1. Крайне необычное дело

Актриса решила, что, несмотря на «неподдельную искренность» леди Сликстоун, ее не следует изображать скучным однобоким персонажем. Она не предпринимала никаких попыток воспользоваться ключом, пока сэр Веронал не отбыл в Лондон по делам.

В ту же ночь, в упомянутую миссис Бантер ведьмовскую пору, то есть в два часа после полуночи, актриса спустилась в кабинет со свечой, заранее убедившись, что из башни миссис Бантер невозможно шпионить за первым этажом поместья.

По всему периметру скромной, лишенной окон квадратной комнаты тянулись полки с одинаковыми книгами в кожаных переплетах. Это был скорее архив с картотекой, чем кабинет. Номера на корешках книг доходили до пятисот. Высоко на стене она заметила том с заголовком «Предметный указатель» в основании корешка.

Актриса забралась на полированную дубовую лестницу, вытащила книгу и села на единственный стул за единственным же в комнате столом. Пролистав несколько страниц, она поняла, что «Предметный указатель» содержит краткое описание финансовой империи невероятного масштаба и древности: тома разделялись по названиям в соответствии с датой, местом и иногда именами торговых партнеров. К примеру, под заголовком «Том первый» стояло пояснение: «Торговые соглашения с Голландской Вест-Индской компанией за 1623–1624 гг.: соль и табак». В течение следующих десяти лет таинственный торговый дом отличился сделками с Почтеннной Ост-Индской компанией, а к 1700-м годам — с Китаем. Постепенно список товаров рос, и вскоре в него уже входило все, от полезных ископаемых до рабов и золота. Через определенные промежутки времени название торговой марки менялось, но каждая новая марка неизменно содержала корень «стоун»: Уотерстоун, Барстоун, Файерстоун, Мельдстоун. Она еще раз посветила фонариком на полки — что неудивительно, со временем тома становились все толще, хотя и печатались на все более тонкой бумаге.

Актриса вернулась к «Предметному указателю» и обнаружила несколько томов, в которых говорилось о пожертвованиях, предоставленных всевозможным политическим партиям всех на свете стран, кроме того, примерно каждые полстолетия появлялся том с заголовком «Черная книга», которых всего было восемь. Она выбрала наугад один, датированный периодом с 1800 по 1867 годы. Здесь под маркой «Гарстоун» перечислялись коррупционные судебные процессы, деловые скандалы, убийства расследовавших преступления служащих, в том числе одного судьи и одного газетного редактора, а также упоминания о взятках, жертвах вымогательства и плодах шантажа. Актриса обратила внимание на то, что вторая «Черная книга», отмеченная в «Указателе», была датирована 1867–1923 годами и подписана другой торговой маркой: «Тернстоун».

Появление необычных имен с суффиксами «стоун» едва ли могло считаться простым совпадением. У нее не укладывалось в голове, как эта криминальная династия умудрялась так долго вести преступную деятельность. География дел тоже привлекала внимание: «Стоуны» постоянно расширяли влияние на новые страны, но при этом всегда сохраняли присутствие в старых. Англия фигурировала на последних страницах. Каким образом одна семья могла сохранять и расширять империю подобного масштаба, не привлекая внимания общественности? Как потомки могли неизменно наследовать «таланты» своих предков? Как стольким поколениям с равным успехом удавалось лавировать на гребне волны исторических перемен?

Она сделала единственный возможный вывод: сэр Веронал унаследовал значительное богатство от криминальной династии, которую давным-давно основал его иностранный предок. Предметный указатель заканчивался 1950-ми годами. Больше фамилия Сликстоун нигде не значилась, поэтому она так и не смогла до конца понять, продолжил ли сэр Веронал традицию. Актриса предчувствовала надвигающиеся осложнения. Как обо всем расспросить, не вызывая лишних подозрений? Что ж, по крайней мере, ее роль приобрела дополнительную глубину. Зрители с новым интересом будут наблюдать за ее участием в пьесе.

Но какой эта пьеса стала теперь? Исторической трагикомедией, три в одном?

