– Зачем тогда во Дворец приходил, девчат смущал?
– Мама сказала, что надо. Пора вроде как…
– Опять мама… Какая мудрая женщина! Кажется, я с ней уже знакома. А тебе не надо?
– Не созрел я ещё! Не готов! А понял это только сейчас!
– После общения со мной?
– Со всеми вами!
Вероника разозлилась. Забыла про слёзы, встала руки в боки и грозно заявила:
– Та-а-а-к! Давай по порядку. У тебя проблемы… со здоровьем?
– Не жалуюсь.
– Ты не зарабатываешь на кусок хлеба? Не сможешь прокормить себя и жену?
– При чём тут это? Зарабатываю, конечно. Пасека есть, огород, птица! Хватит и на жену, и на ребёнка. Иначе бы меня во Дворец не пустили.
– Отлично! Тебе что, жить негде, под деревом спишь?
Чуть выше.
– Дом есть, а что?
Вероника опустила руки и сказала уже спокойно:
– Ну вот, необходимый минимум имеется. А теперь насчёт незрелости…
Она подошла к нему почти вплотную.
– Тебе что, не хочется ласки девичьей и нежности?
Олег сглотнул.
Вероника грустно улыбнулась и так на него посмотрела, что он тут же забыл и про ласки, и про нежности, и про всё остальное. Не было в её глазах ни призыва, ни поволоки, ни многообещающего блеска. Было что-то другое. Ценное здесь и сейчас. Олегу вдруг захотелось стать лучше, добрее, чище. И чтобы это мгновенье длилось как можно дольше.
Редкие девушки могут одарить своих избранников таким взглядом.
– Хочется, конечно! – спохватившись, слишком резко согласился он, а потом, испугавшись собственных слов, тут же исправился: – Но не от каждой!
– Значит, созрел, – подытожила Вероника и улыбнулась.
– Кстати, меня зовут Олег.
– Знаю. Уже поспрашивала народ.
Хоровое пение умолкло. Затихли последние аккорды. Гимн Юной Любви отзвучал.
Несколько секунд тишины – и снова заиграла музыка. Во Дворце начался «сливочный» бал. Избранные пары года кружились на паркете под музыку городского оркестра. Такое запоминается на всю жизнь.
Отец с матерью часто рассказывали Олегу о своём «сливочном» бале. И каждый раз при этом у них были счастливые лица.
Теперь пришло его время.
Неважно, что он стоит в двухстах метрах от Дворца и не может увидеть танцующие пары. У него богатая фантазия. Вот же она, музыка; так и льётся из окон. Чего ещё надо? Вот он, его «сливочный» бал, их «сливочный» бал. Всё что угодно можно навоображать. Такие танцы получатся – лучше настоящих!
Но всю эту красоту портил один маленький вопрос…
Что он будет рассказывать своим детям? Как стоял под фонарем вместе с их мамой и представлял себя на паркете? Дети не поймут. Дурацкий получится рассказ.
Взять бы её сейчас на руки да залететь в окно. И кто бы что сказал? Эх, мама, мама…
– Олежек, ты чего? – забеспокоилась Вероника.
– Так… размечтался не туда.
– Бывает.
С той стороны Дворца послышались радостные крики и грянули выстрелы. Невесты уже махали ручкой из окна. Первую, как водится, поприветствовали всей толпой. Народу собралось много (судя по выстрелам – целое войско). Родители женихов и невест, родственники, друзья и просто горожане, истосковавшиеся по развлечениям. Для них-то и устраивалось это световое представление. Но со стороны парка зеркальщики тоже работали на совесть. Философия кольца.
Вероника засмеялась.
Теперь уже Олег забеспокоился:
– Ты чего?
– Для этого вечера я брала уроки танцев. Отец выписал преподавателя из города. Два месяца занималась. Каждый день по несколько часов, – безразлично сообщила она.
– В конце Недели тоже бал будет…
– Конечно! Я просто забыла.
– Как звали преподавателя? Который из города…
– Иртеньев. Антон Иртеньев.
– Тебе повезло. Он за два месяца может многому научить. И сам неплохо двигается.
– Ага! Мне очень повезло! Очень!
– Пойдём, – сказал Олег и взял Веронику за руку. – Этот желтушный фонарь меня угнетает. И вечер сегодня какой-то неправильный. Пойдём.
– Куда? Обратно на скамейку отверженных?
– Ко дворцу. У людей праздник, а мы чем хуже?
– Нас не пустят. Стол и паркет только для «сливок».
– Мы тоже «сливки». Сегодня ведь определились. Какая разница, до удара колокола или после? Двенадцати-то ещё нет.
– Колокол решает всё. Такова традиция. Она нерушима.
– Люди важнее колокола.
– Скажи об этом «сливкам»!
– Ну ладно, ладно. Понял. Да мы и заходить не будем. Очень надо! Просто погуляем вокруг и полюбуемся. Он даже отсюда красиво смотрится. Видишь, как светится? А с той стороны ещё лучше должно быть.
Но Вероника не разделяла его восторгов, она по-прежнему стояла спиной ко Дворцу.
– Олежек, пойдем лучше на скамейку… – Голос её дрожал. Просьба вышла жалкой и совершенно неубедительной.
– Не-а! Ко Дворцу! – вальяжно ответил он. – Больше никаких скамеек. Насиделись уже. Можно и погулять!
– После всего, что было, хочешь идти ТУДА?
– А что было? Ну – посмеялись немного, ну – опоздали мы с тобой в первый день оформить свои симпатии, ну и что? В любом случае Дворец от нашего опоздания хуже не стал.
– Чувства. Не симпатии, – осторожно поправила Вероника.
– Да погоди ты с чувствами! Всему своё время. Дай симпатией насладиться.
– Ты знаешь, как «сливки» относятся к остальным?
Этого ему мама не говорила.
– Плохо?
– Да уж не очень хорошо. Мои родители… – Она запнулась и замолчала.
Олег не торопил.
– Отец перегонял табун. Успевал вернуться только в последний день. Мать его дождалась. Но он до сих пор себя простить не может. Они надеялись, что хоть у меня всё получится по-человечески.
– Да плевать на эти «сливки»! Мы же не к ним идём, а Дворцом полюбоваться. По лесу ты всё равно не ходок. В такой-то одежде.
Не дожидаясь очередных возражений, он развернул Веронику и потащил её ко Дворцу. Она безропотно следовала за ним, придерживая свободной рукой низ платья. Смотрела только себе под ноги.
Дворец её не интересовал категорически.
* * *
Кони швабской породы никогда не блистали на скачках, но отличались необыкновенной выдержкой: могли несколько часов не выдавать своего присутствия. По-этому в карету без фамильного герба Алекс Воронов велел запрячь пару неклеймёных швабов. И кучера выбрал под стать коням. Сам решил ехать верхом. Его Ветерок хоть и не мог два часа притворяться камнем, но хозяина слушался с полуслова, без особого повода не шумел и к выстрелам был приучен. А уж если дело доходило до галопа… Впрочем, Алекс надеялся, что до галопа в этот раз не дойдёт. Скорее всего, они просто постоят в сторонке незримыми наблюдателями. Да, именно так всё и будет. Захотела определить свою жизнь сама, ну что же – определяй. Решила следовать традиции – следуй. Они не станут вмешиваться, так… просто посмотрят. Начиталась книжек, называется. Набралась ума. Этот ей не подходит, тот ей не подходит. И никак не поймет, что на этих неделях всякое случается, особенно с дурочками, ожидающими принцев… Но с ней не случится. В конце концов, у него только одна дочь и какой бы упёртой козой она ни была…
* * *
Олег злился. В его годы люди табуны перегоняли, а он всё в облаках летает. Никакой профессии не обучен. Ничего толком делать не умеет. Ну, вытащил из огня человек тридцать, ну, спас от хулиганов трёх девушек, ну, ещё десяток утопающих из реки вынул – вот и весь послужной список. И то его к делу не пришьёшь. Это же всё небесное, это всё в полёте. Пора отвыкать. Станет приземлённым – даже выступлениями зарабатывать не сможет. Всё с нуля придётся начинать. Мать говорила, девки за ним толпами бегать будут, а тут одну-единственную чуть ли не силком ко Дворцу тащить приходится. Упирается ещё!
Не так он представлял себе земные прогулки с девушкой. Вон как Летиции красиво всё расписал. И что же? Где оно, счастье в глазах? Близко не ночевало. Где упоение от близости? В мечтах осталось. Почему голова от восторга не кружится? И девушка рядом замечательная, и благолепие кругом как на заказ, и музыка зовёт в пляс пуститься. А на душе тяжко. Неужели у приземлённых по-другому не бывает? И это, как он понял, ещё только начало. Самые приятные денёчки.
Под ноги она смотрит!
Олега такое положение дел не устраивало. Но и останавливаться он не хотел. Веронику надо было отвлечь.
Мать советовала в трудных случаях говорить с девушками о высоком.
– Ты тоже любишь полёты, как и Летиция? – осторожно спросил он.
– Летиция – дура, – ответила Вероника, продолжая смотреть под ноги.
– Я знаю, ты про полёты ответь. Любишь?
– А кто их не любит?!
– Я.
– Почему? – Она высвободила ладонь, развернулась и подняла лицо к небу. Огненная феерия Дворца не давала увидеть звёзды, но Веронику это не смутило. Она расставила руки в стороны, помахала ими аки крыльями и закружилась, не заметив свалившегося пиджака. Олег тоже не стал его поднимать.
– Остановись. Упадёшь!
– Не упаду!
И закрутилась ещё быстрее.
В своём воображении она уже пари́ла в облаках под звёздами, забыв о переживаниях. И об Олеге забыла бы, но этот приземлённый продолжал занудствовать:
– Не знаю. Хочу понять, зачем они нужны. Прошу всех и каждого объяснить мне их прелесть, но бесполезно. Ты не поймёшь – вот и всё объяснение. В чём их смысл? Полётов? Может быть, ты знаешь?
– Конечно! – ответила, кружась и глядя в небо. – Знаешь, сколько у меня книг дома? Ого-го! Целая стенка! Там про всё написано!
– И объяснить сможешь? – обрадовался Олег.
– Легко! А ты этого хочешь?
Сейчас он хотел только одного: присоединиться к Веронике и кружиться под звёздами вместе с ней. Прогулка начинала ему нравиться. В кои-то веки мать посоветовала дельную вещь.
Треск, многострадальный низ платья отрывается наполовину, Олега сдувает с места – и Вероника падает ему на руки. Сам он опускается на колени, садится и мягко кладёт Веронику себе на бедра.
Несколько секунд она приходит в себя. Потом шепчет: «Не шевелись. Я хочу запомнить это мгновение. Весь мир крутится вокруг меня!» – и закрывает глаза.
Музыка во дворце снова меняется. Вместо оркестра играет рожок. Медленная, щемящая мелодия разливается в воздухе и проникает прямо в сердце.
Олег наклоняется и осторожно целует Веронику в губы.
– Ещё, – шепчет она.
Он целует ещё. Чувствует ответный поцелуй и отстраняется, испугавшись новых ощущений.
Теперь весь мир крутится и вокруг него тоже, а время измеряется ударами сердца.
Вероника открывает глаза.
Олег сидит на траве как оглушённый. Он всё ещё сжимает её голые плечи, всё ещё чувствует её дыхание на своём лице, вкус её поцелуя, но сильнее всего он чувствует желание снова припасть к её мягким губам (тогда мир закружится ещё быстрее!). Ему уже не хочется никуда идти, хочется вернуться в парк и целоваться под сенью деревьев. Но задуманное на полдороге не бросают. Для поцелуев у них ещё будет время.
– Здо́рово! – шепчет она. – Это я тоже запомню.
Он дождался, пока умолкнет рожок, встал сам и аккуратно поставил на ноги Веронику. Часть платья осталась лежать на траве никчёмной тряпкой. Оба смотрели на неё, думая каждый о своём.
– Не получилось птицы из бревна, – выдала Вероника и усмехнулась: – Это я ещё удачно упала. Но ведь ты был с другой стороны! Как поймал?
– Когда быстро крутишься, стороны путаются.
– Точно.
– Платьишко, – деликатно напомнил Олег.
– Всё-таки наступила! – Вероника всплеснула руками. – Ну да ладно! На паркете мне уже не блистать… – Она наклонилась и в два рывка оторвала батистовую ткань. – Хорошо, что по шву!
– А мне нравится. Так даже лучше! Вырез интересный появился! И ходить будет легче!
– Вообще-то голые ноги по сюжету не предполагались. Но в темноте и с таким галантным кавалером… – Она запнулась, подыскивая продолжение фразы.
– …леди может не переживать о сюжете, – закончил Олег.
Он наклонился за пиджаком, отряхнул его и снова набросил ей на плечи.
– Ты прав: плевать на «сливки». Лучше с тобой кружиться в поле, чем танцевать с Летицией на одном паркете. Надеюсь, родители меня поймут. Пойдём.
На этот раз она сама подала ему руку.
* * *
Самый быстрый конь в округе спокойно щипал травку, поглядывая на застывших швабов. Внизу громыхнули холостые выстрелы. Алекс Воронов опустил бинокль и разочарованно выдохнул:
– Не она. Уже третий танец!
– Может быть, мы её пропустили, – донеслось из кареты.
Ага, пропустили! У него бинокль, у неё труба подзорная, оба во все глаза смотрят. Пропустили! Нету её там, нету!
– Может быть, – согласился он. – Может быть…
Но если её нет в зале, то где же она? Почему не подошла к ним после колокола?
– Ещё рано переживать. Вдруг она просто забыла о нас? Голова от счастья кружится – вот и не подходит к окну.
Чтобы его дочь забыла помахать родителям из окошка?!
– Может быть, и забыла, – согласился он.
– Хватит страдать. Ты просто в неё не веришь.
– Я надеюсь на лучшее!
– Не веришь. Иначе бы мы не прятались по кустам, а стояли бы в первых рядах «коромысла»!
– Ага! Чтобы весь город узнал о нашем горе? Сразу же станут перешёптываться: «А юную Воронову-то в первый день никто не выбрал! С изъяном дочка-то!» Гадости будут всякие придумывать. Причины искать! Всем же не объяснишь, что девочка у нас привередливая не в меру. Книжек начиталась, вот и бардак в голове…
– Не веришь.
Алекс глянул вниз.
Смотровая площадка, обрамлённая фонарями, вытянулась коромыслом на две сотни метров. Всю сразу в бинокль и не охватишь. Народу – не протолкнуться. Стояли бы в первых рядах. Что им там делать? В карете намного удобнее…
– Смотри, ещё одна. У тебя зрение лучше.
Алекс навел бинокль на окно бальной залы. Внизу прозвучали два сиротливых выстрела.
– Не она. Эта уже третий раз кому-то машет. Счастливые родители…
* * *
– Знаешь, это не важно, что я колода и ты не птица. Мы тоже сможем летать. Есть один способ. Точно тебе говорю. Только никому ни словечка! Это секрет. Обещаешь?
– Конечно!
После недавнего поцелуя он мог пообещать ей что угодно.
– Тогда слушай и запоминай. Нужно встать на какой-нибудь ровной полянке (лучше прямо во дворе), набросать вокруг себя побольше сена или соломы, потом поднимаешь лицо к небу и давай быстро-быстро крутиться на одном месте, пока не упадёшь! Тут главное – глаза не закрывать. Тогда почувствуешь, как земля поворачивается, а ты с неё падаешь! Небо вообще с ума сходит! Но тебе не страшно! Ты лежишь на мягком, смотришь на всю эту круговерть и радуешься. А вокруг только куры кудахчут. Благодать!
– А я и не знал, что так можно.
– Никто не знает. Это я сама придумала! Кстати, можно и ночью попробовать. Если небо звёздное.
– Да ты девушка с фантазией!
– С полётом у девушки не получилось, вот и приходится фантазировать. Совсем уж приземлённой тоже быть не хочется.
– Слушай, а твой этот способ, он для двоих тоже подходит?
– Не знаю, я ни с кем ещё не пробовала, но думаю, можно и вдвоём. Почему нет?
Вероника не сразу заметила, что они свернули на дорожку вокруг Дворца.
– Так мы выйдем к главному входу! – забеспокоилась она.
– Да. Всё правильно, – успокоил Олег.
– Ты же говорил, просто Дворцом полюбоваться.
– Полюбуемся, да…
– Но там же полно народу! Смотровая площадка, фонари, костры! Полгорода собралось!
– Вот и хорошо.
– Я туда не пойду!
– Шута стесняешься?
– Нет! Посмотри на моё платье, посмотри на меня! Как я перед людьми покажусь?! Там же мои родители… Наверное… Они думают, что я в зале!
– Всё равно когда-то узнают. Зачем тянуть?
– И все знакомые узнают!
– Ну и пусть! Мы же ничего постыдного не сделали!
– Ты не понимаешь! Чтобы над тобой смеялись, вовсе не обязательно делать что-то постыдное. Достаточно дать повод.
– Повод мы уже дали. Тебя ведь нет в зале. Желающие посмеяться наверняка смекнули, что к чему.
– Олежек, я не хочу туда идти.
– Я тоже, но надо. Всё слишком серьезно закрутилось. Мы ведь с тобой не просто друзья. Наши желания уже никакой роли не играют. Мне нужно подойти к центральному входу. Вместе с тобой. Хотя, конечно, никто не неволит…
– Но зачем?
– Чтобы у людей не было повода смеяться над нами. Тебе не придётся стыдиться этого вечера.
– Говори, что задумал. И со всеми подробностями! Иначе с места не сдвинусь!
– Я спасаю наше будущее. На подробности нет времени.
– А если у тебя ничего не выйдет?
– Значит, мы просто прогуляемся вокруг Дворца. Ничего страшного. Я думаю, в темноте нас даже не узнают.
– Ты изменился. Ты теперь совсем другой, – грустно заметила Вероника.
– Время изменилось. На дворе ночь. И сейчас мы вместе. Иди спокойно, как будто мы каждый вечер здесь гуляем и нет нам дела до этой кутерьмы. Договорились?
– Ладно! Была не была! Веди, искуситель! Так ты всё ещё хочешь услышать про полёт?
* * *
– Алекс, оно того не стоит. Это всего лишь традиция. Перестань играться с курком! И барабан не крути. Молодец! Вот так! Тебе поможет глубокое дыхание. Дай мне пистолет, слезай с лошади и…
– Это конь!
– Слезай с коня и спокойно, не торопясь посчитай до десяти. Давай пистолет! Хорошо. Теперь слезай с коня. Не спеши. Потихонечку. Надо уметь ждать, Алекс. Надо уметь ждать. Дочь замуж выдать – это не лошадь подковать.
– Это позор всей нашей семье! Позор моему имени!
– Это просто Неделя Юной Любви! Не больше. Испугался традиции? Стыдишься собственной дочери? А почему? Разве это Вероника загнала нас в кусты и заставила прятаться? Разве она засунула меня в шпионскую карету? Разве она лишила меня возможности покрасоваться в нарядах перед утончённой городской публикой? Молчал бы уже! Давай, соберись и дыши глубже. Умничка! А теперь садись в карету. Вот так, молодец!
– А если с ней что-то случилось? Вдруг она где-то в лесу и ей нужна помощь?
– Тогда почему ты всё ещё здесь?
– Но я же не знаю, где она!
– Тогда сиди и не сочиняй.
– А ты куда?
– Да куда я от тебя денусь?! Подвинься…
* * *
– Давным-давно, когда не родились ещё на свет ни ты, ни я… Даже ещё раньше, когда не было ни света, ни тьмы и вообще ничего не было, началась эта история… Хотя свет, наверное, уже был… – вещала Вероника.
Олег не перебивал.
Она глянула на него и умолкла, закрыв глаза, а потом заговорила уже другим голосом:
– Это что-то вроде дара. Нет у тебя его, и не надо, нечего расстраиваться. Есть много других дел в жизни, которыми стоит заняться. А если уж природа наградила тебя такой способностью, значит, без неё ты – это уже не ты. И не столь важно, зачем это всё, для чего и почему. Важно, что без этого ты уже не сможешь. Будешь летать изо дня в день, не задавая никаких вопросов. Мы же не спрашиваем, зачем вдыхаем воздух, просто дышим, и всё. Так устроен мир. Наверное, в этом и есть глубинный смысл – отразить ещё одну грань нашего мира, гармонию человека и природы. И потом, это красиво, просто красиво. Мне нравятся люди с полётом, как нравятся горные реки, полевые цветы, море, запах сосен. Всё это делает наш мир лучше, как бы говорит нам, за что его стоит любить и беречь. Убери эту красоту, убери горы, поля, цветы, реки, убери картины, музыку, людей с полётом – и что нам останется? Чем усладить свой взор, к чему устремиться мыслью после того, как закончена работа, о чём говорить с милым человеком? Я думаю примерно так.
– Всё! Хочу на тебе жениться! – решил Олег.
– Но я бы никогда не вышла замуж за человека с полётом, – словно не слыша, продолжила Вероника и замолчала.
– Почему? – испугался Олег.
– Чтобы не портить ему жизнь. Я же сама не летаю. Вот поженимся мы, соединим свои тела и души… Ты же знаешь, что происходит после свадьбы летуна и приземлённой девушки. На следующее утро он навсегда потеряет свой дар.
– Или она тоже сможет летать, – вставил Олег, но Вероника словно не слышала.
– И зачем оно надо – всю жизнь терпеть упрёки: «летал бы я сейчас молодым орлом, если бы не ты, коза». Не хочу.
– И ты решила выйти за приземлённого?
– За тебя.
– О! Вот и пришли. Постой тут, полюбуйся Дворцом, а я сейчас. Только никуда не уходи.
* * *
– Алекс! Я, пожалуй, погорячилась. Забирай-ка ты свой ремень с пистолетами и садись в седло. Кажется, я вижу нашу дочь, и мне она совсем не нравится.
Алекс вылетел из кареты и направил бинокль на Дворец.
– Нету там никого!
– Не туда смотришь. Они на дорожке. Видишь двоих?
– Ты уверена, что это Вероника?
– Нет. Но кто же это ещё может быть?!
– Платье не её!
– Её! Просто оно порвано, да ещё этот пиджак на плечах!
– Ладно, разберёмся.
Он сунулся в карету, забрал ремень с револьверами, застегнул его на поясе и вскочил в седло.
– Алекс, ты сначала разберись, а потом стреляй, хорошо? Не перепутаешь?
– Само собой!
* * *
«Странный ты всё-таки, – подумала Вероника. – Подвёл к самому огню и говорит: «Полюбуйся»! Что же тут увидишь, кроме двухметровых языков пламени да полированной стали? Вблизи никакого волшебства. Душу травить надо было там, под аркой. А здесь разве что музыку послушать. Тут уже и струнные переборы можно различить. Интересная конструкция у этих зеркал. Словно к большой миске приделали маленькое блюдце и между ними втиснули огонёк. Никогда их так близко не видела. Днём-то чехлами всё закрыто».
Олег скрылся за ближайшим костром. Вскоре Вероника услышала громкие восторженные междометия и металлический скрежет. Из всего словесного потока она разобрала только несколько фраз: «Ты?! (Междометия.) Женишься? (Междометия.) Мы здесь каждый год! На закрытии посветим. (Междометия.) Опять решил выступить не как все? (Междометия.) Где она?» Костёр перестал менять цвет, а потом Вероника увидела зеркальщика. Милый старикашка в бордовом камзоле и синих обтягивающих рейтузах появился из-за костра вместе с Олегом, вытер пот со лба, посмотрел прямо на неё и картинно поклонился. Вероника поклонилась в ответ.
Старикашка повернулся к Олегу, удовлетворённо закивал и, растопырив пальцы, начал тыкать ими на площадку между пламенем и Дворцом. Олег покачал головой, показал на соседние костры и тоже стал тыкать растопыренными пальцами вокруг себя.
Они начали спорить.
До Вероники долетали только отдельные фразы: «переменный фокус», «направленный свет», «ослепит», «рассеять»…
Наконец старикашка заливисто свистнул – и тут же свист повторился уже с той стороны дворца. Спор затих. Олег стал мерить шагами расстояние от костра до стены Дворца. Когда с измерениями было покончено, к старикашке с двух сторон подбежали остальные зеркальщики. Маленькие, в таких же бордовых камзолах и синих обтягивающих рейтузах, они выстроились в ряд и почему-то сразу же уставились на Веронику. Она поклонилась всей честной компании, чем вызвала бурю восторгов. Зеркальщики, суетливо размахивая руками, принялись громко обсуждать увиденное.
До Вероники долетали только обрывки коллективной беседы: «лялечка», «куколка», «платьишко», «я бы тоже», «сладкая», «сливки», «простокваша»…
То тебе зеркальная оптика, то вдруг куклы и кулинария.
Вероника заинтересовалась. Любопытство подталкивало её в спину. Сложно устоять на месте, когда тебя так бурно обсуждают. Шаг, ещё один, ещё. О, теперь слышно намного лучше!
Старикашка объяснял ситуацию коллегам:
– Опоздали. Миловались в лесу, колокол пропустили. К танцам, стало быть, не допущены по причине формализьма! А хочется! Ситуация понятна?
Зеркальщики дружно закивали. Что ж тут непонятного? Четь, не идиоты! Ещё не все мозги прожарили.
– Я, ребятушки, «сливочного» танца ни разу не видел. Двадцать лет порошки в костёр сыплю да зеркалами морок на Дворец навожу. На многих соревнованиях зеркалю. А как «сливки» танцуют, посмотреть не довелось. Даже одним глазком. В кои-то веки возможность появилась! Вы тоже не видели? Тогда мы немного изменим программу. Возражения будут? Я так и думал. Сейчас небольшая примерочка…
Старикашка подбежал к своей «сковородке» и схватился за рычаги. Олег встал на носочки, поднял руки и вытянулся стрункой. Другие зеркальщики, не сводя с него глаз, отошли к Веронике.
«Сковородка» полыхнула, но на площадке ничего не изменилось. Зеркала сдерживали свет.
Негромко лязгнул металл – чёрная тень метнулась от Олега к стене Дворца и застыла в красном круге. Ноги остались на площадке, а туловище и голова – на стене. Снова лязгнул металл – у тени над головой появились руки.
Олег быстро пошёл вдоль стены спиной вперёд. Точнее, заскользил.
Вероника уже видела такую походку. Иртеньев показывал. Но не научил. Сказал, что это долго, а у них мало времени. Объяснил только принцип. Дальше, мол, сама выучишь, если будет желание. А у Олега здорово получилось. Даже лучше, чем у Иртеньева. Может быть, это всё из-за тени? Длинная и невесомая, она скользила просто завораживающе.
– Папа!!! – раздался сверху обиженный крик. Невеста уже устала махать ладошкой. Громыхнули выстрелы, и толпа ответила вялым приветствием.
Олег заспешил обратно к «сковородке» по другой стороне площадки. Он уже не скользил, наоборот – ноги отчётливо отбивали ритм. Это ещё не было танцем – только шаг, да несколько оборотов, да заигрывания с тенью, да ещё плечами так незатейливо туда-сюда…
Эх, может быть, надо было выписать учителя на три месяца?
Старикашка свистнул – зеркальщики тут же его окружили.
– Дальние держат площадку, ближние – танцоров. Площадка – четыре-пять, работаем низом, танцоры – два-три. Цвета на ваше усмотрение. С пульсацией и темнотой тоже можно поиграть.
Короткий свист – зеркальщики разбегаются.
– Давай, Олежек, я хочу снова на тебя посмотреть. И внучка хочет. Ты не можешь уйти. Сделаешь кружок для ребят? Удачи! Девочку опекать?
Олег кивает. Старикашка снова хватается за рычаги. Зеркала разъезжаются, открывая пламя.
* * *
Алекс вернулся почти сразу же. Двух минут не прошло. Забрался в карету, сел рядом с женой и выдохнул:
– Не смог я его пристрелить! Посмотрел на него поближе. На неё посмотрел. И вот, вернулся. Зачем людям праздник портить? Потом разберёмся, что там с платьем. Не смертельно.
– Я тебя не узнаю…
– Помнишь соседскую дочку, Лейлу? С ней однажды произошла история…
– С Лейлой всегда происходят истории!
– Это было тоже на Неделе. Она отказала одному жениху, а он обиделся, созвал дружков и решил ей отомстить. Выследил её в парке и…
– Хватит! Лейла отделалась легким испугом. Разве нет? Её же какой-то летун спас.
– Верно. Он принёс её прямо в дом. Я тогда у них был и всё видел. В общем, летуна этого я хорошо запомнил. Мы даже пообщались немного.
– Зачем ты мне…
– Это его пиджак на Веронике! Не мог он её обидеть. Да и она не выглядит несчастной.
– Но ведь она не хотела замуж за летуна!
– Ага, не хотела! А кто каждый день в сено падает?
* * *
Он шёл к ней той же походкой, что и в зале. Правда, тогда его хватило только на два шага. Стеснительный, робкий мальчишка, растерявшийся перед кругом невест. А сейчас перед кем? Всё «коромысло» притихло. Публика ловит каждый его шаг. Чего это он? Притворяется, что ли? Мог бы и королём подойти. Впрочем, так даже лучше, а то бы она совсем скукожилась. Ноги вон уже деревянные. И в ушах пульсирует. Ещё этот вырез! Теперь всем видно, что у неё коленки дрожат! Но почему? На террасе, когда с Иртеньевым занималась, ничего у неё не дрожало. Хотя там тоже зрители были. Папа смотрел, мама и бабушка. Ещё кучер и конюхи! Хлопали даже. Так что к публике она приучена. А ведь родители и сейчас на неё смотрят! Наверное…
– Ты чего испугалась? – ласково спросил Олег. – Мы просто «сковородки» настроили.
Она схватилась за его правую ладонь.
– Ничего! Всё нормально!
Он приосанился и убрал левую руку за спину.
– Я приглашаю вас на «сливочный» танец. Есть оркестр, есть благодарная публика, но в зале сейчас очень душно, поэтому я заменил паркет на мрамор. Танцевать будем под открытым небом. Площадка отличная. Освещение феерическое. Места много. Думаю, остальные пары к нам вскоре присоединятся. Давайте-ка хорошенько крутанём этот мир. Вы согласны?
– Очень! То есть да, я согласна! С удовольствием!
– Тогда сбрось пиджачок. Расправь плечики – порадуй публику.
Почему сама не догадалась?
Пиджак соскользнул в траву. «Коромысло» ответило радостными возгласами.
Олег взял её за левую руку и повёл на площадку. По белому мрамору уже плавали разноцветные круги, иногда забираясь на стену Дворца.
– Когда развернёмся, поклонись людям на холме. Потом забудь обо всём – танцуем для себя, – проговорил Олег, не поворачивая головы.
– А если я не смогу?
– Ты сможешь лучше всех. Я знаю.
Она сама повернулась к публике. Сама! Он просто поднял её руку и задал вращение. А повернулась она сама! И поклонилась тоже сама! Он снова поднял её руку (уже правую) и потянул вперёд, книзу. А поклонилась она сама! У них получилось! Всё было синхронно!
Пыталась разглядеть родителей, но тщетно: яркий свет «сковородки» затмевал все «коромысло». Вообще ничего не видно.
– Теперь помаши маме с папой, – шепнул Олег.
Зато её видно хорошо!
Махала она от души. Двумя руками сразу. До тех пор, пока Олег не остановил.
Опустил её руки ей на живот. Перехлёстом. Прижал спиной к себе и замер.
Выстрелов не было. Криков тоже. «Коромысло» притворилось немым. В окнах затихла музыка. Отзвучали последние переборы – и тишина.
Откуда-то сверху донеслось конское ржание.
– Ветерок! Узнал… – радостно прошептала Вероника.
* * *
– Стреляй же, Алекс! Чего ты ждешь?
– Откуда? Из кустов? Это уж точно позор! Все видели, где Вороновы спрятались? Стрелять надо на «коромысле».
Ветерок встал на дыбы и заржал. То ли узнал хозяйскую дочь и вспомнил про ломти хлеба с солью, то ли не выдержал супружеской беседы.
* * *
Тишину разорвала беспорядочная пальба. Люди на холме не жалели патронов. Многие в запоздалом приветствии разрядили сразу по два револьвера.
Но кто же первым спустил курок?
– Полетели, лебёдушка!
Он крутанул её вправо, выпрямляя руку, и… отпустил. Почти отшвырнул. Лети, куда хочешь! Не держу. И она «полетела». Поплыла лебёдушкой. Это у неё хорошо получалось. И на носочках ходить, и руками волнистые взмахи делать. Иртеньев научил. На всякий случай. Правда, сейчас она почему-то «плыла» спиной вперёд. Смотрела на Олега. Больше некуда было: вокруг или темнота, или слепящий свет. А к цветным кругам на площадке ещё не привыкла.
Он играл с тенью на Дворце. С её тенью в голубом круге. Уже в жёлтом. Нет, он не изображал второго лебедя. Он играл принца. Простирал руки к лебёдушке, ловил каждый взмах её крыльев, словно не птица была перед ним, а заколдованная возлюбленная. Он не танцевал – ставил спектакль. Но ей нравилось. Да и как танцевать без музыки?!
Вероника решила доиграть лебедя до конца. Согнулась, сложилась почти пополам, не прекращая частых шажков, выгнула спину, распрямилась и назад изогнулась. Это всё, на что хватило её фантазии. Осталось только встать ровненько и смотреть на Олега. Ну почему он её бросил?! Заигрался? Выпрямиться она не успела: почувствовала на пояснице ладонь – и тут же мрамор ушёл из-под ног…
* * *
– Нет, всё-таки надо было его пристрелить! Ты посмотри, как он её держит. Одной рукой! Сейчас уронит – костей не соберешь! А вторая рука! Смотри, где его вторая рука! Да как он смеет! А прижался-то как! Да если бы Иртеньев только попробовал… Ты куда? Наташа, погоди!
Хлопнула дверца кареты.
Алекс вышел следом за женой.
– Ну ладно тебе. Ну чего ты? Ну не плачь! Хочешь, платочек принесу? Вот, держи. Да я всё понимаю. Красота, туда-сюда! Искусство! Ладно, молчу-молчу! Смотри на здоровье! Хочешь, домой вернёмся, я тоже тебя на руках поношу?
* * *
Небо перестало кружиться.
Все повторялось. Он снова поставил её перед «коромыслом». Расколдованную невесту. Снова прижал к себе и крутанул вправо. Но на этот раз медленно и не отпустил, когда их руки выпрямились. Потом развернул лицом к лицу, чуть отступил и галантно поклонился.
Из окон полилась музыка. Танец юной любви. Жемчужина программы. Заливистые переборы, пение струн, лёгкое дыхание меди. Волшебный вечер. Волшебная музыка. Тут и колода запляшет.
Дальше всё было как на террасе с Иртеньевым. Те же шаги, те же движенья. Поначалу. Откуда Олег их знал? Неужели учителя выписывал? Но почему он уводит её всё дальше от центрального входа?
Вот они уже на парковой стороне. Домашние заготовки кончились. Но музыка продолжалась! Этот столичный оркестр творил что хотел! Отыграв классический вариант, они сразу же выдали вариации на тему. Мелодия, конечно, угадывалась, но что с ней делать? Да ещё Олег перестал двигаться как Иртеньев. Она уже не могла просчитать его шагов. И повороты совсем другие. А руки вообще с ума сошли. Такое вытворяют – Иртеньеву не снилось. И всё же это был танец юной любви. Вариации на тему. Сговорились они, что ли? Хоть бы слово сказал! Предупредил! Так нет же! Кружит вокруг неё, глаз не сводит, а она стоит берёзонькой и обернуться не может. Хорошо, что их никто не видит. (О зеркальщиках Вероника как-то позабыла.) Точно, сговорились! И лебёдушку не изобразишь. Ритм не тот.
О! Прижался к ней сзади, обнял, взял за руки нежно и заставил-таки участвовать в общем сговоре!
Понеслась душа в небо! Какие там шаги! Какой ритм! Круговерть объятий и перестук сердец – вот что такое танец юной любви. И ещё восторженный шёпот на ушко. И счастье в глазах, отражающих пламя. В первую вариацию она этого ещё не поняла. В первую вариацию он её вообще не отпускал. Но крутил-вертел – будь здоров. Танцевал за двоих. Всей её подготовки хватило только на то, чтобы ему не мешать. К середине второй вариации он её отпустил. А ей захотелось вернуться. Захотелось снова чувствовать его руки на спине, плечах, бедрах, захотелось прижаться к нему всем телом и отпрянуть, хотелось упасть на его ладонь у самого мрамора и тут же взлететь на носочки.
Конец третьей вариации застал их в аккурат перед центральным входом. А в начале четвёртой сверху раздался писклявый голосок:
– «Молоко» танцует! «Молоко» танцует!
К нему тут же присоединились другие голоса:
– Ух ты, здорово!
– Оркестр только для «сливок»! Это наша музыка!
– Тихо! Не мешай!
– Приходите завтра!
– На закрытие!
– Бал только для «сливок»! Долой самозванцев!
Сторонников исключительно «сливочной» музыки оказалось явно больше.
Вероника не замечает криков. Она живёт в танце. А мир вокруг – всего лишь декорации.
По окну ударил слепящий свет (зеркальщики подарили Олегу несколько секунд). Крики смолкли, но потом окна стали закрываться одно за другим, заглушая музыку.
Она снова лежит на его ладони. Второй рукой он поддерживает её бедро. Танец закончен. В глазах – небо. Сердце готово выпрыгнуть из груди.
Олег склоняется над ней.
– Никаких летунов не надо! – шепчет она.
– Полностью согласен!
– И полёта не надо!
– Это и был полёт.
Она обнимает его за шею и целует.
«Коромысло» реагирует бурными аплодисментами.
Двойной свист.
Свет гаснет.
– Вам нужно бежать! Мы только что сорвали «сливочный» бал. Завтра всё утрясется, но сейчас вам лучше исчезнуть! Вас не должны узнать. Эти разбирательства романтики не добавят.
Вероника обернулась: перед ними стоял старикашка-зеркальщик с Олеговым пиджаком в руках. Куда бежать? Зачем? Её ноги не держат.
– Бежим в парк, – сказал Олег. – Не будем скандалить.
– Мы прикроем, – пообещал зеркальщик.
И она побежала! Откуда силы взялись?
Тройной свист – за спиной полыхнуло пламя.
Беглецы не увидели, как всадник на чёрном коне объехал все «сковородки» и каждому зеркальщику дал по три золотых монеты, а старикашке – целый мешочек. Отблагодарив зеркальщиков, он направил коня в сторону парка. Но не проскакал и сотни метров. Остановился, посмотрел зачем-то на небо (наплывающие облака закрывали звёзды), развернул коня и скрылся у подножия холма.
– Стой! Можно и передохнуть. Отдышись.
Они только что миновали парковую арку. Фонарь остался позади, но ещё разгонял темноту. Наконец-то она его услышала. Остановилась, кивнула и тут же согнулась, упершись ладонями в коленки.
Он взял её на руки.
– Нет! Отпусти, ты тоже устал! Ещё надорвёшься! Отпусти! Мне это не нравится!
Олег послушался. Поставил Веронику на землю и прижал к себе.
– Так лучше?
– Угу.
– Отдыхай. Дыши глубже.
– Угу.
– Куда понеслась? Мы ж не преступники. Сбежали, просто чтобы эти рожи не видеть. Могли бы вообще не спешить.
– Угу.
Вероника смотрела на Дворец. Он словно стыдился недавнего происшествия: костры уже не горели, «гирлянды» на стенах погасли, даже свет в окнах потускнел. И ни звука.
– Музыки нет. Как ты думаешь, они открыли окна?
– Конечно! Надо же им чем-то дышать!
– Значит, сливочный бал сорван.
– Я этого не хотел…
– Но почему?! Мы же им не мешали ни капельки! Мы даже на порог не ступили! А потом вообще сбежали! Танцуйте сами сколько угодно! Почему он погас?
– Наверное, поэтому и погас. Полыхнул и погас. По нам скучает. Грустит.
– А «коромысло»? Люди уйдут разочарованными.
– Шутишь? Они видели чудо. Им надолго хватит. Теперь всему городу рассказывать будут.
Только сейчас Вероника вдруг осознала, что Олег довольно-таки крепко её обнимает под пиджаком, что они одни в тёмном парке, что порядочным девушкам вести беседу в столь тесном контакте отнюдь не пристало, что, если бы её увидел отец… Она попыталась высвободиться и оттолкнуть не в меру наглого жениха, но руки не слушались, наоборот – ещё крепче обняли Олега.
– Ах! – выдохнула Вероника. Взгляд снова остановился на блеклых окнах Дворца.
Олег поцеловал её в лоб.
– Музыки пожалели, – прошептала Вероника.
– Это зависть. – Он расслабил объятия. – Обычная реакция. Представь: тебе жарко, душно, тесно, пот капает на паркет, вокруг все толкаются, и в этой толчее ты вынуждена совершать какие-то нелепые телодвижения. А внизу на свежем воздухе, на площадке белого мрамора, на глазах всего «коромысла», при сказочном освещении танцует одна-единственная пара: я и лучшая ученица Иртеньева. Разве не завидно?
Вероника отстранилась.
– Я бы подошла к окну со своим избранником, и мы бы вместе восторгались красивым танцем, заодно бы свежего воздуха глотнули, а завидовать… Ну, может быть, самую малость… чуток совсем… по-доброму…
– Вот видишь…
– Но кричать я бы точно ничего не стала! И окна закрывать.
– Ты исключительная девушка.
– Я знаю.
– Кстати, кое-кто нами восторгался. Не все так безнадёжно.
– Дворец потух, «сливочный» бал сорван, вечер закончился скандалом и чьи-то восторги, увы, ничего не изменили, – подытожила Вероника.
Олег решил сменить тему.
– Вы где остановились? – спросил он.
– У тётушки. Отсюда за полчаса можно дойти.
– Я тебя провожу.
– Нет! Не хочу их видеть. Никого. Отец… его не было на «коромысле».
– Может, и был, мы же не знаем.
– Почему же он мне не стрелял?
Олег улыбнулся:
– У тебя причёска совсем растрепалась и набок съехала. Наверное, из-за беготни.
Вероника отшатнулась и схватилась за голову.
– Пистолет заклинило, – предположил Олег. – Вот и не стрелял.
– Оба сразу? Он не пришёл! – Вероника стала яростно выдирать заколки из волос и бросать их на землю. – К маме опоздал! Ко мне не пришёл! Ему наплевать на нас! Я не хочу его видеть!
– Это нервное. У тебя очень заботливый отец! – спокойно сказал Олег.
– Откуда ты знаешь? – крикнула Вероника.
С заколками было покончено. От роскошной причёски ничего не осталось. Вероника стояла простоволосая и нервно сжимала голову.
– Выписал же он тебе Иртеньева. А это не так-то просто. У него расписание на годы вперёд забито. Один из лучших учителей столицы.
– И то правда. – Вероника опустила руки. – Всё равно не хочу к тётке. Сейчас приду, наговорю гадостей, потом жалеть буду. Просто ты такое чудо сотворил, такую сказку придумал, а он даже не выстрелил! Патрона пожалел! Чужие люди не пожалели, а отец родной…
Олег развёл руки в стороны – Вероника тут же прильнула к нему и тихонько расплакалась.
Он стал гладить её по голове.
– Тогда пойдём к нам. С родителями познакомишься.
– В таком виде? Не пойду! – пробурчала она. – Я страшилище. Лахудра. Я устала, я не готова, я никуда не хочу идти. Давай родителей до завтра оставим. Просто побудь со мной ещё немножко, а потом разойдемся.
– Нет, – категорично ответил он. – Теперь я не отпущу тебя ни на шаг до самой свадьбы. Не смогу.
– Здорово! Я тоже не хочу от тебя уходить. Я как будто пьяная. И знаю, что надо, но не могу.
– И не надо!
– Надо! Ты же знаешь, как называют девушек, которые до свадьбы по ночам гуляют с парнями в лесу или спят под одной крышей. Я не хочу, чтобы меня так называли, чтобы ты меня так называл. И одежды у нас нормальной нет. Простудимся, а наутро будет воспаление лёгких.
– Всё равно я тебя не отпущу. – Он посмотрел на небо: низкие серые облака. – Мы решим эти проблемы – одежды и плохого слова.
– Отпусти меня, Олежек.
– Куда?
Она пожала плечами.
– Тогда молчи. Наш первый день я бессовестно испортил. Тут уже ничего не исправить. Но ещё не всё потеряно. Первый танец удался. А теперь у нас впереди первая ночь. Давай проведём её так, чтобы было приятно вспомнить.
Веронику обожгло. Она отошла от Олега на несколько шагов. Мама предупреждала её о таких женихах. А папа прямо говорил: «Начнет о совместной ночи заикаться, сразу беги от него и разрывай помолвку». Но куда бежать? Сам-то даже не выстрелил! И разрывать нечего. Не было никакой помолвки! Только танец один. А как такую сказку из памяти выбросить? Это же лучшее мгновение жизни. И ещё одного не учли мама с папой: разрывать помолвку надо с гордо поднятой головой, во всём своём великолепии, а в разорванном платье, с распущенными нерасчёсанными волосами, с заплаканным лицом – это уже не то. К тому же у неё ноги подкашиваются от усталости – далеко не убежишь. И всё же если она правильно поняла, то выбора у неё не остаётся.
– Ты сейчас про нежность и ласки? – с дрожью в голосе спросила Вероника.
– Я про «сливочную» ночь. С брачной пока погодим. Хотя… немного нежности, думаю, не помешает.
– А что такое «сливочная» ночь?
– Если б знать! У меня ж такое в первый раз! «Сливочный» танец у нас уже был. Ночь будет не хуже. Только теперь нам никто не помешает.
– Олежек, «сливочных» ночей не бывает.
– У нас будет.
– Хорошо, я согласна. – Вероника сама удивилась своему ответу. Слишком уж легко и быстро он прозвучал.
Олег подошёл и взял её за плечи. Вероника вздрогнула.
– А теперь подними руки, – сказал он. – И не бойся: скотские мотивы тут ни при чём.
Она молча подчинилась, и тут же его ладони заскользили по её бокам вниз, остановились на бедрах, а потом упали прямо на туфли.
– Что ты делаешь? – прошептала Вероника.
– Запоминаю, – ответил он, убрал от неё руки и отошёл.
– Танцев и объятий не хватило?
– Не о том думал. Пойдём на поляну, здесь тебя украдут.
Он схватил Веронику за руку и потащил в глубь парка. Поляна обнаружилась метров через двести.
– Подожди меня десять минут, потом я вернусь, и мы… снова будем вместе! Договорились?
– Но ты же не хотел отпускать меня ни на шаг! – забеспокоилась Вероника, предчувствуя неладное. – А теперь бросаешь! Куда?
– Десять минут! Или двадцать. Потом вся ночь – наша. Только не спрашивай ни о чём. Это сюрприз.
– Договорились, – растерянно пробурчала она. – Я не люблю сюрпризы, но ладно, подожду. Только знай: не вернёшься через час, меня здесь не будет!
Он скрылся за стволом высокой сосны.
– Да хватит прятаться – иди уже, никуда я не денусь! – нервно засмеялась Вероника и тихонько, стараясь не шуметь, приблизилась к сосне. Обошла её кругом. Никого…
Олег вернулся, одетый в кожаную куртку поверх шерстяного спортивного костюма, и держал в руках два мешка.
В первом были вещи: белые маечка и футболка, розовая льняная блузка с узорной вышивкой, тёплая вязаная женская кофта, женские брюки, тёплые носки, длинная пуховая куртка, ботинки, огромный шерстяной плед, деревянный гребешок и заколки на любой вкус. Во втором – его свадебный костюм, бутылка холодного чая, бутылка с чистой водой, два пирожных, пара шоколадок, два овощных салата и два деревянных стаканчика.
«Жаль, что в темноте толком не разберёшь ни цветов, ни узоров, – подумал Олег. – А в лавке всё выглядело очень симпатично. Но, может, оно и к лучшему. Вдруг ей не понравится? Эх, чего гадать? Утром всё станет ясно».
Он опустил мешки к ногам встрепенувшейся Вероники и, пока она с немым восторгом изучала их содержимое, вынул из кармана куртки баночку зубной пасты и две зубных щётки.
– Долго ждала?
Десять минут прошло, или двадцать, или все полчаса, Вероника не знала, но подозревала, что в час Олег уложился точно. А даже если и нет? Ведь вернулся же!
– Соскучиться уже успела… – послышалось из мешка. – Ура, гребешок!
– Вот и молодец! С одеждой проблем нет, с едой тоже, а с плохим словом разберёмся чуть позже. Всё готово для лёгкого романтического ужина без дыма и огня! Переодевайся сейчас, уже холодает.
– Это точно. Я уже прозябла вся! Зуб на зуб не попадает!
– По-моему, ты преувеличиваешь.
– Отвернись и не подглядывай!
Олег послушно отвернулся.
– Только давай пошустрее!
– Это уж как получится! Темно же! Пока нащупаешь нужную вещь… Так что потерпи.
– Ладно.
Он тяжко вздохнул, подождал несколько секунд и не выдержал:
– Ну всё уже?
– Нет! Я скажу, когда будет всё.
– Ладно… Буду небом любоваться.
– Всё! Поворачивайся.
Одежда оказалась впору, замеры были сделаны на совесть. А как оно смотрится, в темноте не разберёшь. Утро покажет.
Олег невольно улыбнулся, расстелил плед на траву, и они сели, давая ногам отдохнуть.
– Жёстко, – жалобно пропела Вероника, заскулила, изображая щенка и полезла в мешок с едой. – Зато сладости есть!
– Может, начнём с салатов? – осторожно предложил Олег, но Вероника уже набросилась на шоколад.
– Тебе не кажется, – начал Олег, когда они прикончили ужин, по очереди сходили к ручью и снова вернулись на плед, – что мы слишком мало знаем друг о друге, что несколько минут на выбор невесты – это смешно. Как можно узнать человека за такое время?
– Можно. – Вероника зевнула. – Девичья зала – особое место. Оно выворачивает твою душу наизнанку, хочешь ты того или нет. И вся твоя гадость, вся твоя дурь, всё притворство тут же вылезают наружу, как бы ты ни пытался спрятать их поглубже. А если душа у тебя чистая и нет камня за пазухой, то бояться нечего. Девичья зала – это круг испытаний, который выявляет самое главное, что в тебе есть и чего в тебе нет, отбрасывая шелуху. Вот я… Живу в пригороде. Мне до города ползти час. На полчаса кругом – ни одного приличного парня. Отец с матерью целыми днями в хозяйстве. Встретились бы мы там, о чём бы стали говорить? Сколько чего посеяли, какая корова отелилась, а какая только собирается, по какой цене идёт мясо, а по какой пшеница, огурцы и помидоры? Или ты бы поинтересовался, что я делаю по вечерам в своей комнате, уставленной книгами? Допустим, ты бы спросил, что я читаю. Допустим, я бы ответила. И что бы ты узнал из наших с тобой долгих разговоров, кроме ситуации на базаре и умных мыслей очередного писателя? Думаешь, ты бы узнал меня? Думаешь, сложно запудрить мозги парню или соблазнить девушку, когда вы только вдвоём на лоне природы? В Девичьем зале такие штуки не проходят. Вспомни Летицию. Ты с ней поговорил и всё сразу понял, и все остальные поняли, кто хотел. Думаешь, в другом месте она бы вела себя так же? А-а-э…
Вероника снова зевнула, прикрыв рот ладошкой.
– Ну ты даёшь! Вот это речь! Сразу видно, что много читаешь. А вот я… Хочешь, расскажу о себе?
Вероника кивнула и резко дёрнулась, отмахиваясь от назойливого комара.
– Знаешь, – сказала она ни с того ни с сего, – я очень боялась, что ты не придёшь.
А через минуту уже спала, свернувшись калачиком. Он не сразу это заметил и еще продолжал ей что-то нашёптывать (наверняка очень интересное) о своей жизни. Даже о встрече со старым знакомым рассказал:
– Представляешь, меня в лавке один мужик узнал и все мои покупки оплатил! Даже кое-что выбрать помог! А виделись мы с ним только раз у Лейлы в доме. Ты что, спишь уже? Ну ладно…
Жёстко.
Он лег рядом с ней на спину, повернулся на один бок, на другой, лёг на живот и снова сел.
Жёстко и комары закусают.
Притомилась бедняжка. Под утро всё тело будет ломить. И вот такой помятой, с комариными укусами на лице его невеста пойдет во Дворец. Здорово! Загулял девку! Будить не хочется, а спать вместе под открытым небом тоже нельзя. Проблема плохого слова! Кто же тебя выдумал? Ладно, решим!
Он укрыл Веронику пледом – будто в кокон завернул, просунул одну руку ей под колени, а вторую – под плечи, легко взлетел вместе с ней к небесам и, готовый держать её так всю ночь, положил, спящую, на облако.
Держать не пришлось. Облако не нуждалось в помощи мускулистых рук.
У неё есть сердце – дар неба, а небо всегда узнаёт своих избранников.
Олег отлетел недалеко – полюбоваться сотворённой картиной. Век бы смотрел – не наскучило.
Во сне многие становятся легче, но чтобы настолько?! Да ладно, брось! Ты же сам – давний любитель поднебесных ночёвок. Но удивление не прошло. Не много встречалось ему людей, которых бы могло удержать небо. Точнее, вообще не встречалось до этой ночи…
Олег вспомнил свои полёты с «добычей». И на тренировках, и на пожарах, и с болящими до ближайшей больнички, и в уличных драках группой на одного, и когда девушек уносил от невоспитанных джентльменов. Но всё это было совершенно по-другому. И то, что напуганные люди становятся легче, совершенно ни при чём. Он всегда помнил про перегрузку. С людьми нельзя разгоняться слишком быстро. И здоровье не у всех лошадиное, и «добыча» резко становится тяжелее. А Вероника… С ней он взлетел в одно мгновенье и почти не чувствовал тяжести. На неё не действовали перегрузки, как и на него самого.
Он уже хотел её разбудить, но вовремя передумал: а вдруг испугается? Тогда сразу отяжелеет, заволнуется, и вся романтика ночи исчезнет, испарится, пропадёт, разобьётся… Ищи потом, собирай по крупицам. Нет уж! Не будет он её будить!
Полюбовавшись спящей красотой ещё пару минут, Олег вдруг испугался своего поступка, снова взял девушку на руки и уже собрался вернуть её на землю, но передумал. Туда? К этим комарам и проблеме плохого слова? Нетушки!
Хорошо, что облака были низкими: на такой высоте воздух почти не разрежен, и можно спокойно дышать. Он смотрел, как Вероника переворачивается во сне то на спину, то на живот. Иногда её губы шевелились и бормотали что-то неразборчивое.
У неё есть сердце. Держись за эту девчонку, парень!
Всю ночь Олег старался не сомкнуть глаз. Впрочем, им было на что смотреть. Не каждый парнишка его возраста мог любоваться девушкой, спящей на облаках под россыпью звёзд и нежным светом полной луны.
Иногда Олег подлетал к Веронике близко-близко и чувствовал её дыхание на своём лице.
Несколько раз он осторожно брал её на руки и летел над облаками против их течения.
Один раз он закрыл глаза. Не уснул, нет! Даже не расслабился. Просто закрыл глаза на несколько секунд. А когда открыл, Вероники рядом не было.
У него все оборвалось внутри.
Упала!
Он резко обернулся и расслабленно выдохнул. Вот она, держит курс прямо на луну. Он обогнал её и остановился. Плед с Вероникой медленно приблизился, пощекотал его щёку шерстяным уголком, обогнул преграду и снова взял курс на луну.
Первый раз в жизни Олегу захотелось громко выругаться. О небо! Две недели он мучился с этими потоками, и вот, пожалуйста! Получите!
За час до рассвета ему показалось, что Вероника проваливается всё ниже и ниже. Он встрепенулся и подлетел к ней. Губы её подрагивали, по лбу пробегали морщинки. Дурной сон в поднебесье? Олег взял её на руки и прижал к себе. Это подействовало. Вероника успокоилась, и он смог её отпустить. Ещё через полчаса она снова стала проваливаться. Олег не стал больше ждать, взял её на руки и вернул на землю – к оставленным мешкам, в одном из которых лежало многострадальное свадебное платье.
Сам пристроился рядышком и приготовился смотреть спектакль «Пробуждение юной красавицы, уснувшей в незнакомом месте и проспавшей всю ночь неизвестно где».
Ждать пришлось недолго. Вероника чуть повернулась на спине, пошевелила правой рукой и открыла глаза.
– Привет, – поздоровался Олег. – С добрым утром!
– А? Что, уже утро?
– Вроде того. Светает.
– А-а-э-э… – Она потёрла глаза, села и потянулась. – Эх! Странный, однако, я видела сон. К чему бы это? – Затем проморгалась и внимательно посмотрела на Олега: – А ты что делал? Давно проснулся?
– Позавчера утром.
– Так, погоди минутку, кажется, я еще не совсем того… – Она обняла колени и осмотрелась. Потом ощупала себя, провела руками по пледу. – Странно… Жёстко, а кажется, что на перине спала: ничего не болит. Ну и чудеса! Когда ты проснулся?
– Позавчера утром.
– Значит, этой ночью ты не спал, и прошлой тоже, правильно? – Олег кивнул. – Так что же ты делал?
– Когда?
– Когда я спала.
– Комаров отпугивал. Красоту твою спасал.
– Что же ты меня не разбудил, когда я уснула? Ты же обещал! Жених и невеста не должны проводить ночь до свадьбы под одной крышей или быть вместе под открытым небом. Даже если они всю ночь только разговоры разговаривали. Это позор! Ты же обещал! Я тебе поверила!
– А-а-а, ты об этом! – не сразу понял Олег и зевнул. – Проблема плохого слова! Не переживай, я её решил. Под одной крышей мы не спали и разговоров не разговаривали. Под одним небом тоже ночь не коротали. Остальное не запрещено, насколько мне помнится.
– Я не понимаю. Ты что, убегал куда-то?
– Скоро поймёшь.
– Ты же не смеёшься надо мной? – Вероника готова была заплакать.
– Хотел бы посмеяться – нашёл бы полегче способ. Для этого вовсе не обязательно всю ночь на вахте стоять.
– Тогда объясни.
– Сейчас не могу. Чуть позже. И у нас уже нет времени на объяснения. Надо идти. Давай руку и вставай.
