– Спасибо, что тебя не пришлось уговаривать, – сказала Луиза Маклерой, одарив Бернарда Конуэя очаровательнейшей из своих улыбок. – Ты чем-то озабочен?

– Да. Меня беспокоит состояние психики моей жены.

– О, это пройдет. Опыт вашей супружеской жизни еще столь ничтожно мал, что ошибки неизбежны.

Они ехали в «шевроле» Бернарда в сторону Лос-Анджелеса. Луиза попросила зятя отвезти ее в аэропорт – она летела в Вашингтон к мужу.

– Я бы не хотел, чтобы наша семейная жизнь начиналась с упреков и подозрений в измене, – говорил Бернард, не отрывая взгляда от дороги. – Мне нужна жена-друг. Обстоятельства складываются так, что я хочу выставить свою кандидатуру на ближайших выборах в конгресс.

– О, я заранее поздравляю тебя с успехом, – сказала Луиза и едва заметно подмигнула в зеркальце. – Признаться, я горжусь выбором моей дочери.

Бернард вздохнул и прибавил скорость.

– Не надо так спешить, Берни, – до самолета еще больше часа. К тому же я бы хотела задать тебе вопрос довольно интимного характера.

– Я тебя слушаю, Луиза.

– Это правда, что у тебя есть любовница?

Она обратила внимание, как дрогнули лежавшие на руле пальцы.

– Это… это не совсем то, что ты думаешь. Впрочем, да, это правда.

Луиза самодовольно усмехнулась.

– А тебе известно, что Синтия знает об этом?

– Вот оно в чем дело… Но откуда?

– Я же сказала, у тебя нет опыта семейной жизни. Ты никак не можешь выйти из образа плейбоя-холостяка.

Луиза не спеша достала из сумки конверт и, вынув из него фотографию, помахала ею перед носом Бернарда.

– Черт! – вырвалось у него. – Я и не знал, что мой дом нашпигован этой мерзостью.

– Ты сам виноват, что его нашпиговали ею, – сказала Луиза, засовывая фотографию в конверт.

– Это сделала Син?

– Теперь не имеет никакого значения, кто это сделал, – все материалы у меня. А я, как ты знаешь, не предаю старых друзей.

– Что тебе нужно взамен? – спросил Бернард. – Дело в том, что я не люблю быть обязанным даже таким верным друзьям, как ты.

– Ты неисправим, Берни. Но твой прагматизм нисколько не портит тебя. Надеюсь, твой сын унаследует от тебя этот здравый смысл истинного техасца.

– Сын?

Бернард резко сбросил скорость и внимательно посмотрел на Луизу.

– Ты разве не знал, что Синтия беременна?

– Я рад. Я так рад… – бормотал Бернард. – Так вот почему Син стала подозрительна и…

– Но это ни в коем случае не оправдывает твоей неосторожности. Кстати, это правда, что Мария русская?

Бернард увидел в руках у Луизы фотографию. Изображение было довольно расплывчатым, но вполне узнаваемым. Они с Маджи в чем мама родила сидели на полу возле горящего камина и курили. Что это были за сигареты, можно было догадаться по отрешенному выражению их лиц.

– Она бежала из России, – тихо сказал Бернард. Луиза удивленно округлила глаза.

– Ты хочешь сказать, ее преследователи коммунисты?

– Не думаю. Она влюбилась в американца.

– Вот оно в чем дело… Бедняжка. Он погиб, заслонив ее своим телом, и она от горя – я слышала, русские женщины очень серьезны и постоянны в своих чувствах, – пристрастилась к травке.

Бернард резко затормозил.

– Что тебе от меня нужно? – спросил он, поворачиваясь к Луизе всем корпусом.

– О, я думаю, мы сумеем договориться к обоюдному удовольствию. – Она умело изобразила смущение. – Тот участок земли в Форт-Уорте выгодное вложение капитала, не так ли? Но мне, помимо всего прочего, очень подходят тамошний климат и пейзаж. Если тебе удастся уговорить отца…

– Он родился в Форт-Уорте. На этой земле когда-то стоял барак, в котором жили его родители. Он не согласится…

– Очень жаль. – Луиза тронула Бернарда за плечо. – Поехали, Берни. Мы можем опоздать на самолет.

Он медленно тронулся с места.

– Что ты собираешься сделать с фотографиями?

– Пока не знаю. Посоветуюсь с мужем.

– Я куплю их у тебя.

Луиза откинулась на сиденье и расхохоталась.

– Деньги могут помешать дружбе. Особенно такой старой, как наша с тобой, Берни.

– Зачем тебе понадобился именно этот участок? – недоумевал Бернард.

– Техас напоминает мне Андалузию. Мы, женщины, бываем очень романтичны.

– Я постараюсь уговорить отца уступить тебе эту землю, но ты должна быть со мной откровенна.

– Каприз красивой женщины, не более того. Берни, эту Марию мог подослать КГБ. По крайней мере, газеты, узнав о том, что она русская, непременно будут спекулировать на этой теме.

– Черт! Ладно, считай, мы договорились. Давай фотографии и кассету.

– Пожалуйста. – Она протянула ему конверт. – Да, кстати, я велела этой глупышке Син отказаться от услуг детективов, но боюсь, она не послушает меня. Советую тебе быть осторожным и не встречаться с Марией ну хотя бы в период избирательной кампании.

Бернард стиснул зубы.

Остаток пути до аэропорта оба молчали.

– Помнишь, мы были с тобой в ресторане, а потом ты повез меня на ваше ранчо? – спросила Луиза, слегка наклонясь к Бернарду. Они сидели в зале ожидания для пассажиров первого класса, ожидая, когда клерк принесет посадочный талон.

– Да, – кивнул он, нервно барабаня пальцами по столу.

– Тогда еще стоял тот барак, но там уже никто не жил. Ты показал его мне, рассказал о матери, которую, мне кажется, очень любил. А потом мы занимались любовью в роще. И я тогда думала по своей глупости, что ты женишься на мне.

– Ты была отличная девчонка, Лу. Бернард натужно улыбнулся.

– Я построю большой деревянный дом с видом на эту рощу, – тихо сказала Луиза. – Знаешь, Берни, я сама не подозревала, как я сентиментальна. – Она поднялась, увидев клерка. – Чао, Берни, ты всегда был сильным и независимым в поступках. Мужчина глупеет от любви и перестает видеть себя со стороны. Поверь, мне кажется, я уже вижу тебя в Капитолии.

В купейном вагоне поезда Вильнюс – Ленинград было тепло и пахло чистым бельем. Двое попутчиков Яна – мужчины неопределенного возраста – сели буквально за две минуты до отправления. Четвертое место оставалось пустым. Один из мужчин, едва тронулся поезд, достал из портфеля бутылку коньяка и, кивнув лежавшему на верхней полке Яну, предложил:

– Давай на троих. На двоих будет многовато.

Ян, поколебавшись несколько секунд – не любил он крепкие напитки, тем более на ночь глядя, – все-таки спрыгнул вниз. Он уже успел переодеться в тренировочный костюм, и оба мужчины не без зависти смотрели на его гибкое стройное тело.

За рюмкой завязалась беседа. Ян сказал попутчикам, что ездил в Вильнюс, где когда-то родился, узнать хоть что-то о своих пропавших в войну родителях. Увы, безуспешно. А теперь едет в Ленинград к приемным.

Мужчина с родинкой на виске и уверенными панибратскими манерами сказал, что его ведомство, закрытый НИИ, подчиняющийся непосредственно Министерству обороны, как раз занимается поисками пропавших во время войны людей. И тут же пообещал оказать содействие.

– Правда, чаще мы находим их могилы, – добавил он и предложил тост за, как он выразился, «священные холмики земли, под которыми покоятся бренные останки нетленных душ».

Выпили, закусили бутербродами с сыром и колбасой, которые достал из полиэтиленового пакета второй мужчина, назвавшийся Антоном Мстиславовичем. Ян выложил на стол яблоки и пачку печенья. Слово за слово, и он незаметно рассказал своим попутчикам, что плавал когда-то старпомом на грузовых судах, знает, хоть и успел изрядно подзабыть, английский и немецкий.

Попутчики слушали внимательно и заинтересованно. Похоже, они были незнакомы между собой, хотя из разговора выяснилось, что Антон Мстиславович тоже военный и того, с родинкой, он звал просто – Палыч.

Беседа коснулась афганской войны, и Палыч сказал, что Советскому Союзу давно пора начать расширять свои границы.

Антон Мстиславович мягко, но решительно не согласился с Палычем – он, как решил Ян, определенно представлял в Советской Армии «голубей», которых их противники – «ястребы» – называли «пятой колонной» и «Пентагоном». Он заметил, что американцы, обжегшись на вьетнамской войне, коренным образом изменили тактику, превратившись в глазах мирового сообщества из хищных акул чуть ли не в безобидных дельфинов, и Советский Союз, таким образом, невольно стал выглядеть мировым жандармом.

Они горячо заспорили.

– Вот ты, Иван, человек штатский, рассуди: кто все-таки из нас прав? – спрашивал Палыч, пьяненько поблескивая очками в тонкой золотой оправе. – Мне лично кажется, что чем больше территорий мы покорим, тем станем сильней и непобедимей. Так, между прочим, считали все русские цари. Да и Сталин тоже. Это Ленин разбазаривал направо и налево русские земли. А на мировое сообщество я прибор положил. Кто сильней, тот и прав. Так было, есть и будет.

– Но мы завязли там по уши, – возразил Ян. – Мне приходилось встречаться с теми, кто прошел Афган. Они говорят, нас там возненавидели люто и надолго. А ведь было время, когда русских в Афганистане уважали и даже любили.

– Ихнюю любовь, как говорится, в генеральскую зарплату не превратишь. – Палыч ухмыльнулся и залпом допил свой коньяк. – А мой кореш за какие-то одиннадцать месяцев из майоров прыгнул в полковники. Круто, а? – Палыч вдруг наклонился к уху Яна и сказал доверительным шепотом: – Ты, Иван, между прочим, имеешь колоссальную возможность сделать головокружительную карьеру. Как насчет того, чтобы поработать на благо Отчизны?

– Я человек штатский и вряд ли смогу стать…

– Не скромничай, – перебил его Палыч. – Два-три месяца интенсивных занятий языком, приемами рукопашного боя и так далее – и ты будешь в отличной форме. – Он замолчал, ожидая, пока Антон Мстиславович выйдет в коридор и задвинет за собой дверь. – Думаю, тебе даже не придется участвовать в боевых действиях – твоя миссия будет в высшей степени интересной и важной, Анджей Мечислав Ясенский.

Ян почему-то вздрогнул при этом имени.

– Да ты не пугайся. Дело в том, что мы давненько наблюдаем за твоей персоной. Если честно, то все то, о чем мы сейчас говорим, чистой воды лирика, потому что у тебя все равно нет выбора. Компромата у нас хватит с лихвой, чтобы засадить тебя на веки вечные в санаторий с решетками.

– Я не собираюсь подчиняться грубой силе и не боюсь никаких компроматов. К тому же мой приемный отец…

Палыч нервно дернул щекой и сказал без всякого выражения, словно зачитал абзац из протокола или письменного донесения:

– Капитан Лемешев, находясь в состоянии белой горячки, утопил в ванне свою супругу, впоследствии, пытаясь замести следы преступления, решил сжечь труп, облив его бензином из канистры, и в результате взрыва газовой колонки погиб сам. С подробностями происшествия можно познакомиться в нашем архиве. Разумеется, официальная версия – несчастный случай.

