В поезде я не спала всю ночь — все думала, думала. Нельзя жить, ни о чем не задумываясь, не извлекая уроков, не анализируя, — просто плыть по течению. Недаром еще со школьной скамьи я мечтала о журналистской работе, правда, представляла ее себе совсем другой.

На остановках по окну скользили призрачные блики вокзальных фонарей, в купе долетал сонный голос станционного диспетчера. Потом за окном снова тянулись леса, проносились полустанки, в отдалении светились редкие огни деревень. Люди жили своей привычной жизнью. Я же ехала в неведомое, положившись на слово малознакомого человека. Мама права: я — стопроцентная авантюристка.

На рассвете я приподняла с подушки тяжелую голову и выглянула в окно. Поезд вторгся в степные просторы и теперь мчался по желто-бурой равнине, окаймленной серым небом. Навстречу неслись мокрые нахохленные дома, пирамиды терриконов. В стекло ударяли тугие, как недозревшие вишни, капли дождя.

Мне вдруг захотелось забраться с головой под одеяло, спрятаться от того, что было впереди. Или пересесть на ближайшей станции на встречный поезд и укатить назад, в Москву. Черт с ней, с журналистикой. Тем более что мать права: минимум девяносто процентов пишущей братии на стороне тех, кто больше платит. И все-таки хорошо, что я позвонила Антону: по мне так лучше жалеть о содеянном, чем о не содеянном. Словом, будь что будет.

Вагон слегка покачивало, как лодку на мелководье, при каждом толчке что-то поскрипывало, позвякивало. Сквозь дрему мне чудился шелест морской волны, виделись крупные южные звезды.

Мама называет Антона случайным знакомым. Это потому, что она его совсем не знает, иначе определенно прониклась бы к нему симпатией — Антон умеет завоевывать сердца всех без исключения женщин от десяти до восьмидесяти. Хозяйка дома, где они снимали комнату с верандой, прослезилась, прощаясь с ним, а ее одиннадцатилетняя правнучка смотрела с тоской, как укладывали в машину чемоданы. Случайный знакомый… Ну и что из того, что я познакомилась с Антоном по воле случая?

Я приехала в Анапу с Ленкой Дубровской и пришла в ужас от грязи и сутолоки на городском пляже, тесноты конуры, которую мы делили с двумя студентками из Ростова, длинных очередей в кафе и закусочных и от прочих «прелестей» дикарского быта. Ленка не замечала всего этого, потому что была без памяти влюблена в преподавателя английского, отдыхавшего в санатории «Анапа» с женой и маленькой дочкой. Она целыми днями торчала на санаторном пляже, похожем на большую клетку, и развлекала маленькую Лику, пока Святослав Сигизмундович и его узкобедрая длинноногая мымра заплывали в море. На меня самым гнетущим образом действовала безропотная Ленкина услужливость, покорность, с которой она сносила насмешки в свой адрес красиво развалившейся на топчане Алены, похотливые взгляды Святослава Сигизмундовича, которые он воровато бросал на Ленку и выпендрежных пляжных девочек.

— Как ты можешь так унижать себя? — спросила я у Ленки, когда мы пытались заснуть в похожем на душегубку сарайчике. — Эта кобра терпит тебя только потому, что ей лень нянчиться со своей капризной куклой, а твой Чайлд Гарольд сидит у ее ноги и украдкой любуется разными сучками. Давай бросим их на растерзание духов античной Горгиппии и махнем в Геленджик.

— Прости, Лорка, но я отсюда никуда не поеду.

Так продолжалось несколько дней. Однажды я проснулась с тяжелой, как зеленый арбуз, головой, пошвыряла в чемодан свои шмотки, натянула на обожженные плечи ковбойку и двинула в сторону автовокзала.

Билетов не было ни в каком направлении. Ни на сегодня, ни на ближайшую неделю. Я затолкала свой тяжеленный чемодан под лавку, которая стояла на солнцепеке, а потому была совершенно пустой, завалилась на нее и накрыла лицо соломенной шляпой.

Я даже не пошевелилась, когда почувствовала, что на меня упала чья-то тень.

— Если нам по пути, с удовольствием подброшу, — услыхала я приятный мужской голос.

Я встала, вытащила из-под лавки чемодан и сумку.

— Пошли! — Антон забрал у меня чемодан и направился в сторону пыльного «жигуленка» на обочине шоссе. Открыв для меня переднюю дверцу, сказал так, словно мы были знакомы много лет: — Сейчас захватим сестру с мужем — они навешали племянника в лагере — и двинем в Дюрсо. Возражения есть?

— А там тоже море? — поинтересовалась я, знакомая с географией не лучше Митрофанушки Фонвизина.

— И море, и звезды, и скалы. И даже вино. Ты любишь знаменитое массандровское вино? — И когда я неуверенно кивнула, добавил: — А главное, там совсем пустынно — заповедная зона. Думаю, пора представиться: Максимов Антон Васильевич, журналист, заместитель главного редактора областной газеты. Первый заместитель. Где и какой — в настоящий момент значения не имеет, потому что ты, судя по выговору, москвичка. Угадал?

— Да. И тоже журналистка. Правда, безработная.

Антон присвистнул и посмотрел на меня оценивающе.

— В таком случае мы вполне можем ужиться под одной крышей. Или у тебя неуживчивый характер?

Я неопределенно пожала плечами. Он казался мне самоуверенным, этот Антон Васильевич Максимов, но какая мне в сущности разница? В Москву возвращаться не хотелось, не говоря уж об Анапе. Дюрсо так Дюрсо.

— Грязный городишко. Да и публика здесь уж больно нереспектабельная, — заметил он, словно угадав мои мысли. — Ты впервые в Анапе?

— Да. Надеюсь, в последний раз.

Он улыбнулся.

— Что, занесло в чужую среду?

Я кивнула и отвернулась к окну, за которым тянулось однообразное бесцветное море.

— Это дело поправимое. Возможно, наша тебе понравится. Более того, я уверен, сестра просто-таки влюбится в тебя и свяжет на зиму носки — это у нее высший знак расположения. Ну а Сережка будет читать Блока и вздыхать от не выразимых словами чувств. Могу гарантировать, что скучать тебе с нами не придется.

Я вдруг вспомнила, как хорошо мне было в Дюрсо. В первый же вечер мы засиделись допоздна возле костра, который мужчины разожгли прямо у кромки воды. Мне казалось, я давно и очень хорошо знаю хрупкую, с лицом фарфоровой куколки Тамару, которая слегка припадала на одну ногу, но, несмотря на это, была жизнерадостна, кокетлива и дружелюбна. У Сергея, ее мужа, было ничем не примечательное, даже можно сказать, некрасивое лицо, каких тысячи в России, как выразилась Тамара, «самый заурядный скифско-угличский тип». Правда, в то время я к нему особенно не приглядывалась — мое внимание было сосредоточено на Антоне. Он тоже уделял мне все свое внимание, но это не было похоже на банальное ухаживание. Я считала всех троих своими сверстниками, хотя им было за тридцать.

В одном из первых разговоров Тамара сообщила мне, что они с Сергеем живут уже десять лет, а детей у них нет и никогда не будет. Из-за полиомиелита, которым она переболела в младенчестве. Она призналась, что сначала Сергей страдал от этого, а теперь смирился, ушел в свою науку, год назад защитил кандидатскую по Блоку. Тамара говорила это при нем — он сидел на песке и приводил в порядок рыболовецкие снасти. Я отметила про себя, что у Сергея ловкие красивые пальцы.

Когда в тот вечер мы заплыли вчетвером далеко в море, Сергей стал читать стихи Блока, Северянина, Гумилева и других русских поэтов, которые я, к своему стыду, плохо знала. Над темным бастионом скал небольшой бухты взошла большая янтарная луна. Все было сказочно прекрасно.

…Теперь я ехала к Антону, тому самому Антону, с которым мы бродили в сумерках среди скал, случайно касаясь друг друга локтями. К тому Антону, который будил меня по утрам и чуть ли не силком тащил купаться. Тамара и Сергей спали до девяти, мы же, вернувшись к завтраку, жадно набрасывались на молоко и мягкий деревенский хлеб, потом я досыпала в гамаке под грушей, а Антон уединялся с блокнотом и ручкой в саду за столом.

— Зажарила я вас? — спросила возникшая на пороге проводница. — Ну ничего, так оно лучше, чем зубами стучать. Ты только зря разделась, — обратилась она ко мне. — Через полчаса на месте будем, а у нас такие ветры, что до самой души пробирают. Тебя будут встречать?

— Должны.

«Конечно же, будут, — подумала я. — Антон подготовился к моему приезду — он любит делать все заранее». Если бы не он, я тогда не улетела бы в Москву — я все привыкла откладывать на последнюю минуту. Провожая меня в аэропорту, Антон продублировал свой служебный и домашний телефоны. На тот случай, если я их потеряю.

— Желаю тебе найти работу по месту жительства. Но если не получится, жду тебя к нам К себе.

Он поцеловал меня в щеку. Я оглянулась, прежде чем скрыться за дверью, увидела его стройную подтянутую фигуру, а главное — улыбку, как будто говорящую: «Все будет о’кей!» У меня заныло сердце, и на душе сделалось неуютно. Правда, в самолете я забыла об Антоне, ушла с головой в свои связанные с поисками работы проблемы.

Теперь это казалось таким далеким. И даже Антон, хоть я и ехала к нему. Нет, сказала я себе, ты должна настроиться на встречу, тем более что он прежде всего заговорит о своих чувствах. Он уже говорил о них этим летом, когда меня застигла врасплох прибойная волна и я на какое-то время очутилась во власти грохочущей стихии. Антон отвоевал меня у нее, а потом на берегу признался, что сам не знал, как я ему дорога…

За окнами уже мелькали новостройки. Быть может, в этом городе мне предстоит провести всю оставшуюся жизнь. «К чему такая патетика? — одернула я себя. — Не понравится — всегда можно сесть в самолет или поезд и отвалить в Москву, тем более что я еду не к Антону лично, а работать в редакции областной газеты. Ну а Антон Васильевич Максимов… Мало ли что было летом! Впрочем, ничего летом и не было».

Проводница собрала в охапку постельное белье и сказала, задержавшись в дверях:

— Сегодня вовремя прибыли. В прошлый раз на четыре часа опоздали. Домой к ночи добиралась: мне на трамвае через весь город ехать.

«А где буду жить я?» — мелькнуло в голове.

По телефону мы с Антоном этого вопроса не касались. Он сказал: «Обязательно приезжай. Я буду тебя ждать». Я была не готова жить у него. Нет, только не это.

Помимо сумки с книгами, у меня оказалась масса вещей: мама посоветовала взять лисий жакет и все наряды.

— Ты там будешь на виду, а потому не имеешь права ходить в чем попало. В провинции встречают главным образом по одежке, — со знанием дела сказала она.

Поезд медленно тащился вдоль перрона, и я приглядывалась к жиденькой цепочке встречающих, пытаясь отыскать в ней Антона. Хотя скорее всего он стоит на том месте, где должен остановиться мой вагон. Радостно забилось сердце в предвкушении встречи. Я провела щеткой по волосам, припудрила нос. Из зеркала на меня глянули лихорадочно блестевшие глаза.

Антон стоял на пороге купе и улыбался мне. Я робко протянула ему руку, которую он пожал крепко и в то же время с нежностью. Потом схватил чемоданы и понесся к выходу. Я едва поспевала за ним, волоча тяжеленную сумку с книгами.

— На Бездорожную! — бросил Антон водителю старенькой «Волги». — Ты уж извини, что не в собственной карете встречаю, — сказал он, наклоняясь ко мне. — Сцепление забарахлило, даже на работу опоздал. Знаешь, мы тут решили на семейном совете, что жить ты будешь — временно, надеюсь — у Тамары с Сергеем в нашем родовом особняке. Они очень рады тебе. Только, увы, там нет ванной, а потому купаться будешь ездить ко мне. Если захочешь, хоть каждый вечер. Кстати, я бываю у них очень часто: мама подкормит, глядишь, и с собой что даст. Есть возражения?

— Нет. Принято на «ура».

Я благодарно стиснула руку Антона.

Он осторожно обнял меня за плечи и притянул к себе.

— Ты даже представить себе не можешь, как я счастлив видеть тебя. — Он поцеловал меня в макушку. — Было бы глупо скрывать это.

Я смотрела Антону в глаза. Они у него были слегка испуганные.

— Да, я побаиваюсь тебя, — сказал он и отвернулся. — Потому что совсем не знаю.

— То есть?

— Ты не подходишь ни под один стереотип. Я вовсе не собираюсь подгонять тебя подо что-то знакомое, но мне было бы легче с тобой общаться, если бы в тебе… Ах, черт, не могу выразить это словами!