– Хорошо. Я тебе верю. – Она подала ему руку, и он поднял её на ноги.
– Хотя… Куда нам спешить? Ещё ведь совсем рано. Дай-ка и я сосну чуток. Хотя бы полчасика.
Он снял куртку, упал на плед и отключился.
– Ну и ну! – выдохнула Вероника. – Правда, что ли, не спал?
Над ухом запищал комар.
Она снова опустилась на плед и начала махать ладонью над лицом Олега.
Когда они сходили к ручью и привели себя в порядок, солнце уже оторвалось от горизонта.
– Теперь точно пора идти, – заметила Вероника, опустив гребешок. Причёска получилась простенькая, но милая. – Помоги мне переодеться, и пойдём. Я уже вспотела в этой блузке!
(Куртку и кофту она сняла раньше, а блузку оставила как защиту от комаров.)
– Накрой меня пледом от случайных глаз. Мало ли, кто тут бродит.
Олег взял плед, обернул им Веронику, словно шторкой укрыл, и молча дождался, пока она переоденется.
– Ты чего? Что с тобой?
– Ничего, – пробурчал Олег.
– А почему не спрашивал: «Когда ты уже закончишь?», «Можно смотреть?» и «Долго тебе ещё?» Ты же был такой нетерпеливый!
– Я ещё не совсем проснулся.
– Понятно. Кстати, спасибо за одёжку. И с размерами угадал, и с расцветкой. Чистое попадание. Даже удивительно.
– Пожалуйста.
Вероника хмыкнула и начала аккуратно складывать вещи. Я ему разонравилась, – подумала она. – Весь интерес ко мне пропал. Наверное, сболтнула вчера что-то лишнее…
Олег попросил её отвернуться и сам переоделся. Случайные глаза его не пугали.
– Всё? – игриво спросила Вероника. – Можно поворачиваться?
– Можно.
Он убрал тёплую одежду в мешок, подошёл к Веронике, осторожно взял её за руки и посмотрел в глаза. Она прильнула к нему:
– С добрым утром! Просыпайся быстрее.
Они обнялись.
Их губы соприкоснулись. Олег почувствовал во всем теле необыкновенную лёгкость. Земля ушла из-под ног, в уши ворвался ветер, и, когда наконец их губы оторвались друг от друга, кругом был белый туман.
Вероника передёрнула плечами:
– Что-то холодно. Смотри – туман!
– Не отвлекайся! – прошептал Олег и стал покрывать её лицо поцелуями, аккуратно возвращаясь на землю. Посадка требовала намного большей осторожности, чем взлёт. Когда Вероника снова открыла глаза, туман исчез.
– Ну и погодка! – удивилась она, освобождаясь из его рук. Ты когда-нибудь такое видал? Пойдём…Что с тобой?
– Всё замечательно! – ответил Олег и покачал головой. Потом, когда Вероника отвернулась, он украдкой посмотрел на небо: белое кучевое облако проплывало прямо над ними. Вот это дела! Олег присвистнул. Так у него ещё никогда не получалось. Ни на одной тренировке, ни на одном выступлении, ни в одном полёте.
– Да что с тобой? С неба свалился? – забеспокоилось Вероника.
– Со мной всё замечательно. Я просто радуюсь, и у меня нет слов!
– Нам надо опять идти во Дворец. Ты не боишься?
– Сходим. Сейчас я боюсь только одного – тебя потерять.
– Не бойся, – засмеялась Вероника, – я находчивая. Пойдём во Дворец.
И они пошли.
– А потом начнутся Воздушные Игры, – говорила она по дороге, – Ты не хочешь посмотреть?
– Посмотрим…
– Правда?
– Угу.
– Там такая красота! Я была на прошлых Играх. Знаешь, мне особенно запомнился один парнишка среди одиночников. У него на костюме совершенно не было украшений. Но это не помешало ему победить! Представляешь, какое надо иметь сердце, чтобы так летать?!
Сердце…
– Не думаю, что оно у него такое уж особенное. – Олег явно грешил против истины, наверное, от смущения.
– Уже ревнуешь? Не надо, ревность унижает. Когда ты его увидишь, он тебе тоже понравится, поверь. Я все остальные выступления забыла, а его – помню. И хочу ещё раз увидеть! Ты не ревнуй. Надо же различать – небо и реальных людей.
– Зачем?
– Чтобы не разочароваться.
– В небе или в реальных людях?
– И в том, и в другом. И ещё в своём избраннике и в себе тоже…
– Ты прямо философ, а не девушка!
– Да, я такая! Так мы идём на Игры? Обещаешь?
– Идём, обещаю.
– И я снова увижу в небе Спящего На Облаках?
Олег остановился.
– Не знаю. Этого обещать не могу. Если он будет выступать, то увидишь.
– А он может не выступать? – испугалась Вероника.
– Не знаю, всё может быть…
– Я так не играю!! Я хочу, что бы он выступал!!!
– Да ладно тебе, там других будет полно, не хуже.
– Не хочу других – хочу его! – Она начала легонько бить кулачками по груди Олега. – Хочу его! Он мне так понравился! Это же настоящий праздник! Ты не видел и не понимаешь. Других таких нет! Знаешь… Воздушные Игры без него – это не Воздушные Игры, а блеклая пародия. Вот!
– Ну… Раз так… Раз этого так хочешь ты, он наверняка будет. Не переживай.
– Обещаешь?
– Обещаю, – выдохнул Олег.
– Спасибо.
– Послушай, умница ты моя, почему бы нам просто не поцеловаться?
Что они и сделали (Вероника не стала возражать), но на земле это продолжалось недолго: она ушла из-под ног, уступая место белому туману…
Потом был Дворец, официальные бумаги, знакомства с родителями, церемония, прочие формальности, затянувшиеся на двое суток.
Выяснились интересные подробности. Во вторник из-за сорванного бала разразился грандиозный скандал, а в среду городской глава подписал указ «Об изменении некоторых мероприятий на Неделе Юной Любви». Теперь балы устраивались каждый вечер как на паркете, так и на мраморе. И никто не спрашивал танцоров, помолвлены они или ещё нет. Говорили, что на мраморе частенько видели «сливок», но «не тех». Впрочем, и «этих» никто не думал выгонять.
Их помолвку оформили в тот же фееричный вечер. Двенадцать зеркальщиков выступили свидетелями, и дворцовым писарям пришлось нарушить традицию. Странный выдался вечерок: одни традиции рушились, другие – рождались.
* * *
Утром, через пять минут после того, как была подписана последняя бумажка и на весь Дворец их объявили мужем и женой, они наконец-то смогли остаться вдвоём. Взялись за руки и убежали в лес, на знакомую поляну.
– Родители объяснили мне недавние чудеса с природой. И про «сливочную» ночь все объяснили. Зачем было столько тёплой одежды. Как я сама не догадалась?! Ты, наверное, считал меня дурочкой? – Вероника стояла пунцовая и, украдкой бросая взгляды на Олега, смотрела себе под ноги.
– Притворщицей, – ответил он.
– Притворяться с тобой? А как же доверие? – Она вспыхнула, обиженная в лучших чувствах. – Я же тебя честно ждала десять минут?!
Он промолчал, пожимая плечами.
– Ты ничего не хочешь мне сказать? А, Спящий? – грустно спросила она и снова потупила взгляд.
– Я уже столько наговорил, что мне хочется помолчать.
Вероника насупилась.
Олег понял, что ответил неправильно.
– А ты, – спросил он, – ты ничего не хочешь мне сказать?
– А я… я… – Она вдохнула так глубоко, как только смогла, покраснела ещё больше, встала на цыпочки, вытянулась стрункой. – Я-снова-хочу-в-белый-туман!!! – Глаза её сверкнули, она бросилась к нему на шею, поцеловала в губы, и у неё закружилась голова от необыкновенной лёгкости.
Туман не заставил себя ждать…
Ксения Нели. Черноморская рапсодия
ШТИЛЬ
Пролог
…Облюбовав летнее кафе, бриз шаловливо задирал подолы, вырывал счета из рук официантов и перебирал салфетки. Двух склонённых над смартфоном посетителей он облетел трижды. Они невольно привлекали взгляд. Один – пожилой, седовласый, в деловом костюме – по виду преуспевающий делец. Второй – молодой, поджарый, в кислотно-жёлтых шортах, футболке с надписью: «Денег нет, но вы держитесь!» – и радужных солнцезащитных очках.
Казалось, у этой пары не может быть ничего общего.
Однако общее имелось. Оттеснив тарелки, пачку керченских газет и два ежедневника, мужчины с головой ушли в изучение фото.
На экране смартфона – украшенная барельефом стена. Снимок сделан под водой, и стена будто напирает на объектив крутым боком. Несмотря на искажение, не верится, что такое совершенство породил резец скульптора. Будто изображения росли, изменялись сами собой и вдруг закаменели – по щучьему велению! – где рыбой, где дельфином, где человеком…
– Егорыч, зацени проработку! – Молодой и безденежный приподнял очки и скользнул пальцем по экрану. – Вот здесь… Как живые!
Глаза дельца зажглись интересом. С такой жадностью большинство знатоков смотрит на гоночные автомобили, породистых скакунов и соблазнительных женщин. А некоторые – на античные редкости и осколки ушедших эпох.
– Да, весьма… – Морщины на лице Егорыча мечтательно разгладились. – Занятная… ммм… штуковина. Говоришь, уникальная?
– Не я – все говорят!
Задумавшись, седовласый уставился на шумную набережную. Официантка забрала пустые тарелки, но он этого не заметил. Не решаясь нарушить его мысли, собеседник открыл калькулятор и взялся что-то подсчитывать, беззвучно шевеля губами. Результат его не обрадовал, но и не огорчил. Видно, держаться ему не впервой.
Наконец Егорыч провёл рукой по глазам, будто стирая наваждение.
– Сколько за такую красоту дадут на аукционе?
– Я прикинул по аналогам… – Парень показал число на экране. – Можно уложиться в бюджет какой-нибудь банановой республики.
Скучая, ветерок перекинул страницы верхней газеты. Остановился на разделе криминальной хроники с обведённым абзацем: «…ний раз крымчан видели 9 июня возле с. Набережное Ленинского района. Спустя два дня внедорожник найден в районе Такильского маяка с разбитым…»
Егорыч поднял взгляд:
– Хочешь рискнуть?
Парень оттянул футболку, словно она его душила. Схватив смартфон, черкнул графический ключ и развернул экран.
– Ну! Такие раз в сто лет находят. Я знаю, кто его купить захочет!
– Я даже знаю тех, кто сможет. – Егорыч расправил надоедливую газету. – Но если дело сорвётся, нам мало не покажется. Особенно после прокола с Митридатом.
Собеседник вскинулся, снял очки, но тотчас нацепил обратно. Седой, предупреждая возражения, постучал костяшкой пальца по криминальной колонке.
– И что? – Молодости море по колено. – Егорыч, это ж какая возможность!
– Да тише ты! Ишь, разошёлся.
– Ну а то! – Парень едва не лёг на стол и горячо зашептал: – Точно говорю, схоронили поблизости. Занычили, а вернуться не успели. Ну Егорыч, упустим ведь! Упустим, и точ…
Под напором молодости Егорыч воздел руки в шутливой капитуляции.
– Ладно. Из археологов кто в том районе появится?
– Вóлкович собиралась…
– Волчица, что ли? Из «Посейдона»? Ты с ней осторожнее.
– Обижаете! Я же свой в доску!
– Море и не такие доски выкидывало… – Егорыч сделал знак официантке. – Ладно, завтра обсудим детали. А пока – за удачу?..
ВОЛНА ПЕРВАЯ
Прилив
В черноморском царстве, в подводном государстве…
Пишет Морская Волчица (loba_de_mar)
АХ, СКОЛЬКО НАМ ОТКРЫТИЙ ЧУДНЫХ…
May 17th, 2017, 15:35
10 мая в 20.15 пиротехники МЧС России ликвидировали в акватории мыса Такиль обнаруженный утром того же дня взрывоопасный предмет, идентифицированный как ФАБ-50 (фугасная авиационная бомба). Находка весом 50 килограммов находилась в 100 метрах от берега, на глубине 4,5 метра.
Авиабомба, пролежавшая на морском дне около 70 лет, не подлежала транспортировке. С соблюдением радиуса безопасности её уничтожили на месте обнаружения управляемым взрывом. В работах приняло участие 10 специалистов МЧС, 4 единицы техники, в т. ч. одно плавсредство.
После взрыва образовался солидный фонтан, свидетельствующий о силе кумулятивного заряда. Сама авиабомба не сдетонировала. В МЧС подчеркнули, что ликвидация ФАБ-50 не представляла угрозы, так как проходила на удалении от населённых пунктов.
Megavatnik 17.05.2017, 16:41:11
Ха! Подумаешь, бомба! В районе Крымского моста их до фига находится.
Dovgonosik 17.05.2017, 18:37:15
не ведитеся!! крымский мост это развод!!!!
Megavatnik 17.05.2017, 20:59:18
Ахха! Где-то мосты разводят, а где-то – скакунов! ☺
Prosto_Tsar 17.05.2017, 17:38:44
нашла чем удивить… у нас в героевке урны на пляже жовто-блакитным покрасили, вот это, доложу, бомба!
loba_de_mar 17.05.2017, 20:11:18
Вот ЭТО не бомба. А «нарушение экологии и оскорбление эстетики» (С) Аксёнов
Vnuk_Kusto 18.05.2017, 15:08:54
Волчица, а что насчёт рэков? Все целы?
loba_de_mar 18.05.2017, 16:40:11
Кому рэки, а кому – подводное культурное наследие! Непосредственно в зоне работ объектов нет.
Megavatnik 18.05.2017, 16:49:08
А транспорт Кригсмарине F-472? Если по карте, то он вообще рядом.
loba_de_mar 18.05.2017, 16:53:10
Он не затронут. Мы проверяли)) Но ему ещё до наследия расти и расти.
Shipgirl 19.05.2017, 12:56:40
Загляни в конвенцию ЮНЕСКО 2001 года. Подводное наследие – это всё, что временно или постоянно не меньше ста лет пробыло под водой…
Svetik-Semitzvetik 19.05.2017, 15:40:03
Россия Конвенцию не ратифицировала. У нас даже нет закона, определяющего полномочия властей по охране объектов культурного наследия за пределами береговой линии. Так что – видите подводное наследие? Нет? А оно есть!
Megavatnik 19.05.2017, 18:16:01
Тю! Так что, раз военный обьект – его на лом?
Dovgonosik 20.05.2017, 10:14:03
многа букаф
Megavatnik 20.05.2017, 18:25:20
Понадчитывать замаялся, бедненький? ☺
Dovgonosik 20.05.2017, 18:37:39
[Комментарий удален]
Пишет Морская Волчица (loba_de_mar)
А ГДЕ-ТО В КРЫМУ…
June 14th, 2017, 10:14
Море нашептало, что в акватории Такиля на небольшой глубине найдены обломки мраморного барельефа с дельфиньим хвостом и человеческой ладонью. Сохранность превосходная, объект любопытный, параллели не прослеживаются. Вероятно, обезвреживание ФАБ-50 зацепило находящийся под водой объект.
Центр подводных исследований в моём лице жаждет пообщаться с «автором» находки. У кого есть инфа о счастливчике, маякните в личку.
Megavatnik 14.06.2017, 15:38:10
Волчица, а вам зачем? ☺
loba_de_mar 14.06.2017, 15:44:03
У меня Открытый лист на археологические разведки в акватории Такиля. Начну в первых числах июля, по погоде. Если объект достойный, включу в план. Но нужны координаты. Да и находку хотелось бы увидеть непосредственно, а не на фото.
Megavatnik 14.06.2017, 15:49:51
А счастливчику это не аукнется? ☺
loba_de_mar 14.06.2017, 15:52:00
*успокаивает* Нет. Как нырял, так и будет нырять.
Megavatnik 14.06.2017, 16:03:22
Статью не припишете? 243-я, до шести лет? ☺
loba_de_mar 14.06.2017, 16:34:14
Доказать что-то, когда речь о подводных находках, проблематично. Кто чёрный копатель? Я? Хотите, на УК поклянусь? Шёл и нашёл, докажите обратное!
Megavatnik 14.06.2017, 17:08:17
Ахха! Я не я и находка не моя! Мамой клянусь, подбросили!
Dovgonosik 14.06.2017, 17:22:23
в рассеюшке был бы человек, а статья найдётся!
Megavatnik 15.06.2017, 09:29:52
Только тебя вот никак не прижучат…
Vnuk_Kusto 16.06.2017, 10:47:21
Если это любитель, то до морковкина заговенья будете его искать. Либо выкинул находку, либо спрятал, либо продал. Чё он, дурак, палиться? Но могу в клубе поспрошать.
loba_de_mar 16.06.2017, 11:02:12
Поспрошай, внучок, поспрошай.
Vnuk_Kusto 16.06.2017, 12:49:16
Если не секрет, в каком составе пойдёте?
loba_de_mar 16.06.2017, 13:28:30
Всем зверинцем)) Волчица ака Мира Волкович, Ниф-Ниф ака Костя Шиловский, Нуф-Нуф ака Санька Тихонов и Наф-Наф ака Толян Зыкин.
Vnuk_Kusto 16.06.2017, 13:36:15
Местечка не найдётся?
loba_de_mar 16.06.2017, 13:41:25
Увы. Приём волонтёров ограничен из-за отсутствия стороннего финансирования.
Kosharochka 17.06.2017, 15:11:40
И Котенька с вами?!? Странно… а мне он ни-че-го не сказал… У нас же другие планы были!
Megavatnik 17.06.2017, 13:51:44
Э-э-э, так рабочие руки требуются? ☺
loba_de_mar 17.06.2017, 19:07:08
Нет. Приём волонтёров закрыт из-за отсутствия стороннего финансирования.
Заферман, говорящий на идиш 18.06.2017, 10:19:22
Я так понял, по волонтёрству в личку? Имею сертификат OWD, три участия в археологических экспедициях (одна здесь, две на Тамани), дружу с эжектором, в еде неприхотлив;-)
loba_de_mar 19.06.2017, 02:08:30
*сожалеет* Прямо сокровище! Но из-за отсутствия стороннего финансирования волонтёры не принимаются.
Заферман, говорящий на идиш 19.06.2017, 10:16:53
Печалька…:-(Но ты бывалый морской волк, ты в волонтёрах знаешь толк!
Medusa 22.06.2017, 12:15:03
все что выкидывает море там и должно оставаться! когда вы поймете что стихию лучше не беспокоить?? ничего хорошего не выйдет!!!
Megavatnik 22.06.2017, 14:45:41
Завидуй молча ☺
Megavatnik 26.06.2017, 15:51:44
Волчица, поспрашивайте Вальку Шестопалова. Говорят, он прокатную снарягу сдал, а себе оторвал новьё. Вроде на Такиль и намыливался. Если не он надыбал, то стопудово знает, кто.
Prosto_Tsar 27.06.2017, 13:03:38
ты чё, ничё не слышал?
Megavatnik 27.06.2017, 15:40:12
Ничё, а чё?
Prosto_Tsar 27.06.2017, 16:13:38
да пропал шестопал, скоро месяц как, он и дружки его… а так да, он обычно на такиле и зависал (
Отлив
…Разгон… Прыжок… Всплеск!
Вода смыкается над головой, и серебро мальков брызгает в стороны. Солнечный конь только-только пробует дно золотыми копытами. Усатые рачки выводят на песке тайные знаки. Колышутся водоросли…
Ах, какое наслаждение – удрать на берег из-под родительского ока!
Вечно мама что-нибудь придумает… Всегда одной гулять было можно, а теперь нет? Маленькая ещё по берегу бродить? Лихих людей много развелось? Будто прежде иначе было! И вообще! Сестёр-прилипал, значит, нянчить не маленькая, а как погулять – так сразу?
Ну надоело ей играть с Динкой в куклы, а с Асией – в догонялки. Аська ещё принесла домой раненого ежа. Хватило ума, будто мало двух черепах! Выхаживала его несколько дней, и теперь он раздувается колючим шаром, едва кто приблизится к этой дурёхе. Все руки исколол, негодник! А та и рада-радёшенька.
Янка, хоть и старшая, не лучше. Дядя Борис подарил ей рыбок, какие в тёплых морях водятся. Её теперь от мальков за косы не оттащишь. Ни о чём другом думать не может…
Приметив упавшую на песок тень, черноглазый юноша – солнце опалило его кожу, завило непокорные волосы – перестал метать камешки в воду и приветственно вскинул руки:
– Радуйся!
Она замирает на миг. Потом бросается навстречу, зажав ладошкой низку голубых перлов, чтобы не прыгали на груди.
Алекс… Её тайна, её мечта, её надежда.
Подобно ей, он тоже сбежал, только от сурового отца и старших братьев.
Ей нравятся такие, как он, – обожжённые солнцем, дерзкие, идущие всему наперекор.
Она знает, что он без ума от белокожих, голубоглазых, с плавной поступью и беззаботным смехом… Таких, как она теперь.
Она долго подсматривала за девушкой, с которой встречался на берегу Алекс, пока не переняла манеру стыдливо прикрываться ладошкой при смехе и поправлять подол, обнажая куда больше, чем пристало.
День за днём она прятала кожу от солнца, чтобы та оставалась белее морской пены. А плавности её походки – чего стоит эта обманчивая лёгкость, когда галька жалит ступни! – сейчас позавидовали бы и морские змеи.
Так разве дивно, что Алекс не сводит с неё глаз?
До полудня они плещутся в ласковых волнах под птичьи крики. Затем, не чуя под собой земли от усталости, падают в тень выветренных скал. Юноша отряхивает три золотистые косы, в которые Динка заплела её волосы. Ему кажется, что с ними она похожа на рыбку с волнистыми плавниками. Пусть это правда – но не вся. Рыбаки думают, что три косицы отгоняют порчу и сулят удачный лов. Забавное поверье из тех мифических времён, когда шлемоблещущие воины пировали на руинах Трои, Посейдон пылал страстью к смертным женщинам, а горгона Медуза обращала взглядом в камень…
Эх, вот бы жить тогда!
Проголодавшись, они делят домашнюю снедь. Юноша всегда приносит ломти мягкого сыра, чёрствый, пропитанный мёдом хлеб и горсть фруктов – свежих или сушёных. Она – полоски вяленой рыбы и солёную икру. Нагретая солнцем родниковая вода отдаёт мятой и пьянит молодым вином. Горластые чайки, осмелев, хватают еду с расстеленного платка.
В сапфировой вышине клубятся облака.
– Глянь, глянь! – Алекс хватает её за руку и указывает на заслонившую солнце тень. – Небесная медуза!
Они заходятся смехом. Юноша не спешит выпускать её пальцы, прохладные и нежные после обжигающего песка, и она замирает в сладком томлении.
«Если бы так было всегда!» – думает она, губкой впитывая грубоватую ласку. Солнце неумолимо приближает разлуку, но так легко притвориться, что впереди вся жизнь.
Замечтавшись, она смотрит на волны, и не сразу понимает, что угодила в плен загорелых рук. Дыхание Алекса ласкает кожу, а губы щекочут, словно маленькие рыбки. Зажмурившись, забыв дышать, она поворачивает голову, и от первого поцелуя обрывается сердце.
Тёплая рука юноши касается её плеча. Затем, не встретив отпора, ползёт выше и вздрагивает, будто обжёгшись о нитку перлов.
Незаметно для себя она хмурится. В детстве мама баюкала её сказаниями, древними, как само море. «Перлы, – говорила она, – родились из слёз морских дев. Поэтому они так ценны». Она недоверчиво щурила глазёнки. Все знают, что перлы достают из ракушек, и чем крупнее ракушка, тем больше в ней блестящих сгустков. Как же слёзы туда попали? Неужели ракушки глотают морских дев? Помнится, она долго боялась прикасаться к шершавым створкам глубинных исполинов…
Нет, Алекс точно на перлы засмотрелся! Дались они ему! Зачем, когда она рядом?!
Надкушенное яблоко выпадает из ослабевших пальцев и катится по песку. Смущённая, взволнованная, она вскакивает, а потом бежит к воде.
Юноша, пропустив лишь вздох, несётся следом.
Юркнув между камнями, она налетает на поджидающую её мать. Следом, вздымая брызги, выбегает Алекс, и улыбка гаснет на его смуглом лице.
Мать скрещивает руки на груди.
– Что скажешь в оправдание, мой шустрый малёк?..
* * *
…Жидкое зеркало воды разбилось, сомкнулось над головой. Здесь, под всхлипы выходящего из регулятора воздуха, теряло смысл всё, что ценилось на поверхности.
Море занимало Миру с детства. Пока сверстницы лепили куличики из песка и ловили панамками медуз, она просиживала на берегу, околдованная игрой волн. Как величайшие сокровища, лелеяла влажные, будто лакированные, ракушки, клешни крабов и цветные камешки.
В пять лет она поверяла морю детские секреты. Спустя тридцать приняла как должное, что оно в ответ делится своими.
Она верила, что тайна, открытая эхом войны, дожидалась именно её. На каждого Альстема найдётся свой «Святой Михаил», на каждого Годдио – свой Гераклион.
Глянув на таймер, Волчица едва не присвистнула. Время под водой ускоряло ход. Она почти двадцать минут исследовала намеченный участок – камни в буро-зелёной бахроме водорослей и песчаные проплешины. Ничего не привлекло внимания…
Стоп!
Край глаза уловил стремительное движение. Кроме археологов, в бухте никого. Значит, Костю Шиловского, вопреки плану работ, понесло на другой участок. Мог хоть в первое погружение сделать вид, что работает в команде!
Волчица повернулась и недоумённо выдохнула. Шиловского рядом не было; его силуэт смутно просматривался там, где и должно, – на южном участке.
Значит, показалось.
Среди водорослей мелькнул светлый блик. Обломок мрамора с ладонь размером. Положив рядом нож для сравнения, Мира сфотографировала находку, а затем поднесла к глазам.
Процеженный водой солнечный свет расписал камень охрой и тусклой зеленью. Но на самом деле этот кусок барельефа, как и находки пропавшего дайвера, белее снега. Даже через взвесь видно, что его пощадили водоросли и морские жёлуди. Под слоем песка и глины мрамор мог храниться веками, и если бы не взрыв…
Находка исчезла в сумке. Археологи на верном пути; чем ближе к месту взрыва, тем чаще встречались обломки.
Вскоре подплыл Шиловский, согнул указательный палец в немом вопросе. Мира коснулась притороченной к груди сумки, а потом развела руками – мол, кое-что нашла, а объекта как не было, так и нет. Напарник кивнул.
Они не надеялись обнаружить барельеф с первого захода. На территории чуть не в три гектара так повезти не могло. Однако и без находок Шестопалова видно, что все фрагменты – части одного целого.
Шиловский ткнул себя в грудь, повёл рукой налево: «Плыву туда». И исчез, не дожидаясь ответа.
Стайка хамсы – тёмная на фоне песка и серебристая над водорослями – прянула от человеческой тени под защиту камней. Там, в карликовых джунглях цистозиры, прятался другой обломок, крупнее прежних. Мира с трудом вырвала его из объятий моря.
Компьютер дал знать, что воздуха в баллонах осталось минут на десять.
Напарник выплыл навстречу, и Мира, упрятав находку вместе с илом и водорослями в сумку, подняла большой палец: «Всплываем!»
На берег они вышли одновременно. Погода портилась; волны бросались вдогонку, норовя затащить обратно. За мысом, придавая пейзажу элемент сюра, из воды вороньими гнёздами на ходулях торчали рыбацкие вышки. Забыв, что снаряжение без голосовой связи, Шиловский что-то говорил, рубя ладонью воздух.
Мира выплюнула регулятор и уронила на песок разгрузку. Затем стащила маску, встопорщив коротко остриженные волосы.
Остальной зверинец навстречу не торопился. Вниманием археологов завладели два незнакомых парня. У одного на шее висели ласты. Другой, как пьяный регулировщик, помахивал трубкой.
«Мать твоя каракатица…» – завела глаза Волчица.
Посейдон усмехнулся наперснице с вымпела на палатке: «Ну, заглянули отдыхающие. Первый раз, что ли? Любопытно ведь, что из воды достают. А наблюдать за работой других – рыбой не корми. Тебе ли не знать, девочка?»
Обычно весть о подводных экспедициях «Посейдона» молниеносно облетала побережье. Не то телепатически, не то голубиной почтой. Зеваки приходили к лагерю и – хорошо, если издалека! – следили за археологами. Порой «контакты» с общественностью отнимали уйму рабочего, пригодного для погружений времени. А сколько нервов…
Рядом с кряжистым, точно деревянное идолище, бритым Толей Зыкиным Санька Тихонов смотрелся едва не комично. Футболка с принтом «Посейдона» болталась на нём как на вешалке. Тихоня и по жизни, он не рвался налаживать контакты. Сидел себе в сторонке возле мешка собранного на пляже мусора и кормил хлебом наглющих чаек.
Подкидывая и ловя подводный нож, Мира пошла к гостям. Те как-то резко сдали назад, распрощались и, оглядываясь, двинулись в сторону Трезубца.
Пару лет назад, случайно взглянув на изборождённый ливнями мыс, Волчица увидела в игре теней фигуру Посейдона, который, опершись на трезубец, вздымался над бухтой. Коллеги же, сколько ни таращились, никого не увидели. Возможно, сыграло положение солнца, возможно – точка обзора. А возможно, бог морей почтил вниманием только начальницу экспедиции. Название «Трезубец», однако, прижилось.
Зыкин проводил парней внимательным взглядом:
– Прикинь, Славик! Не успел, эт самое, отвернуться, а эти ластоногие мусор потрошат. Находки, говорят, хотим посмотреть.
– Показал? – Мира облизала губы.
Как обычно, после дыхания ртом её голос волнительно сел. Взяв с лежака ещё не успевшую нагреться минеральную воду, она сделала несколько глотков.
– А то! Все створки от мидий… Я, чтобы не светить, аккумы к тебе перенёс. И гаджеты… А вы нашли чего?
Зыкин, за обстоятельность прозванный Наф-Нафом, ведал снабжением экспедиции. Море он не любил и за пять лет в «Посейдоне» погрузился всего раз – насобирать мидий. Однако работой коллег всегда интересовался, а достижениями – искренне, немного по-детски, гордился.
Мира привычно отстегнула сумку.
– У меня два куска. Плюс ручка амфоры. У Кости тоже что-то…
Среди палаток заиграла «Семь сорок», ускоряясь на каждом витке. Вскоре появился Тихонов.
– Т-твоя Кошмарочка тре-е-езвонит и тре-е-езвонит! – известил он Шиловского. – Га-а-аварит, па-а-акупателей на тачку нашла. Ты что, бэ-э-эху толкаешь?
– Во-первых, Кошарочка! – Костя вырвал телефон у него из рук. – А во-вторых, ты какого чёрта его хватаешь?
– Д-да я…
– Я, я, козы хвост оторвал! – передразнил Шиловский и, на ходу избавляясь от ласт, пошёл вдоль берега. – Кать, во-первых, я же сказал, что сам позвоню! Тут связь плохая… Что? Что-о-о?.. Ты совсем рехнулась, нет?
Тихонов растерянно глянул на Миру, затем – на ждущих подкормки чаек.
– А вдруг что важное? – волнуясь, он переставал заикаться. – Потом ведь с потрохами сожрёт… – И он весьма похоже передразнил: – А во-вторых, ты какого чёрта трубку не взял?
Зыкин провёл ладонью по затылку. В экспедиции он брился наголо, и к новому облику привыкал не сразу.
– Не видишь – любовь у человека!
– От такой любви и па-а-амереть недолго…
– Помрёт – уволю! – пообещала Волчица. – С такой характеристикой, что и в засолочный цех не возьмут.
Шиловский прибился к «Посейдону» ещё при Украине. Единственный сын успешного бизнесмена, он мечтал найти если не Атлантиду, то «Армению». Отсутствие исторического образования его не смущало. Всех тонкостей сделки Шиловского-старшего с прежним руководством никто не знал. Только в один прекрасный день нового технаря зачислили в штат, а Центр подводных исследований получил катамаран и современное подводное снаряжение.
Всяких протеже «Посейдон» не жаловал, но Волчица пресекла ропот коллег. Рано или поздно либо у папочки иссякнут деньги, либо сыночку наскучит игра в Индиану Джонса. А так хоть снарягу не за свои покупать.
Вопреки неуживчивости, дайвером Костя оказался опытным и безотказным. Лето или осень, античное кораблекрушение или водовыпуск поверхностных стоков – неважно, лишь бы на берегу не киснуть.
Весной четырнадцатого года, когда крымчане вместе с полуостровом отчалили в Россию, Шиловский-старший остался на вокзале. Но преференции не прекращал, и наследник, одурев от безнаказанности, нет-нет да выкидывал коленца.
Так, после майских праздников, никого не предупредив, он поехал по Крыму с перуанским ансамблем. Зная сыночка, мама и бровью не повела, а Катя-Кошарочка чуть не схлопотала сердечный приступ, разыскивая блудное сокровище по городам и весям. По возвращении на работу Шиловский схлопотал выговор и полтора месяца ходил как шёлковый.
– И что теперь? Мне бросить всё и мчаться к тебе? – Бриз не мог развеять его сарказм. – Во-первых, у меня работа. А во-вторых, это твой косяк. Я же просил не лезть! Как человека просил! Какая буква в словах «не лезть» тебе непонятна?
– А в-вы знали, что он опять тачку пра-а-адаёт? Мир?
Волчица, всё ещё в гидрокостюме, сидела на песке. Возясь с клапаном сумки, она ответила не сразу.
– Что?.. Тачку? Рабочую?
– Н-нет, свою…
– Ах, свою… – Она очистила находки от водорослей. – А ты купить хочешь?
Тихонов пробормотал, что хорошо иметь богатого предка и менять машины, как не всякая модница – перчатки.
– Ну! – поддакнул Зыкин. – Вот так припрёт, а загнать нечего…
– Как с ней говорить? – Шиловский в сердцах отшвырнул телефон, затем отцепил сделанный на заказ подводный нож и с размаху вогнал в песок. Перевитая платиновыми дельфинами рукоять вспыхнула на солнце. – По координатам взрыва нет ничего! Ныряешь тут вхолостую, как дурак, а она…
– А ты женись! – хором посоветовали коллеги.
Ругаясь вполголоса, он вновь нацепил жилет.
Мира кашлянула. Костя недоумённо глянул на неё, потом – на пустой баллон и зашёлся дребезжащим смехом.
– Ха-ха! Картина Репина «Приплыли»! – известил он. – Весь день ныряли дайвера́, а воздух закачать забыли…
Море плеснуло, будто оценив шутку. Похоже, после обеда волны разгуляются, и работы придётся свернуть. Экспедиция в Керченском проливе – как рулетка. Не угадать, сколько выпадет пригодных для погружения дней.
– Да не лезь же! – Шиловский отодвинул заглянувшего через плечо Зыкина. – Невтерпёж?
– Костя! – Глаза Волчицы сверкнули осколками неба и вновь обратились к находкам. – Кто-то обещал держать эмоции на привязи. Не подскажешь, кто?
– Археолог – человек с холодной головой и горячим сердцем, – кивнул Зыкин.
– Там что-то на-а-асчёт чистых рук было… – вспомнил Санька.
– Так он, эт самое, их только что вымыл!
Под шуточки коллег Мира вылущила из облепивших мрамор буро-зелёных водорослей голубую жемчужину – без отверстия, неправильной формы, точно завязь цветка. Вспомнила, что в детстве у неё была нитка белого жемчуга. Правда, недолго. За два дня бойкая девчушка превратила бесполезные блестяшки в настоящие сокровища – ручки амфор, диковинные раковины, засушенного морского конька и дюжину полудохлых крабов. И не могла взять в толк, отчего мама, всыпав ей ремня, бегала по пляжу и выменивала бусины обратно.
– Что там? – полюбопытствовал Зыкин. – А, перловка… Говорят-говорят туристам, чтобы с цацками не купались… Без толку. Санёк, что встал, как крейсер на приколе? Взял двенашку, и ноги в руки!
Вздохнув, Тихонов покатил баллон на заправку.
Отряхнув ладони от песка, Волчица убрала жемчужину в карман и вернулась к улову. Окружающий мир тотчас вылетел из головы. Первый обломок бугрился стайкой мальков. Казалось, века назад морская ведьма превратила рыбок в камень. Второй, более крупный, словно взбаламутила невидимая рука. Но почему – невидимая? Вот же, у края, кончики пальцев!
Мира прижала ладонь к рельефу и улыбнулась – каменный двойник был ненамного больше.
То, что поразило под водой, не оказалось игрой во-ображения и на суше. Мрамор не имел наростов или корки солей, которая тем крепче, чем дольше море владеет артефактом.
Потянувшись до хруста суставов, Мира пошла к сидевшему поодаль Шиловскому. Песок скрадывал звук её шагов.
Костя, тоже не сняв костюма, рылся в своей сумке.
От хлопка по плечу он вскочил как ужаленный. Прижал сумку к груди. И, не оглядываясь, махнул обломком. Вслепую, но метко.
Мира отпрянула, зажав разбитые губы. Кровь стремительно обвила пальцы, закапала с локтя.
Глаза Шиловского затянула пелена, серая, будто ненастное небо. Он выронил обломок и попятился. Плавники мраморной рыбины – какая ерунда не притянет взор! – вдруг поразили Миру длиной.
– Ох, Мирослава… Я не… Ч-чёрт!
Пришедший за вторым баллоном Зыкин на миг опешил:
– Славик? Что тут у вас?..
– Камень цел? – Она подняла обломок, но увидела, что пачкает кровью и разжала пальцы.
– Плевать на камень! Ты сама цела?
– Вроде… – морщась от боли и запоздалого удивления, Волчица ощупала зубы языком и поискала взглядом виновника переполоха.
Как минимум ему следовало извиниться. Всё-таки врезал начальнице, имеющей в арсенале кнут, пряник и право «вето» на премиальные.
Куда там! Виновник сбросил гидрокостюм и – нет, чтобы промыть его от песка и опреснить! – пошёл вдоль берега. Всё дальше и дальше, пока не скрылся за камнями.
– Эмоции, говоришь? – хмыкнул Зыкин. – С такими эмоциями диверсий не надо. Что вы не поделили? Не говори, что находки.
Фыркнув, Мира потянулась к сумке Шиловского.
– Это не сумасшедшие, а просто больные люди! – Толян покачал головой. – Прогулы прогулами, но хоть это ему с рук не сойдёт?
Волчица отложила кусок античной черепицы и пригоршню железного хлама.
– Посмотрим, чем будет мотивировать…
Явился Тихонов, глянул на начальницу и восхитился:
– Ого! М-мир, вы знаете толк в развлечениях! Костяя работа, да?
– И как ты догадался?
– А я стр-а-асть какой умный! – похвастался он.
– И скромный.
– Ну! А-а-аптечка нужна?
Мира промокнула губы тыльной стороной ладони и качнула головой. Сейчас её волновал только барельеф. Вместе с тем, зубодробительным, Костя нашёл четыре фрагмента. Она взяла два наугад и соединила. Сколы сошлись; выступы и впадины превратились в трёх рыб с крупной чешуёй и длиннющими плавниками.
– Мелюзга! – снизошёл Зыкин. – Я на той неделе пеленгаса взял. Девять кило! Вот это понимаю – рыбина!
Лишь разбитые губы сдержали усмешку Волчицы. Она понимала, что в шаге от сенсации. Кто видел подобное произведение искусства, никогда его не забудет.
Налюбовавшись «мелюзгой», Мира огладила другие фрагменты – белые, точно сахарные тянучки. Взяла ещё кусок, то так, то эдак приставила к оставшимся. Отложила.
– Кстати, о совпадениях! – Она подняла голову. – О Шестопалове ничего?
Зыкин огладил блестящую макушку.
– Светик наш Семицветик, эт самое, его жене дозвонилась. Жена нервная, слова не даёт сказать. Чуть что – в рёв. Ну, ты Светика знаешь…
Светлану Цветаеву, пресс-секретаря «Посейдона», Мира знала давно. Смешливая и обманчиво легкомысленная, Светка могла вынуть из собеседника всё – ответы, душу, сердце, кошелёк, а тот остался бы на седьмом небе от счастья. То ли гены бабки-цыганки сказывались, то ли природное обаяние.
– В общем, Шестопалов этот и есть наш счастливчик. В смысле находок. Жена говорит, он нашёл два обломка. И сдал в Керченский музей. Туда, эт самое, и обращайтесь.
Встав, Мира пошла к своей палатке.
– Звонить собираешься? – догадался Зыкин. – Не надо.
– Почему? – Сердце Миры пропустило удар.
– А Светка уже позвонила. Подружка у неё там в фондах. Так подружка, эт самое, и сказала, что в музей никто ничего не передавал.
ВОЛНА ВТОРАЯ
Прилив
В черноморском царстве, в подводном государстве…
Пишет Морская Волчица (loba_de_mar)
МАКСИМАЛЬНЫЙ РЕПОСТ
July 3rd, 2017, 17:07
Продолжаются поиски Шестопалова Валерия Васильевича, 1971 года рождения, который утром 8 июня выехал из г. Керчь на серебристом Land Rover Discovery с двумя пассажирами, Лыськовым Андреем Романовичем, 1985 года рождения, и Тагалдызиным Альбертом Азизовичем, 1979 года рождения.
Последний раз крымчан видели 9 июня возле с. Набережное Ленинского района. Спустя два дня внедорожник найден в районе Такильского маяка с разбитым изнутри лобовым стеклом; в багажнике находилось аквалангистское снаряжение. Владельца автомобиля и его пассажиров обнаружить не удалось.
По факту пропажи заведено разыскное дело. Всем, кому что-либо известно о местонахождении вышеупомянутых лиц, просьба сообщить в отдел полиции № 1 УМВД России по г. Керчь (ул. Вокзальное шоссе, 42) по телефонам (36561) 7-81-52 (дежурная часть), 02.
Vnuk_Kusto 03.07.2017, 18:20:19
Имена незнакомые… Кто-то из нашенских?
Prosto_Tsar 03.07.2017, 18:31:27
шестопалов тот аквамен, что на такиле камни нашёл
Vnuk_Kusto 03.07.2017, 19:17:10
Чё их обратно потянуло? Не всё с одного раза подняли?
Prosto_Tsar 03.07.2017, 19:23:17
да хз! на дело митридата похоже…
Заферман, говорящий на идиш 03.07.2017, 20:10:31
Когда на копателей напали? А точняк, тоже на Такиле!
Megavatnik 03.07.2017, 20:17:59
И тоже летом кажется.
Shipgirl 03.07.2017, 20:15:15
Что-то не припомню такого…
Заферман, говорящий на идиш 03.07.2017, 20:19:01
Если вы не местная, то простительно. Был у нас такой… археолог-любитель. В прошлом году он с парнями нашёл античный корабль с амфорами и чем-то ещё. В общем, грабанул его подчистую, а кто-то гробанул всю их шайку-лейку.
Shipgirl 03.07.2017, 20:24:12
Ужас какой…
Svetik-Semitzvetik 03.07.2017, 22:07:44
>> археолог-любитель
И нечего тут версаль разводить! Грабитель он был! Грабитель, каких непонятно как земля носит!
Prosto_Tsar 04.07.2017, 00:09:31
успокойся, уже не носит…
Medusa 03.07.2017, 18:26:11
такиль это древний алтарь! его недьзя ни в коем случае трогать!! те кто тревожат за это попоплатятся!!!
Megavatnik 03.07.2017, 19:45:40
Ахахах! Настала пора очешуительных историй!
Пишет Морская Волчица (loba_de_mar)
НОВЫЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКИЙ СЕЗОН СЧИТАТЬ ОТКРЫТЫМ
July 3rd, 2017, 21:39
Прибыли вчера, разбили лагерь, наметили план работ.
Обнаружили шесть обломков, аналогичных «анонимным находкам». Везде морская тематика. Для уточнения датировки и происхождения привлечём специалистов по древнегреческому искусству, проведём лабораторные исследования.
Дельфин не даёт покоя. В принципе, этих «священных рыб» и спутников многих богов в Древней Греции изображали часто. И не только на монетах и керамике.
Пока теории разводить рано, но на отвлечённые спекуляции тянет))
Кое-кто (не буду показывать пальцем, он с-с-стоит за левым плечом) считает, что это фрагменты алтаря Посейдона или другого морского божества (список не оглашаю, если в гугле не забанили, найдёте). Алтарь, значит, вытесали в каком-нибудь греческом полисе в эпоху расцвета классической культуры, доставили на Боспор, однако корабль или потерпел крушение, или потерял алтарь при перевозке. Плюс этой гипотезы в том, что она объясняет, как артефакт оказался далеко от берега. Минус в том, что этим все плюсы исчерпываются)
Кое-кто (он заглядывает через правое плечо) приписал барельеф догреческому населению Крыма. В общем-то, предположение, что алтарь стоял на берегу, а при повышении уровня моря оказался под водой, тоже не лишено смысла. Но пока ничем не подтверждается.
Мне же вспомнились крито-микенские мотивы)
А Наф-Наф сказал, что мы такие умные, аж плюнуть хочется. И позвал ужинать))
Shipgirl 03.07.2017, 21:42:20
С почином!))
Svetik-Semitzvetik 03.07.2017, 21:49:20
Узнаю братьев-археологов! Почему, если находка – не пришей кобыле хвост, то сразу культового назначения?:)
loba_de_mar 03.07.2017, 22:08:11
Так исторически сложилось. Это я как сестра-археолог говорю!))
Megavatnik 03.07.2017, 22:13:04
Ай, маладцы! Поздравляю! ☺
Prosto_Tsar 03.07.2017, 21:57:14
так чё места ещё есть??? а то мне вакацию дают!!!
loba_de_mar 03.07.2017, 22:08:11
*удаляется в пучину* Да Посейдон вас всех побери…
Svetik-Semitzvetik 03.07.2017, 22:19:26
ДЕНЕГ НЕ-Е-ЕТ!
Prosto_Tsar 03.07.2017, 22:43:52
а ежели найду?)))
Svetik-Semitzvetik 03.07.2017, 23:02:20
Подгонишь нам батискафчик. Позарез нужен!;-)
Vnuk_Kusto 03.07.2017, 22:05:51
Мои поздравления! А что конкретно из морской тематики?
loba_de_mar 03.07.2017, 22:11:00
Рыба в ассортименте. Водоросли. Часть руки.
Prosto_Tsar 03.07.2017, 22:15:30
руки? чьей?
loba_de_mar 03.07.2017, 22:19:06
Ну… человеческой?
Vnuk_Kusto 03.07.2017, 22:25:30
Идея с алтарем мне нра)) Вдруг там храм под водой?
loba_de_mar 03.07.2017, 22:34:23
…
Vnuk_Kusto 03.07.2017, 22:36:21
А почему нет? В 15-м колонну подняли. Вы же о древнегреческом ордерном храме тогда и говорили.
loba_de_mar 03.07.2017, 22:44:50
*занудствует* Во-первых, тогда подняли не саму колонну, а её барабан. Во-вторых, не здесь, а на Акре.
Megavatnik 03.07.2017, 23:30:22
Ему что Такиль, что Акра – семь миль не круг ☺
Kosharochka 03.07.2017, 22:10:15
Волчица, вы уже на месте? Что с Котенькой?!? Я днём еле дозвонилась! Сейчас звоню-звоню, а он опять не от-ве-ча-ет…
loba_de_mar 03.07.2017, 22:46:47
*успокаивает* Вероятно, перебои со связью. Она тут хре-но-ва-я…
Medusa 03.07.2017, 22:24:33
от ваших копаний одни беды!! да кто ввыв обще такие решать что вытаскивать а что нет????
Svetik-Semitzvetik 03.07.2017, 22:27:17
В древнем керченском Такиле уж который год подряд
Приезжаем из России и упорно ищем клад,
Смотрим злобно, исподлобья, словно вороги,
А зовём мы себя – археологи…
Стра-а-ашно, аж жуть!..
loba_de_mar 03.07.2017, 22:51:16
*удивляется* Светик, ты поёшь?
Svetik-Semitzvetik 03.07.2017, 23:02:03
Я ещё и танцую! Вы же меня одну в конторе с котейкой бросили. Нам грустно. И амфоры из углов таращатся… Что остаётся?
loba_de_mar 03.07.2017, 23:07:13
*предполагает* Подбадривать? Наколдовывать хорошую погоду?
Svetik-Semitzvetik 04.07.2017, 00:04:12
Погадала на рыбьей требухе, которую не доел котейка…
Итак, вторник, 4 июля. Луна растущая, в Скорпионе. Влажность 71 %. Температура днём +30. Море спокойное, будете нырять точно в бассейне. При обилии находок рекомендую сохранять олимпийское спокойствие и отделять важное от малозначимого. Берегитесь травмоопасных ситуаций и не экономьте солнцезащитный крем! Всё равно он просроченный…
loba_de_mar 04.07.2017, 00:09:22
*вздыхает* И кто меня за язык тянул…
Отлив
…Разгон… Прыжок… Ой!
Она трёт ушибленный лоб.
Что это?! Почему не покинуть двор? Врата ведь открыты. Виден изгиб залива, кромка берега с разбросанными валунами – словно гиганты играли ими в кости, да забыли прибрать.
Всё так, но… Пространство между столбами точно загустело. Руку протяни – и увязнешь. Ни шагу ступить, ни… Голову, и то не высунуть!
Не веря глазам, она щупает камень. Затем снова и снова рвётся из постылого двора на пьянящий простор. Туда, где песок усеян птичьими следами, а полуденная тень прячет черноглазого юношу…
Наконец, разбив костяшки пальцев о резьбу, она отступает. Грудь теснят рыдания. Глаза щиплют горькие слёзы.
За спиной слышится смех.
Сжав кулачки, она оборачивается и, как миг назад на незримую преграду, налетает на усмешку матери. Удар сердца, их взгляды едва не высекают искры. Мать вздёргивает бровь, готовя меткое слово, но Янка хватает её за руку и тащит к своим дурацким рыбкам.
Вот, значит, как… Мама сдержала обещание. Через ограду и прежде не перемахнуть было. А сейчас и из дома не выйти. Только и можно выглядывать наружу. И что теперь? Играть в саду? Пускать кораблики? Плести косы младшим сестрёнкам? Постигать книжную премуд-рость?.. Да, ещё пусть сети чинить заставят!
Завидев Динку, она ныряет в цветник.
Прячась от сестрёнки, скользит вдоль стены, выискивая какой-нибудь пролом. Алекс ждёт… Вдруг не дождётся?
Вечер наполнил дурными предчувствиями. За оградой хорошо смотрят, если где щёлочка и есть, то и малёк не проскочит. Она искала бы и дальше, пока сон не сморит. Но мама крикнула, что кушать подано, а кто не соизволит явиться, будет до новолуния кастрюли драить.
Уложив сестёр спать, она вновь пробирается к ограде. Глотая слёзы, смотрит, как на берег спускается ночь. В темноте мерцают огни. Может, один из них – костёр Алекса? Любимый ждёт, волнуется, вглядывается в густеющий мрак… Так близко, а не окликнуть! Или уже не ждёт? Вернулся к своей бледнокожей деве? Время – оно ведь капризно! Ох, как вообразишь, так выть хочется…
Страшась своих мыслей и смеясь над ними, она разглядывает спящее море. Крутобокая Селена катится по небу, точно манит за собой. Эх, пойти бы за лунным светом, сквозь воду и камень…
– Сестричка-луна! – шепчет она, заламывая руки. – Помоги!
Серебряный шар прячется в облаках. Искрящаяся дорожка тускнеет, исчезает. Хоть плачь! Верно, мама и Селене про неё нашептала…
– Не отворачивайся! – Она стискивает пальцы. – Подскажи, как увидеть Алекса? Ну хоть разочек!
Облака тают, и морскую гладь пятнают лунные блики. Алые, точно пролитая кровь. Неужели Селену разгневали её слова? Но у кого ещё просить помощи, как не у той, что любила?
Ой… Что это? Лунная дорожка бежит к ней, бьётся о стену. Камень наливается огнём, словно закатное небо… и вновь становится белее морской пены.
Оглянувшись – не видел ли кто этого сияния, – она касается ограды. Рука уходит в невидимый провал, точно в туман.
Ещё не веря, забыв дышать, она очертя голову бросается вперёд…
* * *
…Для подводных исследований применялись методы, обобщённые в современных методических пособиях и отработанные при изучении Фанагории, Херсонеса и Акры. При визуальной разведке использовался полосовой осмотр поверхности дна с применением трассировочных шнуров длиной 20 м, в ходе обследования отмечался тип донных отложений…
Замерев над клавиатурой, Мира вслушалась в ночь. Какой-то шорох раз за разом отвлекал её; так мешается попавший в сандалию камешек.
На берегу сонно крикнула чайка, и снова опустилась тишина.
…В ходе археологической разведки отмечались любые изменения рельефа: промоины, антропогенные возвышенности, эпицентр взрывных работ МЧС, обнажённые участки дна – с целью выявления призраков археологических памятников (фундаментов строений, фрагментов керамики, костных останков и т. д.)…
Формально «призрак археологического памятника» – ёмкое определение. Сколько археологов жизнь положили – а то и отдали! – погоне за такими призраками…
Ситуация с переданными в музей барельефами складывалась нехорошая.
Мог Шестопалов соврать жене про находки? Сказал, что сдал в музей, – чтоб отстала. А сам загнал кому подороже? С его «послужным списком» – мог, почему нет.
Могла его жена соврать Светке? Да запросто. Мало что муж пропал, так ещё и его добычи лишиться?
И на закуску – музейщица соврала Светке. Вариант самый маловероятный, потому что дружили девчонки давно и крепко.
Куда ни кинь – всюду клин. И как проверить?
Волчица нехотя заменила «призраков» «признаками». Сохраняя правку, снова навострила уши. В соседней палатке с присвистом храпел Зыкин. Его не то что шорохами, канонадой не разбудить. Фыркнув – что-то нервишки резвятся! – Мира вернулась к работе.
…определение приоритетных мест дальнейших исследований с целью выявления новых объектов подводного культурного наследия, а также наблюдение и надзор за открытыми ранее объектами. Последние меры необходимы в связи с разрушением подводной части памятников, которое происходит как вследствие действия факторов естественного происхождения (ветровая, водная, химическая эрозия), так и вследствие потустороннего влияния…
Под недовольные крики чаек Мира вполглаза просмотрела написанное. Моргнула и заменила «потустороннее» влияние «антропогенным».
Обычно бóльшую часть отчёта она составляла во время экспедиции. Благо атмосфера располагала и хватало времени. Но в этот раз мысли были далеки от задач археологического сезона семнадцатого года. Всего третья страница, а подсознание уже потусторонне шутить изволило…
Стоп!
По спине точно сквозняком потянуло.
В тамбуре палатки кто-то завозился, забормотал, сбиваясь на шёпот. Казалось, звуки не принадлежат существу из плоти и крови.
Волчица сохранила файл.
Неужели дежурный, тритон его побери, уснул и проворонил очередного любителя сувениров и острых ощущений?
Этой ночью дежурил Шиловский. Вечером он так извинялся, так преданно заглядывал в глаза и рвался искупить проступок, что ему дали шанс. Обычно в «ночное» шли двое, но сейчас лагерь далеко от посёлков, в бухте с крутыми склонами. Одного человека для бдения достаточно…
Достаточно ли?
Некстати вспомнилось прошлогоднее «Дело Митридата». В блоге верно подметили. Тогда тоже были Такиль, июль, четвёрка археологов… Точнее, четвёрка грабителей – вожак по кличке Митридат и подельники. Их нашли быстро, через два дня. Тех, кто их убил, ищут до сих пор.
За перегородкой что-то упало. Пришлось отодвинуть ноутбук и взять фонарь.
«Жаль, грузы в тамбуре!» – Мира сдержала смешок. Свинцовые брикеты казались средством на все случаи жизни – и орехи колоть, и погружаться, и гостей встречать.
Выскользнув из-под тонкого одеяла, она подобралась к выходу. Отдёрнула москитную сетку, высунулась в тамбур и включила фонарь. Луч будто прошил сидящего на корточках человека. Померещилось, что сквозь него видна стена палатки. Незваный гость заслонился ладонью.
– Костя? – удивилась Волчица.
Глаза горюшка «Посейдона» казались тусклыми, словно запылённые стёкла. Он открыл рот, исторгнув пузырь слюны. Нереальность происходящего не испугала Миру, а позабавила. Будто продолжение сна, когда знаешь, что в любой момент можешь проснуться…
Только не знаешь, проснулась ли на самом деле.
Костя опустился на четвереньки и заполз в палатку.
– Мирослава, я не могу с ней… – пожаловался он. – Я пытался, но не могу, и всё! Она тянет меня, понимаешь? Как пойманную рыбу. Ослабит леску, даст передышку… и сно-о-ова…
Его роман с Кошарочкой развивался непросто, но сочувствия не вызывал. Шиловский никогда не искал лёгких путей. Всему – отношениям в том числе – следовало бурлить и пениться. Подружка выискалась под стать, и будь она другой, он зачах бы со скуки.
– Встань, попрыгай, и всё пройдёт, – посоветовала Мира. – В первый раз, что ли?
Ответом был беззвучный смех.
– Во-первых, тебе не понять! Ты же не… – Внезапная мысль оборвала бессвязные излияния. – Нет… Ты же ничего, кроме моря, не видишь! Если кто и поймёт, то ты… Она как море, ясно? Не знаешь, что выкинет. А не знаешь – не приготовишься. Подумаешь одно, а она – р-р-раз! – и всё вверх тормашками…
Утомлённый Шиловский отвернулся, обнял надувную подушку начальницы и тотчас уснул.
Ощущая на губах горячую влагу, Мира с фонарём наперевес выбралась наружу.
– У меня в палатке Костя, – растолкав коллег, сказала она.
– А что он та-а-ам?..
– Он там спит.
– Напился, друг сердечный? – Зыкин спросонья был сама доброта.
– Перегара нет… – забывшись, Мира зевнула и прижала пальцы к губам. – Но от этой своей любови он вот-вот окочурится. И хорошо, если нас рикошетом не зацепит. Сань, твоё дежурство следующее? Присмотри за ним. Утром решим, что делать.