Ян задохнулся от боли. Он вдруг вспомнил мать такой, какой видел в последний раз: кургузый хвостик нейлоновой косынки, теребимый ветром, в глазах радость с горечью пополам… Как она жила все эти годы? Почему он, болтаясь по свету в надежде обрести что-то утерянное, так и не удосужился заехать хотя бы на недельку-другую к родителям?..

– Понимаю, нелегко тебе сейчас. Но ведь они как-никак были тебе чужими по крови. Правда, говорят, не та мать, которая родила…

– Она была замечательной матерью, – проговорил Ян, с трудом ворочая языком. – А отец… Да, я ревновал его к ней. Я… Думаю, в том, что случилось, прежде всего виноват я.

– А вот это уже достоевщина, – сказал Палыч. – Я же предпочитаю поручика Лермонтова с его истинно российским фатализмом.

Вошел Антон Мстиславович и сел с краю на диван.

– Ну что, товарищ полковник, договорились? – поинтересовался он.

– В общих чертах да. Ну а теперь я вкратце изложу суть дела, тем более что, как говорится, контактов с улицей у тебя больше не будет. – Палыч как бы невзначай поднял левую руку, и Ян увидел у него под мышкой кобуру. – Итак, янки кичатся своей непричастностью к конфликту душманов с войсками законно избранного правительства во главе с президентом Бабраком Кармалем, в то время как ни для кого не секрет, что наш ограниченный контингент принимает участие в боях на стороне правительственных войск. Так вот, мы докажем всему мировому сообществу, что янки тоже тайно участвуют в войне. Разумеется, на стороне душманов.

Палыч достал из кармана две фотографии и положил перед Яном на стол.

На одном фото Ян увидел себя в костюме и при галстуке, на другом – незнакомого молодого человека в форме майора ВМС США. Да, эти два лица на самом деле были очень похожи между собой.

– Ишь ты, какая фокусница и затейница наша матушка-природа, – сказал Палыч, манипулируя перед носом Яна фотографиями. – Представляю: Фрэнсис Аарон Скотт, Нэшвилл, штат Теннесси. Исчез полтора года назад при самых загадочных обстоятельствах, находясь дома в отпуске. Труп обнаружен не был. Почему бы им не заслать этого славного мужественного парня в Афган? И не в качестве наблюдателя, как утверждают все эти вредные «волны» и «голоса», а в качестве действующего лица. Таких бесследно исчезнувших мертвых душ в Штатах наберется несколько сотен, если не тысяч. Это станет настоящей сенсацией, почище Уотергейта.

– Но если меня возьмут в плен и сличат мои отпечатки пальцев с отпечатками этого Фрэнсиса Аарона Скотта…

– Кто тебя возьмет в плен? Мы или эти голожопые дикари Кармаля? – Палыч добродушно рассмеялся. – Покрутишься два-три годика на нервах и стрессах, зато в старости будет у тебя и дача, и кремлевский паек, и… Словом, все теперь только от тебя зависит.

– Почему я должен вам верить?

– Придется. – Палыч посмотрел на него холодным испытующим взглядом. – А теперь давай поговорим о твоей сестре, которая в настоящее время живет в Беверли-Хиллз, Голливуд, штат Калифорния. Мария Джустина Грамито-Риччи, вдова капитана Франческо Джузеппино Грамито-Риччи, связного наркомафии некоего дельца по кличке Летучий Голландец, погибшего в результате терракта вместе со своим боссом.

– Она…

– С ней все в порядке. Живет в настоящем замке, воспитывает дочку-вундеркинда. Кстати, стала необыкновенно красива. Наших русских баб возраст только красит.

Ян так и впился глазами в цветную фотографию. Да, это была она, Маша. Она улыбалась в объектив.

– А это ее сестра по отцу – Сьюзен Тэлбот, внучка газетного магната, дочь небезызвестного Анджея Ковальски, он же Эндрю Смит, – пояснил Палыч, указывая на стоявшую за спиной Маши молодую красивую женщину с теннисной ракеткой. – Вы любите свою… сестру?

– Да. Только, выходит, она мне не сестра, а Анджей Ковальски не отец. Но это в том случае, если вы сказали правду.

– Я всегда говорю только правду, товарищ Ясенский. И не моя вина, что в этом мире все меняется: границы, правители, идеологии. Союзники становятся врагами и наоборот.

– Я бы не хотел быть замешанным в провокационной акции, – вдруг сказал Ян. – Я предпочитаю честную…

– Товарищ Ясенский, ваша так называемая сестра стала невозвращенкой, и мы простили ей это, – перебил Яна Палыч. – Мы на все закрыли глаза. И знаете – почему? Потому что нам в нашей работе нужны союзники. И мы умеем быть благодарными и великодушными по отношению к ним и непримиримыми к врагам. Вы полагаете, красота и богатство могут уберечь эту женщину, скажем, от автокатастрофы или от пули наемного убийцы? Так давайте же выпьем за ее здоровье и благополучие. И за вашу удачную карьеру, товарищ Ясенский.

Лестница была вырублена в скале и вела в сад. Метрах в десяти внизу шумел океан. И ни души вокруг.

Здесь росли те же цветы, что и в «Солнечной долине». Она уже успела забыть их русские названия. Откуда здесь, в Калифорнии, русские цветы?..

Сью и Лиззи уехали в Нью-Йорк. Лиззи теперь учится в Джульярдской академии музыки. И у нее есть Сью – умная, добрая, заботливая Сью.

Маша стащила платье и бросила его прямо на дорожку. Она не взяла с собой купальник, но здесь ее вряд ли кто увидит.

Она больше не любит свое тело. Тогда, в «Солнечной долине», оно казалось ей чуть ли не священным сосудом, вместилищем и хранилищем ее удивительной любви. Оно было живое. Оно наслаждалось жизнью.

Теперь ее тело стало мертвым.

Берни бросил ее, потому что тело ее стало мертвым. Правда, он написал в записке, что любит ее как прежде, даже еще сильней, но обстоятельства складываются так, что они вынуждены расстаться.

Что еще написал он в той записке?

Маша зашла по пояс в темно-бирюзовую воду. Она обратила внимание на большую медузу, колыхавшую свое студенистое тело в прозрачных струях бирюзы. Медуза словно обрадовалась ее появлению и стала двигаться все быстрей и быстрей.

«Она зовет меня куда-то», – подумала Маша и, нырнув, быстро поплыла под водой.

Дышать не хотелось, но почему-то закружилась голова. Мелькали лица людей из ее детства: отца, матери, Юстины… «А где же Ян, где Ян? – недоумевала она, почти теряя сознание, но усилием воли удерживая себя на краю бездонной черной ямы. – Я еще не видела Яна…»

– Он не хочет, чтоб вы утонули, – услышала она по-русски.

В глаза больно ударил солнечный свет, и она резко опустила голову. Человек в маске с трубкой поддерживал ее снизу за бедра. Второй – тот, кто говорил, – плыл рядом.

– Откуда такое отчаяние? – спросил он. – Вас любит человек по имени Ян. Он просил передать вам привет.

Она улыбнулась, сама того не сознавая.

– Вот так уже лучше.

– Ян… – прошептала она и потеряла сознание.

Сью напрочь отвергла версию Машиного самоубийства, хоть улики были более чем убедительными: «ауди», брошенный возле частной лодочной станции, туфли и платье на дорожке, ведущей к пляжу, следы ее босых ног на песке… В тот вечер поднялся ураганный ветер и несколько дней штормило, однако Сью добилась аудиенции у самого губернатора штата Калифорния и на розыски Маши были брошены лучшие силы полиции. Едва ураган стих, как в небо поднялось несколько вертолетов. Тела так и не обнаружили.

– Она жива, – твердила Сью, упрямо задрав подбородок. – К черту ваши вещдоки и прочее дерьмо. Она жива. Я точно знаю, что моя сестра жива. Ваши люди натасканы на поиски трупов. Они не в состоянии найти живого человека.

И Сью, гордо тряхнув упругими жемчужно-пепельными локонами, встала с кресла и пошла к двери, всем своим видом давая понять, как она презирает заведение, служащие которого непоколебимо уверены в гибели ее сестры.

– Ублюдки, – говорила она ждавшей ее в машине Лиззи. – Этому Дерику Фишеру, помощнику окружного прокурора, нужно срочно подыскать опытную любовницу, иначе он свихнется на почве сексуальной неудовлетворенности. Лиззи, голубка, знала бы ты, как отвратительны мужчины. – Сью вздохнула и резко нажала на педаль газа. – И в жизни, и в постели. Они все привыкли чувствовать свое превосходство над женщиной. Безмозглые самцы. Похотливые бегемоты. – Она вдруг спохватилась и, потрепав девочку по плечу, добавила: – Но не все, конечно. Твой отец был замечательным мужчиной. И он так любил маму. Считал ее богиней. Лиззи, детка, мы обязательно ее найдем. Иначе это будет несправедливо. Ведь Франко спас твою маму ценой собственной жизни, и Бог, если он, конечно, есть, видел это. Твоя мама жива. Похоже, мне придется в самое ближайшее время нанести визит этой шлюхе Луизе Маклерой. И ее брюхатой доченьке тоже. Что-то тут не сходится по времени… Одно я знаю точно: Берни Конуэй не такой дурак, чтобы в первую же брачную ночь сделать своей супружнице ребеночка. Так и быть, малышка Син, я уделю тебе внимание. Что касается вас, мистер Конуэй… – Сью с остервенением жала на газ, и белый «феррари», казалось, вот-вот оторвется от шоссе и взлетит в воздух. – Так вот, мистер Конуэй, вашим тщеславным надеждам не суждено сбыться. И это говорю вам я, Сьюзен Тэлбот-младшая. Даже не говорю, а торжественно клянусь памятью моего любимого кэпа. Вы уже видите себя в Капитолии, сэр. Ха! Костюм от Валентино, сорочка от Кардена, на губах улыбочка бывалого плейбоя, от которой сходят с ума все американские шлюхи. Так вот, мистер Конуэй, то кресло с мягким сиденьем, в котором вы надеетесь удобно разместить свой изнеженный зад, займет кто-то другой. Такой же подонок, как и вы, разумеется, – все до единого политики глупые и злые подонки. Но это уже не мое дело. Мое дело доказать вам, мистер Конуэй, что и в этом гнусном мире зло кое-когда бывает наказуемым. Так-то вот.

Все эти дни Сью делала все от нее зависящее, чтобы поддержать в племяннице надежду на то, что ее мать жива. И Лиззи в это поверила. Она повеселела, села за рояль, и уже через две недели Сью отвезла ее в Нью-Йорк, поручив заботам брата Эдварда. В роскошной двухэтажной квартире на Пятой авеню окнами на Центральный парк, куда Сью перевезла из поместья отца в Новой Англии самых верных слуг, повара и шофера, царили уют и покой. Девочке ничто не должно было помешать добиться того, чего она непременно должна добиться – так решила Сью. Ну а разобраться в случившемся – это ее, Сью, дело. И она займется им безотлагательно.

– Синни, детка, я тебя не разбудила? – ворковала в трубку Сью. – Нет? Мне что-то так одиноко… Лиз в Нью-Йорке, а наш чертов город превратился в настоящий Вавилон после столпотворения. Похоже, истинные американцы предпочитают проводить время в Европе… Ты что, тоже одна?.. О, я могла бы заскочить к тебе на полчасика и посплетничать на предмет мужского пола. Не возражаешь? О'кей, буду через десять минут.