— Может, и не надо?

— Пожалуй, ты права. Но я бы очень хотел…

В этот момент машина остановилась возле деревянного дома с мансардой под черепичной крышей, и я так и не узнала, чего бы хотел Антон.

— Он только с виду такой убогий, а внутри книг целые горы и даже рояль. — Антон открыл передо мной калитку. — Правда, я все-таки сбежал в кооператив, но это уже издержки моей сумасшедшей жизни. У них тут патриархальные порядки и романтические отношения. — Он как-то странно усмехнулся. — Брошу тебя в их объятия, а сам — на летучку.

Мы вошли в длинные холодные сени. Антон поставил на пол чемоданы и вдруг обнял меня и поцеловал в губы. Я не смогла ответить на его страстный поцелуй, потому что боялась: откроется дверь и нас увидят.

— Ладно, ты права, сейчас не время.

Антон толкнул ногой дверь, и мы очутились в просторной жарко натопленной комнате.

…Вечером я чувствовала себя именинницей. Мы сидели за большим овальным столом, покрытым льняной скатертью в красную клетку, пили всякие наливки, ели кулебяки, салаты, болтали. Молчала только Зинаида Никитична, мать Антона и Тамары. Меня поразили ее глаза — уставшие, печальные.

Наконец все насытились, наговорились, и в комнате воцарилась тишина. Лишь в камине потрескивали поленья.

— А теперь слово возьму я, — сказал Антон и встал. — Лариса — мое открытие, я бы даже сказал, находка. Все мы тут свои, а потому будем совместно решать ее судьбу. — Он положил руку мне на плечо. — Я могу предложить тебе должность старшего литсотрудника в отделе литературы и искусства. Там как раз образовалась брешь в связи с уходом на пенсию одного сотрудника. Саша Березовский человек мобильный, но… этого еще мало. Мне кажется, ты будешь там на своем месте.

— Это что, уже решено на редколлегии?

— Такими делами занимаюсь лично я.

— Он у нас большой начальник, хоть с виду такой доступный и демократичный. Смотри, еще наплачешься от него, — сказала Тамара и подмигнула мне.

Антон метнул в нее недовольный взгляд.

— Ладно, не буду низвергать авторитеты. Молчу и ложусь на дно. Какой же ты, Антошка, сухарь! — не удержалась она от упрека.

— Томочка, все гораздо серьезней, чем тебе кажется, — подала голос Зинаида Никитична.

— Откуда ты знаешь, мама, что мне кажется? Ты умеешь читать мысли?

В голосе Тамары чувствовалось раздражение.

— Деточка, я просто хотела сказать, что Антоша должен…

— Мне совсем не интересно, что ты хотела сказать! — оборвала ее Тамара.

Возникла неловкая пауза. Я обратила внимание, как сидевший рядом Сергей наклонился и что-то шепнул ей на ухо.

— Я не заставляю ее топтаться у плиты. Она сама так хочет. — Голос Тамары смягчился и даже потеплел. — Мамочка, посуду мы собственными силами одолеем. Можешь отчаливать на свою перину, — сказала она Зинаиде Никитичне, собиравшей со стола грязные тарелки.

— Итак, будем считать вопрос решенным, — заключил Антон, обращаясь ко мне.

— А в какой-нибудь другой отдел ты не можешь меня определить? Хотя бы просто литсотрудником, не обязательно старшим. Мне надоело общаться с интеллигенцией. Такое впечатление, что у всех нас мозги не просто набекрень, а еще и с козырьком.

— Браво! — Тамара захлопала в ладоши. — Прошу считать меня единомышленницей. Твоя находка, Антон, просто цены не имеет. Ларочка, дай-ка я тебя поцелую! — Она обежала вокруг стола и чмокнула меня в щеку. — Просись в сельхозотдел — там заведующий вылитый Костолевский. Редакционные бабы от него кипятком писают.

— Все-таки серьезные вещи надо решать вне семейного круга. — Антон легонько ударил ладонью по столу. — Пойми, Лара, в сельхозотделе одни просмоленные амбалы сидят, но и они стонут, поскитавшись по бездорожью и пожив в клоповниках с удобствами под кустом. К тому же у них в комнате стоит такой мат, что даже мои уши вянут.

— Мои не завянут, не бойся.

— Дело не только в этом. Тут у нас подрабатывала внештатно одна девчушка. Послали мы ее как-то сделать беседу с передовиком-трактористом. Он ей такого наговорил, что наши редакционные циники целый месяц ржали. С нашим уважаемым народом общаться могут только те, у кого, как говорится, свои рога хорошо бодают.

— Ты глупость сказал, Антон! — воскликнул Сергей. Щеки его ярко вспыхнули. — В тех людях, которыми ты пугаешь Ларису, возможно, спасение нации. Не в нас же, пустозвонах.

— Ну, началось. Лариса Николаевна, вы присутствуете при судьбоносном событии, то бишь душеспасительном разговоре за чайным столом в пользу бедных, — сказал Антон со злой иронией.

— Не паясничай, братишка. Серый, а ты любитель пересыпать песок из одной ладони в другую. — Тамара погладила мужа по щеке. — Давайте лучше почитаем стихи. Как бывало в Дюрсо. Господи, как же я скучаю по Дюрсо и нашим выходкам!

— Сперва пусть Антон извинится за свою глупость, — сказал Сергей.

— Перед кем? — искренне удивилась Зинаида Никитична. — Мне кажется, у Антоши и в мыслях не было кого-то оскорблять.

— Ладно, с меня хватит. — Антон вскочил, громко двинув стулом. — Россия не нуждается в спасителях. И во всех этих, как ты выразился, пустозвонах. Главное, не мешайте — и мы сами выйдем на широкую дорогу.

— …ведущую прямехонько в капиталистический ад, — подхватил Сергей. — Для нас этот путь не подходит.

Зинаида Никитична переводила умоляющий взгляд с сына на зятя, потом повернулась к Тамаре, как бы прося у нее помощи. Но Тамара явно была на стороне мужа. В ее глазах я увидела восторг и обожание.

Спорили долго и горячо. Я всегда была далека от политики, а следовательно, и всяких гражданских раздоров. Наверное, потому, что принадлежу, как выражается мой в прошлом довольно политизированный отец, к генетически уставшему поколению. Я так и не смогла понять, на чьей стороне мои симпатии: меня привлекала и вроде бы убеждала крепко сколоченная теория Антона, согласно которой мы должны стать частью европейского сообщества, но стоило взять слово Сергею, и я была на его стороне: да, у нас, русских, своя судьба.

— Ну, будет, мы затронули вечную тему, — наконец сказал Антон. — Теперь что касается твоей, Лора, просьбы. Будешь числиться в отделе литературы и искусства, но иногда мы будем посылать тебя в народ. Ты не огорчайся, если лубок окажется грубым и аляповатым — Сережка пройдется по нему шкуркой и покроет лаком. Все, все, ухожу.

Антон обнял меня и крепко, почти грубо поцеловал, никого не стесняясь. Мы вышли на крыльцо его провожать.

— До завтра, любимая, — сказал он и быстро зашагал к калитке.

— В лунном свете и сухарь становится другим, — сказала Тамара и обняла меня. — Но ты на самом деле очень красивая, Ларка. Если бы и была мужиком, ты бы про этих хлюпиков и думать забыла. Серый, правда, Ларка у нас красивая? Что молчишь? Говори, пока твоя жена пьяная и добренькая.

— Да, — сказал Сергеи, не глядя на меня. И добавил: — Красивая и беззащитная. Очень беззащитная.

— Ну, это ты брось. Я за Ларку кому угодно гляделки выцарапаю, даже брату родному. Ему в первую очередь. Потому что он ходок Он недостоин тебя, Ларка, хоть и пыжится изо всех сит Ты ему так сразу не поддавайся, поняла? За нос поводи и вообще, пускай знает, что и нас не пальцем делали. А то они привыкли, что мы им сами на шею вешаемся. Правда, Серый?

Я не слышала, что ответил Тамаре Сергей, — Зинаида Никитична включила в тот момент телевизор, и я чуть не оглохла от визга какой-то эстрадной дивы из родных пенатов.

— Убери! — закричала Тамара. Она схватила с дивана подушку и швырнула в экран, потом затопала ногами и упала на ковер.

Я смотрела на нее в испуге. Сергей спокойно выключил телевизор, положил на место подушку и лишь тогда подал Тамаре руку. В мансарду они поднимались в обнимку.

— Спокойной ночи, — сказала Тамара, обернувшись с середины лестницы. У нее было безмятежно спокойное выражение лица.

Я долго вертелась на скрипучей кровати с расшатанными спинками. В этой комнате жил раньше Антон. Вдоль стен стояли стеллажи с книгами, у окна — письменный стол, на котором лежала аккуратная стопка бумаги и стоял деревянный стакан с карандашами и ручками. Я вслушивалась в незнакомую тишину старого дома, пытаясь разобраться в своих чувствах и впечатлениях.

Они были очень противоречивы. Да, я была рада, что слиняла из Москвы, так сказать, сменила декорации. Мне хотелось работать по специальности, а не просиживать днями возле компьютера в каком-нибудь рекламном агентстве. Я пыталась думать об Антоне, но мои мысли перескакивали с одного на другое, пока наконец не остановились на Сергее.

«Как странно, но я совсем не знаю его, хоть мы и прожили почти месяц под одной крышей, — думала я, лежа с открытыми глазами. — Раньше он мне казался спокойным, даже апатичным. Правда, в Дюрсо мы не касались так называемых вселенских тем. Мололи всякую чепуху, сидя у костра, читали стихи».

Я вздохнула. Как и Тамара, я скучала по Дюрсо.

Я вспомнила, как однажды мы с Тамарой забрались на скалу, нависшую над морем, и любовались закатом. Она рассказывала о своем детстве, родителях. Потом вдруг сказала:

— А теперь тебе придется выслушать историю моей любви. Иначе твое представление обо мне будет неполным. Ты ведь хочешь знать, что я из себя представляю?

— Да, — сказала я. — Хочу. Ты мне нравишься, хотя…

Я замолчала.

— Нет, продолжай! — Она сжала мое запястье. — Хотя я кажусь тебе очень странной и даже ненормальной. Ты это хотела сказать?

— Почти. Скорее капризной, чем ненормальной. Ты очень избалована.

— Это Сергей меня избаловал, — произнесла она с гордостью. — Знаешь, я даже рада, что у нас с ним нет детей. Я бы ревновала его к ним. Понимаешь?

— Кажется. Я сама такая.

Мы помолчали, любуясь торжественно спускавшимся в море солнцем. Тамара наконец тряхнула головой и воскликнула:

— А знаешь, он влюбится в тебя! Он ужасно влюбчивый.

— Кто? — не сразу сообразила я.

— Серый. То есть мой муж. Скажи, ты кого-нибудь любила?

Я молча кивнула.

— Может, расскажешь об этом дурне?

— Он не дурень. Вернее, мы оба дурни. Особенно я. Всю жизнь только и делаю, что стараюсь примирить душу с телом.

— Ты не такая уж и девочка, какой кажешься. Это не маска, верно?

— Вроде бы нет, а там не знаю.

— Хочешь, я тебе погадаю? — Тамара взяла мою левую руку в свои, повернула ее кверху ладонью и сделала вид, что изучает ее. — Он влюбится в тебя, потому что у тебя красивая плоть и прекрасная душа. Серый всю жизнь занят поисками этой гармонии. Но у вас ничего не получится. Знаешь, почему?

— Почему?

— Потому, что ты уже любила. А у меня он — первая любовь, понимаешь?

— Ты говоришь об этом так спокойно. А если это произойдет на самом деле? — без особого любопытства спросила я.

— От судьбы не уйдешь. Но я буду бороться. У меня есть оружие, которого нет у тебя. Я одержу победу. Ясно? — Она вдруг расхохоталась. — Я тут всякие глупости мелю, а ты слушаешь. А вот сейчас я буду говорить серьезно. — Она перестала смеяться. Ее глаза потускнели, вся она сникла. — Как ты думаешь: я не обуза для него?

— Он любит тебя, — пробормотала я.

— Посмотри мне в глаза. Если ты соврала, я… — Ее глаза как-то странно блеснули. — Прости меня, Ларка. Это я, наверное, на солнце перегрелась. Пойдем отсюда.

Мы стали спускаться по узкой крутой тропинке. Вдруг я оступилась. На мгновение мне представилось, как я падаю со скалы на острые камни… Тамара подхватила меня, прижала к себе.

— Не бойся, не упадем — я сильная, — сказала она и поцеловала меня в щеку. Когда мы спустились вниз, добавила: — И добрая. Пока он меня любит. Когда разлюбит, я погасну и превращусь в мертвую звезду. А теперь совершим марафонский заплыв.

