Порыв ветра подхватил листья клена, швырнул мне в окно и умчался дальше. Сад красиво обнажался, шепча таинственные прощальные пожелания.

Потом прилетела юркая жизнерадостная синица и долго внушала мне прописные истины относительно вечности. Я и без нее знала, что жизнь прекрасна. Но — теоретически. На практике для меня наступила темная полоса. Тому не было объективных причин — мир субъективен. Потому что он создан для нас, а не наоборот.

Мама посоветовала мне отдохнуть и «развеяться», подразумевая под этим поездку в Турцию или Эмираты, — все ее знакомые приезжали оттуда полные энтузиазма и с набитыми дешевыми тряпками чемоданами. Мне лень было возиться с визой и прочими формальностями, приводить в порядок себя и гардероб. А потому я позвонила Лидии, своей тетке, младшей сестре отца, и напросилась в гости. Теперь я жалела об этом — провинциальная жизнь навела на меня еще большую тоску и повергла в сонное оцепенение.

Я подошла к зеркалу и стала расчесывать волосы. За последние месяцы я похудела, а главное — перестала за собой следить. Мне вдруг надоело осознавать себя каждую минуту женщиной, привыкшей вызывать восхищение мужчин. И в то же самое время я понимала бессознательно необходима сильная встряска, иначе не за горами апатия, увядание и прочие прелести рокового для женщины четвертого десятилетия. «Хочу покоя, — сладко нашептывал внутренний голос. — Хочу никого не любить. Хочу просто жить…»

Я облачилась в халат и спустилась в столовую, даже не удосужившись заколоть волосы в пучок. Антонида уже собрала на стол. Меня ждал по-деревенски плотный завтрак с салом, сваренными вкрутую яйцами, домашними булочками и крепким чаем. Лидия подняла глаза от тарелки и приветливо мне улыбнулась. Она безропотно сносила мои опоздания к столу.

Тете было за сорок, но она прекрасно себя сохранила. Темные, не тронутые сединой волосы, веселые живые глаза, бедра изящно и плавно переходят в стройную талию… Лидия была породистой женщиной, чего даже мама не могла отрицать, хоть и невзлюбила сестру мужа с первого взгляда.

— У нас вечером гости, — сообщила Лидия, намазывая горчицей ломтик розового деревенского сала.

Я удивленно вскинула брови. Моя тетка не любила устраивать приемы и сама ходила по гостям чрезвычайно редко.

— Приедут Космачевы и Дима с женой. Антонида запечет баранью ногу.

— Космачевы? Но ведь ты… Я не знала, что вы поддерживаете дружеские отношения. Помню, ты сама говорила, что Анжелика Петровна корчит из себя барыню.

— Я и сейчас это говорю, — невозмутимо ответила Лидия. — Но, как тебе известно, моя мать, а твоя бабушка Валя в свое время крестила Георгия.

Я вздрогнула при этом имени, хотя у меня было несколько знакомых Георгиев. Но то были сугубо деловые знакомства.

— Ты сегодня не работаешь? — спросила я, с трудом выдерживая теткин взгляд.

— Ты же знаешь, по воскресеньям наше ателье выходное. После завтрака поеду в город за тортом и шампанским. Если хочешь, поедем вместе.

Я рассеянно кивнула.

— Вот уже который год мы собираемся двадцать первого октября. В прошлый раз Николай прислал телеграмму. Я была очень тронута, что он не забыл мать.

— Сегодня день рождения бабушки, — вспомнила я. — Но мне все-таки кажется, она недолюбливала Космачевых.

— Моя мама была сложным и противоречивым человеком. — Лидия отодвинула от себя тарелку и знаком велела Антониде подавать самовар. — Дядя Анжелики Петровны очень помог им с отцом во время оккупации. Он был интендантом и имел доступ к продуктам.

— Первый раз слышу. — Честно говоря, эта информация была мне до лампочки — с тех пор минуло больше чем полвека. Но я постаралась сделать соответствующий вид. — Бабушка мне никогда об этом не рассказывала, — для большего подобия добавила я.

— Они любили друг друга. И даже собирались… Впрочем, этого никто толком не знает. Этот Миша Орлов был очень странным и, как мне казалось, несерьезным человеком. Отец звал его насмешником.

Тут появилась Антонида с самоваром, и Лидия замолчала. В провинции умеют хранить семейные тайны.

Вскоре начались звонки от заказчиц — Лидия была самой модной в городе шляпницей, потом мы поехали по магазинам, прихватив с собой соседку, потом я гладила свою нарядную юбку из шифона. Словом, в тот день мне так и не удалось узнать, что собирались сделать когда-то моя бабушка и дядя Анжелики Петровны некто Миша Орлов, с которым они любили друг друга.

— Прекрасно смотришься! — воскликнул Димка и стиснул меня в братских объятиях. — Почему не позвонила, что приезжаешь? Примчался бы в аэропорт на своем новеньком «Ауди». Ты еще не видела мою машину?

— Покажешь. Похоже, я здесь поторчу.

— Чудненько. — Он радостно потер руки. — Знакомься: это Ира, моя благоверная. — Свежая полноватая женщина приблизительно моего возраста обхватила меня за талию и чмокнула в щеку, обдав почти забытым ароматом когда-то модных в Союзе «Клима». — Хороший у меня вкус, правда, сестричка? Мать, у тебя что-то горит на кухне. Боюсь, как бы не ужин.

Димка остался таким же шумным, суетливым и слегка бестолковым, каким был в детстве. Это меня обрадовало — с возрастом начинаешь ценить стабильность.

Я вздрогнула, услыхав звонок. Димка уронил на ковер сигарету и чертыхнулся.

Прибыли муж и жена Космачевы.

— Прошу тебя, проследи за Димой, — шепнула мне на кухне Лидия. — А то напьется и…

Ее последние слова заглушило шуршание целлофана от подаренного Анжеликой Петровной букета больших бледно-сиреневых хризантем.

— Это Иркина забота. Кстати, если ты помнишь, у меня нет опыта семейной жизни.

— Он опозорит меня на весь город. Эта Космачева такая сплетница.

У тетки было несчастное лицо.

— Что, она пьяных не видела?

— Димка становится такой злой, стоит ему перебрать. Ох, кажется, началось!

Из гула голосов в столовой до меня донесся звенящий на предельно истеричной ноте голос Димки:

— Ты засунула своего сына в психушку. Ты…

Голос его сорвался.

— Успокойся, Митенька, — заворковала Ирина. — Мы сейчас выпьем чайку и ляжем в постельку.

— Уйди! — рявкнул он так, что звякнули хрустальные подвески люстры. — Погоди, Старый Мопс, выведу я тебя на чистую воду!

Это мы с Димкой прозвали Анжелику Петровну Старым Мопсом. С бабушкиной подачи. Я мысленно перенеслась на пятнадцать лет назад, но меня вернул к действительности набиравший обороты скандал.

— Димочка, родненький, вспомни о бабушке. Сегодня ее день, — причитала не свойственным ей высоким сопрано тетка. — Анжелика Петровна не виновата, что Юрасик заболел.

— А кто же тогда виноват? Я? Или, быть может, Лора? Юрасик сказал, мать не хочет, чтоб мы с ним поддерживали отношения. И знаешь, почему? Да потому что он…

— Замолчи. Иначе всю жизнь будешь раскаиваться. — У Анжелики Петровны был спокойный, самоуверенный голос. — Можешь считать, я тебя предупредила.

В столовой наступила тишина. Я схватила со стола поднос с шоколадным тортом и раздвинула тяжелые портьеры.

На меня уставились пять пар испуганных глаз. В наступившей тишине торжественно и зловеще пробили куранты.

В который раз я убедилась в том, что провинция обожает хранить свои тайны.

— Примчусь на твою свадьбу с огромным удовольствием, хоть вообще-то не люблю семейные торжества.

Лидия с усилием натягивала на деревянную болванку колпак из вишневого фетра. Дня через два из этого получится изысканная шляпка.

— Я тоже. А посему отменим их с общего согласия.

Лидия вздохнула и принялась разглаживать несуществующие морщины на фетре.

— И все-таки я была бы очень рада, если б ты наконец встретила…

— Сказочного королевича. Или на худой конец племянника Борового. Уже не встречу, тетя. Нужно было пятнадцать лет назад чесаться.

Я взяла эту цифру с потолка. Мой язык сработал прежде, чем мозги. Нам обеим вдруг стало неловко.

— Дима женился в девятнадцать. Это тоже плохо. Особенно для мужчины. — Лидия вздохнула. — Ранние браки, как правило, быстро распадаются.

— Тебе не угодишь. Злишься, наверное, что рано стала бабушкой.

— Что ты! Только Васек и оправдывает этот брак.

— Тебе не нравится невестка?

— Нет. — Лидия отошла к окну и стала смотреть в сад. — Не нравится.

— Ну да, ты же надеялась, что Димка приведет в дом Татьяну Ларину.

— Я была уверена, что он приведет тебя.

— Шутишь. — Я неопределенно хмыкнула. Признаться, сейчас эта идея показалась мне дикой. Раньше я думала иначе. — В нашем роду не в почете браки между двоюродными братом и сестрой.

— Твоя бабушка, между прочим, вышла замуж за родного дядю и была с ним счастлива.

— А как же некто Миша Орлов? Согласись, этот герой несколько не вписывается в рассказ о семейной идиллии.

— Дело в том, что… словом, теперь уже трудно что-либо переиграть. Все как будто устоялось, утряслось. Да и вряд ли кому-то станет легче от того, что он узнает правду.

Еще одна тайна. Не семейка, а замок Синей Бороды.

— Ладно, тетя. Как говорит одна моя знакомая, не будем пилить опилки. Мы с Димкой уже давно бы разошлись каждый в свою сторону. Правда, у меня был бы статус сходившей замуж женщины.

— Вы бы не разошлись. Никогда. Я бы об этом позаботилась.

— А я и не знала, что ты любишь блефануть. И все равно спасибо за комплимент.

Я отвесила шутливый поклон.

Лидия взяла меня за руку и повела с собой.

Я не была в ее комнате пятнадцать с лишним лет. В ту пору мы с Димкой обожали дурачиться на высокой теткиной кровати. В ее отсутствие, разумеется. Мне показалось, что время в ее комнате законсервировалось и лежало в спрессованном виде, как грибы в банке.

Лидия приподняла репродукцию «Золотой осени» Левитана, что-то под ней покрутила, чем-то звякнула. У нее в руках оказалась большая палехская шкатулка. Когда она откинула крышку, даже я, ни бельмеса не смыслящая в бриллиантах и прочей мишуре, которой люди обожают себя украшать, обомлела.

— Это должно остаться в семье. Так велела мама.

— Да тут целое состояние! — Я не могла оторвать глаз от старинных браслетов, колец, серег. — У тебя есть внук.

— Он не… — Она смутилась. — Он вырастет и отдаст все жене. Мужчина не способен распорядиться как подобает семейными реликвиями. Они должны достаться женщине. Тебе.

— Поезд ушел, тетя. Наверное, все-таки придется смириться с тем, что твою невестку зовут не Лариса, а Ирина. К тому же, как я поняла, Димка сделал свой выбор без нажима с чьей-либо стороны. Ты сама рассказывала, как он сходил с ума по этой Ирке.

— У нас не было другого выхода. Спасибо еще, у парня оказались хорошие мозги. — Лидия села на кровать и высыпала бриллианты на покрывало. Она вынула из кучи тонкое золотое колечко с крохотным рубином и протянула мне. — Отец подарил это кольцо маме, когда еще был женихом. Мама с ним не расставалась.

Я никогда не видела на бабушке золотых вещей. Я вообще не видела, чтоб она носила какие-либо украшения, если не считать серебряной цепочки с крестиком. Но я редко видела бабушку. Лидия же прожила с ней бок о бок тридцать с лишним лет.

— Нравится? Тебе очень идут драгоценности. Ты в нашу породу.

— А не опасно держать дома такие сокровища?

— Никто о них не знает. Кроме нас с тобой. — Лидия подмигнула мне заговорщицки. — Антонида уверена, что я завесила картиной печную отдушину. Здесь на самом деле была когда-то печная отдушина. Димке и в голову не приходит, что я богата, как Крез. А то бы давно все пустил на ветер.