Сью положила трубку, быстро взбила волосы, облачилась в узкое платье из темно-синего шелка. Последнее время она носила одежду только ярких, даже кричащих тонов, тем самым давая понять всему миру, что не верит в гибель Маши. Сейчас у нее были несколько иные планы – по ее собственным словам, она шла в штаб-квартиру врага, которого непременно нужно заставить поверить в то, что его считают другом. Сью не стала наносить макияж – она знала, ее красота и без того вызывала злую зависть почти всех женщин. Только одна Маша искренне ею восхищалась. Сью стиснула зубы, чтоб не разреветься.

– Я отомщу им за тебя, сестра, – сказала она вслух на ломаном русском. – Я знаю: ты жива, но я отомщу им за твои страдания, – завершила она свой монолог уже на родном ей языке.

Синтия была здорово навеселе. Она обрадовалась Сьюзен – Бернард улетел два дня назад в Вашингтон и не подавал никаких вестей. Более того, его личный телефон молчал в любое время суток. Синтия расхаживала по гостиной босая, в прозрачной тунике, под которой уже слегка обозначился живот.

– Ты дивно похорошела, Синни, – сказала Сью, удобно расположившись со стаканом аперитива в просторном низком кресле. – О, я знаю: женщина расцветает от любви и внимания мужчины. Уверена, Берни готов тебя на руках носить. Кто бы мог подумать, что этот неугомонный плейбой вдруг возьмет и превратится в одночасье в послушного бойскаута? – Сью возвела глаза к потолку, имитируя изумление. – Вот что делает с ними любовь. Какая же ты, Синни, счастливая.

– Ты думаешь? – хрипло отозвалась Синтия, плюхнулась на кушетку, допила свой стакан и расхохоталась. – О, я такая… такая счастливая. Иногда мне кажется, я возьму и сдохну от счастья. – Она зашлась в истеричном смехе. – Он сказал… он сказал, у меня такая большая вагина. Он… он еще не встречал женщин с такой чертовски большой вагиной, похожей на дорожную сумку. Так сказал мой дорогой супружник.

Синтия взвизгнула и, задрав ноги, стала болтать ими в воздухе.

Сью отметила, что под туникой у нее ничего нет.

– Полагаю, он хотел сделать тебе комплимент, – сказала Сью. – Мужчины с ума сходят от всего… необычного.

– Ха-ха, комплимент. – Синтия легла поперек широкой кушетки на спину, свесив голову и поставив ступни ног на края. – Хочешь взглянуть, какая она у меня? – Резким движением Синтия раздвинула коленки, и опытная Сью смогла воочию убедиться в том, что Бернард Конуэй сказал правду. – Вот! – воскликнула Синтия, не поднимая головы, и снова свела ноги вместе. – Впечатляет, а?

– Грандиозно! – подхватила Сью и, пытаясь сдержать приступ смеха, поперхнулась и закашлялась. – Везет же некоторым мужчинам.

Синтия резво вскочила с кушетки и запрыгала на одной ножке вокруг рисунка в центре ковра, изображающего широко раскрытую львиную пасть.

– Везет – не везет, везет – не везет, – приговаривала она прыгая, пока не споткнулась на словах «не везет» и не плюхнулась на задницу прямо в львиную пасть. – Вот. Выходит, что мне не везет. Ему почему-то не нравится меня трахать, понимаешь? Он говорит, я бесчувственная, как… как дохлая рыба. – Язык ее заплетался. – Но это вранье. Понимаешь, Сьюзи, у него там такая малю-юсенькая штуковина. Ну настоящий стручок чили. Разве можно сравнить его штуковину со штуковиной Арчи? Вот потому я совсем ничего не чувствую. Знаешь, какая у Арчи была штуковина? Во! – Синтия расставила руки на целый метр. – Я ду… думала, у Берни тоже все в порядке с этим делом, но я… я оказалась такой дурехой. А вот теперь… – Она всхлипнула. – Лучше бы я вышла замуж за Арчибальда Гарнье!

Синтия завалилась на спину и стала ожесточенно молотить пятками по львиной пасти.

– Но ты, надеюсь, хотя бы догадалась переспать с Берни до свадьбы? – с любопытством спросила Сью.

Синтия издала нечто подобное воплю. Потом громко икнула.

– Он трахнул меня в лодке. Мы тогда оба были пьяные в дымину. Я сидела на корточках, понимаешь? Если сидишь на корточках, эта их штуковина… Ну, словом, ничего не поймешь. Ну, а потом… днем он был такой красивый и сексуальный. Ну да, я слыхала, его любили кинозвезды и манекенщицы, и я подумать не могла, что у Берни эта самая штуковина может быть хуже, чем у Арчи.

Синтия вытянула руки и ноги, закрыла глаза и замерла, не подавая признаков жизни. Выждав время, Сью спросила:

– А кто такой этот Арчи… как его там… Гувье, да? Познакомь, ладно? Уважаю всем телом мужчин с хорошей оснасткой. Если, конечно, он тебе самой больше не нужен, – добавила она, скромно опустив глаза.

– Не нужен! Тоже скажешь – не нужен! – Синтия хлюпнула носом. – Я бы вот сейчас отдалась ему не сходя с этого места. Я тогда была такая… дуреха, совсем еще зеленая девчонка. Воображала себя Скарлетт О'Харой, а его этим самым, как там его… Тьфу, ну, Рэттом Батлером. Ой нет, Эшли. Да, да, Эшли. Черт, у того Эшли тоже, наверное, был никудышный хер. Арчи, дорогой, прости меня за то, что я сделала.

Синтия разразилась настоящей истерикой.

– Что ты могла такого натворить, малышка? – ворковала Сью, пытаясь придать своему голосу интонацию покровительственного сочувствия. – Медовый месяц потому и называется медовым, что молодые прилипают друг к другу и никого больше не видят, но когда весь мед слизан, снова тянет на что-нибудь сладенькое, и вот тогда этот самый… как ты его называешь… Арчи Гаравье…

– Гарнье! Гарнье! Гарнье! – твердила Синтия, каждый раз ударяя пяткой по львиной пасти. – Его звали Арчибальд Гарнье. Но он больше никогда не сможет засунуть эту свою огромную штуковину мне в вагину, понимаешь? Никогда! И знаешь почему? Да потому что я его убила!

Заинтригованная Сью попыталась как можно веселей расхохотаться. Потом встала, плеснула в пустой стакан Синтии аперитива, кинула из ведерка льда и, присев возле нее на корточки, сказала:

– Никогда не поверю, что нежная и кроткая малышка Синни способна убить даже комара. А уж тем более мужчину с хорошей оснасткой. Выпей капельку и расскажи, если хочешь, об этом своем Арчи Гарнье. Обожаю всякие сентиментальные истории. Особенно если в них замешаны такие очаровашки, как моя милая Синни Конуэй. – Сью ласково потрепала ее по щеке.

Синтия схватила ее руку, прижала к своей груди и прошептала:

– Я знала, я всегда знала, что ты… ты никогда бы не стала спать с чужим мужем.

– Зачем мне чужой муж, когда кругом полным-полно неженатых мужчин? – самым искренним образом удивилась Сью. – Чужой муж – это все равно что машина, на которой стоит ограничитель скорости. А я больше всего на свете люблю быструю езду. – Сью осторожно высвободила свою руку, приподняла с пола голову Синтии и, поднеся к ее губам стакан с аперитивом, сказала властно: – Пей. Грех скулить о прошлом девчонке с красивой мордашкой и страшно богатым мужем. Вот что я скажу тебе, моя прелесть: этот Арчибальд Гарнье был недостоин тебя, раз взял и сделал ноги. Верно?

Синтия одним махом осушила стакан и вдруг, схватившись за голову, завизжала и стала кататься по полу. Сью отошла в сторону, молча наблюдая за происходящим. Она знала по собственному опыту, что если женщину накрывает истерика, вмешиваться не нужно, а лишь терпеливо ждать, когда она закончится. И Сью ждала, усевшись с ногами в кресло и время от времени потягивая из стакана аперитив. Она с нескрываемой брезгливостью смотрела на катавшуюся по полу Синтию, удивляясь тому, как мог Бернард Конуэй, зная и любя Машу, жениться на подобной идиотке. Впрочем, Сью была весьма невысокого мнения о подавляющем большинстве мужчин – кто-кто, а уж она-то знала о них предостаточно. Бернард – обыкновенный самец. Хищный. Жестокий. Самовлюбленный. Из скупых рассказов Маши о своем прошлом Сью поняла, что этот мужчина сыграл далеко не последнюю роль в том, что сестра потеряла интерес к своей карьере, да и к жизни тоже. Такие мужчины, как Бернард Конуэй, способны сломить дух куда более сильной женщины, чем Маша. Франко тоже виноват, но он искупил свою вину. Сью вздохнула. Этому Конуэю еще предстоит за все ответить. Ибо она, Сью Тэлбот, совмещает в одном лице и детектива и мстителя.

Синтия затихла, повернула голову и посмотрела на Сью.

– Все в порядке, малышка, – заверила ее Сью. – Ты хотела мне что-то рассказать об этом своем Арчи Гарнье. Валяй.

Через два часа Сью позвонила из дома Луизе Маклерой, отдыхавшей с любовником в Майами, и сказала, что желает с ней немедленно встретиться.

– Моя дорогая, неужели вы думаете, я настолько сошла с ума, что вскочу сию минуту с постели и помчусь сломя голову в аэропорт? – томно ворковала Луиза, лежавшая, очевидно, в объятиях любовника. – К тому же вы плохо воспитаны, – добавила она с надменностью истинной южанки. – В Майами сейчас четыре утра.

– Но мне так не терпится помочь твоему Мейсону. – Сью сделала над собой усилие, чтобы не взорваться и не обругать эту суку последними словами. – Мальчик, как мне стало известно, связался с дурной компанией, и ему хотят пришить дело об убийстве первой степени, – говорила она голосом, лишенным какого бы то ни было выражения.

– Не понимаю, о чем ты. – Тон Луизы переменился. – К тому же я не узнала тебя, Сью. Прости. Быть может, отложим нашу встречу до понедельника? – не очень уверенно предложила она.

– Бар Энди Роуэна. Двенадцать ноль-ноль. И запомни: я ненавижу ждать. – Сью бросила трубку.

Поплавав на рассвете в бассейне, она прилегла отдохнуть, положив под подушку кассету с записью рассказа Синтии. Еще до звонка в Майами Сью связалась с частным охранным бюро и попросила прислать парочку дюжих парней. Потом собственноручно проверила, как действует система электронной охраны, и велела выпустить из клетки орангутанга Ленни, обожавшего прыгать с веток на головы незнакомых людей.

Охранники играли в карты в круглой гостиной наверху, из которой просматривались самые отдаленные уголки поместья, Ленни дремал на ветке лиственницы возле главного входа. За окном щебетали птицы и тихо журчала вода фонтанов. На Сью незаметно снизошли мир и покой, и она крепко заснула.