Она потащила меня в море.

«Я буду любить Антона. Сергей вовсе не в моем вкусе. Да мне и не нужны чужие мужья. А Антон мне нужен?..»

Я заснула, так и не ответив на этот вопрос.

— В нашей редакции еще со времен царя Гороха леди не продвигались выше секретарши, — рассказывал Саша Березовский, газетный мальчик неопределенного возраста. — Вы что, от мафии скрываетесь?

— Нет. — Я оценила его юмор. — С мафией у меня любовь и дружба.

— Тогда позвольте спросить, какой смысл молодой нестандартной даме менять апартаменты с видом на Манхэттен на пещеру в степях Неандерталя? Понимаю, там у вас конкуренция. Мой совет: возьмите себе в мужья иностранца.

— Родители хотели выдать меня за одного французского киноактера, но я сделала ноги в последнюю добрачную ночь. Думаю, вы поймете меня как никто другой.

Я перестаралась — Саша явно был геем. Впрочем, он ничуть не обиделся.

— Я восхищен вашей мудростью. Вы правильно доперли, что я «голубой». Как видите, до нас тоже докатилось цунами цивилизации. А сейчас выпьем кофе, и я покажу вам наш бордель.

Березовский водил меня из комнаты в комнату, знакомя с сотрудниками редакции. Мне было не слишком приятно, когда он обнимал меня за талию, но я терпела. Я не умею быть грубой с людьми. А еще я вспомнила Юрасика…

У них с Сашей было какое-то отдаленное сходство. В чем оно выражалось, я не знала. «Голубизна» здесь вроде была ни при чем — ни один из моих знакомых геев не напоминал мне Юрасика.

— Провинция на всех накладывает свой трагический отпечаток, — изрек Саша, когда мы вернулись в нашу комнату. — Мой вам совет: не задерживайтесь здесь дольше шести месяцев. Это крайний срок.

В его голосе я уловила искренние нотки.

Взвизгнул телефон. Я сняла трубку и услыхала голос Антона:

— Где ты пропадала? Поднимайся ко мне. Тут один интересный человек заехал. Из тех, на ком наша земля держится.

В голосе Антона мне почудилась ирония.

У гендиректора АО «Красный луч» Прокопенко была типичная внешность руководителя крупного предприятия, которых любили изображать в советских фильмах. Представив нас друг другу, Антон сказал, обращаясь ко мне:

— Сделаешь интервью. Форма беседы непринужденная. Главный упор на человеческий фактор. Виктор Петрович личность в нашем городе уважаемая. Что касается его взглядов, они вполне современны. Ну, с Богом. — Он глянул на свои часы. — Вам хватит два с половиной часа на экскурсию по фабрике и все остальное? — спросил он у Прокопенко.

— Надеюсь. А как думаете вы, Лариса Николаевна?

Потом мы надрались втроем в ресторане. Угощал Прокопенко. Как выяснилось, они с Антоном были на «ты», и все равно этот банкет здорово смахивал на взятку. Натурой. Поначалу мне было не по себе, но чувство неловкости притупилось после первого бокала шампанского. Потом и вовсе улетучилось.

Мы долго ехали по сонному городу. Антон нащупал в темноте мою руку и до самого дома не выпускал из своей.

— Я следил за тобой весь вечер, — сказал он. — Этот Прокопенко явно на тебя клюнул. Тоже мне, Ланселот из Жмеринки.

— Просто мы все трое перебрали.

— Объяснение не принято. Ты выглядела совершенно трезвой.

— Ревнуешь? — в шутку спросила я.

— Представь себе. Тем более что этот мужик мне не больно по нутру.

— А мне показалось, вы друзья.

Антон обнял меня за плечи, прижал к себе.

— Не верю в дружбу в конце двадцатого века. Зато верю в любовь.

Он засунул руку мне под свитер. Я напряглась изо всех сил, стараясь не поддаться на его ласки. «Но почему? — спросила я себя. — Ведь он мне нравится как мужчина. Я даже хочу его… Нет, только не сейчас».

Антон уловил мое состояние и, кажется, не обиделся. Проводил до калитки, поцеловал. Бросил уже от машины:

— Завтра можешь не приходить в редакцию. В четверг с утра положишь мне на стол ваш тет-а-тет. Не забудь, о чем я тебе говорил. Доброй ночи.

Я взошла на крыльцо и потянулась к дверной ручке, когда дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял Сергей. Он был в расстегнутой рубашке. Увидев меня, вышел на крыльцо и бесшумно прикрыл за собой дверь.

— Аэлите наскучил Марс, и она спустилась на Землю. Но она здесь не задержится — космолет остался на околоземной орбите и готов подхватить ее в любой момент и умчать в таинственные глубины космоса. Не слушай меня — я сегодня напился с горя или от радости, уже не помню. Он тебя целовал, да? Теперь давай я поцелую!

Сергей схватил меня за плечи. Я вывернулась и попыталась открыть дверь, но он загородил ее спиной.

— Не бойся — силой не стану. Значит, ты меня не любишь, а я-то напридумал!.. Прости. Я, наверное, принял тебя за другую. — Он взял меня за руку, перевернул ее ладонью кверху и стал изучать ее, лаская своими мягкими пальцами. Перед моими глазами были его длинные золотистые волосы. Мне вдруг захотелось прижаться к ним щекой.

— У тебя сильная рука, значит, характер тоже не из слабых. Только борьба с самой собой может закончиться полным фиаско. Какое неприличное слово, верно?

Он смотрел на меня совершенно трезвыми глазами и улыбался.

— Хватит ломать комедию. Пусти, я замерзла.

— Не смею удерживать. — Он толкнул ногой дверь. — А я, как ты догадалась, не такой уж и пьяный. Только жене ни слова.

Он зажег сигарету и спустился в сад.

Тамара, сгорбившись, сидела за столом. Она попыталась мне улыбнуться, но ничего из этой затеи не вышло. Зинаида Никитична спросила:

— Сережа во дворе?

— Он… курит в саду.

Я потянулась к вешалке, чтоб повесить куртку.

— Никуда он не денется, — слышала я словно издалека голос Зинаиды Никитичны. — Ну, выпил. С кем не случается? Он пьет гораздо реже, чем другие.

— А раньше он вообще не пил! — сказала Тамара зло. — После отпуска он уже в пятый раз напивается. И орать на меня стал. Ты ведь слышала.

— Сама виновата: не надо к пьяному человеку цепляться. А тем более по всяким мелочам. Сережа тихий, когда выпьет, а ты кидаешься на него, как цепная собака.

Я почувствовала себя лишней при этом разговоре и хотела было удалиться к себе, но Тамара подскочила ко мне и схватила за рукав свитера.

— Не уходи! Мне так тяжело. — Она упала мне на грудь и зарыдала. — Разве ему такая жена, как я, нужна? Он мечтает о молодой и здоровой. О тебе мечтает, Ларочка.

— Перестань ерунду молоть! — рассердилась Зинаида Никитична. — Спятила совсем. Нужно взять себя в руки, иначе…

Хлопнула входная дверь. Сергей ввалился в комнату, постоял на пороге, привалившись к дверному косяку, и, шатаясь, направился в нашу сторону.

«Господи, кажется, он на самом деле того…» — подумала было я и тут же встретилась глазами с ясным незатуманенным взглядом Сергея. Он заключил нас в объятия, положил голову на мое, потом на Тамарино плечо.

— Не серчайте на меня, девочки. — Он чмокнул нас по очереди в щеку. — Я ваш до кончиков ушей. Ваш, ваш… — Он закружил нас по комнате. — Тамарочка, сыграй вальс Шопена. Тот самый, который по радио передавали, когда мы жарили в Дюрсо шашлыки, а Лара наступила на ужа. Иди же. — Он подтолкнул Тамару к роялю. — А мы с Ларой потанцуем.

Тамара крикнула, открывая крышку рояля:

— Смотри, подружка, не урони моего драгоценного дружка!

Сергей схватил меня обеими руками за талию и увлек на середину комнаты. «Ни в одном глазу», — подумала я. Мы приблизились к дивану. Он вдруг швырнул меня на сиденье, а сам упал на колени и уткнулся головой мне в живот.

Зинаида Никитична покачала головой и скрылась за своей дверью. Я вдруг почувствовала, как горячая рука Сергея сомкнулась на секунду на моем запястье.

— Ларочка, милая, прости его! А еще называется джентльмен… Ой, не могу! Чуть не угробил барышню.

Тамара истерично расхохоталась.

Едва проснувшись, я уселась за пишущую машинку. В окно заглядывали унизанные коралловыми бусинами ягод ветки шиповника, из столовой доносились звуки рояля — Тамара занималась с учениками.

Писалось легко, и слова вроде бы находились искренние, не избитые. К обеду беседа была вчерне готова. Я накинула куртку и вышла в сени покурить. Усевшись на старый обитый дерматином диван, стала ломать голову над заголовком. Перебрав в уме с десяток, ни на одном так и не остановилась. Незаметно мои мысли переключились на другое.

Уходя утром на работу, Сергей поцеловал Тамару в губы, прижался к ней на секунду и что-то прошептал на ухо. Тамара раскраснелась, ее грудь высоко вздымалась от волнения.

«Надо думать о заголовке, — одернула себя я. — Завтра беседа должна быть на столе у Антона. Это мое первое серьезное задание, и я должна…»

Внушение не подействовало — перед моими глазами стояло виноватое лицо Сергея, его растерянный и словно молящий о помощи взгляд, обращенный в мою сторону, и полные счастливых слез глаза Тамары.

Я погасила сигарету о ножку дивана и встала. Заголовок нашелся сам собой, словно все это время мое подсознание продолжало работать в нужном направлении.

Антон позвонил около семи и сказал, что дежурит по номеру, а потому не может провести сегодняшний вечер со мной. Тамара, догадавшись по моим ответным репликам, о чем речь, отреагировала несколько странно:

— Ну и дурак. Нам без него даже лучше — вольные каменщики в тесном кругу. Люблю общаться с единомышленниками.

— Что она говорит? — раздраженно спросил Антон. — Она думает, я бездельничаю. Ей не понять, что… — Я услышала женский смех. — Потише, пожалуйста, — бросил он в сторону, потом, как я догадалась, прикрыл рукой микрофон трубки. — Тут уборщица пришла. Ну, я убегаю в типографию. Спокойной ночи.

— Не обращай внимания, — сказала Тамара. — Лучше почитай нам свою беседу с этим подпольным миллионером. Серый, мама, идите сюда. Ларка будет читать свое творение.

Поначалу я волновалась, но потом увлеклась, по ходу дела меняя кое-какие слова и даже целые фразы. Когда я отложила в сторону последнюю страницу, Сергей вскочил из-за стола и стал ходить по комнате.

— Здорово. А главное — честно. Я Витьку знаю как облупленного — когда-то вместе в школу бегали. Мужик оборотистый и хваткий, но не интриган. Власти его не жалуют. — Он остановился посреди комнаты и стал раскачиваться с носка на пятку, засунув руки в карманы джинсов. — Ума не приложу, что это вдруг Антон взялся его рекламировать?

— Его дочка от первого брака занимается у меня в кружке, — сказала Тамара. — Прокопенко полгода назад ушел из семьи. В прежние времена за такие вещи ему бы пришлось выложить партбилет.

Она вздохнула и стала собирать со стола грязную посуду.

— Я не уверена, что Антон напечатает это в таком вот виде. Дело в том, что ты слишком ясно выражаешь свои мысли и не боишься обозначить пристрастия.

— Нас так учили. Да я иначе и не могу.

— Антошка говорит, главное достоинство настоящего журналиста в умении выразиться таким образом, чтобы назавтра можно было истолковать его слова в соответствии с изменившейся обстановкой. — Тамара лукаво мне подмигнула. — Если захочешь, вмиг научишься. Ты талантливая.

Беседу не напечатали. Антон клялся, что ставит ее в каждый номер, но она вылетает из-за того, что в последний момент, как он выразился, «идет официоз».

Потянулись мои рабочие будни — беготня по редакции, недвусмысленные намеки со стороны мужской половины коллектива по поводу моих личных связей с «верхним этажом» (на нем располагались кабинеты начальства) и молчаливая недоброжелательность и даже враждебность редакционных женщин.

— Плевать ты хотела на это дело, — наставляла меня Тамара, когда мы с ней возвращались домой с концерта местного симфонического оркестра. — Как говорил мой бывший сокурсник, болонка тявкает, а самолет летит. Я сама здесь задыхаюсь. Воздух просто-таки смрадный. Но в Москву я не хочу. Да, мы — провинциалы, мы отстали от жизни, но зато мы сохраняем для потомков что-то такое, о чем вы, москвичи, уже и думать забыли. — Она помолчала, глядя куда-то в сторону, и добавила: — Вы называете это предрассудками и косностью, а мы — нравственными устоями.