— Но отчего такое доверие к моей особе? — спросила я.

Лидия ответила не сразу:

— Ты самая родная мне душа. Не только по крови. Ты словно повторяешь мою судьбу.

— Ошибаешься, тетя. Я люблю импровизировать.

Она меня не слушала. Она занялась тем, что выбирала из кучи драгоценностей браслеты и складывала их в левое отделение шкатулки. Потом выудила массивные серьги в виде усыпанных мелкими бриллиантами полумесяцев и стала разглядывать их, что-то напевая. Вдруг она сгребла все в кучу, быстро побросала в шкатулку и захлопнула крышку. Я услыхала шаги. На пороге стояла Антонида.

Дом Измайловых для меня был с детства родным. Мы приезжали сюда с мамой, когда я была совсем маленькой, потом я приезжала сюда одна на каникулы. Как и моя кузина Вика, я не ходила в любимых бабушкиных внучках — всю свою любовь она отдавала Димке, которого лелеяла с пеленок. И все равно здесь мне всегда было уютно и вольготно, здесь грело меня ощущение семьи.

Мой дедушка был директором школы. Он умер внезапно, прямо на уроке. Дедушка был старше бабушки на шестнадцать лет.

Его смерть не отразилась на материальном состоянии семьи — бабушка имела широкую клиентуру, состоящую главным образом из зажиточных дам бальзаковского возраста, жаждавших стильно одеваться. Она великолепно шила. Из всех детей только Лидия пошла по ее стопам. Остальные избрали не слишком урожайную ниву интеллектуальной деятельности.

Лидия была младшим ребенком в семье Измайловых. (Мне нравится эта фамилия. Быть может, потому, что, согласно семейному преданию, ее обладатели ведут свой род от турецкого паши Измаила, увековеченного лордом Байроном. Увы, мама, желая отомстить отцу, записала меня на свою, девичью.) В семнадцать она стала матерью. Уж не знаю, почему Лидия не вышла замуж за Димкиного отца — судя по всему, это тоже одна из ревниво охраняемых семейных тайн. Этого типа я помню: пил безбожно, торговал на базаре натюрмортами собственного изготовления, писал афиши для кинотеатров и тому подобное. Рассказывают, окочурился в какой-то канаве. В ту пору еще была жива моя бабушка, которая заказала по своему несостоявшемуся зятю поминки. Лидия с Димой как раз отдыхали в Сочи. Никто и не подумал сообщить им о случившемся.

Когда-то мы с Димкой были не разлей вода. Он всего на год с небольшим меня младше, но, в отличие от меня, всегда опережал свой возраст и в физическом, и в умственном плане. Словом, нам обоим есть что вспомнить из прошлого.

Особенно мне запомнилось то лето теперь уже пятнадцатилетней давности.

…Я закончила девятый, Димка восьмой. Он был помешан на «Queen», и я привезла ему из Москвы новый альбом и фотографии Фредди Меркури, которые с трудом отыскала на барахолке. В то время у меня еще не было кумиров в музыкальном мире, если не считать моей стойкой, прошедшей сквозь бури и ураганы любви к музыке Чайковского. Зато я бредила цирком, как когда-то балетом, и мечтала сделать карьеру акробатки-наездницы. По сей день не могу понять, откуда во мне такие фантазии.

На третий день моего пребывания у Измайловых Дима привел во двор белую лошадь. Она стояла под моим окном и хрустела травой. Ни до, ни после этого события не испытывала я столь ослепительной радости. Я выделывала на спине смирно стоявшей Аиды — так звали мою новую игрушку — всевозможные штучки-дрючки, потея в своем блестящем черном трико от неимоверных усилий, когда у ворот остановилась белая «Волга» и из нее вышли нарядная женщина и молодой человек в темных очках.

Так я познакомилась с Космачевыми. Матерью и сыном.

— Очень одаренный мальчик, — комментировала в тот вечер бабушка, утюжа на большом столе под яркой стосвечовой лампочкой отрез темно-розовой фланели. — В четырнадцать лет закончил экстерном школу. Знает немецкий и французский. Учится одновременно в двух институтах. А стихи какие пишет!.. Парню-то всего ничего — девятнадцать лет.

Помню, Юрасик понравился мне с первого взгляда. Если бы не всепоглощающая страсть к цирку, в ту пору владевшая мной безраздельно и подавлявшая все иные ощущения и желания, Георгий — Юрасик — Космачев стал бы моей первой любовью. Может, он и был ею, кто знает?..

— Но мамаша его еще та штучка, — продолжала свой монолог бабушка. — Строит из себя форменную аристократку, а сама не может отличить Есенина от Маяковского. Георгий, слава Богу, в дядьку пошел. Митя, ты помнишь Михаила Андреевича Орлова? — обратилась она к внуку.

Я заметила, что Лидия подняла голову от «Советской женщины» и с беспокойством взглянула на мать.

— Помню. А почему он не пишет нам? Он же обещал писать, — с обидой в голосе сказал Димка.

— Твой дедушка его не любил. — Лидия притворилась, будто внимательно изучает какую-то выкройку. — Да и мои братья-сестры все как один его…

— Лида, ребенку совсем ни к чему знать про отношения между взрослыми, — строго одернула тетку бабушка. — Он не пишет потому, что эмигрировал в Западную Германию. Это, как тебе известно, капиталистическая страна.

— А если он вдруг умрет, кому все останется?

Димка подмигнул мне.

Обе женщины уставились на него так, словно он съел лягушку. Потом они переглянулись и каждая вернулась к прерванному занятию.

— Мне, наверное. Он говорил, что очень меня любит. Хоть бы он не женился там, в Германии.

Я не могла понять, шутит Димка или говорит серьезно. Что касается взрослых, то они восприняли его высказывания всерьез.

— Как тебе не стыдно! — воскликнула Лидия и в сердцах швырнула «Советскую женщину» на пол.

— Господи, прости несмышленыша! — Бабушка осенила свою грудь размашистым крестом. — С какой такой радости он должен оставить все тебе? У него есть племянница и внук.

— Они стыдятся его, а я им горжусь, — заявил Димка. — Анжелика Петровна сказала, что из-за дядьки ее не приняли в партию. Может, и меня не примут в комсомол, если я возьму и скажу, что Миша Орлов — мой отец.

— Не смей! — Мне показалось, бабушка швырнет в Димку горячим утюгом. — Еще чего сдуру выдумал!

— Он же далеко. Да и ты сама говорила, что Миша Орлов не боится сплетен. Уж лучше иметь папочку-капиталиста, чем алкаша. Мамуленция, ну почему ты у меня такая старомодная? За Орловым женщины табуном ходили, а ты предпочла ему этого козла.

— Молчать! — Я и не подозревала, что бабушка может впасть в такую ярость. Ее лицо исказилось до неузнаваемости. — Не смей разговаривать так с матерью!!

Димка не спеша встал с дивана, отвесил бабушке нарочито глубокий поклон и, насвистывая «Богемскую рапсодию», отвалил в сад.

Юрасик снова приехал на следующее утро. Один. Он пригласил нас с Димкой на прогулку по городу.

Я надела соломенную шляпу с букетом шелковой сирени возле тульи — один из лучших образчиков вдохновенного мастерства Лидии, — Димка вырядился в атласные шорты и майку с надписью «Queen». Мы объедались мороженым в «Снежной королеве», самом элитном в городе кафе, где даже был кондиционер, зашли на местный пляж — там у Юрасика оказалась масса знакомых, — потом пили холодный апельсиновый сок на террасе особняка Космачевых. Словом, предавались всем известным по тем временам светским удовольствиям. Закончили вечер у нас в столовой за самоваром и пирогом с вишнями. Юрасик глядел в окно поверх Димкиной головы и читал стихи. Одно четверостишие помню по сей день:

Помнится, я подумала тогда, что если слово «юноша» заменить на «девушка», взрослые, то есть бабушка с Лидией, сочли бы стихотворение непристойным. Мысленно я произвела эту замену, процитировав в голове всю строфу целиком. У меня поплыло перед глазами. В этот момент Димка наклонился к моему уху и сказал громким взволнованным шепотом:

— Волосы у Юрасика красивые. Я тоже хочу такие длинные отпустить. Тебе нравится, когда у мужчины длинные волосы?

— Подумаю и скажу тебе завтра.

Назавтра Димка притащил откуда-то длинный кудрявый парик. Мы по очереди примеряли его перед зеркалом. Мое лицо он делал хорошеньким, но очень глупым. Димке умопомрачительно шел. Я подкрасила ему ресницы, подвела глаза. Он напялил мой новый сарафан. Димка кривлялся перед большим зеркалом на веранде, когда появился Юрасик. Он увидел его в зеркале, замер на минуту, потом стал паясничать с особым удовольствием.

В тот день мы поехали в зоопарк. Я облачилась в сарафан, который оказался мокрым на животе от Димкиного пота. Юрасик сказал, чтобы Димка не снимал парик. К моему удивлению, тот послушался.

Мы были пестрой и веселой компанией. На нас обращали внимание.

— Ты забыл смыть грим, — сказала я Димке, когда Юрасик пошел покупать билеты на речной трамвайчик.

— Я специально его оставил. Как ты думаешь, Юрасик заметил?

— Конечно. Наверное, решил, что мы играем в дочки-матери.

— Послушай, а почему у мужчин не принято краситься?

— Потому что у вас принято бриться.

— Я серьезно, а ты хохмишь. — У него на самом деле был сосредоточенный и заинтригованный вид. — Я бы очень хотел знать, почему мужчине нельзя влюбиться в другого мужчину.

Эту тему мы обсудить не успели — появился Юрасик и потащил нас на пароход. Потом мы катались на американских горках, танцевали на летней танцплощадке под шумящими на ветру каштанами. Я то и дело меняла Юрасика на Диму и наоборот, они же танцевали только со мной, хотя вокруг было полным-полно свободных красивых девушек. Юрасик читал стихи. Некоторые слова заглушали музыка и ветер над нашими головами. Но мне было очень весело оттого, что мой кавалер читал мне стихи. Его горячая рука спокойно лежала на моей талии, глаза были устремлены в одну точку чуть повыше моих бровей. Иногда мне казалось, будто они смотрят в мои глаза. Тогда внутри что-то вздрагивало, и по телу разливалось радостное тепло.

Прощаясь, Юрасик поцеловал меня в щеку, на какое-то очень короткое мгновение коснулся губами моих губ. Димке он крепко пожал руку.

Я уже облачилась в пижаму и собралась было погасить настольную лампу, когда Димка приоткрыл дверь и просунул в щель голову.

— Все-таки он крейзи.

— Кто? — не сразу врубилась я.

— Этот Юрасик.

— А в чем, собственно, дело?

— Представляешь, он пригласил меня к себе. Когда ты торчала у клетки с мартышками. Он сказал, мы будем загорать у них на балконе голышом.

— Пойдешь? — без особого энтузиазма поинтересовалась я.

Димка пожал плечами и опустился на корточки возле моей кровати. Он все еще не смыл грим.

— Испачкаешь свою подушку, — сказала я.

— Я буду спать на спине. Знаешь, я, наверное, схожу к Юрасику. Всего на полчаса. Мне очень интересно посмотреть на голого мужчину.

— Никогда не видел, что ли?

— Нет. Видел только голых женщин. В жизни и на фотографиях.

— Но почему ты решил, что Юрасик крейзи?

— У него столько знакомых в городе. Даже среди актеров драмтеатра есть друзья. Неужели ему интересно со мной?

— Для того чтобы загорать вместе нагишом, не обязательно испытывать какой-то особый интерес к кому-то, — изрекла я и посоветовала: — Надень парик.

Димка почему-то смутился.

— Я похож в нем на девчонку, — пробормотал он, глядя куда-то в стенку.

— Ну и что? Может, Юрасик и клюнул на тебя из-за того, что ты похож на девчонку.

— А ты бы пошла, если б Юрасик пригласил тебя позагорать с ним вдвоем в голом виде? — неожиданно спросил Димка.