– Выгнать, эт самое, и вся недолга…
– Ща-а-ас! – зевнув, Тихонов потянул из-под головы белую футболку, опрокинул на неё стакан кофе, разглядел пятно и заворчал: – Шеф не выгонит. Они с Костяем пра-а-айсы на «ГНОМов» сма-а-атрели…
Повесив футболку на плечо, он влез в сандалеты и ушёл, звеня пряжками.
«Утро вечера мудренее», – подумала Мира, устраиваясь на кухонном лежаке. Сон к ней не торопился. Стоило смежить веки, как мерещилось, что кто-то бродит по лагерю, выжидая момент, чтобы подкрасться и…
В третий раз открыв глаза от этой чертовщины – и, само собой, никого не увидев – Волчица вспомнила про отчёт. Ноут, однако, остался в палатке, а лицезреть Шиловского не тянуло. Будущее «Посейдона», мать его каракатица, жемчуг перед свиньями…
Жемчужина! Миру словно подбросило.
Под громовые раскаты – ничем Зыкина не пронять! – она спустилась к навесу и открыла карман гидрокостюма. Жемчужина скользнула в ладонь. Гладкая, прохладная, словно мерцающая в лунном свете, она авансом примирила со всеми неурядицами.
Сунув её в кармашек шорт, Мира вернулась на свою сиротскую постель. И сама не заметила, как уснула.
– Славик! Славик, хорош дрыхнуть!
В зябкости рассвета Волчица вскочила, едва не перевернув лежак.
Утром спустился ливень, изукрасил песок кляксами. Под гипнотические тамтамы капель спалось сладко и без сновидений. Низкие лохматые облака всё ещё висели над бухтой, точно небо собиралось всласть поплакать. Волны облизывали берег, оставляя пенистый след.
Прогноз пресс-секретаря «Посейдона» сбылся с точностью до наоборот. Иногда и с цыганкой бывает обманка.
Из палатки Миры высунулась голова Зыкина:
– Славик! Аптечку!
Началось в колхозе утро! Остатки сна из Волчицы точно ветром выдуло.
Поперёк тамбура лежал Санька. От залившей половину лица крови парень выглядел клоуном из фильмов ужасов. Увидев начальницу, он криво улыбнулся:
– Мир, я в порядке…
– Да не дёргайся же! В порядке он… Славик, у нас проблема.
Виски Миры заломило, словно голову разбили именно ей. Отдав аптечку, она села на горку грузов и прижала ко лбу свинцовый брикет.
– Дай угадаю! – предложила она, впитывая кожей прохладу. – Снова Костя?
Санька прикрыл глаза. Мертвенно-бледный, под цвет линялой жёлтой футболки, он тщился скрыть слабость. Зыкин принялся бинтовать его лоб, и на повязке расплылось красное пятно.
– Я думал, он уснул… Сидел на берегу, заглядывал к нему время от… Потом дождь начался, я вернулся. А па-а-атом…
– А потом он его свинцом приголубил, – закончил Толян. – Этим, на два кило. С которым ты цацкаешься.
Мира выпустила воздух сквозь зубы и уронила груз под ноги.
В экспедициях случалось всякое. Снаряжение ломалось, внедорожник глох посреди степи, циклон смывал лагерь, береговая охрана заворачивала катер в порт… Но все – даже Шиловский, будь он неладен! – понимали, что пакостить тем, с кем идёшь на глубину – не лучший способ построить долгую и успешную карьеру.
Это Светка накаркала, со своими травмоопасными прогнозами. Светка, век моря не видать!
– Где он? – заворчала Волчица.
Зыкин хмыкнул:
– Мне вот прям щас, эт самое, не до него. Шляется где-то.
– Или дрыхнет… – прошептал Тихонов. – От него во-о-одярой несло…
Достав телефон, Мира отметила время – начало седьмого. Набрала Шиловского, услышала, что абонент недоступен и завела глаза. Радиосвязь на берегу пролива подчинялась особым, неподвластным науке и логике законам.
Да что, Посейдон забери, здесь вообще подчиняется каким-либо законам?
Увидев Миру, море обезумело. Кипящие волны ринулись на берег, словно в пучине проснулось древнее божество и, как встарь, потребовало человеческих жертв.
Пригрезилось даже, что среди пенных валов возникла трубящая в рог фигура… Но пена разлетелась клочьями, на песок выкатилась замшелая рапана, и наваждение схлынуло.
Волчица огляделась. Будто ожидая, что затейник Шиловский выскочит навстречу с криком: «Сюрприз»! А что, он может…
Нет, не выскочил.
Цепочки следов – увы, птичьих – уводили по песку в воду. Значит, Костя ушёл или до дождя, или во время. Какой путь он выбрал? Полез по склону? Но в темноте с тропы сверзиться легче лёгкого. Удрал берегом? Пусть глубина в бухточке маленькая, пьяному море по колено только в сказках.
Мира помедлила, глядя, как волна слизывает рапану и возвращает морю. Потом обошла лагерь в надежде обнаружить спящего Шиловского. Влажный песок мягко приминался под ногами. Дойдя до сохнущих под навесом гидрокостюмов, она встала как вкопанная.
Там её и нашёл Зыкин.
– Думаю, Саня в порядке, – сказал он. – Ни сотряса, ни, эт самое, перелома. Задело слегка…
Толяну довелось работать водителем «Скорой», и его мнение по медицинским вопросам в «Посейдоне» имело вес.
– Но в медпункт я бы его всё же свозил.
– Свози, – откликнулась Мира, издалека изучая акваланги.
Подходить её не тянуло. Для одного утра потрясений и так было достаточно.
– А где ближайший? В Заветном или у погранцов?.. Славик?
– Толь… – Она коснулась его плеча. – Оглядись и скажи, что у нас не так.
Зыкин первым делом убедился, что на месте экспедиционная лодка. Сначала визуально, потом не поленился заглянуть под чехол. Затем обвёл взглядом лагерь.
– Вымпел на месте. Три палатки. Кухня. Навес, эт самое…
Он запнулся и, как Мира минуту назад, прикипел взглядом к сохнущим гидрокостюмам.
– Ну твою ж мать, а!
Медленно, словно по горло в воде, они подошли к «сушилке». Волчица развернула свой короткий «марес». Пальцы нырнули в мягкий неопрен и вышли сквозь дыру на спине.
Три рабочих костюма и запасной были изрезаны в лоскуты. И – жемчужина в улове! – исчезли регуляторы, компенсаторные жилеты и манометры. Лишь на крючке издевательски качалась одинокая ласта.
В глазах Миры потемнело, кожу закололи мириады иголочек. Стиснув зубы, она зачем-то соединила порез. Будто надеялась, что неопрен затянется.
– Сука, он и вентили пооткрывал! – разъярился Зыкин. – Все баллоны пустые!
– Кто – он?
Вместо ответа Толян вырвал из ближайшего костюма застрявший дайверский нож с платиновыми дельфинами на рукояти и протянул начальнице.
«Уволю! – Морская Волчица вздыбила загривок. – Сперва удавлю, а потом уволю!»
Успокаивая нервы, Мира листала начатый отчёт, выправляя опечатки и перекраивая неудобоваримый канцелярит.
…На первом этапе полевых работ был проведён приборный дистанционный поиск с использованием гидролокатора бокового обзора (ГБО) и эхолота. Задачей гидролокации бокового обзора являлось обследование дна акватории, а также окружающей среды на заданном участке дна…
Прибой с грохотом обрушивался на камни. Невдалеке, как на параде, прошли семь или восемь дельфинов. Гидрокостюмы им не нужны. Ветер и волны их лучшие друзья. Счастливые!
На музыку моря легла цветастая ругань. Это добряк Зыкин рассказал Саньке, что случилось с экспедиционным снаряжением вообще и его новёхоньким «аквалунгом» в частности. Пожалел бы парня. Так и помереть недолго…
…Установленный в буксируемом теле ГБО обеспечивал получение не только высокоразрешающего гидролокационного изображения, но и батиметрических данных в широкой полосе обзора. При проведении сканирования учитывалось, что цель может быть выявлена не менее чем тремя отражениями. Интервал между посылками по дистанции прямо иррационален скорости буксировки и полосе обзора…
Сдув с клавиатуры песок, Мира позвонила Шиловскому. Слушая гудки, любовалась последним предложением. Подмывало оставить как есть. Иррациональность объекта – насколько помнилось из курса философии – не причина его игнорировать.
– Славик, это трындец! – увидев, что начальница отложила ноут, Зыкин сел рядом. – У нас только маски, трубки и одна ласта. Ну, и компы… Что на него нашло? Снаряга-то большей частью его папашей куплена!
Волчица сбросила вызов. Мотивация Шиловского занимала её не меньше последствий его куража. Что творится в голове того, кто за пару часов едва не угробил экспедицию? Битый час она звонила блудному дайверу, но связь выделывалась, как хотела. Иногда шли длинные гудки, но чаще абонент был недоступен.
– Со снарягой я разберусь. Ты скажи лучше, нырять кому?
– А если Костя…
– Если Костя что? Вернётся?
– Ну, эт самое…
– Толь! Его не то что к работам, его к лагерю на пушечный выстрел нельзя подпускать.
Зыкин сплюнул на песок.
– Хочешь искать замену?
Волчица поморщилась. Искать дайвера в разгар экспедиции – даже краткосрочной – хуже не придумать. Летом все мало-мальски вменяемые знакомые пристроены.
Рука сама потянулась к жемчужине. Едва перламутр коснулся кожи, проблемы и заботы будто накрыло стеклянным куполом. Вроде никуда не делись… Но они далеко, навредить не могут. И разобраться с ними – раз плюнуть.
Сначала – обрадовать директора, пусть распрощается с глубоководными аппаратами. Затем – снаряга. Проводить заказ через бухгалтерию времени нет. Дать Толяну карту, пусть снимет деньги и купит что надо в Керчи или Симфи. Заначка была на отпуск, но не сидеть же у разбитого корыта? Потом озаботиться новым сотрудником…
И, Посейдон побери, если Костя не объявится, надо вызывать полицию… Или МЧС? Куда первым делом звонят при исчезновении человека? Похоже, это предстоит узнать. Пропавший в экспедиции сотрудник – ад, Содом и финита ля комедия в одном баллоне.
Пока Зыкин набрасывал список снаряжения, Мира открыла палатку Кости. Вещи его были на месте. Все, кроме паспорта и телефона. Две сумки, как истосковавшиеся по хозяину собаки, вывалили языки. Мира прикинула – Шиловский ушёл в джинсовых бриджах и футболке «Посейдона». Так испугался содеянного, что сбежал в чём был?
Не похоже. Звезданул Саню, зачем-то вызверился на снаряге… Лишь потом ушёл.
Волчица похолодела. Что мешало Косте перерезать глотки ей и Толяну? Вышло бы «Дело Митридата-2»…
В одной из сумок под влажным полотенцем лежала пустая бутылка «Абсолюта». Не поллитровка даже, а ноль семь. Чёрт побери, может, он и вправду напился?
Трезвенниками или язвенниками «посейдоновцы» не были, однако на работе не употребляли. Несколько «мерзавчиков» медицинского спирта кочевали по экспедициям для согрева при переохлаждении, компрессов и протирки оптики.
Припекло, значит, Костика. Дело житейское, никто не застрахован…
Волчица начала укладывать вещи обратно, но остановилась.
А интересно, почему…
Её телефон грянул марш из «Red Alert 3». От неожиданности она выронила полотенце. Снаружи раздался бубнёж. Затем появился Зыкин.
– Славик, эт самое… Тут Кошарочка надрывается. Котенька не пожелал ей доброго утра…
Воспоминание – связанное то ли с дрянной погодой, то ли с чем-то пролитым – уже ходило вокруг наживки. Но, спугнутое маршем, плеснуло хвостом и рвануло за горизонт.
ВОЛНА ТРЕТЬЯ
Прилив
В черноморском царстве, в подводном государстве…
Пишет Морская Волчица (loba_de_mar)
ВСЁ ИДЁТ ПО ПЛАНУ
July 4th, 2017, 18:04
Новых находок нет, т. к. из-за сильных волн работы не проводились. Спасибо штатной ведьме за предупреждение;-) Набирались сил и тренировали олимпийское спокойствие.
В общем, живы-здоровы, полны оптимизма. А кто встретит Костю Шиловского, пусть передаст, что мы его нежно любим и очень ждём.
Megavatnik 04.07.2017, 18:24:26
Куда его дели? Он же с вами был! ☺
Svetik-Semitzvetik 04.07.2017, 18:38:09
Был, да сплыл.
Megavatnik 04.07.2017, 19:03:21
В смысле – сплыл?
Svetik-Semitzvetik 04.07.2017, 19:07:11
Ни один кораблик не застрахован от бунта.
Megavatnik 04.07.2017, 19:26:53
Вернётся! Шила в мешке не утаишь! ☺
Vnuk_Kusto 04.07.2017, 18:39:41
Подумал тут… Может барельеф иметь отношение к боспорскому Зефирию? Он ведь толком не локализован? Разве что многое на Такиль указывает…
loba_de_mar 04.07.2017, 19:12:07
Барельеф уникальный. Об атрибуции пока говорить преждевременно.
Заферман, говорящий на идиш 04.07.2017, 19:15:19
А чего он выделывается в начале экспедиции? Как же вы будете?
Svetik-Semitzvetik 04.07.2017, 19:40:27
Работы ведутся в штатном режиме.
Kosharochka 04.07.2017, 20:11:08
Волчица, что с Котенькой? Он так и не появился? Я не могу ему дозвониться!
Svetik-Semitzvetik 04.07.2017, 20:42:15
Мы тоже ☺
Kosharochka 04.07.2017, 20:50:21
Нечего его прикрывать! Передайте, чтобы на меня не сердился! Я уже всё исправила! Скажите, и он поймёт!
Svetik-Semitzvetik 04.07.2017, 20:52:22
При встрече скажите это ему сами.
Kosharochka 04.07.2017, 21:33:45
А знаете, не надо говорить. Я сама к вам завтра при-еду! Чем лучше добраться? Маршруткой? Или такси?
Shipgirl 04.07.2017, 21:42:39
Лучше внедорожником…
Prosto_Tsar 04.07.2017, 21:44:01
моторкой тож неплохо!
Megavatnik 04.07.2017, 22:15:11
Вертушкой так ваще высший клас!
Svetik-Semitzvetik 04.07.2017, 21:47:58
Нет-нет! Вы, Катенька, лучше дома оставайтесь. Или где вы там… А то некрасиво получится – Котенька придёт, а вас нет.
Medusa 04.07.2017, 20:39:45
никуда ему от моря не деться! я говорила не за чем было туда соваться…. как будто на земле все пееркопали!!!!
Kosharochka 04.07.2017, 20:54:39
А вы кто, чтоб такие заявы делать? Что, больше всех знаете?
Medusa 04.07.2017, 21:16:15
когда люди туда суются в море всегда сулчается одно и то же!!!!
Megavatnik 04.07.2017, 22:24:18
Вы в детстве часто мячики в море роняли? ☺
Prosto_Tsar 04.07.2017, 22:17:53
я не понял, у вас что, место высвободилось? возьмёте???
Svetik-Semitzvetik 04.07.2017, 22:31:30
[Комментарий удален]
Prosto_Tsar 04.07.2017, 23:00:14
ответьте нормально, есть вакансии или нет!!!
Svetik-Semitzvetik 04.07.2017, 23:19:17
ВАКАНСИЙ НЕТ! ШТАТ УКОМПЛЕКТОВАН!
Prosto_Tsar 04.07.2017, 23:40:05
ну нормально же спросил! чё сразу орать?!
Пишет Морская Волчица (loba_de_mar)
КТО ЛЮДЯМ ПОМОГАЕТ, ТОТ ТРАТИТ ВРЕМЯ ЗРЯ…
July 5th, 2017, 00:03
…но я на всякий случай спрошу. У кого-то можно арендовать гидрокостюмы в полной сборке? Нужны М (жен); и два XXL (муж), но согласны и на один.
Svetik-Semitzvetik 05.07.2017, 00:28:09
Доброй ночи, мои миленькие! Морская ведьма на проводе!
Итак, среда, 5 июля. Луна в Стрельце, видна уже на 87 %, растёт-растёт, да никак не вырастет. Осадков не предвидится, влажность 54 %. Температура днём до +29. Море сменит гнев на милость, высота волн до метра. Клёв по-прежнему фиговый, но вы же не на рыбалку намылились? Если ветерок 5–6 м/с вас не испугает и не вырвет колышки палаток, то воплощение любых планов и замыслов приведёт к желаемым результатам! Дерзайте!
loba_de_mar 04.07.2017, 06:15:04
Да минует тебя участь Кассандры…
Dovgonosik 05.07.2017, 00:36:17
гы-ы! дайвера без ластов! склеили???
Svetik-Semitzvetik 05.07.2017, 00:57:11
Склеим ласты любому клиенту. Быстро, безболезненно, НАВЕЧНО.
Prosto_Tsar 05.07.2017, 06:10:19
есть аква с-ка
Vnuk_Kusto 05.07.2017, 07:13:29
Волчица, смотри. У меня пикассо XL, но он маломерит, может, на М-ку подойдёт. У дайверво в клубе есть всё, координаты дать?
loba_de_mar 05.07.2017, 07:23:08
Давай. Вдруг пригодится.
Megavatnik 05.07.2017, 08:32:15
Стесняюся спросить… А что с вашей снарягой?
loba_de_mar 05.07.2017, 08:54:00
Задобрили Посейдона))
Divershop 05.07.2017, 15:15:00
Только в нашем магазине! Новое, комиссионное и б/у подводное снаряжение по низким ценам!
Отлив
…Разгон… Прыжок… Всплеск!
Волны бьются о скалы, окатывают Алекса брызгами.
Но радости в её сердце нет. Лишь обида, жгучая, как рана от шипа хвостокола.
«Ты не пришёл в прошлый раз!» – хочется крикнуть, но слова не идут с языка, лишь частое дыхание волнует нитку перлов. Тоскуя о любимом, она сотворила чудо, а он… он не пришёл!
– Я не смог тогда… – избегая смотреть в глаза, Алекс переминается с ноги на ногу, но за раскаянием таится гордость. – Мы с отцом ходили в море… Скоро у меня будет свой корабль. Большой и прочный. Такой, что и край света не страшен…
Она замирает, боясь шевельнуться. Осколки морских фиников и меланид впиваются в разнеженные водой ступни. Ветер леденит кожу. Чайки расправляют крылья и беззвучно разевают жёлтые клювы. Или она утратила слух?
– Если ты захочешь… – тихо продолжает он, глядя исподлобья. – Ты ведь захочешь поплыть со мной, правда?
Сердце пойманной рыбкой трепещет в груди. Колени едва не подламываются.
Верно поняв её сияющий взгляд, Алекс достаёт из-за спины полевые цветы. Измятые, поникшие от жары… но она вскрикивает от удивления и восторга. Никто и никогда не дарил ей такой красоты. Никому и в голову не могло прийти, что та, у которой есть всё, мечтает о безделице, доступной последнему смертному.
Алекс наблюдает, как она, закусив губу, гладит лепестки. Цветы – она не слышала их названия – синие и голубые, под цвет её глаз и просторной одежды, которая спасает от жалящего солнца.
Она улыбается. Улыбка юноши вспыхивает отражением.
С Алексом – куда угодно! Он не мог сделать лучшего предложения. Что прекраснее моря? В нём, только присмотрись, диковинные рыбы, огромные моллюски с закрученными раковинами, затонувшие корабли и города, ушедшие под воду столько лет назад, что песчинок на берегу не хватит сосчитать…
Алекс нежно касается её щеки. Лишь тогда она понимает, что плачет от счастья. Всхлипывая, она кидается ему на шею, отдаётся литым рукам, одинаково ловким и в портовой драке, и в укрощении паруса, и в жадной ласке. Песок принимает сплетение тел, знойный ветер сменяет гнев на милость, даря прохладу. Волны внимают словам любви и первым стонам.
– Я не оставлю тебя… – шепчет юноша, и глаза его блестят мокрой галькой. – Все моря будут нашими, все сокровища дна морского – у наших ног…
Ах! Ну разве мало сокровища, которое он сжимает в объятиях?
Трепеща, она раскрывается навстречу сладкой боли, а чуткие пальцы скользят по девичьему стану всё выше… пока не касаются искрящихся перлов.
Затем смыкаются на них.
Рывок. Вскрик. Глумливый хохот чаек…
* * *
…птичий гвалт вывел Миру из задумчивости.
Найденная ли жемчужина причиной, плеск волн или смех чаек, но казалось, будто она грезит наяву. Видение путалось, рябило, оставляло на губах привкус солёного поцелуя, а на коже – лихорадку страсти. Словно внезапно приснилось счастье – чужое, давнее… или своё, несбывшееся?
Волчица с отвращением закрыла отчёт, каждой строчкой саботирующий написание. Вздохнула. Уж если экспедиция трещит по швам, то со всех сторон.
Чайки разорались не на шутку. Мира скосилась в оконце и с чувством выругалась. А вот и её счастье пожаловало!
Из-за камней на краю бухты вышла троица дикарей. Загорелые до черноты парни и хрупкая на их фоне блондинка.
Обычно, увидев, что в лагере ни души, любопытные сбегали. Точно боялись, что их уличат в дурных намерениях. Эти сбегать не собирались. Кинув на песок две тугие сумки, парни закричали: «Есть кто живой?» Мира отвечать не спешила.
На журналистов гости не походили – эту братию «посейдоновцы» чуяли против ветра. Скорее, праздношатающиеся, из той безмерно раздражающей породы, которые доподлинно знают, что происходило, происходит или вот-вот произойдёт в месте, которое они почтили визитом. И даже не поленятся сгонять по солнцепёку к жертвеннику, чтобы поделиться мудростью.
Тем временем дикари сгрудились у разложенных на брезенте находок. Они слюнили их, тёрли пальцами и разглядывали под разными углами.
Так они вели себя, когда европейские моряки привезли заокеанский ширпотреб. Только бледнолицые имели громовые палки, уравнивающие шансы на плодотворный диалог, если дикари удерут с глянувшимися безделками.
А как строить диалог, если вместо ружей – совковая лопата, подводное ружьё и дюжина свинцовых грузов? Ведь дикари всегда остаются дикарями. Даже если вместо набедренных повязок носят брендовые тряпки, вместо амулетов – смартфоны, а пирóге предпочитают яхты или гоночные авто.
Где гарантия, что это не любители лёгкой поживы? Такие не всегда лезут нахрапом. Чаще они милы и дружелюбны. Митридат, вероятно, тоже не сразу насторожился…
Так, что в лагере достойно внимания?
Находок, ценных в прямом, беспощадно-обывательском смысле, «посейдоновцы» не сделали. Вряд ли обломки мрамора или куски черепицы возбудят алчность дилетантов. Правда, в наличии дорогостоящая техника – частью даже исправная – но её в руках не унести.
Причин для беспокойства нет, хоть тресни. А напряжение не отпускает.
Мир, ты становишься истеричкой. Ведь нормальные же зеваки. Что ещё за сцены?
Но ведь явились не запылились, едва лагерь обезлюдел. Специально выжидали?
Зыкин ещё вчера погнал в Симферополь – за снарягой и технической водой. Попутно – невзирая на протесты и мольбы – повёз подранка в медпункт пансионата «Бригантина», что в Заветном.
«Да мне там делать нечего! – уверял Тихонов. – Меня же вышвырнут! Моргнуть не успеете!»
Она и не успела. Некогда было моргать. День пролетел в обходе бухты, тщетных звонках Шиловскому и гонениях на прикормленных Санькой чаек. А утром Мира влила в себя жидкое пюре, наказала Зыкину на обратном пути встретить утверждённого директором волонтёра, окунулась, пока волны не окрепли…
О! Дикари встали, двинулись к сумкам. Неужели соблазнились находками?
Зной сгустился, потёк между палатками. Помассировав затёкшее плечо, Волчица удобно перехватила свинцовую прелесть.
Если парни намерены ограбить лагерь, их ждёт сюрприз. Самого активного – высокого, в радужных очках – она вырубить успеет. Хлипкую девицу можно в расчёт не брать. Но второй парень в сторонке жаться не станет. Такой бугай баллон играючи на пальце повертит.
Море затаило дыхание. Его взгляд казался ощутимым – настолько, что по спине побежали мурашки. На песок наблюдателями опустились три чайки. Стихия ждала, что будет.
Бугай пододвинул сумку к находкам и расстегнул молнию. Откинув за спину волосы, блондинка склонилась над брезентом.
Ожил телефон Миры. Бодрящий марш прокатился от лагеря до самых до окраин:
…Наш Советский Союз покарает весь мир от Европы к Неве на восток…
Парни вздрогнули, обернулись. А хрупкая блондинка, увлечённая находками, ничего не видела и не слышала.
Они стояли на берегу. Прибой, ластясь, облизывал босые ноги.
Парень, выбранный Волчицей для знакомства со свинцовым грузом, ждал, пока она закончит разговор. Стараясь не мешать, он кидался сухариками в чаек, и Мира закрыла ладонью ухо, приглушая птичьи крики.
– Мирослава… – Голос Шиловского терялся в помехах.
– Я сорок лет Мирослава, дальше что?
– Мне жаль…
– Чего? Лагеря? Саню? Меня? Своей работы?..
Звук ушёл. Динамик дохнул пустотой.
– …через неделю…
– Что – через неделю?
– …вернусь…
– А на кой ты мне через неделю?
– …за свой счёт…
– Я не подпишу. Будет у тебя в анамнезе очередной прогул и три докладных. Эй, я с кем разго…
Мира выругалась и спешно перезвонила. Номер был незнакомый, городской. Шифруется Костя.
Никто не отвечал.
– Неприятности? – вежливо спросил парень, поднимая очки на лоб. – А тут мы ещё… Извини, если напугали. Друзья на море собрались, предложили подкинуть…
Мира пожала плечами. Звонок Шиловского избавил от половины забот. По крайней мере, экспедиция не будет прекращена из-за пропажи сотрудника.
И, начистоту, испугаться она не успела. Страх ждал впереди. Как и раскаяние в том, что она хорошо если бы просто вырубила Юру Зафермана. Волонтёра, прибывшего на место Шиловского.
Бритый отважно сражался с волнами. Его подруга сидела на брезентовом полотнище, как прикнопленная. Только нет-нет да кидала взгляд через плечо. Словно боялась остаться наедине с недружелюбной археологиней.
– Чего она? – не выдержала Мира, загоняя в логово скалящую зубы Волчицу.
– Что? – Юрий оглянулся. – А, Маринка… Она чужих стесняется.
Марина… Это имя удивительно ей шло. Просто невозможно. Как шло линялое крымское небо над головой и кружево пены на коже. Не хватало только нитки жемчуга.
Однако блондинка вышла из возраста, когда чужих можно стесняться. Не любить – запросто. На дух не переносить – ради богов. Но стесняться…
Юрий хмыкнул. Вроде наблюдал за чайками, а исподтишка косился на начальницу. Та притворилась, что не замечает его интереса. Можно подумать, ему никогда морду не били.
– А ты… Правда думала остановить нас этой свинцовой дурой? Долбануть – и точка?
Его серые глаза смотрели открыто и пытливо. Взгляд мальчишки из того беспечного времени, когда курение не убивало, а лишь вредило здоровью.
– Всех вас? Нет, конечно. Только тебя.
– Меня? – Юрия обескуражила такая честь. – И что, смогла бы?
Волчица глянула исподлобья.
– Верю… – медленно кивнул он. – Тут у вас на находки, поди, каждый день покушаются?
– Что?
– Ну… – Волонтёр глянул на её обмётанные коркой губы. – Не сама же ты себе такой макияж сделала, а?
– Несчастный случай… – кончиками пальцев Мира коснулась «макияжа», но в подробности вдаваться не стала.
– По опыту, каждый несчастный случай имеет имя, место жительства и пару при… – Он поперхнулся. – Причин своего несчастья.
– И море, как хорошее вино, либо сглаживает, либо усиливает любую причину, – согласилась Мира.
Они подошли к расстеленному брезенту. Юрий присел возле находок.
– Года два тому на Акре золотую серёжку нашли. Я такие в Эрмитаже видел. Скручена по-хитрому, с львиной мордой. Это ж получше, чем булыжники всякие?
Смотри, какой прыткий! И часа не пробыл, а уже золото подавай.
– Лучше, – Волчица была безмятежна.
– И чем же?
– Чем булыжники.
Заферман фыркнул, вспомнив бородатый анекдот.
– А всё же?
Мирослава Волкович – в любой ипостаси – терпеть не могла риторические вопросы. Не отвечая, она зачерпнула ладонью воду и смочила волосы. Головные уборы она любила ещё меньше риторики.
– Смотрите, смотрите! – замахал рукой бритый. – Дельфины!
Марина, уронив на брезент мраморную рыбину, вскочила и бросилась к воде. Туда, где пять или шесть красавцев играли среди волн, дразня грифельными спинами.
Обняв подругу, крепыш повернулся к археологам:
– Гляньте на стервецов! Хорошо идут, а!.. Девушка, ну что с вами? У вас такие находки клёвые, а вы такая смурная!
– А вы, юноша, в них разбираетесь? – спросила Мира.
– Не! – Бритый широко улыбнулся. – Мне Юрген сказал, он шарит.
Марина ткнула его кулачком в плечо. Он засмеялся, шутливо закрываясь руками.
– Ну, в общем, покеда? Юрген, мы с бухты сниматься не будем. Может, заглянем. Или вы к нам. Давай, братан, сигналь, если чё!
Парни ещё лупили друг друга по загорелым спинам, а Марина, напоследок улыбнувшись Мире, танцующе двинулась прочь.
На склоне возник Тихонов. Он бодро спускался по тропинке, на ходу скидывая рюкзак.
Волчица вполголоса помянула пьяных осьминогов, оказывавших прабабке своевольного археолога знаки внимания вперехлёст через клюз.
– Давай покажу, где приткнуться, – не проверяя, слышит ли её новенький, она вышла из воды.
Увидев незнакомца, Тихонов чуть не выронил рюкзак.
– Э-э-э… День добрый! – Он уставился на Юрия. – И кто тут у нас?
– Юра Заферман, волонтёр! – сказал тот, старательно не замечая перевязанной головы археолога. – Замена вашему беглецу.
– Волонтёр?.. – Тихонов вытаращился на начальницу. – Мир Лексеевна, а у меня от Костяя пропущенный! Я пытался перезва-а-анить, но номер га-а-ародской…
– Он и мне звонил… – остановившись перед свободной палаткой, Мира вновь достала телефон. Пошли гудки. – Известил, что вернётся через неделю.
– Пансионат «Бригантина», слушаем вас! – донеслось из трубки.
Мира уставилась на телефон.
– Что, что такое? – встрепенулся Санька.
Она объяснила.
– Пока меня врачи мурыжили, он рядом ныкался? – напрягся Тихонов. – А если бы решил подка-а-араулить и да-а-абить?
– Не подкараулил же, не ной.
Однако совпадение Мире не понравилось. В пансионате аврал, всех постояльцев не упомнишь. Прийти со стороны моря, подняться по склону, отсидеться в тишине и покое. Затем отзвониться и… Что потом?
Мира дёрнула шнуровку свободной палатки.
– Та-а-ак… Так что н-а-ам делать?
– Во всяком случае, не вызывать полицию, – сказала она. – Работаем дальше.
– Ну и ладушки! – Тихонов сел на песок и по локоть погрузился в рюкзак.
– А! – Юрий наморщил лоб. – Это звонил… тот, кому я «спасибо» должен?
«Посейдоновцы» кисло переглянулись.
– И что, у вас так принято? Сбегать в начале экспедиции?
Разъяснять волонтёру тонкости мировоззрения Шиловского никого не тянуло.
– Знаешь, как в Крыму говорят? – В безмятежности Миры бликами на воде плескалась насмешка. – Зимой работать холодно, а летом – стыдно. Людям с тонкой душевной организацией здесь несладко…
– Значит, работаете и стыдитесь?
– Мы давно стыд потеряли… Сань, признайся. Ты врачам взятку дал или смылся по тихой воде?
Подчинённый одарил её взглядом раненой лани.
– Мир, да в порядке я! На мне па-а-ахать можно, да! – Он смешно и очень похоже передразнил заведующего медпунктом «Бригантины».
– Как плуг раздобуду, впрягу. А по жаре ты со своей головой ногами шёл?
– Не… Меня до-о-обрые люди до ра-а-а-звилки подбросили…
Тихонов вытащил из рюкзака ком глины и взвесил на ладони.
– А чё? – Любопытные взгляды его не смутили. – Тётка говорит, глина ха-а-арашо кожу чистит. Отдыха-а-айки вмиг сметают. Всё равно де-е-елать нечего. С песком смешаю, скраб выйдет…
При вынужденных экспедиционных простоях Санька всегда находил занятие. Прочёсывал металлоискателем берег, убирал пляж от мусора, собирал мидии, катал детвору на гидроцикле…
– Не прогадаешь! – поддержала Мира. – Дома делают из говна и палок. А косметику – из песка и глины…
Прежде чем войти в палатку, она потёрлась ногой о ногу, стряхивая песок.
Юрий снял очки и повертел в руках. По очереди оглядел археологов, затем воззрился на лагерь. Словно пожалел, что напросился в экспедицию.
– Слушайте, я не дурак. Понимаю, в команду непросто влиться. Если не подойду, то уеду, и точка! – Взгляд его метался между «посейдоновцами». – Ну, если совсем не подойду…
– Угомонись, – сказала Мира, перетасовывая бебехи Шиловского. – Сань, покажешь ему тут всё?
Бодренько заиграл марш, и Мира достала телефон, заранее настраиваясь на разборки с Костей. Однако звонил Толян – верно, отчитаться в покупке снаряжения.
– Славик, ты чего, эт самое, из меня идиота делаешь? – напустился он.
– В смысле? – опешила Волчица.
– Ну отменила заказ, всякое бывает. А мне почему не сказала? Я, как дурак, погнал в Симферополь, гостиницу вечером снял…
– Так, стоп. Ещё раз и спокойно. Какой заказ я отменила?
– Да на гидрики же!
Волчица закрыла глаза и села на пол. Этот день тоже определённо не задался.
– И когда, по-твоему, я это сделала?
– Тебе виднее, – ответил Толян. – Накануне я прозвонил менеджера. Тот подтвердил, что всё в наличии. А когда я в магазин припёрся, заказ уже расформировали и продали. Могла бы и сказать…
Зыкин говорил так убеждённо, что Мира едва ему не поверила.
– Толь, узнай, с какого номера в магазин звонили…
– Да и узнавать нечего. С одного такого городского.
– Дай угадаю, – усмехнулась она. – Пансионат «Бригантина»?
Зыкин помолчал, потом откашлялся:
– Полагаю, эт самое, Костя объявился?
– Дистанционно, – подтвердила Мира. – Сказал, что берет неделю за свой счёт.
– Ну пройда… Ты сказала, что его ждёт?
– Он не дурак и сам понимает.
– Ладно… – Голос Толяна потеплел. – Так мне в Керчь к дайверам заезжать?
– Что остаётся? Заезжай. А волонтёра встречать не надо. Он уже в лагере.
– С вами, эт самое, не соскучишься… – проворчал Зыкин и отключился.
– К-киселику, М-мир Лексеевна? – донеслось снаружи. – К-куснючий! Из столовки! А рискнёте, то у меня и пе-е-еченьки есть!
Ответ перекрыли упавшие пластиковые контейнеры. Но отдельные словосочетания показали, что киселика, мать его каракатица, Мир Лексеевна не хочет. Ни с печеньками, ни без них.
ВОЛНА ЧЕТВЁРТАЯ
Прилив
В черноморском царстве, в подводном государстве…
Пишет Морская Волчица (loba_de_mar)
УХ ТЫ! МЫ ВЫШЛИ ИЗ БУХТЫ…
July 5th, 2017, 22:16
Спасибо всем, кто принял к сердцу наши проблемы со снаряжением. Сегодня устранить некомплект не вышло, попробуем завтра.
Пока набирались сил, загорали и строили замки из песка.
Kosharochka 05.07.2017, 22:27:01
Волчица, я не поняла. Где Котенька? Он мне так и не отзвонился! Вы же передали ему, что я просила, да? Если передали, почему он сердится?
Svetik-Semitzvetik 06.07.2017, 00:19:23
И снова с вами я, морская ведьма!
Что ждёт вас в четверг, 6 июля? Луна в Стрельце и продолжает расти. Осадков не предвидится, влажность 45 %. Температура днём до +25. Ветер лёгкий и волны такие мелкие, что вы их не заметите. Клёва не будет. Ну вообще никакого. Этот четверг – не самый благоприятный день для любовных приключений и выяснения отношений. Но вы же не конфликтовать собираетесь, а навёрстывать простой! Пользуйтесь тем, что море раскрыло вам объятия!
loba_de_mar 06.07.2017, 00:25:07
Да-да! Как только, так сразу и наверстаем!
Пишет Морская Волчица (loba_de_mar)
БОЛЬШЕ ПАРКОВ ХОРОШИХ И РАЗНЫХ
July 6th, 2017, 00:10
С февраля 2015 года набирают темпы археологические работы в рамках проекта Крымского моста. Изучением древнего наследия занято несколько экспедиций под руководством ведущих российских ученых. Только на Таманском полуострове обследовано свыше 19 гектаров площадей поселений и могильников.
С керченской стороны в акватории пролива ведётся изучение т. н. «керамического поля» – скопления глиняных сосудов разной степени сохранности хронологическим диапазоном с V века до н. э. по VI век н. э.
Однако музеефикация объектов, которые долго находились под водой, сложна и затратна. К тому же не всегда гарантирует их сохранность. Исследователи не раз сетовали, что поднятые со дна предметы, например деревянные корабли, на поверхности быстро разрушаются.
«Я вижу один выход, и крупнейшие специалисты меня поддерживают – оставить найденные объекты под водой, в той среде, в которой они хранились на протяжении веков, и открыть их для туристов, – считает Федор Явленский, депутат Государственного Совета Республики Крым от фракции «Единая Россия». – Чем «Крымская Атлантида», затопленная античная Акра или «Аллея вождей» в Оленёвке хуже подводных объектов в Египте, Турции, Гренаде и Китае? А ведь на дне Чёрного моря исследователей ждут артефакты ранней Античности, Средневековья, XIX и XX веков! Конечно, Чуфут-Кале и Судакская крепость, дача Стамболи и Ласточкино гнездо, Ливадийский дворец и Галерея Айвазовского имеют давних и преданных поклонников. Но взгляд из-под воды покажет многовековую историю полуострова под другим углом. Я уверен, что недавняя находка на мысе Такиль станет первым экспонатом будущего подводного парка. Алтарь Посейдона уже заинтересовал не только учёных, но и просто увлечённых людей – таких как этнографическое общество «Дети Посейдона». Кроме исследователей, доступ к объекту получат и все желающие. Благодаря притоку туристов появятся новые рабочие места, разовьются туристическая и гостиничная инфраструктуры, возникнут новые исследовательские центры…»
В общем, кого зацепило, ролик на [тытрубе].
Vnuk_Kusto 06.07.2017, 00:34:11
Волчица, вы там спекулируйте сколько хотите, но находку алтарём обозвали. Алтарь – и баста!
Megavatnik 06.07.2017, 00:42:03
Ну а чё? Аллея вождей есть. Я там нырял, крутяк! Один шахтер с молотом чего стоит)
Shipgirl 06.07.2017, 00:46:52
А в самом деле, чего он там стоит?)
Megavatnik 06.07.2017, 00:47:17
Как прибили, так и держится! Осталось сделать аллею алтарей))
Shipgirl 06.07.2017, 00:51:33
Вот даже не слышала про «Аллею вождей»… Она глубоко?
Megavatnik 06.07.2017, 08:24:03
Не, метров 10-12)). GPS нужен? Лови, вдруг пригодится. Это ближайший подъезд N 45 204.62 E 32 34.134
Svetik-Semitzvetik 06.07.2017, 07:10:11
>> Но взгляд из-под воды покажет многовековую историю полуострова под другим углом…
*FACEPALM* Интересненько, откуда ж такие грамотеи берутся?
Shipgirl 06.07.2017, 09:21:21
Глянула фото «Аллеи вождей». В самом деле, хорошее начинание… Источник для развития региона, страны, популяризация Крыма. Хотелось бы приехать на следующий год и посетить парк в «Крымской Атлантиде»;-))
Vnuk_Kusto 06.07.2017, 09:40:18
Да-да, спешите посетить такие парки, прежде чем их растащат туристы. Им же плевать на историю! Им главное галочку поставить в проспекте и друзьям-подругам хвастаться: Я там плавал(а)! Позырьте, чё надыбал(а)!
Prosto_Tsar 06.07.2017, 10:29:11
туристов всё больше, артефактов всё меньше! не понимают, что ежели всё растащат, то и нырять будет негде…
Shipgirl 06.07.2017, 10:31:07
Думаете, кто-то алтарь захочет украсть?
Vnuk_Kusto 06.07.2017, 11:02:23
Самолёты по частям тащут, а чем алтарь хуже?
Shipgirl 06.07.2017, 11:18:11
Какие самолёты?
Vnuk_Kusto 06.07.2017, 11:32:39
В 15-м в Оленёвке с помпой перезатопили Ил-2. Тот, который на 70-летие Победы подняли. А потом его фюзеляж без помпы кто-то попятил.
Shipgirl 06.07.2017, 12:48:01
Ужас какой… А охрана куда смотрела?
Megavatnik 06.07.2017, 13:19:00
Ахахах! Какая охрана? Береговая? ☺
Megavatnik 06.07.2017, 09:25:10
Волчица, вы не отписали по новости. Вы не рады?
loba_de_mar 06.07.2017, 10:12:04
*отписывает* …В подводные парки съедутся любители дайвинга со всего мира. Сотни тысяч богатых иностранцев хлынут в Крым! Государству придётся в сжатые сроки достраивать трассу «Таврида» и подводный туннель Крымского моста. Гостиницы-небоскрёбы для гостей, Дворец дайвинга, где будет происходить обучение новичков, сверхмощная телестанция, аэропорт «Керчь», регулярное отправление самолётов во все концы света, включая Рио-де-Жанейро и Мельбурн. Вы только представьте! Дайвинг превратится в прикладную науку и изобретёт способы междупланетного сообщения. На берегу Чёрного моря состоится первый в истории межпланетный контакт с инопланетным разумом! Ура, товарищи!
Megavatnik 06.07.2017, 10:58:00
Ясно, не рады ☺
loba_de_mar 06.07.2017, 11:03:09
*пожимает плечами* Без законодательной поддержки и отдельной статьи бюджета эти парки уничтожат то, что сохранило море.
Medusa 06.07.2017, 12:20:24
море извечно, испокон оно не замечало людей!!! но сейчас силы неравны!!!! человека сменило человечество! всё больше гибнет рыбы!! исчезают морские и океанские виды!!! всё чаще воды отравляют ядами и нефтью! чёрная жижа заливает берега!! море теснится в узких рамках! когда-нибудь оно соебрётся с силами и возьмёт реванш!!!
loba_de_mar 06.07.2017, 12:33:04
*меланхолично* И когда наконец корабли марсиан у земного окажутся шара, то увидят сплошной Мировой океан…
Medusa 06.07.2017, 13:10:24
да1!!! так и будет!!!!!
Megavatnik 06.07.2017, 16:41:38
Волчица, вот вы троллите, а народ всерьёз припекает! ☺
Kosharochka 06.07.2017, 13:21:15
Волчица, Котя мне так и не позвонил!
loba_de_mar 06.07.2017, 14:04:04
Вчера он звонил мне. Известил, что берёт неделю за свой счёт. Для чего – не имею понятия.
Kosharochka 06.07.2017, 14:19:08
Вот же ж!!! Он обещал, что то был последний раз!!! И вы его отпустили?!?
loba_de_mar 06.07.2017, 15:37:00
Он поставил перед фактом.
Divershop 06.07.2017, 15:15:00
Только в нашем магазине! Новое, комиссионное и б/у подводное снаряжение по низким ценам! Гибкая система скидок!
Отлив
…Разгон… Прыжок…
Ой, попалась!
Мать поджидает у тайных врат, скрестив руки на груди. Взгляд – как потемневшее перед штормом море – не сулит добра.
– То-то я смотрю, доченька тише воды, ниже травы. Асии наплетёт, что играет в прятки с Диной. Дине скажет – что мастерит куклу для Асии. Яне – что кормит рыбок. Никуда не уходит, а найти невозможно. А проказница, значит, вот где…
Проказница опускает голову. Щёки вспыхивают нежным, как заря, румянцем.
– Что молчишь?
Она смущённо поводит плечом. А что скажешь?
– Все дочки как дочки, а ты? – вздыхает мать, и море покрывается рябью. – Наказание, а не ребёнок!
– Но, мама…
– Что – мама? Я сколько раз говорила – без спросу из дома ни-ни? Сколько повторяла – на берег не ходи? Верно, мой братец эту лазейку нашёл? Ну, я ему задам!..
Она пугается материнского гнева.
– Это не дядя Борис! – шепчет она. – Я сама…
– Что – сама?
– В-врата…
Мать молчит, затем поднимает ей подбородок пальцем. Голос её пугающе тих:
– Что – врата?
Ой, да сколько можно! Алекс не пришёл, а мама пристаёт со всякой ерундой! Как он мог не прийти? После того, что случилось в морской пене, под песню ветра и крики чаек?
Она сдерживает слёзы:
– А что мне было делать? Что я – маленькая? Я не могу здесь! А ты меня не пускаешь! – И, подумав, добавляет: – Они лишь в полнолуние открываются… Только раз, понимаешь?
В проёме клубится мерцающий туман.
– Только раз? В полнолуние? – Мать обводит взглядом изгиб врат. – Вижу, без Селены не обошлось… Да, мой шустрый малёк?
Она чувствует растерянность матери. И сжигающая изнутри боль на миг отступает.
– Мама… мамочка…
Улыбнувшись, мать притягивает её и треплет по голове.
– Ты застала меня врасплох. Не каждому дано открыть свои врата. Я вот – не смогла. Для этого надо быть… особенной.
«Тебя никто не ждал на берегу!» – едва не срывается с её губ, но в этом и нет нужды. Что утаится от мудрых глаз?
– Надо же, мой шустрый малёк вырос. А я и не заметила… Но будь осторожна, милая.
– Ой, ну мама…
– Ну что – мама? А если подвернёшь ногу? А если солнечный удар? Если на дураков нарвёшься, одна-одинёшенька? Что тогда?
– Ну я же не одна! – восклицает она прежде, чем успевает прикусить язык.
– Не одна? А с кем? Не говори, дай угадаю… – Мать устремляет взгляд на небо, точно провидица, читающая по завиткам облаков. – Неужели с тем голоногим рыбоедом?!
– Рыбаком…
– Ах, прости, пожалуйста! – Голос матери вскипает не то насмешкой, не то презрением. – Это, конечно, всё меняет. Ты потеряла голову от рыбака. Что же ты в нём нашла?
Сжав губы, она теребит косицу. Разве мама поймёт?
– Что молчишь? Имею я право знать, из-за кого моя дочь потеряла голову? Чего он хочет, твой рыбак? Бороздить землю? А может… – Бровь матери выгибается тетивой лука, вот-вот пронзит ядовитым взглядом. – Может, бороздить небо?
– Море… – шепчет она, сплетая пальцы. – Он бредит морем, мамочка…
До дрожи хочется рассказать про корабль, на котором они уплывут на край света. Но она сдерживается. Мама забыла, что когда-то была юной.
Разве поймёт она всю горечь обиды? Сегодня Алекс не пришёл. Не пришёл и в прошлый раз. А ведь обещал…
И как ей жить, если он не вернётся? Теперь, когда его ждут дальние страны? Что ему брошенные сгоряча обе-щания? Что смешные мечты, которые они поверяли друг другу под шёпот волн…
Она не замечает, как глаза наполняются слезами, как жгучая влага струится по опалённым солнцем щекам. Рука матери ласково касается её волос.
– Мальчишки всегда бредят морем. Оно для них – и вызов, и риск, и награда, и любовь…
Она содрогается от беззвучного плача.
Вздохнув, мать садится рядом и прижимает её к себе. Прохладные одежды пахнут солью и свежестью.
Она утыкается лбом в родное плечо и, уже не таясь, захлёбывается рыданиями.
– Вот, значит, как… – Мать задумчиво перебирает серебро её прядей. – Любовь проходит, мой шустрый малёк. А море остаётся…
Мягкие пальцы касаются шеи дочери, замирают. Недоверчиво обводят воспалённую царапину от сорванных перлов.
Внутренне сжавшись, она вскидывает голову. Синие глаза наливаются темнотой – ох уж эта семейная черта! Да, редкостные перлы. Да, подарок отца. Вечно занятого отца, которому проще отдариться диковинкой, чем поиграть с дочками. Да, мама, разве ты никогда не ошибалась?
– Он тебе не пара, мой шустрый малёк. Ты ведь это знаешь. Вы такие… – Мать запнулась, подыскивая слова, которые всё объяснят и не ранят ещё глубже. – Такие разные…
– А ты и папа? – Она смаргивает слёзы. – Вы тоже разные! Сама вспоминала, сколько шуму поднялось, когда ты за него пошла!
– Ах! – Щёки матери розовеют. – Мы – это совсем-совсем другое!
Ну конечно! У взрослых всё всегда совсем-совсем другое.
– Он сказал, что любит… – Слова вздымаются и падают морскими валами. – Что мы вечно будем вместе.
– И потребовал залог? – Голос матери холоден и тих.
Затаив дыхание, море льнёт к ногам.
– Даже не потребовал? Взял сам? – Мать приподнимается, и волны отступают, страшась её гнева. – А что дал взамен?!
– Обещание… – Спёкшиеся губы непослушны. – Он дал обещание, мамочка.
– А что же ты?
– А я помогу его исполнить. Я же выросла, помнишь?
Склонив голову, мать долго смотрит на неё. Словно видит впервые. Потом с затаённой грустью треплет по щеке…
* * *
– Мир Лексеевна!
Открыв глаза, Мира полежала, наслаждаясь утренней тишиной, бормотанием волн и неохотно угасающим сном.
Что снится одержимому подводному археологу? Чёрная бездна и песчаные отмели, крики чаек и феерия коралловых джунглей. А ещё – занесённые песком кораб-ли, трюмы которых ломятся от артефактов. Каждому, кто смел и настойчив, море подарит особое чудо. И оно придётся впору, как ласты с регулируемым креплением. Одному чудо откроется в шторм, другому – в штиль, в пене прибоя или на морском дне. Новый день на берегу всегда прекрасен…
Всё прекрасное последних дней вспомнилось разом – испорченное снаряжение, фортели Костика, разбитая голова Сани. И, конечно, приблудный волонтёр.
– Мать твоя каракатица… – поприветствовала Волчица вслух и себя, и новое утро.
– А-а-а, Мир Лексеевна, проснулись? У нас люди!
– Какие?
– Ка-а-акие-то…
– Логично… – С очевидным не поспоришь.
Наспех одевшись, Мира потянулась выдубленным солнцем и морем телом и привычно достала жемчужину. Та засияла, радуясь хозяйке.
Горизонт наливался рассветным золотом. Море ластилось к прибрежным камням, изредка всхлипывая от обиды на маринистов, которые не спешили запечатлеть его красоту.
Восход преобразил крутые склоны, и Мире вновь явился Посейдон. Поставив трезубец на плоский, как доска, камень, он мрачно встречал новый день. Но стоило шагнуть навстречу, как резкие тени поглотили видение. Остался лишь камень. Словно намекая, что в явлении отдельно взятого бога отдельно взятому археологу нет ничего необычного.
Тихонов сидел на кухне. Обняв себя за плечи, он неотрывно смотрел на море. Под глазами его залегли тени, словно от бессонницы. Верно, так и было, потому что на столе лежал результат ранней прогулки – куски глины, гипсовые розы и выбеленные солнцем раковины. На верёвке сохли свежевыстиранные белые футболки – судя по размерам, Саньки и Толяна.
– Сань… – окликнула Мира. – Ты как?
Вздрогнув всем телом, он обернулся. На миг глаза его стеклянно блеснули, точно у Кости в ту насыщенную событиями ночь. Но он моргнул, и Мира перевела дух – показалось.
На её немой вопрос Тихонов повёл подбородком в противоположную Трезубцу сторону. Там, забравшись на истёртые валуны, крепыш с подругой самозабвенно махали руками.
– Это не люди… – Мира помахала в ответ. – Это Юркины знакомые. Они его вчера подвезли…
Тихонов посмотрел на просвет гипсовую розу.
– А-а-а… Я спозаранку не-е-евесть что подумал, – признался он. – Митридата сра-а-азу вспомнил… Да и Шестопала с ка-а-ампанией тоже не на-а-ашли.
Волчица кивнула. Опасения коллеги были отражением её собственных.
– Всё в порядке, – сказала она, заливая кипятком пакетик чая. – Где Юра?
– На-а-аходки рисует. А у на-а-ас что по пла-а-ану?
Когда привычный порядок летит в тартарары, о каком планировании речь?
– Ждём Толяна, а там посмотрим.
– Слушаюсь, мой ка-а-апитан! – Тихонов лихо приложил пальцы к перевязанному лбу.
Повязка!
Унимая дрожь, Волчица поставила кружку на стол. Перед глазами замелькали картинки, словно кто-то, забавляясь, переключал телеканалы. Находка в руке Кости. Внезапный удар. Пронзительно-алая кровь. Каменные рыбы на песке…
Мира почти сразу подняла обломок. Но уже тогда крови на нём не было.
Позабыв про чай, Мира вышла из-под тента, пересекла навес для сушки аквалангов и уселась на брезент с находками.
Несколько мгновений она таращилась на барельефы – словно видела впервые. Показалось, или они потускнели? Она взяла ближайший. С камня посыпались соляные чешуйки.
И только пересчитавшая ей зубы «мелюзга» по-прежнему лоснилась. Вчера Волчица промыла находки, выдраила щёткой… и никаких пятен не заметила! Но… этого не могло быть, правда?
– Или могло? – по давней привычке спросила она у моря, не особо надеясь на ответ.
Если ложишься спать за полночь, а встаёшь, когда нет шести, и не такое померещится. Вычистила обломок, думая о другом, вот и не запомнила.
На песок опустились три чайки. Их обведённые чёрным крылья оттенили бледность незаметно подошедшей Марины. Нервно дёрнув уголками губ – верно, это заменяло ей улыбку, – она остановилась возле брезента.
– Скучно в бухте? – спросила Волчица.
Марина повела плечом, откидывая волосы, и вздёрнула подбородок: «Ну, скучно. И что?»
Зрачки её прозрачно голубели, как вода на малой глубине. Вчера, против солнца, это не было заметно.
Красно-белая лента, которой «посейдоновцы» обнесли лагерь, стелилась по песку и трепетала на воде между пластиковыми поплавками. Но вместо того, чтобы ограждать от внимания, лента магнитом притягивала визитёров.
– Послушай… – Мира встала, и Марина, точно испугавшись, попятилась. – Мы не такие плохие. Даже я. Но чем больше народа здесь топчется, тем больше шансов, что пропадёт то последнее, что нам удалось спасти.
Девушка, будто уточняя, погладила каменных рыбок.
– Да, – кивнула Волчица. – А прибудь мы раньше, то застали бы весь… объект, а не эти крохи. Или тех, кто до него добрался…
Подумав о «чёрных археологах», или кем там был Шестопалов с компанией, она непроизвольно стиснула кулаки. В глазах Марины мелькнула тень – не то понимания, не то одобрения.
Она обвела рукой обломки барельефа. Затем указала на море и что-то спросила, но тихий голос растаял в плеске волн.
– Да, – кивнула Мира. – Всё оттуда.
Марина потешно наморщила носик.
– Что? – Сомнение дилетантки позабавило археолога. – Не веришь?
Девушка мотнула головой, затем – насколько хватило ладоней – сгребла находки. Не сводя с собеседницы чистого взгляда, она вошла в воду и, размахнувшись, забросила их подальше.
Бросала она отменно. Может, не первый год тренировалась?
Чайки расправили крылья и захохотали.
– Мать твоя каракатица! – ощерилась Волчица. – Ты издеваешься?
Обломки упали среди скользких, обросших водорослями камней. Ищи потом, пузыри пускай…
Марина вздохнула, словно жалея, что не может ещё нашкодничать. Потом разбежалась и нырнула. Прозрачную кожу изукрасили солнечные блики, а затем девушка точно растворилась в море.
Пронзительно крича, с берега сорвались чайки.
И что прикажете с ней делать? Вытащить из воды за волосы? Сдать на руки приятелю? Пригрозить, что в следующий раз её привяжут к камню, утопят и скажут, что так и было?
Кстати, что-то она не выныривает. Ещё утонет, назло археологам…
Отсутствием воображения Волчица не страдала.
Живо представилось, как Зыкин привозит снарягу. И вместо того чтобы навёрстывать потерянные дни, «посейдоновцы» по камушку перебирают бухту. Наконец утомлённое их бестолковостью море выносит утопленницу – ленты водорослей в светлых волосах, мутные бельма, объеденное крабами тело…
Впереди кувыркались дельфины. Не замечая их, Мира до рези в глазах всматривалась в солнечные блики.
Наконец паршивка вынырнула. Послала воздушный поцелуй и исчезла под птичий хохот.
Юрий закончил рисовать черепицу и ручки амфор, когда отчёт сдвинулся с иррациональной точки. Возле ноута сохли барельефы. Неизвестно, чего добивалась Марина, но Мира выловила все обломки и теперь источала благодушие.
…Ввиду небольшой площади и доступных глубин, на участке акватории, помимо приборного обследования, была проведена сплошная подводная визуальная разведка аквалангистами. С берега два аквалангиста начинали осмотр в юго-западном направлении по заданному азимуту с общей шириной осмотра 20 м. На дату приведения разведок…
Поставив на песок две бутылки «Сибирской короны» и термос с торчащей соломинкой, волонтёр сел рядом.
– На выбор, – предложил он. – Пиво безалкогольное и коктейль молочный. Сам делал!
– Пиво тоже сам?
– Долго ли умеючи!
Благодарно кивнув, Волчица взяла термос. Если говорить, не тревожа губы, удавалось, то приём пищи оборачивался пыткой. Встряхнув коктейль, она пробежала взглядом текст и несколько секунд осознавала последнее предложение. Приведения чего к чему? Или просто – привидения?