Наши отношения с Антоном вошли в фазу отчужденности. Я никак не могла ответить на вопрос, люблю ли я его, а потому и вела себя с ним, по его выражению, как сытая кошка с мышью. Антон пребывал в уверенности, что я свожу с ним счеты из-за неопубликованного очерка.

Как-то мы сидели в его квартире, потягивая сухое вино и вяло обсуждая редакционные дела. Антон стал рассказывать мне, какие сложные отношения сложились у него с ответственным секретарем, который метит на его место и потому стучит на него главному, а тот…

Я потеряла нить его рассказа. Я представила себе Сергея, который, устроившись в старом кресле у камина, слушает, как Тамара играет Баха или Моцарта. Она почти каждый день играет по вечерам Баха или Моцарта — их музыка, утверждает она, созвучна гармонии мира. Потом Сергей поднимется в свой кабинет в мансарде готовиться к лекции, а Тамара будет ждать его внизу, зевая над вязанием и изредка перебрасываясь ленивыми фразами с уткнувшейся в экран телевизора Зинаидой Никитичной.

— Лора, может, сегодня ты останешься? — прервал мои мысли Антон и взял меня за руки, пытаясь заглянуть в глаза. — Мы с тобой, кажется, вполне современные люди. Поверь мне, я страдаю. Неужели ты этого не видишь?

Если честно, я не хотела видеть. Мужчины устроены несколько иначе, чем наша сестра. К тому же в тот вечер я никак не могла сосредоточить мысли на Антоне, на наших с ним отношениях.

— Мне пора. — Я встала и резко высвободилась. — Последние дни я зверски не высыпаюсь, и все остальные мои ощущения притупились.

Он молча подал мне куртку, распахнул входную дверь. Когда мы вышли в сырой ветреный мрак рано спустившейся на город ночи, Антон сказал, нервно запахивая плащ:

— Ты правильно вычислила мое слабое место. Но знаешь, это ведь не бокс. Мне иногда кажется, что жизнь для тебя что-то вроде спорта.

Когда я вошла в столовую, исхлестанная дождем и с раскрасневшимися от быстрой ходьбы щеками, Тамара подняла голову от вязания и сказала:

— Счастливая. У вас с Антошей все только начинается. А у нас уже все-все позади…

— С моей работы придут два педагога — скрипач и виолончелистка. Отличные ребята, вовсе не провинциалы, да и по возрасту к тебе ближе, чем к нам: им еще тридцати нет, — говорила Тамара, когда мы готовили праздничные салаты. — Из Сережкиного педа пожалует доцентская пара. Почти мои ровесники. Тоже в доску свои, хоть Мишка и с идеологической заумью. Антошка своих сослуживцев сюда не зовет, зато в его берлоге самые разные звери бывают, вплоть до драных кошек с местной помойки. Ой, не слушай меня, Ларка, — я с утра всяких наливок напробовалась.

Я ее и не слушала. То, что Антон водил к себе девиц, не было для меня секретом, — уж насчет этого меня в редакции просветили с удовольствием. Я не слушала Тамару, потому что думала в тот момент о нашем разговоре с Сергеем на диване в сенях, куда мы выходили покурить полчаса назад. С недавних пор, говоря со мной, Сергей всегда смотрел мне в глаза, словно хотел увидеть в них то, чего я недоговаривала.

Мы сидели на противоположных концах громоздкого дореволюционного дивана, на двух его полюсах, как выразилась бы Тамара. В неясном свете ранних сумерек лицо Сергея казалось нездешним и печальным.

— Ты у нас уже без двух дней месяц живешь, — сказал он и разогнал рукой разделявший нас голубой дым.

— Надоела?

Он словно не слышал моего вопроса.

— Я часто спрашиваю себя, что было бы со всеми нами, если бы Антон не выудил тебя на анапском автовокзале. Наверное, продолжали бы прозябать в своем углу. Ты внесла в нашу жизнь какой-то аромат, запахло чем-то свежим и… беспокойно опасным.

— А я и не знала, что во мне есть что-то зловещее. Интересно, и чьему же покою я угрожаю?

— Не покою, а я бы сказал — жизни.

— Поясни для тупых.

— Антоши, Тамары. Моей в первую очередь.

— Тогда, может, мне лучше уехать?

— Только не это, нет! — Он замотал головой. — Тогда лучше вообще не рождаться на этот свет. Пойми ты, невинными остаются только те, кто не сталкивался с настоящими соблазнами.

— Ты вещаешь, как Иоанн Предтеча.

— Я, быть может, он и есть. — Сергей невесело усмехнулся. — Помнишь притчу об Ироде, его падчерице Саломее и Иоанне? Сей муж сумел побороть в себе соблазн плоти — он ведь был святым, — и тогда ему отрубили голову и поднесли на блюде танцующей Саломее, которая, как гласит легенда, жадно впилась губами в его уже стынущие губы и…

— Эй вы, хватит сачковать! — крикнула в приоткрытую дверь Тамара. — Серый, иди колоть орехи, а то я ноготь пришибла. Ларка, мне скучно без тебя, и вообще ты могла бы уделять мне больше времени. Я это оценю, а они… Если мужики и ценят в нас интеллект, то лишь в одном-единственном случае: это когда у нас хватает его, чтоб смотреть сквозь пальцы на их, пардон, блядки.

Я нехотя встала с дивана и вернулась в дом.

— Вы говорили обо мне? — спросила Тамара, перестав тереть свеклу.

— Нет. Мы говорили о Саломее и Иоанне Предтече.

— Надо же, как у вас далеко дело зашло. — Я обратила внимание, как вздрогнул Сергей. — А я-то думала, вы еще даже не поцеловались.

Я открыла было рот, чтоб ответить ей, как вдруг заметила, что по ее щекам текут слезы.

— Что это ты? — Сердце мое сжалось.

— Лук ужасно злой. Черт, тушь, кажется, потекла. — Она всхлипнула и утерла нос рукой. — И как это актрисы ухитряются плакать, не размазывая тушь?.. Мамочка, ты погладила мою шифоновую кофточку? С минуты на минуту гости придут, а я вся растрепанная, как гнилая капуста.

Гости Максимовых на самом деле оказались хорошими свойскими ребятами. Они не заводили цеховых разговоров, не травили пошлые прошлогодние анекдоты, а просто шутили, смеялись, умно острили. Я с ходу нашла с ними общий язык. Особенной симпатией я прониклась к Вере Ржановой — она училась в Москве, в Гнесинке, с удовольствием вспоминала свои походы на концерты и выставки.

Опустошив стол, мы задвинули его в угол. Тамара зажгла свечи, расставила их по разным углам комнаты, щелкнула выключателем и провозгласила:

— Танцы при свечах! Чур не образовывать семейных пар. Начинается оргия. Слабонервных прошу покинуть помещение.

Она заковыляла к радиоле, путаясь в длинной бархатной юбке.

Я отошла к окну. За ним стояла темная беззвездная ночь. Ветер теребил ветви старой акации, они царапали мокрое стекло. Днем я видела по телевизору одетую пушистым снегом Москву. «Наши, наверное, празднуют у Таськи, — подумала я. — Спорят о том, кто лучше из телеведущих, орут полублатные песни, образовывают пары на один вечер. Правда, на этот раз, возможно, и не собрались — теперь мы каждый сам по себе…»

Я вздохнула. Как выяснилось, я скучала по Москве.

В темном стекле отражалось все происходившее в комнате. Я видела, как Сергей, лавируя между танцующими парами, приближался ко мне.

«Не надо, — пронеслось в голове. — Пожалуйста, не надо…»

Я вздрогнула, почувствовав, как мне на плечо легла горячая ладонь.

— Испугал? — Антон смотрел с какой-то странной, больше похожей на гримасу улыбкой. — Ты думала, это… не я.

Я увидела, как Сергей схватил со стола бокал с вином и залпом выпил.

— Я не успела ничего подумать. Ты ведь сказал, что не придешь.

— Мне на самом деле не хотелось. Планировал заехать завтра с цветами и шампанским и посидеть семейно — ведь у Тамары завтра день рождения. Но я… Да что говорить! Сама все знаешь.

Он вздохнул и отвернулся.

— Пошли потанцуем, — предложила я.

— Не хочу. Мне надоело притворяться.

— Мне тоже.

— Объяснись.

Его брови удивленно поползли вверх.

— Думаешь, я не замечаю, что ты видишь во мне прежде всего женщину, с которой хочешь переспать?

— Ну и глупенькая ты у меня! — Антон неестественно рассмеялся. — Вот уж не ожидал подобного перла от тебя. Тебе печать в паспорте нужна, да? Я всегда пожалуйста, да вот моя первая жена пока не торопится с разводом. Ее устраивает статус замужней женщины и всякая такая ерунда. А я оформляюсь сейчас в загранку, и мне не до судов и прочих сутяжных дел. Неужели для тебя так важно…

Я расхохоталась. Все лица повернулись в нашу сторону.

— Прекрати, слышишь? — прошипел Антон. У него было не просто злое, а свирепое лицо.

— Господи, замуж… — Я чувствовала, что по моим щекам текут слезы. — Если б ты только знал, как я хочу замуж!.. И чтоб свадьба была еще богаче, чем у Лиз Тейлор… Ха-ха-ха!..

Антон больно схватил меня за руку. Я вырвалась и бросилась к столу. Кажется, в той бутылке было крепленое вино — минут через пять у меня перед глазами завертелась карусель.

Моя юбка вздымалась большим синим колоколом, ноги сами выделывали замысловатые па, руки извивались в горячем, пахнущем воском воздухе.

— Вот это танец! Такое можно за большие деньги показывать! — восхищенно воскликнула какая-то женщина.

— Ларка у нас жутко одаренная! — Тамара громче всех хлопала в ладоши. — Отдохни. — Она усадила меня на диван, пригладила растрепавшиеся волосы. — Вы бы видели, как у них красиво с Серым выходит. Я сейчас Штрауса сыграю. Эй, Серый, приглашай даму!

«Как легко, как мне хорошо!» — думала я, кружась с Сергеем по комнате.

— Я очень пьяная? — спросила его я.

— Ты замечательно трезвая, Саломея.

Он вдруг подхватил меня на руки. Музыка смолкла. Мы были в самом центре внимания.

— Браво! — послышалось из темноты.

— А я вам что говорила? А сейчас вернемся к реальности и будем танцевать старый добрый рок! — возбужденно крикнула Тамара.

Она кинулась к радиоле и врубила на полную катушку «Леди Мадонну» «Битлз».

— Ты ведешь себя неприлично, — сказал Антон, когда я расчесывала возле зеркала волосы. — Это тебе не вечеринка в общаге, где все свободны и жаждут лишь плотских удовольствий.

— А ты жаждешь духовных, да? — спросила я, не оборачиваясь.

— Сама знаешь: Тамара больной человек. А ты напилась и трясешь подолом перед Сергеем.

— Могу и перед тобой потрясти.

Я ухватила Антона за шею и повисла на нем.

— Серый, а ты так и не поблагодарил свою леди Мадонну за чудесный вальс, — услышала я срывающийся голос Тамары. — Быстро исправь ошибку, пока тебя кто-нибудь не опередил.

Антон грубо оттолкнул меня и отошел. Я закачалась, чувствуя, что теряю равновесие, но меня подхватил Сергей и крепко, по-настоящему поцеловал.

— Пускай теперь катится с плеч моя голова, — сказал он, нехотя отрывая губы.

— Настоящий Голливуд! — вопила Тамара. — Мишель, поцелуй меня так же страстно и красиво. Ну же, я жду.

— Какие же вы все… ущербные! — бросил Антон и изо всей силы хлопнул входной дверью.

Было за полдень. Оранжевое декабрьское солнце, оставив мою комнату, переместилось на другую половину дома, откуда давно доносились шаги и голоса. Я никак не могла заставить себя встать с постели. Повадившийся спать со мной серый кот Прошка уже несколько раз выпрыгивал в форточку и возвращался, оставляя на подоконнике бурые отпечатки.

Беда была не только в том, что у меня раскалывалась голова, а во рту стоял отвратительный горький привкус, — еще горше было на душе. Я ругала себя за то, что так вольно вела себя с Сергеем.

«Но ведь это были самые что ни на есть невинные шалости, да к тому же на глазах у всех и у Тамары тоже, — пыталась убедить себя я. — И секретов у нас с ним нет никаких…»

Я опять повернулась в своей всклокоченной постели, и Прошка недовольно поднял голову.

— Хорошо тебе, серый, — сказала я. — В твоем мире все просто, ясно, однозначно. Сыт — песню поешь, голодный — идешь к своей миске или в подпол за мышами. А нам, людям, еще душевная гармония нужна, согласие с окружающим миром. Тебе ведь на него наплевать, правда?..