Теперь смутилась я, но попыталась скрыть это.

— У меня аллергия на солнце и на голых мужчин. Понял?

— Ты не говори ему, ладно? Сам не знаю, почему я вдруг сказал тебе это.

— Валяй-ка к себе. Бабушка поднимет хипеж, если вдруг узнает, что ее милые внучата общаются между собой после девяти вечера, да еще в неглиже.

— Мы с тобой брат и сестра.

— Для взрослых это не аргумент. Я не хочу, чтоб возле моей комнаты поставили Антониду.

Он встал с корточек и наклонился надо мной.

— Можно тебя поцеловать?

— Чего это вдруг?

— Захотелось. Ужасно.

Его сухие плотно сжатые губы коснулись моих и вдруг раскрылись. Мои бессознательно потянулись к ним. Поцелуй получился настоящим. Это был мой первый поцелуй. У Димки, как я догадалась, тоже.

Я оттолкнула его и отвернулась к стенке. Я слышала, как он на цыпочках вышел из комнаты и бесшумно прикрыл за собой дверь.

Я лежала и думала о том, что мне пора влюбиться наконец по-настоящему, а не в своих фантазиях, как это было раньше. Я мысленно перебрала всех своих знакомых и остановила выбор на Юрасике. Проанализировав сложившуюся ситуацию, поняла, что Юрасик мной заинтересован, может, даже слегка влюблен. «Я тоже влюблюсь в него, — пообещала я себе, засыпая. — Он необычный и очень мягкий, нежный. Таких я еще не встречала. Мы будем любить друг друга преданно и красиво. Я обязательно влюблюсь в Юрасика…»

Следующий день я провела в туманных мечтах о любви, прокручивая в уме всевозможные ее перипетии, почерпнутые из романов и кинофильмов. Черты лица Юрасика, который, как полагается, был главным героем всех моих так называемых приключений, были словно размыты струями дождя, вдруг обрушившегося на город.

«Это хорошо, что дождь, — думала я, делая зверскую гимнастику на паркете в коридоре — Димка не будет загорать с Юрасиком на балконе».

Димка отсутствовал целый день. Я неприкаянно слонялась по дому и смотрела из всех окон на улицу. Наконец вышла на веранду, где бабушка наряжала в голубой мелким горошком крепдешин крутобедрый старинный манекен.

— А где Димитрий? — спросила она, глядя на меня поверх очков.

— Наверное, пошел ловить рыбу.

Бабушка хотела было что-то сказать, но передумала и снова занялась своим делом. Я забралась с ногами в качалку и стала ее раскачивать.

— Прекрати! — вдруг услышала я раздраженный бабушкин оклик. — Без тебя с утра голова болит.

Я испуганно вскочила. Я знала, бабушка была ровна и мягка со всеми без исключения. Я видела ее в ярости второй раз.

— Ладно, качайся. Это все от дождя. Сумрачно как-то на душе.

Бабушка тяжело вздохнула.

— Ты беспокоишься за Димку, — сработала моя интуиция. — Наверняка балдеет где-то под своего Фредди и обжирается ирисками. Димке надо было девчонкой родиться — столько сладкого даже я не в состоянии слопать.

— Последнее время они сдружились с Георгием. Может, Димитрий теперь у него?

— Нет. Сегодня нету солнца.

— А при чем тут солнце?

Мне показалось, бабушка произнесла эту фразу с каким-то беспокойством.

Я пожала плечами и собралась было улизнуть с веранды, но она схватила меня за руку и заставила повернуться к ней лицом.

— При чем тут солнце? — уже безо всякого выражения переспросила она.

— Они… собирались идти на рыбалку, — пролепетала я.

— Фантазируешь на ходу. Говори: при чем тут солнце?

Если бабушка рассчитывала расколоть меня приказным путем, она жестоко ошибалась. Еще не родился человек, способный заставить меня сказать либо сделать что-то такое, чего я не хочу делать или говорить. Сие вовсе не означает, что я упрямая. Истина проста, как кусок хлеба: не перевариваю насилия.

Я вырвалась и убежала к себе.

Димка к обеду не появился. По лицам бабушки и Лидии я поняла, что они встревожены. Правда, обе изо всех сил делали вид, будто пустое место на так называемой детской половине стола — обычное явление.

Когда Антонида поставила большое блюдо с ало-малиновым арбузом и вышла, Лидия спросила, ни к кому не обращаясь:

— Юрасик сегодня придет?

Я потянулась за арбузной скибкой, сделав вид, что не слышу.

— Лариса, у тебя спрашивают: Георгий должен сегодня прийти? — продублировала вопрос бабушка.

— Мы никогда не договариваемся заранее, — буркнула я и уронила арбуз на скатерть.

— Так позвони и пригласи его к чаю, — сказала Лидия.

— Много чести.

Я-таки выдала свою обиду.

— Я испеку королевский пирог и куплю пепси-колу. Или ты хочешь фанту? — не унималась тетка.

— Я хочу шампанского.

Бабушка и Лидия переглянулись.

— Хорошо. — Это сказала бабушка. — Мы пригласим Георгия на пирог с шампанским. — Она сняла трубку и набрала номер, прежде чем я успела что-либо возразить. — Анжелика Петровна? Лариса хочет поговорить с Георгием… Его нет дома?.. А вы не знаете, где он? — Бабушка кивнула головой и медленно положила трубку. — Едем в город. — Она встала из-за стола. — Сама выберешь шампанское.

— Но ведь Юрасика нет дома.

— Появится. Куда денется? Мне кажется, Георгий в тебя влюблен.

— Оставайся дома, мама. Я управлюсь сама.

Лидия громко отодвинула стул и наклонилась поднять салфетку. Я обратила внимание, что у нее дрожит рука.

— Ты думаешь? — Бабушка какую-то долю секунды колебалась. — Да, так будет лучше. Как-никак ты ему мать.

В машине воняло бензином, и меня почти мгновенно укачало. Лидия медленно ехала вдоль мокрой и безлюдной главной улицы, вертя по сторонам головой. Она резко затормозила возле белой «Волги», стоявшей на обочине у входа в кинотеатр «Чайка».

— Это его машина? — спросила она.

— Наверное. Да, это точно его машина.

Я с трудом проглотила слезы обиды.

— Итак, они пошли в кино. — Лидия вырулила на тротуар, чуть не сбив урну с мусором. — Вылезай.

— Но здесь нет ни одного магазина.

— Нам нужно сказать им, что сегодня будет пирог с шампанским. — Она открыла дверцу и щелкнула над головой затвором зонтика. — Нет, ты не ходи. Кто-то должен остаться в машине.

Я видела, как она бежала по лужам. Я не могла понять, как Лидия могла догадаться, что Юрасик пригласил в кино Димку. А если даже так, что здесь особенного?

Я злилась на них обоих. Ведь последнее время мы развлекались втроем. К тому же мне казалось, что Димка всего лишь довесок к нам с Юрасиком. Нечто вроде компаньонки. Видимо, я здорово обманулась.

Они появились минуты через три. Лидия шла в середине.

Сев в машину, Димка собрался было что-то сказать мне, но Лидия уже успела открыть свою дверцу.

— Анжелика Петровна недовольна, что ты отрываешь Юрия от дел, — сказала она, резко выжимая газ. — Тебе тоже не мешало бы заняться геометрией.

Как ни странно, но Димка даже не подумал огрызнуться. Вообще у него был растерянный вид.

Наш вечер так и не состоялся — у Юрасика оказались неотложные дела, о чем нам сообщила по телефону Анжелика Петровна. Мы сидели за нашим семейным столом и пили чай с королевским пирогом. Шампанское поставили в холодильник до лучших времен.

Потом я поднялась к себе, погасила свет и стала размышлять над случившимся. Вернее, над тем, чего не случилось. Сюжет моего «романа» с Юрасиком развивался совсем не так, как должен развиваться сюжет о двух юных влюбленных.

Димка влез в мое окно по дереву. Это был новый и весьма странный путь, тем более что ветка была тонкой и опасно провисала под его тяжестью. Он уселся на полу возле моей кровати и сказал запыхавшимся голосом:

— Мать не разрешает мне видеться с Юрасиком. Она считает, что это не дружба, а игра в поддавки. Но это неправда. Юрасик говорит, ему весело со мной, хоть я еще и подросток.

Я молчала, все еще переживая обиду.

— Юрасику тоже нравится Фредди, представляешь? А я думал, он только своим Моцартом и Бетховеном интересуется. Он говорит, нашу дружбу освящаешь ты. Знаешь, Лорка, мне кажется, Юрасик влюблен в тебя.

Я недоверчиво хмыкнула.

— Обиделась? — допытывался Димка.

— Еще чего. У меня дел было по горло.

— Дел? Ах да… — Мне показалось, Димка смутился. — Ты же готовишься в цирковое. Мы с Юрасиком так и думали, что у тебя много дел, и решили не беспокоить тебя.

Возникла неприятная для нас обоих пауза, полная недосказанности и фальши.

— Слушай, махнем сейчас к Юрасику? Он обрадуется, — предложил вдруг Димка.

— Я хочу спать. К тому же Юрасик занят.

— Да врет этот Старый Мопс! Она тоже не хочет, чтобы мы дружили. — Димка дернул меня за руку. — Одевайся. Я знаю, как к ним пробраться, чтоб Альма не слышала. Юрасик показал мне лазейку. И где его окно, показал.

— Сам иди. Я хочу спать, — заупрямилась я.

— Ну, пожалуйста, Лора, прошу тебя. Один я не могу. Я боюсь, сам не знаю чего. Лорка, ну почему ты не хочешь пойти к Юрасику?

В конце концов я согласилась. Надела джинсы и черную майку с длинными рукавами. Потом озорства ради нацепила черный парик…

Димка встал на четвереньки, я влезла к нему на спину, а Юрасик подал мне руку. Операция нашего тайного проникновения в дом Космачевых прошла более чем успешно. Мы восседали втроем на широкой тахте Юрасика и смеялись над собственными хохмами, которые в тот вечер сыпались из нас троих, как из дырявых мешков. Разумеется, мы общались полушепотом и смеялись очень тихо — призрак гнева Анжелики Петровны витал над нашей троицей, превращая наше свидание в увлекательное, полное тайн приключение.

Потом Юрасик вынул из-за книг бутылку кагора и шоколадные конфеты. Я опьянела с ходу — что называется, руки-ноги отнялись. Я лежала на тахте. Юрасик вдруг погасил торшер. Димка сидел в кресле у зашторенного окна и жевал «Мишку косолапого». Юрасик наклонился надо мной, задрал майку и впился горячими мокрыми губами в мой живот.

Я приглушенно ойкнула и чуть не отрубилась. Потом Юрасик лег на меня и поцеловал в губы. Это был конец света. Но я продолжала мыслить, а значит, существовать, как выразился кто-то из знаменитых. А мыслила я следующим образом: «Нельзя, чтоб это видел Димка. Это нехорошо. Неужели Юрасик этого не понимает?..»

— Прости, — шепнул он мне в самое ухо. — Никто ничего не видел.

— Эй, что вы там делаете? — подал голос Димка. — Я тоже хочу поиграть в эту игру.

— Иди сюда, — пригласил его Юрасик, перелез через меня и улегся возле стенки. — Ложись с краю.

Димка сделал так, как ему велели. Он дышал на меня кагором и шоколадом. Я чувствовала, как громко стучит его сердце.

Мы притихли. Я закрыла глаза Юрасик протянул руку, скользнул пальцами по моему обнаженному животу. Димка сделал то же самое. Их руки встретились и замерли, крепко сцепившись…

На следующий тень я упала со спины Аиды в клумбу и рассекла затылок о бордюр. Кровь капала на траву, когда Юрасик нес меня на руках в дом. Потом я лежала в своей кровати в окружении суетящихся домочадцев. Юрасик держал мою руку в своей и нежно ее гладил, пока доктор делал мне перевязку и укол от столбняка.