Пани Хмелевская утверждала, что домам культуры привидения положены по штату. Чем центр подводных исследований хуже?
…На дату проведения разведок видимость воды составила 4–5 м, таким образом, каждый аквалангист осматривал участок шириной до 10 м в прямой видимости партнёра…
Юрий достал смартфон и черкнул кодовый зигзаг. Ожидая, когда начальница освободится, полистал какую-то соцсеть. Хмыкнул.
– Машка, моя сеструха младшая, сейчас в лагере… – Он откупорил пиво. – Дали им там задание. Рисунок на тему дружбы народов. Детишки ещё карандаши грызли в раздумьях, а она малевать села. Первая закончила. Отдала вожатой, или кто там у них за старшего. Стала та смотреть…
Он увеличил картинку и развернул смартфон. Волчица сохранила правку и скосилась на экран.
Младшенькая семейства Заферман подошла к заданию ответственно. С карикатурной достоверностью изо-бразила международно-разноцветный квартет. Наплевав на здоровый образ жизни, квартет наворачивал сосиски и колбасы. Тем, кто не разобрал название крымского мясокомбината на прорисованных обёртках, печатные буквы поясняли: «Дружба народов – любовь с первого кусочка!»
– История с моралью?
– Да какая мораль! – Юрий поморщился. – Я сейчас как та вожатая. Смотрю на бумажку, а вижу…
– Машку? – голос Миры был чарующе невинен.
Она подняла голову и натолкнулась на пристальный взгляд собеседника.
– Мирослава, это, конечно, не моё дело… – Волонтёр отвернулся и глубоко вдохнул, точно готовясь нырнуть в море с обрыва.
– Обычно последующие фразы это опровергают, – поощрила она.
– Ну так не стану исключением… – будто изнемогая от жары, он потянул ворот футболки. – Поболтал я с ребятами о том о сём. Да и сам не дурак, два и два складываю…
Волчица закрыла ноут и сделала вид, что на свете не осталось ничего, кроме коктейля.
– Ну как так – солидное учреждение. Баллоны сами забиваете, не побираетесь по пожарным и спасателям. Компы вон, – он кивнул на женскую руку, – дай бог всякому дайверу… Моторку взяли, а костюмы что? В общем, пораскинул я мозгами, и очень мне ваш «несчастный случай» с мордобоем не понравился…
Ванильная сладость капнула на запястье, и Мира тягуче слизнула её. Юрий уставился на Волчицу и смолк, точно упустив нить разговора. Затем тряхнул головой и ударил кулаком по песку:
– Мирослав! Это Шиловского работа, верно?
В термосе забурлили пузыри.
– Слушай! – Волонтёр загорячился, зачастил. – Почему ты мне не сказала? И в блоге у тебя всё так благопристойно…
– Ради Посейдона, не читай до обеда современных блогов, – посоветовала она.
– Даже твой?
– Мой – тем более. Понимаешь, Юра, проступки сотрудника нашего солидного учреждения – наше внутреннее дело. Ни твоё, ни тех, кто почитывает мой блог…
– Но ведь он угробил снаряги на сотню тысяч!.. И сорвал заказ новой, так? Объясни, что вы ему такого сделали…
Мира поморщилась.
– Ты, кажется, не расслышал. Кто что кому сделал или не сделал – наше – внутреннее – дело.
– Но…
– Вот как ты это себе представляешь? Сотрудник неизвестно где, а я за глаза обвиню его в пьяной драке и попытке убийства? Заявление в полицию напишу? Папочке счёт за акваланги выставлю? Или как?
– Но ведь так было на самом…
– Да не знаю я, как было на самом деле! – рявкнула Морская Волчица и, когда Юрий заморгал, добавила тише: – И никто не знает. Если он у друзей прячется, думаешь, после обвинений обратно на брюхе приползёт? А если…
Не договорив, она занялась коктейлем.
– Если что?
Мира помолчала. Юрий скользнул по ней взглядом, допил пиво и уставился на море. Словно только вечная стихия знала ответ на главный вопрос Жизни, Вселенной и Всего Остального. Наверняка знала. Одна беда – у каждого свой вопрос.
Около Трезубца Тихонов камнями гонял чаек. Избалованные подачками птицы требовали хлеба, и устроенный ими гвалт был слышен даже в лагере.
– Всё это на него не похоже… – наблюдая за Санькой, нехотя выдала Волчица то, что грызло её третий день.
– Что? Бегство?
– Вандализм этот бессмысленный… И бегство тоже. Из-за бабы неделю не просыхать – пожалуйста! С бубном плясать – запросто! В лицо плюнуть – легко! Но так сподличать… Просто за гранью добра и зла.
– Люди меняются… – хмыкнул Юрий.
– Не без этого, – согласилась Мира. – Но не внезапно же? Приехал нормальный, а потом вдруг слетел с катушек?
– Мирослав, я лишь пытаюсь понять, что произошло. Не хочу, чтобы у вас были неприятности, и точка. Ну… ещё больше неприятностей.
Волчица навострила уши:
– А у нас неприятности? Что-то я не в курсе.
– Ну… – Заферман допил пиво и откупорил второе. – Вдруг с вашим Шиловским беда?
– Пока тела нет, хоронить не будем. В любом случае хуже как раз ему, нет? А то вдруг воспылал страстью и рванул к своей Кошарочке. А она его спецом прикрывает, чтобы у неё не искали.
– А гидрики испоганил, чтобы вы следом не дёрнули?
– Не поверишь, на что способны люди… – Мира потрясла термос, собирая остатки коктейля.
– Поверю, – невесело ухмыльнулся Юрий. – Ох, поверю! Что его ждёт, когда он… Ну, того…
– Что – того? Утопится? Вернётся? Возместит ущерб?
– А ты бы после такого вернулась?
– Я – нет. Но с Костей наперёд не угадаешь.
– А всё-таки?
Отложив термос, Волчица склонила голову набок:
– Определяешь границы дозволенного?
– Типа того! – не смутился волонтёр. – Вдруг мне у вас работать понравится?
Женские губы дрогнули.
– Приказ на его увольнение подписан. Это последний Костин прогул без уважительной причины. Но с него станется заявиться и на голубом глазу качать права: «Это всё происки, меня подставили!»
– Ничё се, происки! Экспедиция-то сорвана?
– Почему? Да, объект не локализован. По координатам взрывных работ МЧС пусто. Но Открытый лист ещё действителен. Вон, корыто находок. Как по мне, неплохо. Будет снаряга, может, ещё что найдём.
Юрий сгорбился, точно лагерь, ограниченный крутым мысом и полумесяцем пляжа, обрушился на него со всех сторон. Ладонь Миры легла ему на плечо.
– Слушай… Истолковать факты задним числом – нефиг делать. Костя разбил Шурке башку? Точно, он это год планировал! Начальнице по морде съездил? Да это специально, чтобы к Шурке подобраться!
– Я не то имел в…
Мира стиснула пальцы, обрывая возражение на полуслове.
– Вот и думай, кого в это посвящать. Потому что маменька спросит – а где мы были? Подруженька его холерная клещами вцепится – почему мы его за руку не держали? Что я им скажу? Что их Костенька сволочь, каких топить надо? А вдруг, уничтожая снарягу, он в своих делириях нам жизнь спасал?
Юрий смущённо вертел бутылку.
– Я и подумать не мог, что ты… – Он осёкся, точно боясь сболтнуть лишнее, и покачал головой. – Дурак я, и точка…
– Юр, – Мира похлопала его по плечу, – нам дураков не надо. Своих солить можем.
ВОЛНА ПЯТАЯ
Прилив
В черноморском царстве, в подводном государстве…
Пишет Морская Волчица (loba_de_mar)
РАБОЧИЕ МОМЕНТЫ
July 6th, 2017, 18:11
Отвечаю всем заинтересованным. Находок не прибавилось.
Собрано шесть фрагментов. Повторю – барельеф уникален, аналоги неизвестны. Гляньте, какая ладошка [lapochka.jpg]))
Два фрагмента не удержалась, склеила. Вот такие рыбки среди цветов [karasiki.jpg] Как думаете, что за вид?
Dovgonosik 06.07.2017, 19:19:10
это вежливые дельфины
Megavatnik 06.07.2017, 19:31:16
Завидуй молча ☺
Dovgonosik 06.07.2017, 19:44:53
[Комментарий удален]
Τᾰ̀ παιδῐ́ᾰ τοῦ Ποσειδῶνος 06.07.2017, 19:23:16
Слава тебе, Посейдон, черновласый, объемлющий землю!
Милостив будь к мореходцам и помощь подай им, блаженный!
Svetik-Semitzvetik 06.07.2017, 19:31:05
И вам не хворать.
Shipgirl 06.07.2017, 19:27:21
Боюсь ошибиться… Но очень-очень похоже на акантод…
Megavatnik 06.07.2017, 19:35:14
Что есть акантоды? И с чем их есть? ☺
Shipgirl 06.07.2017, 19:55:01
Их уже не поесть, они вымерли в пермский период… И цветы совсем не цветы. Один в один морские лилии…
Vnuk_Kusto 06.07.2017, 20:07:13
Э-э-э… Откуда в Чёрном море иглокожие?
Shipgirl 06.07.2017, 20:14:29
Слушайте, не я же их Волчице подбросила! Говорю, что вижу. А насчёт иглокожих вы не правы, они тут обитали… Точнее, когда ещё Чёрного моря не было, а был океан Тетис)
Prosto_Tsar 06.07.2017, 20:18:15
если везде рыбы, то рука должна быть не человека, а русалки)) мой кореш такую в конце мая в проливе видел, а он врать не станет
Megavatnik 06.07.2017, 20:41:08
Сколько предварительно употребил? ☺
Prosto_Tsar 06.07.2017, 20:54:19
нисколько, он рыбачил. она запуталась в сетях, а потом вырвалась! совсем как человек, только с хвостом. ну и глаза круглее человечьих, радужка светится
Megavatnik 06.07.2017, 21:11:13
А, так он рыбу ловил, а не на рыбалке был! Ты уточняй! ☺
Svetik-Semitzvetik 06.07.2017, 21:29:52
Рыбак русалку полюбил глубокой трепетной любо-о-овью,
Он от сетей её хранил и нёс дары ей к изголо-о-овью…
Он позабыл про рыбколхоз, забыл семью свою родну-у-у-ю,
Он мчался к ней, как верный пёс, в надежде робкой поцелу-у-уя…
Dovgonosik 06.07.2017, 21:40:39
гы-ы! вот ваша русалка! [ruslyaka.jpg]
Megavatnik 06.07.2017, 22:55:11
Да откуда ж ты такой выполз…
Shipgirl 06.07.2017, 20:51:17
А может, ваш друг дельфина видел? Смотрите, что в мае писали.
…Керченские рыбаки сообщают, что в сети стали чаще попадать дельфины. Кроме того, среди групп дельфинов замечены представители нового вида. Их хвостовой плавник имеет нетипичные выросты; однако вблизи животных до сих пор рассмотреть не удалось.
– Строительство Крымского моста увеличило поголовье дельфинов в Керченском проливе, – рассказали еженедельнику «Боспор» на научно-исследовательской базе «Заветное». – Это закономерно. Развитие морской растительности на сваях моста улучшило кормовую базу…
– Насколько улучшило? Хотя бы в сравнении с прошлым годом? Раза в два? В три?
– Если сравнивать с 2015 годом, то не в два-три, а в десятки раз. Само собой, это отразилось на численности дельфинов. Неудивительно, что они чаще становятся жертвами рыбаков.
– А если чисто гипотетически? Допустим, гидроакустические удары из-за бурения свай… Они могли потревожить неизвестное животное?
– Чисто гипотетически… Да, изменение образа жизни условного земноводного или млекопитающего могло вынудить его сменить место обитания… Но неизвестный вид?.. Увы, этому подтверждений нет…
[Читать дальше…]
Prosto_Tsar 06.07.2017, 20:57:48
так а я о чём? там сваи херачат день и ночь! мёртвый пробудится, не то что русалка!
Medusa 06.07.2017, 21:39:45
гулпцы вы все! по преданию некогда на земле было целое русалье море!! при анализе документальных источников исследователи вывели что чёрное море как раз и есть урсалье!!!
Megavatnik 06.07.2017, 22:18:21
Ссылочку на документальные источники в студию!
Medusa 06.07.2017, 22:30:42
дело в таинственном сероводородном слое о точном происхождении которого спорят по сей день! сероводород образуется при разложении органики!! судя какого размера сероводородный слой очеивдно что там было огромнейшее множество погибших живых существ!!! некогда произошла ужасная катастрофа, из-за которой погибла цивилизация русалок!!!
Megavatnik 06.07.2017, 22:31:28
Очевидно, дело в таинственных серых клеточках, о разнообразии мутаций которых будут спорить ещё не один век…
Vnuk_Kusto 06.07.2017, 23:17:15
Мадам, что вы курите? В Чёрном море сероводород начинается с 50–100 метровых глубин, он занимает 90 % объёма моря. И что, все это забито трупами?
Shipgirl 06.07.2017, 23:25:00
Какая-то путаница с понятиями. Русалка мертва по определению, так что «труп русалки» – какая-то тавтология…
Svetik-Semitzvetik 06.07.2017, 23:51:10
Есть ещё славянские русалки, духи воды… Но они из другого фольклора и вряд ли станут дурачиться с дельфинчиками. Если говорить о греческих корнях, тогда скорее нимфа или нереида. В общем, божество морской стихии.
loba_de_mar 07.07.2017, 00:08:15
Цыц! Не порть праздник! Наконец-то звучат адекватные теории! А то в печёнках уже ваши раннеэллинистические древности…
Kosharochka 06.07.2017, 22:58:40
Как можно трепаться о чём-то ещё… Котенька так и не появился, а вы…
Vnuk_Kusto 07.07.2017, 07:12:37
А что им прикажешь делать? Груз на шею и в воду?
Kosharochka 07.07.2017, 08:31:10
Хотите сказать, он утонул? Он дайвер! Он поплыл раньше, чем пошёл! Как он мог утонуть?!
Prosto_Tsar 07.07.2017, 09:29:13
самоутопился, в рот мне ласты!
Kosharochka 07.07.2017, 09:37:10
Это вам Волчица сказала? Да? У неё телефон не отвечает!!!
Svetik-Semitzvetik 07.07.2017, 00:14:04
И опять морская ведьма приветствует полуночников!
Что приготовила пятница, 7 июля? Растущая луна всё ещё в Стрельце, но уже заглядывается на Козерога. Надеюсь, вы на полную использовали чудесную вчерашнюю погоду? Новый день может принести освежающий ливень при ветре 9–10 м/с. Температура снизится до +24, а вот влажность взлетит до 71 %. Спросите, что вам остаётся? Что угодно, только не киснуть! Потратьте вынужденный отдых с пользой, разберите свои ошибки, подведите итоги рабочей недели и освободитесь от всего ненужного!
Παιδιά του Ποσειδώνα 07.07.2017, 00:34:06
Песня – о боге великом, владыке морей Посейдоне.
Землю и море бесплодное он в колебанье приводит,
На Геликоне царит и на Эгах широких. Двойную
Честь, о земли Колебатель, тебе предоставили боги…
Svetik-Semitzvetik 07.07.2017, 00:41:32
…диких коней укрощать и спасать корабли от крушенья!
Divershop 07.07.2017, 15:15:00
Только в нашем магазине! Новое, комиссионное и б/у подводное снаряжение по низким ценам! Гибкая система скидок! При заказе от 20 000 рублей доставка бесплатна!
Отлив
…Вынырнув, она жадно глотает напоённый солью и полынью воздух. Капли воды драгоценными россыпями усеивают руки, сплетают на груди ожерелье цвета морской волны, вспыхивают височными подвесками.
Впервые за много полнолуний она выходит неспешно, без радостного предвкушения. Зачем торопиться? Что предвкушать? Берег тих, лишь шуршат сухие морские травы и спросонья бьют крыльями чайки.
Окрашенная закатным багрянцем, она садится на камень и бездумно водит веткой по песку. Рисунки шевелятся, оживая. Вот ударила хвостом чудо-рыба, затрепыхалась, запрыгала к воде. Вот подобрала щупальца невиданная в этих водах медуза и тоже заспешила в морскую пену.
Улыбаясь уголками губ, она смотрит, как цепляется за жизнь сотворённая мелюзга. Потом распускает косы.
В любой миг на тропинке появится Алекс. На этот раз он придёт.
Ничто не может укрыться от её взора. Волны вза-хлёб рассказывают о происшествиях, любопытные птицы приносят на крыльях сплетни, а в клювах – цветы, напоминающие о волнующих встречах.
А вот и Алекс… Нет, прочь детские прозвища – они остались в прошлом. Заметив её, Александрос замедляет шаг.
Поднимаясь, она знает наперёд, что простит его. За сорванные перлы, за то, что не приходил. Бывает – так закрутят заботы, заморочат, что света белого не взвидишь.
Она не держит зла. Перлы нужны были сыну земли, хоть удавись.
Птицы напели, что два перла стали дорогой одеждой, за десяток – самых крупных! – он снарядил корабль, два пошли на крепкие паруса, а ещё пять – на плату гребцам. Что дивного? Он мечтал о корабле, чтобы вместе с любимой бороздить моря.
Ах, не его ли корабль заходит в бухту? Корабль, на котором они поплывут за край света…
От слухов, что последние окаменевшие слёзы Александрос подарил невесте, она отмахнулась. Глупые птицы что-то напутали. Она – его невеста. Других у него нет и быть не может!
Когда до неё остаётся шаг – руку протяни, и коснёшься! – Александрос замирает.
Они стоят – глаза в глаза – в угасании дня и расцветании ночи. За ним – скоротечность и изменчивость земли. За ней – незыблемость морской стихии.
– Радуйся! Ты ждала меня? Ну конечно, ждала. Как иначе?..
– Хайре! – шепчет она и, позабыв обо всём, ныряет в тепло его рук и сияние глаз.
Горечь ожидания тает. Водой на раскалённом песке испаряются страхи и сомнения. Любимый пришёл. Пришёл! Теперь всё изменится. Они уплывут далеко-далеко. Ветер будет трепать одежды, а дельфины – души погибших моряков – указывать дорогу…
Но… что это?
Ласковые миг назад пальцы смыкаются на её шее. И близкая мечта растворяется в черноте удушья…
* * *
…Небо серой кошкой топорщило облачную шерсть и стряхивало с лап капли дождя. Где-то над Керчью ворчал гром.
Если задождит-заштормит, поработать опять не удастся. Может, и к лучшему. Зыкин взял напрокат лишь один гидрокостюм, который парням был тесноват, а Мире – велик.
Хмурясь под стать небу, Волчица со стороны рассматривала подчинённых. Так, словно видела их впервые. Хотя почему – словно? Каждый день раскрывал их с незнакомых, чарующих сторон.
– …я ей звоню, эт самое, как человеку. А она мне? – Зыкин повысил голос, передразнивая мать Костика – но до мастерства Саньки ему был не один год практики. – Мальчики, он у меня поры-ы-ывистый! А вы его таланты душите! Оставьте Котеньку в поко-о-ое!..
– А ты чё?
Под кухонным тентом царила идиллия. В кастрюле булькало мясо. Юрий, приготовив для Миры дежурный коктейль, чистил свёклу. Санька наворачивал бутерброды. Рядом лежала мятая картонка, на которую он то и дело нежно посматривал.
– Нож есть? – прервав рассказ, спросил Зыкин. – Мне картоху зубами чистить?
– С ножом любой дурак мо-о-ожет. – Колбаса у Саньки как-то быстро кончилась, и он положил на хлеб ещё два куска. – А ты па-а-апробуй без…
Юрий поднялся было, но развёл испачканные руки:
– В сумке у меня возьми. В левом кармашке.
– Сань, давай, эт самое… Одна нога тут, другая там!
Тихонов вытер ладони о полотенце и полез в Юрину палатку.
– Синяя, в та-а-амбуре? – уточнил он.
– Не, то Шиловская. Моя внутри, клетчатая такая.
У прибрежных камней плеснуло, и Волчица оглянулась. На миг в морской пене померещилась милая стеснительная девочка Марина. Ну и пусть её, всё равно уже не напакостит.
Пятясь, Тихонов выбрался из палатки и отдал нож. Увидев начальницу, которая прятала руки за спиной, он радушно протянул ей тарелку с бутербродами.
– Знаете ли вы, что археолог сродни патологоанатому? – игнорируя угощение, спросила она.
– Какой ещё патолог, Славик?
Налетевший ветер взлохматил море, бросил на волны сетку белой пены.
– Археолог, как и патологоанатом, имеет дело со статичным объектом. Под статичностью, – упредила Мира новый вопрос, – я подразумеваю невозможность объекта исследования самовольно исчезнуть ни до, ни во время, ни после изучения…
Крышка кастрюли подпрыгнула. Зыкин вспомнил про варево и помешал его половником.
– Это так же подразумевает, – глаза Волчицы, изменчиво-синие, как бусины лазурита, потемнели, – что археолог, равно как патологоанатом, не рыщет в поисках исчезнувшего объекта.
Она извлекла из-за спины три пластиковых бокса и грохнула на стол. В одном из плёнки с пупырышками выглядывали морды гипотетических акантод. В остальных пустую плёнку заполнял налёт, светлый и комковатый.
– И мне просто интересно… – Осмотрев пакеты с крупой и макаронами, Мира полезла за штабель консервных банок. – На что рассчитывали Наф-Наф, Нуф-Нуф и примкнувший к ним Заферман?
Юрий выглядел, как хороший мальчик из интеллигентной еврейской семьи, который ходит в музыкальную школу и слушает маму.
– Мирослава… У нас что-то пропало?
– Кто-то буквально воспринял призыв нашей ведьмы освободиться от всего ненужного. – Волчица взвесила банку свиной тушёнки – так приноравливаются к булыжнику, прежде чем разбить им окно. – Этот кто-то ночью влез ко мне и унёс обломки. Остались только пермяцкие морды. Подозреваю, потому что были в палатке, а не в тамбуре.
– А-а-а… На кой это кому-то? – Юрий замер со свеклой в руке, как Данко с пламенеющим сердцем.
Нет, поросята и есть! Пошутить от безделья – рыбой не корми. А ответ держать – дурачками прикидываются.
– Вы мне скажите! – Она поочерёдно окатила коллег синевой взгляда. – Есть кому что сказать?
Вынырнув из этой синевы и отдышавшись, Тихонов всплеснул руками:
– М-мир! Да я за лагерем день и ночь смотрю! Торчу, как пень, среди залуп! Думаешь, я стану шутки шутить?
Юрий закашлялся; интеллигентности в нём заметно поубавилось.
– Не принимай на свой счёт, – поморщилась Волчица. – ЗЛП – рабочее название неатрибутированного подъёмного хлама. Мол, «Знает Лишь Посейдон», что это.
Зыкин, который дежурил в ночь, воспринял слова начальницы как личное оскорбление. Огладив бритую макушку, он заглянул в контейнеры, а потом уставился на коллег. Взгляд его наполнился такой укоризной, что Мира уверилась – либо шутник тотчас вернёт находки, либо пропажа материализуется сама собой. Да ещё рассыплется в извинениях.
Когда не произошло ни первого, ни второго, она вздохнула.
Юрий дочистил свёклу, вытер пурпурные руки и подтянул один из боксов:
– А это что? – Не дождавшись ответа, он растёр щепотку в пальцах, понюхал и осторожно лизнул. – М-м-м… Соль? Соль, и точка!
– Морская, – согласилась Мира. – Я тоже… продегустировала.
Перебрав крупы и консервы, она остановилась возле Санькиной коробки.
– Мир Лексеевна, это не…
Сняв крышку, Волчица увидела шесть комков глины, заботливо прикрытых влажной тряпицей. Верно, изготовление скраба из экологически чистых природных компонентов обещало неплохие барыши. Схватив коробку, она пошла к воде.
Тихонов уронил недоеденный бутерброд и бросился следом.
Волны наблюдали за людьми с отстранённым интересом. Так ребёнок смотрит на возню рачков-отшельников, зная, что может в любой момент её оборвать.
Зайдя в море, Мира швырнула подальше будущий скраб. Сейчас она, как никто, понимала Марину. Просто бальзам на сердце!
– В общем, так… – сунула она пустую коробку в руки Саньке. – Даю пятнадцать… нет, десять минут. Верните чёртовы обломки. И я, так и быть, посмеюсь вместе с вами.
Оставив подчинённых искать находки – или крайнего, – Мира вернулась в палатку. Сбросила шлёпки в тамбуре и нахмурилась. На полу почти не было песка. Если бы кто-то из парней залез втихаря, да ещё ночью, непременно бы насвинячил…
И ведь на полных идиотов они не тянули. Как-никак университеты окончили, а Тихонов писал кандидатскую. Шиловский не в счёт, а остальные дурацких розыгрышей прежде не устраивали. Максимум, на что хватало задора, – поставить на будильник сигнал экстренного всплытия или заявиться на костюмированную вечеринку в акваланге. Ещё коньяк в старой «пятнашке» через границу провозили, было дело.
Где можно спрятать обломки? В белье? Под надувной лодкой? Закопать в песок? Но, во имя Посейдона Пела́гия, зачем?!
Подчинённые – все трое – загалдели. Кто-то, требуя внимания, шандарахнул половником по крышке кастрюли.
Закрыв глаза, Мира прижала к губам жемчужину. Спокойствие окатило прохладой, сняло напряжение. В самом деле, море – профессиональная среда обитания археологов – чудило. А когда чудит море, что ждать от тех, кто в нём обитает?
Разбудив ноутбук, она открыла отчёт.
…При визуальном обследовании линии прибоя был собран немногочисленный разновременный подъёмный материал: 6 мраморных обмылков единого барельефа (предположительно, раннеэллинистического времени), 3 фрагмента ручек амфор (1 с верхним прилепом), 2 фрагмента соленов Боспора, а также осколки металла, по-видимому, от ликвидированной в акватории ФАБ-50…
Отчёт снова шёл через пень-колоду. Фыркнув, Мира исправила «обмылки» на «обломки». Занятная описка. Эффект внушённого присутствия? Или Заферман окончательно влился в команду? Нет, лучше заменить «обломки» «фрагментами». Многовато «фрагментов» на одно предложение, но…
Она пробежалась по тексту поиском, выделяя красным цветом упоминания о барельефе. А если пропажа не сыщется? Что делать с фотофиксацией? Что заносить в отчёт? Хуже нет – объясняться.
Хороша экспедиция! Начальница – кандидат исторических наук, мать её каракатица! – не уследила за находками. Подчинённый дубасит коллег почём зря и портит снаряжение… Феерия какая-то.
В палатку просочился Тихонов, дав понять, что десять минут истекло. Края его шорт потемнели от воды. Первым делом, значит, кинулся спасать глиняные фитюльки.
– Мир! Надо перете-е-ереть… – Он заговорщицки понизил голос.
Не иначе, первый блин спёкся.
– Давай, не томи! Признавайся, где спрятал, и не попадёшь под санкции.
– Да не брал я ничего! Я о д-другом хотел…
– О другом? – Мира почему-то не удивилась. – Слушаю.
– М-м-м… Как вам Юрай вообще?
Мира скосилась в оконце. Заферман под тентом шинковал овощи. Криминала в этом не было, но, верно, волонтёр тоже полагал, что находки сами прибегут. Неизменные очки он сдвинул на затылок, и казалось, неусыпно наблюдал за лагерем.
– А что?
– Кажется, из него волонтёр, как из меня прима-ба-а-алерина!
Образность впечатлила. На балерину – даже второго состава из погорелого театра – Санька не тянул.
Поглядывая в окно, он извлёк из кармана шорт четвертушку бумаги.
– Вот что я у него в сумке на-а-ашёл!
Струйный принтер оставлял полосы, кое-где изображение размылось, да и сам снимок был сделан под водой, при скверном освещении. Однако почти неповреждённый мраморный барельеф – цель экспедиции «Посейдона» – угадывался без труда. Вторых таких акантод среди лилий не существовало. А над ними наперегонки с дельфином плыл юноша. Одной рукой он касался плавника, не то сдерживая морского друга, не то восторгаясь его силой. Оставленные резцом волны создавали иллюзию движения. Вода казалась воздухом, и не разобрать – плывёт странная пара или летит.
Выпуклая стена – неужели барельеф на самом деле так огромен? – магнитила без остатка. Налюбовавшись, Мира подняла взгляд.
– А скажи, друг любезный, что ты искал в его сумке?
– Нож. – Любезный друг ничуть не смутился. – Ну, при вас же! Толик ка-а-артоху строгать надумал, а ножа нет. Юрай и га-а-аварит – возьми, мол, у меня в сумке, а то руки грязные. В ка-а-армане левом. А я хер знаю, как он их ра-а-азличает… Полез в один – а там это… Ну, я и взял! – докончил он с плохо скрытым торжеством.
– Тут и сказочке конец, а кто взял, тот молодец… – рассеянно похвалила Волчица.
Стоило принять что-то на веру, как новый день тут же переворачивал всё вверх тормашками.
Из шести предложенных Мирой кандидатур директор выбрал Зафермана. Неудивительно; его послужной список внушал доверие. Не профи, но и не новичок, за которым глаз да глаз. Историк-любитель, три экспедиции, из которых две подводные, полезные навыки… А он, выходит, рвался в «Посейдон», зная, что предстоит искать.
«Знал, и поэтому рвался!» – уточнила Волчица. Её так и подмывало взять волонтёра за шкирку и трясти, пока не посыплются объяснения. Например, откуда фото. Коль он его раздобыл, почему не пискнул ни словечка? Что вообще за нездоровая возня вокруг барельефа?
Ничего не скажешь, сменили шило на мыло…
– Не нра-а-авится мне это… – будто прочитав мысли начальницы, протянул Тихонов. – Фото до взрыва сдела-а-ано.
– Или тот, кто его сделал, потом набрал сувениров, – возразила она. – Шестопалов, например.
– Ну! – оживился коллега. – Сковырнул кусок-другой – да-а-апустим. А почему не за-а-абрал?
– Не знаю, меня там не было. Может, не успел?
Санька нахмурился.
– Может, они знакомы? Ну, с Шестопа-а-алом? Вместе ныряли, а находки не поделили? Шестопал их за-а-аныкал, и он его за это того… А теперь ищет?
Вот ведь бред в голову лезет. Или не бред? Не знаешь, смеяться или выть на луну. Которая растёт-растёт, да никак не вырастет.
Мира приблизила фото к свету. Тихонов шумно задышал ей через плечо.
– Громадина, да? А тут… – Он ткнул в неясную тень. – Ка-а-ак проход, не?
– Может, проход. А может, дефект печати.
Она задумчиво взъерошила волосы.
– Юра у тебя что-то выпытывал? Хоть что-нибудь?
– Про Шило спра-а-шивал, что да ка-а-ак… Но любой бы спра-а-асил…
– А ты?
– А я только с виду дура-а-ак! – обиделся Тихонов. – Внешность, знаете, обма-а-анчива. Я даже про снарягу не сказал. Не его это дело. Но тут любой смекнёт…
– Ладно, бумажку мне оставь, – вздохнула Мира. – А сам… присматривай за ним, что ли. И это… голову береги.
Коллега прижал руки к груди.
– Да я от него ни… Никуда! А Тольке не скажу. Он же та-а-акой, он не смолчит…
Волчица поёжилась. «Посейдон» привык считать Наф-Нафа надёжной опорой, забывая, что крепкое плечо дополняли обезоруживающая искренность, тяжёлый кулак и вспыльчивый нрав. Если ему что в голову стрельнёт, он не будет терзаться сомнениями. Прямо в лоб спросит. А ответ не понравится, так в этот же лоб и засадит.
– Пока ничего. Посмотрим, как пойдёт…
Чувствуя себя заговорщиками, они вернулись на кухню. Из кастрюли ползли клочья сизой пены, сковорода чадила, несло горелым. Зыкин и Заферман яростно спорили.
При виде начальницы они разом умолкли, обожгли один другого взглядами и бросились спасать обед. Толик плеснул в кастрюлю воды, а Юрий закрыл газ и заскрежетал ложкой, отдирая от сковороды бурую массу. Мира не знала, что готовили парни, но точно знала, что к этому не притронется. Даже палочкой.
– Чем порадуют Шэ Холмсы и Нэ Пинкертоны? – вкрадчиво спросила она. – Где моя прелес-с-сть?
– Ну так, эт самое… – Толик смотрел не на Юру, а в кастрюлю, точно колдун в волшебный котёл. – Скажем?
Вопреки доводам разума, Мира невольно скосилась на боксы. Что с того, что они изучены едва не под лупой? Вдруг барельефы нашлись – так же необъяснимо, как исчезли?
Ага. Аж два раза! Лишь глянцевые акантоды шелушились, словно опалённые солнцем. Может ли мрамор шелушиться?
– Идея твоя? – буркнул волонтёр. – Твоя, и точка. Ты тут работаешь. А я так, на птичьих правах. Сам решай.
Ветерок вздыбил плёнку, сдул пушистые хлопья. Зыкин махнул рукой, как бы говоря: «Да пошло оно всё!»
– Славик, эт самое… Тот, кто взял находки, знал, где они лежат. У тебя в тамбуре. Потому в палатку не полез. Ну, может, и полез бы… Да ты, наверное, ещё не спала.
– И кто бы это мог быть? – голосом кинопровокатора вопросила Волчица. – В полседьмого вечера находки были на месте. В десять тоже. Я их видела, когда чай делала.
Выплёскивая наболевшее, Зыкин саданул ладонью по столу.
– Да кто же ещё, как не Костя?
Выпалив это, он глянул на коллег, будто извиняясь. Обычно наболевшему нелегко подобрать нужные слова и верный тон.
Мира посмотрела на клокочущее море:
– Тогда вы с ним сговорились. Дежурство-то твоё было.
– Моё! – не отрицал он. – Но если он задумал пробраться так, чтоб не заметили? Думаешь, не смог бы?
– Толь, твои измышления – не доказательство. Даже внутренняя убеждённость – не доказательство…
– А я не убеждён! – буркнул он. – Просто так логично выходит.
– Логично? А почему он сразу находки не забрал?
– Славик, ну ёлы-палы! Он хотел нас без снаряги оставить! Чтобы мы работы свернули! Невелика потеря, если на кону редкость редкостная. А потом уже, эт самое, и за рариками вернуться можно.
Волчица закусила губу, и подбородок прорезала струйка крови.
– Толь… – В её тихом голосе не было привычной резкости. – Ты соображаешь, что несёшь?
Зыкин смущённо потёр затылок, но взгляда не отвёл.
– Я не говорю, что так было. Я говорю, что так выглядит.
Час от часу не легче! Невысказанное обвинение Шиловского в сговоре с «чёрными археологами» или падкими на древности заказчиками повисло над столом.
Юрий потянулся к вороту футболки, ткнул себя ложкой в грудь и наконец отложил недочищенную сковороду. Тихонов, сидевший, как мышь под метлой, откашлялся:
– В прошлом году обшивку с кирла-а-ангича увели, помните? Костяй тоже тогда дежурил…
– Что увели? – заинтересовался Юрий. – Обшивку чего?
– Судно такое турецкое… – рассеянно пояснила Мира. – С него пропал хороший кусок обшивки. Два на два с половиной метра. Память о пламенной дружбе народов. С гвóздиками…
– Не нашли?
Волчица покачала головой. Ситуация, и без того неприятная, становилась всё хуже и…
Марш оторвал её от раздумий. Капризная связь снова пала под натиском Кошарочки. Девушка в последний раз – неужели в самом деле? – спрашивала, где её Котенька.
«Посейдоновцы» внимали, боясь моргнуть. Юрий так и сидел – в обнимку со сковородкой, не выпуская ложку из пальцев.
– Спрашивает, заявили ли мы о пропаже, – поделилась Мира после отбоя.
– А она-то откуда знает? – удивился Тихонов. – Мы сами про на-а-аходки лишь утром…
– О Косте, чудило!
– Подозрения отводит, – заявил Толян. – Вот как пить дать, они заодно.
– А если не отводит и заявит?
– Если заявит, хана экспедиции… Может, эт самое, к матери его съездить?
Мира посмотрела на акантод. Мрамор зашелушился сильнее, и оттого ухмылялись рыбины на редкость глумливо.
– Славик, ну если у парня проблемы, где ему отсиживаться? Либо у девушки, либо у матери. А мать станет заяву писать? Оно ей надо, чтобы рожа сыновья с каждого столба таращилась? Или в новостях мелькала?
Возразить было нечего. Ободрённый Зыкин хлопнул по колену:
– Ну так завтра с утра и намылюсь. Если он у неё, я его достану. И находки тоже.
– Да, находки не помешают… – согласился Юрий. – Как вы отчёт составлять будете? В РАНе шуток не понимают…
Вопрос звучал риторически, и Мира промолчала. Шутки с отчётной документацией мало где приветствовались; в этом Институт археологии не уникален.
– С на-а-аходками любой дурак составит! – ввернул Тихонов. – А па-а-апробуй без…
– А если инфу в блоге запостить? Пусть ваш Костя знает, что его вычислили, и точка!
– А если это не он? – холодно уточнила Мира.
Обвинение пристаёт навечно. Хуже клейма; его, по крайней мере, можно свести. Но даже если человек невиновен, кто-нибудь непременно вспомнит, что с ним связана мутная история. То ли он украл, то ли у него украли… Чёрт его знает, что там стряслось, но ухо надо держать востро!
– Ну… он вам всё равно нужен?
«А что нужно тебе? Наш Костя или находки?» – едва не спросила Волчица, но прикусила язык. Есть время закидывать невод, и время вытаскивать улов. Последнее ещё не настало.
ВОЛНА ШЕСТАЯ
Прилив
В черноморском царстве, в подводном государстве…
Пишет Морская Волчица (loba_de_mar)
МАКСИМАЛЬНЫЙ РЕПОСТ
July 7th, 2017, 20:33
4 июля 2017 года, между 5 и 6 часами утра, из лагеря подводных археологов «Посейдон» вышел Константин Шиловский. Последний звонок он сделал днём 4 июля из пансионата «Бригантина», из Керчи мог поехать в Феодосию. Однако дома или на работе не появлялся, телефон отключён или не отвечает.
Приметы: рост 170–175 см, по всем признакам русский, на вид двадцать пять – двадцать шесть лет, телосложение среднее, волосы тёмно-русые, глаза карие. Был одет в белую майку с принтом Центра подводных исследований «Посейдон», джинсовые бриджи, белые с синим кроссовки.
Всем, кто может сообщить что-нибудь о местонахождении Шиловского, просьба обратиться в Керченскую полицию по телефону 102, либо пишите в личку.
Костенька, если ты это читаешь, отзовись. У нас к тебе целых пять вопросов… а у тебя целых пять причин, чтобы на них ответить.
По-прежнему продолжаются поиски жителей Керчи Шестопалова В.В., 1971 г.р., Лыськова А.Р., 1985 г.р., и Тагалдызина А.А., 1979 г.р.
Vnuk_Kusto 07.07.2017, 21:02:04
«Такильский треугольник» какой-то! Сначала те дайвера, теперь вот у вас… Сочувствую, ребята! Держитесь на плаву!
loba_de_mar 07.07.2017, 21:08:09
Спасибо. Держимся.
Medusa 07.07.2017, 21:29:11
я же говорила что море заебрёт своё!!!
Kosharochka 07.07.2017, 22:15:36
Волчица, на плоту Крымского моста нашли какого-то парня! Это не Котя?!
Vnuk_Kusto 07.07.2017, 22:19:20
Был бы он, уж написали бы.
Dovgonosik 07.07.2017, 22:34:51
так будет с каждым кто строит крымский мост!!!
Megavatnik 07.07.2017, 22:41:17
Крымский мост же развод?
Shipgirl 07.07.2017, 22:55:04
Это смотря какие печеньки завезут в альтернативную вселенную)) Мост строится успешно? Значит, зрада и развод! На мосту что-то случилось? Значит, перемога)
Prosto_Tsar 07.07.2017, 22:56:14
вы никак бредите?!? где копатели, а где крымский мост!!!
Kosharochka 07.07.2017, 23:18:37
Волчица, вы телефон отключили? Я до вас дозвониться не могу!
loba_de_mar 08.07.2017, 00:16:19
Нет ни новостей, ни тела.
Kosharochka 08.07.2017, 00:27:41
О чём вы? Какое тело? Мы жениться собирались!!!
Prosto_Tsar 08.07.2017, 00:35:13
не хочу вас пугать, но на пятый день пропажи шансов найти человека в полном здравии куда меньше, чем спустя пять часов (
Kosharochka 08.07.2017, 00:39:10
Котенька не пропал! Он просто ушёл, с ним такое бывает!
Shipgirl 08.07.2017, 00:42:11
Сбежал котик, да? Я б не удивилась…
Prosto_Tsar 08.07.2017, 00:44:19
к гадалке обращаться не пробовали?
Svetik-Semitzvetik 08.07.2017, 00:12:28
Вот и полночь… Вы хотите спать, вы о-о-очень хотите спать… но чего-то по-прежнему не хватает! Чего? Дайте, угадаю… Конечно, долгожданного прогноза от морской ведьмы!
Наступила суббота, 8 июля! Луна наконец-то в Козероге, видна на 99 %. Осадков не дождётесь, влажность 43 %. Температура днём +24. Клёв сделаю слабенький, чтобы вы не отвлекались на ерунду. Ласковый ветерок 2 м/с будет овевать ваши разгорячённые энтузиазмом лица. Уделите внимание планированию, чтобы ожидания не обратились прахом. И тогда прилив творческой энергии и активности, а также новые, удивительные встречи ждут вас!
Παιδιά του Ποσειδώνα 08.07.2017, 00:24:01
О колебатель земли, что, вздымая могучие волны,
Гонишь четвёрку коней в колеснице, о ты, дивноокий,
С плеском взрываешь солёную гладь в бесчисленных брызгах…
Svetik-Semitzvetik 08.07.2017, 00:29:29
Мира треть получил ты в удел – глубокое море,
Тешишься, демон владыка, средь волн со зверями морскими,
Корни земные хранишь, блюдешь кораблей продвиженье,
Нам же подай честное богатство, и мир, и здоровье!
loba_de_mar 08.07.2017, 00:41:14
Вы, судя по нику, «Дети Посейдона»? Из тех самых этнографов, которых якобы заинтересовала находка якобы алтаря?
Παιδιά του Ποσειδώνα 08.07.2017, 00:55:11
Истинно, истинно так, Морская Волчица!
loba_de_mar 08.07.2017, 00:58:02
Тогда слушайте сюда, детишечки. «Посейдон» должен стоять в родительном падеже с соответствующим мужским артиклем. То есть τοῦ Ποσειδῶνος. А дети – τᾰ̀ παιδῐ́ᾰ. Это если по-гречески, а не по-новогречески. И если детей больше двух. Вас ведь, этнографов, больше?
τᾰ̀ παιδῐ́ᾰ τοῦ Ποσειδῶνος 08.07.2017, 01:12:10
Больше.
loba_de_mar 08.07.2017, 01:17:41
Если двое, то τὼ παιδῐ́ω. В греческом три числа: единственное, двойственное и множественное. Не благодарите.
Svetik-Semitzvetik 08.07.2017, 01:19:15
Мирчик, чего ты до каждого столба докапываешься? Не все читали Герострата в оригинале, не все жили в Афинах…
loba_de_mar 08.07.2017, 01:23:36
Не все читали Герострата в оригинале. Вернее, читали не только лишь все. Мало кто его читал))
Svetik-Semitzvetik 08.07.2017, 01:26:19
Блин, Геродота!:))) Людям, знаешь ли, свойственно ошибаться!
loba_de_mar 08.07.2017, 01:31:27
*соглашается* Людям свойственно ошибаться. Но Посейдону не свойственно прощать.
Отлив
…Темнота отступает. Но лишь для того, чтобы дать дорогу отчаянию.
Сверкающий глаз ночи раскрывается над морской гладью. Селена, сестрица, ты видишь, что творится на земле? Видишь? Так почему допускаешь?!
– Торговцы клялись могилами матерей и призывали богов в свидетели – таких перлов на свете просто не может быть… – точно в бреду, шепчет Александрос.
Цепкие пальцы щупают новое ожерелье, ласкают – как совсем недавно ласкали девичий стан.
Глаза Мэры, дочери мудрого правдолюбца Нерея и синеокой Дориды, наполняются слезами – ясными, словно морская вода в полдень. Кто устоит перед слезами морских дев? Чем горше плач, тем сильнее чары…
– Их породила морская бездна… Но и они – ничто. Там ведь и другие чудеса? О, вижу, торговцы не солгали!
Отдышавшись и уняв дрожь, Мэра вскидывает голову. Глаза-угольки окунаются в прозрачно-голубые, подёргиваются стылым пеплом. Она улыбается наперекор боли. Ну конечно, в море полным-полно чудес – даже для неё. Разве он не этого хотел?
– Всего за два обола мне поведали… – Хватка вновь усиливается, спирает дыхание. – Как заставить дочь моря отдать эти сокровища…
За дармовые оболы торговцы и не такое поведают! Но к чему заставлять? Она сама хотела раскрыть любимому подводные тайны, и даром что он – смертный. Только сын земли и оценит их красоту.
– Ещё я слышал… – голос юноши то приближается, то отдаляется, – что морские девы не отходят от врат подводного царства. Всегда вблизи крутятся… Совсем как ты. Жаль, я о том поздно узнал. Но если разломать врата, тебе обратно дороги не будет…
Мэра ещё не понимает, о чём речь, а громада корабля уже разворачивается, затмевает манящее из-под воды свечение. Мерцают факелы, слаженно ахают гребцы, весла роняют серебряную чешую брызг, падают за борт якорные камни… И она сердцем ощущает, как рушатся врата. Каждый удар, каждая трещина пронзает болью, словно её саму заживо рвут на части.
– Тот, кто пленит морскую деву, станет её хозяином. И ни в чём не будет знать отказа!
Нереида содрогается от удушья. Личина сползает с неё – так оплывает песчаный замок под накатом волн.
Видя, что корчится в его руках, Александрос бледнеет. Верно, вспоминает, как обнимал это чудище. Однако жадность сильнее отвращения. Сын земли не отступает перед задуманным.
– Ты сделаешь всё, что я захочу? – спрашивает он, высматривая в исказившихся чертах смешливую прелестницу, от взгляда на которую вскипала кровь. – Всё, что прикажу?
Мэра хрипит, цепляясь за его руки. Он разжимает пальцы и отступает перед судорогами рыбьего хвоста.
Голос морской девы тише шороха тающей пены:
– С-с-сделаю…
– А не обманешь? Не предашь?
С каждым вздохом нереиды море темнеет. Тучи сбиваются к берегу, набухают грозовой чернотой там, где кончается суша и начинается море… где кончается море и начинается суша. Между ними беспристрастным судьёй – алый глаз луны.
– Дети моря не лгут… – отвечает она.
Капли воды на её теле оборачиваются перлами всех цветов заката. Задыхаясь от жадности, Александрос ловит их. Точно обезумев, он не замечает, что добыча выскальзывает из ладоней…
Потерев шею, с которой долго не сойдут синяки, Мэра бросается навстречу прибою. Быть может, она ещё успеет. Достанет и щёлочки, чтобы вернуться домой. К родителям, выросшей из кукол Динамене, стайке морских ежей Асии, разноцветным рыбкам Янассы, шуткам дяди Борисфена… к покою и любви.
– Стой! – Александрос роняет собранные перлы. – Всё равно не уйдёшь! Стой!
«Помоги, сестрица!» – беззвучно взывает Мэра, и круглобокая Селена отражается в её глазах багряными драхмами.
Нереида ныряет. Поднимая брызги, юноша кидается следом. Его голова мелькает среди волн, всё дальше и дальше от корабля. У бортов толпятся гребцы, что-то кричат, машут руками и факелами.
Игривые дельфины плывут за странной парой. Вот и врата в морское царство, которые видны смертным лишь при полной луне. На тёмном песке слабо светятся обломки. Возле них очарованно вьются рыбы.
Дельфины всплывают за глотком воздуха. Лишь самый любопытный следует за юношей. Мэра оборачивается, ища во взгляде Александроса пусть не любовь, но раскаяние. Тогда бы она простила его…
Нет. Не родился ещё сын земли, который устоит перед лунным приливом и чарами нереиды. Подводное богатство околдовало его. Задыхаясь от нехватки воздуха, Александрос силится дотянуться до врат. Чувствуя, что так и не коснётся сокровищ, он кричит – отчаянно, надрывно. Стайкой пузырьков крик взлетает к поверхности.
Любопытный дельфин толкает юношу к светящемуся проёму. Из последних сил Александрос цепляется за плавник. Лунный свет падает на них, слившихся во-едино…
Вернувшись за сородичем, дельфины растерянно кружат у врат. Они вновь целы! Лишь на месте разлома закаменели, точно плывя наперегонки, дитя моря и дитя земли.
Погладив глянцевые плавники священных рыб, нереида исчезает в проёме. Следом тают и врата. Далеко над водой разносятся крики гребцов, и обезумевшими светляками мечутся на корабле огни.
Потревоженное море смыкается с тихим, словно вздох, плеском. Ставя не точку в конце истории – многоточие…
* * *
…Плеск волн звучал насмешкой. Море – муаровое, как спинка скумбрии, – притихло, словно что-то замыслило. На прибрежные камни вылезли крабы. Не море – мечта. Погружайся – не хочу!
Выйдя на берег, Мира вытащила регулятор и несколько секунд постояла, приходя в себя. Сегодня видение было ярче, болезненнее, реальнее. Но что только не пригрезится, если день и ночь думать о загадочном артефакте.
Не банальный алтарь, а врата подводного царства, которые раз в месяц связывают два мира?
Хороша идея. Жаль, в блоге никто не додумался. Вот было бы ору!
Вода на коже испарялась. Следом таяло воспоминание.
Сейчас с вопросами: «Нашла ещё? Нашла?» – примчатся коллеги. Будут смотреть на море и вздыхать. И понять их можно. При наличии единственного костюма погружаться на свой страх и риск мог лишь руководитель экспедиции.
Однако встречать, засыпать вопросами и уж тем более клянчить погружение коллеги не спешили. Куда сильнее их волновал надувной матрас, уносимый ветром в сторону Керчи.
Сняв баллон, Мира увидела, что из палатки Кости торчат чьи-то ноги. Загорелые, в бело-голубых кроссовках…
«Шиловский! – обожгла мысль. – Явился не запылился! Теперь держись…»
Волчица поставила рекорд скидывания грузов. На большее выдержки не хватило.
– Эй, на палубе! – От её рыка кроссовки дёрнулись, и в оконце появилось бледное лицо.
Затем из палатки выскочила худенькая фигурка, и наваждение развеялось. Незнакомец походил на головную боль «Посейдона», но не больше, чем любой другой, – тоже невысокий и сухощавый.
– Стой! – крикнула Мира, пытаясь ухватить молнию на спине. – Стой, кому говорю!
Не прельстившись светской беседой, незнакомец закинул на плечо лямку цветастого рюкзачка и зайцем порскнул туда, где камни скрыли археологов. Волчица хмыкнула. Должна же иногда торжествовать справедливость?
Она сполоснула и отнесла костюм под навес. Затем приставила руку к глазам. Нагретый песок дышал жаром. Сквозь марево призраками плыли «посейдоновцы». Санька тащил пойманный матрас, а Юра не то конвоировал, не то сопровождал почётного гостя.
– Мирослава! Глянь, что сети притащили!
Волчица негромко, но от всего сердца помянула морскую ведьму с её прогнозами.
– Ну здравствуй, Кошарочка!..
Суп в кастрюле музыкально булькал, мясо аппетитно скворчало на сковороде, но людям было не до веселья. Худенькая рыжеволосая девушка, щёки которой ещё алели румянцем, сгорбилась в шезлонге под пристальными взглядами.
– Поймите, я не могла больше ждать! – Она вытерла неудержимо катящиеся слёзы. – Котя не звонит и не звонит… Что мне было делать?
– Ты думала, мы его на цепи в палатке держим? – спросил Заферман.
– Я не знаю, что думать! Я спать не могу! Глаза закрою, а он мне снится. Сидит на берегу и по телефону что-то говорит, говорит… А я ничего не слышу…
Губы её искривились, задрожали. Ободряя, Тихонов положил руку ей на плечо. Кошарочка крепилась, как могла, и сочувствие стало последней каплей. Зарыдав, она прижалась к утешителю. В тихой панике округлив глаза, Санька погладил её всклоченные волосы. И – о чудо! – рыдания стихли. Девушка по-кошачьему ткнулась головой в подставленное плечо и тихонько засопела.
– Поймите, он никогда бы от меня не сбежал! Пусть я с машиной напортачила, задёшево продала. Но ведь я всё исправила! С ним что-то случилось, я знаю… Он такой хоро-о-оший…
Волчица прикусила поджившую губу. Тихонов беспокойно заёрзал – видимо, тоже вспомнил хорошего Котеньку добрым словом.
– Я вам писала-писала, звонила-звонила… А вы не отвеча-а-аете… Почему?
Ожидая ответа, она по очереди обвела археологов огромными зелёными глазами. Когда молчание стало невыносимым, припухшие губы Кошарочки вновь задрожали, а на ресницах заблестели слезинки. Предвидя новый взрыв эмоций, Тихонов самоотверженно придвинулся ближе.
Мужские взгляды – ох уж эта солидарность! – обратились к Мире. Та вздохнула.
– Кош-ш-ш… Катюш, в двух словах это не объяснить.
– Почему? – Она потёрла слипшиеся ресницы. – Значит, вы это нашли? В самом деле?
– Что – это? – сделала стойку Волчица.
Юрий и Санька переглянулись. Несмотря на жару, Кошарочка обхватила руками худенькие плечи, точно её знобило.
– То, за чем собрались. Котенька сказал… Ну, тогда, в первый день, он кое-что нашёл. И пообещал, что… что теперь всё будет хорошо… А потом ещё и гадалка…
– Кто-кто? – закашлялась Мира.
– Гадалка! – Девушка всхлипнула. – Ну, мне у вас в блоге посоветовали. Я сначала Свете вашей написала. Очень у неё прогнозы толковые. Чуть не стопроцентно совпадают, прикиньте! Но она сказала, что на погоде специализируется. А мне нужно искать тех, кто по людям. Вот я и нашла. У нас есть одна такая, по фотке гадает. Она и сказала, что Котя что-то нашёл, а потом с ним что-то случилось. Вот я и искала по палаткам…
– А-а-а… – Волчица – редкий случай! – не находила слов, даже матерных. – То, что тебе гадалка нагади… нагадала… Ты этим с кем-то делилась?
– Ну конечно! – Кошарочка округлила глазищи-омуты. – Маме сказала, подругам. Я же не дура, чтобы вот так взять и уехать!
Санька, цветом лица походящий на высохшую глину, бесстрастно гладил девушку. Наверное, иначе он бы её придушил. Забыв про чайник, Юрий прямо-таки закаменел. Себя Волчица не видела, но догадывалась, что её гримаса не предвещает ничего хорошего.
Забавляясь ситуацией, море белозубо скалилось гребешками волн. Взгляд невидимого наблюдателя вновь окатил Миру – так, что волоски на коже встали дыбом.
Ох, С-с-светик, держись…
Если Шиловский сделал ноги, от души покуражившись в лагере – не беда. Даже если украл находки – полбеды. А если сарафанное радио растрындело, что обнаруженный им артефакт археологи не поделили? Вон, до сих пор следами делёжки щеголяют. Парнишку дружно порешили, прикопали, а находку присвоили. Недурён расклад, а?
Загоревшись донести до пресс-секретаря «Посейдона» любовь и признательность, Волчица достала телефон. Батарея оказалась разряжена.
Крышку кастрюли подбросило паром. Юрий в нервах схватил пачку заварки, сыпанул в кастрюлю и зашуровал половником.
– Мирослава Алексеевна! – протянула Кошарочка. – Очень прошу! Расскажите, что тут было!
– Очень просишь? – Волчица запустила половник в кастрюлю и помедлила, разглядывая сдобренную чаинками уху.
Девушка молитвенно сложила ладошки. Море подкралось ближе, ловя каждое слово. Как будто ему было дело до речей смертных! Даже на дела их оно редко обращало внимание.
– Расскажите ей, – разрешила Мира и выплеснула содержимое половника на песок.
– В-всё? – напрягся Тихонов.
– Сотворение мира можешь пропустить. И сделайте, наконец, нормальный чай!
На этот раз жемчужина оказалась бессильной. Даже спустя пять минут Волчицу потряхивало. Чего-чего, а такой выходки от умной и здравомыслящей сотрудницы она не ожидала. Светлана любила насмехаться над привычкой начальницы всегда готовиться к худшему. И вот стоило наперекор всему глянуть на мир с оптимизмом, Посейдон бы его побрал…
Задумавшись, что лучше побрать Посейдону – мир или оптимизм, – Мира поставила телефон на зарядку… и увидела смартфон Зафермана.
Посмотрев на него пару секунд, она отвернулась. Соображения морального плана трогали её мало. Однако рыться в чужих вещах казалось недостойным. Встретить глаза в глаза и приголубить свинцовым грузом – вот это по-нашему.
Но сейчас обстоятельства из ряда вон! Если Юрий замешан в чём-то серьёзном, в телефоне она ничего не обнаружит. И вообще дальше блокировки не пройдёт. Не раз ведь видела, как он чертит графический ключ!
А вдруг?..
Облизнув пересохшие губы, Мира скосилась в окно.
Бурно жестикулируя, Тихонов живописал Кошарочке – называть её Катей даже мысленно не получалось – события последних дней. Юрий слушал с интересом – его-то при этой свистопляске не было.
Смартфон продолжал манить. Волчица взяла его, поглядела на красную точку индикатора. Взвесила на ладони. Положила обратно.
Снаружи донеслись рыдания. Выглянув в оконце, Мира признала, что зря наезжала на шиловскую зазнобу. Золото, а не девочка! Прильнув к груди Зафермана, Кошарочка плакала навзрыд, а волонтёр перебирал её рыжие кудри и что-то шептал на ухо. Было видно, он готов нянчиться с ней до вечера. А то и до утра, если надо. Роль старшего брата ему не в тягость.