Шаги в доме наконец стихли, и я решила встать. Кот тоже спрыгнул с кровати и теперь ждал, когда я облачусь в джинсы и свитер.

Зинаида Никитична перемывала посуду, которую мы вчера побросали на столе. Она ночевала у своей сестры, к которой ездила чуть ли не каждый выходной.

— Ну, и как вчерашний праздник? — спросила она, ставя передо мной тарелку с овсяной кашей.

— Одна ваша знакомая здорово перебрала. Все плясала и ноги задирала, — пробормотала я, уткнувшись в тарелку.

— Ничего страшного. Томочка говорит, очень весело было. Только Антошу ни с того ни с сего псих накрыл. Тамара с Сережей пошли погулять.

«Вообще-то Антона тоже можно понять, — думала я. — И зачем я так напилась?..»

Я вдруг вспомнила губы Сергея и покраснела. К счастью, Зинаида Никитична ничего не заметила.

— А я забрала от Маши Полю. Тебе Томочка рассказывала про нашу Полю, мою младшую сестру? — спросила Зинаида Никитична, расставляя в буфете рюмки. — Они у нас с Машей по очереди живут. Уж так повелось. Странная она немного, а в общем-то добрая. Ты ее, Ларочка, не бойся — она мухи не обидит.

У дальнего от стола окна сидела сухонькая маленькая женщина и смотрела в сад.

— Поля, поди сюда, познакомься с нашей Ларой, — окликнула ее Зинаида Никитична.

Женщина послушно встала и подошла к столу.

— Лара — невеста Антоши, — не без гордости сказала Зинаида Никитична. — Она приехала из Москвы работать в Антошиной газете.

Поля понимающе закивала маленькой птичьей головкой.

«У нее выражение лица, как у Тамары, когда она в хорошем настроении, — подумалось мне. — В молодости, наверное, была красивая. Вот только раскрытый рот придает лицу какое-то странное выражение».

— Американский президент войну новую готовит, но мы обязательно мир отстоим, — неожиданно низким и густым для ее тщедушного тела голосом сказала Поля.

— Отстоим, отстоим, — поспешила заверить ее Зинаида Никитична. — Иди, Поля, к окошку. — И пояснила мне, когда та отошла: — У нее жениха бандиты зарезали. Из-за пыжиковой шапки. Ей тогда семнадцать было. С тех пор она… немного не в себе.

Я собиралась в командировку по области. Укладывая сумку, обнаружила в ее боковом отделении толстые носки из желтоватой овечьей шерсти. На душе сделалось тепло и одновременно тревожно.

Антон давал мне наставления в присутствии главного редактора, который беззастенчиво разглядывал меня сквозь толстые линзы очков. Я чувствовала себя, как школьница у доски, Антон втолковывал мне самые что ни на есть прописные истины в присутствии постороннего человека, тем самым давая мне понять, что в редакции его власть надо мной безгранична Разумеется, он сводил со мной счеты Где-то в глубине души я его жалела — уж так я устроена.

Меня не было в городе три дня. Когда я сошла с пригородного поезда в субботу днем, первым делом купила в киоске на вокзале нашу газету. Мне бросился в глаза набранный жирным шрифтом на первой полосе заголовок: «ПРОКОПЕНКО ОЗАБОЧЕН ПОГОНЕЙ ЗА ДЛИННЫМ РУБЛЕМ». Это была фраза из моего интервью с Прокопенко. Выхваченная из контекста, она производила негативное впечатление. Дальше — хуже. Я внимательно прочла все до последней строчки. Кто-то прошелся по тексту с безжалостной правкой, вывернув все наизнанку. Создавалось впечатление, что Прокопенко был акулой угрожающего нашему будущему капитализма. К тому же беспринципным человеком.

Под этой мерзостью стояла моя фамилия.

Я глянула на часы. Половина пятого. Антон должен быть на месте — обычно он сидит в редакции до упора. Я решила добиваться опровержения. Как я теперь посмотрю в глаза Прокопенко? Сергею с Тамарой?..

У входа в редакцию я столкнулась с Сашей Березовским.

— Лариса Николаевна, счастлив приложиться к вашей ручке. — Он прикоснулся губами к моему запястью. — Вы у нас сегодня герой дня — висите на доске редакционного почета. Чудненько сработал ваш нюх. Или же полезные связи.

Он еще раз приложился к моей руке.

«Полезные связи? Похоже, Прокопенко погнали, — догадалась я. — Получается, что я пинаю ногами лежачего…»

От этой мысли мне стало нехорошо. Я вошла без стука в кабинет Антона и села в кресло возле стола, дожидаясь, когда он закончит говорить по телефону.

Наконец он положил трубку и протянул мне обе руки.

— Кто это сделал, Антон?

— А, ты об интервью? Ну конечно же, это целиком твоя работа. Я лишь внес кое-какие коррективы, которые были невозможны месяц с лишним назад. Позавчера состоялось решение облисполкома об отстранении Прокопенко от занимаемой должности.

— Мы должны дать опровержение. Это так мерзко! Что подумают обо мне Прокопенко, ребята из отдела?..

— Прокопенко теперь ноль с минусом, и его мнение никого не интересует. Что касается мнения редакции, то твой материал заслужил одобрение главного. Мы даже собираемся премировать тебя за оперативность. Почему ты такая бледная? — участливо спросил он. — Устала с дороги? — Он открыл дверцу стенного шкафа, налил нам по маленькой стопке коньяка. — За твой успех! Да простят нас генсек и наш главный за то, что мы употребляем алкоголь, да еще в служебное время!

Он протянул мне рюмку, и я машинально ее взяла. Сейчас передо мной был прежний Антон — спокойный, заботливый, самоуверенный. Тот Антон, который мне так нравился в Дюрсо.

— Значит, это сделал ты. Господи, но ведь Прокопенко твой друг. Вы с ним даже на «ты» были.

— Увы, я не мог знать всего. За голову схватился, когда всплыло, что он бросил жену и двоих детей и спутался с какой-то авантюристкой. Ты у меня умница, Лора, — умеешь предугадать на несколько ходов вперед.

— Мы будем давать опровержение или нет? — спросила я, чувствуя, что все мои усилия восстановить истину бесполезны.

Антон обошел вокруг стола и положил руки мне на плечи.

— Лариса, прошу тебя, не делай глупостей. Иначе навсегда закроешь себе дорогу в журналистику. Наша газета опровержений никогда не давала и не будет давать. Ясно? Здесь работают серьезные люди, привыкшие отвечать за каждое свое слово. Понимаю, ты вконец измоталась. Сейчас я скажу Феде, чтобы подбросил тебя домой.

Садясь в редакционную «Волгу», я ненавидела себя — слабую, малодушную, не умеющую постоять за правду.

Я тащилась от калитки до крыльца с минуту. Прежде чем открыть дверь, потопталась на пороге. Потом, собравшись с силами, шагнула в столовую.

— Наконец! Ларочка, дорогая!.. — бросилась мне на шею Тамара. — Как же я по тебе тосковала! Раздевайся, ты, наверное, устала. — Она резко, почти грубо отпихнула меня. — Только не смотри на меня так. Я вся зареванная и растрепанная.

Я повесила куртку на вешалку, стащила провонявший бензином свитер и пошла умываться. Тамара следовала за мной по пятам.

— Ненавижу! Господи, как же я ее ненавижу! — сказала она.

— Кого?

Я изумленно обернулась от раковины.

— Ее!

Она тыкала пальцем в сторону сидевшей возле окна Поли.

— Почему?

— Она молчит и изучает нас исподтишка. Бог ты мой, какая же я злая! Не слушай меня, Ларка. Это все из-за Серого. Пошли ко мне. — Она потянула меня за рукав. — Не могу их всех видеть, не могу!

В мансарде было жарко. Я сняла джинсы и с наслаждением растянулась на покрытой мягким ворсистым покрывалом широкой супружеской кровати. Тамара не стала зажигать света. Ее фигурка мельтешила на фоне большого окна, в которое заглядывало звездное небо.

— Серый уехал, представляешь? Я не переживу эти две ночи… Спи со мной, ладно? Я не буду тебя разговорами мучить. И плакать не буду. Только не уходи от меня.

Она рухнула на колени, уперлась лбом в подоконник и зарыдала. Я молчала, зная: в подобной ситуации слова утешения бессмысленны.

— Не буду, не буду… — Тамара высморкалась в платок. — Серый ко мне всю неделю по пустякам придирался. То вроде бы я играю неискренно, то с мамой грубо разговариваю. Позавчера ночью сказал, что от меня потом разит, и ушел спать к себе в кабинет. Скажи: от меня на самом деле потом воняет? Это от нервов — я несколько раз на дню мою под мышками и спреем брызгаю. — Она с усилием поднялась с колен. — А Полька следит за мной исподтишка и улыбается. Серый сказал вчера, что я лет через пять буду вылитая Поля и что у нас и сейчас с ней много общего. Нет, ты можешь себе представить? Сравнил меня с этой идиоткой. — Она снова забегала по комнате, обдавая меня тяжелым запахом «Черной магии». — Я так разозлилась, что потеряла над собой всякий контроль. Обозвала его кретином и дегенератом. А он смотрел на меня и улыбался. И так — словно в первый раз увидел. Потом он поднялся наверх. Я крикнула ему какую-то мерзость. Он словно не слышал. Спустился в костюме и с сумкой. Сказал матери, что едет на выходные к родителям.

— Он к своим поехал, что же тут особенного? — попыталась я хоть как-то успокоить Тамару.

— Раньше он никогда один не ездил — всегда меня с собой брал. Знал же, знал, что у меня эти дни тоже свободные… В Александровку мы только вместе ездили. Знаешь, там мы в первый раз стали близки… Что он мне тогда говорил! Будто я сошла с картины Боттичелли. Что у меня живот и грудь, как у той женщины, с которой Боттичелли написал свою Весну. Помнишь?.. И еще что любит в женщинах нежную, неброскую красоту… Ларка, а вдруг Серый влюбился?

— В кого?

Я спросила это неожиданно громко и испугалась звука собственного голоса.

— Да мало ли вокруг молодых! Все студентки обожают его — он таким красавцем делается, когда увлекается чем-то. А он всегда увлекается, когда лекции читает. Давай как-нибудь сходим к нему на лекцию. Скорей бы он вернулся!

Я лежала в темноте и думала о том, что во мне нет истинно христианского сострадания. Да, я жалела Тамару, но только разумом. В душе я считала неестественным и даже несправедливым, что этот сильный широкоплечий парень ласкает тщедушное тело Тамары и внушает себе, что испытывает при этом наслаждение. Впрочем, мне-то до этого какое дело?..

Моя жизнь в доме Максимовых временами становилась просто невыносимой. С Сергеем на самом деле творилось что-то странное. Иной день он старался предвосхитить каждое желание Тамары, что называется, на руках жену носил, а то вдруг делался с ней резок, даже груб, цеплялся к каждому слову, уединялся в кабинете, закрывал дверь на крючок. Тамара осунулась, постарела и, казалось, стала еще больше прихрамывать. У Зинаиды Никитичны постоянно тряслись руки, она перебила массу посуды. Разливая чай, она часто проливала на скатерть заварку, что ужасно раздражало Сергея. И только Поля как была, так и осталась безмятежно спокойной. Ее большие словно удивленные глаза то и дело останавливались на ком-нибудь из нас, словно прощупывая. Тамару это бесило, и однажды она чуть не швырнула в Полю хрустальную вазу.

Как-то утром, когда мы вдвоем пили кофе, Тамара вдруг замерла, не донеся до рта чашку, и сказала трагическим шепотом:

— Теперь я точно знаю: он влюблен.

Я от неожиданности поперхнулась.

— Да-да, потому и не хочет меня. И в глаза избегает смотреть, заметила? Говорит с тобой, а сам куда-то вбок смотрит или в пол. Я уже устала бороться. Пускай себе… — Тамара махнула рукой, вскочила, не допив кофе, и стала одеваться. — Все равно он вернется ко мне, — сказала она уже в автобусе. — Потому что жалость победит в нем все остальные чувства.

Она грустно усмехнулась и отвернулась к окну.

Теперь я старалась задерживаться в редакции как можно дольше и часто подменяла дежурных — только бы домой не идти. Мое рвение вызывало кое у кого удивление, тем более что после того злополучного материала я оказалась у главного в любимчиках.

Березовский наверняка считал меня прожженной карьеристкой — он же не видел оригинала моей статьи. Я никого не разуверяла. Я вообще избегала всяких скандалов, склок, которые, как предупредил Антон, могут навсегда закрыть мне дорогу в журналистику. Видимо, я на самом деле расчетливая карьеристка.