Анжелика Петровна несколько раз приезжала справиться о моем здоровье, каждый раз привозила шоколадку, а в последний — маленький флакон польских духов «Быть может». Юрасик пропал на два дня. Она сказала, что он так переживает, что затворился в своей комнате и не выходит даже в сад. Он звонил мне каждый вечер ровно в семь. У него заплетался язык, как у пьяного. Димка слонялся по дому в каком-то оцепенении. Иногда он заходил ко мне, садился на ковер возле кровати и тяжело вздыхал.

На третий день мне стало лучше. Я даже спустилась к завтраку, но во двор мне не разрешили выйти. В сумерках на меня вдруг напала такая тоска, что я пролежала минут двадцать, спрятав голову под подушку. Я вдруг поняла, что мечтам о карьере циркачки сбыться не суждено. Подтверждением тому было падение с Аиды. Пять лет назад я вот так же оплакивала свою несбывшуюся мечту о балете. Увы, жизнь состояла из сплошных разочарований, и это, как я верно почувствовала, были первые ступеньки лестницы, по которой я только начала восходить. «И любви на свете нет, — обреченно думала я, раздосадованная более чем странным поведением Юрасика, которое не соответствовало созданному мной стереотипу. — Зачем о ней пишут, снимают фильмы? Почему люди обманывают друг друга?..» Потом я заснула. Мне снилось, будто я иду по проволоке, натянутой между двумя деревьями, а внизу стоят Дима и Юрасик и внимательно следят за каждым моим движением. Проволока прогибается подо мной, качается, а я все иду и иду… Юрасик вдруг схватился за нее руками, подтянулся и очутился рядом со мной. Он обхватил меня за пояс, и мы пошли рядом, по очереди ставя ноги. Это было восхитительно. Во мне все пело и рвалось ввысь. Как вдруг к нам прыгнул Димка, и мы полетели в черную бездну.

Я открыла глаза и поняла с облегчением, что это был всего лишь сон. В следующую секунду я услыхала Димкин шепот:

— Вставай. Скорей.

— Зачем?

— Пойдешь со мной.

— Куда?

— Скажу после. Это очень важно, понимаешь?

— Но у меня кружится голова.

— Я буду тебя крепко держать. Ну, пойдем!

Я встала, одернула юбку. Я хотела переодеться, но Димка уже тащил меня к окну.

Он помог мне сесть в седло, вспрыгнул, взял в руки поводья. Аида зацокала копытами по мощенной дореволюционным булыжником мостовой. Светила луна. Было безлюдно, как в пустыне.

Я оперлась о Димку и закрыла глаза. Каждый шаг Аиды отдавался тупой болью в моем затылке. Голова кружилась и была до противного легкой.

Минут через пятнадцать — они показались мне целой вечностью, но перед моими глазами был циферблат Димкиных наручных часов — мы остановились возле дома Космачевых. Димка спрыгнул на землю и снял меня с лошадиной спины, потом отогнул край сетки в ограде.

— Юрасик ждет нас? — спросила я.

— Юрасик нас не ждет. — Димка как-то странно хихикнул. — Мы нагрянем к нему неожиданно.

— Зачем?

— Сейчас все поймешь. — Он вел меня куда-то сквозь заросли люпина и ромашек. В неярком свете луны палисадник Космачевых казался необычным и таинственным. Все, кроме одного, окна были темными. Мы обошли прямоугольник света на траве, зашли в тень от куста сирени.

— Я подниму тебя, а то ничего не увидишь.

Димка взял меня за талию и оторвал от земли.

— Не вижу ничего, — пожаловалась я. — Там тюлевая занавеска.

— Смотри налево, в щелку.

Я устремила взгляд в обозначенном Димой направлении и едва удержалась, чтоб не вскрикнуть.

Юрасик стоял совершенно голый перед большим зеркалом. На голове у него был желтоватый парик с локонами почти до пояса. Именно этот парик, а не нагота, поразил меня до глубины души.

— Ну что?

Димка осторожно опустил меня на землю.

— Юрасик… меряет перед зеркалом парик. Совсем голый.

Димка прерывисто дышал. Наверное, во мне был далеко не бараний вес.

— Он уже целый час так стоит. Я сидел на клене и смотрел в бинокль.

— Зачем ему этот дурацкий парик? — недоумевала я. — Может, он собирается поступать в театральный?

— Он сказал мне, что ему хочется побыть какое-то время женщиной. Это когда мы ходили вдвоем в кино, помнишь? Он тогда тоже надел этот парик и накрасил губы.

— О Господи! — Я вдруг почувствовала, что подо мной плывет земля. — Я не хочу, чтобы Юрасик был женщиной.

Тут я отключилась и, похоже, надолго. Очнулась на диване в столовой у Космачевых. Возле меня хлопотала бледная, не похожая на себя Анжелика Петровна.

— Ларочка, дорогая, тебе совсем худо, а? Моя бедная девочка, ты вся пылаешь. Зачем ты встала с кровати? Вы с Димочкой хотели проведать Юрасика, да? Но его нет дома. Он поехал к бабушке — повез ей лекарство и продукты. Бабушка заболела и попросила…

— Зачем вы лжете? — сказала я, испытывая отвагу человека, только что побывавшего, так сказать, за гранью жизни. — Мы с Димкой видели, как он…

Я закрыла глаза и простонала, с трудом удерживая позыв к рвоте.

— Бедная, бедная девочка, — ворковал надо мной начисто лишенный сострадания голос. — У нее что-то с готовкой случилось. Я дам тебе сейчас таблетку…

Я почувствовала, как мне в рот суют какую-то большую горькую таблетку. Я замотала головой и крепко стиснула зубы. На мое горло легла холодная рука. Пальцы были жесткими и безжалостными. Я захрипела и стала проваливаться в кромешный мрак.

— Что ты делаешь? Убери руки! Оставь ее! — донесся до меня чей-то истошный крик Потом и его истошный крик.

Я пришла в себя в своей комнате. Точнее, увидела свет и поняла, что жива. Голова была пустой и невероятно тяжелой. Я с трудом подняла веки и увидела Димку. Он сидел на краю кровати и корчил мне какие-то странные рожи.

Потом я увидела бабушку и Лидию. Они сидели на стульях и напряженно смотрели на меня. Наконец я увидела маму. Она кинулась ко мне и забилась в истерике на моей груди.

На следующий день мы были готовы к отъезду. Маме с трудом удалось достать два плацкартных места в каком-то проходящем поезде.

— Больше никогда не отпущу тебя о ну, — приговаривала она, обрабатывая какой-то мазью рану у меня на затылке. — Ужас какой! Да от таких травм можно на тот свет отправиться, не то что бредить.

— Я не бредила, мама, — вяло возразила я.

— Конечно, нет, доченька. — У мамы был принцип не спорить со мной. Ее вечные поддакивания раздражали и оскорбляли меня до глубины души.

— Но я, правда, не бредила, мамочка.

Я чувствовала, что вот-вот расплачусь, раскисну, рассыплюсь по всем швам.

— Да-да, доченька.

— Если не веришь, спроси у Димки.

— Что спросить?

Мама смотрела на меня недоуменно.

— Что я видела это на самом деле, Димка сам мне это показал. Анжелика Петровна пыталась дать мне какую-то гадость. Да ты спроси у Димки.

— Он сказал, у тебя была высокая температура с бредом. Ты вылезла через окно и спустилась по дереву в сад. Он с трудом поймал тебя. Ты стала вырываться, упала и рассекла о камень…

— Я упала с Аиды, мамочка. За несколько дней до своего так называемого бреда.

— А кто такая эта Аида?

— Лошадь. Димка привел лошадь, и я занималась на ней акробатикой.

Я чувствовала, что силы оставляют меня. Мною овладела апатия. Я закрыла глаза и в бессилии заплакала.

В тот вечер мы с мамой уехали в Москву.

Помню, я не поехала на похороны бабушки, которая умерла внезапно, ничем до этого не болея. Мама рассказала, что Антонида обнаружила ее в чулане со старьем. Бабушка лежала на боку, зажав в руке какую-то изъеденную молью шаль. Врачи не смогли вернуть бабушку к жизни — она пролежала трое суток в больнице и умерла, так и не придя в сознание.

— Инсульт, — рассказывала мама. — Я всегда говорила, что она ведет неправильный образ жизни. Нельзя в ее возрасте ложиться в два часа ночи и вскакивать в половине шестого.

Мама была обижена. Согласно завещанию, бабушка оставила дом Димке. Но он переходил в его собственность только после смерти Лидии. Мне, как выразилась мама, не досталось даже скорлупы от выеденного яйца. В адрес отца полетели упреки.

— А ведь ты была ей такой же внучкой, как и Дмитрий, — часто повторяла мама, пытаясь вбить в мое сердце острый гвоздь обиды. — А папочка твой настоящий дурачок: нет чтобы оспорить завещание, — напился на поминках и стал целовать подряд всех баб. Горбатого могила и та не исправит, — перефразировала мама известную русскую пословицу.

— Но ты же сама говоришь, в завещании оговорено, что я могу приезжать когда захочется и гостить сколько угодно, — возражала я.

— Я не хочу, чтобы моя единственная дочь жила на птичьих правах в доме своей родной бабушки, — парировала мать. — Без их милостей как-нибудь обойдемся.

Гвоздь все никак не хотел входить в мое сердце, несмотря на ее старания. Она чувствовала это и заводилась еще больше.

Однажды я уже было совсем собралась к Измайловым. Лидия аккуратно посылала мне открытки, поздравляя с днем рождения, Новым годом, майскими праздниками, и в каждой звала в Н… Я собралась поехать туда вопреки маминому недовольству, но судьбе это было неугодно. Куча всяких мелочей, в том числе сломанный палец, вынудила меня остаться дома.

Одно время мы с Лидией часто созванивались — ее беспокоил Димка, который, по ее словам, начал пить и связался с дурной компанией. Потом Димка женился и вроде поутих. У Лидии родился внук. Мы созванивались два-три раза в год. Однажды она приехала в Москву и целую неделю жила у меня. Это она рассказала мне о том, что Юрасик периодически ложится в неврологию, где ему проводят курс лечения. Он не женился, нигде не работал. Вообще-то Лидия неохотно говорила о Юрасике. Из чего я сделала вывод, что с Космачевыми ее не связывают узы дружбы.

— Они не пришли на Димочкину свадьбу, — рассказывала она. — Мы послали приглашение. Юрий даже не позвонил. А ведь они с Димой так дружили, помнишь?

Я все помнила. Это была горькая память. В ней словно была заложена программа всех моих будущих разочарований. В ней было что-то недосказанное, незавершенное. Какая-то тайна. Разумеется, впоследствии я сделала тщательный анализ моих с Юрасиком взаимоотношений и пришла к выводу, что у Юрасика была наклонность к «голубизне», а я не смогла обратить его в свою, так называемую нормальную веру, потому что моя любовь к нему была высосана из пальца.

Как-то я спросила у тетки:

— Димка поддерживает отношения с Юрасиком? Я хочу сказать, они общались после того, как я уехала?

Та посмотрела на меня испытующе.

— Нет. Эта стерва им запретила. Она считала, Дима по своему интеллектуальному уровню значительно ниже ее сыночка. Она так и сказала мне по телефону. Еще целый выговор сделала. Дескать, Дима надоедает Георгию, не дает ему работать и тому подобное. Я сказала Диме, чтоб он не смел появляться у Космачевых.

— И он послушался тебя?

— Да. А что ему оставалось делать?

На этом наш разговор закончился, чтоб больше не возобновляться, — Лидия настоящий виртуоз по части умения избегать щекотливых для нее тем. А тема взаимоотношений Измайловых и Космачевых была для нее еще какой щекотливой.

Вот почему меня удивило, что Лидия пригласила на годовщину бабушкиного рождения Анжелику Петровну. Но главное было впереди.