Какие ещё роли у него в репертуаре? Опасен ли он? На что готов ради артефакта? Чтобы получить ответы на эти вопросы, можно и принципами поступиться.
Прикусив губу, Мира включила смартфон. Все проблемы, звуки и суета если не пропали, то поблёкли – так исчезает мир при глубоком нырке. Вспоминая заветный жест, она чиркнула пальцем по экрану… раз… другой… Мимо.
Сколько даётся попыток? Пять?
Не глядя на экран, она вновь попытала счастья. И попала на рабочий стол.
Волчицу бросило в жар. С чего начать? Почта? Загрузки? Фото? Список звонков? Контакты? Всё такое вкусное, аж слюнки текут…
Судя по фотографиям, Юрия интересовали исключительно расписания пригородных керченских автобусов.
В загрузках было веселее. Кадры застолий перемежались бандитского вида бело-рыжим котом и корчащей рожицы девчушкой – верно, той самой Машкой. Среди невнятных чертежей мелькали счета и какие-то документы… Стоп!
Мира пролистнула список назад. То, что она приняла за груду махровых полотенец, оказалось колонией белых кораллов. Но при увеличении исчезли и они. Зато рельефно проступили акантоды и морские лилии. А плывущие наперегонки дельфин и юноша обрамили причудливое отверстие.
Дрожа от возбуждения, Волчица всматривалась в снимок, пока не заметила на дне блестящую чёрточку. Увеличила до максимума. Чёрточка оказалась лезвием дайверского ножа. Лезвие имеет пятнадцать-двадцать сантиметров, значит… Посейдон Пелагий, какого же размера барельеф? В максимальной точке метров пять высоты. Может, больше. Ширина… Тоже немаленькая.
Что же это за… хреновина?
Прижав ладонь к пылающей щеке, Мира листала снимки, и пугающе величественное сооружение представало со всех сторон. Однако чётких барельефов больше не было. Либо они приняли взрывную волну… Либо до них добрались любители сувениров.
Однако вопрос в другом. Глубина в районе Такиля слишком маленькая, а объект – слишком большой. Его обязаны были найти не год и не два, а лет пятьдесят-шестьдесят назад. Если не раньше. Почему наткнулись только сейчас?
Мистификация? Грандиозный эксперимент? Идиотская шутка?
Может, эта хреновина вообще не в Чёрном море?
А найденный барельеф…
«А нет барельефа!» – скривилась Волчица. Спроси её сейчас: «Где обломки?» – что она ответит? Потеряла? Пропила? Или, подобно керченским коллегам, замашет руками – мол, не было ничего?
Нет, не о том она думает.
Есть вопрос на миллион. Где Заферман раздобыл снимки?
Ответ – с камер пропавших дайверов – напрашивался сам. И не сказать, чтобы радовал. Доступ ведь к камерам можно получить по-разному. Снимки датированы пятнадцатым июня… Хотя дата ни о чём не говорит. Пятнадцатого июня фотки загрузили в смартфон, а сделать их могли раньше.
Если Юрий был с Шестопаловым, то должен знать, где барельефы. А если он их разыскивает, то…
– Да накройся оно всё девятым валом! – устав ломать голову, Мира переслала два самых чётких снимка себе на почту.
Если она ошиблась, язык не отсохнет извиниться. А если права, то она усложнит Заферману задачу. В чём бы эта задача ни состояла.
Когда в тамбур заскочил Юрий, новый пост был почти написан.
– Чай готов, моя Волчица! – отрапортовал волонтёр. – Не чай, а нектар! Я Катин телефон на зарядку кину…
– Нектар – это хорошо, – согласилась Мира, ожидая загрузки. По закону подлости сейчас засбоит интернет… нет, процесс пошёл. – А как Кошмарочка?
– То ли в шоке, то ли она всегда такая, я не понял. Чай пьёт…
– Пойдём, – Мира прижала к себе ноут. – Разговор есть.
Под кухонным тентом она села рядом с Катей и Санькой, а волонтёру выдвинула стул напротив. Водрузила на стол ноутбук и налила себе чая. Вскипевший чайник она поставила на стол между собой и Юрием, но ближе к себе.
– Прямо как на допросе. – Заферман улыбнулся, но глаза его посерьёзнели.
– Куда нам… – отозвалась Мира. – Итак, выездное заседание археологов и сочувствующих им считаю открытым. На повестке дня следующие вопросы. Первый…
Она вытащила из шорт смятую распечатку и положила на стол. Юрий подался вперёд, будто намереваясь сбежать с досадной уликой. Наконец сгрёб пятернёй ворот футболки:
– А я гадал, куда она делась… Даже не буду спрашивать, откуда это у тебя.
– Почему, можешь спросить. Я заодно отвечу, откуда у меня вот это… – Мира обновила страницу блога и показала фотографии.
Кошарочка и Тихонов уставились на экран, потом – друг на друга. Саня понял, что всё ещё обнимает девушку, и убрал руку с её плеча. Катя смущённо отодвинулась.
– Но всё это не снимает вопроса, откуда это у тебя… и кто ты такой, – Мира откинулась в шезлонге. – Слушаем.
– Да о чём вы вообще? – заныла Катя. – Котеньку искать надо, а вы ерунду обсуждаете…
– В том-то и дело, что не ерунду. Может, именно твоего Ко… Костю мы и обсуждаем, – сказал Юрий.
Надо отдать ему должное – он не стал прикидываться глухим, слепым, контуженным или как-то иначе тянуть время.
– Что? – Кошарочка привстала и ещё раз глянула на экран. – Какое отношение вот это вот имеет к Коте?
– Ну… Каждой рыбке своя наживка…
– Ага… – Волчица прищурила глаза-ледышки. – Никак не решу, крупная ты рыба или так… мелочь пузатая.
– Вам решать… – сказал… Посейдон его знает, кто.
ВОЛНА СЕДЬМАЯ
Прилив
В черноморском царстве, в подводном государстве…
Пишет Морская Волчица (loba_de_mar)
July 8th, 2017, 14:29
УМНИКАМ И УМНИЦАМ
Что это такое? [zagadka-1.jpg] [zagadka-2.jpg]
Divershop 08.07.2017, 15:15:00
Акция! Только сегодня! Скидки до 60 % на новое, комиссионное и б/у подводное снаряжение! Торопитесь! Количество товара ограниченно!
Shipgirl 08.07.2017, 15:40:08
Это розыгрыш какой-то? Фотошоп?..
Prosto_Tsar 08.07.2017, 15:54:33
мне кажется, это стены затонувшего города!!! для акры далековато. зефирий, натурально!
Megavatnik 08.07.2017, 16:25:08
Если кажеться, креститься надо ☺
Shipgirl 08.07.2017, 17:11:12
Тогда будет ещё больше казаться…
Medusa 08.07.2017, 15:51:55
ОТКУДА ЭТО? ГДЕЕ ВЫ ЭТО НАШЛИ7???
Megavatnik 08.07.2017, 15:58:47
Эжектор мне в руки! Может, это подводная церковь?
loba_de_mar 08.07.2017, 17:37:02
На суше от них спасенья нет. Надеюсь, хоть море не испаскудили.
Vnuk_Kusto 08.07.2017, 17:45:33
Не пугайтесь, он античный храм имел в виду)) А вообще на ячеистые дворцы похоже.
Megavatnik 08.07.2017, 17:58:07
Что за дворцы такие?
Vnuk_Kusto 08.07.2017, 18:05:26
По мнению учёных, ячеистые дворцы Мальты древнейшие в мире. 850 тысяч лет тому назад произошёл Всемирный потоп, после которого как минимум 550 тысяч лет поверхность Земли была покрыта водой. Природа не могла не адаптировать человека к водному образу жизни в течение такого промежутка, тем более что до Всемирного потопа на Земле жили в основном атланты, которые вели полуводный образ жизни. Скорее всего, цивилизация рыболюдей, которая строила ячеистые дворцы, не угасла с образованием материков, а существует до сих пор.
Megavatnik 08.07.2017, 18:20:17
Ахахах! Это Мулддашев-то учёный? ☺
Shipgirl 08.07.2017, 18:28:21
Так не то что до рыболюдей, до Карадагского змея договориться можно:-D
Prosto_Tsar 08.07.2017, 19:19:00
волчица, как у вас со змием складывается?
loba_de_mar 08.07.2017, 19:34:29
*сокрушается* Никак (У нас сухой закон.
Medusa 08.07.2017, 16:40:32
ДА ОТВЕТЬТЕЖЕ!!11 ВЫ НАШЛИ ЭТО?? КОГДА??7
Megavatnik 08.07.2017, 16:45:11
Медуза, если бы они это нашли, репортеры бы уже Такиль приступом брали! ☺
Vnuk_Kusto 08.07.2017, 16:51:12
Точняк! Тогда бы голову ломали, как извлечь, сохранить и на учёт взять… чтобы подводным паркам не досталось.
Shipgirl 08.07.2017, 17:07:15
Кстати, хороший вопрос. Волчица, а если вы не найдёте артефакт? Где гарантия, что его не найдут другие?
Prosto_Tsar 08.07.2017, 17:32:09
во-во! находки-то уже пошли по рукам! можно виновных к ответственности привлечь?
Svetik-Semitzvetik 08.07.2017, 17:35:08
На морском просторе встала, напустила умный вид.
Чудо-фотки показала – пусть народец поглядит.
Но чего же ты, Волчица, улыбаешься?
Будто правда в чем-нибудь разбираешься.
Стра-а-ашно, аж жуть!..
loba_de_mar 08.07.2017, 18:12:27
*мрачно* Значит, так. Данной мне властью перевожу тебя из ведьм-секретарей в курьеры-скороходы. Будешь в РЭС показания носить, справки на легализацию бытовых отходов собирать и нашего скотика-проглотика кормить.
Svetik-Semitzvetik 08.07.2017, 18:31:36
Блин! Вот попала… Может, котейку сама прокор-мишь? ☺
loba_de_mar 08.07.2017, 18:42:00
*удивляется* А что, потрошки нынче дороги? Или оккультработникам не золотят ручки?;-)
Svetik-Semitzvetik 08.07.2017, 21:20:22
Наступил вечер, и морская ведьма прекратила недозволенные речи…
Отлив
…Облюбовав летнее кафе, бриз шаловливо задирал подолы, вырывал счета из рук официантов и перебирал салфетки. Двух склонённых над смартфоном посетителей он облетел трижды. Они невольно привлекали взгляд. Один – пожилой, седовласый, в деловом костюме – по виду преуспевающий делец, но никак не старший следователь полиции. Второй – молодой, поджарый, в кислотно-жёлтых шортах, футболке с надписью «Денег нет, но вы держитесь!» и радужных солнцезащитных очках. На рядового из подразделения по борьбе с преступлениями в области археологии он не походил; скорее – на клиента этого подразделения.
Казалось, у этой пары не может быть ничего общего.
Оттеснив на край стола пачку керченских газет и два ежедневника, коллеги с головой ушли в изучение фото.
На экране смартфона – украшенная барельефом стена. Снимок сделан под водой, и стена будто напирает на объектив крутым боком. Несмотря на искажение, не верится, что такое совершенство породил резец скульптора. Будто изображения росли, изменялись сами собой и вдруг закаменели – по щучьему велению! – где рыбой, где дельфином, где человеком…
– Егорыч, зацени проработку! – приподняв очки, Юрий Заферман скользнул пальцем по экрану. – Вот здесь… Как живые!
Глаза старшего званием и опытом зажглись интересом. С такой жадностью большинство знатоков смотрит на гоночные автомобили, породистых скакунов и соблазнительных женщин. А некоторые – на античные редкости и осколки ушедших эпох. Одно прикосновение к которым – что там! один взгляд! – вызывает трепет перед человеческим гением и радость, что обезьяны не зря спустились с деревьев.
– Да, весьма… – Морщины на лице Егорыча мечтательно разгладились, и стало видно, что он вовсе не стар, просто утомлён. – Занятная… ммм… штуковина. Говоришь, уникальная?
– Не я – все говорят! Искусствоведы за голову хватаются. Один, вот не поверите!.. Меня у отдела подкараулил. Где, мол, это нашли, везите меня туда, и точка! Насилу вырвался…
– Я его понимаю. Такого и мне вида́ть не доводилось…
Задумавшись, Егорыч уставился на шумную набережную. Официантка забрала пустые тарелки, но он этого не заметил. Не решаясь нарушить мысли начальника, Юрий открыл калькулятор и взялся что-то подсчитывать, беззвучно шевеля губами. Результат его не обрадовал, но и не огорчил. Видно, держаться ему не впервой.
Наконец следователь провёл рукой по глазам, будто стирая наваждение.
– Сколько за такую красоту дадут на аукционе?
– Я прикинул по аналогам… – Парень показал число на экране. – Можно уложиться в бюджет какой-нибудь банановой республики.
Скучая, ветерок перекинул страницы верхней газеты. Остановился на разделе криминальной хроники с обведённым абзацем: «…ний раз крымчан видели 9 июня возле с. Набережное Ленинского района. Спустя два дня внедорожник найден в районе Такильского маяка с разбитым…»
Егорыч поднял взгляд:
– Хочешь рискнуть?
Юрий оттянул футболку, словно она его душила. Схватив смартфон, черкнул графический ключ и развернул экран.
– Ну! Такие раз в сто лет находят. Я знаю, кто его купить захочет!
– Я даже знаю тех, кто сможет. – Егорыч расправил надоедливую газету. – Но если дело сорвётся, нам мало не покажется. Особенно после прокола с Митридатом.
Юрий вскинулся, снял очки, но тотчас нацепил обратно. Собеседник, предупреждая возражения, постучал костяшкой пальца по криминальной колонке.
– И что? – Молодости море по колено. – Егорыч, это ж какая возможность! Одним махом всю шайку накроем! Ну не могу я видеть, как эти… эти… всё по камушку растаскивают. Толку, что металлодетекторы запретили? Гробокопатели сейчас лучше снаряжены, чем археологи… Но на земле хоть как-то привлечь можно! А под водой? Ведь нашли же это! – Он ткнул пальцем в мраморную сказку. – Фото есть, координаты есть. Артефакта – нет! Куда дели?
– Да тише ты… Ишь, разошёлся.
– Ну а то! – Юрий едва не лёг на стол и горячо зашептал: – Точно говорю, схоронили поблизости. Занычили, а вернуться не успели. Ну Егорыч, упустим ведь! Упустим, и точ…
Под напором молодости Егорыч воздел руки в шутливой капитуляции.
Легко сокрушаться об утраченных древностях Пальмиры. Куда сложнее бороться с разграблением, которое день за днём происходит у тебя под носом. Которое не осветят в мировых новостях. Хорошо, если вскользь упомянут в провинциальной прессе.
– Ладно. Из археологов кто в том районе появится?
– Волкович собиралась…
– Волчица, что ли? Из «Посейдона»? Ты с ней осторожнее.
– Обижаете! Я же свой в доску!
– Море и не такие доски выкидывало… – Егорыч сделал знак официантке. – Ладно, завтра обсудим детали. А пока – за удачу?..
* * *
– Свой в доску, значит? – уточнила Мира, когда Юрий закончил рассказ.
Превращение охотника за сокровищами в полицейского её не слишком впечатлило. Подозрительная заинтересованность директора именно в кандидатуре Зафермана позволила считать, что у него хорошие связи. По крайней мере, в этом она не ошиблась.
Санька и Кошарочка оказались неподражаемыми слушателями. Тихонов искусал губы, будто переживая, что возвёл на Юрия напраслину. Катя, всласть наохавшись, не выпускала полицейскую корочку, словно залог возвращения её блудной любви.
– А ты меня совсем не помнишь? – Юрий искоса глянул на Миру и отвёл взгляд.
– Откуда? Из прошлой жизни?
– Из прошлой экспедиции. Ну, на Акре…
Волчица пожала плечами. Минувшим летом на Акре был нескончаемый аншлаг. Приходили рыбаки, путались под ногами дети из летнего лагеря, мешали забравшиеся в приморскую глушь отдыхающие.
– Вы тогда поилку подняли… – сказал волонтёр. – Эту, для слонов…
Известняковую поилку для животных, из-за гигантских размеров прозванную «слоновьей», тогда запомнили все. При её поднятии лопнул трос, и два волонтёра выкатили её по дну. Вспомнив это, Мира будто со стороны увидела столпившихся на берегу туристов. Был среди них Юрий? Посейдон его знает… Хорошо, пусть был.
– Так значит, ты проникся поилкой?
– Вроде того… – Он дёрнул ворот футболки. – Я даже спрашивал тебя о ней…
– Да? – Синеву глаз разбавил скепсис. – И я ответила?
– Ты – нет. Ты никогда ничего не отвечала.
Мира кивнула – ситуация походила на правду.
– Тогда ты был сам по себе? Или тоже на задании?
– А ты как думаешь? – Он поморщился. – Тогда на аукционах всплыло слишком много свежака. Особенно – с затонувших кораблей и самолётов… Саня вот про кирлангич вспомнил…
– Так обшивка – барахло! – отмахнулась Волчица. – К ней реставратор нужен, иначе ни черта не сохранится.
– Поверь, не только барахло мелькало…
– Например?
– Ну, цветмет тащат как не в себя, не мне рассказывать. У нас проходили корабельные рынды, офицерские кортики, до хрена оружия, причём вполне себе рабочего. А в прошлом году, после Акры, с аукциона не ушёл – улетел! – золотой браслет. Несомкнутый, с головами львов на концах. Один к одному, как та серёжка…
Мира облокотилась о стол и положила подбородок на пальцы. Мысль, что она много лет отдала преступной организации, неимоверно забавляла.
– И вы, умники, решили, что нити ведут к «Посейдону»?
– И мы решили, что нити ведут к археологам, – не стал отпираться Юрий. – Или к тем, кто варится в этом котле. Либо сливает информацию «чёрным», либо сам крысятничает. Третьего не дано, и точка!
– И тут встаёт призрак Кости… – кивнула Волчица.
Уронив удостоверение, шиловская зазноба вцепилась в стол, едва его не перевернув. Рыжие кудряшки встопорщились, зелёные глаза по-кошачьему сузились.
– Как это – призрак? Почему – призрак?
– Это образно! – Предотвращая очередной всплеск эмоций, Тихонов взял её за руку. – Правда же?
– Не знаю, и точка! – заартачился Юрий. – Сказать, откуда у меня снимки? С компа Шестопалова. Да-да, того самого. Он не знал, что нашёл. Он обычно военные объекты потрошил… В общем, разослал он фотки тем, кто в теме. В том числе и вашему Косте. А его фотки так зацепили, что он еле выхов дождался, чтобы с ним понырять.
Слушатели заговорили разом, перебивая друг дружку, потом умолкли.
– После майских, – продолжил Юрий, – он снялся не с музыкантами куролесить. В Керчь его понесло. На Такиль.
– Врёте вы всё! – потрясённая Кошарочка всплеснула руками. – Не мог он ничего украсть! Не мог, слышите! Я докажу!
Она бросилась к палатке Шиловского. На пороге запнулась за верёвку тента и рыбкой нырнула внутрь. Волчица взглядом попросила Тихонова пойти следом. Тот подскочил, уронил складной стул и бросился вдогонку.
– На Такиль, говоришь? – переспросила она.
– Ну! Впятером поехали. Шестопалов с друзьями и женой. И Костя ваш.
– С чьей женой?
– Э-э-э… Так со своей. Она на берегу сидела, вещи караулила. Да ты её знаешь!
– Я? – Мира вздёрнула бровь. – Чужие жёны не входят в круг моих интересов. – Подумав, уточнила: – Мужья, впрочем, тоже.
– Знаешь-знаешь! Она у тебя в блоге вопить начинает, едва про Такиль речь заходит. Некая Медуза. Все дайверские ресурсы мониторит. Ищет, вдруг что о муже мелькнёт…
Волчица завела глаза. С истериками Медузы она смирилась, как с неизбежным злом. Сначала их было лень удалять, а последнее время оголтелый бред изрядно забавлял. А оно вот как повернулось…
– Так что ваш Костя, моя Волчица, знал, что и где искать. Знал, и точка! Только не нашёл…
Не поспоришь. Шиловский после того погружения был сам не свой. Цеплялся к словам, сорвал злость на Кошарочке, потом ему подвернулась начальница…
– Да, он вёл себя отвратно. Но это не даёт повод…
Юрий вытаращился на собеседницу. Так черноморский рыбак разглядывает диковинную тропическую ракушку, неведомо как затесавшуюся среди мидий.
– Мирослав, ты – это что-то! Во всех ищешь хорошее, а на самом деле…
– Да не ищу я ничего! – Миру почему-то уязвил комплимент. – Я не обвиняю, не зная фактов. Уж прости, не имею твоего опыта.
– Да ёлки! Ну какие факты тебе нужны?
– Вот вам ваши факты! – Под тент ворвался заплаканный рыжий вихрь. – Смотрите! – Смотрите, что у Котеньки в сумке! Это ему подбросили! Точно, подбросили!
Волчица машинально подставила ладонь. Как раз чтобы поймать упавшую жемчужину. Крупную, овальную, розовую, под цвет…
…заката.
Пульсирует себе среди травы. А мы её вот так! Оп-па!
Страха, что воздух закончится, нет. Умение дышать неважно. Да и сам страх рассеялся пузырьками.
Мирослава права. Море полно чудес и загадок.
У одной загадки – глаза цвета волн. Поймала его на крючок, чертовка. Поймала – и тянет, словно рыбу. Ослабит леску, даст передышку… и снова… И никуда не денешься. Как вырваться из объятий моря? Да и стоит оно того – вырываться? Кто похвастает, что на него русалка глаз положила? Кто поверит?
Пальцы от воды бледные, ничего не чувствуют. Море всё приводит к единому знаменателю. Ему без разницы – камень, живая плоть или металл. Так растворишься в морской соли – и не заметишь. Распадёшься на воспоминания.
Чертовка потом взмахнёт хвостом, взбаламутит…
Вот, гляди-ка! Смеётся, точно услышала. Его чертовка. Его русалка. Сыплет жемчуг, словно прикорм. Бусины мерцают, переливаются. Розовая, жёлтая, белая, голубая, лиловая… Ни дать ни взять, фруктовое драже с подсветкой! Сокровища «Непобедимой Армады» перед ними – тьфу! Жемчужные серьги из Помпей – рядом не лежали!
Но там, на дне, не только жемчуг. Море ревностно хранит тайны, кто ж спорит? Но, во-первых, та громадина не могла исчезнуть. Не ахнула же с концами! И, во-вторых, никто бы её не извлёк. Нужен кран, как при подъёме самолёта. И даже с краном, как с той бетонной дурой в Оленёвке намаялись…
Кому же Шестопал проболтался? Ну да, клялся, что только своим фотки кинул. И кто тогда его порешил? Как пить дать свои расстарались. Такой рарик увидеть и не проникнуться – слепошарым надо быть.
Ну, это он знает, плавал. С Митридатом ему тогда сказочно свезло. И товар получил, и концов до сих пор не нашли.
Вот никогда в потустороннюю хрень не верил… Но дай Посейдон здоровья Волчице, что заставила прогулы отрабатывать. Прогулы, ха! А поехал бы с Шестопалом? Его бы тоже сейчас искали с собаками…
А может, и не искали. Может, когда в салоне замес начался, именно его башкой стекло бы и вынесли.
Если кто и знает, куда рарик делся, то эта чертовка. А она знает, по глазам видно. Она покажет ему. Непременно покажет.
Правда ведь, рыбонька?
Смеётся, кивает. Правда, значит.
А волны не нашлёшь, как в тот раз? Ты ведь тогда постаралась? А, хвостатая?
Вновь смеётся, ладошкой прикрывается. Кокетничает. Точно, без неё не обошлось.
О, ещё жемчужина… И ещё…
Нить Ариадны, ха-ха!..
– Мира? Мира, ты что…
Волчица с трудом разжала пальцы, и розовая жемчужина покатилась по столу. На ладони отпечатались тёмные полукружия ногтей.
На миг она будто стала Шиловским, видела его глазами, ощущала его кожей. Вздымая маскировочную завесу ила, жадно собирала редкие морские зёрна. Ликовала, что ловко избежала смерти. Уверенная в безнаказанности, строила планы на подводные сокровища. Перемигивалась с очаровательнейшей хвостатой галлюцинацией…
Да-а, крепко же его приложило!
Мирослава, я не могу с ней… Она тянет меня, понимаешь? Как пойманную рыбу. Ослабит леску, даст передышку… и сно-о-ова…
А она-то, прелесть какая умная, думала, что речь о Кате!
Неугомонная Кошарочка подёргала её за штанину:
– Это ведь находка, да? Находка?
Изобразив пальцами пистолет, Санька приставил его к виску и сымитировал выстрел. Юрий сочувственно похлопал его по спине. Жемчужина насмешливо мерцала на столе, подчёркивая нереальность прибрежного бытия.
– Поверь… – Мира не сразу разлепила сведённые челюсти. – Из-за одной бусины экспедицию не снаряжают.
– А если таких бусин – много? Целая гора? Тогда тоже?
– Гора? – Мира растерялась. Неужели Кошарочка тоже… – Где ты её видела?
– Нигде! – Девушка хлюпнула носом. – Но если увижу, то молчать не стану! Я не дам имя Коти трепать направо и налево!
Трепать, как же! Волчица ещё не так бы потрепала – и имя, и владельца. Если доверять видениям – от них уже не отмахнуться – что получится? Шиловский – вор? Шебутной Костя – давал наводки «чёрным археологам»? И, будто мало, помогал пристраивать артефакты в хорошие руки? И плевать, что до русалок донырялся. Помешанные своей выгоды не упустят.
– Ой, да! – Кошарочка вплеснула руками и распрямилась, точно пружинка. – Мне же камни снились! Где мне Котенька звонил! Такие, на мужика с вилами похожие. Вот зарядится телефон, я пойду искать… Раз он мне приснился, то непременно позвонит, правда? А может, он меня там дожидается, как думаете?
Камни, похожие на мужика? С вилами? О морская бездна, неужто этой дурёхе приснился Трезубец?
– Кать… – напряглась Мира. – Ты разве домой не…
Кошарочка отвернулась, пряча покрасневшие глаза.
– Ой, ну какое – домой! Мне Котю искать надо! Раз вы, – выпустила она парфянскую стрелу, – его искать не хотите и гадости про него придумываете!
Разряжая обстановку, Юрий снова согрел воду и разлил по кружкам чай, щедро пересыпанный душицей, чабрецом и лепестками розы.
– Завтра ребята подойдут… – Он подул на кипяток. – Бухту и склоны шерстить. Заодно и… Костю твоего высматривать будут.
– Какие ребята? – Тихонов обернул кружку полотенцем и взял в ладони, точно согреваясь.
– Маринка с Пашей. Мы вместе приехали… – пояснил он Кошарочке. – Просто они в соседней бухте стояли. Там искали.
– Угу, – буркнула Мира, вспомнив Марину-пакостницу. – И делали всё, чтобы мы им не мешали.
– Кого искали? – моргнула гостья. – Котеньку?
– Артефакт, – не стал изворачиваться Юрий. – Всё за то, что его уже достали. Целиком или частями, не скажу. Не знаю. Но подозреваю, что сразу не вывезли. Погода помешала, любопытные вблизи крутились, или ещё что… А потому его спрятали где-то в бухте. Закопали, и точка!
Волчица прикусила губу. Посейдон побери, хорошо бы Толяну найти Шиловского прежде, чем до него доберётся она сама!
– Чем можем – поможем! – кивнул Санька. – Где иска-а-ать-то? Бухт много.
Заферман махнул в сторону Трезубца.
– Туда двинем. С другой стороны ребята всё перерыли…
Он зацепился взглядом за ноутбук и сощурился, читая сообщения.
– О, моя Волчица! А картинки-то твоим завсегдатаям глянулись! Ты всех их знаешь?
– Не всех…
– А Шипгёл? – Глаза Юрия заискрились смешинками.
Ощущая подвох, начальница нахмурилась.
– Одной Медузы мало? Я ещё и эту морячку должна знать?
– А вы уже знакомы. Это ж Маринка!.. Ай, блин! Чаем-то в меня зачем!..
ВОЛНА ВОСЬМАЯ
Прилив
В черноморском царстве, в подводном государстве…
Пишет Морская Волчица (loba_de_mar)
РАЗМИНКА ДЛЯ УМА
July 8th, 2017, 23:15
Спасибо всем за интересные теории. Вижу, вам небезразлично будущее подводных объектов. Это, как ни крути, наше будущее тоже.
Вопрос: Что станет с находкой, если экспедиция не доведена до конца?
Ответ: При получении нового Открытого листа работы возобновятся.
Вопрос: Почему бы «Посейдону» не возбудить уголовное дело по факту уничтожения артефакта неизвестными лицами?
Абстрагировавшись от того, что объект не найден, давайте подумаем, какой ответ мы получим, если:
а) данный объект (впрочем, как и любой другой) нельзя взять на учёт, т. к. по закону он должен иметь кадастровый номер земельного участка, а подводного кадастра не существует в принципе;
б) по закону «Об объектах культурного наследия», охраной подводных объектов занимаются органы исполнительной власти субъектов РФ;
в) по другому закону – «О внутренних морских водах, территориальном море и прилежащей зоне Российской Федерации» – морская акватория не является территорией упомянутых субъектов;
г) охрана, сохранение, использование и популяризация объектов подводного культурного наследия не оговорены в перечне видов деятельности, на которые не требуется заключение договора водопользования или принятие решения о предоставлении водного объекта в пользование (п. 3 ст. 10 Водного кодекса РФ).
Ваше мнение?
Dovgonosik 08.07.2017, 23:25:23
рассеюшка, хуле!
Vnuk_Kusto 08.07.2017, 23:31:16
Волчица, мы знаем, что не в сказку попали!
loba_de_mar 08.07.2017, 23:37:08
*мрачно* Мы сами творим эту сказку.
Svetik-Semitzvetik 08.07.2017, 23:50:10
По утрам со страшной силой принимаются копать,
В развороченных могилах собирают черепа.
А потом их продают по сто рубликов,
Посейдон за них волной, богохульников!
Стра-а-а-ашно, аж жуть!..
loba_de_mar 08.07.2017, 23:52:05
*качает головой* Светик, вот это вот не сказка. Это целая статья!
Svetik-Semitzvetik 08.07.2017, 23:58:14
А ты меня отовсюду турнула! Мне всё дозволено!
Megavatnik 09.07.2017, 00:11:33
Да что в лоб, что по лбу. Подводные объекты как были без охраны, так и останутся. Ныряй кто хошь, тащи что хошь. И хрен кто поперёк скажет… А захошь найденное сдать государству, так ещё и по шапке получишь!
Shipgirl 09.07.2017, 00:20:14
Не гони волну! Чего сразу по шапке-то? Разве за найденное тебе спасибо не кажут?
Megavatnik 09.07.2017, 00:22:48
Скажут. Когда посадят или штрафанут. Или и то, и другое)))
Shipgirl 09.07.2017, 00:25:01
Да ладно!
Megavatnik 09.07.2017, 00:28:48
234-я) Знаем, плавали! ☺
Shipgirl 09.07.2017, 00:37:18
Ох ты ж… И много наплавал?:)
Vnuk_Kusto 09.07.2017, 00:39:16
Ладно, не всё так плохо… Например, если найден затонувший корабль, то он принадлежит той стране, в 24-мильной прибрежной зоне которой находится.
Megavatnik 09.07.2017, 00:41:33
Не всегда) Кое-где считается, что первую сотню лет у затопшего судна есть владелец. А если нет наследников, то через сто лет его та страна забирает, где оно накрылось.
Svetik-Semitzvetik 09.07.2017, 00:58:14
Я с вами полностью согласна! С корабликом было бы проще. Особенно если бы нашли его в другой стране.
Vnuk_Kusto 09.07.2017, 00:45:58
Нет, ну власти можно понять. Объект вы пока не нашли, так? А если его взрывом размело, то и не найдёте. Что там брать на учёт? В чём ценность?
loba_de_mar 09.07.2017, 01:12:29
Ценность не в материале, а в глазах смотрящего. Монеты золотого клада могут быть типовыми. А обломок резного камня если не перевернёт историю, то сделает жизнь предков ближе и понятнее.
Vnuk_Kusto 09.07.2017, 01:30:18
Предки вам интереснее потомков?
loba_de_mar 10.07.2017, 18:46:11
Да. Им удаётся меня удивлять.
Отлив
…Радуясь встрече, море едва не сбивает с ног.
Мэра раскидывает руки, балансируя на скользких камнях. Но игривая волна опрокидывает, тащит за собой, и нереида, захлёбываясь солёной пеной и смехом, барахтается на мелководье.
Надо же! Как быстро она разучилась ходить!
Насмеявшись, Мэра в изнеможении падает на влажную гальку.
Тупая заноза, оставленная в сердце Александросом, нарывала день за днём, год за годом. Ни шагу ступить, ни назад повернуть, ни заглянуть вперёд – всему мешала. Вросла в плоть, стала родной. Кажется, без неё жизни не было и быть не могло.
Оттолкнувшись от этой боли, нереида устремилась дальше.
Время в подводном царстве течёт иначе. Годы – здесь, века – на суше. Вместе с повзрослевшими сёстрами Мэра плещется в лагунах далёких океанов, воды которых ещё не потревожили вёсла, а берег не осквернили человеческие следы.
Изредка, когда Селена вступает в силу, Мэра проходит сквозь врата – взглянуть на окаменевшего возлюбленного. Касается его руки или гладит кудри, непокорные даже в камне. Затем навещает бухту, в которой познала счастье и предательство. Плывёт на пристань, где дельфину негде прыгнуть из-за кораблей под косыми парусами. Качается на волнах, разглядывает невозмутимых деревянных кариатид. Смотрит и слушает. Дивится.
Давно ушёл в землю род Александроса. Стали пылью города Боспора. И над воздвигнутыми зубчатыми башнями струятся белые флаги с кроваво-красными крестами…
Внешне это другие люди. Они носят смешные одежды, лопочут на непонятном языке, чтят придуманных богов и вершат их именем разбой. Гнев Владыки Морей им больше не страшен; они на всё готовы ради морских сокровищ.
Полнясь разочарованием, нереида твердит, что больше сюда – ни плавником. И всё равно нет-нет да нарушает слово. С болезненным удовольствием смотрит, как меняется мир, а она – она остаётся прежней.
Вынырнув однажды среди мёртвых тел и горящей воды, Мэра не пугается – печалится. Люди уничтожают себя с таким огнём, шумом и грохотом, что Зевсу впору завидовать. Мир, который она помнит и любит, меняется от полнолуния к полнолунию… и она не знает, надо ли поспевать за этими изменениями.
В один из тихих весенних дней, когда Мэру манит к берегу запах далёких цветов, врата снова разрушают.
Как обычно, люди её не пугают. Судно, ещё более нелепое, чем прежде, снуёт по бухте, а ещё четыре ползают по суше. Сгорая от любопытства, нереида устраивается за камнями, по старой памяти угадывая, что придумали смертные…
От грохота закладывает уши. Вздымается столб воды – будто разъярённый Посейдон швыряет златокованую молнию. Вслед за мимолётным удивлением приходит боль. Если врата разбиты, то она вновь пленница чужого, неведомого времени. До тех пор, пока луна и кровь не сотворят волшебство.
Смертные – не те, что разрушили врата, другие – появляются спустя четыре восхода солнца. Их пятеро – четверо мужчин и женщина. Мужчины, шутя и смеясь, меняют одежды и превращаются в горбатых одноглазых лягушек. Шлёпая перепончатыми лапами – Мэра чуть не захлёбывается со смеху, – они погружаются в воду. Женщина остаётся на берегу, и нереида хлопает в ладоши, привлекая её внимание.
Но смертная садится на прохладный ещё камень, и, не отрывая глаз от плоской дощечки на коленях, пьёт что-то горячее и ароматное. Иногда она возит по дощечке пальцем, а один раз, прижав её к уху, разговаривает и смеётся.
Мэра понимает, что женщина скорбна головой. Всё, что она может, это присматривать за вещами.
Плеснув хвостом, нереида плывёт за мужчинами. Что-то они долго не выныривают. Не случилось ли чего?
Мужчины не думают всплывать. Уверенно и быстро – как голодные акулы за добычей – они плывут к обломкам врат. Пуская пузыри, долго ощупывают камень, в который обратились рыбы и морские травы.
А потом…
От возмущения плавники Мэры встают дыбом. Смертные – нет, она не верит глазам! – ломают врата! Удар за ударом скалывают безответные каменные фигуры. Александрос… то, что от него осталось, глянулся им больше всего.
Кипя гневом, нереида стискивает кулаки. Море глухо ворчит в ответ, вздымается накатом. Пронзительно крича, срываются с камней чайки.
По берегу, заламывая руки, мечется больная смертная. Бросается к первому вышедшему мужчине, но волны настигают его, опрокидывают и тянут обратно. Другой волной Мэра отнимает голову Александроса и прячет в глубокой расщелине. Затем ныряет, управляя клокочущей стихией.
Но смертные всё равно ухитряются украсть два обломка.
Натешившись, Мэра успокаивается. Следом утихает море, только разошедшаяся волна нет-нет да выкатится на берег. Немного жаль каменного возлюбленного. Но не пора ли выбросить его из головы и сердца?
Нереида знает, что смертные вернутся. Луна и море позовут их назад. Чем ближе новое полнолуние, тем сильнее будет глодать их этот зов. Поставь на их пути преграду – сметут, запри их в клетку – разом-кнут прутья, брось в колодец – ящерицами выберутся наружу.
Они вернутся.
Четырёх жизней вратам должно хватить…
* * *
…Под колыбельную волн всегда сладко спится. Но на этот раз тревожный речитатив снова и снова разбивал пелену сна.
Мира разлепила веки и зажмурилась – полнолуние изливалось прямо в окошко. Ощупью найдя бутылку, она встряхнула её, услышала бульканье и стала пить, не чувствуя вкуса. Сон таял с каждым ударом сердца, будто испугавшись лунного света. Жажда прошла, в голове прояснилось, но она оставалась по-прежнему тяжёлой, одурманенной.
Что опять не слава Посейдону?
Волчица включила фонарь и привычно взглянула на одинокий контейнер с пермяцкими мордами. Крышка на месте, мрамор белеет сквозь обёртку… Ох, что-то маловато этого мрамора…
Обмирая, она щёлкнула застёжками бокса и развернула плёнку. Закаменела, чувствуя, как палатка кружится бешеной каруселью. Обломок, ещё не утративший форму, топорщился соляными хлопьями, как взъерошенными перьями.
– Твою ж каракатицу… – потрясённо прошептала она, и от колебания воздуха то, что выглядело куском барельефа, распалось надвое.
Вот оно, значит, что… Никто не крал находки. Они исчезли сами по себе. Словно не вынесли разлуку с родной стихией.
Да, но они найдены в один день. Почему акантоды «прожили» дольше? За что им такие преференции? Компенсация за вымирание?
Задумавшись, Мира – дурная привычка, а что делать? – прикусила губу. Молодая кожица лопнула, кровь потекла по подбородку, капнула на колено.
Кровь! Именно этим обломком её достал Шиловский. Неужели разгадка постоянно маячила под носом? Существа, восстановившие врата нереиды, прежде были живыми. Кровь сохранила камень, а «голодные» обломки рассыпались…
Чувствуя себя суеверной дикаркой и радуясь, что никого нет рядом, начальница экспедиции – на минуточку, кандидат исторических наук! – склонилась над боксом. Кровь запятнала соляные хлопья, впиталась, словно вода в песок. Не до конца распавшиеся кусочки вздрогнули, потянулись друг к другу. Затем вновь стали одним целым.
Косясь на барельеф, Мира взяла бутылку минералки, посветила на этикетку и прочитала состав. Не то чтобы она рассчитывала найти галлюциногены, но… В картофеле, который жарил Заферман, грибочков не наблюдалось. И вчерашний хлеб ещё не заплесневел. Не сходит же она с ума, подобно Косте?
Как знать, как знать… Русалки ей наяву не мерещатся, зато муть какая-то снится. Но всё начинается с малого.
Она дёрнулась бежать к коллегам, но опамятовалась. И не поздний час был тому причиной. Что она скажет? Вдруг «срастание» временное, и к утру акантоды распадутся? Она учёный или где? Нельзя делать безответственные заявления! Лучше провести новый опыт. И ещё десяток, для верности.
Достигнув компромисса – и отодвинув неизбежное, – Мира успокоилась.
Ненадолго. Разбудившая её тревога вернулась, стиснула голову жарким обручем. Что ей снилось? Пропавшие дайверы. Она видела во сне, как четверо… смертных, среди которых и Шиловский… обнаружили врата подводного царства. Видела, как они ломали то, что пощадил взрыв. Как, испуганная внезапным штормом, заламывала руки жена Шестопалова…
Всё это, конечно, фантасмагория… но…
Шестопалов с приятелями пропал девятого июня. Месяц назад. Месяц…
Волчица уставилась на сросшихся акантод. Рыбы нахально вытаращились в ответ. Разве магия крови – не фантасмагория? Нельзя, нельзя читать на ночь даже собственный блог – тупеешь на глазах.
Допив воду и вылив остатки на голову, она пробудила ноутбук. Блог начал загружаться и завис.
– Спят все яндексы и гуглы, мэйлы спят… – проворчала Мира, нашаривая телефон.
Номер пришлось набирать трижды. Наконец Светлана отчаянно зевнула в трубку.
– Что-о-о… что случилось?
– Скажи, радость моя, ты в своих гороскопах правду писала?
Если Светик-Семицветик ещё не проснулась, то вопрос пощёчиной привёл её в чувство.
– Мирчик, ты здорова?..
– Нет. Но меня интересуют фазы луны.
– Ах, фазы… – Светлана помолчала, не зная, чего ждать от полуночной начальницы, потом сделала единственный, с её точки зрения, логичный вывод: – Туго без морской ведьмочки, да? А нефиг было меня драконить!
– Фазы! – рявкнула Волчица. – Ты их из потрошков высасывала или как?
– Ничего не из потрошков! – обиделась Света. – Из интернета. Открываешь, значит, гугл. Набираешь: «Лунный календарь на июль 2017 года»…
Мира еле удержалась от смеха.
– Светик, у меня интернета нет. Что полнолуние, я и так вижу. Когда были предыдущие?
В трубке мяукнула согнанная со стола кошка, застучали клавиши.
– Сейчас… Девятого июня. А до этого – одиннадцатого мая, а до этого…
По коже Миры поползли мурашки. Если фантасмагория реальна, то Шиловскому в минувшее полнолуние светила расплата за вандализм. Действенная расплата – починить собой то, что сломал. Магия крови, она такая. Но, замаливая предыдущую отлучку, поганец работал без выходных и не смог вырваться на Такиль.
Море и луна терпеливо ждали его. Море и…
Бормотание волн нарушил плеск вёсел.
Ёжась от прохлады, Волчица выглянула наружу. Полная луна вовсю выкатила единственный глаз. Верно, ночное взморье редко баловало развлечениями.
Экспедиционная лодка отходила от берега. Неясный силуэт внутри налегал на вёсла.
Кто это расхозяйничался? Куда смотрит дежурный полисмен? Или это он и есть?
Мира кинулась под кухонный тент. Юрия не было. На столе ещё дымилась кружка чая и лежал надкушенный бутерброд, с подлокотника шезлонга свисало полотенце. Стёкла радужных очков поверх журнал «Нептун» мерцали провалами в иное измерение.
Волосы на затылке Волчицы вздыбились. Бегство Шиловского ещё не забылось, и от схожести обстановки в желудке набух ледяной ком.
Нервно постукивая фонарём по бедру, она дёрнула пологи палаток, где спали Кошарочка и Санька. Посветила внутрь.
– Подъём! Живо!..
Слова замёрзли на губах. Палатки тоже пустовали. Не зная, что и думать, Мира, спотыкаясь о какие-то предметы и проваливаясь в песчаные ямки, пошла через вымерший лагерь к воде. Поскользнувшись, упала на мелководье. Прохлада привела её в чувство.
– Стой! – зарычала она.
Лодка, будто вторя сомнениям гребца, развернулась. Потом тёмная фигура бросила вёсла под ноги и потянулась к мотору.
Всё, приплыли. Сейчас заведёт – и только его и видели.
Отшвырнув фонарь, Волчица нырнула с места. Ударилась коленом о камень, втянула воздух сквозь зубы, хлебнула солёной воды. В несколько гребков догнала лодку и схватилась за борт.
Луна, стремясь не пропустить ни одной мелочи, осветила лицо человека.
– Санька? – от безмерного удивления Мира едва не разжала пальцы. – А где Костя?..
Это было неправильно, значит… Значит, она где-то просчиталась. Именно Шиловский, который прятался по бухтам, должен был украсть лодку, чтобы в полнолуние поспешить навстречу смерти. Тихонов в схему не вписывался. Никак просто.
Санька – сомнений не осталось! – смотрел будто сквозь начальницу.
Глаза его, пустые и блестящие, были точь-в-точь как у Шиловского в ту злополучную ночь. В них плясало и кривлялось полнолуние. Взывать к парню не имело смысла. Море влекло его, луна лишала разума.
Словно он платил по чужим долгам… Словно…
Мира едва не застонала от досады.
Грузилами накидной снасти легли мелочи, до того привычные, что стали невидимыми. Придавили тяжестью, увлекли ко дну.
Испорченное снаряжение… жёлтая футболка вместо белой… звонки из пансионата… глиняные поделки… ненависть к прикормленным чайкам и настороженность к людям в бухте… Всё сошлось.
Невообразимо, дико, но…
Сошлось.
Их взгляды скрестились, высекая искры. Или то брызги вспыхнули под луной? Смысла таиться больше не было – ни бывшей начальнице, ни бывшему подчинённому.
Санька ухмыльнулся и занёс весло для удара.
– Ах ты, с-с-сука! – Мира чудом увернулась. – К берегу, живо!
Она попыталась забросить себя внутрь лодки. Пенистые ладони волн вдруг застили ей обзор, точно дали понять, что ей тут не место. Тихонов рывком завёл мотор, едва не опрокинувшись на спину. Затем плашмя саданул веслом по женским пальцам.
Волчица отдёрнула руку, заворчав от боли. Солёные брызги смешались со злыми слезами. Она повисла на одной руке. Если отпустит бортик, то угодит под мотор. И всё, кранты. Тихонов тоже это понимал. Оскалившись, он удобно перехватил весло, замахнулся и…
Мира до последнего не верила, что он ударит.
Мгновения растянулись, как в замедленном кино. Волна подхватила её, швырнула под лодку. Борт приподнялся, навис над головой. Лопасти винта отразили лунный свет. Металл скользнул по правому плечу. Боли не было. Только рука вдруг стала тяжёлой и непослушной…
Затем ледяные объятия увлекли Миру под воду. От неожиданности она едва не захлебнулась и забилась, вырываясь. Хватка ослабла.
Вынырнув, она жадно втянула ночной воздух.
Оставляя пенистый клин, Тихонов спешил туда, где на дне разливалось тусклое, заметное даже с берега свечение. Врата ждали его. И, хотя погоня не имела смысла, Волчица всё равно бросилась следом. Проклятущий портал ей не помеха. Надо будет, пройдёт и сквозь него, но вернёт паршивца. За шкирку вытащит. Его вина перед «Посейдоном» ничуть не меньше, а то и…
Всплеск адреналина угас. Боль в раненом плече ударила навылет, сковала движение.
Загребая левой рукой и чувствуя, как тают силы, Мира обернулась. По крайней мере, она поквитается с тем, кто задержал её. Луна услужливо высеребрила овал лица, залила тенью глазницы… но разве ошибёшься?
– Марина?!
Вода вокруг точно сгустилась. Воздух наполнил тяжёлый медный запах. Привлечённые им, заволновались чайки. Кровь? Неужели из плеча вытекло столько крови?
Будто отвечая её мыслям, Марина слабо взмахнула рукой и, пуская пузыри, с головой ушла под воду.
– Держись, дура, держись… – прошипела Волчица неизвестно кому, обхватывая девушку раненой рукой.
С каждым вздохом тело наливалось свинцом. Море, всегда услужливое и податливое, тянуло вниз, словно чёрная дыра. Усеянный огнями берег мерцал землёй обетованной. Или это от боли в глазах двоится?
Мира гребла и гребла, в каких-то трёх метрах над вечностью, и едва поняла, что больше не выдержит и что вечность, в сущности, не так плоха, как ноги коснулись дна. Шатаясь, она встала и поволокла Марину. Уронила и сама упала рядом. Вряд ли сейчас что-то могло её удивить – после камня-вампира и превращения Тихонова. Однако увиденное бросило в жар, а потом окатило холодом.
Маринка-шкодница запрокинулась на песке. Лохматые водоросли вцепились в её светлые волосы. Оттаскивая Миру от лодки, она тоже угодила под винт. Набегающая волна омывала вспоротое бедро, но в лунном свете рана на лилейной коже выглядела чудовищно. Верно, боль была адская. Зажимая бедро, Марина непонимающе смотрела на сочащуюся сквозь пальцы кровь. Губы что-то шептали – тоже удивлённо. В груди на каждом вздохе булькало и клокотало.
Мира застонала. Какая-никакая аптечка в лагере есть… Но дотянет ли девушка до больницы? Как Юрка с Кошарочкой поднимут её по склону? Как устроят в машине? Кто из них умеет водить? К чёрту больницу, надо МЧС. У них вертолёты, всё лучше, чем гнать ночью в Керчь. Не бросят же раненую на берегу?
Волчице казалось, что она зовёт Юру, что голос её слышен даже в дальнем конце бухты… Но шёпот её звучал слабее полуденного бриза.
Вдруг всё завертелось и задвигалось. Откуда-то взялись мощные фонари. Кто-то – кажется, Юрий – ненадолго забрал её лицо в ладони, всмотрелся в помутневшие глаза. Другие руки бесцеремонно повернули её, прижали к губам стекло. Она попыталась возмутиться – и так воды нахлебалась, благодарим покорно! – но в нос ударил запах спирта, и она один за другим осушила все экспедиционные «мерзавчики». Разлившееся тепло притупило восприятие, но когда плечо стянули бинтом, Мира отключилась.
Не сразу она пришла в себя, выплыв из блаженного забытья. Повязка давила под грудью, рану пронзительно дёргало, но боль не затмевала сознание. Где-то навзрыд плакала девушка – как пить дать Кошмарочка! – и плач её штопором ввинчивался в мозг.
– Телефон! – приподнимаясь, захрипела Мира. – Аптечку, жгут! Да помогите же Марине, мать вашу!
– Тут аптечка! – Из темноты вынырнул бритый… нет, уже слегка обросший Павел или как там его. – Но Мариша… С ней всё в порядке.
Волчица обернулась. Рядом с крепышом, обнимая плачущую Кошарочку, стояла Маринка-блондинка. И всё было при ней – встрёпанные волосы, вздёрнутый носик, бездонные, как небо над Чёрным морем, глаза.
В пепельном лунном свете Мира оглянулась на кромку прибоя.
Это походило даже не на сон… Скорее на чей-то горячечный бред, где от неё ничего не зависело. Вот просто ни капельки.
Раненая девушка казалась двойником Марины… но только миг. Лицо её посерело, нос заострился сильнее, волосы утратили маслянистый блеск. По бледному, точно восковому, телу деловито засновали крабы.
Марина – настоящая Марина! – вдруг схватила корыто для находок, зачерпнула воды и окатила незнакомку.
– Да ты что…
Юрий положил ладонь на пылающий лоб Миры.
– Ты не понимаешь? Её в море нужно, и точка.
– Сдурел? – несмотря на слабость и потерю крови, Волчица не сдавалась. – Она мне… она меня спасла. И её – в море?.. Чтобы никаких следов?..
– Мирослава, вы… – Марина опустила корыто на песок. – Вы разве не видите?
Вода ненадолго вернула раненой прежний облик. Но тотчас на коже проступили пластины чешуи. Теперь, когда сохранять иллюзию не было ни сил, ни смысла, между пальцев девушки натянулись перепонки. Ноги стали рыбьим хвостом. Глаза выкатились на пол-лица, и радужка слабо засветилась в сумраке.
Морская дева повернулась на бок, силясь дотянуться до воды.
Море поспешило ей навстречу, раскрывая целебные объятья.
ВОЛНА ДЕВЯТАЯ
Прилив
В черноморском царстве, в подводном государстве…
Пишет Морская Волчица (loba_de_mar)
…
July 11th, 2017, 11:12
Утром 9 июля 2017 г. в районе мыса Такиль на юго-востоке Керченского полуострова без вести пропал Александр Тихонов, научный сотрудник Центра подводных исследований «Посейдон». Мониторинг акватории и поисковые работы проводят сотрудники «Посейдона» и специалисты из МЧС. Пока безрезультатно.
В ходе поисковых работ в слое обрушившейся породы обнаружено тело мужчины, опознанного как пропавший неделей ранее Константин Шиловский, младший научный сотрудник «Посейдона».
Археологические разведки приостановлены.
Vnuk_Kusto 11.07.2017, 12:22:11
Братья и сёстры, мои соболезнования! Держитесь на плаву!
Svetik-Semitzvetik 11.07.2017, 15:06:00
Спасибо. Держимся.
Prosto_Tsar 11.07.2017, 12:31:32
ёлки-палки, что за год за такой паршивый… ((
Megavatnik 11.07.2017, 13:37:14
А говорят, что рыба в одну и ту же сеть дважды не попадаеться…
Svetik-Semitzvetik 11.07.2017, 15:13:59
Всё над Посейдоном ходим.
Medusa 11.07.2017, 14:21:28
море дало, море и взяло!!!!! волны ему пухом!!!!!
Svetik-Semitzvetik 11.07.2017, 17:11:01
В черноморском царстве, в подводном государстве…
Пишет Морская Волчица (loba_de_mar)
ИЗ ОТЧЁТА О ПОДВОДНЫХ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ РАЗВЕДКАХ В АКВАТОРИИ МЫСА ТАКИЛЬ
July 15th, 2017, 15:25
В мае 2017 года в Керченском проливе (акватория мыса Такиль) местными жителями были собраны предметы, предположительно, догреческого либо античного периода, в частности фрагменты мраморного барельефа. Вероятно, объект был разрушен 10 мая с.г. при обезвреживании в акватории мыса фугасной авиабомбы ФАБ-50.
В ходе изучения выявлено, что имитация барельефа выполнена из быстроразлагающегося при воздействии азота и кислорода материала природного происхождения, на 97–98 % состоящего из хлорида натрия, и не представляет культурной ценности.
Объектов археологии, включённых в реестр, выявленных объектов археологии, объектов, обладающих признаками объектов археологии, не зафиксировано. Предметы охраны и историко-культурная ценность на рассматриваемом участке отсутствуют.
[Для этой записи комментарии отключены]
Отлив
Со второго этажа «Посейдона» богом данный город раскрывался веером – от арки старого Сарыгольского моста, через усеянную аттракционами и кафе набережную, через порт, каменный извив генуэзской стены – до самого мыса Ильи.
Сидя на широком подоконнике, Мира неотрывно смотрела на Феодосийский залив. Её правое плечо охватывала тугая повязка, пальцы рассеянно вертели одну из глиняный заготовок Тихонова. Просверленная жемчужина на цепочке елозила в вырезе пёстрой разлетайки – единственном, что удалось надеть без посторонней помощи. Вдали от моря жемчуг потускнел, но Мира знала – на берегу перламутр вновь нальётся синевой.
Подарок нереиды, в отличие от того, что взято силой, не обратится солью.
Волчица уронила заготовку на подоконник. Непросохшая масса треснула. Взяв ручку гераклейской амфоры, служащую то пресс-папье, то орехоколом, Мира ударила снова. Глина разбилась на три части.
Кабинет, обычно просторный, сжался от неразобранных коробок и разложенного на столах и стульях снаряжения. Уборщица «Посейдона» знала, что там, где ласты лежат, – их законное место, и лучше его не менять. Волчица же навести порядок не успевала; время уходило на визиты в следственный комитет, дачу показаний, составление объяснительных и прочие малоприятные дела, связанные со смертью двух подчинённых.
Тихонова не нашли. Поиски продолжались, но море не прощает ошибок. Своё оно всегда возьмёт.
Стукнула дверь, и в кабинет заглянул Заферман. Подтянутый и бурлящий энергией, он контрастировал с Мирой, вдали от моря впадавшей в лень и меланхолию.
– Решил? – спросила наместница Посейдона и сдержала зевок.
– Решил, – кивнул он.
– И точка?
– Так точно! – Он рассмеялся, скрывая неловкость. – А ты? Надумала что?
Волчица повертела следующую заготовку.
– Надумала. Впредь брать только волонтёров. И только неофициально. Пропадут или утонут – мы не при делах. И никакого головняка…
– Ну-ну, мечтай… – Засмеявшись, Юрий протиснулся в кабинет и закрыл дверь. – Ты злой и страшный серый волк, ты в волонтёрах знаешь толк…
– Я злая серая Волчица… – Вытянув шею, она обшарила взглядом стол. – На кой мне с вами мелочиться?.. Там где-то бумага была. Маску подними… Есть? Вот, садись и пиши. Я, такой-то сякой-то, прошу принять меня на работу в Центр подводных исследований «Посейдон» в качестве младшего научного сотрудника с испытательным сроком…
– С испытательным?
– А ты как думал? Вдруг море и тебя не примет?
Юрий фыркнул. Но Мира не шутила. У каждого моря, как у любого живого существа, свой характер.
Заферман уверенно заскрипел ручкой, чертыхнулся, скомкал лист и принялся за новый. Мира разбила четвёртую заготовку, по частям запулила в ведро и взяла пятую.
– Каким будет заключение по Шиловскому? – спросила она, обстукивая крошащейся глиной подоконник. – Несчастный случай?
– Каждый несчастный случай имеет имя, место жительства и пару приводов за мелкие правонарушения… – рассеянно сказал Юрий. – У меня в следственном знакомых нет, не знаю…
– И краем уха ничего не слышал?
– Слышал, а как же… Удивлялись, что телефон вашего Шиловского за неделю не разрядился. Да я сам, когда под завалом «Семь сорок» разгулялась… веришь, чуть не перекрестился.
Мира дёрнула здоровым плечом и отодвинула глиняный мусор в сторону. На море всегда происходят чудеса, разве нет?