Мальчик сидел на корточках и смеялся — что может быть лучше для преступника, чем город, в котором нет ни преступлений, ни полиции, ни даже элементарных мер безопасности? В камине магазинчика «Безделушки и мелочи» продолжал гореть огонь. Снаружи скрипела вывеска, покачиваясь на ветру. Дверь поддалась всего лишь пластиковой карте, но он оставался настороже, зная, что для сэра Ви самое большое преступление — это попасться на горячем.

Бухгалтерская книга самым удачным образом обнаружилась на письменном столе. На листке с соответствующей датой он легко нашел нужную запись: «Ротервирдские камни утешения. Сорок гиней. Хейман Солт». Снова запер дверь и выскользнул обратно на Голден Мин. Мальчик почувствовал странное удовлетворение. Всю жизнь он только и делал, что воровал разные вещи, и вот теперь его карьера пошла вверх. Теперь он похищал информацию.

На следующий вечер вернулся сэр Веронал. Его характер снова изменился, в нем все еще чувствовалась растерянность, но теперь к ней примешивалась странная живость. Актриса не представляла, в чем заключалась причина перемен, и сомневалась, что зрители это также поймут, разве что ей самой удастся докопаться до истины; но Сликстоун решил сначала поговорить с мальчиком. Они расположились у огня в библиотеке.

— Вино, Родни, — произнес он, — нужно сначала оценивать по цвету, затем почувствовать аромат и только тогда пробовать.

Мальчик повторил манипуляции сэра Веронала с собственным бокалом — сначала к свету, потом понюхать, затем глотать. Сликстоун резко сменил тему:

— Есть результаты?

— Хейман Солт, сэр Ви. Он работает садовником при Городском совете. Это он продал камни за сорок гиней.

— Где он их нашел?

— В книге об этом ничего не говорилось.

На лице старика отразилось разочарование. Он обратился к актрисе:

— Эта миссис Бантер: вы говорили, что она следит за всеми ночными передвижениями жителей Ротервирда?

— Так она мне сказала, и не без гордости.

— Зачем ей это нужно?

— Информация о других наделяет человека властью над ними — Бантер сама так выразилась, слово в слово.

Сэр Веронал улыбнулся — миссис Бантер была совершенно права.

— Она записывает все в тетрадки. — Актриса опустила некоторые детали в целях сохранения более доверительных отношений со своим «мужем». Даже говорящий правду не стал бы сознаваться в том, что одна из записей посвящена его ночным похождениям.

— Бантер сама вам об этом сказала?

— Ей хотелось произвести впечатление. Она жаждет вашей благосклонности.

В ответ сэр Веронал бросил одну из тех загадочных реплик, которые стали все чаще мелькать в его речи по приезде в Ротервирд:

— Не нравится мне эта фамилия — Бантер. — Он повел носом в воздухе и снова повернулся к Родни: — Послушай-ка, Родни: одно из самых приятных достижений в жизни — это убить трех зайцев одним выстрелом.

В тот же вечер сэр Веронал проводил осмотр личного кабинета — по старой традиции он следил за мерами безопасности в каждом доме, хранившем записи о его империи. Свет инфракрасной лампы скользил по полкам. Сликстоун лично разработал специальный спрей, который оставлял на корешках книг тонкую пленку, невидимую глазу, но чувствительную к прикосновению человеческой кожи.

Отпечатки высвечивались во мраке, точно следы на песке. Нарушитель проявил избирательность — просмотрел «Предметный указатель», несколько ранних томов и — тревожный знак — одну из «Черных книг».

Единственный дубликат ключа хранился в лондонских апартаментах сэра Веронала. Отпечатки актрисы остались у него еще с того бокала, который она держала в руках на своем первом задании. Сликстоун моментально вынес ей приговор, но решил отложить приведение его в исполнение — актриса все равно не могла ничего предпринять, пока оставалась в поместье; записи и близко не отражали всей правды; у него найдется достаточно отговорок, чтобы чувствовать себя в безопасности, если кому-нибудь придет в голову проникнуть за завесу корпоративных тайн. К тому же сейчас у Сликстоуна имелись более неотложные дела, первым и главным из которых был поиск белой плиты.