После ужина, который прошел под негромкую бубнежку телевизора, я поднялась к себе почитать. Хоть Джек Лондон и был одним из моих самых любимых писателей, я никак не могла перенестись в южные моря и насладиться общением с потомками сэра Генри Моргана. Дело было не только в том, что перед моими глазами всеми цветами радуги переливались сокровища из теткиного ларца — трудно лицезреть такие богатства и оставаться при этом совершенно спокойной. Я думала о странном поведении Димки, его словах: «Юрасик сказал, его мать не хочет, чтобы мы с ним поддерживали отношения, потому что он…», о том, что Анжелика Петровна с ходу заткнула Димке рот. Интересно, что он хотел сказать? Может, что Юрасик «голубой»? Если даже это так, Димка теперь женат и к тому же отец семейства. Да, еще Димка обвинил Анжелику Петровну в том, что она засунула сына в психушку. Я захлопнула книгу и уставилась в потолок. После недолгих размышлений решила позвонить Димке и напроситься к нему в гости. Я спустилась вниз.

Из-за закрытой двери столовой доносились приглушенные голоса. Я узнала голос Лидии. Другой, мужской, сперва показался мне незнакомым.

— Надо взять себя в руки и попытаться жить так, как живут все, — сказала Лидия.

— Это невозможно! — Мужчина говорил на повышенных тонах. — Я боюсь ее. Я весь сжимаюсь, когда она дотрагивается до меня. Я сто раз делал над собой усилия, но у меня ничего не вышло.

Наконец я узнала, чей это голос, — Димкин. Меня взяло любопытство. Я чувствовала, что Димка не был в доверительных отношениях с матерью — Лидия к тому же была слишком молода для того, чтоб он мог считать ее авторитетом. Димка, я знала, всегда нуждался в покровительстве и потому с детства тянулся к бабушке.

Звякнуло стекло. Они что-то пили. Наверное, не воду и не сок. Это меня тоже удивило — спиртные напитки в доме Измайловых подавались к столу лишь по большим праздникам.

— Ты был у Юрия, Ира узнала об этом. Ты должен быть осторожным, если уж не можешь жить без этого припадочного.

— Он не припадочный, мама. Просто он не такой, как все. Он белая ворона. Вот Старый Мопс и засунула его в психушку. Он страдает, мама. Нормальный человек среди психов — жуткая трагедия.

— Это каприз. У твоего Юрия все устроено точно так, как у всех остальных. Понимаю, был бы он гермафродитом, как Усольцев или…

— Ты ничего не понимаешь! У Юрасика внутри все устроено не так, как у остальных. И этого не переделать. Он столько раз пытался, делал над собой нечеловеческие усилия и в итоге загремел в неврологию.

— Он был влюблен в Ларису, — сказала Лидия.

— Да, но…. Словом, это очень запутанная история. Я тоже был в нее влюблен. И если бы мы не были братом и сестрой, быть может, я… Сам не знаю, мама. Нам было хорошо втроем. Зачем вы нас тогда разлучили?

Его голос сорвался на рыдание.

— Поползли сплетни. Мы с твоей бабушкой до смерти испугались. Ну а когда Анжелика Петровна застукала Юрия голого и в парике, она просто взбесилась. А тут еще вы с Лорой там очутились. Спрашивается, что вы делали ночью в палисаднике Космачевых?

У меня затекла нога, и я переменила положение. Половица подо мной громко скрипнула.

— Это Мурзик, — сказал Димка, имея в виду большого серого кота, у которого была тяжелая, отнюдь не кошачья походка. — Мы… Он пригласил нас к себе. Он сказал, чтоб мы влезли через окно тайком от Старого Мопса. Лорка потеряла сознание, когда увидела Юрасика голым. Наверное, она до того никогда не видела голых мужчин.

— Тебе нужно завязать с этим делом, — решительным тоном заявила Лидия. — Нечего нюни распускать. Ты должен сказать себе: я такой же, как все. Ясно?

— Но я не такой, как все! — Димка снова повысил голос. — Прошу тебя, поговори с Иркой, объясни ей, чтоб оставила меня в покое. Я буду давать ей деньги, буду ночевать дома и сохранять видимость семьи. Только пускай она не заставляет меня спать с ней.

— Я уже говорила. Она твердит, что ей нужен мужчина. Ты же не допустишь, чтоб твоя законная жена пошла налево и вызвала поток грязных сплетен. Ты же знаешь, в нашем городе ничего не скроешь.

— Проклятый город! Я всегда рвался уехать отсюда. Сделай же что-нибудь, мама! Я так больше не могу.

Наступила тишина. Я слышала, как завывает в печной трубе ветер.

— Если ты переберешься сюда, по городу тоже поползут сплетни. Тем более сейчас, когда у нас гостит Лора, — размышляла вслух Лидия. — А что, если…

Ветер взвыл с такой силой, что заглушил ее слова.

— …Но ты не думай, я тоже не позволю тебе на виду у всего города проведывать Юрия, — донеслось до меня, когда вой в трубе немного утих. — А то люди скажут, что мать потворствует дурным наклонностям сына.

Я услышала шаги в столовой и поспешила спрятаться за угол. Дверь открылась. Димка прошел совсем близко от меня, на ходу натягивая перчатки. Через минуту заработал мотор его машины.

Я поднялась на цыпочках к себе и легла поверх одеяла. Итак, мои подозрения по поводу «голубизны» Юрасика оправдались. Меня это уже не волновало — в Москве у меня были среди «голубых» друзья. Я давно смирилась с тем, что моя так называемая первая любовь была подарена «голубому». Но я утешала себя: в ту пору Юрасик еще не был «голубым». Его колебало из стороны в сторону. Мне кажется, он был таким нежным и чувствительным именно потому, что в нем намечалась «голубизна».

То, что с «голубизной» оказался и Димка, странным образом поразило меня. Я лежала и прокручивала эту информацию в башке, как вдруг услышала, что по лестнице кто-то поднимается. Открылась дверь, и я увидела Лидию.

— Не спишь?

У нее был тусклый голос.

— Нет. Посиди, если хочешь.

Она села в кресло напротив.

— Ты ничего не слышала?

— А что случилось?

— Димка заезжал. У него все в жизни кувырком. Я хочу посоветоваться с тобой.

От Лидии пахло коньяком. Это было так же странно, как если бы от моей матери вдруг завоняло мазутом.

— Валяй.

— Понимаешь… как бы это сказать… ну, словом, Дима мне не сын. — У Лидии заплетался язык. — Это семейная тайна. Не вижу, почему я должна хранить ее после смерти главного действующего лица.

Я открыла рот.

— А чей же он в таком случае сын?

Наступило молчание. Царивший в комнате полумрак казался мне тяжелым, как свинец.

— Миши Орлова. И моей… Боже, это невозможно произнести вслух!

— Напиши на бумаге. Или оставь, как было. Я не собираюсь тянуть тебя за язык.

— Она перевернется в гробу, когда узнает, что это больше не тайна. Она…

— Я все поняла, успокойся. Ловко же вы дурачили нас всех почти три десятка лет. Зачем, спрашивается?

— Позор-то какой, позор! — причитала Лидия.

— Родить ребенка от любимого человека?

— Она изменяла отцу. Она так и не созналась ему в этом. Он думал, Дима его сын.

— Какого же хрена вы тогда устроили эту комедию с твоим материнством? — недоумевала я. — Что, она не имела права родить ребенка от собственного мужа?

— Но ведь ей уже было сорок семь. В таком возрасте женщины не спят со своими мужьями. Это всем известно. К тому же отец был калекой. Ты ведь помнишь, он ходил с палкой и был ниже бабушки ростом.

— А разве для тебя не было позором, как говорится, принести в подоле? Уверяю, о тебе судачили на каждом углу.

— Мне так или иначе не судьба замуж выйти. За мной ухаживали приличные люди — учитель истории, врач-гинеколог, сын архитектора Збруева. Но я с шестнадцати лет знала, что никогда не выйду замуж.

Я была еще больше заинтригована, но старалась не подать виду. Я боялась каким-нибудь неосторожным словом спугнуть Лидию, прервать ее откровения.

— Это у меня по отцовской линии, — продолжала Лидия. — Тетя Эмма, его старшая сестра, тоже осталась в старых девах. Догадываюсь, все по тем же причинам.

Я хорошо помнила величественную и невозмутимо спокойную тетю Эмму, как и сентиментальный рассказ о горячо любимом ею женихе, павшем смертью храбрых в первую империалистическую. Она даже его фотографию показывала. Конечно, это очень романтично — сохранить на протяжении всей жизни верность своей первой любви. Но в тете Эмме не было ничего романтического.

— У меня так и не пошли месячные. Мать хотела отвести меня к врачу, но я сказала, что скорей утоплюсь, чем пойду. Это так стыдно. Потом бы весь город об этом говорил.

— Тебе надо было выйти за того гинеколога. Он бы тебя вылечил.

— Ой, нет! Да я бы с ним за один стол не смогла сесть. Как представлю, куда он заглядывает по нескольку раз на день…

— Почему ты не скажешь Димке, кто его настоящая мать?

— Боюсь. Он очень любил ее как бабушку. Ему будет трудно перестроиться. Я подумаю. Иногда я чувствую себя такой виноватой перед ним. Он считает себя сыном этого алкаша Петухова, и отсюда, быть может, его неполноценность. Дима всегда тянулся к Мише Орлову.

— Так, значит, они с Юрасиком… значит, Юрасик — Димкин племянник и нас троих связывают родственные узы. Может, все случилось так именно потому?

— Дима переедет к нам. У него проблемы с женой, — скороговоркой проговорила Лидия. — Для этого нужна причина, чтобы в городе не злословили. Я заболею. Внезапно. Ты не пугайся.

— Но врач выведет тебя на чистую воду.

— У меня есть знакомый доктор. Давно в меня влюблен. — Ее щеки вспыхнули, она прижала к ним руки. — Пожалуйста, будь поласковей с Димой. И пока ничего не говори ему, ладно?

Я кивнула. В конце концов, это была не моя тайна.

— Едем к нему.

Димка стоял посреди моей комнаты в меховой шапке и перчатках. Я не слыхала его шагов — я очень крепко спала.

— Я… я не готова.

— Юрасик совсем не изменился. Он все такой же наивный и чистый.

— Ладно. Отвернись. — Я быстро влезла в джинсы и свитер, провела щеткой по волосам. — Готово. А если Лидия узнает?

— Доктор вкатил ей реланиум. Она не спала две ночи.

Мы осторожно спустились по лестнице. Его машина стояла за углом.

Город показался мне марсианской пустыней, на которую налетела буря из осенних листьев. Они ударялись о ветровое стекло Димкиного «Ауди» и, словно подбитые птицы, падали на дорогу. Димка вел машину стремительно и резко. Мы выехали за город, свернули направо, ехали какое-то время вдоль глухой кирпичной стены. Я поежилась, вспомнив, что об этом месте ходила дурная слава — здесь когда-то нашли маленькую девочку, изнасилованную извращенным способом, через некоторое время старуху, которая сошла с ума, не выдержав надругательств. За этой глухой стеной был дурдом.

Димка остановил машину под старой корявой вербой.

— Пошли, — сказал он, распахнул мою дверцу и подал мне руку. — Ты правильно сделала, что надела джинсы — придется лезть через стену.

В результате довольно сложных маневров мы очутились возле одноэтажного строения из серого камня. Зарешеченные окна светились угрюмо и отчужденно.

— Здесь. — Димка подошел к решетке, закрывавшей единственное темное окно, легко вынул металлический прут. — Давай руку.

Мы шли по темному коридору, освещая дорогу карманным фонариком. Здесь был лютый холод.

— Морг, — шепотом пояснил Димка. — Сюда со всего города свозят бесхозных мертвецов. Не бойся — они самые тихие люди.

Он открыл какую-то узкую дверь. Я увидела узкую железную кровать под тусклой голой лампочкой. На ней сидел Юрасик в грязной белой рубашке до пола. Он смотрел на нас и улыбался. Я не сразу догадалась, что эта улыбка была неотъемлемой чертой его теперешнего состояния.

— Узнаешь? — Димка сел на кровать и взял Юрасика за руку. — Она совсем не изменилась, правда?

Юрасик смотрел на меня, не моргая. Он, конечно, изменился за те пятнадцать лет, что мы не виделись. Волосы заметно поредели.

— Я добился, чтоб его перевели в отдельную палату, — сказал Дима. — Это стоило целого состояния. Старый Мопс не хотела пальцем шевельнуть.