– Я вот чего не понимаю… – Юрий отложил ручку и развернулся к начальнице. – Тихоня ваш почему морем-то удирал?
– Тебя это волнует? – Мира невольно скосилась на пластиковый бокс.
За прозрачными стенками, назло прошедшим эпохам, глумливо скалились акантоды. Утром она скормила им чашку крови. Интересно ведь, глянутся ли артефакту мороженые курята. Камень впитал подношение и даже залоснился. Голод не тётка…
Мысли об акантодах неизменно возвращали к нереиде. Однако по молчаливому сговору тайна Мэры осталась в бухте. Никто – даже Кошарочка! – не решился выставить её на обозрение… или себя – на посмешище.
Только тот, кто прикоснулся к этой тайне, уже не останется прежним. Катя собиралась стать волонтёром и спасать Галапагосских черепах. Юрий решил, что сохранять культурное наследие можно разными способами. И выбрал тот, который сулил новые тайны и новые открытия.
– Меня много чего волнует! – откликнулся он, и Мира заморгала, ловя нить разговора. – Только того, что там стряслось на самом деле, не узнать. А разными догадками под… сама знаешь, что с ними можно сделать.
– Подтвердить? – Губы Миры чуть дрогнули.
Бывший волонтёр витиевато расписался и отложил заявление. Весь он – от заломленных на лоб очков до весёленькой майки навыпуск – не просто сомневался, что правда о недавней трагедии когда-нибудь откроется. Он был воплощённым сомнением. Эталон для Бюро Мер и Весов.
– А ты – ты сам – хочешь знать, что случилось? – Смуглая рука подкинула и поймала последнюю глиняную фитюльку. – Просто знать? И жить с этим знанием?
– Ха! Спрашиваешь!
Будто советуясь, Волчица глянула на море. Лукаво улыбнулась – то ли полученному ответу, то ли самой себе.
– Жаль, нет охотничьего хлыста. С ним… каноничнее.
– Хлыста? – заинтересовался Юрий. – Для каких таких канонов непременно нужен хлыст?
Вместо ответа Мира разгладила испорченное заявление, положила сверху кусок глины и саданула ручкой амфоры. Заготовка развалилась. Серая масса вспыхнула на изломе перламутровыми бликами.
Заферман присвистнул и подошёл ближе – рассмотреть.
– К счастью, мне путем размышлений удалось проследить судьбу этих знаменитых жемчужин… – Подражая самому известному частному сыщику на свете, Мира выковыривала находки, как изюм из булки. – От врат морской девы, где они пропали, до последней из шести заготовок экологически чистой глины, слепленных в бухте мыса Такиль…
– Ого! – Подобно слепцу, Юрий перебирал жемчужины, счищая крохотные комочки глины. – Сколько их тут?
Закусив губу, Волчица буравила его взглядом. Почувствует он магию нереиды или…
Нет. Море приняло нового «посейдоновца», но не выбрало. Для него пригоршня разноцветного перламутра была украшением… или уликой.
– Сядь! – Решившись, она указала на подоконник и, когда будущий сотрудник взгромоздился рядом, взяла его за руку, переплела пальцы.
– С непривычки это может… впечатлить… – предупредила она.
Стиснув её руку, такую хрупкую в его лапище, Юрий завозился на широком мраморе, пододвигаясь. Свободной рукой Мира взяла откатившуюся жемчужину:
– Смотри…
– Куда? – успел спросить он, прежде чем…
…солёные брызги застилают обзор.
Радость при виде осквернителя врат захлёстывает, как пена прибрежные камни. Трепеща от возбуждения, нереида срывает с шеи низку перлов, мечет на дно блестящие пригоршни. Так люди земли засевают скудные наделы. Только морские зёрна проклюнутся обетом, заколосятся наваждением, нальются справедливостью, поспеют местью…
– Что… Что это было? – разжав пальцы, Юрий прижался к оконной раме, словно боясь потерять равновесие.
– Ответы? – предположила Мира. – Не нравятся? Уж какие есть.
– Да я не о том…
Он вытер вспотевший лоб. Помолчал, массируя виски и хмуро разглядывая разноцветное драже.
Волчица ждала. Стадию отрицания она давно преодолела, и теперь с любопытством наблюдала, как трещат и ломаются стереотипы нового сотрудника. Наверное, прикидывает, что из съеденного и выпитого дало такой потрясающий эффект.
Резко, точно боясь передумать, Юрий сгрёб жемчужную россыпь, стиснул до дрожи предплечья… и через пару минут разочарованно высыпал на подоконник. Опасливо выбрал крупную лазоревую бусину и долго разглядывал, невнятно бормоча под нос. Поскрёб её ногтем, попробовал на зуб и еле сдержался, чтобы не запулить в стену.
– Ничего не понимаю! – признался он. – Не понимаю, и точка!
Голос Зафермана звенел такой искренней детской обидой, что Мира засмеялась. Потом вынула жемчуг из его пальцев.
Не дожидаясь просьбы, Юрий первый стиснул её руку обеими ладонями – так утопающий хватается за соломинку…
…Невидимая в переливе волн, Мэра смотрит, как перлы отравляют избранного. И чем богаче его добыча, тем большего он жаждет.
Отныне сны его наполнятся погружением в бездну, а днём зов наката будет сводить с ума.
Там, в глубине, Мэра открывается ему. В наваждении красоты, в шлейфе водорослей, в свите из рыб, встаёт перед ним и манит, манит, манит… К себе, за собой, прочь из этого мира…
Не надо быть дочерью Нерея и Дориды, чтобы понять – перлы околдовали смертного. Такое уж у них свойство. Всякий, кто коснётся их, уже не мыслит о другом. Даже объятия нереиды, её сапфировый взгляд и беломраморная кожа не затмят силу морских зёрен.
Руки смертного дрожат, то и дело тянутся к матово блестящей россыпи. Сердце трепещет в ожидании полнолуния, когда откроются запретные для других врата. Врата, за которыми испокон веков хранятся несметные сокровища. Сокровища, которые ждали его одного.
Потом избранный прозреет… Потом… И всё вернётся на круги своя.
Ещё немного, и Мэра обнимет отца, прильнёт к матери, вольётся в стайку сестрёнок-непосед…
Предвкушая возвращение, нереида раскидывает перлы, и пузырьки смеха устремляются к солнцу. Вторя её веселью, волны тревожат дремлющих чаек.
Всё идёт так хорошо!
До тех пор, пока избранный не выдерживает. Вынимает заветные перлы, пересыпает из ладони в ладонь, любуется в лунном свете их прохладным блеском.
Надо предупредить его! Обернись! Ну обернись же!
В который раз Мэра жалеет, что речь смертных ей неподвластна.
Морской рог сам прыгает ей в руку, касается губ, но…
Поздно!..
– Думаешь, этому можно верить?
Бледный сквозь загар, Юрий не спешил выпускать руку начальницы, хотя видение угасло.
– Когда мы Мэру тащили в море, – сказала она, – не припомню, чтобы тебя грызли сомнения.
– А я не в себе был! – парировал он. – Может, я бредил? Может, у нас глюки были?
– Да запросто! – поддержала Мира. – С твоего чаёчка и не так вштырить могло. Легко отделались!
Заферман фыркнул. Потом кивнул на подоконник.
– Гулять так гулять! Давай ещё.
Мира поймала жемчужинку, в раздумье замершую на краю – падать или повременить?
…Нереида, дожидаясь своего часа, наблюдает за людьми.
Осмелев, она принимает облик замеченной на берегу смертной. Хрупкостью, светлыми волосами и голубыми глазами дева земли походит на ту, что множество лун назад пленила Александроса. От девушки не отходит влюблённый – со дна видно! – мужчина, сложённый, как Геракл. Неудивительно. Такие девы всегда находят воздыхателей.
В новом обличье Мэра гуляет по берегу, проказничает по мелочам. То мягкую подстилку – её называют матрасом – в море уносит. То у зазевавшейся купальщицы сандалии стащит или, если повезёт, яблоко. С особой радостью лишает рыбаков улова, отыгрывается за пережитый в сетях страх. Рыбак тогда едва заикой не стал, узрев её истинный облик…
Как-то, не сдержавшись, Мэра долго милуется с псевдо-Гераклом. Но, загодя услышав приближение его луноликой подруги, со смехом прячется в море.
На берегу есть и другая женщина – старше, обманчиво невозмутимая. Непохожая на дочерей земли, она нравится нереиде сильнее простых смертных. Кажется, она вскормлена не молоком матери, а морской водой. В её глазах небо, а в сердце – ритм прибоя. Она не слышит ничего, кроме ветра и криков чаек. Не видит ничего, кроме пены волн и манящих глубин. Даже устремлённых на неё глаз…
Ах, как бы Мэра хотела такую подругу!
Поэтому голубой перл открывается ей – смертному подобию дочерей Нерея.
Зная, как тяжело привязываться к краткоживущим, она не ищет с ней встреч. Наблюдает со стороны, невидимая среди волн и камней. Но смертная всё равно ощущает её взгляд, и это радует и печалит Мэру. Лишь раз нереида подходит к ней, чтобы забрать обломки врат. Это доводит дочь земли до белого каления. Странно, Мэре казалось, они поняли друг дружку. Земное – земле, морское – морю. Разве нет?..
…Видение не успело раствориться в солнечных лучах, как Юрий схватил новую жемчужину и протянул начальнице.
– Кажется, я подсел, моя Волчица! – объявил он, избегая взгляда, в котором синело обманчиво невозмутимое небо.
Мира не заметила его смущения. Откровение нереиды окатило её целебной волной; так в жаркий и пыльный полдень морская прохлада смывает пыль и придаёт сил. Даже больное плечо угомонилось. Значит, ей не мерещился изучающий взгляд!
Отвлекая от размышлений, мужские пальцы сплетаются с женскими – грубые и горячие с тонкими и прохладными.
Две стихии, земля и море. Всегда вместе, всегда порознь…
…Не жемчужины, а загляденье! Каждая словно неведомая планета. Блестят себе в темноте. Манят, обещают несбыточное. Для других – несбыточное. А для него – самое что ни на есть настоящее.
Собрать, немедля собрать! Спрятать. Спрятать так, чтобы никто не нашёл. Никто не отнял. О, придумал! Никому в голову не стрельнёт, что в глине такая начинка…
Какого хрена он с грузом таскается? Так, стоп… Что… что это? Мажется, к пальцам липнет. Джем? Нет, кровь. Кровь? Откуда?!
Тело болит, точно кувалдой отходили. Он дрался? Точно, дрался. С кем? С кем он мог драться в палатке Миры? Это ведь её палатка, да? Кружка её, полотенце её. Грузы – тоже её. Ноутбук вон, с отчётом…
Неужели он…
Нет, нет! Ну не Волчица же! Она неплохая. Только на море сдвинулась. Задыхаться начинает, если из воды вытащить…
Костяй… Ну конечно! Костяй и его жемчуг. Нельзя такой жемчуг показать и спрятать. Он не для чужих глаз… Гладкие, прохладные жемчужинки. Уж он так не лоханётся. Он их спрячет, хорошенько спрячет…
Дьявол, а этого идиота теперь куда? Днём-то от него вреда никакого. Нет у жмуриков привычки под солнцем шляться. А вот ночью… Ещё притащится, станет немым укором. Х-ха!
Концы в воду, и весь сказ. Нет, не в воду. Море вынесет его обратно, зачем ему такое счастье?
Подальше от лагеря надо… Под Трезубец, да! И камнями завалить. Дождь пройдёт, грязью так запечатает, что хер откопаешь. Главное, чтобы никто не разрыл. Да дураков обычно нет, что тут искать? Гипсовые розы?
Нет, ну какое гадство! Надо было под дождь попасть… Не, всё путём, заодно и кровь смыл. А футболка сменная есть. Правда, жёлтая, а не белая. Но кто такие мелочи замечает?
Ещё бы дождаться полнолуния. Выдержать несколько дней. Тогда жемчуг приведёт его к новым сокровищам. А потом можно и ноги сделать. Море будет по колено.
Уж он-то найдёт, как распорядиться таким подарком! Он не Мира-идеалистка. Наука превыше всего, как же! И тем более не Костяй. Исследователь, блин, выискался. В Шлимана не наигрался. Уже и не наиграется…
Идиоты, как есть идиоты! Блаженные. Может, к лучшему? Пока таких самородков полно, ему все карты в руки. Свалит отсюда на хер, чего он в Крыму потерял? Да и в России, если уж на то пошло. Загранник есть, только его и видели…
Эх, жаль снаряги. Своей особенно, нет у него папочки-бизнесмена. А что делать? Иначе никто не поверит, что Костяй сорвал экспедицию. Костяй – то ещё шило в заднице. Всё может…
А с морским кладом он себе новую снарягу отхватит.
Вроде управился… Не зря пляж убирал. Бутылку из-под водяры нашёл. Счастье, что мусор вывезти не успели. Как по заказу. Спасибо Толяну, дельную мыслю подкинул. Ну а чё? Костяй и так как обдолбанный. Любой поверит, что в одно жало агента 007 уговорил. Осталось среди тряпок заныкать, и – вуаля!
Так, ещё немного, ещё чуть-чуть. Последний штрих – он трудный самый… Подпись мастера, х-ха!
Где там у Миры грузы? Если кто что-то и заподозрит, хера с два докажет. Кто только эти грузы не лапал! Разве что чайки не топтали.
Ну, только бы башку не проломить. Иначе забавно вый…
…Дверь приоткрылась, в кабинет кто-то заглянул. Увидел идиллию на подоконнике, сконфуженно хрюкнул и бесшумно канул обратно.
Мира и Юрий не заметили вторжения. Только жемчужина, словно от сквозняка, дрогнула в женской руке…
…Гадство! Какое же гадство!
За что ему такое невезение? Чем и перед кем он провинился? Не с той ласты нырнул, что ли?
Сна ни в одном глазу. Как спать – волна захлёстывает и манит, манит за собой. Так бы и помчался, аки посуху. Но нет, рано. Ещё рано…
Проклятие какое-то! Думал, от снаряги избавился. Хера с два Мира в разгар сезона быстро прибарахлится. А там и экспедиции конец, и этому Открытому листу. Другие объекты по плану, сроки поджимают…
Так нет же! Как назло, в магазин, где они закупаются, товар пришёл. Хорошо, Толян проговорился, что за гидриками едет. Ну, заказ отменить – раз плюнуть. Голос Миры несложно изобразить. С Костяем, как ни странно, мороки больше…
С ним вообще одна морока. Он и под завалом траблы притягивает. Ничего не поделать, натура таковская. А живой или мёртвый, неважно. Сперва чайки пожаловали. Рассядутся на камнях, сволочи, нахохлятся, будто ждут чего-то. Падаль, что ли, чуют? Ну, дождались. Раз отогнал, второй… потом уже к мысу – как на работу. Да так, чтобы внимания не привлекать. Окочуриться можно. Но ничего, втянулся. Где наша не пропадала…
Вот что ещё может случиться? Пара дней, и всё. Никто Костяя ещё лет пять не найдёт. А и найдёт, он уже далече будет…
И тут на тебе…
Не зря Костяй от своей Кошарочки ныкался. Ох не зря!
Оторва мелкая! Так и зыркает по сторонам. В каждую дырку нос суёт, в каждую кастрюлю лезет, каждый пакет с крупой щупает. Все палатки перешерстила. Думала, никто не видит. Даже глину с жемчугом в ладонях подержала, похмурилась, но на место вернула. Посмотришь – враз скумекаешь, чего ведьм сжигали. Как про сон сказала, едва не придушил. Вот как… как такое возможно? Откуда ей знать, где её разлюбезный упокоен? Или не упокоен, раз снится и трындеть рвётся? Прямо мурашки по коже… Телефон ещё этот… Чёрт, про телефон-то Костяя он и забыл. Думал, где-то в палатке валяется. А этот идиот его в шортах таскал. Ну не отрывать же, всяко разрядиться должен…
Стоп! Помянёшь ведьму, а она тут как тут! Куда её несёт на ночь глядя? К Трезубцу, что ли? Идёт, дурища, телефоном подсвечивает… А, нет, звонит. Кому звонит посреди ночи? Ёлки-палки, кому она ещё звонить может? А если телефон не разрядился? А если…
Ну и пусть её! Это уже неважно. Всё неважно. Главное – взять лодку. Главное – достать то, что проворонил Костяй… Главное – успеть…
Успеть…
Ус…
…Ошеломлённый и онемевший, Юрий крепче сжал руку Миры. Он боялся выйти один на один с вечной стихией, в которой до поры спали древние боги. Боялся, и не стыдился этого. Куда смертному тягаться с морем, которое не отступится от законной добычи.
Но ещё сильнее он страшился той, в чьих глазах можно утонуть, словно в пучине. Ту, которая была притягательнее и опаснее всех морей, вместе взятых.
Мира не замечала ни его взгляда, ни жара ладони. Глядя на снующие по бухте катера, она вспоминала лицо нереиды, но оно выскальзывало из памяти. Смывалось, как песочный замок пеной прибоя. Только искрился шёлк моря, играли дельфины и доверчиво мерцала голубая жемчужина.
Тар Саргассов. На речке
Умерли они не в один день – она погибла на месте, а Олег полежал в коме, и только через сутки переломанное тело испустило дух. Он был неплохим водителем, но, когда со встречки в тебя влетает автобус, это не имеет значения.
Тёмная вода плескала о борт, мерно работал мотор. Летящий навстречу туман влажно холодил лицо, но оно всё равно горело жаром. Лодочник сказал, это фантомные проявления. Олег потянулся к воде, подержал руку в бурлящей между пальцами прохладе. Плеснул на лоб, размазал по лицу. Лодочник покосился, буркнул:
– Скоро приедем.
Олег вздохнул, в который раз огляделся. Река, надо же… Не верил и близко, а вот… Но что дальше?
– Да, река, – хмыкнул Лодочник. – А ты не бойся.
Повернулся к Олегу, посмотрел тому поверх головы:
– Что там – седьмая? Один случай? Да ты почти святой!
Он захихикал кошачьим смешком.
– Что со мной будет? – Олег повернул к нему влажное лицо.
Лодочник махнул рукой:
– Да спишут тебе эту мелочь. А то бы никаких котлов на вас… В Сияние пойдёшь.
Олег не смог сдержать улыбку облегчения, отвернулся поспешно.
– Есть, правда, один момент, – продолжал Лодочник. – Она должна своё согласие дать. Рекомендовать тебя как бы. Всё же – и её это касается. Вечность там с тобой куковать, не хухры-мухры.
Лодочник поправил бейсболку, уставился задумчиво вперёд.
Олег прикрыл глаза. И увидел вдруг в золотистом сиянии – лицо, образ, всю её целиком: недолгую светлую жизнь, маленькие прегрешения, трогательные, наивные тайны. Вот оно здесь как… Всё высвечивает смерть-рентген. Олег стиснул зубы и уставился в тёмные воды.
Он не был так же чист перед ней.
Значит, теперь и она увидит его… Нет – уже увидела. Во всей красе…
Лодочник истолковал молчание Олега по-своему.
– Да не ссы ты, – ухмыльнулся в рыжую бородку. Взглянул у Олега над головой – в этот раз смотрел подольше.
– Она ведь любит тебя. И ты её, хоть и… – Он махнул рукой: – Такое сплошь и рядом. И прощают они все, потому что – а куда деваться…
Олег хмыкнул, потёр голову. Это что же получается: ей придётся или провести вечность с ним – с ним, который… Или… Или что?
– А тех, кого не в Сияние, тех – куда?
Лодочник прищурился, посмотрел вдаль, где внизу по течению клубились тёмные облака.
– О тех мы стараемся не говорить.
Стараются они… Олег склонился над бортом, сдавил пальцами виски. Она должна выбирать: или отправить его туда, в темноту, или пожалеть, простить – заставить себя… Посвятить ему свою вечность, пожертвовать… И, глядя на проплывающие бульбочки пены, Олег понял, насколько же он этого не заслуживает.
Как же по-дурацки тут всё устроено… Надо всё обдумать.
Он выпрямился, качнув лодку, схватил Лодочника за плечо.
– А можешь меня туда не везти?
Лодочник крякнул.
– А куда ж тебя? Назад?
– Что, и назад можно?
– Можно, – Лодочник прищурился, – можно. Но такого я никому не пожелаю.
Он уставился в проплывающий туман, нахмурился:
– Так что не болтай ерунды.
Вода проносила коричневые листья, обрывки водорослей и радужные пятнышки от горючего. Когда за туманом тёмной полосой прошли заросли камышей, а за ними что-то, похожее на остров, Олег резко поднялся и прыгнул за борт.
– Ах ты ж… – успел услышать, а потом его принял и закрутил холодный поток.
Вынырнув, завертел головой и быстро погрёб в сторону зарослей. Где-то далеко возился с заглохшим двигателем и громко матерился Лодочник. Олег увидел в камышах просвет и поплыл туда. Когда нащупал ногами дно, позади фыркнул и заклокотал мотор. Олег выбрался на песок, осмотрелся. Мал оказался островок – ни убежать, ни спрятаться.
Моторка ткнулась носом в берег, Лодочник привстал, махнул рукой:
– Давай залезай!
Олег не ответил. Лодочник что-то пробормотал, перемахнул через борт, кроссовки зашуршали по песку.
– Пошли, чего дуркуешь?
Олег развернулся и пошёл прочь. Лодочник догнал, схватил за плечо. Олег сбросил руку, двинулся дальше, но тот не отставал: напрыгнул, схватил за шею. Они повалились на песок и долго, с мычанием и руганью, боролись. Потом расцепились наконец, отползли друг от друга и сели, тяжело дыша.
Лодочник пошевелил губами, сплюнул, потрогал нижнюю челюсть.
– Не, ну если тебе насто-олько туда не хочется… Фиг с тобой. Сиди здесь… Робинзон хренов. – Он поднялся, заправил выбившуюся из джинсов клетчатую рубаху. – Только за дорогу, давай, оплати.
Олег тоже встал, отряхнулся. Тут из тумана, с реки, послышался шум мотора, и сейчас же показалась лодка – большая, серая. Разворачиваясь, она подошла к берегу, и Олег вздрогнул: лодкой управлял человек с собачьей головой.
– Что там такое? – крикнул он, и высокие чёрные уши шевельнулись. Морда напоминала дога, голос был низкий, хриплый.
– Нормально всё, – буркнул Лодочник не особо приветливо, подошёл к своей подпрыгивающей на волнах лодке, подтянул к берегу.
Человек-собака мотнул головой, посмотрел на Олега, мотор заработал громче, и лодка ушла в туман. Олег проводил её взглядом, посмотрел на Лодочника. Тот махнул рукой:
– Тоже возят тут… – Он потёр подбородок, подошёл к Олегу: – Как рассчитываться будешь? Нал, безнал?
Олег недоумённо заморгал. Лодочник шевельнул бровями:
– В карманах посмотри.
Олег проверил пиджак. Внутренние карманы оказались пусты, а наружные вообще зашиты. В брюках – только платок.
– Понятно, – кивнул Лодочник. – На телефоне что-то оставалось?
– Что?
– На мобильном, на счету есть деньги?
Олег машинально сунул руку в карман, тут же опомнился, пробормотал:
– Есть… наверно. Но зачем…
– Говори номер.
Олег сказал. Лодочник посмотрел поверх его головы, кивнул:
– Ага, там хватает. Три пятьдесят с тебя, если до пункта считать. Списываю?
Олег усмехнулся:
– Да забирай всё.
– Всё – много. Пятёрки хватит.
– А мне-то они…
Лодочник хмыкнул:
– Не скажи, не скажи… Ладно, давай, разберёшься.
Он пошёл к лодке, толкнул, взобрался на нос, перескочил через лобовое стекло, стал заводить двигатель.
– Слышь… – Олег подошёл к берегу. – А тебе… Тебе ничего за это не будет?
Лодочник усмехнулся.
– Не будет. Там учёта толком нету, так, видимость одна.
Тарахтение лодки затихло вдали. Олег не спеша обошёл остров. У берега песок покрывали горки засохших водорослей, в середине среди чахлой травы возвышались три голых куста. Стояли стеной заросли камыша, сухие стебли едва слышно шелестели. И туман, туман кругом…
Олег выкрутил одежду, прошёлся босиком по песку. Захотелось пить. Заметил присыпанный пластмассовый стаканчик. Зашёл в реку, хорошенько промыл, набрал тёмной воды, понюхал, осторожно глотнул. Вода оказалась горькой, Олег закашлялся, матюгнулся. Вышел на берег, сел на песок. Туман стал уже не такой густой. Показалось небо, похожее на низкий бетонный потолок.
Изредка слышался шум моторок, но где-то совсем далеко. Скоро повеяло прохладой, потемнело. Небо стало чёрное, ни одной звезды. А потом Олегу показалось, что недалеко от берега мелькнула большая гребенчатая спина. Он отошёл на середину острова, натянул влажную одежду и сел у кустов, стуча зубами. В реке что-то плескало, фыркало, Олег озирался, всматривался в чёрную поверхность. Темнота сгустилась, она наступала, давила, хотела поглотить. Всю ночь Олег не сомкнул глаз, а под утро плюнул, свернулся в позе эмбриона и заснул.
Когда проснулся, вовсю светило солнце. Сел, осмотрелся – нигде никакой земли, одна вода – и вдруг вспомнил, где он. Нетвёрдо прошёл по прохладному песку к реке. Вода показалась тёплой. Умылся, посмотрел на чистое голубое небо и вспомнил о ней… и о себе.
Солнце уже начинало припекать. Пахло водорослями. Над водой носились стрекозы, в камышах попискивала серая птичка, негромко квакали лягушки. Сквозь гладкую поверхность виднелись пушистые водные растения, у песчаного дна застыл полосатый окунёк. Всё как в детстве, на Голубых озёрах. Олегу стало жалко себя, он это понял и рассердился.
«Ну, умер, так и что теперь, плакать тут ходить?»
Он побродил по берегу, потом разделся. Вошёл в реку по грудь, окунулся с головой, фыркнул и поплыл. Но метров через пять, когда ног коснулась колючая трава, вспомнил, как что-то плавало и плескалось в реке ночью. Развернулся, судорожно погрёб и шумно выскочил на берег. Подошёл к одежде, сконфуженно огляделся. По штанине пробежала крохотная, с полпальца, ящерка. Вдалеке захохотала какая-то птица. Олег лёг на песок и скоро задремал.
Проснулся от шума моторки.
– Привет, островитянин!
Лодочник затолкал лодку в камыши, подошёл, шелестя белым пакетом. Олег поднялся, сонно моргая. Гость доставал из пакета бутылку с красно-белой этикеткой, пластиковые стаканчики, свёрток с бутербродами. Расстелил на песке пакет, разложил:
– Садись, бери.
Разлил. Выпили, не чокаясь, пожевали молча. Ветерок повалил стаканчики, Лодочник вставил их один в другой, нахлобучил на горлышко бутылки. Вздохнул задумчиво:
– А я уже и не помню ничего с той стороны. Как жил, что там было… – Он помолчал. – Снится только иногда. Просыпаюсь – и не могу ухватить, ускользает… Дорогу только помню, шоссе. И небо с облаками.
Олег сидел тихо, слушал, смотрел на реку.
Лодочник разлил по второй:
– Давай за тебя. Чтобы…
Недоговорил – выпил, захрустел огурцом. Олег тоже выпил, заел горечь полоской сырка.
Сидели, пили. Лодочник рассказывал. Что всех перевозчиков заставляют носить бороду. Что раньше в шторма сидели по домам, а теперь приходится выходить – ремонтировать лодки… а зарплата та же. Что как-то разговаривал со стариком-лодочником, который перевозил Ленина; правда, тот мог и приврать.
Иногда в лодке шипела рация, что-то кричали. Лодочник подходил, отвечал, врал, что занят, что заглох и не может завестись. Принёс из лодки вторую бутылку. Разлили и увидели: закончилась закуска. Тут и выяснилось, что Олег ничего не знает. Лодочник научил его покупать продукты. Цены были какие-то советские, на двести с лишним рублей, что оставались на телефонном счету Олега, можно протянуть очень долго. Ассортимент, правда, тоже советский, а спиртное вообще не продавалось, зато купленное появлялось мгновенно.
– Решения ждать иногда подолгу приходится, – объяснял Лодочник, открывая складным ножом банку кабачковой икры и намазывая рыжую массу на ломти тёплого хлеба. – Рассмотрение, бывает, затягивается; опять же – выходные, праздники. Вот и пригождаются деньги с мобильников. Связь, она-то через небо идёт, понятно?
– Понятно, – с сомнением кивнул Олег.
– Хрена там тебе понятно, – хмыкнул Лодочник, разливая водку. – Мы тут сами ни фига не понимаем.
Он подмигнул, окосевшие глаза весело блестели.
– А цены почему такие? – спросил Олег.
– Тут, – сказал Лодочник, – перемены тяжело идут, долго. Моторки вон всего лет двадцать как появились… А то всё вёслами гребли.
Олег понял, что опьянел. Отошёл по малой нужде, взглянул мельком на реку и остолбенел: один за одним проплывали пароходы, баржи, лодки. И на всех – люди, люди… Олег моргнул, посмотрел: нет ничего, пустая река. Показалось…
Вернулся, плюхнулся рядом с Лодочником. Поймал его окосевший взгляд.
– Расскажи ещё, как оно – тут…
– Да тебе нужнее будет, как оно – там, – серьёзно сказал Лодочник. – Тут засиживаться нельзя: неприкаянным станешь – и сгинешь.
Подмигнул Олегу:
– Ты б не дурковал, а? Давай отвезу тебя, да и всё.
Олег вздохнул. Поставил стаканчики, разлил, взял свой, осушил залпом. Посидел, глядя на реку. А потом рассказал всё сбивчиво: что нельзя любимого человека перед таким выбором ставить. Неправильно это.
Лодочник долго молчал. Потом произнёс задумчиво:
– Что ж… Жди тогда, пока она тебя там, – указал в небо, – забудет. Там, в преддверии Сияния, говорят, по-другому всё видится. Быстро забывают. А как она в Сияние уйдёт, тогда и ты попробуешь.
Он почесал лоб.
– Я, правда, не знаю… Не слыхал о таких случаях. Ты, кстати, и сам постарайся всё забыть. Это важно.
Выпили ещё. Лодочник запел: Цоя, «Наутилус» и ещё, народные. Олег неумело подпевал. Когда пели «Чёрного ворона», на словах «Чёрный ворон, я живой» Олег вдруг запнулся, замолчал. Пошёл к реке, набрал в стаканчик воды.
– Вот это правильно, – одобрил Лодочник. – И на небо не смотри.
– Почему?
– А мешает забывать.
Олег тут же посмотрел на небо, перевёл взгляд на Лодочника. Тот махнул рукой:
– Привыкнешь.
Разлили остатки, допили, закурили.
– Ты знаешь, – заговорил Лодочник, – я, наверное, при жизни водителем был, шофёром. А теперь и тут всё вожу, вожу… – Он подёргал рыжую бородку. – Может, это наказание такое, а?
Взял бутылку, поднёс к лицу, долго фокусировал взгляд.
– Нету ни хрена, – огорчился. – Ты подожди, я недолго.
Поднялся, пошатываясь побрёл к лодке. Пока разворачивал, чуть не свалился в воду. Затарахтел мотор; лодка, петляя, ушла вдаль.
Когда над рекой взошла большущая белая луна, Олег понял, что Лодочника можно не ждать. Прополоскал стаканчики и бутылки, набрал воды. Купил сосисок, булочку за девять копеек и спички, собрал сухих камышей, поджёг. Сидел, глядя в небо, – забыл, что нельзя. Созвездия были те же, что и там, дома.
Просидел почти до утра. Думал – много, настойчиво. И понял: раньше надо было думать.
В ту ночь он решил: прошлого не изменить – но теперь всё надо сделать правильно. В ту ночь он осознал, что никогда больше не увидится с ней.
Утром разбудили голоса. Недалеко кто-то сидел на песке – трое, тихонько переговаривались. Повернулись разом, и Олег отшатнулся: лица были черны, жутко сверкали глаза. Черти! Один поднялся, направился к нему. Олег резко сел, уже почти бросился бежать и тут понял: да какие, к чёрту, черти – это, кажется, шахтёры. Он видел по телевизору: лица в угольной пыли, на головах оранжевые каски с фонариками. Шахтёры…
– Извини, браток, – сказал подошедший, пожилой полноватый дядька, – не хотели будить. Спичек не будет?
Олег пошарил по карманам, протянул коробок. Дядька тряхнул перед ухом, раскрыл:
– О, полная. Я отсыплю? И обжожки чуть-чуть оторву.
Олег махнул рукой:
– Забирайте весь.
Шахтёр кивнул, на чёрном лице сверкнули белые зубы. Пошагал к своим, потом обернулся:
– Эй, а давай к нам?
Олег подошёл.
– Я Толян, – сказал пожилой. – А это Вадик и Серёга.
Вадик, высокий нескладный парень, вскочил, затряс Олегу руку. Серёга чуть привстал, здороваясь, рукопожатие его было крепким, на пальце виднелась квадратная татуировка.
– Ну что, не вижу повода не… – ухмыльнулся Толян, в руках появилась заткнутая бумажной пробкой тёмная бутылка.
Поставил бутылку на песок, рядом положил завёрнутые в носовой платок красные редиски. Олег принёс три стаканчика.
– Отлично. – Толян осмотрел бутылку на просвет, кивнул Олегу: – С нами?
– Нет, спасибо.
Толян разлил. В нос Олегу ударил запах бурячного самогона.
– Может, всё-таки?.. – Толян качнул бутылкой.
– Нет-нет. – Олег замахал руками.
Бутылку прикончили в два разлива, посидели, похрустели редиской.
– Ну что, партейку? – Толян достал из кармана колоду карт.
Бутылку и стаканчики убрали, Толян и Серёга поменялись местами: Толян сел напротив чему-то улыбающегося с открытым ртом Вадика, Серёга оказался напротив Олега. Толян быстро разбросал на четверых колоду, все взяли карты, стали раскладывать по мастям.
– У меня, – сказал строгий Серёга и походил червовым тузом. Толян бросил сверху червовую девятку.
Олег посмотрел в карты, положил на песок.
– Вы знаете, я не умею.
– Да ладно, – не поверил Вадик.
Олег развёл руками. Серёга разочарованно выдохнул.
– Надо же, – шевельнул Толян толстыми щеками. – Ну, давай, что ли, научим. А то мало ли, сколько нам тут…
Подвинулся к Олегу:
– Вот, смотри: крестовый валет у Серёги, значит, его и ход…
Через десять минут сыграли пробную, в открытую, потом стали играть как положено. Олегу соображалось плохо, нюансов игры он не чувствовал. Серега, его партнёр, сердился, но сдерживался. Когда раздавал Вадик, Олег сбегал к реке, умылся, попил воды. Но лучше не стало. И когда очередную Олегову «десятку» довольный Вадик накрыл валетом, а Толян подмигнул ему: «Шестьдесят три», Серёга швырнул карты:
– Да ну его на хрен!
Уставился зло на Олега:
– Скажи, это что, ад? Скажи! Я уже в аду?!
Олег посмотрел на карты, посмотрел на Серёгу, ничего не сказал. Вадик удивлённо хлопал глазами: что такое, нормально же играли? Толян собрал колоду:
– Ладно вам, хорош.
Серёга пошёл к реке бросать камни. Олег пошагал на другую сторону островка, сел на берегу.
В воде отражались облака, у поверхности носились, поблёскивая, серебристые мальки. В камышах осторожно пошевелилась цапля.
Тут Вадик вскочил, забегал вдоль берега:
– Смотрите, смотрите!
К острову подплывала лодка, поскрипывали в уключинах вёсла.
– Петрович! – закричал Толян. – Где тебя носило?
Петрович вылез на берег, огляделся подслеповато. Лицо было грязноватое, но не чёрное. Привезший его лодочник строго повертел своей собачьей головой и поплыл назад. Петрович достал из кармана очки, протёр, надел.
– Вот теперь поиграем, – довольно сказал Серёга.
Они расселись, Толян быстро раздал. Олег посмотрел на них, зашёл в реку, хлебнул из ладошек воды, снял рубашку, лёг загорать. Со стороны играющих доносилось:
– Эх, зайду-ка с двух… Ага, вот где тузец скрывался… Так а я что, вся бубна здесь… Девять – два, ребята, вы играть думаете?.. Вадик, ну не тупи… Э, сейчас трояк запишем!
Цапля вышла из-за камышей, постояла, поковырялась в воде клювом, замахала крыльями, подпрыгнула и улетела.
Новоприбывший, Петрович, сказал вдруг тихо:
– Подождите…
Олег прислушался.
– Мы что же, получается… это самое?
– Ага, – сказал Толян. – Не зря у меня с утра хреновое предчувствие было… Ладно, ходи давай.
Игра продолжилась. Олег полежал, перебирая пальцами песок, и задремал. Потом проснулся внезапно, привстал. Шахтёры сидели с картами в руках, к ним подходил человек в белой хламиде и милицейской фуражке с красным околышем. Он повернулся, и Олег заметил два небольших белых крыла.
– Кончай сидеть, поднимайтесь! – скомандовал подошедший.
Шахтёры положили карты. Полноватый Толян собрал колоду, прищурился:
– Что, порожняк подогнали?
Петрович прыснул, Серёга заливисто захохотал, Вадик не понял, заоглядывался, а потом засмеялся громче всех.
– Отставить, – нахмурился крылатый и поправил фуражку.
Ткнул пальцем в Вадика, потом в Петровича:
– Тебе и тебе туда, – указал наверх.
В небе висело белоснежное облачко. Оно засияло изнутри, засверкало. Два широких луча протянулись к острову. Вода в реке заблестела, по лицам и одежде заплясали блики. Олег тихонько подошёл поближе.
– Ну, – буркнул крылатый, – чего ждём?
Петрович и Вадик стали прощаться.
– Давайте, увидимся! – крикнул Вадик. Петрович блестел влажными глазами.
Они шагнули в лучи, и лучи унесли их в небо.
Серёга хмыкнул:
– Ага, увидимся.
Толян провёл ладонью по лысине, настороженно посмотрел на крылатого.
– Ну, а вам сюда, – равнодушно сказал тот, доставая из кармана пульт. Песок у его ног зашевелился, вздыбился. Поднялась плита, отъехала в сторону. Показался чёрный лаз.
Крылатый отступил, освобождая дорогу. Серёга посмотрел на него, перевёл взгляд на небо, на реку. На чёрном лице сверкнули глаза. Он зло усмехнулся. Начав спускаться, посмотрел вниз, приостановился и чуть переменился в лице, но тут же шагнул дальше и скрылся в чёрном проёме.
– Ну, – сказал крылатый Толяну. – Вперёд.
Тот вытер потное лицо и стал медленно пятиться.
– Нет, я не пойду, – затараторил он. – Как это так: без суда, без ничего… Не полезу я в эту яму. И так всю жизнь это самое… Зовите, блин, начальство!
– Давайте заходите, – беззлобно сказал крылатый. – Был уже суд. Кто вам виноват, что вы по дороге теряетесь?
Толян уселся на песок, скрестил руки на груди, отвернулся к реке. Тогда крылатый что-то нажал на пульте. И из проёма вылезло такое, что Олег вскрикнул и ноги у него подкосились. Чудовище схватило визжащего Толяна и стремительно утащило в лаз.
Олег сжался, с ужасом глядя на вьющийся из проёма чёрный дымок. Крылатый Олега не замечал или не обращал внимания – понажимал кнопки на пульте, вытащил из кармана мобильный и стал что-то там листать. Плита со скрежетом поехала закрываться.
Олег уставился на исчезающий прямоугольник лаза, потом взглянул в небо и вдруг понял, прозрел, увидел наперёд: ничего не выйдет, не сможет он её забыть. Не сможет, и тем самым погубит – вот что ещё увидел. Задышал часто. Плита грохнула, становясь на место.
– Откройте, пожалуйста, – подбежал Олег к крылатому. – Мне тоже туда.
Тот поднял на Олега альбиносьи глаза, хмыкнул:
– Не выдумывай.
Отвернулся и растаял в воздухе – только фуражка осталась висеть перед лицом Олега, постепенно исчезла и она. Олег бросился к плите и попытался сдвинуть, потом стал судорожно рыть. Никакого лаза под плитой не было, только плотно слежавшийся песок. И Олег почувствовал облегчение и малодушную, постыдную радость.
Зайдя в реку, вымыл руки и лицо, прошёл к вещам. Руки дрожали. Посидел, успокоился. Отломил хлеба, доел кабачковую икру, уставился задумчиво на реку.
Когда тень от камышей достигла ног, приплыли двое собакоголовых. Лодка ткнулась в берег, повисли в уключинах вёсла. Зашуршали по песку сапоги.
– Здравствуй, смертный, – произнёс один, с белой полоской на носу. – Мы хотим помочь тебе.
Олег безучастно глядел в чёрные морды. От них пахло рыбой.
– Можно сделать так, что она, – смуглый палец с острым ногтем указал вверх, – забудет то плохое, что узнала о тебе. Есть способы.
Он оскалил клыки – наверное, улыбался.
– Стоить это будет двести рублей, – сказал второй. – Согласен? Тогда пойдём.
Олега повели к лодке.
– Так всем будет только лучше, – говорил первый, залезая в лодку и подавая Олегу лапу. – Твоё раскаяние горит, как маяк, по ночам за километры видно. А двести рублей – это только кажется, что много. Тому дай, этому дай…
Второй собакоголовый толкнул лодку, сел за вёсла, одним движением развернул носом к реке.
Олег встрепенулся:
– Эй, а ну подождите.
Он схватился за вёсла.
– Не надо. Не надо вам к ней лезть.
Сильные лапы легли на плечи, сзади послышалось:
– Не дури! Здесь ты ничего не высидишь. И себе хуже делаешь, и её не отпускаешь.
Но Олег уже всё решил. Дёрнулся, сбросил лапы, оттолкнулся от залитого водой днища и перевалился за борт. Лапы пытались задержать, но отпустили – может, чтобы лодка не перевернулась. Олег встал на ноги, там оказалось по пояс. Собакоголовый вытащил из уключины весло, другой остановил:
– Пусть идёт. Это проверка была. – Он повернулся к Олегу: – Ты молодец, не поддался. Это тебе зачтётся.
Напарник согласился:
– Да, молодец.
Он ткнул Олега веслом в грудь. Олег схватился за весло, дёрнул и неожиданно вырвал из чёрных лап. Лодка закачалась.
– Всё, всё, – крикнули оттуда. – Закончилась проверка, мы уплываем. Отдай весло.
Олег отступил к берегу, перехватил весло поудобней:
– Иди забери!
В лодке выругались на каком-то древнем языке, собакоголовый погрёб одним веслом, перекидывая его туда-сюда. Скоро лодка скрылась за полосой камышей.
Слова собакоголовых Олега насторожили. До ночи просидел он у воды, глядя в небо, – всё надеялся на знак или подсказку, какую узрел днём, когда шахтёров забирали в тёмный люк. Но небо знаков не подавало: синело равнодушно, а потом уставилось бельмом луны, не понимая, чего от него хотят.
Улёгся Олег на песок, укрылся пиджаком и уснул.
Утром обнаружил, что денег осталось совсем немного – двести рублей собакоголовые со счёта всё-таки утащили.
А ещё увидел, что ночью к берегу прибило что-то большое, подумал – дерево. Вытащил на песок, отошёл, рассмотрел со стороны: нет – кажись, перо. Ничего так пёрышко, метра три длиной. Потрогал похожие на кости рыбного скелета гибкие щетинки-стержни, перевёл взгляд на белеющее на песке длинное весло. Едва ли случайно так совпало, подумал. Где ещё знакам верить, как не здесь?
Теперь он знал, что будет делать.
Перо хорошо держалось на плаву, но нужно было придать устойчивость. Олег вспомнил, что видел в песке у камышей спутанную старую проволоку. Нашёл, распутал, стал связывать щетинки: на носу будущего судна и сзади. Отломал с десяток камышовых стеблей, вплёл по бортам. Догадался разорвать на лоскуты пиджак, привязал камышины к остову. Наломал ещё камышей, связал снопами, уложил на дно лодки.
Отошёл, посмотрел. Скривился: вот это, блин, судно Апокалипсиса… Ну, лишь бы плыло.
Проснулся рано, умылся, позавтракал. Собрался, посидел на дорожку, затащил свою живописную посудину в реку и отчалил.
Был солнечный день, ветерок гнал по воде мелкую рябь, поверхность сверкала, пускала в глаза солнечные зайчики. Олег приспособился держать весло, грести, перекидывать с борта на борт. Движения стали уверенными и экономными. Он вдыхал вольный воздух большой реки, ловил лицом прохладные брызги. На горизонте белели взбитые сливки облаков. Лодка шла вверх по течению. Олег хотел добраться до места, с которого всё началось, а там… Там будет видно.
Несколько раз попались широкие отмели с тянущимся из воды камышом. Однажды за зарослями мелькнул крохотный островок, Олег заметил деловито расхаживающих по песку оранжевоклювых уток. Потом отмели закончились, и была просто вода без конца и края. Потом стал сгущаться туман.
Первое увечье Олегу нанёс тюлень. Ещё издали Олег заметил на волнах бревно. Показалась забавная мордочка – в ветках устроился зверёк. Бревно ткнулось в бок лодки, Олег присмотрелся: тюленёнок. Малыш повёл носом, глаза лучились любопытством. Олег протянул руку. И тюленёнок вдруг прыгнул, вцепился в кисть и стал с рычанием вгрызаться маленькими острыми зубами. Олег закричал, схватил тварь за шкирку. Когда удалось оторвать гадину и отшвырнуть в воду, рука была изуродована, клочьями свисала кожа, сквозь красное месиво белела кость.
Тюлень нырнул и больше не показывался. Олег со стоном стащил рубашку, кое-как обмотал покалеченную руку, сел на дно лодки. Посудину заляпало кровью, струйки текли по стенкам, капали с тёмной бахромы пера.
За бортом плеснуло, и Олег заметил треугольный плавник. Ничего себе! Акула прошла метрах в десяти, потом с другой стороны, появились и другие. Плавники замелькали всё ближе.
Здоровой рукой Олег схватил весло, завертелся затравленно. Плескалось со всех сторон. Большая серая спина прошла впритирку к лодке, Олег замахнулся, но ударить как следует не вышло. Лодка вздрогнула, под ногами сквозь набросанные стебли зашевелилось серое. Олег поднял весло, ударил вниз, как ломом. Рыбина рванулась, ногу резануло плавником, лодка дёрнулась. Олег вылетел за борт, забил руками, схватился за рассыпающийся камыш. Тут в спину что-то со страшной силой врезалось, и наступила темнота.
Очнулся на острове. Открыл глаза, полежал секунду, дёрнулся, заметался, закувыркался по песку. Потом затих, потерянно осмотрел себя – руки, ноги, расстегнул рубашку. Всё на месте, и погрызенная тюленем рука цела – ни царапины. У берега покачивалась, помахивала лоскутами завязок лодка-уродец. Весло указывало в туманный горизонт.
Олег задумчиво посмотрел в небо, вздохнул, забрался в лодку и отплыл. Отплыл, чтобы вскоре снова очнуться на острове – опять акулы. Потом: стая пираний, косатка, настырная и злобная рыба-меч, громадный осьминог – этот, стискивая Олега толстыми щупальцами, щёлкал изогнутым клювом, как будто что-то говорил.
Снова и снова Олег открывал глаза, кричал и метался, потом поднимался, стискивал зубы и брёл к лодке. Не вполне уже и помня зачем, грёб к облачному горизонту и там погибал – нападали гигантские, оглушительно вопящие чайки, вода вскипала от проснувшегося под лодкой вулкана, из пучины налетала уничтожающая всё на своём пути стая креветок-убийц, в лодку била молния, вдалеке вырастало и надвигалось тёмной стеной грохочущее цунами, из глубины с шипением вырывались пузыри ядовитого газа, к лодке неотвратимо прибивало морскую мину, в фонтанах брызг из воды выпрыгивал китайского вида усатый и зубастый чешуйчатый дракон…
И снова – в ужасе распахнутые глаза, остров, лодка и опять вокруг тёмные воды реки.
Однажды, продержавшись дольше обычного, уже научившийся чувствовать опасность Олег замер с веслом наперевес и вдруг увидел несущийся с темнеющего неба кроваво-красный метеор. Олег бросил весло, сжал кулаки, уставился в стремительно растущий шар и яростно заорал:
– Всё равно!!! Я!!! Опять!!! Поплыву!!!
И обессиленно упал на дно лодки.
Метеор прошёл мимо, выше. Правда, поднял такую волну, что Олег вылетел из лодки и чуть не утонул. А когда всё же добрался до растрёпанного судна и вскарабкался внутрь, какая-то дрянь откусила ему ступню. Кровь он остановил, никто больше не нападал, а ступня за ночь отросла новая.
Потом Олег плыл, потерявшись в направлении и в днях. Водные обитатели иногда показывались, плескались в волнах, но лодку больше не трогали.
Сменяли друг друга туман, палящее солнце, пронизывающий ветер, дождь с градом и переменная облачность без осадков.
Есть не хотелось, а воды вокруг было хоть залейся.
Ночью Олег пробовал ориентироваться по звёздам, но это тяжело – ориентироваться по звёздам, путешествуя по Реке Мёртвых, не зная, что ищешь и куда нужно плыть…
И Олег болтался в волнах на лодке из гигантского пера и камышей. За всё время, если не считать водных чудищ, не встретил ни одной живой души. Осунулся, впалые щёки заросли жёсткой щетиной. Он давно понял, что заплыл не туда, и перестал грести – сидел, прислонясь спиной к борту, безразлично смотрел на волны.
И однажды вдали показался клочок земли. Олег встрепенулся, схватил весло. Грёб, и озарённое лихорадочной надеждой лицо постепенно тускнело. Когда лодка въехала носом в песок, Олег лежал, свесившись с борта, и тело вздрагивало от вырывающегося из груди беззвучного смеха. Приплыл он… Что? Куда?.. Конечно – это был тот самый остров, с которого невозможно много дней назад и стартовала его предварённая многими фальстартами одиночная регата. Ни в каком другом месте оказаться он и не мог, потому что уплыть от себя… Да что рассказывать, вы и сами всё это знаете.
Посмотрел Олег на знакомый пейзаж, стал вылезать и упал – ноги не держали. До вечера ползал, массировал мышцы, заново учился ходить. Лёг спать, полночи проворочался, приполз в лодку – на песке неудобно казалось.
На третий день прошло. Олег сидел у воды, смотрел вдаль. И тут ощутил что-то странное, смутно знакомое. Томление какое-то. Прислушался к себе, понял: голод это, есть захотелось. Хмыкнул, проверил деньги. Мало осталось денег – если еду покупать, надолго не хватит.
Взял на оставшуюся сумму тёмного хлеба по четырнадцать копеек, десяток банок кильки в томате, соль и спички. Хлеб разломал, насушил сухарей. Ещё рыболовный набор купил: леску, крючки, свинцовые грузики и пластмассовый красно-белый поплавок. Отломал в кустах хворостину, сделал удочку.
Побежали одинаковые дни. Олег сидел на берегу, а когда ложился спать, перед глазами долго маячило красно-белое пятнышко поплавка. Во рту постоянно чувствовалась горечь. Не помогает что-то вода, думал. Не получается забыть… Бросал взгляд вниз по течению, вздрагивал. Как же забыть? Надо на небо не смотреть. А как? Там то дирижабль старинный пролетит, то ангел, то сияющие сгустки какие-то. Раз военный самолёт пронёсся.
Консервы закончились. Олег ловил под берегом мелкую рыбёшку, жарил над костром на прутике.
Однажды появился Лодочник – мимо проплывал.
– Ты опять здесь? – Обнял Олега, похлопал по спине. – А я заезжал как-то, смотрю – нет никого, ну, думаю, наладилось всё у пацана.
Олег криво усмехнулся, развёл руками. Лодочник пожал плечами:
– Бывает… – Посмотрел Олегу поверх головы, нахмурился: – На вот, возьми.
Олег взял выцветшую коричневую бейсболку, примерил.
– Ты это, – Лодочник поправил ему козырёк, – натягивай на самые глаза.
Олег кивнул:
– Спасибо.
Посмотрел задумчиво под ноги.
– Только вот… – добавил. – Небо… Оно-то и в реке отражается…
Через пару дней, привычно следя за поплавком, Олег услышал голос. Вздрогнул, завертел головой, посмотрел вверх. Метрах в десяти над водой прямо по воздуху шёл человек в костюме и галстуке. Быстро мелькали жёлтые подошвы новых туфель. За спиной – большие белые крылья. Человек увлечённо говорил в мобильный:
– Ох и насмотрелся я здесь! За такое под суд надо отдавать, за жестокое обращение с этими самыми… – Тут он заметил Олега. – Хм… Я перезвоню.
Человек – или ангел – спустился к Олегу и протянул что-то в руке. Олег подставил ладонь, посмотрел: монета – большая, тёмная. Застыл недоумённо, потом усмехнулся: а что, натуральный нищий, как есть оборванец.
Ангел уже уходил, покачивались крылья, трепетали на ветру роскошные белые перья. Олег посмотрел на свой поплавок: дрянной был поплавок, пластмассовый, пузатый, чуть рябь по воде пошла – прыгает, не поймёшь, клюёт или нет.
– Э-э… – Олег засомневался, стоит ли беспокоить.
Ангел обернулся, глянул Олегу поверх головы.
– С этим я не помогу.
Олег замахал руками:
– Нет, нет. – Поправил бейсболку. – Можно у вас перо попросить? Мне тут… поплавок… – Он стал объяснять.
Ангел послушал, нахмурился, протянул руку в сторону, в руке этой что-то сверкнуло. Олег отшатнулся, показалось – меч. Увидел: спиннинг это – новенький, с блестящей безынерционной катушкой. Ангел вручил его, пошёл, потом передумал, вернулся, в руках появились два камуфляжных рюкзака. Опустил их на песок и двинулся прочь, с каждым шагом поднимаясь, словно по невидимым ступеням.
Олег смотрел вслед, пока белизна крыльев не слилась с голубизной неба, потом раскрыл рюкзаки. В одном оказались котелок, топорик, моток верёвки, плащ, спальный мешок, ещё какие-то туристические мелочи – всё новое, в упаковке. В другом лежала надувная лодка со складными вёслами и ножным насосом-лягушкой.
Жить стало легче. И всё же с каждым днём сильнее и сильнее заедала тоска. Каждую ночь снилась она. Нет-нет да и смотрел Олег на небо – долго, пристально. А когда не смотрел, часто казалось, что небо само смотрит на него.
Вспоминал свои первые ночи на острове, когда казалось, что окружающая темнота хочет поглотить, растворить. Сейчас, наверное, дал бы себя поглотить, но ночь только отстранённо моргала звёздами, плескала в тишине рыбами, скользила мимо предрассветными туманами…
Теперь Олег рыбачил со спиннингом: далеко забрасывал блесну, и на неё попадались крупные рыбины, мясистые, тёмные, морды страшные – не дай бог никому. Варил их в котелке или жарил над костром. Изничтожил на дрова все кусты, сжёг весло, и когда река долго не приносила бревно или ветки, он жарил рыбу на огне своего отчаяния. А иногда просто вялил на солнце.
Бывало, попадались и другие рыбы, серебристые, с большими пронзительно-голубыми глазами. Пока Олег освобождал их от крючка, хрипели: «Отпусти… Отпусти…» Олег спешил бросить их в воду. Однажды тройник глубоко засел в жёсткой пасти, Олег намучился, морщась от надоевшего «отпусти». Когда справился, рыба рванулась из рук, плюхнулась у самого берега, устремилась, извиваясь, в реку, а потом повернула вдруг назад, сверкнула глазом, прохрипела: «Её, её отпусти…»
Тогда только Олег понял наверняка – или почувствовал, или увидел наяву: пусть даже и забыла она его, но пока он её помнит, не может она в Сияние уйти. Мается там, не понимает, что с ней не так, что её держит. И становится понемногу неприкаянной.
В тот день Олег долго стоял, смотрел, как внизу по течению густеют, шевелятся тёмные облака.
Однажды, когда доставал из кармана носовой платок, на песок что-то шлёпнулось. Монета! Олег рассмотрел увесистый тёмный кружок. Надо же, совсем забыл о ней. На тёмном фоне блестел силуэт человека в лодке, ниже виднелась затёртая надпись: «Один обол».
Олег провёл по монете рукой, зажал между пальцами, размахнулся и запустил «лягушкой». Монета запрыгала по поверхности, отразилась семь раз, ещё и прочертила полоску напоследок.
То ли брошенная монета стала тому виной, то ли просто совпало, но ночью река разволновалась, а утром Олег проснулся оттого, что брызги долетали до середины островка. Привстал и тут заметил: за ночь на острове выросло дерево – высоченное, ветвистое. Потрогал кору, тряхнул ветку – всё было настоящее. Взобрался на верхушку и увидел со всех сторон только гребешки волн и пасмурный горизонт.
К полудню шторм разбушевался. Волны перекатывали через остров, грохотали, шипела грязная пена. Олег сидел на ветке, рядом покачивались рюкзаки. Взбесившаяся река несла брёвна, обломанные, с листьями, ветки, какие-то тряпки. Однажды в тёмных волнах мелькнул пёстрый диван.
Оголившиеся корни дерева то показывались, то скрывались под мутным потоком. Олег думал: если дерево не выдержит, его понесёт вниз по течению. А туда – Олег клял, ненавидел себя, но туда он попадать не хотел.
Шторм длился три дня. Дерево устояло. Олег спустился на мокрый песок. В поваленных камышах белели рыбьи тушки. Река успокаивалась, но ветер, кажется, становился холоднее.
На следующий день повалил снег. Лохматые хлопья превратили остров в белый круг посреди чёрной холодной воды. Олег ломал ветки, строил шалаш, долго разводил костёр. Река у берега покрылась ледовой коркой.
Начались морозы. Реку сковало льдом, всё вокруг припорошило снегом, от белого однообразия болели глаза и кружилась голова.
Олег натянул на ноги рюкзаки, обмотал верёвками – не очень удобно, зато почти не холодно. Выходил на реку, прорубал топориком полынью, рыбачил. У горизонта пробивал путь ледокол, за ним вереницей тянулись корабли. Иногда вдалеке ревели, проносясь, снегоходы.