– Это еще надо доказать, – говорила Луиза, пряча глаза под полями изящной шляпки из ажурной соломки. – Последнее время Син невменяема, и доктор Стоунхейдж говорит…

– Я разговаривала с Эйлин Крауфорд, – бесцеремонно перебила Луизу Сью. – Она очень хорошо помнит последовательность событий той ночи, когда погиб Арчибальд Гарнье. Думаю, у Томаса Голдсмита тоже неплохая память. К тому же сама Син уверена, что это ребенок Гарнье, а не Конуэя, а поскольку Конуэй обращается со своей молодой женой ничуть не лучше, чем со своими предыдущими женщинами, она его уже почти ненавидит. И чувствует себя виноватой в смерти отца будущего ребенка. Она обязательно скажет на предварительном расследовании…

– Никакого расследования не будет, – тихо, но решительно заявила Луиза, рассекая своей изящной рукой пронизанный солнечным светом калифорнийский воздух.

– Но если оно состоится, Синни непременно скажет, что была любовницей Арчи Гарнье, хотела выйти за него замуж, однако, узнав об измене возлюбленного, решила ему отомстить. Арчибальд Гарнье был отправлен на тот свет одним из излюбленных на юге способов, когда несущейся на полном скаку лошади бросают под ноги лассо и она летит кувырком. Вероятность гибели всадника составляет около семидесяти процентов, – говорила Сью, привыкшая к тому, что ее выслушивают до конца. – Риск быть разоблаченным даже в том случае, если всадник остался жив, очень невелик – вы, южане, обладаете богатым опытом по части линчевания. Увы, Бернард разочаровал нашу малышку еще и в постели, и она вполне справедливо вспомнила того, кто удовлетворял ее на все сто.

– Не понимаю, что ты против меня имеешь. – Луиза слегка поправила поля своей шляпки. – Я, кажется, никогда не уводила у тебя любовника и даже, видит Бог, не возражала против интрижки моего зятя с той странной женщиной, которую ты считаешь своей сестрой. Я знала: это не может быть серьезно и продолжительно, а потому…

– Знала? Ах ты, старая сука! – взвилась Сью и, вскочив, опрокинула на Луизу чашку с кофе. – Она жива, и ты скажешь мне сию минуту, где она и что вы с ней сделали. Иначе я позабочусь о том, чтобы твоего Мейсона поджарили на электрическом стуле.

– Мне ничего не известно о судьбе этой женщины, – бормотала Луиза, уставившись бессмысленно на отвратительное пятно на своем светло-лиловом платье. – Хотя не скрою: то, что она исчезла, меня обрадовало. Правда, я очень скоро поняла, что это всего лишь хитрый трюк, рассчитанный на то, чтобы завлечь Бернарда в ловушку. Но мой зять не настолько глуп, чтобы поверить, будто эта авантюристка кому-то нужна и…

– Заткнись немедленно, – прошипела Сью и, перегнувшись через столик, резким движением руки сорвала с головы Луизы ее изящную шляпку и швырнула через перила террасы на улицу. Вместе со шляпкой слетел и пышный шиньон из темно-каштановых локонов. Луиза поспешила прикрыть голову обеими руками, но Сью успела заметить наметившуюся плешь. – Рано же ты облысела, Луиза Анна Маклерой, в девичестве Астуриас, – громко сказала Сью, и сидящие за соседними столиками стали оборачиваться. – А ведь ты жила до сих пор в настоящем эдеме. Но я вышвырну тебя оттуда пинком под задницу, и ты превратишься в древнюю старуху, когда твоего дорогого Мейсона…

– Клянусь благосостоянием всей нашей семьи, я не знаю, где она! – Луиза глядела на Сью глазами испуганной коровы. – Да, я говорила Бернарду о том, что связь с этой женщиной может опорочить его в глазах избирателей. Но это был всего лишь дружеский совет, следовать которому вовсе необязательно. Я даже отдала ему кассету с записью, где он и… эта женщина, как бы выразиться поприличней… э-ээ… занимаются интимными вещами и курят марихуану. – Луиза все еще прикрывала руками макушку, хотя принесенные официантом шляпа и шиньон лежали перед ней на столе. – Думаю, он ее уничтожил. Больше мне ничего не известно.

Луиза смотрела на свою мучительницу с таким ужасом, что Сью пришлось ей поверить.

– Ладно, теперь проваливай на все четыре, – смилостивилась она. – И мой тебе совет: если не хочешь стать бабушкой ублюдка с анальным отверстием вместо уха или пупком на затылке, запри свою дочурку в клинику, где спиртное выдают каплями, в виде лекарства. Адью, прекрасная Луиза. Все мое остается при мне. – Она выразительно похлопала по сумочке, где лежала кассета с записью рассказа Синтии. – Эта вещица будет тикать, как бомба замедленного действия, отсчитывая часы и дни до наступления момента истины. Но стоит тебе сообщить мне хоть что-то о сестре, и я не стану возражать, если и эту истину заменят на самую банальную ложь в духе американского здравого смысла. – Сью встала и, вильнув по привычке крутыми бедрами, легко сбежала по ступенькам террасы, села в свой белый «феррари» и укатила.

Луиза Маклерой с полчаса проплакала в туалете бара. Впервые в жизни она почувствовала себя беспомощной и старой.

«Мне нужна эта кассета, – думала Сью. – Да, она мне необходима. И я почти уверена, что этот самовлюбленный индюк Берни Конуэй ее не уничтожил. Скорее всего спрятал в каком-нибудь укромном местечке. Правда, похоже, он настоящий трус, и если на этой кассете на самом деле запечатлено то, о чем сказала Луиза… Нет, все равно Конуэй не должен был ее уничтожить. Следовательно, крошка Сью, тебе придется всерьез заняться этим занудой политиком с вживленным сердцем. Как же я ненавижу всех этих политиков – уж лучше иметь дело с торговцами свиньями, владельцами баров и притонов. В них, по крайней мере, иной раз проглядывают человеческие черты. Но ты должна, Сью, должна это сделать, – продолжала она убеждать себя. – Вспомни кэпа. Милый Франко, я уверена, ты не зря любил эту женщину. Да, да, она достойна твоей любви. Я тоже ее очень люблю и нисколько к тебе не ревную. Ну, если самую малость… Сью Тэлбот, вспомни о том, что в школе тебя звали чертовкой и пройдохой. Ведь это ты, а не кто другой, провела три ночи на чердаке старого коттеджа в обществе мышей и сверчков, чтобы вывести на чистую воду старых дев, которые учили других морали и прочему чистоплюйству, а сами (ты же застукала их!) ходили трахаться на чердак с садовником и его глухонемым братцем. Ты там такое увидела, что глазам своим не поверила. Зато скумекала, что жизнь любого человека, будь он сенатором, мусорщиком или даже самим президентом, имеет две стороны – лицо и изнанку. Тебе понравилось узнавать про то, как выглядит изнанка, верно? Лицо – это та же витрина. В витринах не выставляют грязные ночные горшки, использованные презервативы и содержимое мусорных контейнеров. Дружище Берни, твоя жизнь тоже имеет изнанку, и чертовка Сью Тэлбот постарается сделать так, что ты сам вывернешь ее на всеобщее обозрение. Да, я понимаю, от Сью Тэлбот, сестры брошенной тобой ради политической карьеры Маджи, ты будешь бежать как черт от ладана, однако, насколько я тебя знаю, ты не сможешь устоять перед чарами прекрасной молодой незнакомки, влюбленной в тебя всем своим «интересным местом», как говаривала старушенция Колт. И да поможет мне Бог и мои дорогие соотечественники избиратели».

Она навестила деда в его поместье в Новой Англии. Старик понемногу приходил в себя и ежедневно по утрам наговаривал на диктофон воспоминания о своих встречах с известными бизнесменами, политиками, писателями и прочим интересующим публику людом, намереваясь издать многотомный труд. Они закрылись в его кабинете. Сью вышла оттуда через час с небольшим веселая, с озорно поблескивающими глазами.

– Я выхожу замуж и уезжаю в Европу. Похоже, надолго, – сказала она мистеру Шрайберу, пресс-секретарю Тэлбота. – Это сообщение может появиться в колонке светской хроники, скажем, в «Нью-Йорк таймс». Фамилию моего будущего мужа, пожалуй, упоминать ни к чему, тем более что я оставляю свою – пускай читатели поломают себе мозги. Хотя нет, не стоит так зло играть с ними… Его зовут Арчибальд Гарнье. Он француз, но родился и вырос в Америке. В Нью-Орлеане.

– О'кей, мисс. Я вас поздравляю.

– Тони, когда я приеду сюда в следующий раз, мы непременно выпьем с тобой по бокалу шампанского и я сообщу для прессы кое-какие подробности моего замужества. А сейчас проследи, пожалуйста, чтобы газетчики не переврали фамилию моего будущего супруга и не исказили текст.

…Разувшись, Сью вошла по колено в бассейн и, глядя на нарисованные на стене океанские дали, прошептала:

– Все будет в полном порядке, кэп. Я обязательно ее найду.

На пресс-конференции она сидела в первом ряду – коротко стриженная темноволосая девушка в джинсах и кораллового цвета свитере – и то и дело переводила взгляд со своего включенного магнитофона на мужчину за столом, умно и с юмором отвечавшего на вопросы корреспондентов. Она пока не задала своего вопроса. Она выжидала.

– Я люблю свою жену, – говорил Бернард Конуэй, слегка откинувшись на спинку кресла и с ленивой брезгливостью разглядывая девицу неряшливого вида с длинными соломенного цвета волосами, на вопрос которой он в данный момент отвечал. – Каждую свободную минуту я стараюсь проводить с Син. Видите ли, я долго оставался холостяком, сидел у холодного камина и мечтал о той, которую рано или поздно встречу. Ну а теперь в моем камине ярко горят сухие поленья и я наслаждаюсь домашним уютом. Увы, в настоящий момент моя жена не совсем здорова, иначе бы она непременно сопровождала меня и в этой поездке. Без Син я чувствую себя одиноко. Как только завершится пресс-конференции, я свяжусь с женой по телефону и расскажу ей все в подробностях.

– Журнал для молодоженов «Флердоранж», – наконец подала голос девушка из первого ряда. – Мистер Конуэй, как и где вы познакомились с вашей будущей женой? Это была любовь с первого взгляда?

Конуэй на долю секунды прикрыл ладонью глаза. Это был безукоризненно отрепетированный жест, о чем, разумеется, все догадывались, и тем не менее он впечатлял.

– Да! – громко произнес Бернард и улыбнулся широкой мальчишеской улыбкой. – Син сразила меня своей необыкновенной красотой. Она оказалась чиста душой и телом, и я расцениваю это как подарок судьбы. Она… – Конуэй поперхнулся, это тоже было отрепетировано, и поднес к губам белоснежный платок. – У нас с ней большая разница в возрасте, но Син мудра и снисходительна к моим холостяцким привычкам, от которых я, увы, не в силах избавиться сразу. Но я торжественно обещаю превратиться со временем в идеального мужа.

Он как бы невзначай поднял руку и мельком глянул на часы. Это было условным знаком.

Время пресс-конференции истекло.

Девушка в свитере кораллового цвета поджидала его возле машины.

– Мистер Конуэй. – Девушка смело глядела ему в глаза. У нее были высокие скулы и по-детски наивное выражение лица. Бернард нахмурился, пытаясь что-то припомнить. Но девушка помешала ему. Она дотронулась до его локтя и сказала: – Я тоже родилась в Техасе. Если вы дадите мне сейчас интервью, шеф возьмет меня в штат. Я сделаю сногсшибательный материал о вашей счастливой семейной жизни. Вам будут подражать тысячи молодоженов.

Конуэй колебался секунды две, не больше.

– А почему бы и нет? – воскликнул он, дружелюбно хлопнув девушку по плечу, что успел запечатлеть фотограф из «Вашингтон пост». – О'кей. Как насчет того, чтобы выпить по чашечке кофе в клубе?