Последнее время я жалела, что не осталась в Москве, — писала бы короткие заметки в разные газетенки, переводила бы детективы. Быть вершителем людских судеб мне не хочется, я теперь это твердо знала.

С Антоном мы виделись главным образом на людях. Он относился ко мне с уважением, больше не читал нравоучений и даже похвалил как-то за довольно безликую заметку. Мне казалось, он наблюдает за мной с интересом, пытаясь угадать, что я еще отмочу. Иногда в его взгляде было страдание, и мне становилось стыдно за свою холодность. Я уже вот-вот была готова поддаться и уступить его чувству, но в самый последний момент мне всегда что-то мешало, и все оставалось по-прежнему.

Когда в доме поселилась Поля, Антон стал бывать у нас реже. Она тоже его недолюбливала и чаще всего уходила в свою комнату, как только Антон появлялся на пороге.

— Ну как, Серега еще не перебесился? — как-то спросил у меня Антон, стараясь придать голосу шутливую окраску. — Ты не очень обращай на них внимание — еще та семейка. У каждого комплекс, да не один. Когда станет совсем невмоготу, что-нибудь придумаем.

Однажды я возвращалась домой после десяти — Саша Березовский пригласил на просмотр последней картины Фрэнсиса Копполы. Я попросила его не провожать меня до дома, но, когда сошла с автобуса и очутилась совершенно одна на пустынной, залитой холодным светом луны улице, пожалела об этом. Под сапогами зловеще поскрипывал снег, ветер швырял в лицо колючую поземку.

Сейчас появится из-за угла насильник в черной маске и…

Я с трудом удержалась, чтоб не вскрикнуть, когда из переулка вышел какой-то мужчина. Теперь я неслась вдоль глухих заборов, проклиная себя за легкомыслие.

Мужчина тоже ускорил шаги. Он был на расстоянии каких-нибудь пятнадцати метров сзади меня и упорно держался в тени заборов. «Ждет, когда я сверну на пустырь… — пронеслось в голове. — Войду во двор через заднюю калитку».

Я обернулась. Мужчина остановился, прикуривая сигарету. Потом вновь заскрипел снег.

Я влетела в столовую со стороны веранды, которая, к счастью, оказалась незапертой. На меня уставились три пары изумленных глаз.

— Там… За мной кто-то гнался! — выпалила я, с трудом переводя дух.

Тамара вскочила и, сложив руки домиком, выглянула в окно.

— Хулиганья нынче развелось… — Зинаида Никитична смотрела на меня с тревогой и сочувствием. — И как это Антоша тебя одну отпускает? Здесь не Москва — здесь по ночам нельзя ходить одной.

— Ей теперь недолго ходить одной, — неожиданно подала голос Поля.

Тамара оторвалась от окна и вернулась на свое место.

— Никого там нет. Наверное, на пустырь свернул. Однако ж Серый загулял.

Я пила крепкий горячий чай и потихоньку расслаблялась. Мне стало стыдно своих недавних страхов. Шел себе человек своей дорогой, а я черт знает что напридумывала. Психопатка.

Скрипнула калитка. Тамара вздрогнула и напряглась.

— Это он, — сказала Поля и вперилась в меня немигающим взглядом.

Тамара вскочила и замерла у двери по стойке «смирно».

Сергей с порога обвел взглядом всех сидящих за столом, потом улыбнулся Тамаре и похлопал ее по плечу.

— Это ты Ларку испугал? — спросила она, беря из его рук шапку и шарф. — Прибежала белее привидения.

— Разве я мог бы ее напугать? Лара, скажи, неужели я страшный? — Сергей сел за стол, задумчиво придвинул к себе чашку с чаем. — На улице удивительно хорошо: лунно, морозно, снег поскрипывает… Благословенная среброснежная ночь.

— А незнакомку ты случайно не встретил? В дубленке и без вуали? — ехидно поинтересовалась Тамара.

— Вот она. — Поля ткнула пальцем чуть повыше моей головы. Там на стене висела репродукция «Неизвестной» Крамского.

Тамара рассмеялась.

— Скажите, какая эрудиция!

Поля обиженно поджала губы и спрятала руки под стол.

— Тамарочка, а у нас не осталось лимонной настойки? — спросил Сергей. — Хочу выпить за прекрасную даму, которая бесстрашно расхаживает по ночам одна. И без вуали, как ты правильно заметила.

Тамара достала из буфета графин и три рюмки и быстро разлила настойку. Затем залпом проглотила свою рюмку. В ее глазах появился отчаянный блеск.

— Тамарочка, тебе совсем пить нельзя, — робко подала голос Зинаида Никитична. — А ты, как извозчик, — до дна.

— Я и есть извозчик — от меня потом разит за версту, и язык мой, как поганая метла. Не всем же быть прекрасными незнакомками в канадских дубленках, которых преследуют на лунных улицах красавцы поэты.

Она стрельнула глазами в сторону Сергея и тут же испуганно их опустила.

В лицо мне бросилась кровь. У Сергея резко обозначились скулы. Он вышел из-за стола и встал за моей спиной, скрестив на груди руки.

«Сейчас он удивительно похож на Блока», — подумала я, не в силах оторвать взгляда от его отражения в тусклом зеркале на стене напротив.

— Браво! — крикнула Тамара. — Наконец ты раскрыл свои карты!

— А я и не думал их прятать. Какие у тебя, Лара, волосы — шелковые и душистые! Как у Офелии.

Он с картинным изяществом склонился надо мной и коснулся губами макушки. Я вздрогнула. Мне показалось, будто сквозь меня пропустили сильный разряд электрического тока. Захотелось скинуть с плеч его тяжелые руки, встать и оказаться за пределами магического круга от большого оранжевого абажура над столом, в котором мы все очутились, как в клетке. Но я сидела, не в силах шевельнуться, и смотрела в зеркало напротив.

«Балаган, дешевый провинциальный балаган, — подумала я. — Но стихи пронзительные…»

Внезапно погас свет. Это часто случалось — не выдерживали пробки. Обычно Сергей выходил тут же в сени и все налаживал.

«В Москве не бывает такой густой темноты», — только и успела подумать я и вдруг почувствовала, как по мне заскользили горячие ладони. Я оторвала их от себя резким движением. Какое-то мгновение подержала в своих руках и только потом отпустила.

Я вскочила и, ориентируясь на подсвеченное лунным светом окно, пошла к буфету за свечой. Пляшущий огонек выхватил лица трех женщин за столом. Меня поразило сходство их скорбных поз. Я вышла в сени и починила пробки.

Яркий электрический свет безжалостно высветил бледные угрюмые лица. Я оказалась за пределами круга и теперь наблюдала все со стороны.

Сергея в комнате не было.

Я накинула дубленку и вышла в сад. Подо мной качалась земля, тело пылало так, словно я неделю валялась на пляже под июльским солнцем. Сквозь голые ветки деревьев на меня равнодушно взирала луна.

«Бежать, бежать нужно отсюда. И чем скорее, тем лучше, — думала я, бредя снежной целиной. — Из этого дома, из этого города. И от себя…»

В дальнем конце сада светился огонек от сигареты. Я остановилась, раздумывая: идти туда или повернуть назад. Огонек застыл на месте, точно прирос к темной пустоте морозного воздуха. В комнате Зинаиды Никитичны вспыхнул свет. Я очутилась в самом центре желтого прямоугольника от окна.

Я метнулась в сторону и упала бы в снег, если б не Сергей. Он подхватил меня под мышки и поднял в воздух…

В ту ночь я не сомкнула глаз. Ругала себя за безвольность, обзывала предательницей и еще покрепче, а сама прислушивалась, не скрипнет ли лестница.

Ложась спать, я закрылась на крючок, а минут через двадцать встала и тихо откинула его. Если он придет, я его прогоню — обязательно прогоню, но… Пускай он все-таки придет. Нет-нет, бред какой-то, тут же одергивала себя я. Я вспомнила, что совсем недавно осуждала свою старшую кузину, которая завела женатого любовника. Более того, не разговаривала с ней почти месяц. Как вдруг она позвонила мне среди ночи и разрыдалась. Она твердила между всхлипами: «Лорка, скажи, что мне делать? Я слабая, я не могу от Сашки отказаться. Не могу. Я очень слабая…»

«А я сильная, — внушала себе я, вертясь с боку на бок. — К тому же я не имею права…»

На рассвете Тамара вошла ко мне без стука, села в ногах кровати, сгорбившись и опустив плечи.

— Не спишь? Прости за вчерашнее. Только не уезжай от нас, а то беда большая будет. Сережа сказал, я бешусь, потому что у меня ранний климакс. Может быть… Ты тут вовсе ни при чем. Он все равно меня скоро бросит. Из-за тебя или кого-то другого — какая мне разница! Он сказал, что уедет в свою станицу и будет учительствовать. Я за ним поеду. Без него мне уже не жить. Господи, откуда ты только взялась такая?

— Какая? — без всякого интереса спросила я.

— Из сказки будто. Ты, наверное, сама этого не понимаешь.

— Мне все-таки лучше уехать.

— Нет. Только не сейчас. Сергей меня убьет. Он решит, это я заставила тебя уехать.

— Но я… Мне тоже очень тяжело.

— Знаю. Это из-за того, что я такая психованная. Я всех завожу. Прости меня, Ларка. Ты же не виновата, что к тебе мужики липнут. Ты этого часто даже не замечаешь. Правда?

Я пожала плечами. Я замечала. Но далеко не всегда придавала этому значение.

— Я люблю тебя, Ларка. Очень. Что бы ни случилось потом.

Накануне отъезда в Дюссельдорф Антон устроил у себя вечеринку. Я приехала последней — записывала на местном телевидении беседу с писателем, которого выдвинули на соискание Госпремии.

Дверь открыл Сергей, помог раздеться, стараясь не касаться меня. Мы не виделись с позавчерашнего вечера в саду, но мне казалось, с тех пор прошел по крайней мере месяц. Похоже, он чувствовал то же самое. Мы избегали смотреть друг другу в глаза.

Компания была здорово навеселе. Антон представил мне томную златокудрую девицу в платье змеиного рисунка.

— Молодая примадонна нашего ТЮЗа, — сказал он. — Играет фей и прочие романтические персонажи.

— Ты очень много потеряла, — сказала Тамара, когда я села рядом с ней на диван. — Хмырь, что слева от тебя сидит, — он, между прочим, поэт, — читал свои стихари. Дерьмо собачье, но все расхваливали, будто он по меньшей мере Бальмонт. Сама понимаешь — человек местным отделением писателей заправляет, а здесь многие спят и видят себя членами союза. А Сережа вдруг взял и сказал, что за такие стихи надо в Чернобыль ссылать. — Ее глаза блеснули почти счастливо. — Антошка прав — совсем парниша распоясался.

Тамара навалила в мою тарелку закуски. Я потягивала шампанское под пьяную болтовню актрисули, не вникая в смысл слов. Похоже, им там и не пахло.

Сергей сидел справа от Тамары. Он то и дело прикладывался к своему бокалу.

— Антошка за этой крашеной мымрой приволокнулся, — сказала Тамара. Она обращалась ко мне, но слышали, думаю, и все остальные. — Только ты не переживай: такие существуют для разового использования.

— Потише там, — услыхала я голос Антона. Он пристально глянул на меня. Я выдержала его взгляд, и он почему-то занервничал. — Я хотел сказать, сейчас будет тост. — Он встал, поднял бокал. — Я хочу выпить за всех присутствующих женщин. Гусары пьют стоя.

— Какая неразборчивость! — Тамара презрительно хмыкнула. — Я буду пить за нас с Ларкой. — Она выпила шампанское и снова обратилась ко мне: — Ларка, никогда не осветляй волосы блондораном, не то будешь похожа на ведьму, тьфу, фею из ТЮЗа. Налейте-ка еще шампанского. У меня тоже есть тост.

— Тебе уже хватит.

Антон едва сдерживал себя.

— Ты прав, дорогой братишка, но в то же время и не прав. Я пью с горя, сечешь? Пока ты будешь дышать благодатным воздухом Дойчланда, твою подружку будет трахать другой. Ха-ха-ха, только не надо принимать все так близко к сердцу, братишка. Оно у тебя одно, а подружек целая куча. Ты, Антошка, дуралей: тянешься за медным колечком, когда в твоем собственном кармане лежит перстень с бриллиантом. И все равно я хочу предложить тост за тебя, хоть в этом и нет никакой логики. Поехали, что ли?

Она осушила свой бокал под всеобщее молчание.

— Извините, но мне пора.

Саша Березовский первым встал из-за стола и, подойдя к Антону, что-то шепнул ему на ухо.

— Помню. — Антон поморщился. — У меня и так куча заказов. — Он наклонился к своей златокудрой соседке, которую, похоже, совсем развезло, и проговорил что-то, указывая глазами на Тамару.