Как-то вдали показались две тёмные точки. Олег стоял, ждал: кого там ещё несёт? Плотные фигуры приближались, странно переваливаясь. Олег присмотрелся, хмыкнул: надо же – пингвины! Подошли деловито, над головами светились желтоватые нимбы. Один остановился прямо перед Олегом, хлопнул его крылом по плечу:
– Пошли!
Голос был резкий, пронзительный. Пингвин указал вдаль, откуда тянулась цепочка их следов. Второй часто закивал. Чёрные глаза блестели, почти не заметные на чёрных же головах.
Олег посмотрел на мерцающие нимбы, повернулся к полынье, шевельнул спиннингом, буркнул:
– Нет.
Наклонился, подобрал со снега подмороженную ры-бину:
– Будете?
Бросил одному, потом второму. Те поймали рыбу клювами, быстро заглотили.
– Пошли! Пошли! – снова крикнул первый.
– Нет.
– Пошли!
– Нет.
Олег выругался в заиндевевшую бороду, зажужжал катушкой. Закрепил крючок блесны за кольцо удилища, собрал рыбу и быстро пошагал к острову.
– Пошли! Пошли! – на два голоса орали сзади. Олег не оглядывался.
Оглянулся, уже достигнув острова. Птицы отстали, но постепенно приближались, упитанные тела синхронно раскачивались. Нимбы висели над головами, как жёлтые шляпки. Когда эта пара добрела наконец до острова, Олег, склонившись над кучкой хвороста, раздувал костёр.
– Пошли! – оглушительно прозвенело над ухом. Олег дёрнулся, разлетелись мелко нарубленные ветки.
Тут он не выдержал, послал их таки. Хорошо так послал. Они, кажется, поняли. Посмотрели укоризненно, потоптались и поковыляли туда, откуда пришли. Чёрные спины скрыл зарядивший снег.
Вместе с пингвинами ушла и зима. Наутро пригрело солнце, с дерева закапало. Снег почернел, съёжился. Лёд на реке застрелял, пошёл трещинами.
Два дня Олег наблюдал ледоход, потом ещё три просидел на дереве – река разлилась, даже нижние ветви затопило. Почти не ел, за время паводка нашёл только болтавшегося среди тающих ледышек дохлого судака. Жабры пованивали, выпотрошил его, кое-как развёл в ветвях костёр, запёк, съел – куда деваться.
Вода пошла на убыль, река вернулась к обычному уровню. Олег радовался песку под ногами, прозрачной воде, тёплому яркому солнцу.
Через пару дней солнце перестало радовать – началась сильная жара. Река стала стремительно мелеть, превратилась в ручей. Олег собирал в высыхающих лужах рыбу, много завялил, ещё больше пропало.
Скоро до реки пришлось добираться с полчаса, и как-то Олег её просто не нашёл и заблудился в песках.
Очнулся под своим хиреющим, теряющим листву, но цепляющимся за жизнь деревом. И никуда не пошёл. Смотрел, как на горизонте бредёт караван верблюдов. Пролежал до вечера, прячась в едва заметной тени. Забылся и проснулся в темноте от странного стука. С дерева шлёпались капли. Олег взобрался по ветвям. Всю ночь трогал мокрые листья, втягивал губами солоноватые слёзы дерева.
Так продолжалось много ночей. А днями валялся, вдыхая жар песка, шептал что-то, переползал за нечётким кругом тени. Сколько раз он умер и тут же возвратился – никто не знает.
Однажды налетел ветер, потемнело. Небо затягивало тучами – чёрными, плотными. Поднялась пыль.
Ливень грохотал больше суток. А когда стал ослабевать, Олег увидел: река на месте. Мутный поток нёс брёвна, пустые лодки, деревья.
Вечером дождь закончился. Вдали посверкали молнии, и всё успокоилось. А ночью осветилось небо северным сиянием. Олег лежал на песке, смотрел.
Наутро река была прозрачна, как в первые дни Олега на острове, а может, как в первые дни творения. Светило деликатное солнце, река серебрилась бликами.
Олег понял – пора. Накачал лодку, быстро собрался и отплыл.
Направлялся он вниз по течению.
И были только река и небо. Они казались одним целым, двумя частями непостижимой, мучительной бесконечности.
Попадались кладбища кораблей. Проржавевшие остовы проплывали в тумане, щерились дырами, в мрачном нутре что-то стонало, скрежетало.
Чем дальше, тем темнее становилась вода. Но и здесь обитала живность: что-то плескалось, сверкало чешуёй, выпрыгивали стайки летучих рыбок, со скалистых островков пялились молчаливые лохматые птицы.
Изредка волны разрезал большущий серый плавник – акулы здесь были куда крупнее тех, с верхнего течения. Но Олег их не боялся.
Люди ему не встретились ни разу.
Когда вода стала чёрной, вдалеке появилась точка и вскоре донёсся звук мотора. Лодочник развернулся, остановился. Олег подгрёб, лодки закачались рядом.
– Ты зачем сюда заплыл? – Лодочник сверкнул глазами из-под выцветающей синей бейсболки.
– А ты?
Лодочник хмыкнул:
– Что – я? Я за тобой приплыл.
Достал из ящика моток верёвки:
– Привязывай лодку и перелазь. – Он присмотрелся, наклонился, похлопал по резиновому борту: – Ты смотри… Где взял?
Олег вздохнул, взглянул в маленькие рыжеватые глазки.
– Я не поплыву.
Лодочник раздражённо мотнул головой.
– Слушай, давай без вот этого вот… Поживёшь пока в доке, в бытовке: я поговорил, пацаны не против. Пристроим тебя как-нибудь, пока суд да дело. – Он улыбнулся, подмигнул: – Прорвёмся.
Олег отвёл глаза.
– Спасибо, – тихо сказал он. – Всё это как бы… Да… Но я решил туда плыть.
Он посмотрел вперёд, где клубились у горизонта густые тёмные облака.
– Туда? – Лодочник нахмурился. – Но там… Нельзя туда!
Бросил верёвку на дно моторки, взял один конец, потянулся к носу резиновой лодки.
– Давай по дороге поговорим. Побуянил, и хватит. Его в Сияние чуть не силком, а он…
Олег положил руки на борта, привстал:
– Слышь… Отстань, а? Я ведь могу и того, веслом.
Лодочник замер, повернулся. Помолчал, вздохнул примирительно:
– Ну, давай на острове ещё посидишь?
– Поверь, – Олег зажмурился, потёр голову, – я как бы… благодарен и всё такое… Но там… Я не смогу там быть… Там же… Там везде небо.
Лодочник отпустил верёвку, почесал задумчиво бороду. Лодки стали медленно расходиться. Лодочник взглянул на Олега в последний раз, затарахтел двигатель, моторное судно заложило крутой вираж и унеслось вверх по течению.
Олег посмотрел в чёрную воду, взял вёсла.
Плыл долго, потом заметил: течение усилилось. Вода забурлила. Река разделялась на отдельные потоки, они сталкивались, смешивались и снова разделялись. То и дело возникали буруны, один стал затягивать, Олег едва смог вырваться. Не успел перевести дух, как лодку подхватил широкий, быстрый поток. Судно понесло туда, где под хмурым небом покачивались высоченные холмы волн. Постепенно достигнув их, несясь то вверх, то вниз, Олег внезапно увидел, чем всё закончится: чёрные массы скручивались в гигантский, геологических масштабов водоворот. Находясь ещё очень далеко, Олег понял: лодку тащит туда. И этого никак не миновать.
Полдня Олега носило многокилометровыми кругами. Лодку разогнало, чтобы не вылететь, пришлось вцепиться в петли для вёсел. Сверкали молнии, гремели пенные потоки. Мелькнули длинные туши – акулы. Как их только угораздило? Они пытались вырваться из круговорота и визжали, как поросята.
Наконец, взлетев на гребень волны, Олег увидел его, то самое. И, взглянув в ревущую бездну, понял: на острове он уже не очнётся. Исчезнет, растворится в грохочущей воронке. Навсегда…
Ну… вот и отлично.
Олег замер и бешено уставился в пустой глаз водоворота. А когда лодку наклонило, прижало к почти вертикальной стене воды, он неуклюже, как мог, оттолкнулся и прыгнул. Мокрая одежда затрепетала в полёте, рёв оглушил. Олег зажмурился, сжал кулаки – то ли кричал, то ли что-то пел…
Внезапно он ощутил, что больше не падает. Открыл глаза и увидел, что висит в гигантском колодце с несущейся спиралями чёрной водой вместо стен. Брызги вокруг блестели, сверкали бликами. Вывернулся с трудом и увидел протянувшиеся к нему сверху нити-лучи. Проклятое небо не хотело отпускать, хотело и дальше мучить его!
Олег замахал руками, завертелся, сверху засветило сильнее, засверкало, ослепляя. В рёве и грохоте ему послышалось хлопанье крыльев. Ангелы, крылатые засранцы! Лодочник, гад, сообщил всё-таки, настучал… Олег извивался, отбивался, кричал: «Отвалите! Кто вас просит?! Мне туда, туда!..» Зажмурился, почувствовав, что пронизывающий свет способен ослабить, переубедить, дать себя спасти, этому свету просто невозможно сопротивляться.
Олег, кажется, уже почти вырвался и вдруг ощутил, увидел – даже с крепко стиснутыми веками – её: глаза, развевающиеся волосы, руки. Вскрикнул, потом застыл, оцепенел. Спрятал в ладони красное, горячее лицо.
«Ты? – произнёс беззвучно. – Ты… Но…»
«Да, да, – так же беззвучно произнесла она. – Да… Что ж теперь поделаешь…»
Нити лучей сверкали, отражались в летящих каплях, вспыхивали маленькими радугами, уходили в небо.
Дмитрий Осин. Расклейщик афиш
Был октябрьский вечер 1917 года.
Во втором этаже одного из петроградских домов, в большой неосвещённой квартире, одинокая женщина стояла у окна, всматривалась в тёмную улицу, слушала перестук дождя, изредка протирала запотевшее стекло.
Тревога затопляла квартиру.
Где-то там, за этой мокрой мглой, нёс службу по охране Зимнего дворца её муж, щеголеватый, подтянутый капитан инженерных войск. Бог знает, что сейчас творилось на Дворцовой набережной. Изредка оттуда доносились звуки выстрелов, и каждый такой звук мог оборвать жизнь щеголеватого капитана. Женщина старалась задушить в себе подобные мысли, затолкать поглубже в дальний чулан сознания. Но они упорно оттуда выбирались, выкарабкивались, и тогда подступала тошнотная тягучая маета.
Иногда она различала размытые фигуры, крадущиеся по улице вдоль стен. Это были призраки Петрограда образца 1917 года. Целый город призраков. Хоть бы фонари включили, что ли. В ясную погоду их всегда гасили, опасаясь налёта германских цеппелинов, и тогда начинали бесноваться прожекторные лучи, шаря длинными руками в высоте. Но сегодня с самого утра тучи, дождь, какие уж тут цеппелины.
Да и не цеппелины были сейчас для города главной угрозой. Что-то очень страшное затевалось вокруг роскошного здания с кариатидами, обращённого надменными окнами к Неве. Господи, что же там в конце концов происходит?
И она снова, страдальчески морща лоб, всматривалась в стекло.
Вместе с женщиной в окно глядел Трифон. Строго говоря, настоящего его имени не знал никто, да и он сам не видел большого прока в именах. Был он поначалу вольным луговым духом, смотрителем и охранителем здешних травяных прибрежий, а когда двести лет назад сюда пришли люди и стали строить город, он переселился в одно из новых строений и стал обыкновенным домовым. Множество жильцов прошло перед его глазами, пока двадцать четыре года назад не появилась на свет нынешняя хозяйка, вот эта самая женщина, тогда ещё – вопящий беззубый розовый комочек. Именно она впоследствии придумала ему такое красивое и благозвучное имя.
Женщину звали Вера Дмитриевна, но для Трифона она всегда была и будет просто Верочкой, самым дорогим существом на земле. И вот почему.
Как известно, любой, даже самый сильный природный дух может существовать только тогда, когда в него кто-нибудь верит. В противном случае он слабеет, чахнет, теряет желание к активной деятельности и постепенно угасает, как бы растворяется в окружающем пространстве. На протяжении своей долгой жизни Трифону довелось видеть немало таких трагических исходов. Увы, таков непреложный закон природы. Правда, среди братьев-домовых то и дело проскакивал слушок, что существует ещё один – воистину ужасный – способ развоплощения. Так называемый Переход. На короткое время, не больше нескольких минут, дух может сконцентрировать в себе небывалую мощь, получая подпитку откуда-то извне. Он мгновенно изменяет собственную форму, все его личные душевные качества претерпевают полное поглощение и превращение. Возникает новое существо, способное только на разрушение и смерть. Демон уничтожения. А самое ужасное в том, что сущность любого духа в этом случае навечно переходит на тёмную сторону, на сторону того, кто издревле пленён льдами озера Коцит, расположенного на полюсе мира. Вот что такое Переход. В качестве подтверждения даже приводились примеры из стародавних времён, но Трифон не очень-то им верил.
Так вот, прожив в доме уже достаточное время, Трифон стал замечать, что постепенно хиреет и слабеет. Люди – существа в большой степени эгоистичные, занятые только собой, что им за дело до какого-то паршивого домового. Он бы, наверное, развоплотился окончательно, если бы не Верочка. Однажды, когда ей было около пяти лет, она вдруг выронила куклу на пол и во все глаза уставилась на Трифона, прикорнувшего в уголке. Он готов был поклясться, что она его ВИДЕЛА! И точно.
– Мама, мама, иди сюда! Смотри, какой медвежонок! – засмеявшись, крикнула она и захлопала в ладоши.
У неё обнаружился редкий дар не только замечать, но и верить в существование иного, соседнего мира, обычно скрытого от людских глаз. Ещё пару раз она ловила Трифона боковым зрением, но в основном могла только чувствовать, угадывать его присутствие. На Рождество и в другие праздники она стала оставлять для него конфеты (Трифон, естественно, не мог их есть, но всё равно уносил с собой, потому что они были буквально пропитаны бескорыстной любовью её искреннего сердца, а это ли не дороже всего?), когда училась читать – специально вслух декламировала ему незатейливые детские стишки, иногда жаловалась на подружек или на воспитательницу. Потом она придумала ему имя Трифон и с тех пор называла только так.
И он платил ей взаимностью. Зимой рисовал изморозью на окнах самые прекрасные картины, на которые был способен. Летом устраивал ей целые представления из пляшущих в солнечном луче пылинок, заставляя их изображать то верблюдов, то слонов, то жирафов. Когда она куксилась, он тихонько настукивал на детском ксилофоне танец феи Драже (Верочкина мама часто играла её на рояле, и Трифон запомнил).
Когда ей было десять лет, чуть не случилась непоправимая беда. В Питере тогда свирепствовала какая-то особенно жестокая инфлюэнца, и Верочка заболела. Осложнение на лёгких – так констатировал седобородый доктор и призвал Верочкиных родителей быть готовыми ко всему. Она лежала в постели, маленькая, худенькая, иногда принималась бредить, иногда просто молчала, глядя в потолок. Когда погружалась в беспокойный сон, то выражение горькой обиды не покидало её лица, и это зрелище буквально разрывало на части сердце домового. Вне всякого сомнения, она умирала. Однажды среди ночи она проснулась. Сиделка дремала в кресле, а Трифон, сгорбившийся, осунувшийся от горя, сидел в изножье кровати. Он почувствовал на себе взгляд девочки и посмотрел в ответ.
– Не бросай меня, – растрескавшимися губами еле слышно попросила она.
Трифон молча кивнул.
Он обегал весь город в поисках помощи или хотя бы дельного совета. Все изумлённо лупали глазами и говорили: «Ты что это, браток? Совсем уже, а? Какое тебе дело до людей?» Трифон, не тратя времени на дураков, бежал дальше. И только один домовой с Восьмой линии сообщил ценное: в Стрельне, мол, живёт старая кикимора, мастерица по целебным настоям и травам. Попробуй у неё спросить.
К вечеру Трифон, измотанный донельзя, уже тащился домой из Стрельни, сжимая в мохнатой лапке свёрнутый лист лопуха с тремя драгоценными каплями настоя. Никому не доверяя, он сам влил их девочке в полураскрытые губы. На следующее утро Верочка открыла глаза и впервые за всю болезнь слабо улыбнулась.
Да, всякое случалось в их жизни.
Когда Верочке стукнуло шестнадцать, повадился ходить в дом один молодой, лощёный. Трифон до крайности возненавидел этого субчика. А тот туманно разглагольствовал перед млеющей Верочкой об ответственности образованного класса в отношении серой народной массы, об эмансипации, о том, что современная женщина должна сбросить с себя оковы старой домостроевской морали. И ведь всё врал, подлец! На его постной роже без бинокля можно было прочитать, что именно ему от Верочки нужно. Забравшись на крышку шкапа, Трифон смотрел на прилизанные волосы субчика с отвращением. В конце концов он не выдержал.
Когда однажды вечером они сели пить чай, Трифон подкрался к выключателю и потушил свет. Субчик сначала сидел неподвижно, таращась в темноту перед собой, затем, решив воспользоваться выгодной диспозицией, осторожно потянулся к Верочке. Но Трифон был уже возле стола. Прекрасный торт с дольками лимона перекочевал с блюда аккурат на физиономию субчика.
Мстительно потирая лапки, Трифон поспешил снова включить свет.
Ах, какое изумительное было зрелище: Верочка с полуоткрытым ртом и с ужасом в глазах, а напротив неё – запачканное, неопрятное чучело с жёлто-белой мордой. И волосы дыбом.
Протерев глаза от крема, субчик произнёс подрагивающим голосом:
– Вера Дмитриевна, с вашей стороны это… Я всё могу понять, но зачем же… Простите, я вас оставлю, мне нужно почиститься. Я скоро вернусь.
Видно, чиститься пришлось дольше, чем предполагалось, потому что в доме он более не появлялся.
Потом протекли ещё несколько лет, Верочка познакомилась со своим будущим мужем, но против этого выбора Трифон не возражал. Хороший человек.
И вот теперь его нет дома, за окном стреляют, Верочке мерещатся всякие ужасы и тревожно, тревожно…
Вдруг что-то ударилось снаружи в стекло. Верочка вскрикнула и отшатнулась, но это оказалась всего-навсего летучая мышь. Уцепившись коготками за откос, она коротко пискнула и снова канула в темноту. Мышь принесла послание, которое Трифон без труда разобрал: явиться сию же минуту в подвал Салтыковского дома, что на Миллионной улице, на экстренное совещание всей городской нечисти.
Он вздохнул, слез с подоконника и пошёл к двери.
– Какая дурная примета, – произнесла у него за спиной Верочка и всхлипнула, – этого только не хватало…
Трифон поспел к самому открытию совещания. Обширный подвал был битком набит представителями всех родов питерской нечисти. Дворцовые, домовые, подвальные и чердачные духи, как существа городские, интеллигентные, группировались отдельно, поглядывали на окружающих с оскорбительным высокомерием, презрительно щурились на развешанные вдоль стен гнилушки. С Нарвской заставы, Выборгской и Петроградской сторон – рабочих окраин города – прибыли несколько цеховых, барачных и пакгаузных. Их отличало какое-то лихорадочное возбуждение, на каждом красовался алый бант, либо привязанный к хвосту, либо вплетённый в головную шерсть. Окраинные и центровые – это были две основные противоборствующие партии. Меж ними пёстрой чересполосицей пребывали разнообразные оборотни, упыри, мертвяки кладбищенские и привидения бродячие, существа без определённых политических предпочтений. Из канализационной трубы по пояс высовывалась голая женщина с зелёными патлатыми волосами – делегатка от невских русалок. Собравшиеся косились на неё со смущением.
Председательствовал призрак старого дворецкого из Таврического дворца. Он поднял полупрозрачную ладонь и проскрипел:
– Прошу внимания, господа и граждане! Простите, я не заметил вас, сударыня, – лёгкий поклон в сторону русалки. – Угрожающая обстановка, сложившаяся в городе, вынудила нас на чрезвычайные действия. Мы собрались, чтобы обсудить возможные последствия всех этих бунтов и беспорядков, устроенных так называемыми людьми – непредсказуемыми и крайне опасными обитателями верхнего, земного мира. Я вижу, слово просит гражданин Пугач из Кронверкского арсенала. Прошу вас.
К председательскому месту продрался плотно сколоченный, с могучей шеей дух-оружейник. Вокруг остроконечного уха у него был обвязан алый бант. Центровые сощурились на бант с презрением.
– Товарищи нечисть! – загремел он. – В эти решающие дни мы не можем стоять в стороне! Там, наверху, наш брат-пролетарий вступил в последнюю схватку с угнетателями и прихлебателями! В борьбе за будущее счастье и свободу он не жалеет ни сил, ни самой жизни, а мы тут сидим по подвалам, рассуждаем, прикидываем. Довольно! Предлагаю немедленно оказать помощь революционным массам. Например, вы, гражданочка, – он повернулся к женщине с зелёными волосами, – могли бы организовать эскадру боевых русалок, чтобы взять под надёжную охрану минный заградитель «Амур», который идёт на помощь крейсеру «Аврора». А летучие отряды оборотней позарез сейчас нужны на подступах к Зимнему…
Пока Пугач надрывался, предлагая решительные меры, живописуя подлость и низость мировой буржуазии и доморощенных её прихлебателей, Трифон размышлял о том, что все эти разногласия в их среде пошли с 1905 года. По невероятному стечению обстоятельств и в человеческом мире заваруха началась в те же сроки. Трифон давно чувствовал, что между двумя мирами, верхним и нижним, существует какая-то прочная взаимозависимость, но объяснить этого факта не мог. Да и никто не мог. Люди ли влияют на нас, мы ли на них – неизвестно. Особо умудрённые домовые, имеющие доступ в императорские библиотеки, утверждали, что три известных на сей момент мира – нижний, земной и горний – образуют собой неразрывное целое, континуум, поэтому взаимное влияние неизбежно. Что ж, похоже на то, ибо ходят смутные слухи, что и в горнем мире сейчас неспокойно. Будто бы тот, кто закован в ледяной броне мёртвого озера, наполовину освободился…
– Мы должны это сделать! – рявкнул Пугач с такой силой, что Трифон поморщился. – Я верю, никто из нас не дрогнет и не отступит! Сообща надавить – и свалим зажравшихся буржуев! – Тут он вздел к потолку мохнатый трёхпалый кулак и запел, немилосердно фальшивя:
Он закашлялся, засипел и из последних сил провозгласил:
– Долой буржуазную гидру! Смерть эксплуататорам трудящихся!
– Пустить им кровь, толстобрюхим, – выкрикнул кто-то из упырей и щёлкнул зубами. На него зашикали.
Следующим выступал импозантный скелет с моноклем в пустой глазнице, из центровых. Клацая челюстями, он долго рассуждал о национальном единстве, о неких тайных силах, препятствующих этому, затем упомянул войну с германцами, которая отнюдь не закончена, и заключил так:
– Россия в опасности! Германские тролли и гномы, усиленные с воздуха эскадрильями бесноватых валькирий, вот-вот прорвут фронт, полчищами хлынут на нашу землю. Конечно, я понимаю, кое-кому из присутствующих всё германское очень даже по вкусу: пломбированные вагончики, сребреники от генштаба. Знаем-с. Настоятельно советую этим господам пошевелить мозгами, если таковые у них имеются. В этот трагический момент призывать к междоусобице – прямое предательство. Да, мы чудовищно разобщены, мы все в смятении, и тёмные силы стремятся во что бы то ни стало этим воспользоваться. Желаете половить рыбку в мутной воде, господа пролетарии? Нет-с, не выйдет!
Как ужаленный взвился Пугач:
– Товарищи! Это провокатор!
Собрание загудело, загомонило, в одну секунду порядка как не бывало. Все повскакивали со своих мест, стали размахивать кто руками, кто хвостами, а кто и копытами. Слышалось:
– Пусти, я ему последний монокль в рожу вобью!
– Вы невежа, сударь! Требую сатисфакции…
– Братцы, полегче! Не наседайте, давайте ладком-рядком…
– Эй, эй, куда русалку потащил? Она ж всё-таки водоплавающая…
Смутно было на душе у Трифона. Мирная домашняя жизнь, такая милая его нечеловеческому сердцу, на глазах рушилась, крошилась и уходила песком в дырявый кувшин прошлого. Что-то новое и страшное обступало со всех сторон. Пришло время выбора. А из чего выбирать? Он чувствовал, что какая-то часть правды есть на стороне тех и других, но только часть. А это означает следующее: так же поровну распределена между ними и неправда. И как тут сделать верный выбор, не ошибиться? О-хо-хонюшки. А может, сами собой рассосутся эти неприятности. Вот ведь и Верочка говорила как-то мужу, что это просто временное умопомрачение, такое же временное, как и нынешнее правительство. Она, Верочка, отказывается верить в возможность братоубийственной бойни… Как там она сейчас одна? Не обидел бы кто…
Постепенно шум в помещении затих, страсти поулеглись, и председательствующий, с перепугу расплывшийся бесформенным облаком, слабо молвил:
– Мы специально пригласили на нынешнее собрание авторитетного лешего из псковских лесов, чтобы он, так сказать, выразил мнение… э-э-э… крестьянства и лесных жителей. Гражданин Поползун, прошу сюда.
Из дальнего угла, опираясь на узловатый посох, проковыляло восхитительное в своей страховидности существо: короткие гусиные лапки несли шарообразное тулово, сплошь заросшее какими-то лишаями и коростой, шеи не усматривалось, густейшая борода из длинного моха колыхалась при ходьбе. Два чудовищных защёчных мешка лежали прямо на плечах, и один из них явственно шевелился.
Трифон с интересом приглядывался к этому дремучему обитателю лесных чащоб.
Прежде чем начать говорить, тот выплюнул из-за щеки лягушонка, тут же укрывшегося в зарослях моха. Голос у лешего был гулкий, словно из дупла.
– Значит, скажу так. Покудова не прижало вконец, мы, лесовики, никуда не стронемся. Сто лет жили тихо-мирно и ещё сто проживём. Вы тут, смотрю, ерошитесь, хотите всё по-вашему переиначить, ан не выйдет. И дело не в том, что у вас какое зло на уме, а в том, что по дури своей и незнанию вы невзначай способны порушить древний порядок, завещанный отцами. Это может нам так аукнуться – небо с овчинку покажется. Ответ-то держать не тем, которые тут шибко бойкие, а другим, чьим терпением и трудолюбием земля держится. Не зови лихо, пока…
Он вдруг умолк и уставился всем за спины. Лягушонок юркнул обратно ему в рот.
Слушатели стали оборачиваться. Обернулся и Трифон.
У стены стоял Расклейщик афиш. Об этом красноречиво говорило ведёрко с клейстером, кисточка, торчащая из кармана засаленного пальтишки, бумажная свёрнутая трубка. Это был худой, долговязый человек, слегка сутулый, с веселыми бегающими глазками-буравчиками. Он улыбался провалившимся ртом и будто всё время чему-то тихонько подхихикивал.
– Кто это такой? – раздался в тишине чей-то удивлённый голос.
– Он не наш, – ответил ему другой голос, и после паузы прибавил: – Но он и не человек. И не из горнего мира.
При этих словах Расклейщик захихикал громче.
Жуть пробрала Трифона от этого мерзкого хихиканья. Да и сама тощая фигура Расклейщика являла собой воплощение жути, смертной тоски. Он был как ночной кошмар, как бред сумасшедшего, он не мог существовать в реальности, однако – существовал. Странное и опасное Нечто, запредельное по отношению ко всей существующей вселенной.
– Что ему здесь нужно? – спросил кто-то испуганным шепотом.
– А хрен его знает. Ишь, как щерится.
– Между прочим, господа, я вот уже несколько минут пытаюсь парализовать его кладбищенским холодом. Не действует.
Тем временем Расклейщик выхватил из бумажной трубки небольшой сероватый лист, намазал клеем и звучно пришлёпнул на стену. На афишке имелась одна-единственная надпись «Оп-ля, три рубля».
Прям-таки захлебнувшись хихиканьем, он сунул кисть обратно в карман, прошаркал к низенькой полусгнившей двери и исчез.
Он ушёл, а предчувствие чего-то надвигающегося, непоправимого и смертельно опасного осталось. Ещё какое-то время собрание вяло переругивалось, затем постепенно стало расточаться по щелям и норам. Трифон заметил, как протиснулся в двери неповоротливый Поползун, и решил составить компанию: уж очень понравились ему немудрящие, но очень трезвые слова лешего.
На улице ходили промозглые ветерки, дождик кончился, сквозь низкие облака время от времени проглядывала раскисшая луна. Со стороны Дворцовой площади сухо щёлкали выстрелы.
Сначала поговорили о странном явлении Расклейщика афиш. У Трифона не имелось насчёт этого определённого мнения, он просто признался, что такого страха отродясь не испытывал. Поползун же, помолчав, поведал следующее.
Давным-давно, когда он был ещё юным бойким лесовиком, довелось ему пережить нечто похожее. Полячишки да казаки валом накатились на Русь, безобразничали, разбойничали, да к тому же понатащили с собой столько иноземной нечисти, что жизни не стало. Москву под колено забрали. А всё потому, что ругань тогда пошла промеж нас, лесовиков, не смогли сообща взяться да по зубам дать находникам. Каждый жил наособицу. Вот тогда-то и появился в наших краях торговец гудками.
– Какими ещё гудками?
– Ну, гудки, берестяные. То ж самое, что дудка, ребячья забава. Я его, понимаешь, на всю жизнь запомнил. Как засвистит он в свой гудок – ажник поджилки все трясутся. Глаза у его махонькие, вроде клопиных, и как бы всё время смеются и по сторонам бегают. А сегодня глядь – ну точно, он самый и есть. Только теперь заместо гудков – афишки.
Трифон попытался осмыслить услышанное – тщетно. Ничего не связывалось.
– И что же всё это означает? – наконец спросил он.
– А и никто не знает. Один старый водяной поведал, что чуть родится между ближними вражда, разлад, ссора, сразу же и возникает этот самый с гудками, мы сами его по своей злобе, мол, рождаем.
Печально покивав головой, Трифон пробормотал: «Похоже на то».
Затем поговорили о нынешних шатаниях, об атмосфере всеобщей нетерпимости и о том, чем всё это может кончиться. Высказанная давеча Поползуном мысль, что надо терпеть до последнего, не подбрасывать сучья в костёр, держаться нейтральной позиции, а там авось обойдётся, эта мысль была полностью одобрена Трифоном.
– Так-то оно так, – прогудел Поползун, – только будущее скрыто от нас многими пеленами. Назначаешь себе одно – выходит другое. Не зарекайся, браток, ни от чего. Настанет отчаянная минута – и придётся выбирать, никуда не денешься. Вот так-то.
На этом они расстались. Подождав, пока задремавший в бороде лягушонок не займёт своё место за щекой, Поползун направился в сторону Летнего сада, где его якобы ожидали какие-то дальние лесные родичи, а Трифон повернул за угол и припустился домой.
Там всё оставалось по-прежнему, разве только на столе появилась коробочка с какими-то пилюлями. Верочка так же стояла у окна. Взобравшись на подоконник, Трифон заглянул ей в лицо и увидел, что она плачет. Он ласково погладил её по руке, но она, конечно, даже не почувствовала – слишком занята была своими переживаниями. А что ещё может сделать в такой ситуации обыкновенный домовой, чем утешить? Трифон свернулся клубочком и тоже пригорюнился.
– Нет, так нельзя, – почти спокойно сказала Верочка, – нужно чем-то себя занять.
Перед тем как отойти от окна, она ещё раз взглянула вниз, и вдруг спина её напряглась. Трифон тоже сунулся к стеклу.
Тёмная, почти неразличимая в окружающей мгле фигура брела вдоль стены дома, одной рукой держась за низ живота с левой стороны, а другой то и дело хватаясь за гранитные панели. Иногда человек останавливался, слегка приседал, словно его не держали ноги, потом двигался дальше. Он ранен, догадался Трифон.
– Боже мой! – сдавленно всхлипнула Верочка и в следующую секунду уже вихрем летела в прихожую, лязг задвижки, потом вниз по лестнице, в парадную, на улицу. И вот она уже подхватывала под руку валящегося на неё всем телом человека.
– Боже мой – ты!
Но это, к счастью (или к несчастью), оказался не муж. Какой-то совершенно посторонний мужчина, правда, тоже в военной шинели. В глаза сразу же бросился юнкерский шифр на алом погоне.
– Прошу вас, помогите, – невнятной скороговоркой произнёс он. – Я слегка ранен, может быть погоня…
Тут же, как будто в подтверждение его слов, на дальний перекрёсток выскочили четверо каких-то с факелами, закричали, замахали руками, затем хлопнул выстрел. Гранитная крошка осыпалась на плечи.
– Прошу вас, скорее, – скрипнув зубами, проговорил раненый и совсем обвис на руках у Верочки.
Всхлипывая, бормоча нечто бессвязное и жалостливо-успокоительное, она втащила его на второй этаж, уложила на диванчик в прихожей и застыла перед ним, стиснув ладони, не представляя, что делать дальше.
В представлении Трифона Верочка всегда оставалась ребёнком, пусть физически выросшим, повзрослевшим. А ребёнок постоянно нуждается в защите и опеке, потому что он слаб. И всегда пребудет слабым, во веки веков, иначе вся жизнь опекуна лишается своего главного смысла. Поэтому, глядя на происходящее, он сначала не поверил глазам.
Поборов краткий миг растерянности, Верочка буквально преобразилась. Во взгляде, обычно мягком и уступчивом, просквозила сталь, губы решительно поджались, даже плечи у неё как будто расправились. Своими новыми стальными глазами она посмотрела на раненого и только сейчас поразилась, насколько он юн. Почти мальчик. Лет семнадцать, не больше. Странно, на улице он показался ей ужасно взрослым.
– Нужно обработать рану, – твёрдо сказала она. – Сейчас я поставлю на огонь воду, а пока давайте снимем шинель.
Когда она своими проворными руками расстёгивала портупею, раненый юнкер не сопротивлялся. Из шинели он выбрался сам, кряхтя и постанывая. Вся левая часть его форменных шаровар оказалась насквозь пропитана кровью. Верочка непроизвольно поднесла ладонь ко рту. Пуля, видимо, попала во внутреннюю часть бедра, очень близко к паху. Верочка решительно тряхнула головой:
– Снимайте штаны, я сейчас промою рану.
Юнкер уставился на неё, не моргая, потом сказал севшим голосом:
– Прошу вызвать доктора. Мужчину.
Верочка порозовела от злости:
– Что вы чепуху городите! Какой вам ещё доктор? Вы видели, что на улице творится?
– И всё же я просил бы вас…
Пока они препирались, Трифон с усиливающимся беспокойством прислушивался к звукам с лестницы. Хлопнула входная дверь, затопали сапоги, потом раздалось:
– Вон, гляди, кровь. И ещё выше.
Топот, топот, страшная матерная ругань.
– Ага, здесь!
И сейчас же дверь затряслась под ударами прикладов.
– Отворяй, в бога душу мать!
Верочка прижала руки к груди и беспомощно глянула на юнкера. И без того бледный, тот побелел ещё больше, даже как-то посерел.
– Это за мной, я там, кажется, одного подстрелил, – медленно произнёс он, как бы сам удивляясь своим словам. – Откройте дверь, вас они не должны тронуть.
Впрочем, эти слова были излишни. От мощного удара дверь кракнула и сорвалась с петель. Ввалились четверо красногвардейцев. Прихожая мгновенно наполнилась запахом махорки, забористыми матюгами и тусклым сверканьем оружейных стволов. Двое были с револьверами, один с винтовкой, а последний – видимо, главный – и с револьвером, и с винтовкой, да вдобавок ещё перекрещен на груди пулемётными лентами, опоясан связками гранат. Одним словом, одет по осенней моде Петрограда-1917.
– Вот ты где спрятался, гад! – сказал он, вразвалочку подходя к лежащему юнкеру, после чего без размаха, словно бы небрежно сунул ему прикладом в лицо. Брызнула кровь.
– Вы не смеете! – крикнула Верочка и вцепилась в рукав бушлата. – Вы же видите, человек ранен!
– А это ещё кто? – удивился главный и посмотрел на неё сверху вниз.
От двери высказали предположение:
– Видать, блядина евонная.
– А. Ну тогда пусть отдохнёт.
Сокрушительный удар в грудь отбросил Верочку к двери в гостиную. Она захрипела и попыталась глотнуть воздуха. Воздуха не было.
И в этот момент ход событий претерпел резкое изменение, неожиданное и очень неприятное для вечерних гостей.
Тяжёлый дубовый карниз, висящий над входной дверью, вдруг со скрежетом выдрался из стены и обрушился на голову стоявшему под ним красногвардейцу с винтовкой. Тот свалился без единого звука. С журнального столика подпрыгнула алебастровая ваза, влепилась в физиономию главного, мгновенно раскровянив её. Свистя, как артиллерийский снаряд, из гостиной прилетело малахитовое пресс-папье, своротило на сторону нос ещё одному солдату и ушло рикошетом куда-то вбок. В воздухе стало тесно от летящих предметов большой, средней и малой тяжести.
Первым в себя пришёл главный. Он взревел быком, смахнул рукавом кровь, заливающую глаза, и выхватил из кобуры револьвер.
Поднялась пальба.
Главный стрелял прицельно в сторону гостиной, видимо решив, что нападение произведено оттуда. Двое же других, вытаращив обезумевшие от ужаса зенки, палили в белый свет, уже ничего не соображая, раззявив рты в истерическом вопле. Уж очень нестерпимым для них показалось, что предметы обстановки сами собой срываются с места и поднимаются в воздух. А тут очнулся и четвёртый, что был зашиблен карнизом, и присоединился к остальным.
Этот ад кромешный продолжался не более минуты. И оборвался так же внезапно, как и начался. Во-первых, патроны закончились в барабанах, а во-вторых, воздух очистился от летающих предметов.
Красногвардейцы сгрудились в кучу, нервно озирались по сторонам, ожидая ещё какой-нибудь каверзы, и никто из них сразу не обратил внимания на молодую худенькую женщину, лежавшую чуть в стороне от гостиной двери, за журнальным столиком. Сюда её отбросил чей-то случайный выстрел. Она прижимала руки к левой груди, из-под пальцев сочилась кровь. Людей она, казалось, не хотела замечать вовсе, а вместо этого, неестественно запрокинув голову, рассматривала что-то перед собой. Глаза её были невероятно расширены, губы чуть заметно шевелились, будто что-то шептали.
Трифон осторожными движениями гладил её по лбу, по вискам. Он молчал, он не хотел ничего говорить, он просто хотел сидеть так целую вечность, всё оставшееся время до скончания мира, и ласково её поглаживать.
– Так вот ты какой, – шептала Верочка. – Помнишь, я в детстве видела тебя один раз, тогда ты был похож на медвежонка. Ты и сейчас похож, только на очень грустного медвежонка.
Трифон молчал.
– И когда я болела – ведь это ты вылечил меня, правда ведь? Мне приснилось тогда, что ты отправился в какое-то далёкое опасное путешествие за живой водой и принёс мне три капли. И я сразу поправилась.
Трифон молчал.
– Я всегда знала, что у меня есть верный друг и защитник, и поэтому старалась ничего не бояться. Я ведь всю жизнь была такой трусихой.
Трифон молчал.
– Как приятно, когда ты меня так гладишь… И боли совсем нет… Ты прогоняешь от меня боль, я знаю… И мне совсем не страшно… Не грусти по мне, Трифон. Нет, немножечко погрусти, а потом найди ещё какую-нибудь девочку и помогай так же… Очень нужна твоя помощь, но уже не мне… Не забудь… Прощай, Трифон…
Последний её вздох коснулся щеки домового и исчез, ушёл вверх, стал неразличим в беспредельности мироздания.
Трифон продолжал сидеть рядом. Ни единой мысли, ни единого желания, ничего у него не осталось. За спиной слышались посторонние звуки, они досаждали ему своей неуместностью, но не трогали душу. Вдруг чьи-то грубые руки протянулись мимо, схватили Верочку за плечи, встряхнули и тут же отпустили. Верочкина голова глухо стукнулась об пол и откатилась лицом к стене, как будто она хотела по-детски спрятаться от того, кто трогает её мертвое тело.
Это те самые люди, которые пришли сегодня незвано-непрошено. Это из-за них Верочка лежит на полу, отвернувшись лицом к стене.
Трифон почувствовал, как его начала обволакивать удушающая багровая мгла. Она наступала одновременно изнутри и снаружи. Она несла с собой боль и упоение. Отчего-то вспомнился Поползун и его слова о неизбежности выбора, что-то очень важное имелось в виду… Потом и эта мысль исчезла в багровом мареве. Трифон вдруг стал дрожать, и вся его шерстка до последнего волоска встала дыбом. Что же это такое с ним творится?
Ответ пришёл из пустоты и ушёл в пустоту.
Это Переход.
Это был именно тот ответ, которого он так ждал и так боялся. В нём заключалась истина, но она уже никого не могла обрадовать.
Это Переход, но это одновременно и месть. За Верочку, лежащую теперь лицом к стене. За него самого, Трифона, в один миг утратившего своё предназначение. И снова и снова за Верочку. Это последняя попытка защитить от грубых рук хотя бы её мертвое тело.
А люди, что были во всём виноваты, по-прежнему копошились у него за спиной, никак не могли угомониться.
Те же самые грубые руки снова встряхнули Верочку, и чей-то омерзительный голос произнёс:
– Глянь, кажись, сучку эту щёлкнули. Вот незадача.
Трифон медленно поднялся на ноги и стал поворачиваться, ясно сознавая, что Переход начался.
Когда он повернулся к комнате лицом, это был уже не Трифон.
Через полчаса на парадном ходе хлопнула дверь, послышались шаркающие шаги по лестнице, сопровождаемые странным звуком, вроде бы чуть слышным хихиканьем. В дверном проёме показалась тощая и сутулая фигура Расклейщика афиш. Не переставая тоненько хихикать, он с интересом посмотрел на выломанную дверь, затем подошёл к висящим на стене оленьим рогам и некоторое время стоял возле них. На одном отростке висело изящное женское манто, а на другой была насажена человеческая голова с выпученными глазами и обрывками сухожилий вокруг шеи. Расклейщик щёлкнул голову по носу и, залившись хихикающим смехом, пошёл дальше. По пути небрежно пнул из-под ног оторванную кисть руки. Он обошёл всю квартиру, поглядывая на мебель, на обои и потолок, заляпанные жирными красными пятнами и какими-то клочками, затем выбрал относительно чистый участок стены и достал из рулона очередную афишку. Прилепив её, он отошёл на несколько шагов назад, как бы любуясь проделанной работой, ещё какое-то время постоял-похихикал, после чего подхватил ведёрко с клеем и удалился тем же маршрутом, каким пришёл.
На афишке имелась в высшей степени бессмысленная надпись «Баю-баю, начинаю».
Был поздний вечер 25 октября 1917 года.
Майк Гелприн, Елена Щетинина. Звериное слово
Ликха решилась на побег на закате, через полчаса после того, как дуэнья усадила её в ванну. Ванну Ликха ненавидела. И тряпки, в которые её упорно обряжали все эти годы. И дуэнью, жирную бабищу с завитыми седыми лохмами и обвисшими едва ли не до пупа грудями. И прочих обитателей крепости, надменных, самодовольных имперцев. И их изнеженных, раскормленных баб. И в особенности распорядок дня: всё заранее известно, всё по часам – подъём, завтрак, рукоделие, обед, прогулка, вновь рукоделие, ванна, сон. Таковы были имперские правила. Каждодневные и ненавистные, но обязательные. Правила Ликху приучили соблюдать ещё в далеком детстве мамки и бабки.
Дуэнья то и дело маячила в дверях выложенной мрамором банной комнаты. Нагло ощупывала Ликху сальным взглядом, ухмылялась, облизывала влажные толстые губы.
– Пусть сладенькая дикарочка промоет все свои складочки, – гнусавила дуэнья, едва различимая в поднимающихся от печи облаках пара. – Хорошая девочка должна быть чистенькой и приятно пахнуть.
Ликха вежливо скалилась в ответ, едва сдерживаясь, чтобы не метнуться к жирной гадине и не перехватить ей зубами горло. Верно пророчил бородатый имперский воин, который десять лет назад притащил Ликху в крепость на аркане.
– Из кутёнка вырастет волкарица, – сказал тогда бородач и с размаху швырнул малолетнюю пленницу под ноги стражникам. – Пушистой китхи из неё никогда не выйдет, попомните мои слова.
Старший стражник пожал плечами, ухватил Ликху за шкирку и потащил за собой, будто мешок с отрубями. Слова, которые бородатый велел попомнить, стражник наверняка пропустил мимо ушей. Но не Ликха.
Её оставили в живых лишь потому, что она была ещё кутёнком, несмышлёной безобидной сучкой-щенком. Остальных женщин умертвили у неё на глазах – деловито и бесстрастно зарезали, затем столкнули в пропасть тела. Над Ликхой ражий кряжистый имперец тоже занёс уже было клинок, но бородач вывернулся у него из-за спины и перехватил руку на замахе.
– Наместник велел доставить в крепость девку для услад и забав, – буркнул бородач. – Эта вроде из себя ничего. Пускай живёт.
До возраста, пригодного для услад и забав, Ликхе оставалось сейчас всего чуть. Но дожидаться наступления этого возраста она не собиралась. Волкарицы в неволе не живут. Она либо вырвется из крепостной клетки, либо подохнет.
Ликха повернула тугой бронзовый рычаг и подставила ладонь под горячую струю. Ванна была первым, с чем она познакомилась здесь десять лет назад. Тогда её, кусающуюся и царапающуюся, завернули в грубую холстину и бросили прямо в воду. Не такую горячую, как сейчас, лишь слегка тёплую. Ликха чудом выпуталась из мгновенно набрякшей и ставшей тяжелой ткани, вынырнула, отфыркалась, рванулась прочь, но грубые жёсткие руки швырнули её обратно. Затем вода стала теплее. Ещё теплее. Ещё. Ликха не успевала понять, что происходит – три пары рук ворочали её, намыливали, натирали до крови жесткой щеткой, смывали пену и грязь и намыливали опять. Это было отвратительно и ужасно. Сейчас ужаса она уже не испытывала, но отвращение осталось. Даже после десятка лет, прожитых бок о бок с имперцами. Сначала забавным домашним зверьком, потом всё менее забавным, но привычным и милым.
Ликха хлопнула рукой по воде. Вверх взмыл фонтанчик брызг.
– Дикарочка забавляется? – сипло осведомилась дуэнья.
Ликха снова оскалилась и показала теперь уже невидимой за струями пара бабище похабный жест. Затем потянула к себе тунику и один за другим выудила из её складок полтора десятка плоских камней. Ликха собирала их не один месяц, таясь, озираясь, следя, чтобы никто не заметил, как она умелым пинком подбрасывает камень в воздух, ловит на лету и прячет под подол. Как же она ненавидела эти бабские тряпки! Наброшенные на плечи шитые золотой вязью простыни – хламиды, под которыми гулял ветер. То ли дело штаны и рубахи из козьей шерсти, что носили воительницы в племени. Удобные, тёплые, не сковывающие движений.
Ликха вновь похлопала ладонью по воде и пару раз звучно шлёпнула по скользкому мрамору. Затем быстро расставила камни, опутала выдернутой из рукава нитью. Достаточно будет лишь подтолкнуть первый, и они начнут медленно соскальзывать, громко плюхаясь в воду. Дуэнья не сразу поймет, что эти звуки производит не плещущаяся Ликха. А когда спохватится, будет уже поздно. Пока оповестит стражу, пока вышлют погоню, пока та в темноте отыщет след…
Расставив камни, Ликха на цыпочках подкралась к дальней торцевой стене. В неё на высоте в два человеческих роста было врезано узкое и скошенное наружу отверстие для проветривания. Вечер за вечером, принимая постылые ванны, Ликха обследовала это отверстие. Научилась бесшумно подпрыгивать и цепляться за край кончиками пальцев, подтягиваться на руках и протискиваться в щель. Свобода была так близка – рукой подать, но Ликха не торопилась. У неё был шанс, всего один, другого ей не дадут. Потерять этот шанс означало потерять навсегда свободу. А значит, и жизнь. Десять лет Ликха терпеливо ждала своего шанса. Сегодня её день настал.
Она проделала привычный, выученный за сотни тренировок набор движений. Подпрыгнула, подтянулась, втиснулась, огляделась. Примыкающий к крепостной стене двор был пуст. Лишь откуда-то издалека доносились едва слышные голоса и смешки занятых болтовнёй стражников.
Ликха соскользнула вниз, метнулась к камням, в последний раз оценила правильность их расстановки и заранее рассчитанным движением толкнула первый. Камень качнулся и стал медленно, словно неохотно, валиться в воду.
Ликха услышала его плеск, когда уже подтягивалась к врезанному в стену отверстию. Она резко, отчаянно вонзилась в него, протиснулась, выбросилась во двор, перекатами его одолела и замахнула на крепостную стену между зубцами. Цепляясь за каменную кладку ногтями, в кровь обдирая руки, плечи, коленки, стала спускаться. На полпути сорвалась и, сложившись в комок, полетела вниз. Грянулась оземь, покатилась по склону. Больно было неимоверно, но Ликха сумела подавить крик и даже не застонать. Она с ходу вмазалась в древесный ствол, но лишь клацнула зубами и больше не издала ни звука. Кое-как поднялась на ноги, шатнулась, но устояла. Превозмогая разламывающую рёбра боль, потрусила в лес. На свободу. Полчаса спустя она отыскала в темноте вепревую тропу, встала на неё и, надрывая жилы, ни на мгновение не останавливаясь, помчалась на север.
* * *
– Подъём! Вставай, др-ряхлая немощь! Подъём, я сказал! Стар-рый дур-рак.
Лейвез разлепил веки, рывком сел на постели. Птица-пересмех враз деликатно смолкла и принялась чистить перья крючковатым клювом.
– Сам ты дур-рак, – передразнил птицу Лейвез.
Он резко, совсем не по-стариковски, поднялся на ноги. За неполную минуту оделся. Выдернул из-под подушки и подвесил к поясу жалованный покойным императором кинжал с украшенной драгоценными каменьями рукоятью, с которым не расставался, даже укладываясь на ночлег. Пружинисто ступая, будто по-прежнему был юным панцирником-новобранцем, а не разменявшим седьмой десяток отставным тортильером, зашагал к дверям.
– Хор-роший денёк будет, – напутствовала Лейвеза птица-пересмех. – Слава импер-ратору!
Нынешний сопляк-император заслуживал не славы, а повешения, но старый тортильер спорить не стал. Птица принадлежала ещё его покойному деду, прошла через десятки походов и сражений, а потому имела право на собственное мнение.
Лейвез ступил через порог спальни в гостиную, привычно поморщился при виде обветшалых, давно не белённых стен. Прислуги он не держал – скудных средств едва хватало, чтобы не протянуть ноги самому, так что приводить в порядок жилище было некому. Да и незачем: дочерей у вдового тортильера не было, а оба сына не вернулись из похода против островных варваров, который молодой император сдуру затеял пять лет назад.
Лейвез скрежетнул зубами от злости, как бывало всякий раз, стоило вспомнить ту безрассудную авантюру. Архипелаг лежал в сотне дней морского пути от южного побережья. Решение отправить туда тортилью в сезон штормов было безумством. Но сопляк жаждал славы, ему непременно нужно было совершить нечто, от чего отказался десяток предшественников. До островов панцирники не добрались, назад вернулся хорошо если каждый четвёртый, остальных поглотила пучина.
Старик выбрался на крыльцо, с минуту постоял недвижно, глубоко втягивая в себя свежий, хранящий ещё ночную прохладу воздух. Солнце уже выглядывало одним глазком из-за горной гряды, стремительно слабели утренние сумерки, во дворе тянула вверх стебли буйная некошеная сорняк-трава.
Лейвез окинул привычным взглядом окрестности. Засеянную кормовыми растениями равнину, с юга упирающуюся в побережье и обрывающуюся у горных подножий с севера, востока и запада. Полтора десятка невысоких прибрежных холмов. Лепящиеся к их склонам жилища, пожалованные покойным императором особо отличившимся в сражениях ветеранам – панцирникам, тортерам и тортильерам. Некогда жилища именовались виллами, но сейчас назвать так обветшалые, с прохудившимися стенами и крышами постройки не поворачивался язык. Со сменой императорской власти о ветеранах забыли. Казна отказала в выплате содержания. Добрая треть стариков уже перемерла. Остальные доживали свой срок и до сих пор не протянули ноги с голоду лишь потому, что выручал питомник.
Лейвез спустился с крыльца и зашагал к питомнику вниз по склону, по пути приветствуя приложенной к сердцу ладонью спешащих туда же, куда и он, ветеранов.
Ночная смена уже закончила труды – четыре десятка стариков ждали у массивных ворот, врезанных в высоченный, в три человеческих роста, частокол. Мрачные, немногословные, неприхотливые. Отчаянно храбрые, бывалые, видавшие виды воины. Уволенные в отставку и забытые за ненадобностью.
* * *
Поселение догорало. Проложенные паклей и политые огненной водой, постройки запылали быстро, будто пламя таилось где-то внутри них и только и ждало, когда его освободят.
Ликха сидела поодаль, на пригорке, у тлеющего бревна, под кору которого запихала несколько клубней потата. Она уже очистила копье от крови и теперь отдыхала, рассеянно давя на себе блох.
Воительницы бродили по пепелищу, методично добивая раненых. В первую очередь мужланов – увечные мужланы были ни на что не пригодны, только зря жрали мясо да выли по ночам от боли и тоски. То ли дело те, кого сами женщины выхолостили или лишили конечностей. Такие знали, что это может быть только началом, и готовы были на все, лишь бы от тела не отсекли новый кусок.
Риина-дубинщица ловко дробила черепа утыканной острыми камнями палицей. Ликха слышала, как она заливисто смеялась и предлагала товаркам пари, что разобьет очередную башку с первого удара. На пари никто не соглашался – слишком хорошо знали Риину. Она гордо хмыкала, раздувала ноздри и шагала дальше, по пути пиная ногами мертвецов.
Дайна-лучница тащила за собой истошно орущую, упирающуюся бабу. На щеке Дайны алели три свежих царапины – явно не боевые ранения. Ликха понимающе хмыкнула: Дайна, как обычно, пыталась зазвать бабу в племя. Жестами тщилась растолковать, чем женщины отличаются от баб. Имперка, как обычно, не понимала.
Женщины-воительницы были единственно стоящими созданиями в этом мире. Лучшими из всех существ, порождённых на свет. Их предназначением было бесстрашно драться, воевать и гибнуть в сражениях.
Хилые, не способные держать оружие бабы были разве что ходячими утробами для вынашивания потомства. Их презирали и терпели лишь потому, что племя нуждалось в новых воительницах. Обращались, правда, с бабами намного лучше, чем с мерзкими вонючими мужланами, не достойными жить на воле. Мужланов держали лишь для осеменения или развлечения юных воительниц, отрабатывающих на них боевые навыки.
Редко какая из пленных баб прислушивалась к Дайне и примыкала к племени. И ни одна не задерживалась дольше чем на год-другой: помирали от болезней, гибли родами или просто сбегали. Их никто не держал: в племени каждая выбирала свой путь. Выбор, впрочем, был невелик – стать воительницей или же подстилкой для осеменителей. Иногда кости беглянок, выбеленные ветром и дождями, находили годы спустя во время очередного похода. Их даже не хоронили – покоиться в земле достойны были только женщины. Дохлые мужланы и бабы годились разве что в пищу падальщикам и мясным червям.
Дайна наконец потеряла терпение. Она подтащила истошно верещащую бабу к высохшему, скрюченному деревцу, зло вытерла кровь с ранок на лице и выдернула из-за пазухи нож. Женщины замерли. Даже Риина-дубинщица перестала показывать остальным своё мастерство, и, опёршись на палицу, принялась наблюдать, как Дайна вспарывает воющей бабе брюхо. Внутренности вывалились наружу. Дайна наскоро смастерила из них петлю и повесила издыхающую бабу на сизых, скользких кишках.
Ликха вздохнула и легла на спину, устремив взгляд в небо, по которому медленно плыли пухлые, как имперские подушки, облака. Стать в племени своей ей так и не удалось. Несмотря на то, что она быстро выучилась всему необходимому. Управляться с луком и копьём, читать следы, отличать ядовитые травы от съедобных, печь в горячем песке саранчу и вялить мясо, заплетя нарезанные ломти в собственные волосы.
Она пробиралась на север долгие месяцы, днями хоронясь в лесных буреломах и звериных норах и передвигаясь исключительно по ночам. Несколько раз чудом избежала поимки. Едва не утонула, переплывая бурную реку, едва не подохла от укуса ядовитой гады. И наконец добралась. Узнали её сразу – по метке вокруг пупа, выколотой при рождении сдобренной соком синявки иглой. Это был племенной знак, который раз в год менялся и по которому определяли возраст каждой соплеменницы, а значит, и время, когда ей можно впервые лечь под осеменителя, если выберет для себя путь бабы. Воительницы не рожали – часть из них была бесплодна, другая лишала себя плодородия, сызмальства вводя в лоно стебли погибель-травы.
Ликхе метка, как выяснилось, оказалась ни к чему. Повитухи осмотрели её со всех сторон, ощупали, засунули пальцы в лоно, посовещались, мотая взлохмаченными седыми головами, и вынесли вердикт: пустышка. Это было славно и правильно. Не для того Ликха бежала из имперского плена, чтобы ложиться под мужланов и ходить вечно брюхатой. Ей предназначено было стать воительницей, и она ею стала, одной из лучших. И тем не менее не стала своей. Прожитые в неволе годы не прошли даром. Что-то осталось в Ликхе от этих лет, что-то чужеродное, немощное, слабое, и соплеменницы это чуяли.
Повитухи говорили, что раньше, очень давно, в племени рожали все женщины. Но потом духи смилостивились. Самым сильным они подарили бесплодие, прочим – искусство плодородие в себе умертвлять. Приплода хватало и от баб. Правда, младенцев-мужланов убивали сразу. Выкармливать их, не зная, выйдет из младенца сильный, с мощным торсом, толстыми ногами и твёрдым стержнем мужлан или хилый немощный задохлик, смысла не было. В приграничных поселениях осеменителей хватало с лихвой.