Тем не менее он принял меры предосторожности и добавил второй замок.

Спать сэр Веронал ушел рано. В спальне на прикроватном столике он открыл квадратную деревянную коробку с вентиляционными отверстиями, после чего улегся в кровать с балдахином и подложил под голову сразу несколько подушек.

Насекомые поднялись в воздух, и в свете единственной свечи их тени плясали на каминной полке. Сэр Веронал лежал на спине с закрытыми глазами, слушая, как трепещет крыльями мошкара и жужжат мухи, — кто медленно, кто быстро; каждая летала по своей траектории в поиске собственной добычи.

В былые времена он довел свое мастерство до совершенства — на каждом из десяти пальцев плясали кружева электрического эаряда, соединяясь и вновь разделяясь.

«Не спеши, — сказал он сам себе, — попробуй углубиться в воспоминания».

К наступлению рассвета он уже мог пускать разряд одним пальцем и удерживать его под контролем. Пол был усеян мертвыми насекомыми.

 

2. Комиссия

За два дня до начала семестра Аггс принесла записку от директора школы.

— На каникулах такое приходит нечасто, — сказала она. — Значит, либо у него есть для вас специальное задание, либо вам светят неприятности.

Переживавший за свои отчеты Облонг почувствовал облегчение, когда понял, что записка относится к первой категории:

Облонг, слишком много свободного времени — это не здраво. Есть задание, которое поможет Вам проявить талант. Приходите в районе шести. РС (Д/Ш)

Ровно в шесть часов Облонг постучал в дверь директора школы.

— Войдите, — усталым голосом ответили ему.

Несмотря на приход весны, на улице дул порывистый и холодный восточный ветер. Когда Облонг вошел, Ромбус Смит сидел к нему спиной, лицом к потухшему очагу.

— Всякий раз, когда тебя изматывает жизнь и работа, разжигай огонь в камине: старинная пословица семейства Смит.

Чиркнула спичка, послышались звуки лихорадочного раздувания огня, короткое проклятье и… далее ничего. На полу валялось столько же книг, сколько на полках, между ними — школьные записки, свернутые наподобие дротиков.

— Позвольте мне.

У Ромбуса Смита было много талантов, но, очевидно, умение разжигать огонь к ним не относилось, что бы там ни говорилось в семейной поговорке. Он скручивал бумагу слишком туго, укладывал ветки слишком плотно и смешивал свежую древесину со старой и высохшей.

Облонг начал все разбирать.

— А ты молодец! — Главной заслугой директора было умение относиться ко всему с энтузиазмом, шла ли речь о защите правил или похвалах в адрес преподавательского состава. Пока директор говорил, Облонг перекладывал дрова. — В следующем семестре часы истории сокращают — мне очень жаль, но мистер Сноркел настоял. Полагаю, это реакция на попытки мисс Валорхенд сунуть нос в древнюю историю — Его честь возложил вину за это на вашего предшественника. — Он помедлил. — Как бы там ни было, перейдем к дню летнего солнцестояния, самому мрачному событию учебного года. Раздача наград — занятие, которое раздувает самомнение уверенных в себе и подавляет всех остальных, в число коих я включаю и родителей. Вечером устраивается своего рода ярмарка, правда, в наши дни дело не ограничивается сшибанием кокосовых орехов, продажей сладкой ваты и гаданием по руке. Главной изюминкой праздника будет (или, по крайней мере, должен быть) школьный театральный спектакль, который начнется сразу после раздачи призов. Каждый раз в нем участвует новый класс, и я подумал, что в этом году мы можем предоставить эту честь вам. Вот, почитайте…

Мистер Смит передал Облонгу два листка бумаги, исписанных одним и тем же почерком; первое письмо содержало следующее сообщение:

Уважаемый директор школы!

Доброжелатель

По поводу спектакля в честь летнего солнцестояния: прилагаю отрывок из «Англосаксонских хроник», который я советую взять в качестве отправной точки для постановки. В нем, очевидно, есть все необходимые составляющие — герой, чудовище, прекрасная дама и связь с местом проведения.