— Ты совершенно прав — я больная и истеричная. Но только не развратная. — Тамара вдруг схватила мою руку и прижала к своей пылающей щеке. — А она из нас самая чистая. Ясно вам?

В такси Тамара сказала мне:

— Если ты будешь спать с Антошкой, я первая брошу в тебя камень. Потому что ты его не любишь и не можешь любить. А кривить душой подло.

— Тома, успокойся, — сказал Сергей, который до того сидел молча.

— А я вовсе и не нервничаю. Спрашивается: что случится, если ты возьмешь и украдкой от меня трахнешь, ну, скажем, ту же бабу-ягу из ТЮЗа? Отвечаю: ровным счетом ничего. С нее не убудет, тебе не прибудет. Ах, Ларка, ну почему мужики такие наивные?

Возле крыльца Тамара поскользнулась и упала на бок. Я вскрикнула, а Сергей мгновенно подхватил ее на руки и внес в дом. Я невольно вспомнила, как он нес ее однажды на руках в штормившее море и отдыхающие, в особенности женщины, с завистью смотрели им вслед.

Тамара угодила в больницу с переломом лодыжки. Сергей навещал ее каждый день. Я тоже иногда заходила. Если у Тамары сидел Сергей, она, завидев меня с порога, говорила ему:

— Тебе пора. У нас секреты.

Сергей послушно вставал и уходил, даже не глянув в мою сторону.

— Вы поссорились? — как-то спросила Тамара.

— С чего это ты взяла?

— Так. Если я спрошу что-то про тебя, он либо хмыкнет неопределенно, либо пожмет плечами.

— Мы с ним почти не видимся.

— Почему?

— Сама не знаю. Тебя нет и… все стало по-другому.

Она смотрела на меня с любопытством.

— Странно, а мне казалось, ты чувственная.

— Наверное. Ну и что из этого? Главное — любить.

— Так считают далеко не все. Ты никогда не пробовала секса без любви?

— Нет.

— Ты очень несовременная. Как и я. А они всегда готовы. Только они очень хитрые: знают, что многие из нас любят всякие романтические штучки-дрючки, вроде «ты словно с другой планеты» или «до тебя я не знал, что такое любить по-настоящему», ну и так далее, и вовсю эксплуатируют нашу бабскую глупость. А им нужен только секс, поняла? Голый примитивный секс.

— Нет. — Я замотала головой. — Это не так.

— Хочешь сказать, что есть такие, кому секса не нужно? Березовскому и тому нужен секс, хоть он и похож на дождевого червя, которые, как тебе известно, размножаются без всякого спаривания. Я тоже когда-то думала, что этим двуногим козлам от нас нужна еще и духовная поддержка, понимание, а также наш интеллект, душа и прочие слагаемые выдуманного нами счастья. Это не так. — Она поморщилась — болела нога. — Но лучше, мне кажется, пребывать в полном неведении. Как выразился Александр Сергеевич, «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман» или что-то в этом роде. Имеются контраргументы?

— Нет. Но я все равно с тобой не соглашусь. Никогда.

— Дело хозяйское.

— Хочешь сказать, и Сергей такой?

Я спросила это, глядя Тамаре в глаза.

Она слегка смутилась.

— В общем-то нет, хотя… Дело в том, что у нас с ним взаимовыгодные отношения. Своего рода симбиоз. Знаешь, что это такое?

— Длительное сожительство организмов разных видов, приносящее им взаимную пользу, — процитировала я словарь иностранных слов.

У меня была фантастическая память.

— Совершенно верно. Впрочем, любой брак суть та либо иная форма симбиоза. Паразитируют в девяноста девяти случаях из ста мужчины.

— До конца жизни буду верить в тот один-единственный, — пробормотала я. — Хотя ты, наверное, права.

— Нет, я не права! Не слушай меня, Ларка. Есть, есть эта любовь. Прекрасная, светлая, чистая, жертвенная. Даже если мы многое выдумываем. Но мы же делаем это, только когда встречаем своего избранника. Ведь ты не можешь ничего напридумать про Антошку, верно?

— Не могу, — сказала я и отвернулась. — Наверное, я слишком требовательная в любви.

…Я ходила по большой комнате Антона, смахивала тряпкой пыль и думала о том, что в такой квартире мне, наверное, было бы неуютно жить. Все в ней новое, как говорится, с иголочки, все стоит незыблемо на зеркально-лаковом паркете. А в старом доме на Бездорожной обеденный стол кочует с места на место в зависимости от того, откуда дует, большой старинный буфет поблескивает разноцветными стеклышками, старое круглое кресло все в Прошкиной шерсти. Антон никогда на него не садится. Сергей же обычно зашнуровывает ботинки, сидя в нем, и потом Тамара чистит его штаны влажной щеткой.

Я взяла с полки том стихов Блока, открыла наугад.

Я захлопнула книжку. Из нее вывалилась черно-белая любительская фотография, на которой была изображена я. Я вспомнила — снимал меня Сергей. Была моя очередь идти за хлебом, он вызвался в провожатые. Мы шли по самому пеклу и почему-то все время смеялись над какими-то пустяками. На снимке я была такая счастливая! Я тогда не знала, что в жизни все так… Как? Мне не хотелось копаться в собственной душе. Я оделась, замкнула дверь и поспешила на Бездорожную.

В доме было темно. Я долго рылась в сумке в поисках ключей. Но дверь оказалась незапертой. Я нащупала в сенях выключатель. Свет не горел. Очевидно, опять вышибло пробки. Интересно, почему Сергей их не починит? Или он еще не вернулся от Тамары?..

В столовой в камине дотлевали поленья, рассыпаясь фейерверками тусклых искр. Привыкнув к темноте, я разглядела пустой стол, посреди которого стояла ваза с искусственными цветами. Когда семья собиралась за столом, вазу обычно ставили на буфет. Атласные маки, бывало, неделями пылились под потолком. Без Тамары мы существуем каждый сам по себе. И все-таки где же Зинаида Никитична? Поля? Спать улеглись?..

Я сняла с плиты кипевший на маленьком огне чайник, заварила в темноте чай и примостилась с чашкой на коврике возле камина.

Потом починю пробки, решила я. Так даже лучше. Последнее время темнота меня умиротворяет, раньше я ее боялась.

В доме было тихо, но вдруг каким-то непостижимым образом я почувствовала присутствие Сергея. Меня бросило в жар. Я схватила сигарету, но спички никак не хотели зажигаться, и я швырнула коробку в камин.

Сергей спускался сверху медленно, осторожными неуверенными шагами. Лестница скрипела нестерпимо громко. Я закрыла уши руками.

— Где все? — спросила я.

— Мать повезла Полю к Маше. Она там заночует. Налей мне, пожалуйста, чаю.

Он сел за стол. Я видела, как поблескивают в темноте его глаза. Ставя на стол чай и варенье, я старалась держаться от Сергея как можно дальше.

— Ты замерзла? — спросил он, когда я вернулась к камину.

— Да. То есть уже согрелась.

— Понятно. А я сегодня не пошел к Тамаре. Она говорит, что устала от меня. Велела не приходить, пока не пройдет моя мерехлюндия. — Он усмехнулся. — Ну да, это очень заразная болезнь. А ты не боишься заразиться?

— Я уже переболела ею. У меня иммунитет.

Он вздохнул и ничего не ответил.

— Я читал твое эссе о Чайковском, — сказал он. — Чувствуется, что ты его любишь. А вот я, представь себе, на стороне Мусоргского и «Могучей кучки». Чайковский ближе к Западу. А мы все-таки Восток, православная Русь. Правда, я готов слушать по сто раз его Первый концерт, «Онегина». Но я не могу назвать это русской музыкой. А вот в «Борисе» Мусоргского каждая мелодия, каждая тема полна русского духа, как говорил Стасов.

— Настоящий художник должен быть гражданином мира, а не какой-то отдельно взятой страны, — возразила я. — По крайней мере он должен к этому стремиться. Иначе его искусство будет… местечковым.

В юности я отличалась категоричностью суждений. Как говорит мой отец, обходилась без пастельных тонов.

Я услышала, что он смеется. Меня это завело.

— От музыки твоего Мусоргского за версту несет лаптями и овчинным тулупом, — продолжала я. — И вообще он похож на расписную матрешку. Мне стыдно, что о нас на Западе сложилось какое-то лубочное представление. Твой Мусоргский в этот лубок прекрасно вписывается.

— Какое нам дело до того, как они нас себе представляют? Это их проблемы, а не наши. Почему мы должны ориентироваться на Запад?

— Ты русофил, и этим все сказано. Наш спор бесполезен.

— Ты права. Тем более что я тоже очень люблю тех же Байрона, Шопена, Ренуара. Ты необыкновенная, Саломея.

Я вздрогнула и чуть не выронила чашку.

— Почему ты не починишь пробки? — спросила я, пытаясь говорить спокойно и ровно.

— Свет отключили на всю ночь — тянут новую линию. Могу принести сверху керосиновую лампу. А могу почитать в темноте стихи.

— Не надо, — поспешно сказала я.

— Хорошо, не буду. Ключи от Антошиной квартиры у тебя?

— Мне Тамара их дала. Просила хотя бы через день туда наведываться. — Я помолчала. — Как ты думаешь, может, мне лучше переехать туда?

— Нет! Лучше дай ключи мне.

— Пожалуйста.

— Ты подумала, что я устрою там бордель?

— Я ничего не подумала. Да мне и без разницы.

— Неправда. Потому что мне тоже не без разницы, что происходит с тобой. Мы не сможем скрывать это долго.

— Я… я не смогу жить в обмане, — прошептала я, чувствуя, как внутри все обрывается и куда-то летит. — Мы с ней как сестры.

— Не мы придумали этот мир. — Сергей встал и сделал шаг в мою сторону. — В нем царят жестокие законы, согласен. Но со всем этим бедламом нас мирит любовь. Я люблю тебя. — Он протянул ко мне руки.

— Но я…

— Ты тоже любишь меня. Зачем ты врешь себе?

— Я не знаю, что это такое. Наверное, я действительно…

Он не дал мне договорить. Он стиснул меня так, что я задохнулась. Поцелуи его были нежными и сладкими. Сопротивляться было бесполезно, мне и не хотелось.

— Эта ночь создана для нас. Мы были бы большими грешниками, если б отвергли этот дар, — шептал Сергей. — Мне кажется, что это сон.

…На рассвете поднялся сильный ветер. Я слышала сквозь сон стук веток по окнам, скрип ставен.

Я открыла глаза и все вспомнила. Улыбнулась, потрогав еще теплую подушку рядом. На какое-то мгновение я почувствовала себя счастливой.

«Наверное, ушел к себе, — думала я. — Боже, ведь он муж Тамары!»

Вспомнив это, я почувствовала боль, но не раскаяние.

Я встала и надела халат. Увидела в зеркале, как блестят мои глаза. Ужасно хотелось пить.

Я вошла в столовую и увидела его с порога. Он клал на место телефонную трубку. Во мне вновь пробудилось желание. Я бросилась к нему, повисла на шее, прижавшись всем телом.

— В чем дело? — спросила я. — Ты… ты не хочешь меня?

Он положил руки мне на плечи. Они были холодные как лед и совершенно бесчувственные.

— Она упала в коридоре и сломала шейку бедра. А мы в это время…

Он оттолкнул меня почти грубо, бросился в мансарду. Через несколько минут спустился одетый. Я так и стояла у окна. Мне казалось, я окаменела.

— Я никогда не забуду эту ночь. Я…

Голос его был хриплым. Хлопнула одна дверь, другая…

Не помню, как я одевалась, как ехала в автобусе. Пришла в себя в квартире Антона. Я стояла перед зеркалом и смотрела на свое отражение. У меня было трагическое выражение лица.

Потом я отыскала в баре бутылку с коньяком. Я сидела в ванне с горячей водой, пила коньяк прямо из горлышка и пьяно всхлипывала. Мне было никак.

К вечеру я решила смотаться на Бездорожную и забрать свои вещи. Я хорошо соображала, хотя ноги мои слегка заплетались. Больше всего мне не хотелось встречаться с Зинаидой Никитичной — ведь наверняка придется врать.

Я шла по знакомой улице. Ветер стих, снег ложился на землю бесшумно и мягко. Все вокруг казалось мне слишком красивым и нереальным.

Они сидели за столом. С порога я приняла Полю за Тамару. Я с трудом подавила готовый сорваться с губ радостный стон.

— Где ты пропадаешь, Ларочка? Я уже волноваться начала, — сказала Зинаида Никитична. — Садись скорей обедать. Поля вернулась, а то дом не на кого оставить, — оправдывалась она. — Нам с Сергеем теперь придется каждый день к Томочке ездить, а у него к тому же сессия началась. У Томочки дело плохо: боли сильные и температура подскочила. Сергей собирается к ней на ночь, а то она вскочит с кровати и еще бед натворит.