Неподалёку от Ликхи раздался топот, в нос шибанули пыль и гарь. Она приподнялась, опираясь на локтях, недовольно морщась и чихая. Три копейщицы гнали перед собой стадо мужланов Покрытые кровавой коркой и копотью, те шли, пошатываясь, еле перебирая заплетающимися ногами. Не от слабости – от позора, стыда и предчувствия скорбной участи – такие вещи Ликха умела определять чутьём.
Часть мужланов, самых крепких, с полными ядрами и внушительными стержнями, пустят на осеменение. Оставшихся выхолостят и заставят работать. Провинившимся наказание будет одно – за каждый проступок виноватого лишат куска тела, и так будет, пока не добьются полной покорности. Мужланам это не особо повредит – в конце концов, осеменять баб можно без рук и ног, а таскать тяжести – без языка и глаз. Если издохнут – не беда, вокруг стоянок племени всегда много голодных падальшиков.
Ликха проводила взглядом пленных и снова перевернулась на спину. Задумываться о привычных вещах ей почему-то было тягостно. Расправа над пленными не дарила радости, а вызывала скорее брезгливость. Ликха так и не рассказала соплеменницам о своей жизни в имперском плену. И потому, что не могла подобрать правильных слов, и оттого, что побаивалась говорить откровенно. К примеру, о том, что мужланы бывают не только вонючие и трусливые, а есть среди них сильные и отважные – точь-в-точь как лучшие из воительниц. Или о том, что не обязательно страшиться дикого зверья и истреб-лять его. Что с лютым зверем можно дружить, и он будет служить тебе верой и правдой, надо только знать, как правильно с ним обращаться. А ещё о том, что сгинуть в бою зачастую бывает не почётно, а попросту глупо.
Огонь, кровь и смерть, и опять огонь, кровь и смерть, и снова. Воевать было необходимо, потому что тех, кто не воевал, неминуемо порабощали. На том стоял мир. На том ли?.. Лесной пожар уничтожают встречным огнём, и останется лишь мёртвое пепелище. Вышедшее на войну грозное племя встречают другой силой, и тогда…
– Йиииихак! – протяжный крик кликальщицы выбил Ликху из раздумий. – Йиииихакка!
Это был знак ко всеобщему сбору. Воительницам, пьяным от битвы, победы, смертей и крови, пора было возвращаться в родные края.
* * *
В отличие от людей питомцы недостатка в уходе не знали. Ни исполинские, свирепые и норовистые боевые панцеры, ни покладистые и послушные ездовые, ни те, которые плохо поддавались дрессуре и потому откармливались на убой.
Старый Лейвез отпер первый вольер, ступил вовнутрь. Дремавший в дальнем углу исполинский секач поднялся на колоннообразных лапах ему навстречу. Выпростал наружу страшную, кожистую и зубастую морду. Лейвез шагнул к нему, протянул сладкий, сочный корнеплод. Секач осторожно слизал угощение с ладони, мгновенно его разгрыз и проглотил. Благодарно потёрся уродливой башкой о стариковское плечо. Лейвез в ответ дружески похлопал его по панцирю. Опростал в кормушку заплечную торбу, поставил рядом ведро с водой, выбрался из вольера наружу и шагнул к следующему.
После кормёжки питомцев предстояло вывести и до обеда нещадно гонять, отрабатывая и закрепляя ходовые и боевые навыки. Потом развести по вольерам, тех, кому настала пора, отправить на случку, позаботиться о кладках, принять вылупившихся на свет из яиц новорождённых. Забот в питомнике старикам хватало с лихвой – трудиться без роздыха предстояло до самого заката.
– Тортильер!
Лейвез обернулся на голос. Звал однорукий Баос, панцирник, ходивший под его началом в десяток походов: против западных поморов, восточных кочевников-бедуинов, северных варварок. Потерявший руку в битве с горными дикарками – не знающими и не дающими пощады воительницами. Мускулистыми, ловкими, бесстрашными и предельно жестокими.
– Слушаю твои слова, – традиционной фразой отозвался Лейвез.
– Тортильер, к тебе конный из столицы, с посланием.
Лейвез от неожиданности сморгнул. Столичные посланцы вот уже пять лет как его не жаловали, если, конечно, не брать в расчёт прижимистых торговцев, скупающих на перепродажу питомцев и то и дело норовящих обсчитать продавца.
Конный из столицы ждал тортильера у ворот. Лейвез вскрыл пакет, пробежал глазами выведенные ровным, убористым почерком строки. При виде императорской подписи понизу скривил губы. В послании тортильеру Лейвезу предлагалось выехать в столицу немедленно.
– Передай его императорскому величеству, – бесстрастным голосом проговорил тортильер, – что я принять его приглашение не могу.
Гонец, не слезая с седла, фыркнул.
– Ты не в своём уме, старик? – осведомился он заносчиво. – Это не приглашение, это приказ! Император желает видеть тебя по делу, не терпящему отлагательств. Он оказывает тебе честь, призывая к себе.
– Вот как? А если я откажусь от такой чести?
– Тогда тебя доставят в императорский дворец силой.
Старый тортильер презрительно хмыкнул.
– Это не слишком легко проделать. Закончим, пожалуй. Скажешь его величеству, что видеть его я не желаю.
Он развернулся к посланцу спиной и зашагал к питомнику.
– Постой, тортильер. – Заносчивости в голосе пришлого больше не было. – Да постой же, прошу тебя! Выслушай меня. Пожалуйста! Это важно, неимоверно важно, поверь.
Лейвез остановился, развернулся на месте.
– Слушаю твои слова.
– На севере беда, тортильер. Варварские племена смяли пограничные заслоны и вторглись в наши пределы. Штурмом взяли два северных города.
С полминуты Лейвез молчал, пытаясь осмыслить сказанное.
– Ты лжёшь, – бросил он наконец. – Северная тортилья не допустила бы этого.
– Я говорю правду. – На этот раз в голосе посланца явственно звучали горечь и печаль. – Я попросту не успел сказать тебе главного. Тортильер Ридрис бросил против варваров северную тортилью – все четыре клина.
– Четыре? – Лейвез решил, что ослышался. – В северной тортилье всегда было два десятка панцерных клиньев.
– Так было когда-то. Тортильерия понесла большие потери в походе к Южному Архипелагу. Его величество решил не возобновлять её численность. Императорская казна пуста, а разведение и содержание панцеров слишком расточительно. Поскольку завоевательных кампаний более не предвидится, траты на армию значительно сокращены, и в основном за счёт расходов на наиболее дорогостоящую её часть.
Усилием воли тортильер сдержал гнев.
– Пусть так, – сказал он бесстрастно. – Четыре клина всё ещё достаточно, чтобы одолеть многотысячную варварскую орду. Так в чём же дело?
– Клиньев больше нет – дикарки уничтожили их. Тортильер Ридрис убит в бою. Тортилья истреблена. Панцеры мертвы, так же как их наездники. Никто не спасся, все легли там.
Лейвез вскинул голову.
– Как такое могло случиться? Тортильерия непобедима.
Посланец наконец спешился.
– Собирайся, старик, – сказал он негромко. – Очень тебя прошу. Варварки нашли управу на панцеров. Оба города они сожгли и откатились обратно в горы. Молодых и сильных горожан угнали с собой, остальных вырезали. Поголовно, включая младенцев, стариков и находящихся в тягости женщин.
– Убить панцера невозможно, если не застать его врасплох, – неверным голосом пробормотал Лейвез. – Немыслимо. Копьём или стрелой можно достать седока, но не боевого секача, пущенного в атаку.
– Так считалось раньше. Мой младший брат Гореш был среди тех, кого его величество отправил на север, когда оттуда пришли дурные вести. Гореш воочию видел мёртвых панцеров с расколотыми панцирями и размозжёнными головами. Так или иначе, жители северных провинций бросают свои дома и бегут на юг. Дороги забиты беженцами. Некоторые из них издалека видели варварские орды. Очевидцы рассказывают такое… Ты должен выслушать их, тортильер. Император надеется, что твои познания, твой опыт и навыки…
– Довольно, – перебил посланца Лейвез – Мои познания и опыт, надо же. Почему-то до сих пор… – Он осёкся, не закончив фразы. – Ладно, прости. На сборы у меня уйдёт полчаса.
* * *
Мужлан умирал, распластанный на горячем камне. Его внутренности, разложенные вокруг в причудливом узоре, уже успели высохнуть и сморщиться. В воздухе витал густой, тяжелый смрад.
Ликха вздохнула. Она узнала мужлана. Подросток, захваченный в плен пару дней назад, в набеге на приграничный заслон. Нападение было внезапным, они даже не потеряли ни одной воительницы, лишь Аркка-пращница сломала ногу. Заслон стоял на отшибе – десяток стариков, едва держащих оружие, да столько же юнцов, толком не понимающих, что с этим оружием делать. Старики все, как один, легли в бою. Юнцы, кто не успел сбежать, забились в погреб. Их вытаскивали оттуда по одному, дрожащих от страха, перемазанных в собственном дерьме. В живых оставили лишь двоих, и то потому, что выглядели они необычно. У одного было шесть пальцев на руке. Мать-предводительница решила, что это знак, и велела оставить шестипалого на осеменение. Воительница с лишним пальцем будет крепче держать копьё, ловчее управляться с ножом или дубиной. У другого были синие глаза, матово-белая кожа и густые, рыжие, как ржа на прохудившемся клинке, волосы.
На камне умирал как раз рыжий. Ликха в набеге не участвовала, ходила в разведку с передовым отрядом. Когда вернулась, ей рассказали, что пленного накормили от пуза и повели на осеменение к колченогой Патме, которая готовила для отряда стряпню. А тот выдернул припрятанную в заднем проходе острую кость и всадил её Патме в горло. Рыжего оттащили, сломали ему руки, выбили зубы, а когда вспороли живот, Патма успела уже помереть. За это казнь мужлану полагалась мучительная.
Рыжий хрипел, его глаза закатились так, что были видны лишь белки, на губах выступила кровавая пена. Ему давно надлежало уже околеть, но старухи знали секреты трав и отваров, продлевающих жизнь. Ликха досадливо покачала головой, шагнула к умирающему. Огляделась украдкой, резким ударом ногой в висок выбила из пленника жизнь и пошагала дальше.
Тем же вечером она вызвалась в ночную разведку. В одиночку – так было быстрее. Во время скитаний по пути из империи домой Ликха выучилась отменно ориентироваться и пытать следы в темноте, лучше любой из соплеменниц. Теперь ей предстояло за ночь одолеть горный перевал и с утра подыскать удобные тропы для набега на юго-восток. Ничего особенного – в подобные вылазки она вызывалась не раз. Если нигде не задержится, то обернётся за день – мать-предводительница обещала ждать…
Камень под ногой предательски дрогнул и ухнул вниз. Ликха успела сгруппироваться – обеими руками в прыжке схватиться за горный выступ, но мокрая от пота ладонь подвела. Разведчица сорвалась и полетела вниз – гора стала стремительно удаляться, словно убегая от неё. В панике Ликха попыталась свернуться в комок, чтобы сломать как можно меньше костей, но не успела, грузно рухнув в темноте на что-то податливое, упругое, прогнувшееся под ней и не забравшее жизнь.
От удара из неё выбило дух. Ликха долго лежала на спине, подергивая головой и разевая рот, словно выброшенная на песок речная рыба. Потом наконец пришла в себя, и в тот же миг на неё навалилось зловоние. Разило тухлятиной, гнилью, звериным дерьмом, но вместе с тем и сладостью – едва уловимой, молочной, детской и безобидной. Ликха перевернулась на живот, с трудом встала на четвереньки. Страшно, словно после удара дубиной, болела голова, по горлу прокатился едкий комок, и Ликху вывернуло прямо себе на руки. А потом что-то запищало в темноте, заворочалось, недовольно заклекотало и толкнуло её в живот теплой тяжестью.
Ликха вытерла руки о рубаху, достала гремучие камни и тряпицу, пропитанную огненной водой. Выбив камнями искру, запалила ее. Рыжее пламя встрепенулось и заиграло, обдав жаром ладони. И осветило пещеру, уходящую вглубь скалы.
Ликха оглянулась. В тот же миг метнулась вперёд – она стояла на карачках на самой кромке – за спиной чернела пропасть. Тряпица затрещала, стремительно догорая и обжигая пальцы. Ликха взмахнула ею, чтобы потушить, и в последнем сполохе пламени увидела нечто заставившее её похолодеть от ужаса и восторга.
* * *
Ездовой панцер шёл по размытому дождями колдобистому тракту легко и споро, на десяток корпусов впереди запалившегося, роняющего с губ пену жеребца. Рытвины, ямины, ухабы были панцеру нипочём – дорог от бездорожья он не отличал – пёр напролом, куда направлял умостившийся в пазухе между панцирными сегментами наездник. Сопутствующие ходу ездового качка и тряска Лейвезу были привычны и не причиняли ни волнений, ни неудобств. Зато увиденное по пути их причиняло с лихвой.
Поселения, жмущиеся к тракту по обеим его сторонам, выглядели не так, как десяток-другой лет назад. То и дело таращились на путников пустыми глазницами заколоченных досками окон брошенные дома. Жилые прятались за частоколами и плетнями, ворота в них были наглухо заперты, а не традиционно распахнуты настежь в знак того, что обитателям желанны и приязненны гости. Свитые на крышах гнёзда приносящих в дом удачу и счастье птиц пустовали, хотя до перелётного сезона было ещё далеко. Засеянные поля чередовались с заросшими осотом и чертополохом. Стада однорогов, некогда тучные и многочисленные, казалось, поредели. Случившиеся в пути встречные в беседы не вступали – хмурились, отводили взгляды и спешили как можно скорей разминуться.
– В чём дело? – спросил Лейвез на исходе вторых суток пути, когда убедился, что картина всеобщего упадка и запустения, если и меняется, то лишь к худшему. – Я не узнаю мест, через которые не раз проезжал и в которых не раз останавливался, когда был молод.
Императорский гонец долго молчал, насупившись. Затем вытянул плетью коня и добавил ему пятками по бокам. Жеребец обиженно заржал, но прибавил ходу, догнал панцера и пошёл с ним вровень.
– Между нами, тортильер, – буркнул всадник. – На мне камзол имперской расцветки. Встречные крестьяне, купцы и ремесленники, по-видимому, принимают меня за сборщика податей. Законы, принятые его величеством по части обложения податями, в народе не популярны. В восточных областях год назад был бунт. Его подавили, но всё идёт к тому, что вот-вот бунт вспыхнет на западе.
– Бунтар-ри, – подала голос сидящая на левом плече тортильера птица-пересмех. – Дер-рьмо. Слава импер-ратору!
– Не понимаю, – вскинулся Лейвез, пропустив птичью реплику мимо ушей, – на что уходят подати?
Гонец его величества хмыкнул, пожал плечами.
– Это лучше увидеть собственными глазами, чем принимать на слух. До столицы трое суток пути. Скоро узнаешь.
За сутки до цели, на закате, на безлюдный, зажатый по обеим сторонам лесом тракт вышли волкари. Жеребец под императорским посланником шарахнулся, встал на дыбы. Испуганно вскрикнул вцепившийся в гриву всадник.
Старый Лейвез осадил ездового, привстал, огляделся. Волкари были тощими, поджарыми, явно голодными. Три десятка голов прямо по ходу и столько же позади.
– Нам конец? – с едва скрываемым ужасом в голосе спросил посланник. – Конец, да? Скажи мне, старик!
Тортильер не ответил. Он легко, по-молодецки спрыгнул с панциря на землю. Покачнулся на дрогнувших, потерявших былую силу ногах, но устоял. Медленно, но твёрдо ступая, двинулся вперёд, туда, где, припав к земле, готовился к атаке тёмно-серый с рыжими подпалинами вожак. В десяти шагах от него Лейвез остановился, присел на корточки.
– Ко мне, – тихо, едва слышно позвал он. – Иди сюда, я сказал. Живо!
В глазах волкарьего вожака полыхнул жёлтый огонь. Жестокий нрав, свирепость и голод боролись в нём сейчас против навязываемой извне чужой воли. Властной, не-одолимой, исходящей от существа, не боявшегося готовых разорвать глотку зубов и когтей. Вожак попятился – чужая воля и бесстрашие одолевали. Свирепость и злость оттеснялись на задворки звериного сознания, уступая место первобытному страху перед неведомой высшей силой. Волкарь заскулил, тонко, просительно, будто был не матёрым вожаком стаи, а слабосильным полугодовалым кутёнком.
– Ко мне, я сказал! – повысил голос старый тортильер.
Волкарья воля сломалась. Злобный нрав увял, уступив место послушанию и покорности. Поскуливая, вожак потрусил на зов. Вильнув хвостом, высунул шершавый язык и осторожно лизнул протянутые к нему пальцы.
– Хорошо. Теперь пошёл вон!
Волкарь взвизгнул от обиды, что не сумел услужить. Развернулся и припустил в лес, уводя за собой стаю. Старый Лейвез поднялся на ноги.
– Вот и всё, – буркнул он. – А ты говорил «конец».
– Как тебе это удалось? – В голосе императорского гонца звучали теперь почтение и восторг. – Как ты смог это проделать, старик?!
Лейвез хмыкнул в ответ и, цепляясь за панцирные наросты, полез ездовому на спину. Он мог бы рассказать этому молокососу, как однажды в походе высланный в разведку тортильерский разъезд атаковала выскочившая из-за бархана пара пустынных левиев-людоедов. И как с маху заскочил на панцирь гривастый самец. И как взревел и совершил то, что считалось почти невозможным, верный секач. С ходу встал на задние лапы, как жеребец на дыбы, готовый опрокинуться навзничь, чтобы раздавить незваного гостя. И как это не понадобилось, потому что левий уже не помышлял нападать. И как ластилась к ногам и мяукала, вымаливая пощаду, левица.
Ничего Лейвез, однако, рассказывать не стал.
– Звериное слово, – вместо этого проворчал он. – Тортильеры владеют им.
Он мог бы добавить, что звериным словом, спечёнными в единый шмат бесстрашием и волей, владеют далеко не все тортильеры, а лишь самые сильные, самые искусные из них. Рядовой панцирник мог отвадить тайгера или падальшика. Возглавляющий панцерный клин тортер мог упросить парящего в небе сокоря спуститься и усесться ему на предплечье. Но подчинить себе стаю диких свирепых зверей, принудить её действовать в своих интересах умели лишь избранные. Лейвез был лучшим из них, и в тортильеры покойный император произвёл его именно поэтому. Должность тысячника, командующего двумя десятками панцерных клиньев, досталась Лейвезу вместе с чином.
* * *
– Что это за урод? – Мать-предводительница, сморщив нос, рассматривала существо, которое Ликха бережно держала в руках.
Существо действительно было уродливо – небольшое, облезлое, с длинной мосластой шеей, оно неуклюже копошилось, разевая шишковатый клюв в недовольном клекоте.
– Я думаю, это дактиль, – нежно сказала Ликха, с неожиданной для себя любовью глядя на уродца. – Птенец. Совсем маленький. Гнездо, наверное, сорвало ветром, и оно рухнуло вниз. Там были ещё птенцы, все дохлые, только этот живой.
Предводительница отшатнулась в страхе. Затем, прищурившись, вгляделась в птенца.
– Прикончи его, – посоветовала она. – В пищу он не годится, жёсткий, да ещё и воняет. Лучницы как раз вернулись с охоты, принесли клыкаря. А этого надо убить, а то вырастет и сам нас сожрёт.
Дактили были некоронованными правителями мира. Ни человек, ни зверь не мог справиться с исполинской крылатой смертью, когда дактиль камнем падал с небес на высмотренную добычу. Даже свирепые, лютые, селящиеся в горных пещерах драгоны в ужасе разбегались и прятались при виде парящего в небе чудовища.
– Ты не понимаешь. – Ликха пальцем почесала птенцу голое пузо, и тот довольно захрюкал. – Имперцы знают звериное слово. Лишь поэтому они управляют панцирными чудовищами. Не страхом, не лаской управляют, а словом.
– Слыхала про это, – кивнула предводительница. – Но ты прожила у них столько лет и так и не узнала этого слова.
Ликха виновато потупилась.
– Может быть, я ещё узнаю, – пробормотала она. – Можно, я оставлю птенца себе?
Мать-предводительница равнодушно пожала плечами:
– Оставляй. Только выкармливать этого урода будешь сама.
* * *
– Подъём! Вставай, др-ряхлая немощь! Подъём, я сказал! Стар-рый дур-рак.
Лейвез проснулся, едва не утонул в пуховых перинах, выругался про себя и наконец спустил ноги на пол. Птица-пересмех деликатно примолкла.
– Сам ты дур-рак, – привычно одёрнул птицу тортильер и поднялся на ноги.
В столице он провёл трое суток. Вдоволь насмотрелся на императорские нововведения – возводимые повсюду храмы, дворцы, арены и театры. С десяток раз с трудом отбился от наглых и настойчивых зазывал у дверей весёлых домов. От обилия заполонивших столичные улицы шутов, фокусников, музыкантов и нищих рябило в глазах. От вымаливающих наравне с нищими подаяние разномастных жрецов становилось муторно на душе.
Сегодня вечером Лейвезу предстояла аудиенция с императором. Ничего хорошего старый тортильер от неё не ждал. Он ясно понимал теперь, на что уходят подати и почему императорская казна пуста. А ещё не менее ясно понимал, какая угроза нависла над империей с севера.
Очевидцы, чудом унёсшие ноги обитатели сожжённых городов и окрестных поселений, клялись, что северные дикарки заключили союз с неведомой тёмной силой.
– Твари падали с неба, – исступлённо колотя себя в грудь, божился очередной детина с вытаращенными глазами и дрожащими от пережитого страха руками. – Огромные, похожие на разожравшихся до чудовищных размеров летучих дьяволов-нетопырей. Их крылья были столь велики, что заслоняли солнце. Они хватали целые дома, поднимали в воздух и обрушивали вниз. Они…
Лейвез, как правило, не дослушивал. В высшие силы он не шибко верил, ни в тёмные, ни в светлые, ни в какие. Понять, что именно произошло в северных пределах, помогла лишь взятая в плен дикарка.
– Она ничего не скажет, – уверял приставленный к каземату, в котором томилась пленница, стражник. – Её уже не раз пытали. Били, ломали рёбра, жгли калёным железом, но она не проронила ни слова, лишь смеялась, когда ей прижигали пятки. Тебе она тоже ничего не скажет, старик.
Лейвез пожал плечами и спорить не стал. Переступил казематный порог, запалил свечу, опустился на корточки и с полминуты пристально разглядывал скорчившуюся в углу, закованную по рукам и ногам дикарку. Плечистую, черноволосую здоровячку с круглыми злыми глазами и оставленными пыточными инструментами гнойными ранами по всему телу.
– Приветствую тебя, – закончив осмотр, на северном наречии сказал тортильер. – Меня зовут Лейвез. Я уничтожил сотни твоих соплеменниц. Давно, много лет назад. Одних я убил в бою. Иных подверг мучениям, а потом приказал казнить.
Пленница, с ненавистью глядя тортильеру в глаза, молчала.
– Возможно, я убил твою мать, – бесстрастно обронил Лейвез. – Возможно, бабку или старших сестёр. Хочешь, расскажу, как умирала предводительница племени, которую я оглушил пущенным из пращи камнем и взял в полон? Сначала мои панцирники насиловали её трое суток подряд. Потом отсекли ей соски и заставили их сожрать. Затем…
Пленница вскинулась, рванулась в сковывающих её кандалах.
– Тебя мы бы насиловать не стали, – с ненавистью выдавила она. – Мы кастрировали бы тебя и держали на цепи впроголодь, вымазанного в собственном дерьме. Ты бы вымаливал у нас смерть, но ждал бы её долго, бесконечно долго, трусливый падальщик.
Ладонь Лейвеза метнулась к рукояти жалованного покойным императором кинжала, но в последний момент тортильер сдержал гнев и выдёргивать из ножен клинок не стал.
– Не сомневаюсь, – сказал он спокойно. – Но я со-лгал тебе. Тортильерия не насилует пленных и не издевается над ними. Да, я, возможно, убил твою мать или другую родню. Возможно, казнил. Но ни одну из них перед смертью не истязали. Они были храбрыми воительницами, я уважаю их. Мучить и унижать пленниц – удел императорских лизоблюдов и палачей, но не солдат. Клянусь в том памятью моих сыновей.
Пленница потупила взгляд.
– Моё имя Салхха. Что тебе от меня нужно?
– Я догадался, кто эти падающие с неба дьяволы, но хочу знать наверняка. Вам удалось приручить пещерных драгонов, не так ли?
Дикарка вдруг расхохоталась. Весело и заливисто.
– Ты глупец, старик, – сказала она, отсмеявшись. – Драгоны трусливы и робки, они ничто в сравнении с тем, что вас ждёт. Больше ты ничего не услышишь. Ступай от меня прочь.
Император принимал Лейвеза в роскошном дворцовом зале со стенами, сложенными из плит розового мрамора, забранных на стыках орнаментом из чистого золота.
– Ты наверняка наслышан о постигших наши северные земли неприятностях, тортильер? – небрежно осведомился император.
Был он отчаянно, непозволительно юн. А ещё смуглокож, кареглаз, с падающими на плечи вьющимися смоляными кудрями и перетянутым диадемой высоким лбом. Стоя в двадцати шагах от трона, старый Лейвез смотрел в глаза убийце своих сыновей.
– Это не неприятности, – отрезал тортильер, едва сдерживая рвущую за сердце ненависть, – это беда.
– Так уж и беда? Варварские восстания – не редкость в нашей истории, тебе подобает об этом знать, старик.
Ненависть прорвала сдерживающие заслоны. Лейвез распрямил плечи.
– Не тебе указывать, что мне подобает знать, а что нет, молокосос.
Император побагровел, вскочил с трона.
– Стража!
Старый тортильер отпрыгнул назад, пригнулся, выдернул из ножен кинжал. Мгновение помедлил. Криво усмехнулся, выпрямился, швырнул клинок под ноги набегающим стражникам.
– Давай, – бросил он императору. – Вели им меня заколоть.
– Стойте! – Император выдохнул, мотнул головой. – Ступайте прочь. Я погорячился, старик, прости. Что ты говорил о восстании?
Лейвез перевёл дух, усилием воли взял себя в руки. Только что сопляк совершил достойный поступок, тортильер сумел его оценить.
– Это не восстание, – твёрдо сказал он. – Это вторжение. Если то, о чём я догадался, правда, нам осталось недолго. Дикарки истребят нас.
* * *
Дактиль ластился, толкаясь лобастой башкой. Была она размером с саму Ликху, поэтому толчки то и дело валили её с ног. Тогда Ликха вставала и недовольно шлёпала дактиля по клюву. Тому игра неимоверно нравилась, он радостно клекотал, расправлял крылья, толкался всё сильнее и топтался на месте, поднимая клубы пыли.
– Довольно! – Ликха оттолкнула клюв ладонями. Дактиль обиженно зажмурился. – Ну хватит, – повторила Ликха примирительно. – Ещё зашибёшь.
Некогда мелкий и неуклюжий птенец вымахал в исполинского грозного зверя. По утрам он улетал невесть куда, а возвращался под вечер, неся в когтях клыкаря, рогача, а то и драгона. Половину добытой туши сжирал сам, остальное доставалось племени. Привыкшие к жизни впроголодь воительницы ели теперь от пуза. Мать-предводительница следила, чтобы Ликхе доставался лучший кусок.
Дактиль вновь расправил крылья, запрокинул башку и издал глухой гортанный клёкот, похожий на человеческий смех. Затем припал к земле и пристально уставился на Ликху, будто чего-то ждал. Она поняла, чего именно, не сразу, а когда наконец поняла, растерянно заморгала. Затем неуверенно шагнула вперёд и по распластанному на земле крылу взобралась на ребристую спину. Умостилась между крыльями и обхватила руками длинную гибкую шею.
Дактиль взмыл в небо. Ветер хлестанул Ликхе в лицо и едва не сдул её прочь. Замерев от восторга, она смотрела на стремительно уменьшающиеся в размерах кусты, деревья, ручьи. На соплеменниц, ставших похожими на мелкую саранчу. На входы в пещеры, в которых обитало племя, с каждым махом крыльев всё менее различимые, будто тающие на горных склонах.
– На восток, – неуверенно приказала Ликха и осторожно потеребила ладонью основание правого крыла. Дактиль послушно повернул к солнцу. – Теперь на запад.
Дактиль развернулся, описав в воздухе полукруг.
– Вниз!
– Ты что, узнала звериное слово? – спросила мать-предводительница, когда Ликха соскользнула на землю, а дактиль, на прощание толкнув её башкой и свалив с ног, взлетел и отправился на охоту.
– Нет, – неуверенно ответила Ликха. – Он просто привязался ко мне, сама не знаю почему.
– Как ты его назвала?
Ликха не ответила. Она никак не назвала своего зверя. Или, скорее, птицу. В основном потому, что была не уверена, какого та пола. Про себя она называла дактиля «Мой», иногда сбиваясь на «Моя».
Когда солнце умостилось в зените, с юга прибежала воительница-скороход, вымотавшаяся, едва не падающая от усталости.
– Имперские орды вторглись в наши земли, – задыхаясь, сказала она. – Пограничные племена разбиты в сражении, мало кому из воительниц удалось уцелеть. Сейчас имперцы движутся на север, истребляя всё на своём пути.
Предводительница расправила плечи.
– Мы не пропустим их. Я велю слать гонцов во все племена. Через двое суток мы будем в сборе и пойдём имперцам навстречу.
– Мы погибнем, – сказала Ликха дактилю тем же вечером. – Все или большинство из нас. Тебе придётся жить без меня. Ты понял?
Дактиль потоптался на месте, подняв тучу пыли. Фыркнул. Затем взмахнул крыльями и взлетел. Поднявшимся ветром Ликху сшибло с ног и поволокло по земле. Она, не вставая, смотрела своему зверю вслед, пока тот не растворился в вечерних сумерках. Затем солнце зашло, и зажглись звёзды. Тогда Ликха поднялась на ноги и побрела к пещерам.
Наутро дактиль вернулся. Хлопанье крыльев обрушилось на племя грохотом. Рвал со склона холмов кусты и валил деревья поднявшийся ветер. Ликха выскочила из пещеры наружу и обмерла.
Дактили приземлились. Их было десятка три. Огромных, страшных, уродливых. Ликхе казалось, что холм просядет под их тяжестью, вдавится в землю, провалится сквозь неё. Они наклоняли головы, разевали клювы и молчали. Затем один за другим припали к земле. Ликха поняла.
– На спины! – во весь голос закричала она. – Забирайтесь к ним на спины. Они наши! Ясно вам? Дактили теперь наши сородичи! Они заключают с нами союз!
* * *
Император скривил пухлые мальчишеские губы.
– Ты шутишь со мною? Дикарок какие-то тысячи, нас сотни тысяч. У них оружие из ломкого железа и меди, у нас из закалённой на кузнечных горнах стали. Они понятия не имеют о воинском искусстве, а мы наследуем заветы множества поколений искусных военачальников. Каким же образом они истребят нас?
С четверть минуты тортильер молчал.
– Я полагаю, – проговорил он наконец, – северным племенам удалось заключить союз с дактилями. Я не раз видел их гнездовья высоко в горах, в неприступных местах на отвесных склонах. Это страшные, чудовищные создания, повелитель. На дактилей нет управы, они не поддаются дрессуре, и звериное слово на них не действует.
Император подался вперёд, смуглая кожа стремительно побледнела.
– Я наслышан об этих тварях. Но ты сам не понимаешь, что говоришь, старик. Если дактили не поддаются дрессуре и не слышат слово, как же дикаркам удалось их приручить?
– Этого я не знаю. Скорее всего, они нашли средство, нам неведомое.
– Что же ты предлагаешь, старик? – На этот раз в голосе императора явственно прозвучали неуверенность и страх.
– Я? – удивился Лейвез. – Ровным счётом ничего. Мне осталось недолго, юноша. Несколько лет, с десяток от силы. До дня, когда варварки вторгнутся в южные земли, я не доживу.
– Вот как? – Император заломил бровь. – Судьба империи, выходит, тебе безразлична?
– А тебе? – дерзко вопросом на вопрос ответил Лейвез.
Юнец вновь побагровел от гнева, но на этот раз сдержал его.
– Я спросил тебя первым. Слушаю твои слова.
– Что ж, изволь. Были времена, когда я, не раздумывая, отдал бы жизнь за отечество. Но эти времена в прошлом, потому что отечество отвернулось от меня.
– Хорошо. – Император рубанул воздух ребром ладони. – Что нужно для тебя сделать, чтобы ты справился с поразившей империю напастью?
Старый тортильер обречённо вздохнул.
– Ничего, – сказал он устало. – С этим не справиться. Шансы ничтожны, их практически нет. Если это дактили, то те, кто правят ими, правят и миром. Ладно, что ж… Вели слать гонца на юг. Нас осталось восемь десятков. Все старики. Но это – два панцерных клина. Я поведу их на север. Мы попытаемся.
– Не понимаю, – растерялся император. – Ты только что отказался от моего предложения. А теперь, выходит, соглашаешься? И своих стариков поведёшь на убой? Не понимаю.
– Импер-ратор дур-рак, – отозвалась птица-пересмех. – Слава импер-ратору!
– Заткнись! – прикрикнул на птицу Лейвез. – Дурак тут один я. Хотя бы потому, что тоже не понимаю, зачем собираюсь на верную смерть. Да, ещё одна мелочь, повелитель. Ты спросил, что нужно сделать, чтобы заручиться моим согласием, не так ли?
– Так, – коротко кивнул император. – Слушаю твои слова – проси всё, что хочешь. Что тебе нужно? Золото, признание, слава? Трон? Клянусь памятью отца, я уступлю его, если отвадишь от нас беду.
На пару мгновений старый тортильер замер. Гнева и ненависти в нём больше не было.
– Пустое, – сказал он и поклонился в пояс. – Прикажи отпустить пленницу, твоё величество. Пускай уходит.
* * *
Они остановили вторжение за считаные часы. Страшные твари, которых в империи называли панцерами, а в племени презрительно черепахами, больше не казались Ликхе чудовищами. Настоящие чудовища падали на них с неба. Хватали когтями одного за другим, отрывали от земли вместе с наездниками и взмывали в небо. Затем швыряли обратно на землю.
Трое суток спустя племя вторглось на имперскую землю. Воительницы не знали жалости и не давали пощады. Пограничные заслоны все как один были смяты, защитники истреблены. Затем настала очередь поселений, а за ними и городов. Дактили с лёта обрушили крепостные стены, свалили замки, растерзали жилые дома. Города горели, имперские мужланы и бабы гибли в огне. Пытавшихся убежать догоняли и с воздуха добивали стрелами.
Затем появились солдаты. Четыре выстроившиеся копейными наконечниками панцерные стаи шли в лобовую атаку и не встретили на своём пути никого. Но они пёрли и пёрли, вперёд, напролом, через пепелища на север, пока дактили с воительницами на хребтах не поднялись в воздух с холмов и их крылья не застили небо.
С вожаком последней стаи Ликха расправилась сама. Это был отважный мужлан, он не обмер от ужаса, когда оказался в воздухе вместе со своей черепахой. Выскочив из укрытия между панцирных наростов, мужлан отчаянным прыжком замахнул дактилю на крыло. Вцепившись в перья, удержался на нём. Подтянулся и, зажав в зубах нож, пополз по оперению к наезднице. На мгновение их взгляды встретились. Страха в глазах имперца не было. Ни малейшего, вообще. А была только ненависть, и ещё горе плеснулось в них, когда дактиль под Ликхой разжал когти, отправив закованного в панцирь зверя в смертельный полёт к земле.
Она метнула копьё, когда имперец оказался в пяти шагах. Нехотя метнула, с сожалением, просто потому, что другого выхода не было, и этот мужлан, не убей его Ликха, непременно добрался бы до неё и зарезал. Пару мгновений он, пронзённый копьём насквозь, ещё держался на крыле. Он даже умудрился выплюнуть себе в ладонь нож и замахнуться. Но метнуть не сумел – сорвался и полетел вниз.
* * *
Тортилья вот уже пятые сутки шла на север. С каждым днём редели спешащие навстречу колонны, цепочки и стайки беженцев. Затем они вовсе иссякли. Местность вокруг обезлюдела, поселения стояли пустыми.
Вызвавшийся проводником молодой Гореш, брат императорского посланца, сидел рядом с Лейвезом в пазухе между панцирными сегментами. Гореш был единственным юношей среди отправляющихся на встречу со смертью стариков. Тортильеру он пришёлся по нраву. Был юнец немногословным, сосредоточенным, выносливым и неприхотливым, будто не отирался всю жизнь среди придворных льстецов, а сызмальства привык к тяготам походной жизни.
На изломе пятых суток пути в воздухе запахло гарью, вскоре к ней добавился испускаемый разлагающейся плотью смрад. Привстав, Лейвез мрачно смотрел на распростёртые на земле тела. Их с каждым часом становилось всё больше, а зловоние всё сильнее. Падальшики не справлялись с обилием пищи и обгладывали мертвецов лишь частично.
Когда солнце закатилось за западные холмы, Лейвез велел становиться на привал. К трупному смраду ветеранам было не привыкать.
– Сожжённые города в трёх часах пути, – бросил Гореш, соскочив с панциря на землю. – Скажи мне, тортильер: зачем мы туда идём?
Лейвез пожал плечами и не ответил. Он сам толком не знал, зачем.
– Там, впереди, верная смерть, – бесстрастно проговорил Гореш. – Или ты знаешь, как её избежать?
– Мы все умр-рём, – вместо тортильера отозвалась птица-пересмех. – Мер-ртвецы дер-рьмо. Слава импер-ратору!
Наутро Лейвез велел трубить общий сбор. Старики окружили его – восемь десятков мрачных, насупленных, видавших виды смертников. Тортильер оглядел их одного за другим, затем сказал:
– Братья, нас ждёт бой с северными дикарками. Но это уже не та орда, с которой мы сражались два-три десятка лет назад и у которой не было против тортильерии ни единого шанса. Я полагаю, они заключили союз с горными дактилями. Не знаю, как им удалось заставить этих тварей служить себе. Но мы или поймём это, и тогда сумеем совладать с чудовищами, или умрём.
– Мы умрём, даже если успеем понять, – подал голос однорукий Баос.
– Пусть так.
* * *
– Их меньше сотни, – мать-предводительница пренебрежительно фыркнула. – Разведчицы говорят: сплошь дряхлые старики. Не понимаю, зачем эти глупцы пригнали сюда своих черепах.
Ликха пожала плечами. Она тоже не понимала.
– Ладно, – бросила мать-предводительница равнодушно. – Убьём их. Скажи своему, – она кивнула на расправляющегося с драгоньей тушей дактиля, – чтобы звал сородичей…
Умостившись между основаниями гигантских крыльев, Ликха пристально смотрела вперёд и вниз, туда, где ползли по выжженной равнине две черепашьих стаи. В империи их называли панцерными клиньями и некогда считали непобедимыми. Ликха хмыкнула – больше наверняка уже не считают. Хоронящиеся в панцирных пазухах старики должны понимать, что отправились на верную смерть. Что ж – не её забота, имперцы пришли за смертью и, значит, её получат.
Внезапно Ликха поняла, что не испытывает ни восторга, ни даже малейшей радости от предстоящего истребления. Эти старики явно не были глупцами, как назвала их мать-предводительница. Они наверняка знали, что случилось с их предшественниками, и шли на смерть осознанно. Из принципа, вспомнила Ликха некогда знакомые по имперской жизни слова. Так говорили о мужланах, расстающихся с жизнью добровольно, из-за того, что умереть им велел долг. Какой долг и перед кем, Ликха не понимала.
Она тряхнула головой, подавляя неуместные перед боем мысли. Вгляделась, наметила для себя гигантского панцера во главе первого клина.
– Вниз, – гаркнула Ликха. – Вперёд и вниз!
Дактиль под ней послушно сложил крылья и наискось понёсся к земле.
* * *
– Назад, – поднявшись в панцирной пазухе в рост и собрав воедино бесстрашие и волю, старый Лейвез раз за разом отдавал мысленный приказ стремительно несущейся к земле исполинской твари с уже различимой наездницей на хребте. – Назад, я сказал!
Бесполезно, понял он. Тварь расправила крылья, выровнялась и теперь целеустремлённо заходила в атаку так же, как три десятка её сородичей. Ни малейшего смятения, неуверенности или страха в них не было. Звериное слово не сработало. Оставалось умереть.
Когда дактиль приблизился на расстояние полёта стрелы, верный секач совершил то, что считалось почти невозможным. Он взревел и встал на задние лапы, как жеребец на дыбы. Сумел продержаться на них, пока исполинская тварь не зависла прямо над головой, и лишь тогда махнул выпростанной из-под панциря передней лапой.
Удар раскроил дактилю брюхо. Чудовище пронзительно заверещало от боли, и вместе с ним истошно заголосила умостившаяся между крыльев наездница. От горя, чутьём понял старый Лейвез. Он изогнулся в пазухе и прежде, чем лапы у секача подломились, успел пустить в дикарку стрелу.
Чудовище с раскроенным брюхом метнулось в сторону, унося с собой наездницу, но Лейвез уже этого не видел. Секач рухнул на землю плашмя, и новая крылатая тварь с лёту обрушилась на него, когтями ухватила за панцирь. Последним отчаянным усилием тортильер умудрился вышвырнуть из пазухи молодого Гореша, а миг спустя дактиль оторвал секача от земли и понёсся ввысь.
Ветераны грянулись оземь вместе – старый панцер и старый воин. И умерли вместе, в один миг.
* * *
Ликха пришла в себя посреди ночи. Превозмогая разламывающую тело боль, неверными руками ощупала себя. Не удержавшись, заорала от боли, напоровшись ладонью на раскроившую кожу сломанную коленную кость. Затем нашарила древко пробившей грудину стрелы. Собрав остатки сил, рывком выдернула её вместе с наконечником и потеряла сознание.
Вновь она очнулась, когда солнце уже взошло. Опираясь на локти, привстала и обмерла от бессилия и горя. Она была посреди леса, поваленного, поломанного, будто по нему прошёл ураган. Вытянув шею со свёрнутой на сторону головой и распластав крылья, в десяти шагах лежала её мёртвая птица. Её зверь. Её дактиль, которому Ликха так и не дала имя.
Она заскулила, потом заплакала, впервые в жизни. Извиваясь на земле, поползла к вывалившимся из распоротого брюха внутренностям. Обогнула их, добралась до разверзнутой клоаки и оцепенела, увидав кожистое, покрытое слизью яйцо. Тогда Ликха завыла от горя. Её дактиль оказался женщиной. Успевшей породить новую жизнь прежде, чем расстаться со своей. Только вот выхаживать эту жизнь было некому. Ликхе осталось недолго. Со сломанной ногой она не доберётся до племени и достанется лесным хищникам, если только раньше не околеет от голода.
Она вновь потеряла сознание, а когда очнулась, в густеющих вечерних сумерках увидела человека. Мужлана, имперца. Он приближался, осторожно, опасливо, с зажатым в руке клинком наголо.
– Стой, где стоишь, – на имперском наречии выдавила из себя Ликха.
Мужлан резко обернулся к ней. Замер, разглядывая.
– Подойди ближе, – велела Ликха. – Не бойся: я умираю и не причиню тебе вреда. Ты кто?
Имперец сглотнул. Шагнул вперёд. Перевёл взгляд с Ликхи на дактиля, потом вновь уставился на неё.
– Меня зовут Гореш. Эти ваши твари… – Он осёкся, зло сплюнул в траву, утёр рот ладонью. – Выходит, одну мы всё-таки достали. Значит, старики-ветераны полегли не напрасно.
– Стар-рая немощь, – подала вдруг голос сидящая на плече имперца диковинного вида птица. – Стар-рый дур-рак мёр-ртв. Большое гор-ре.
Имперец криво усмехнулся. Шагнул к Ликхе, занося на ходу клинок.
– Постой, – выкрикнула она. – Ты убьёшь меня, но сначала выслушай!
Пару мгновений имперец колебался. Затем опустил руку.
– Хорошо. Слушаю твои слова.
– Там, – Ликха кивнула на своего мёртвого дактиля, – прямо за ним… За ней… Увидишь в траве яйцо. Высидишь его.
– Что? – изумился Гореш. – Ты, дикарка, в своём уме?
– В своём. Высидишь и возьмёшь себе птенца. Выкормишь его. Ты понял?
Рука имперца разжалась. Клинок выпал, вонзился в землю острием.
– Вот оно что, – растерянно прошептал он. – Птенца… кто бы мог подумать. Зачем? Зачем ты рассказала мне это?
Ликха не ответила. Она закрыла глаза и бессильно повалилась на спину. Она сама не знала, зачем.
Александра Калинина. Профессия Минус
– Ну, дружочек, какой профессии будем разучиваться сегодня? – Секретарь Министерства Справедливости словно издевался над гостем. – Что же вы сутулитесь, так и до искривления позвоночника недалеко. А врачей у нас мало. Сами знаете. Вячеслав Сергеевич, решайтесь!
– Я… – Гость на секунду задумался.
Он размышлял, какие огромные щёки у секретаря. Не лицо, а кошачья морда. Да и передние зубы у него такие же мелкие, как у хвостатых, а клыки – любой вампир позавидует. И от зависти чесноком отравится.
Вячеслав больше не считал себя Сергеевичем, сегодня его перестанут уважать. Как любого, потерявшего все свои профессии. Он слышал, что раньше люди долго учились, чтобы стать строителями, учителями… Читали книги… Ходили в школы. А теперь всё так просто. Рождаешься с целой энциклопедией в голове. Живи и работай. Никаких экзаменов. Вячеславу рассказывали, что столетия назад такая жестокая пытка ждала каждого, кто хотел получить специальность. Слава прогрессу, все эти кошмары – пережитки прошлого. Но нельзя потерять последнюю работу. Надо попробовать домурчаться, тьфу, договориться:
– Я не хочу разучиваться. Понимаете, у меня осталась всего одна профессия. На что я жить буду, если и её?.. В дворники и то не возьмут, андроидов хватает.
Дядя Кот, как окрестили секретаря в народе, пустыми глазами всматривался в чёрную стену:
– Недаром мы нового Малевича создали. Затягивает. Ах, да. Присаживайтесь.
В огромном таксообразном кабинете стоял стол. По форме он напоминал крокодила. Хотя это чудо дизайнерской мысли и являлось крокодилом, только уже бывшим, его подпёрли четырьмя ножками разного размера.
– Присаживайтесь, – повторил Дядя Кот. – Пишите.
– Сколько раз говорить – на нём неудобно писать! – не сдержался Вячеслав. Он хотел пустить в ход свои здоровенные кулаки. Но в каждом углу кабинета недобро сжимали кулаки андроиды – вышибалы духа.
– Вы, товарищ выборочный, человек немолодой. – Секретарь задумался. – Вам ведь уже тридцать восемь лет. Верно? Старость подкралась незаметно. Шучу. С такой скучной работой только и остаётся, что шутить. Знаете… Когда я родился, распределительный компьютер решил, что мне хватит одной дурацкой профессии. Секретарь Министерства. Думаете, на такую работу с восемнадцати лет берут? Нет. Я – дитя трущоб, голодал долгие годы, ел из одной миски с соседскими собаками.
– Наверное, их хорошо кормили, – огрызнулся гость. Он тоже решил шутить. Терять больше нечего. Так почему бы не поиздеваться над тем, кто превращает людей в отверженных. – Вы точно ели с собаками, а не с кошками? – Он вдруг так развеселился, что почти забыл о своей беде.
– Я ел со всеми. Даже с голубями! – рассердился Дядя Кот. Меня взяли на работу в сорок восемь. И здесь я на своём месте. А вы – на своём. Почти. Присаживайтесь за крокодила и пишите.
Вячеслав (без пяти минут не Сергеевич) готов был встать на колени. Но его гордость сказала «нет». А с ней он спорить боялся.
– Я родился с восемью профессиями. – Гость снова решил, что надо домурчаться. – Мама и папа надеялись, что я стану первым из нашего рода, кто совершит великий прорыв хоть в чём-то. Но в восемнадцать лет программа выборки среди прочих указала на меня. У вас феноменальная память на ненужные вещи… Помните, от какой профессии я отказался тогда? – Вячеслав не мог скрыть отчаяния.
– Хотели от профессии врача. Продолжайте, – голосом психиатра ответил Секретарь.
– В итоге я отказался от профессии инженера. Все мои наработки по новому торговому центру уничтожили. Его построили по проекту какого-то криворукого… Сколько людей похоронили под руинами центра?
– Нисколько. – Дядя Кот приложил пустой лист к стене и писал на нём что-то умное. – Людей похоронили на кладбище.
– Юмор не ваша сильная черта. – Вячеслав сел на стул возле крокодила. – С каждым разом ваш стол всё неудобнее. На нём невозможно писать. Весь ребристый какой-то. Так вот, потом я отказался от профессии слесаря. Потом – от профессии повара. Потом…
Дядя Кот неожиданно стал слишком серьёзным:
– Неважно, что потом. Помните, я говорил, что развелось слишком много шоуменов, архитекторов и журналистов. Шоумен в список ваших профессий не входил. Но нам надо было избавиться от части архитекторов и журналистов. Избыток кадров, знаете ли. Вы сидели за этим самым крокодилом. Я восхвалял ваш дар архитектора. Но кто-то упрямый предпочёл не забыть о том, как писать дурацкие статейки… Поэтому мы уничтожили все ваши чертежи. Нет архитектора, нет его работы. Верно? Вам известны правила. Так что гибель людей – вашего упрямства дело.
Секретарь смотрел гостю в глаза. Ага, вот и ужас в них появился. Понял паренёк, что натворил. Довольный собой, Дядя Кот продолжил:
– Хуже всего, что каждый раз вы хотели отказаться от профессии врача.
– Да, но компьютер выбирал меня в разы чаще, чем остальных, почему? Почему я должен был разучиваться?! – Вячеслав перешёл на крик.
– А почему, выбирая между профессией врача и журналиста, вы решили работать писакой? Сколько раз я отговаривал вас? Но желание гостя – закон. По крайней мере, в нашем министерстве. Итак, вы родились чудом. С восемью профессиями. И надо же так бездарно жизнь свою растратить. Запомните, на нашей планете работает только тот, кто делает правильный выбор. Тот, кто заботится об обществе, а не только о своих хотелках.
– Я просто не смог отказаться от того, что любил больше всего. – Гость знал, что шансов на спасение у него нет.
Секретарь отвернулся к окну и принялся сдирать с него наклейку фирмы-производителя:
– Ну почему этот сосунок не захотел остаться врачом? Будто не знает, что у нас на каждую страну по одному… Все хотят быть менеджерами и музыкантами… А у этого было семь шансов.
Вячеслав понял, что ругают его.
– Я же лечил. Ещё два года назад был врачом и журналистом.
– Но как вы лечили? – глаза Дяди Кота недобро блеснули.
– Отлично. После меня все как новенькие были, – пожал плечами Вячеслав.
– Вот именно, а как налоги собирать с продажи лекарств, если их не покупают? А сейчас вообще не продают, потому что выписать не у кого. Обществу нужен не здоровый человек, а отчасти здоровый. Тогда и государству польза и людям есть к кому обратиться. А так… Теперь врачи перевелись. Люди болеют. Помощи найти негде. Больницы закрыты. Их нет! Потому что там работать некому. А всё из-за таких, как вы. Потому что выбранные решили отказаться от этой профессии или становились просто гениями. Но гении опасны. От этого недалеко до шизофрении. Так что гениев мы вызываем разучиваться.
Вот вас мы разучивать не хотели. Да вы и не гений. Просто – талантище. Были… Вам предложили стать немного скромнее. Работать не в полную силу. Но нет же, вы отказались, гордый. А потом нам медицину похоронили со своими чудо-операциями. И ведь не остались талантливым доктором про запас. Нет! Эх вы, жалкий писака… Это же дурость!
– Я не хотел быть плохим врачом, – возмутился Вячеслав.
– Не плохим, а плоховатеньким. Тут подлечишь – там покалечишь…
Гость был готов покалечить разве что Дядю Кота. Но тот впервые улыбнулся по-доброму. Шутит, значит. Пускай, раз работа у него скучная. Этого зануду тоже можно понять.
– Пишите, – приказал Дядя Кот. – «Я, бумагамарака…»
– Бумагомарака – поправил его Вячеслав.
– Хорошо, что вы честно сами всё признали. Итак, пишите: «Я, бумагомарака, отказываюсь от профессии журналиста по решению выборки».
Теперь берите тетрадь для забывания. Вот, смотрите, какая она жёлтенькая, истрепанная, как мои нервы. Вот вам ножка от стула.
Вячеслав Сергеевич испугался:
– Не нужно мне стульевых ножек. Я пока ещё не нищий.
– Раньше писали ручкой, теперь новые правила – ножкой. Так вам сложнее, а мне интереснее. Да шучу я, шучу, держите перо, макайте в чернила и аккуратненько, каллиграфическим почерком.
Вячеслав не выдержал:
– Зачем вам каллиграфический, он у меня хореографический. Буквы так и пляшут.
Дядя Кот перестал улыбаться. Ему надоело и ждать, и шутить. Гость послушно взял перо и криво вывел на жёлтой бумаге:
«Я, бумагомарака, отказываюсь от своей профессии, так как не смог принести пользу обществу».
Типичная формулировка. Бедняга точно знал, что пользу он приносит, но из кабинета его не выпустят, пока он не перестанет этого делать. Но тот торговый центр, неужели всё могло быть иначе, если бы он остался архитектором?.. Эта мысль засела в голове Вячеслава, как самая глупая песня с радио. От неё невозможно избавиться.
Едва точка встала на своё место, на странице жёлтой тетради замигала надпись: «Внимание, процесс потери профессиональных знаний и навыков необратим. Приложите руку к правой странице, если вы согласны или не согласны».
Вячеслав не нуждался в этой дурацкой инструкции, видел её не в первый раз. Не успела его ладонь коснуться страницы (а она не успела), как из книги ему в лицо хлынул мощный поток света. Гость схватился за голову от боли. Кости ломило так… Как обычно при забывании. Перед глазами появлялись знакомые слова, становящиеся незнакомыми. Они таяли в воздухе.
Как только тетрадь захлопнулась, Вячеслав ощутил себя на дне. Завтра он планировал побывать на дне стакана. А послезавтра – на дне встречи с необученными. Новенькими, потерявшими профессию. Их соберут в огромном зале и объявят, что они отслужили своё. Этакие сломанные роботы-пылесосы без права на ремонт. Он сам как-то раз делал репортаж с такого «праздника». Каждому гостю в тот день подарили по бутылочке мыльных пузырей от фирмы «Мечты».
Ох, славная статейка вышла! А теперь он напишет об этом от первого лица. И назовёт вирши так… Ни одной мысли… Может быть, он ещё придумает. У него же когда-то была такая штучка, куда записывались интервью. Она называлась… Какая разница, он всё равно не мог вспомнить, как взять интервью и не получить фингал.
Может быть, отказаться от знания иностранных языков? Он знает шесть! Министерство Справедливости любит тех, кто не любит чужой язык. Нет. Раньше надо было продавать эти знания! После последней профессии языки забудутся сами. Вячеслав ударился об крокодила лбом.
Дядя Кот вытаращил глаза:
– Это ещё что такое?
– Я хочу убиться об крокодила, – совершенно серьёзно прошептал гость. Необычная такая смерть. – Он нервно рассмеялся. Даже жутко.
– Вы не оригинал, – вздохнул Секретарь. – Ступайте домой. Впрочем, я могу дать вам работу. На неё никто не соглашается. О ней никто не знает. Вы же не хотите в резервацию для нищих? Такой гордый.
Вячеслав уже не Сергеевич просиял, как сковорода после купания в средстве из рекламы:
– Согласен на всё.
– Ну вот и славненько. – Дядя Кот радостно потирал руки. – Помните, я приходил к вам, когда вы были врачом? Вы провели сложнейшую операцию и вытащили меня с того света. Сейчас я тоже не в лучшей форме. Ездил по всем оставшимся докторам. Диагноз мне поставили. Недолго осталось. Я так надеялся… Но врачи сказали, что они не справятся с лечением. А вы бы справились…
– Так сделайте меня опять врачом! – Вячеслав встал бы на колени, если бы пол в кабинете был немного чище. – Я вас спасу!
Секретарь поджал губы:
– Поздно. Обратно на врача научить нельзя. Нельзя вернуть профессию, от которой вы отказались. Я не держу на вас зла. Хотя нет, держу, конечно. Я долго думал, как вам отомстить. Но сейчас мне вас даже жалко. Странно, со мной это впервые. По сути мы оба обречены. Конечно, вы заслуживаете наказания. Но не больше тех, кто предпочёл эстраду и прочую ерунду. Ведь однажды вы мне помогли. И знаете… Я могу сделать так, что вы точно не будете голодать. Но вам придётся долгое время провести в библиотеке. Может быть, знаете, таких людей раньше называли книжными червями?
– Да, я готов. Изучу все книги о каждой профессии! – обрадовался уже бывший журналист.
Дядя Кот достал из пасти крокодила огромную тетрадь с надписью «Исполнить желание клиента». Он медленно внёс пером надпись. Тетрадь с грохотом захлопнулась. На обложке проявилась надпись «Превышение служебных полномочий. Нарушения протокола. В Министерство отправлено сообщение».
Огромные щёки секретаря словно сдулись. Он горько улыбнулся, как-то не по-кошачьи. Словно это он поставил точку, а не гость. В его глазах читалось не ехидство, а бессильное смирение. Нарушение протокола. Впервые. Дядя Кот снова отдирал наклейку со стекла и впервые с лёгким сердцем смотрел в окно. Он точно знал, что поступил правильно, и всё же не мог сдержать слёз.
Вячеслав этого не видел.
Через несколько секунд бывший журналист ощутил себя заново рождённым. Какое это блаженство! Он сидел в томике Льва Толстого – малюсенький книжный червь – и грыз букву «Я».
Книжный червь, который никогда не останется голодным. Всё без обмана.