– Идет, – сказала девушка и проворно забралась на заднее сиденье большого черного «роллс-ройса». – Можно я напишу, что вы сами сидели за рулем и мы были в машине вдвоем? Ваша жена не очень ревнива?

– Пишите, – разрешил Конуэй. – Наши супружеские отношения построены на полном доверии друг другу. Кстати, вы замужем?..

В конце вечера Юнис, так звали девушку, рассказала Бернарду Конуэю историю своего нелегкого детства (отца не видела в глаза, старшая в семье, где, кроме нее, есть еще два брата и сестра), бедной на развлечения юности, в которой были лишь учеба и работа… Вернувшись к делу, она пообещала, что материал будет готов завтра к полудню. Бернард пригласил Юнис на ленч.

– А что, если нам с вами махнуть в один уютный загородный ресторанчик, где кормят отменными бифштексами? – предложил Конуэй, открывая перед Юнис переднюю дверцу своего лимузина. – Туда езды минут двадцать пять. За это время успеете прочитать свое сочинение. О'кей?

Юнис, удобно устроившись на сиденье рядом с Конуэем, достала из папки отпечатанное интервью. Бернард невольно отметил, что у девушки красивые длинные ноги – она была в довольно короткой, но в то же время скромной юбке. – Итак, я начинаю. «С Бернардом Конуэем чувствуешь себя так, словно знаком с ним долгие годы, – затараторила Юнис. – Красив, обаятелен, внимателен к собеседнику, предельно искренен в ответах даже на чересчур интимные вопросы. Эта искренность подкупает. Не проходит и пяти минут, как понимаешь: в такого человека нельзя не влюбиться. – Юнис сделала паузу, что-то зачеркнула в тексте. – Простите. – Она повернулась к Бернарду, словно намереваясь что-то сказать, но передумала. – Романтическая любовь встречается и в наши дни. Любовь, которую почувствовал Берни Конуэй к прекрасной Син Маклерой, была как девятый вал, едва не сбивший его с ног. Он стал совсем другим человеком, узнав эту женщину. Она вознесла его на такие высоты любви, что у него закружилась голова и захватило от восторга дух».

– Но я не говорил вам этого, – запротестовал Бернард. – У нас с Син было… м-м… несколько иначе.

– Позвольте мне пофантазировать, – невозмутимо парировала Юнис. – Ведь я пишу не для вас, а для юных невест и молодых жен.

– Да, но…

– Слушайте дальше. «Эта женщина завладела моей душой. Я просыпался и засыпал с мыслью о ней. Я готов был мчаться за ней на край земли, бросив самые важные дела. Когда я целовал ее, мне казалось, что я приобщаюсь к великому таинству. Мне казалось, Господь специально создал ее для меня, что она и есть та самая твоя половинка, на поиски которой иной раз уходит вся человеческая жизнь. Эта женщина заставила меня поверить в то, что любовь – самое главное в жизни, ее смысл, цель, квинтэссенция…»

– Прекратите! – рявкнул Конуэй, одновременно нажав на педаль тормоза. – Я не говорил вам подобной… чуши.

Юнис с невозмутимым видом повернула к нему голову.

– Не чушь, мистер Конуэй. И вы сами прекрасно это знаете.

Бернард уже овладел собой. О недавно пережитом волнении свидетельствовали лишь капельки пота на переносице. Он протянул к девушке руку и сказал, не глядя в ее сторону:

– Давайте сюда. Я ознакомлюсь с материалом сам. Она отдала ему листки.

– Сколько вам лет? – спросил через некоторое время Конуэй.

– Девятнадцать с половиной.

– Вы любили когда-нибудь?

– Да, – задумчиво ответила Юнис. – Но это была несчастная любовь. Он всегда думал о другой. Даже тогда, когда занимался любовью со мной.

Бернард непроизвольно вздохнул.

– Это тяжело, – сказал он. – Это… Черт, но почему мы всегда любим именно тех, для кого совсем мало значим? Как ты думаешь, Юнис?

– Потому что они никогда не принадлежат нам до конца.

Она вдруг по-детски жалобно всхлипнула.

– Что с тобой, малышка?

– Я… я отомстила ему за то, что он любил не меня. Я бросила его в самую тяжелую для него минуту, и он… – она всхлипнула еще громче, – он покончил с собой.

– Каким образом? – с нескрываемым любопытством спросил Бернард.

– Утопился в океане, – прошептала Юнис. – В тот день поднялся жуткий шторм, и его тело так и не нашли.

– Когда это случилось?

– Ровно месяц назад. Он попросил меня прийти, а я… Словом, я была озабочена устройством собственной карьеры. И вообще, мне хотелось проучить его за то, что он…

Она горько расплакалась.

Бернард обнял девушку за плечи и прижал к себе.

– Ну, ну, малышка, успокойся. Послушай, может, поедем ко мне на ранчо? Тут совсем недалеко. В ресторане уж слишком много любопытных глаз.

Юнис молча кивнула.

Бернард пил неразбавленное виски и безостановочно ходил по комнате. Юнис сидела на полу возле камина и глядела на огонь.

– Мне все равно, что скажут обо мне эти ублюдки-избиратели. Плевать я на них хотел. К черту Америку! К черту! В этой идиотской стране тебе выкручивают руки и принуждают делать то, чего ты не хочешь делать. Только потому, что так хотят другие. Кто? Ханжи-домохозяйки, которые, отправив детей в школу, предаются утолению своей похоти с молочником, зеленщиком или каким-нибудь бедным студентом, подрядившимся стричь газон. Еще эти чертовы пенсионеры – те идут к избирательным урнам дружной толпой, предварительно перемыв все до одной косточки кандидатам. Дерьмо! Они привыкли видеть в политическом деятеле евнуха, кастрата или в лучшем случае импотента. Бедняге строго-настрого запрещено влюбляться…

– Но разве вы не влюблены в вашу жену? – тихо спросила Юнис, не отрывая глаз от огня в камине.

– Влюблен! Ха-ха! Черт бы ее побрал вместе с ее мамашей, сующей свой длинный нос в чужие дела. Это дерьмо, в котором я вынужден сидеть во имя того, чтобы… – Он вдруг замолчал, глотнул из стакана виски и, бросив взгляд в сторону неподвижно сидевшей на полу девушки, спросил: – Но ведь ты не напишешь об этом в своем журнале, верно?

– Нет. Я люблю вас и желаю только одного: помочь вам.

– Помочь? Мне?.. – Бернард остановился сзади Юнис и, глядя на ее совсем детскую макушку, сказал: – Мне уже не поможет никто. Потому что я потерял ее навсегда. Она… она покончила с собой. И в этом виноват я. Она… – Он вдруг опустился на пол рядом с Юнис и прижался головой к ее груди. – Ее забрал океан. Она принадлежит вечности, а я… я остался здесь, в этом мерзком, вонючем…

Он плакал, а Юнис с материнской добротой гладила его по голове, щекам, спине.

– Я помогу тебе, Берни, – твердила она. – Только люби, люби меня…

Они провели на ранчо двое суток. Юнис оказалась на редкость искусной любовницей. Бернард стонал и извивался от наслаждения, когда она массировала его член своими умелыми пальцами. Юнис, казалось, знала сотни способов сделать мужчине приятное. Однажды в перерыве между изнуряющими ласками он спросил у девушки:

– Откуда тебе известны все эти штучки? Ничуть не смущаясь, она ответила:

– У меня был хороший гуру. Он внушал мне, что цель жизни женщины – делать приятное мужчине. Искусство доставлять наслаждение почти утеряно в веках. Но есть люди, которые собрали эту мудрость по крупицам и передают ее другим. Это великое искусство, Берни. Но им можно пользоваться лишь в том случае, если любишь по-настоящему. А я люблю тебя. Люблю.

Он, разумеется, не заметил, что девушка при этом сложила за его спиной два кукиша, – он млел от тщеславного восторга, забыв про все на свете.

Ночью он разбудил Юнис и рассказал в подробностях историю своих отношений с Маджи. Она задала один-единственный вопрос:

– Ты все еще любишь ее?

– Она умерла. А мертвых любить невозможно, – сказал он.

Юнис показалось, он сам не верит в то, что говорит. Она до боли в суставах стиснула кулаки и спросила ангельским голоском:

– Значит, ты любишь меня?

– Да, – быстро ответил он. – Я уже не смогу без тебя.

За завтраком Юнис как бы ненароком обратила его внимание на заметку в колонке светской хроники, где сообщалось о замужестве Сьюзен Тэлбот.

– Я знаю эту женщину! – воскликнула Юнис. – Ее отец владеет контрольным пакетом акций издательства, в котором выходит наш журнал. Видела ее на одном приеме. Нос выше затылка. Но красотка, ничего не скажешь. А кто такой этот Арчибальд Гарнье?

– Понятия не имею, – пробормотал Бернард, пробегая глазами заметку. – Вот уж не думал, что Сью когда-нибудь выйдет замуж.

– Ты с ней знаком?

– Мы соседи по Беверли-Хиллз. Видел раза два. – Он вдруг скомкал газету и швырнул в камин. – Мне казалось, она так переживала гибель своей сестры…

– С ее сестрой что-то случилось? – Юнис была сама невинность. – А я и не знала, что у Сьюзен Тэлбот есть сестра.

Бернард хранил молчание до конца завтрака. Юнис, допив кофе, опустилась перед ним на колени и, расстегнув ширинку его брюк, сказала:

– Умру, если не отдашься мне сию же минуту. Здесь, на этом ковре…

Обессиленный, он лежал возле камина, а она творила над его телом чудеса лишь с помощью языка. Все его ощущения, казалось, слились в сплошной непрекращающийся оргазм. Наконец, утомившись, Юнис легла рядом, положила голову ему на грудь и, то и дело нежно касаясь подушечками пальцев его пениса, сказала:

– Знаешь, я припомнила одну историю, связанную с неким А. Гарнье. Кажется, его тоже звали Арчибальдом. О ней писали в газетах, но очень кратко. Парень, помнится, жил у Крауфордов в их поместье в Алабаме в качестве гувернера младшего мальчишки и, если верить сплетням, перетрахал всех горничных в округе. Горничных парню показалось мало, и он залез под юбку одной девице и чуть было не уломал ее выйти за него замуж. Однако в планы ее родителей не входило уступать дочь какому-то там гувернеру, чьи предки содержат бензоколонку в Нью-Орлеане. Мать мечтала выдать дочурку за будущего сенатора или конгрессмена. Этот Гарнье, судя по всему, вел себя нахально, и даже посмел сделать девице ребеночка. Но у нас, на Юге, как тебе известно, свои законы, и бедняге шерифу Макгаверну пришлось расписаться в своей беспомощности, когда он сделал сообщение для прессы, что Арчибальд Гарнье сломал себе шею, пьяным упав с лошади. Девицу тут же увезли в Европу и благополучно выдали замуж. Но, сдается мне, кто-то скоро будет растить чужого ребеночка, возлагая на него свои собственные отцовские надежды. – Юнис приподнялась над Бернардом, потерлась клитором о его пенис, чуть ли не мгновенно заставив его затвердеть, и ловко приняла в свое лоно. – Мой сладкий мальчик, – шептала она. – Что нам до этих потаскух и их рогатых мужей? Нам с тобой так хорошо вдвоем…

Бернард вернулся к этой теме за обедом. Они ели запеченные в гриле креветки, запивая их легким испанским вином. В окно глядела круглая техасская луна, на столе горела большая свеча в форме дорической колонны.