— Она не виновата, Митя. Не надо судить слишком строго ближних, — сказал Юрасик, все так же не спуская с меня немигающего взгляда. — Правда, Мурзик?

Я вздрогнула. Я и не предполагала, что Юрасику известно прозвище, которое дали мне в раннем детстве родители. Здесь меня никто так не называл.

— Ты удивилась, что я это знаю? Но у тебя на лбу написано, что ты Мурзик. Ты только что так про себя подумала.

— Ты умеешь читать мысли?

— Нет. Это не то, что ты думаешь. Это называется про-ник-но-вение. Я проникаю в твой мозг вместе с кровью.

— Ты все знаешь про меня?

— Я не хочу знать про тебя все, Мурзик. Ни тебе, ни мне это ни к чему.

В его глазах были мудрость и страдание. Если б не эта ухмылочка…

— Да, если б не она, — вдруг сказал он. — Это насмехается надо мной моя плоть. Ведь я так и не сумел ее обуздать.

Меня охватил мистический ужас. В следующую секунду я испытала жгучую жалость к Юрасику. Я редко испытываю это чувство — я придерживаюсь точки зрения, согласно которой люди получают то, что заслужили.

— Бежим отсюда! — Я схватила Юрасика за руку и потянула. — Уедем в Москву! Там тебя не найдут.

Улыбку на его лице сменила гримаса скорби. Одну маску — другая.

— Не хочу. Там люди. Много людей.

— Ты будешь жить один. У нас на даче. Мы бываем там несколько раз в году.

— Нет. Я не готов к переменам. Пусть все остается как есть.

— Но ты не выдержишь долго. Бежим! Димка, хоть ты скажи ему, — с жаром уговаривала я.

— Он не хочет. Ему здесь хорошо. Как ты не поймешь, что ему здесь хорошо!

На лице Юрасика снова появилась улыбка. Он смотрел на Димку. В его взгляде было обожание.

— Может, он хочет к тебе? Возьми его к себе, Димка.

— Куда? У меня у самого нет угла.

— Но дом записан на тебя, — возразила я. — Ты его хозяин. Таково было желание… бабушки.

Я чуть не сказала: твоей матери. Я внезапно поняла, что многие Димкины беды, в том числе какая-то неопределенность желаний и нерешительность, происходят оттого, что он считает матерью свою родную сестру. Я не могла объяснить это с научной точки зрения. Здесь требовался ум Зигмунда Фрейда.

— Нет. Мать будет против. Она боится Анжелику Петровну.

— Глупости! Из-за того, что вы все как огня боитесь так называемого общественного мнения, то есть провинциальных сплетен, Юрасику придется гнить в психушке. А ведь ты говорил, что любишь его.

Лицо Юрасика постарело прямо на глазах.

— Ты, правда, это говорил? — Он несколько раз часто моргнул.

— Да, — ответила за Димку я. — Он любил тебя с самого начала.

— Это правда? — с еще большим недоверием спросил Юрасик.

Димка молчал. Он стоял, опустив голову, и я не могла видеть выражения его лица.

— Правда, — снова ответила за Димку я.

Юрасик вздохнул с каким-то птичьим присвистом.

— Не надо, чтобы я это знал. Лучше не надо… — Он поднял глаза и посмотрел на меня. — Я тогда хотел пригласить тебя, Лара, загорать со мной на балконе. Нагишом. Ты бы не пришла.

— Нет.

— А Дима пришел, но пошел дождик. Дождик нам все испортил. Мне пришлось надеть парик и пригласить Диму в кино. Из-за дождя мое приглашение загорать нагишом на балконе стало бессмысленным. Если бы не дождь…

«Он тронутый, — подумала я. — Ни одна мать не способна засадить в психушку собственного сына только из-за того, что он хочет быть «голубым».

— Я надел парик. Чтобы в нашем походе в кино был какой-то смысл. Мне понравилось ходить в парике. Он защищал меня от злых глаз. От злых глаз у меня появлялись на коже ссадины и кровоподтеки.

— Я тоже их боюсь, — пробормотал Димка.

— Когда человек меняет наружность, его внутреннее состояние тоже меняется. Парик приносил мне спокойствие. — Юрасик капризно скривил губы. — Отдайте мой парик. Зачем вы забрали у меня парик?

По его лицу потекли слезы.

— Нам пора, — сказал Димка. — Это на всю ночь.

— Но как можно оставить Юрасика в таком состоянии? Мы должны его приласкать, утешить.

— Нет-нет, — поспешно сказал Димка. — Я пас. И тебе не советую.

— Но он ведь наш родственник. Я хочу сказать, он нам как родной, — поправилась я.

— Как раз это и мешает. Юрасик на самом деле мне как родной. Если б я знал, что он мне родной… — Димка вздохнул. — Пошли. Ему теперь не до нас.

Юрасик что-то беззвучно шептал. Но это была не молитва. В глазах Юрасика я не видела смирения.

Мы вернулись той же самой дорогой к машине. Нам никто не встретился. Мне казалось, Юрасик живет в пустыне, как отшельник.

— Так не может продолжаться, — сказал Димка, когда мы снова поднялись ко мне. Я легла, он сел на ковер возле кровати в той же позе, в какой сидел пятнадцать с лишним лет назад. — Я не выдержу. Мы все не выдержим.

— Поговори по душам с Иркой. Если она любит тебя, она поймет и пойдет навстречу.

— В этом городе никто ничего не понимает, зато все считают себя самыми умными.

— Зачем ты женился?

— Сам не знаю. Понимаешь, кроме Юрасика, мне не нравился ни один мужчина. Женщины нравились. Ты в особенности.

— Ты попробовал с мужчинами?

— Нет. Мне кажется, я бы не смог. Разве что с Юрасиком. Но нас разлучили насильно.

— Это был не бред. Но ты сказал всем, что это был мой бред. Зачем?

— Я боялся Старого Мопса. Я уже тогда знал, что все это добром не кончится. И Юрасик это знал. Он говорит, в тот вечер, когда он стоял нагишом перед зеркалом, он увидел на стене сзади себя тень, хотя ее там не должно было быть — свет падал сзади. После того как тебя забрала мать, я болел, целый месяц лежал в больнице. Врачи сказали, что у меня нет никаких отклонений. Я решил жениться, потому что очень боялся этих отклонений. Мать всегда говорила: если в городе узнают, что тебе нравятся мужчины, наш дом обольют керосином и подожгут. Я верил в это. Сначала у нас с Иркой все хорошо было. Но потом я увидел в городе Юрасика, увидел издалека и даже к нему не подошел — выдержал характер, и все полетело к чертям. Когда мы с Иркой занимались любовью, мне казалось, я изменяю Юрасику, хотя между нами ничего не было — ты понимаешь, о чем я. Я стал приходить домой позднее, ссылаясь на неотложную работу, часто ложился спать на диване в столовой. Но Ирка у меня въедливая как моль. Она вызывала меня на откровенность. А разве я мог сказать кому-то, кроме тебя, про нас с Юрасиком? Я и тебе не решался долго говорить об этом. Знаешь, я должен что-то предпринять. То, что я отсиживаюсь под маминым крылышком, не решает проблему, а наоборот. Уехать бы куда-нибудь!

— С Юрасиком?

— Он никуда не поедет. Мы могли бы уехать с тобой. Мы и он — словно одно целое. Я люблю вас обоих.

Я улыбнулась. Мне тоже было приятно окунуться в сложные любовные перипетии нашего треугольника. То, что это был настоящий любовный треугольник, я не сомневалась ни минуты — и все его углы были одинаково значимы. Ни один из них нельзя было заменить, как то можно в ненастоящих треугольниках.

— Он погибнет в психушке. Или превратится в стопроцентного психа. Его поят всякой дрянью.

— Его там ничем не поят, — сказал Димка. — Я их всех купил. Мне это стоило немалых денег. Ирка уверена, что я содержу на стороне бабу. Пес с ней! Она не должна знать правду. О Господи, как бы я хотел бежать из этого проклятого города! Если бы у меня были деньги!

Мне очень хотелось сказать Димке про сокровища Лидии. В голове в мгновение ока возник план: сменить эти цацки на доллары и мотнуть втроем туда, где сквозь листья кокосовых пальм светит тропическое солнце. Дело в том, что по характеру я авантюристка. К тому же ситуация, то есть наш треугольник, казалась мне на редкость неординарной и интригующей.

— Может, у Лидии есть деньги? — осторожно предположила я.

Димка пожал плечами.

— Если и есть, она мне не даст. Она такая странная. Знаешь, она сказала, что будет ужасно рада, если у нас с тобой начнется роман. — Он неопределенно хмыкнул. — В нашей семье все какие-то тронутые: бабушка вышла замуж за родного дядьку, Лидия вообще не вышла, мы с тобой двоюродные, а она толкает нас в одну постель. И я, кажется, с дефектом. Все это не случайно.

Он зажмурил глаза и простонал.

— Только без паники. По-моему, выход есть. Помнишь Мишу Орлова? Я уверена, он не забыл о том, что в России у него родня.

— Миша Орлов враждовал со Старым Мопсом. Он Юрасика из-за нее не любил. Считал, что она его испортила, сделала маменькиным сынком. Он им не пишет.

— А тебе? Он пишет тебе?

— Нет. Но он писал бабушке. И она ему отвечала. Тайком от всех. Даже фотографию мою послала — сам видел. Я тоже хотел ему написать, но мать говорит, что не знает, куда бабушка дела его письма. Там был адрес.

Меня вдруг осенило: письма Миши Орлова наверняка хранятся в сейфе под «Золотой осенью». Лидия сейчас спит мертвым сном после реланиума. Вдруг она забыла запереть сейф?

— Пошли, я тебе кое-что покажу.

Димка безропотно повиновался. Я вообще заметила, что мужчины, имеющие склонность к «голубизне», чаще всего сговорчивы и покладисты. Возможно, все дело в том, что женщины обращаются с ними без нажима и предъявляют к ним минимум претензий, не то что к обыкновенным самцам.

Лидия лежала на спине. Она дышала совсем бесшумно. Словом, ее присутствия не ощущалось. Я подняла «Золотую осень». Под ней была печная отдушина. И больше ничего.

— Но где же сейф? — пробормотала я. — Может, она убрала его в другое место?

— Что еще за сейф? Там были письма?

— Нет. Шкатулка с драгоценностями. Лидия говорит, они принадлежали бабушке. Ты видел когда-нибудь, чтобы бабушка носила драгоценности? — шепотом спросила я.

— Она носила брошку-сердечко. Я не видел на ней никаких драгоценностей. Тебе приснилось?

— Нет. Я бредила. Рубиновыми браслетами, бриллиантовыми серьгами, аметистовыми кулонами. Накурилась маруси и словила царский кайф.

— Прости. В таком случае это были стекляшки. Когда-то мать пела в самодеятельности. Вся в бусах и разноцветных камешках.

— Такое барахло не хранят, — возразила я. — Сейф был величиной с пятилитровую канистру из-под оливкового масла. Его можно вынуть из отдушины и спрятать в другом месте. Правда, он, наверное, очень тяжелый.

Мы обыскали весь дом. Безрезультатно.

— Интересно, а что это вдруг мать распустила перед тобой перья? — недоумевал Димка. — Я ведь знаю: она из тех людей, кто просто так шагу не ступит. Что ей нужно от тебя?

— Чтобы мы оба забыли Юрасика. Чтобы я была с тобой. Она считает, в моих силах сделать тебя счастливым.

— А ты знаешь, она, кажется, права. Нам вдвоем может быть очень хорошо. Мы даже представить себе не можем, как нам будет хорошо.

Отныне я тоже много думала о Юрасике. Я никогда не представляла нас вместе, как это делают влюбленные женщины в своих мечтах. В моих мечтах Юрасик всегда был один. Мне нравилось думать о нем, засыпая под шелест дождя за окном. Иногда Юрасик мне снился. Я жила в каком-то царстве Юрасика.

Я рассказала о своих ощущениях Димке, и он понимающе закивал головой.