На втором листке был приведен хорошо знакомый Облонгу отрывок:

Странные вести доносятся из деревни Ротервирд. Жрец-друид заявляет, будто на местную ярмарку летнего солнцестояния явилось чудовище с цветком середины лета. Всех спасли Зеленый Человек и Молот. [АСХ 1017]

Облонг поднес левую руку ко рту. Почерк, которым были написаны буквы и цифры «АСХ 1017», подозрительно напоминал почерк из записной книжки Роберта Фласка.

— Могу ли я у вас поинтересоваться, сэр, когда вы это получили?

— Разве это имеет значение?

— Просто интересуюсь.

— Письмо пришло несколько месяцев назад, и, что удивительно, без подписи, — но меня волнует другое. Облонг, согласитесь ли вы все это организовать? — Смит заметил, что Облонг сомневается. — Дорогой мой, это считается большой честью.

— А как же «Исторические предписания»?

— Я ведь не приказываю вам заниматься исследованиями прошлого. Я лишь попросил вас поставить спектакль. Сюжет, конечно, — полная абракадабра, но разве в любом приличном театре все по-другому? Составляющие успеха у вас в руках — привязка к местности, герой, злодей, прекрасная дама в беде и никаких выдумок. Почему бы не представить это в стихотворной форме, для большего эффекта? «Баллада о Старом Ротервирде».

— Ну хорошо, — промямлил Облонг, припоминая рекомендации Фангина развлекать балладами аудиторию младшего возраста. — Почему бы и нет!

— Вот и чудненько! — провозгласил Смит, и в тот же миг пламя охватило по-новому сложенные дрова. — А как успехи у Сликстоуна-младшего?

— Он кажется образцовым учеником.

— Внутренняя динамика класса — штука тонкая, — загадочно ответил Смит, перед тем как выпроводить Облонга за порог.

Облонг удалился отчасти разочарованный, потому что баллада не являлась его любимой стихотворной формой, но отчасти и обрадованный тем фактом, что ему все же выпадет шанс блеснуть. Проходя через двор, он думал о более глубоких вещах: о проблеме Фласка, фресок и ярмарок. Фласк, наверное, был человек сентиментальный, если пытался соединить Ротервирд с его прошлым даже после увольнения. Как бы там ни было, решение поставить легенду из «Хроник» показалось ему не худшей идеей, тем более эта история выглядела настолько безумной, что едва ли кому-то могло прийти в голову применить к ней «Исторические предписания».

Только была ли она такой уж безумной на самом деле? Облонгу вспомнился белый цветок на церковной фреске одиннадцатого столетия. Здравый смысл подсказывал, что здесь стоит согласиться с доктором Пенделом: монахи определенно наелись мухоморов.

Правда, нутром Облонг все равно ощущал необъяснимое беспокойство.

Он репетировал презентацию своего нового ответственного задания перед зеркалом в ванной. Учеников следовало хорошенько воодушевить.

— Класс, в этом году нам выпала честь поставить спектакль, достойный высшей театральной награды. Сами вы будете задействованы в качестве актеров; я напишу текст, а ваши родители займутся костюмами.

Родни почуял, что ему подвернулась запоздалая возможность отомстить деревенщине.

— Что за сюжет? — поинтересовался он.

— И какие будут роли? — спросил Колье.

Облонг зачитал выписку из «Англосаксонских хроник». Когда речь зашла о чудовище, Колье — сосед по парте и правая рука Сликстоуна — захихикал:

— Да это ж точно папаша Гули!

— Спасибо, достаточно, Колье. Подведем итог: чудовище пытается заполучить в жены деревенскую девушку, но ее спасает местный рыцарь по прозвищу Молот.

Сликстоун снова перебил его:

— Значит, это задание для четвертого класса?

— Само собой, — сказал Облонг. — У нас есть десять недель на воплощение шедевра в жизнь.

— Тогда вам лучше поскорее приниматься за работу… сэр. — Голос мальчика звучал по-новому, в нем больше не было и тени почтения.

— Если это дело нашего класса, значит, класс должен сам распределить роли между собой.

— Точно, точно, — поддакнули первые три ряда, партия Родни.