– Ты не помнишь случайно фамилии той девушки? – спросил он, нежно поглаживая руку сидевшей напротив Юнис.

– Какой? – удивленно спросила она.

– Той, которую соблазнил этот Гарнье. Бернард отвел взгляд в сторону.

– Нет. Не помню. Знаю только, что она дружила с Томасом Голдсмитом и даже, кажется, была с ним помолвлена. Мне говорил об этом сам Томас, у которого я брала интервью по случаю его победы на турнире по теннису на приз нашего журнала. По-моему, Хью Крауфорд бросил Йель и уехал в Сидней по делам, связанным с фирмой отца. Брат этой девушки… забыла, как его зовут, он, кажется, тоже живет сейчас не в Штатах. Мне говорили, он стажируется не то в Сорбонне, не то…

Бернард вдруг хряснул кулаком по столу, и свеча, завалившись набок, погасла.

– Я так и знал, – процедил он сквозь зубы. – Она не могла забеременеть от меня. Идиот, я был на седьмом небе от счастья.

– Кто не мог забеременеть от тебя? – Юнис вскочила, обошла вокруг стола и встала перед Бернардом на колени. – Любимый, что тебя так расстроило?

Он обхватил ее за пояс и сказал, уперевшись лбом в мягкий податливый живот:

– Я не могу иметь детей. Об этом не знает никто, кроме моего доктора. Но это так. Я думал, случилось чудо.

Юнис больше не задала ни одного вопроса. Она снова долго ласкала Бернарда, умело удерживая на грани оргазма.

– Я разведусь с этой сукой, – пообещал он, лежа на груди у Юнис. – И женюсь на тебе.

– А твоя политическая карьера? – спросила она с напускной тревогой.

Он выругался и мгновенно заснул.

– Не нужно разводиться, – сказала среди ночи Юнис, разбудив Бернарда своими искусными ласками. – Особенно сейчас. Если ты бросишь беременную жену, Америка никогда тебе этого не простит, а твоя Син станет в глазах этих идиотов национальной героиней. Вероятней всего, она родит либо недоноска, либо ребенка с массой психических отклонений – она пьет, как сезонный рабочий, и каждый день закатывает истерики. История о загадочной гибели Арчибальда Гарнье может появиться на страницах газет к моменту рождения ее ребенка.

– Кто тебя подослал? – вдруг спросил Бернард. Приподняв от подушки голову, он пытался заглянуть в глаза Юнис. – Тебя кто-то подослал, верно?

– Да, – ответила она, устраиваясь у него между ног и прижимаясь горячей щекой к его животу. – Любовь и жажда мести.

Конуэй снял свою кандидатуру, объяснив в телевизионном интервью, транслировавшемся на всю страну, что не может представить себя в роли политика. Он сказал, что намерен отныне посвящать больше времени семье, под которой подразумевал Юнис, – они последнее время были неразлучны, – а также бизнесу. Поскольку Луиза поместила Синтию в клинику санаторного типа в швейцарских Альпах, Бернард, совершая деловую поездку по Европе с Юнис в качестве секретарши, время от времени навещал жену. После каждого подобного визита на страницах американских газет появлялись цветные фотографии улыбающейся пары на фоне заснеженных горных вершин или тропических растений зимнего сада. Синтии внушали со всех сторон, что муж ее обожает. Больше всех, как ни странно, старалась Луиза – она тоже чувствовала себя вполне счастливой.

Однажды, когда они пили шампанское на веранде уютного ресторанчика на Елисейских полях, празднуя очередной из многочисленных юбилеев их удивительного союза, Юнис неожиданно сказала:

– Я перехитрила саму себя. Весело, правда?

– Что ты сделала, родная?

– Я в тебя по-настоящему влюбилась. И теперь уже поздно что-либо изменить.

– Но ведь ты призналась мне в этом чуть ли не в первый день нашей встречи.

– Я тебе бессовестно лгала.

Он расхохотался, откинувшись на спинку плетеного кресла.

– Маленькая лгунья сделала меня таким счастливым, – сказал он, беря ее руку в свои. – А я-то думал… – Он на мгновение нахмурил брови. – Увы, на этом свете не бывает ничего вечного.

Юнис вздохнула и осторожно высвободила свою руку.

– В чем дело? – удивился Бернард. – Я тебя обидел?

– Нет. Сейчас обидеться предстоит тебе. – Она достала из сумочки конверт и протянула его Бернарду. Он машинально открыл его, достал цветные фотографии и вдруг изменился в лице.

– Откуда у тебя ее фото? – спросил он, внимательно вглядываясь в лицо Юнис.

– Угадай.

Она лукаво улыбалась.

Бернард рассматривал фотографии. На одной из них Маджи стояла в обнимку с высокой девушкой с длинными волосами жемчужно-пепельного цвета, повернувшись к ней вполоборота.

– Ты – Сьюзен Тэлбот, – вдруг сказал Бернард. – Ты хотела уничтожить меня. Ты… Нет, я отказываюсь что-либо понимать.

– Я тоже, – кивнула она. – Я все провалила.

– Нет, ты меня на самом деле уничтожила. Потому что прежнего Бернарда Конуэя больше не существует. Ты вылепила из меня кого-то по своему желанию и вкусу.

– Та кассета, которую ты хранишь в сейфе, это… Бернард нахмурился.

– Да. Там мы занимаемся любовью. И она признается, что любит другого. Человека по имени Ян. Последнее время она была уверена в том, что он ей не брат по крови. И говорила об этом, особенно когда мы курили марихуану. Она всегда мечтала соединиться с ним.

Сью схватила Бернарда за руку и прошептала:

– Теперь я знаю точно, что она жива. И мы с тобой ее найдем.

– С трудом догнал тебя. Уф… Плаваешь, как дельфин, моя красавица.

Лиззи перевернулась на спину и внимательно посмотрела на загорелого парня, плывущего чуть сбоку и сзади от нее. Она уже где-то его видела, а потому совсем не испугалась. К тому же парень так приветливо ей улыбался.

Прозрачные голубые волны Атлантики ласковым теплом омывали их тела. Пляж с расположенными на одной линии отелями и виллами казался таким далеким и будто игрушечным.

– Меня зовут Джимми, – сказал парень на вполне сносном английском. – А ты Лиз, Элизабет. Я буду звать тебя Элиза, можно?

– Да, – сказала Лиззи, щурясь от ослепительно ярких лучей солнца. – Ты испанец?

– Нет конечно. – Джимми рассмеялся, и его черная в мелких завитках голова на какое-то время исчезла под водой. – Почему ты так решила? – спросил он, выныривая на поверхность. Лиззи невольно отметила, что завитки его волос сохранили прежнюю форму – в них лишь поблескивали капли воды.

– Можно потрогать? – спросила она и, не дожидаясь разрешения, провела ладонью по затылку Джимми. – О-о-о, – вырвалось у нее. – Я еще никогда не…

Она замолчала и отдернула руку. Ей показалось, будто от волос Джимми исходили разряды электричества.

– Чего ты испугалась? – Он схватил ее за руку и притянул к себе. Под ними была светло-голубая бездна. – Ты тоже не американка, – сказал Джимми, без тени смущения разглядывая ее. – Хоть и болтаешь на английском без акцента. Вот твоя мать – стопроцентная американка. Тоже очень красивая. – Джимми зажмурился, словно был ослеплен воспоминанием о красоте Сью. – Но ты мне нравишься больше, – неожиданно заключил он. – И мне безумно хочется тебя поцеловать. – Он тут же впился губами в ее губы, и оба мгновенно очутились под водой. Лиз барахталась, пытаясь высвободиться из цепких объятий Джимми. Когда их головы снова оказались на поверхности, он сказал как ни в чем не бывало: – Этим лучше заниматься на волнорезе. Поплыли?

Она послушно плыла за ним. Метрах в пятидесяти от берега длинные каменные руки волнорезов почти сходились вместе, защищая пляж от волн. Джимми вскарабкался на большой камень и помог выбраться из воды Лиз.

Вокруг было пустынно. Тишину нарушал лишь плеск волн о камни. Джимми крепко стиснул ладонь девушки.

– Хорошо, правда? – сказал он. – Иногда мне кажется, будто меня родили не отец с матерью, а Атлантический океан. Ты тоже его любишь?

– Да, – выдохнула Лиззи и попыталась высвободить свою руку.

– Зачем? – удивился он. – Ты моя девушка. Я тебя не отпущу. Разве тебе плохо со мной?

– Хорошо, – не колеблясь ответила та, – но я… я совсем тебя не знаю.

Он обнял ее, привлек к себе и поцеловал в губы, заставив их раскрыться. Он проник своим горячим упругим языком глубоко в ее рот и стал нежно ласкать нёбо.

Голова закружилась, и Лиз стала медленно заваливаться на горячий камень. Но прежде чем ее спина коснулась его поверхности, Джимми успел подложить свои руки, и Лиз вся очутилась в его объятьях. Она закрыла глаза, чувствуя, что сопротивляться бесполезно. Ей этого и не хотелось.

– Теперь ты меня знаешь? – прошептал Джимми, едва оторвавшись от ее губ. – Как же ты красива… Я влюбился в тебя с первого взгляда. Ты моя, слышишь?

– Да, – покорно ответила девушка и, подняв веки, посмотрела Джимми в глаза. Ей показалось, они лучатся, и их лучи проникают глубоко ей под кожу, вызывая странный жар.

Он быстро встал, не выпуская ее из своих рук, и сказал:

– Сегодня ночью приобщу тебя к серфингу. Будет полнолуние. Ты знаешь, что такое серфинг?

Она кивнула.

– Я видела, как мальчишки ныряют в волны, обхватив дощечку. Я тоже хочу научиться. Я… я должна быть такой же ловкой, как ты.

И она, вдруг ощутив робость, опустила глаза.

Джимми взял ее за запястья и поднес поочередно к своим губам ее ладошки, нежно поцеловав каждую в то место, где близко сходились линии жизни и любви.

– У тебя никогда не было приятеля? – утвердительным тоном спросил он, и когда она замотала головой, сказал серьезно и даже печально: – А ведь я мог опоздать. Но я, кажется, успел вовремя. – Он запрокинул голову и рассмеялся, обнажив белоснежные зубы. – Хвала и слава всем богам!.. Сколько тебе лет, Элиза?

– Шестнадцать, – сказал она.

– Я думал, тебе нет пятнадцати. А мне скоро двадцать четыре. Слушай, у меня перерыв кончается. Надо спешить – этот очкарик вычитает по песете за каждую минуту опоздания. Презираю очкариков. Он напоминает мне одного профессора биологии из Неаполитанского университета. Поплыли, а?

Они одновременно нырнули в воду и поплыли к берегу, держась рядом.

Оба вдруг испытали страх потерять друг друга. Но они еще не умели выразить это словами.

Тело Лиззи было в синяках и ссадинах, зато душа ликовала. Получилось!

Она бесстрашно нацеливала нос своей доски на самую высокую волну и, подхваченная ею, визжала, как настоящая дикарка. Не от страха – от восторга.

Когда Джимми стянул с нее на берегу грубую парусиновую рубаху и джинсы и увидел в свете луны эти ссадины, он готов был рвать на себе волосы. Но Лиззи сказала:

– Это мои трофеи. Я буду ими гордиться.

Она надела длинную широкую юбку.

– Хочешь, я покажу тебе свой дом? – Джимми взял девушку под руку.