Я села на край стула, который выдвинул для меня Сергей, уткнулась в свою тарелку. Я старалась не касаться его далеко отставленного локтя. Он заметил это и убрал со стола руки.

— Ты что-то очень бледная, — сказала Зинаида Никитична. — И глаза ввалились. Не переживай, выходим мы Томочку! Правда, Сережа?

Он буркнул что-то неразборчивое, качнул стол, расплескав свой чай.

Молчание казалось мне невыносимым. Жалость к Тамаре боролась во мне с жалостью к самой себе, и когда последняя брала верх, на глаза наворачивались слезы обиды.

«Я тоже могу сделать очень больно, — разговаривала я мысленно с Сергеем. — Ты даже представить себе не можешь, как тебе будет больно».

— Зинаида Никитична, спасибо вам за все. Ваш дом стал для меня родным, — услыхала я со стороны собственный голос. — Завтра Антон вернется. Мы условились, что я переберусь к нему. Я решила сегодня вещи забрать — завтра и послезавтра мне будет некогда.

— Ларочка, родненькая, я так рада за вас! Я тебя давно дочкой считаю. Скучать мы все по тебе будем. Ты уж нас не забывай, пожалуйста. — Она закрыла лицо фартуком и заплакала. — Только куда ты на ночь глядя? Может, отложишь до завтра?

— Нет. Я сейчас уложусь, а на шоссе подхвачу такси.

— Сережа тебя проводит.

Я слышала это уже из коридора. В комнате я вытащила из-под кровати чемодан, который так и не разобрала до конца. Мои глаза были абсолютно сухими, в горле стоял отвратительный колючий ком. Запихивая в портфель разбросанные по столу книги, я порезалась о бритвочку, которая завалялась там, вероятно, со студенческой поры. Кровь потекла ручьем. Мне вдруг полегчало, комок в горле исчез. Носовой платок, которым я обмотала палец, мгновенно стал красным. Я направилась в кухню промыть рану холодной водой.

Поля выскочила оттуда с криком:

— Кровь! Там кровь!

Сергей вскочил, опрокинул стул, схватил меня за плечи и повернул к себе.

«У него лицо, как у актера-трагика, — мелькнуло в голове. — Думает, я сама что-то сделала с собой. Из-за него!»

Я злорадно ухмыльнулась, сказала вслух:

— Все это ерунда. Дай мне бинт. Жизнь на этом не кончается.

В воздухе уже чувствовалась весна, хотя природа еще не совсем пробудилась. Но ворвавшиеся в город стаи скворцов уже вынесли приговор зиме. Он вряд ли подлежал обжалованию, хотя на бульваре перед зданием редакции еще громоздились сугробы.

Саша Березовский распахнул окно, и в провонявшую табачным дымом и типографской краской комнату ворвался свежий влажный воздух, полный радостного птичьего щебета.

На душе было смутно. В тот день нам с Антоном предстояло ехать на Бездорожную — на семейный вечер по случаю шестидесятипятилетия Зинаиды Никитичны. С самого утра меня терзали сомнения, предчувствия, страхи. Мы не виделись с Сергеем с того дня, когда я забрала с Бездорожной свои вещи. Правда, один раз я видела его из окна редакции — он шел по бульвару. Мы ни разу не встретились с ним в больнице, хоть я нередко навещала Тамару. Странно, но она о нем почти не говорила. Тамара еще больше похудела. Ее дела шли на поправку. Антон как-то обмолвился, что Сергей пишет книгу о Блоке.

— Совсем парень оторвался от реальности, — сказал Антон. — Попросил я тут его написать статью к юбилею Ерасова. Не последний поэт на Руси, тем более и при власти пока — как-никак редактор толстого журнала. Так этот обалдуй отказался!

Я постаралась изобразить на лице полное равнодушие.

— Отказался и мне еще целую лекцию прочитал. На тему морали. Как его только студенты терпят!

— Я бы тоже не стала писать об этом Ерасове. Графоман Графоманыч. Еще и жену свою в Цветаевы тянет. Телефон оборвал, пока подборку ее стихов не напечатали. А я бы ими даже задницу не стала подтирать.

— Ты стала так выражаться, Лорка. Но мне, между прочим, нравится. Мне вообще нравится в тебе то, что в других женщинах вызывает раздражение.

— Например?

— Твой максимализм.

— От него остались рожки да ножки. — Я невольно вздохнула. — Но это, возможно, к лучшему. По крайней мере я худо-бедно вписываюсь в реалии современной жизни. Разве не так?

— Все не можешь простить мне эту Алку? — по-своему истолковал мои слова Антон.

— Будем считать, что да. Хотя я про нее давно забыла.

— Она на самом деле никудышная актриса. Просто ты тогда вела себя надменно и неприступно. Однако разлука пошла нам на пользу и…

— А это правда, что юбилейную статью о Ерасове взялся написать ты? — спросила я, чтобы прекратить этот не совсем приятный для меня разговор.

— Правда. И я даже рад, что Сережка дал отбой. Осуждаешь, мисс Правильность? Или снисходительно прощаешь?

Он обнял меня и поцеловал мне руку. Он сделал это в присутствии Саши Березовского. Антон тоже здорово изменился в последнее время.

Дом на Бездорожной показался мне меньше. Он словно нахохлился и осел на один бок.

— А вот и мы! — Антон обхватил Зинаиду Никитичну за плечи и поцеловал. — Какой стол! — воскликнул он, жадно шевеля ноздрями. — Давненько мы не собирались по-семейному. Все дела, дела…

Меня усадили на прежнее место, на месте Тамары сидела тетя Маша, старшая сестра Зинаиды Никитичны. Первый бокал — за здоровье именинницы — пришлось выпить до дна. Не дожидаясь, пока скажется действие шампанского, я смело глянула Сергею в глаза.

«Ты здесь, и мне больше ничего не надо», — сказал мне его ответный взгляд.

«Не сердись на меня за то, что я сделала».

«Я тоже перед тобой виноват».

«Мы все рабы чего-то».

«Мы просто люди, а не боги»…

Я опустила глаза в тарелку. Мне хотелось смеяться и плакать. Это было странное чувство. С ним было невозможно жить так, как живут обычно. Оно должно было найти какой-то выход, иначе… иначе со мной могло случиться что-то непредвиденное.

Я выпила еще полбокала. Постаралась вникнуть в то, что происходило вокруг меня. Увы, мне это не удалось. Я снова посмотрела на Сергея.

«Я тебя люблю», — сказал его взгляд.

«И что мы будем делать?» — спросил мой обреченно.

«Не знаю. Решай сама. Но я без тебя не могу».

— Ты прости меня, Антоша, я уже старая совсем и наверняка от жизни отстала, но все равно скажу то, что думаю, — пробил завесу наших с Сергеем чувств голос Зинаиды Никитичны. — А думаю я, что вы с Ларой не по-людски живете.

— Опять ты за старое! — раздраженно бросил Антон. — Хоть бы сегодня помолчала ради собственного праздника.

— Была бы мне Лара чужой, а я ведь ее как дочку полюбила. Да и все мы. Правда, Сережа?

Он согласно закивал головой и подмигнул мне. Кажется, этого никто не заметил.

— Почему ты не потребуешь у Ирины развода? — гнула свое Зинаида Никитична.

— Объяснял я тебе сто пятьдесят раз. Повторю еще. Первое: Якова Михайловича в нашем городе уважают и даже любят, и пока я формально числюсь его зятем… — Антон посмотрел на меня, потом перевел взгляд на мать. — Словом, мне это здорово облегчает жизнь. Второе: Ирина в моей квартире не прописана, а потому на этот счет никаких осложнений быть не может.

— При чем тут квартира и прописка? — не унималась Зинаида Никитична. — У Лары вся жизнь впереди, а ты ее на птичьих правах держишь. Устроим вам пышную свадьбу. Помнишь, Сережа, какая у вас с Томочкой свадьба была?

— Люблю я свадьбы, ой как люблю! — подала голос Поля. — Жених с невестой такие серьезные и нарядные сидят. Им при всех можно в губы целоваться. А то другие украдкой целуются, как воры. Не люблю я воров. Ой, не люблю!

Ее никто не слушал. Я посмотрела на Антона и подумала: «А что, если он на самом деле захочет на мне жениться? Как и чем я объясню свой отказ?»

— Мы с Антоном не раз обсуждали эту тему, — себе на удивление заговорила я. — Развод наверняка испортит ему карьеру, а ведь это куда важней какой-то печати в паспорте.

— А как же свадьба? — ныла Поля. — Хочу, чтоб жених с невестой в губы целовались. И чтоб на них все смотрели и радовались.

— Помолчи ты, Поля! — в сердцах прикрикнула на сестру Зинаида Никитична. — Не понимаю я вас, дети, не понимаю. Глядите, сами себя не обманите.

«Ты молодец!» — кричал взгляд Сергея.

Вдруг он выскочил из-за стола и бросился к лестнице. Быстро вернулся, держа в руке листок бумаги.

— Антоша и все остальные, послушайте, какое удивительное письмо написал Блок Любе Менделеевой, когда она была его невестой.

«…Мне так хорошо и спокойно, — читал он взволнованным голосом. — Хочу только, чтобы Ты совсем не боялась и помнила, как мы прочно, неразрывно и несомненно связаны. Мы бесстрашны и свободны, и вчера я говорил то, что Тебе не нравилось, не от страха и не от рабства. Будь спокойна и тиха, я с Тобой все время. Ничего дурного мы не сделали и не можем сделать. Если бы ты знала, с какой уверенностью я это пишу и как я близок к Тебе, Ты минуты не боялась бы и не сомневалась. С Тобой, моя Белая Невеста, я думаю, дышу и живу».

Сергей опустил листок и обвел глазами всех, скользнув поверх моей головы.

— Ты неисправим, Сережка. — Антон вдруг прищурил глаза и посмотрел на меня внимательно и чуть удивленно. — Твой Блок в некоторых делах плохой советчик — сам дров наломал порядочно.

Мы засиделись допоздна за чаем и разговорами. Наш с Сергеем мысленный диалог больше не возобновился, хоть мы и часто поглядывали друг на друга. Однажды он улыбнулся мне совсем так, как когда-то в Дюрсо, — я даже точно помнила, когда: он читал начало из «Песни о Гайавате» в бунинском переводе, вдруг забыл строчку и виновато улыбнулся. Мы сидели вдвоем на берегу. Тамара с Антоном катались на водном велосипеде.

«Все началось еще тогда, — осенило меня. — Не только у него, а и у меня тоже. Но я не отдавала себе в этом отчета. Я боялась в это поверить. Но больше я не смогу. Да, я не смогу заниматься любовью с Антоном, спать с ним в одной постели… Но что же делать? Что делать?»

— Томочка сказала мне вчера, что, если бы не Сергей, она давно бы наглоталась снотворных или вены бы вскрыла, — долетел до меня обрывок разговора Зинаиды Никитичны с сестрой. — Он так заботится о ней…

— Что, пора на боковую? — услыхала я голос Антона. Я видела, как внимательно глянул на Антона Сергей и тут же отвел глаза. У него был виноватый и растерянный вид.

— Я не хочу еще. Подышу воздухом, покурю с Сергеем. — Я смотрела Антону в глаза. В них что-то блеснуло, погасло, снова блеснуло. — Мне нужно время… Я так сразу не могу, — бормотала я.

— Как хочешь. А я — на боковую. — Антон направился в мою бывшую комнату, где, как я знала. Зинаида Никитична уже приготовила постель.

Я бродила одна по темному саду, лишь изредка поднимая голову и глядя на окно кабинета Сергея, в котором горела настольная лампа под зеленым абажуром.

«Спасибо тебе, — посылала я Сергею свои мысленные токи. — За то, что поднялся к себе и не позволил превратить это в дешевую мелодраму. Я не забуду тебя. Прощай».

Поезд мчался сквозь ночь, рассекая надвое предвесеннюю степь. Притворно-сердито рокотал в вышине первый в этом году гром.

«Утром я буду в Москве, — думала я. — Книжка прочитана и закрыта. Продолжения не будет».

«Не будет, не будет», — громким стуком отзывались колеса подо мной.

«Он знает мой адрес и телефон. Но он не позвонит мне и не напишет. По крайней мере в ближайшем будущем. Потом боль утихнет, и мы будем вспоминать о том, что было, без горечи. Сейчас мне плохо, зато потом…»

Я лежала в кромешной тьме и думала, вспоминала, анализировала.

Я знала, что поступила так, как должна была поступить.

Еще я знала, что буду ждать от Сергея письма. И вздрагивать от каждого телефонного звонка.

Я точно это знала.