— Со мной то же самое происходит. Я никогда не представляю нас вместе. Ирка мешала мне думать о Юрасике, и это выводило меня из себя. С тобой все иначе. Наверное, мы бы могли влюбиться друг в друга.

Я думала о том же. Прежде чем влюбиться, я оценивала ситуацию. В этом было что-то необычное и даже сверхъестественное. Но ведь в нашей жизни присутствовал Юрасик. Никто из окружающих не смог бы этого понять. Да мы и не стремились быть понятыми.

— Он сейчас сидит и смотрит в поле. Но видит его по-своему. Он рассказывал мне, что осенью отчетливо видит поле в весенних цветах, а летом ему иногда кажется, будто оно покрыто мягким сверкающим снегом, на котором отпечатаны крестики птичьих следов. Один раз он следил за кобчиком, который кормил в гнезде птенцов. Юрасик говорит, он развил в себе эти способности в детстве, когда Старый Мопс запирала его в комнате и заставляла делать уроки. Он так ни разу и не сделал их до конца, и она бесилась от злости. Как я ненавижу эту гадюку!

— Ты ее боишься.

— Да. Она может ославить меня на весь город. Она и про бабушку что-то знает. Она — хранилище грязных тайн. Как мусорный ящик. Мать говорит, Старый Мопс держит в страхе весь город.

— Я ее ни капли не боюсь.

— Ты не принадлежишь этому городу. — Димка потянулся и взял меня за руку. — Хочу полежать с тобой рядом. Как раньше. Помнишь?

— Тогда нас было трое.

— Да. — Он вздохнул. — Можно представить, что нас трое. Ты, Юрасик и я. Он лежит посередине, а мы по бокам. Мы соединили руки. Вот так…

Димка снял ботинки и очутился рядом со мной. Он прижался ко мне своим горячим боком, уткнулся носом в мое плечо и затих.

Я тоже закрыла глаза. И перенеслась мысленно на пятнадцать лет назад. Я помнила каждую деталь из того прошлого, но я его не ощущала — я не могла вернуть атмосферу. Я сказала об этом Димке.

— Я тоже не могу проникнуться прошлым. Оно почему-то не возвращается. Даже если Юрасик будет рядом, оно не вернется. Мы перестали быть чистыми и наивными. Мы знаем то, чего нам не стоит знать. Мне так хочется, чтоб вернулось все как было.

Он сел в кровати, достал из кармана рубашки пачку с сигаретами. Мне в ноздри ударил соблазнительный аромат чего-то похожего на «Кэмел».

Я протянула руку и взяла у него сигарету. Мы лежали какое-то время голова к голове и молча курили. Первым заговорил Димка:

— Вот вошел Юрасик. Он сказал: я вижу на стене тень от колыхания складок хитона твоей души. Она танцует танго в объятиях собственного страха.

— Я вижу отражение свечей на глади реки, — подхватила я. — Ночные бабочки носятся, шелестя своими разноцветными крыльями, на серпе юного месяца раскачивается стрекоза с посеребренными звездной пылью крыльями. Дым от костра Дафниса и Хлои низко стелется над лугом…

Мы обнялись и закрыли глаза. Мое тело поднималось и опускалось на волнах. Оно касалось Димкиного где-то под волной, и тогда я испытывала душевную негу. Мне больше ничего не хотелось, Димке, я уверена, тоже.

Мы встали, повинуясь одному и тому же импульсу. В доме было тихо и темно. Я открыла шкаф в чулане, на верхней полке под стопкой пожелтевших от времени некогда белоснежных ночных рубашек бабушки нашла «Огонек» за июль 1965 года. Меня тогда еще на свете не было. Я уселась на ковер. Мной овладело жгучее любопытство — что происходило на свете накануне дня моего рождения. Я стала листать журнал, положив его между широко расставленных ног. Димка сидел на корточках сбоку и вылизывал мою левую щеку. Я обнаружила в журнале конверт. В этот момент Димка заставил меня лечь на спину и стал вылизывать шею и грудь. Я же читала письмо, которое держала перед собой на вытянутых руках. Мой мозг работал четко, но каждое слово, запятая, даже пробел между строчками почему-то казались мне смешными.

«Бесценная моя!

Не осуждай за странный с точки зрения обывательского смысла поступок. Ладно? Мы могли бы уехать вдвоем и быть наконец вместе — а ведь мы с тобой никогда не были вместе, если не считать тех трех счастливых и тревожных дней в Рассветном, когда я сидел возле твоей постели и прислушивался к твоему воспаленному дыханию. Может, ты… Нет, ты никогда не сможешь бросить в физиономию этого вонючего городишки свое презрение. Я не осуждаю тебя за это — не мое это право. Но я хочу, чтобы ты знала: примчусь по первому твоему зову, если даже придется лезть на брюхе через Гималаи…»

Димка в это время расстегивал одну за одной пуговицы на моей блузке, постепенно добираясь языком до моего пупка. Я расхохоталась, почувствовав приближение оргазма.

Все-таки я дочитала письмо до конца, хоть Димка и делал все возможное для того, чтоб не дать мне это сделать. Из письма я поняла, что мою бабушку и Мишу Орлова связывало на протяжении двадцати с лишним лет глубокое платоническое чувство, которое в один прекрасный момент вышло из-под контроля, в результате чего родился Димка. Еще я сделала вывод, что об их романе каким-то образом стало известно Анжелике Петровне, после чего жизнь влюбленных превратилась в кромешный ад. Миша Орлов регулярно платил своей племяннице за молчание. Бабушка обшивала ее с ног до головы. Бриллианты, которые достались Мише от матери, он отдал на хранение Юрасику. Он просил в письме разделить их между Димкой, мной и Юрасиком.

Прошло несколько часов, прежде чем я смогла заставить Димку прочитать это письмо. Он читал его вслух, после каждой фразы зевая — уже пропели предрассветные петухи. В мозгах у Димки все еще царил беспорядок, а потому он изрек:

— Наши предки умели красиво жить.

Через каких-нибудь полчаса он рыдал на моей груди, оплакивая свою настоящую мать, а больше тот факт, что его настоящий отец бросил сына на произвол судьбы и глупых провинциальных предрассудков.

— Если бы мы жили во Франкфурте, ты, я и Юрасик, мы могли бы открыто заниматься чем хотим, — жалобно всхлипывал Димка. — И Старый Мопс не смогла бы засунуть Юрасика в психушку, а Лидка женить меня на Ирине… И где же, интересно, эти бриллианты, которые мать должна была поделить между нами?

Я наделала столько грохота и переполоха, когда упала с лестницы и сломала ключицу. У меня вдруг закружилась голова. В тот короткий промежуток времени, когда я летела вниз, перед моими глазами был Юрасик. Он улыбался и вертел пальцем возле своего виска.

— Это я виноват, — сокрушался Димка. — По справедливости упасть должен был я. Я от всего отключился. Мне вполне хватает того, чем мы с тобой занимаемся. — Он наклонился и нежно провел языком по моим бровям. — Я всегда думаю о Юрасике, когда ласкаю тебя, и это похоже на оргазм. Тебе этого мало. Тебе нужен постоянный мужчина. Вредно подавлять в себе естественные желания. От этого и бывают всякие спазмы.

— Но я ничего не подавляла, — возразила я.

— Тебе так кажется. — Димка был убежден в своей правоте, и я поняла, что спорить без толку. — Юрасика взяли домой. Вопреки его желанию.

— Он живет в той же самой комнате?

— Да. Мопс поставила на окна решетки. А дверь запирает на ключ. Она сделала ему там туалет и ванную.

— И все это только из-за того, что он… такой, какой он есть?

Прилагательное «голубой» вдруг показалось мне не сочетаемым с существительным Юрасик. Например, как «мокрый» и «огонь».

Дима сперва неуверенно, а потом решительно замотал головой. У меня было впечатление, что он не может остановиться.

— Перестань, — наконец взмолилась я.

Он сделал это не сразу. Его лицо приняло серьезное выражение. И тут же он расхохотался.

— Я тоже хочу курнуть. Так нечестно, — ныла я.

Наконец он остановился.

— Я все понял. Она думала, Юрасик отдал нам эти бриллианты. Наверное, он сам ей так сказал.

— Надо спросить у Лидии. Она должна все знать. Ведь бриллианты очутились в конце концов у нее.

— Она говорит, будто нашла их в швейной машине моей… матери. Она даже показала мне этот тайник. Ты поправишься, и мы поделим все пополам. Фифти-фифти.

— А Юрасику?

— Ему ничего не нужно. Да и Старый Мопс у него все отнимет.

— Это нечестно, Димка.

— Если я разведусь с Иркой и женюсь на тебе, их вообще не придется делить.

— Для меня это слишком сложно. Я, как ты знаешь, простой человек.

— Не прикидывайся! Ты будешь пользоваться полной свободой и в то же время числиться замужем.

— Поясни мне, тупоумной.

Димка поморщился.

— Прости. Я, оказывается, тоже нахлебался из этого болота. Здесь все до единой бабы грезят печатью в паспорте. Но предложение остается в силе. Семейные капиталы делить грешно. Я пущу их в дело, и мы будем процветать. Ты будешь богатой и свободной.

— А Юрасик? — настаивала я.

Мы поругались и не разговаривали несколько часов. Лидия из кожи вон лезла, чтоб нас помирить. Она успела шепнуть мне, что Димка уже подал на развод. И надела мне на шею тонкую золотую цепочку с крестиком.

Эти чертовы бриллианты на самом деле обладают гипнотической силой, я уже не раз в этом убеждалась. Я лежала на диване возле горячей стенки из желто-голубых изразцов и видела себя в соболях и горностаях на переднем сиденье иномарки, в шезлонге на краю бассейна со стаканом экзотического коктейля и мускулистым красавцем возле моих ног, а еще — и это было самым ярким видением — у камина с томиком Фета в руке, в комнате с большим окном на заснеженный лес и морозный закат.

Лидия подносила мне очищенные апельсины, бананы и прочие деликатесы красивой жизни. Димка смешивал легкие коктейли и намазывал икрой бутерброды. «Весной поеду на Сейшелы, — думала я. — И больше никогда не буду заниматься редактированием и переводами. Буду писать для души всякие пустячки. Когда есть деньги, плевать я хотела на славу. Тщеславие чревато психическими расстройствами и всевозможными кризами».

А потом внезапно накрылось одно дельце, на которое Димка возлагал большие надежды. Он оказался на грани разорения и весь в долгах. Он потребовал, чтобы Лидия отдала ему побрякушки, по крайней мере его долю. Она отказалась. Они скандалили в моем присутствии. Я чувствовала, что Димка уже созрел для того, чтобы вцепиться своей старшей сестричке в горло. Вдруг Лидия достала ветхий листок бумаги, где бабушкиной рукой синим по белому было написано, что Димка получит свою часть сокровищ, лишь женившись на мне.

— Тогда отдай ему мою часть, — сказала я Лидии.

Она принесла шкатулку и высыпали побрякушки на обеденный стол. В этот момент раздался телефонный звонок. Это была Анжелика Петровна.

— Юрасик умер, — услыхала я. — А кто у телефона?

— Юрасик умер, — повторила я шепотом и передала трубку Лидии.

Эти семеро подошли к нам, когда мы выходили с кладбища. Честно говоря, я не запомнила ни одной физиономии.

Они взяли Димку под руки — дружески, можно даже сказать по-родственному. Он сказал, испуганно таращась на меня:

— Лорка, ты с нами.

— Девушку беспокоить не будем, — возразил один из семерых разбойников.

— Умер мой… племянник, — промямлил Димка.

— У всех племянники когда-то умирают, — ответили ему.

— Я его очень любил…

Димку запихнули в серую иномарку. Ее номер был тщательно замазан глиной.

Лидия так и не сумела завести свой «Москвич». Ни один автомат возле кладбища не работал. Собственно говоря, нам и нечего было сообщить ментам.

— Лорка, они оказались фальшивые, — услыхала я поздно ночью разъяренный Димкин голос. — Эта стерва подсунула нам подделку. Я сейчас приеду и отвинчу ей башку. А ты держи язык за зубами.