– Хочу. Я еще не была в глубине острова.

– Откуда ты знаешь, что я живу там? – изумился Джимми и, прижав Лиз к себе, нежно поцеловал в мокрую макушку.

– Сама не знаю. Мне кажется, я представляю и как ты живешь.

Небольшой джип Джимми наматывал на свои могучие колеса километры извилистой дороги.

– Асфальт положили еще не до конца. Держись, – предупредил Джимми, и машину подбросило вверх, качнуло, швырнуло вбок. Запахло пылью и какой-то травой.

Они остановились возле небольшого трехэтажного дома в ряду таких же домов, стоящих вдоль узкой улицы без тротуаров. Почти во всех окнах было темно.

– Это новостройка, – пояснил Джимми. – Вокруг, можно сказать, ни души. Пустыня. Не страшно?

Она ничего не ответила. Когда они вышли из машины, она обняла его за шею, поднялась на цыпочки и провела языком по его пухлым влажным губам. Он взял ее за талию, поднял в воздух и страстно поцеловал.

– Я погиб. – Он с трудом перевел дыхание. – И дернуло же меня в тот день подменить Сантьяго и потащиться вместо него на пляж. «Сангрия, сандвичи, кока, пиво», – гнусаво затянул Джимми, подражая лотошникам. – Я увидел, как ты стоишь и ждешь, когда накатит волна, чтобы нырнуть. Ты не боишься, что от соленой воды у тебя спутаются волосы?

– У меня уже настоящий вшивый домик. – Лиззи весело рассмеялась и погладила Джимми по голове. – Как я тебе завидую. Если бы у меня были такие кудряшки!

– Глупышка. Наши женщины нарочно их распрямляют, чтобы походить на европеек.

– Ваши? А кто это – ваши? – спросила Лиззи.

– Моя мама марокканка. Отец – наполовину итальянец, наполовину индус. А вообще-то я толком о нем не знаю. Он плавал на какой-то шхуне и, по-моему, занимался контрабандой. Маме сказали, что он утонул. Мне тогда еще одиннадцати не было.

Джимми щелкнул выключателем, и взору Лиззи предстала маленькая чисто прибранная квартирка. Крошечные спальня и гостиная, разделенные деревянной стойкой-столом и электрической плитой.

– Зато это только мое, – поспешил Джимми опередить ее разочарование.

– У тебя так много книг и дисков. – Лиззи присела на корточки, разглядывая их. – И ты, оказывается, тоже любишь классическую музыку.

– Это уже в прошлом. Я понял, что и музыка не спасает.

– От чего? – глянув на него с удивлением, спросила Лиззи.

– От отчаяния. Тебе знакомо это чувство? – Он взял девушку за руку и, сев на диван, посадил ее к себе на колени. – Но ты спасешь меня от него, да?

– Если смогу, – честно ответила Лиззи. – Я очень неопытная. Я все время только и делала, что играла на рояле, слушала музыку, читала книги. Я…

– Но ты тоже любишь океан, – мягко перебил ее Джимми и привлек к себе. – Я знаю, ты очень любишь океан.

– Наверное. – Лиззи вздохнула. – Мне пора домой.

– У тебя строгие родители?

– У меня нет родителей, – сказала она просто. – Сью моя тетя, а Берни… Понимаешь, его когда-то любила моя мама, а теперь…

Она замолчала и отвернулась.

– Они тебя очень любят, – сказал Джимми, потершись щекой о ее щеку. – И все тебе простят. Останешься?

– Да, – сказала Лиззи. – Мне очень хочется остаться. Мне трудно уйти от тебя.

– Тогда во всем доверься мне. – Джимми спустил ее с колен. – Но ты не бойся – тебе будет со мной очень хорошо. Тебе это нужно. Без этого ты многого не сможешь понять. – Он быстро скинул одежду и теперь стоял перед ней совершенно нагой. У него было красивое загорелое тело, мускулистые руки и ноги, поджарый живот. Он напоминал Лиззи скульптуру античного бога, которую она видела в музее. Только мраморный фаллос был меньше и не вызывал у нее никаких эмоций. Сейчас же, глядя на большой фаллос Джимми, Лиззи почувствовала желание коснуться его и тем самым приобщиться к какой-то удивительной тайне.

И она положила на него свою ладонь. Внутри живота сделалось жарко. Закружилась голова.

– Красиво, – прошептала она. – Это… так красиво.

Джимми погасил свет, и комната наполнилась сиянием луны, нависшей над кратером вулкана. Это было фантастическое зрелище, и Лиззи, сверхчуткая ко всему прекрасному, вздрогнула. Ей хотелось плакать от счастья, но она понимала, что слезы недостойны ее, подруги Джимми, прошедшей испытание серфингом.

– Любимая… – Джимми сел на коврик возле дивана, широко расставив согнутые в коленях ноги, и протянул к ней руки. – Иди сюда. Мы с тобой должны соединиться. Я слышу голос бога Камы. Он велит мне творить любовь.

Он привез ее домой на рассвете. Расстаться было очень трудно, но Джимми ждала работа. Они поклялись друг другу встретиться в полдень на пляже.

Лиззи шла среди благоухающих кустов гибискуса. Она не чувствовала под собой гравия дорожки, хоть и была босая. Ей казалось, что ее возносят над землей вихри, клубящиеся в ее теле. Казалось, там, в вышине, с ней могло случиться что-то еще более прекрасное, чем сегодня ночью.

– Нет, я не хочу туда, – вслух произнесла она. – Я хочу быть с Джимми.

Услышав ее шаги, из спальни вышла Сью. На ней был прозрачный халат, который она не успела застегнуть, и Лиззи поразилась красоте своей тетки.

– Как же ты красива, Сью, – сказала она. – Господи, почему я не замечала этого раньше?

Сью улыбнулась.

– Свершилось, девочка моя?

– Да…

– И это тебя не разочаровало?

– О нет, нет, – горячо запротестовала Лиззи.

– Я так рада за тебя. – Сью подошла и, положив ладони девочке на плечи, заглянула в глаза. – Они у тебя как звезды. Иди поспи. – Когда Лиззи была уже посередине лестницы, Сью тихонько окликнула ее и, поднявшись на несколько ступенек, шепнула: – Берни мы ничего не скажем, верно?

Лиззи машинально кивнула. Перешагнув через порог своей спальни, она в сладком бессилии упала на кровать.

– Ты женщина, и я должен делать все для того, чтобы тебе было хорошо. Только через твое блаженство могу достичь блаженства я, – говорил Джимми. Они купались нагишом в теплой, отгороженной скалами бухте. Это была дикая часть острова. Сюда редко кто забредал.

– Ты уже испытал с кем-то это блаженство? – спросила Лиззи, любуясь его прекрасным торсом.

– Такого, как с тобой, – ни с кем! – воскликнул Джимми. – Но я знал, что оно существует. Я изучил много книг, пытаясь среди гор глупости отыскать золотое зерно. Я знал интуитивно: ни деньги, ни наркотики, ни продажные женщины не сумеют дать мне то, что я хочу. Но я попробовал в своей жизни все.

– О! – произнесла Лиззи, внезапно ощутив укол ревности.

Он обнял ее за плечи, прижал к себе и стал ласкать фаллосом ее живот.

– Это было неизбежно, любимая. Иначе я бы не смог узнать в толпе тебя. Но у меня уже девять месяцев не было женщины. Я словно родился заново за это время. Не сердись, любимая, – они все равно что книга с полезными советами, которая пылится на полке. Без этих советов пришлось бы идти наугад. Я мог причинить тебе много боли и зла.

– Но ведь я совсем ничего не знаю. Я…

– Это замечательно, Элиза. Такой и должна быть моя возлюбленная. И я обязан беречь ее от всего дурного, грязного, нехорошего. Я знаю, многие мужчины позволяют себе делать с женщинами такое, отчего те превращаются в путан. Многие мужчины думают только о том, как самим достичь оргазма. Во всех книгах и журналах они только и пишут об этом. Несчастные. Любовь – это непрекращающийся оргазм души и тела.

– Церковь считает плоть грязной и призывает усмирять ее, – сказала Лиззи, вспомнив проповеди отца Стефанио, настоятеля храма Девы Марии в Нью-Орлеане.

– Ты в это веришь? – Джимми приподнял девушку за талию и ласково вошел в ее лоно.

– Нет. Особенно теперь, – сказала она и закрыла глаза, вся отдаваясь любви.

– Я вижу радугу, – прошептал Джимми. – Боже, я вижу радугу…

Они всегда приезжали в эту бухту во время сиесты, когда кафе-бар, где работал Джимми, закрывался на три самых жарких часа. Он подхватывал Лиззи возле спуска с Лос-Кристианос на набережную, и они мчались на бешеной скорости на встречу с океаном. В той бухте он принадлежал только им, а они принадлежали друг другу.

– Я тоже видела радугу, – сказала в тот день Лиззи. – Мне даже стало немного страшно. Мне кажется, это зрелище не для смертных, – тихо добавила она.

– Мы с тобой бессмертны, – с уверенностью заявил Джимми. Они расположились в тени скалы и, оперевшись о ее теплую гладкую поверхность, пили кокосовое молоко, ели инжир и манго. – Я еще не рассказывал тебе про Будду. Слушай же. Однажды он сидел, погруженный в медитацию, долгое время не принимая пищи. Его тело стало дряхлым и изможденным. Но вдруг через какое-то время его правая рука коснулась земли, из лесу вышла прекрасная женщина с чашей, в которой была простокваша. Она поставила чашу у ног Будды, и он весь наполнился лучезарностью. Потом он совершил еще четыре мистических жеста, и появились еще четыре женщины. Каждая из женщин символизировала собой Землю, Воду, Огонь, Воздух и Пространство. И все они умоляли Будду спасти их от страданий страстной любовью. И Будда осознал, что эти мистические фигуры, матери-богини, призваны помочь ему разорвать бесконечный цикл рождений и смертей. Он вошел в состояние «алмазной славы». Он творил любовь с этими богинями, исполняя желание каждой из них. С их помощью он достиг совершенства. И поднялся в запредельный мир по пятицветной радуге лучащегося света.

– Красивая легенда.

– Это не легенда. Я понял, что это не легенда, когда сам увидел эту радугу. Элиза, ты богиня. Настоящая богиня.

– Я одна, а у твоего Будды было пять женщин. – Лиззи усмехнулась. – Наверное, я не смогу заменить их всех.

– В тебе десять женщин, если не больше! – воскликнул Джимми. – Каждый раз, когда мы творим любовь, мне кажется, я делаю это с другой женщиной, еще более прекрасной, чем предыдущая. Откуда в тебе все это?

– Может, от музыки. Я с детства живу только ею. Сейчас я поняла…

Она вдруг осеклась – ее осенила какая-то мысль. Взгляд ее просветлел.

– Что ты поняла? Говори! – Он придвинулся к ней ближе, коснувшись ее своими коленями.

– Мне будто кто-то подсказал… Да, я сумела расшифровать то, что десятилетиями зашифровывалось в музыке, – быстро заговорила Лиззи. – Шопен, Лист, Шуман, все остальные – они мечтали о такой любви. Но почему-то не смогли ее испытать. Если бы они ее испытали, – говорила Лиззи, устремив взгляд куда-то вдаль, – они бы никогда – я это точно знаю, – никогда не написали такой прекрасной музыки. Ведь они в своей музыке искали спасения от пустоты, потому что у них не было настоящей любви в жизни. Они выдумывали ее. И рыдали над тем, что сами придумали. Потому что такого не может быть в жизни. – Лиззи вдруг глянула в упор на Джимми и спросила: – Но откуда все это знаю я? Откуда, Джимми?

– Со временем ты будешь знать еще больше. – Он ловко надколол об острый край скалы кокосовый орех и протянул его девушке. – Пей, моя мудрая Лакшми. Молоко кокосового ореха в некоторых странах Африки считается эликсиром любви. Ночью мы взберемся на вулкан. Я поклялся Каме, что поднимусь туда с девушкой, которая станет моей единственной и последней любовью. – Он боднул ее в грудь лбом и весело рассмеялся.

– Не думай, будто я до конца верю этим легендам. Но я согласен поклоняться всем на свете богам, только бы не потерять тебя.

– Меня беспокоит Лиз. Пропадает где-то ночами, почти никогда не обедает с нами, – говорил Бернард, лежа в шезлонге на балконе, откуда открывался вид на океан.

– У нее своя компания, – нехотя отозвалась Сью. – Она любит потанцевать, повеселиться. Ей скучно с нами.

– Она сильно изменилась за последнее время. И почти не садится за рояль, – продолжал Бернард. – Я заметил в ее глазах какой-то странный блеск. – Он вздохнул. – Она с каждым днем все больше и больше становится похожа на свою мать.

– Я рада за нее. Рояль никуда не денется. У девочки каникулы.

– Да, но…

– Никаких но. – Сью встала с шезлонга, подошла сзади к Бернарду и, положив ладони ему на плечи, сказала: – Если наша жизнь не задалась, не будем портить ее детям, верно?

– Ты считаешь, она не задалась? – Бернард склонил набок голову и поцеловал лежавшую на его плече руку Сью. – Я так не считаю. Но меня огорчает одно: почему ты не хочешь, чтобы мы поженились?

– Я думала, ты давно понял почему.

– Иногда мне кажется, что понимаю. Но когда мы занимаемся любовь и получаем оба такое наслаждение, мне эта преграда кажется надуманной и абсурдной.

– Берни, нам хорошо именно потому, что мы свободны, – сказала Сью, присаживаясь на стул рядом и наливая в стаканы пива. – К тому же если я и верю в магическую силу брака, то в силу со знаком минус.

– Поясни, если можешь, – слегка раздраженно попросил Бернард, принимая из ее рук стакан с пивом.

– Я не верю в вечные чувства. После того как предала кэпа, – тихо пояснила она. – Пройдет еще какое-то время, и мы начнем раздражать друг друга, как почти все на свете супруги со стажем.

– Вряд ли. Мы созданы друг для друга.

– Нет, Берни. Это не так. Нашу любовь создала она. Потому что я вдруг увидела тебя ее глазами. С кэпом все было иначе – я тогда еще ничего не знала. Берни…

– Да? – Он вопросительно поднял на нее взгляд, и она вдруг поняла, как дорог ей этот человек.

– Пообещай мне, что если я оттуда не вернусь, ты не оставишь Лиз. Но твоя забота должна быть не навязчивой, а дружеской. В первую очередь думай о ней, а не о каких-то там правилах приличия и здравом смысле. Обещаешь?

– Что за глупости. Ты вернешься оттуда. Россия стала совсем другой страной. Кстати, мы могли бы поехать туда вместе.

– Нет, Берни. Ты слишком известная личность. КГБ наверняка возьмет тебя на мушку, и перед тобой не откроются именно те двери, в которые я намереваюсь постучаться.

– Ты наивна, Сью.

Он смотрел на нее с ласковой иронией.

– У тебя была возможность убедиться в обратном, когда я спасла тебя от этой шлюхи Синтии и ее мамаши-монстра. Если бы я не вызнала своевременно историю с этим Гарнье, ты бы не смог без ущерба для своего имиджа и кармана развестись с женщиной, родившей ребенка с болезнью Дауна. Правда, твоя политическая карьера все равно полетела ко всем чертям, но я думаю, ты об этом не жалеешь.

– Я хочу тебя, Сью, – вдруг сказал Бернард, поднимаясь с шезлонга. – Ты настоящая колдунья.

Она счастливо рассмеялась…

– Помни о том, как прекрасно любить. Помни, – шептала она разомлевшему от ласк Бернарду. – Всегда помни, ладно? И помни, что Лиззи у нас одна…

Виза была готова через три дня, и Сью улетела в Мадрид, а оттуда в Москву. Бернард, поскучав два дня в одиночестве, решил смотаться в Ниццу и Монте-Карло, оставив Лиззи на попечение экономки мадам Дидье, которая была искренне привязана к девочке. В комнатах оплетенного диковинными растениями особняка было тихо, прохладно, полутемно.

Днем Лиззи любила лежать в своей спальне и слушать океан. Он напоминал ей могучий оркестр Вселенной, исполняющий гимн вечной жизни… Она незаметно засыпала и видела фантастические сны – огромные цветы с прохладными лепестками, в тени которых они с Джимми отдыхали, широкие глянцевые листья, служившие им убежищем от тропических ливней, пятицветную молнию, рассекающую небо над океаном…

Она заставляла себя садиться за рояль, но музыка, перестав быть целью ее жизни, утратила для нее прежний смысл. Пальцы уверенно бегали по клавишам, легко преодолевая труднейшие места из поздних сонат Бетховена, «Крейслерианы» Шумана, трансцендентных этюдов Листа. Играя, она думала о Джимми. Она видела его, освещенного солнцем, с корзиной, полной фруктов и банок с холодными напитками.

– Джимми, – шептали ее губы. На мгновение она замирала, но не убирала рук с клавиш. – Скорей бы наступила ночь…

Ее пальцы продолжали играть с того места, где остановились, а сама она уже шла рядом с Джимми по раскаленному песку пляжа, и они вместе мечтали: скорее, скорее бы наступила ночь.

– Нет, я не хочу появляться у тебя, – решительно заявил Джимми в ответ на приглашение девушки посетить их виллу. – Я не выношу косые взгляды всех этих взрослых, их пересуды за нашей спиной. Любовь – чувство для двоих, понимаешь?

– Нам не удастся долго сохранить ее в тайне, – возразила Лиззи.

– Посмотрим. Но сейчас прийти к тебе и тем самым в открытую признаться в своем чувстве – все равно что нырнуть в кипяток.

– Мы можем изобразить из себя друзей, – предложила Лиззи.

– Не получится. Вокруг нас особая аура, и скрыть ее невозможно.

– Ты прав. – Лиззи задумалась. – Тогда мы можем пробраться ко мне в спальню тайком. Мадам Дидье спит в левом крыле в комнате окнами в сад, привратник живет в комнате возле парадного входа. Моя спальня справа. Я спущу с балкона канат…

– Нет, любимая. Мы будем спать у меня. На рассвете я, как и прежде, буду возвращать мою богиню в ее дворец, а сам досыпать в своем джипе.

– Ты не высыпаешься все эти ночи. – Лиззи обняла его за шею и села к нему на колени, широко расставив в стороны ноги. – Моя йони хочет твой лингам, слышишь? – шепнула она ему на ухо. – О Господи, я иногда едва удерживаюсь, чтобы не крикнуть об этом во всеуслышание. – Она закрыла глаза, отдаваясь возлюбленному, сосредоточилась, с ходу попав в нужный ритм.

Летевший на дельтаплане человек залюбовался картиной прекрасной юной любви.

Как-то Лиззи опоздала на пять минут к спуску на пляж, где ее обычно ровно в полдень подхватывал Джимми на своем джипе – она забыла переобуться в босоножки на веревочной платформе и сбила о камень ноготь на большом пальце ноги. Боль была нестерпимой. Лиззи купила по пути пластырь и залепила им кровоточащий ноготь. На это у нее ушло ровно пять минут.

Джипа на привычном месте не оказалось. Она стояла на солнцепеке минут пятнадцать, вглядываясь в каждую сворачивающую со стороны парка Сантьяго машину. Пока наконец не поняла, что с Джимми что-то стряслось. Она подхватила такси и уже через пять минут была возле кафе-бара на Лас-Торвискас, где работал Джимми.

Несмотря на полуденный зной, здесь было оживленно. Прихрамывая, Лиззи доковыляла до стойки, за которой обычно стоял сам хозяин, сеньор Мигуэль, и, поздоровавшись, спросила по-испански, где Джимми.

– Сам бы хотел знать. Этому паршивцу хорошо известно, что у нас сегодня два дня рождения и помолвка.

Такой тяжелый день, а он дрыхнет где-нибудь в тенечке. – Бранясь, сеньор Мигуэль ни на секунду не переставал наполнять пивом стаканы. – Этого чертового лодыря давно пора перевести на кухню мыть посуду, что я и сделаю, как только закончится летний наплыв отдыхающих. Я покажу ему…

Лиззи уже не слышала, что собирается показать сеньор Мигуэль Джимми, – всхлипывая, она направилась к выходу.

– Сеньорита, что случилось? – поинтересовался Хуан, приятель Джимми, спешащий с подносом на террасу. – Что-то давно я не видел вас в нашем заведении. Джимми сегодня лодыря гоняет – небось опять к нему эта Айра приехала.

– Нет! – крикнула Лиззи. – Никто к нему не приехал. Он… С ним что-то случилось.

Она выскочила на набережную и бросилась вверх по лестнице.

– Постойте! – Хуан схватил ее за плечо и заставил обернуться. – Будьте осторожны, сеньорита. У него нехорошие дружки. Сам он нормальный парень, но его дружки…

– Вы знаете, где он? Отвечайте! – потребовала Лиззи.

– Тише, сеньорита, прошу вас. Вы такая чистая и красивая…

Лиззи так отпихнула Хуана, что тот едва удержался на ногах.

– Сам ты подонок! – крикнула она. – Пошел бы ты…

Она выругалась по-итальянски. Так ругались в Нью-Орлеане подвыпившие мужчины.

Она ехала в такси в сторону поселка, мучаясь в догадках, что могло случиться с Джимми после того, как они расстались. Как обычно, он привез ее домой в четверть пятого и, убедившись, что она вошла в палисадник, а дальше через террасу в дом, развернул свой джип и поехал к пляжу – вздремнуть часика три на лежаке. Она не верила, что какая-то там Айра могла помешать им с Джимми встретиться.

Да, она ревновала его к девушкам и женщинам, которые пожирали Джимми похотливыми взглядами, но ей и в голову прийти не могло, что одна из них может оказаться ее соперницей.

Дверь оказалась на замке, ключ лежал на прежнем месте – под камнем возле родника. Похоже, с тех пор как они вместе уехали отсюда, Джимми не появлялся.

– В этом поселке живет всякий сброд, – комментировал шофер-испанец. – Не знаю, куда смотрят власти. Здесь торгуют травкой, занимаются контрабандой… Скоро наш остров превратится во второй Сингапур – я не встретил там ни одного европейского лица, если не считать туристов.

– Ненавижу европейцев. Особенно мужчин, – неожиданно со злостью сказала Лиззи. – Вы не могли бы ехать побыстрей?

Шофер с удивлением глянул на девушку. Красива. Одета в скромное, но дорогое платье из натурального шелка. Что ей нужно в поселке, где обитают подозрительные люди чуть ли не всех национальностей, кроме испанцев? Наркоманка либо искательница приключений, решил он. Содом и Гоморра. Если не положить этому конец, остров поглотят воды океана, как некогда Атлантиду.

Шофер был ревностным католиком и безоговорочно верил в неотвратимость наказания за грехи.