Мне давно уже не нравилась вся эта история, но особенно с того момента, когда Анжелика Петровна сообщила о смерти Юрасика. Безусловно, бриллианты, крах Димкиной фирмы, смерть Юрасика каким-то образом были между собой связаны, но каким, я, разумеется, не знала. Лидия словно воды в рог набрала.

Я должна была знать изначально, что бриллианты поддельные: мне не могли завещать такое количество настоящих драгоценностей. Мать Миши Орлова — Миша — Юрасик — бабушка — Лидия. Довольно длинная эстафета. На каком-то этапе кто-то передал не настоящую палочку.

Я не наблюдала за собой способностей дедуктивного мышления, но в умении мыслить аналитически я, кажется, здорово преуспела — как правило, женщины, сознательно предпочитающие семейной жизни одиночество, прекрасные аналитики. Я сопоставила кое-какую информацию, вспомнила некоторые впечатления пятнадцатилетней давности, привязала к ним последние факты и чуть не вскрикнула от изумления, вдруг поняв то, что давным-давно должна была понять. В полном изнеможении я рухнула на диван в столовой. Вскоре я услышала, как под окном остановилась машина.

Димка влетел в прихожую и тут же стал запираться на ключи, засовы, цепочки.

— Она спит? — спросил он. Хотя в подтексте его вопроса было: «Она еще жива?»

— Вероятно. Давай поговорим.

Я увела его к себе.

— Мерзавка! Какая мерзавка! — Димка сидел на ковре, упершись лбом в крепко сцепленные руки. — Эта тихоня обчистила нас с тобой до нитки.

Обвинение прозвучало совсем не зло, а как констатация факта.

— Это не так. Давай вместе во всем разберемся. Ты способен мыслить трезво?

— Постараюсь.

— Помнишь, в то лето, пятнадцать лет назад, Юрасик часто заезжал в ювелирные магазины.

Димка с усердием наморщил лоб и неуверенно кивнул.

— Да. У него там были знакомые. Дед Юрасика был известным в городе ювелиром. У них дома сохранилась вывеска: «Барметов. Ювелирные работы. Похвальная грамота Ее Высочества княжны Елены».

— Миша Орлов отдал драгоценности на хранение Юрасику и сказал об этом бабушке. Судя по всему, дядька доверял племяннику. Больше чем кому бы то ни было, если не считать бабушку. Но когда Миша отваливал за бугор, еще был жив мой дедушка. Не исключено, что бриллианты попались на глаза Анжелике Петровне и она решила их конфисковать. Но она наверняка побаивалась гнева своего дядюшки, хоть он в ту пору уже жил за бугром.

— Мопс не боится ничего, кроме сплетен. Уверяю тебя.

— Тогда, выходит, Юрасик сделал это по собственной инициативе.

— Что?

— Заменил настоящие драгоценности фальшивыми. Сам говоришь, у него было много знакомых ювелиров.

— Не может быть. Юрасик был человеком не от мира сего.

— И не для мира сего тоже. — Я грустно улыбнулась. — Сделав то, что он сделал, Юрасик искренне раскаялся. Анжелика Петровна испугалась, что он расколется, и решила нас с ним разлучить.

— Я отвинчу ей башку! — Димка вскочил и стиснул кулаки. Он метался передо мной, как взбесившийся маятник.

— Я приехала к вам через пятнадцать лет и… В стоячее болото снова бросили камень. Со дна поднялась муть, по воде пошли круги. Анжелика Петровна узнала, что ты разводишься с Иркой. Что мы навестили Юрасика. Что мы много времени проводим вместе, что…

— Это она! — Димка замер посреди комнаты и хлопнул себя по лбу. — Теперь ясно, кто этот инкогнито, который перекупил мой бензин и бананы. Он же кинул в продажу сахар, когда я полгода назад закупил на Ставрополье большую партию. Я должен был заработать на сахаре тридцать с лишним тысяч баксов чистыми, на самом же деле остался в минусе. Она подвела меня под монастырь с ценными бумагами. Какой же я осел, что не смог вычислить ее раньше!

— Ты рассказывал Юрасику о своих делах?

— Ну да. А кому еще мне рассказывать? Ирка ни черта в бизнесе не смыслит, Лидия к откровенности не располагает, а Юрасик умел слушать. Мне казалось, правда, что ему до лампочки то, о чем я говорю, что ему просто приятно быть со мной, слышать мой голос. Эх, Юрасик, Юрасик, неужели ты мог меня предать? — Димка горестно покачал головой.

— Анжелика Петровна пошла ва-банк, — продолжала размышлять я вслух. — Когда она узнала от Юрасика, что Лидия выволокла на свет Божий бриллианты и показала их нам…

— Я сам сказал ему об этом, — перебил меня Димка. — Какой же я все-таки кретин!

— …она смекнула, что рано или поздно подделка будет обнаружена и ниточка приведет к ней, и решила действовать. Сначала она разорила тебя. Она предвидела: чтобы расплатиться с долгами, ты запустишь руку в шкатулку, а твои кредиторы, обнаружив подделку, расправятся с тобой. — Димка смотрел на меня и бессмысленно кивал головой. — Она… уничтожила Юрасика как главного свидетеля.

— Но он же был ее сыном. Неужели из-за каких-то побрякушек она могла убить родного сына?

— Вспомни: из-за этих самых побрякушек мы с тобой чуть было не заключили фиктивный брак, решили за Юрасика, что он откажется от своей доли наследства. Мы бы еще не такого натворили, окажись эти бриллианты настоящими. — Я вспомнила вдруг про колечко и цепочку, которые подарила мне Лидия. — А вот они наверняка настоящие, — размышляла вслух я, вертя на безымянном пальце колечко. — Это подарок моего дедушки. Лидия держала все в одной шкатулке. Она не подозревала, что остальные побрякушки фальшивые. — Я улыбнулась. — Представляешь, в этой куче стекляшек были всего две настоящие вещицы — и обе достались мне!

Всю ночь мы думали над тем, как вывести на чистую воду Анжелику Петровну. В конце концов пришли к выводу, что ее следует припугнуть.

— Эта сучка давно прокручивает наши деньги, — выступал Димка. — Если бы они с самого начала попали ко мне, моя фирма стала бы самой крутой на юге. Чертовы родственнички были в сговоре против меня. Представляешь, всю жизнь прожил во вражеском стане. Проклятый город! Уедешь в Москву, и я останусь один, как пень среди поганок.

— Слушай, давай позвоним твоему отцу, — осенило меня. — Ведь это он заварил кашу с бриллиантами.

Миша Орлов, казалось, сидел у телефона и ждал нашего звонка — он мгновенно снял трубку. Димка смешался и весь потек, услышав голос родного папани, и мне самой пришлось объяснять что к чему.

Я еще не завершила свой рассказ, когда услышала его смех. Я оборвала себя на полуслове и удивленно уставилась на сидевшую напротив меня Лидию.

— Настоящих бриллиантов в природе не существовало никогда, — отхохотавшись, сказал он.

— То есть как?

— А вот так. Если бы они были, уж я бы сумел их вывезти. Неужели бы я подарил их за просто так этому проклятому городишке?

— Ваш сын в беде. В этом виновата ваша племянница. Ему срочно нужны деньги.

И снова на другом конце провода раздался смех.

— Всем нужны деньги. За свою жизнь я передал Измайловым десятки тысяч. Ваш дом построен на мои деньги. Пускай Дмитрий продаст дом и расплатится с долгами.

— А где будет жить Лидия?

— Она должна приехать ко мне. Я всегда хотел, чтобы Лидия приехала ко мне. Два одиноких немолодых человека всегда поймут и простят друг друга.

В трубке пискнуло. Связь прекратилась.

— Только не это. — Лидия встала. — Я его с детства боюсь. С тех пор, как он сажал меня на колени и… — Она залилась краской и спрятала лицо в руках. — Он такой… развратный. Не знаю, как мать могла его терпеть.

— В тебе говорит старая дева, — изрек Димка. — Чего думать? Езжай к нему. Там сказочная жизнь.

— Но я боюсь. Он пишет мне в письмах такие сальности.

— И правильно делает. Значит, он настоящий мужчина. Я сам люблю, когда говорят сальности — это возбуждает.

Я задремала под их тихую грызню. Я проснулась на диване, заботливо укутанная пледом. В столовой никого не было.

Через два месяца мы с Димкой провожали Лидию во Франкфурт. Вылет задерживался, и мы коротали время в кафе на верхнем этаже за пивом и солеными орешками.

Лидию было не узнать: похудела, стала краситься, оделась с ног до головы в заграничные тряпки, а главное — начала курить.

— Все будет о’кей, старушенция. — Димка хлопнул Лидию по плечу, и она вздрогнула от неожиданности. — Встретимся где-нибудь на Канарах или в Италии. Правда, Лорка? — Он подмигнул мне.

— В палисаднике желтые хризантемы. Их мать посадила. Скажи Анжелике, чтобы она их не трогала.

— Сколько тебе раз говорить: Анжелика не собирается жить в твоей хибаре. Она сделает там европейский ремонт и продаст кому-нибудь из наших.

— Может, ты купишь, Димочка? — Лидия умоляюще смотрела на него. — Когда поправишь свои дела. Как-никак ты там вырос.

— Я не занимаюсь спекуляциями с недвижимостью. Это специализация Анжелики. Она говорит, по нашей улице скоро будут вести трассу на Воронеж. Ей мэр об этом шепнул. Но она надеется продать дом до того, как пойдут слухи. Кому-нибудь из кавказцев. У них бешеные деньги.

— Под какой процент она дала тебе кредит? — поинтересовалась я.

— Пять с половиной в месяц. Очень даже по-Божески по сравнению с тем, как дерут другие. К тому же она уступила мне одну выгодную аферу. Конечно, у этой бабы большие претензии, но ладить с ней можно. Как-никак она мне двоюродная сестра.

Объявили регистрацию на рейс во Франкфурт, и Лидия вскочила. Порывисто обняв меня возле стойки таможенника, шепнула в самое ухо:

— Обязательно позвоню тебе. Жди.

Димка молчал всю дорогу из Шереметьево. В Москве было вьюжно и ветрено. Я с удовольствием думала о горячей ванне с ароматической солью и чае с малиновой наливкой. Сегодняшний вечер мой, а завтра… Увы, на столе ждет графоманская рукопись, из которой я непременно должна сделать бестселлер.

— Сейчас самое время махнуть на моря-окияны, — вывел меня из задумчивости Димкин голос, когда мы вошли в мой подъезд. — Эх, Юрасик, а ведь ты наверняка знал, что бриллианты фальшивые. Почему ты нас не предупредил? Я так верил тебе. — Димка обнял меня за плечи и притянул к себе. — С тобой я чувствую себя, как в детстве, когда мир большой до необъятности, таинственный, уютный и весь твой. Только все это самообман. Чужой он и злой. А ты в нем, как марихуана, — сулишь то, чего не бывает на свете. — Он толкнул плечом дверь, пропустил меня в прихожую, где мы оставили гореть фонарь. — А что, если мне сегодня же во Внуково податься? Последний рейс через два с половиной часа, ночевать буду в собственной постельке. Под окном «Ауди», в холодильнике пиво и икорка, в шкафу итальянская дубленка, пыжиковая шапка и так далее. Еще я люблю смотреть в постели видик — убийства, погони, парочки трахаются в разных позах. Потягиваешь себе спокойно пивко и наблюдаешь за всей этой кутерьмой. — Димка нерешительно топтался в прихожей. — Как ты думаешь, а что, если нам с Иркой еще разок попробовать? Ну, я вовсе не собираюсь запереть ее дома и надеть пояс целомудрия. Пускай себе мужика заведет, но только чтобы я не знал. И чтобы в городе не сплетничали. Не люблю, когда мое честное имя треплют на каждом углу. Пускай у нас хотя бы видимость семьи сохранится. Я поехал, ладно? — Димка смотрел на меня виновато. — Дай поцелую тебя на прощание.

Его губы были вялыми и холодными. Но пахло от него волнующе знакомо. Я закрыла глаза и очутилась в детстве, вернее, в том лете пятнадцатилетней давности. Я увидела Юрасика. Он улыбался и кивал мне одобрительно головой.