— Я предлагаю составить монстра из двух актеров, сэр, как лошадь в пантомиме.

— Хорошо, хорошо, — сказал Облонг с тем самым тошнотворным чувством, которое преследовало его еще на Вайверн Лейн. Он потерял контроль. Теперь ситуацией всецело владел класс.

— Проголосуем! — заявил Сликстоун.

Результат выбора оказался вполне предсказуемым:

Рыцарь: Родни Сликстоун.

Оруженосец: Сэм Колье.

Прекрасная дама: требует уточнения.

Задняя часть чудовища: Нед Гули.

Передняя часть чудовища: Гвен Ферди.

Облонг верно угадал, что за решением Родни отложить выбор прекрасной дамы стояло желание получше присмотреться к вариантам, при этом учитель никак не мог понять, откуда взялись внезапные перемены в характере мальчика и его ненависть к деревенским. Согласившись с таким положением вещей, Облонг почувствовал собственную слабость — вот что бывает, когда принимаешь подачки богачей.

Родни не мог дождаться того дня, когда сэр Веронал возьмет город в свои руки, что в конце концов непременно произойдет. Слегка усмиряло его только стремление стать законным наследником. Он знал, что сэр Веронал прогонит деревенщину, как только придет подходящее время, но неплохо было бы устроить собственную демонстрацию, и традиции Ротервирда предоставили ему подходящую возможность.

На следующий вечер Родни пригласил Колье в поместье.

— Обычно у рыцарей есть мечи, — сказал он.

— Я работаю по металлу. Единственную награду взял именно за это.

— Но раз я Молот, значит, мне нужно особое оружие. Сможешь смастерить особый молот, чтоб по краю шли шипы? — Родни вдохновлялся образом бензопилы.

— Конечно, только мне понадобится кузнечный горн и материалы.

— Следуй за мной, — сказал Родни в ответ.

В подвале мальчик показал Колье лучший горн, какой только могла предложить школа.

— Сделай мне оружие, которое запомнится надолго. Мне нужен не простой молоток. — Родни показал ему на соседний верстак, где грозно поблескивала стальными зубьями циркулярная пила.

Колье решил, что сияющая физиономия нового друга отражает предвкушение будущего спектакля, а после подумал, что в его собственных интересах обеспечить наследнику поместья презумпцию невиновности.

В апреле Хейман Солт, подобно марсианскому парикмахеру, заплетал срезанные листья нарциссов в венки. В Гроув Гарденс зацвели ранние кустарники. Богатый аромат азалий призывал посетителей присесть рядом и предаться грезам. Галантусы Хеймана высоко держали свои желтовато-белые бутоны.

Солт привносил в садоводство плоды научных изысканий и наблюдений. Возьмем, к примеру, улиток: часто наблюдавший за ними Солт знал все о том, как они впадают в спячку, об их полуночных привычках и удивительной продолжительности жизни (существа, чьи раковины Солт пометил краской, когда еще сам был молодым человеком, все еще ползали — вот уже более двадцати лет). Фангин рассказал ему, что улитки обладают зрением и слухом и находят пару для размножения, несмотря на то что являются гермафродитами. К наступлению ночи Солт собрал с городских клумб все четыре вида вредоносных слизней и вынес паразитов за пределы Айленд Филда, оставляя прочие двадцать видов трудиться на благо садов.

Слизни — это улитки без панциря. Мысли об эволюции постоянно приводили его к Лост Акру.

По ночам он регулярно наведывался к белой плите, но ее поверхность никак не реагировала на прикосновения. Человек-горностай верил в появление спасителя, но как тот придет, если портал закрыт, а Ференсен, единственный владеющий ситуацией человек, относится к этому месту с удивительным равнодушием? Ференсен метался между желанием разрушить Лост Акр и страхом перед последствиями, которые могли возникнуть в этом случае.

Солт приподнял головку подснежника кончиком мизинца: цвети, отдыхай и перерождайся.

Saeculum.

Облонг несколько раз записал придуманное им название — «Баллада о ярмарке летнего солнцестояния», — меняя нажим и почерк, но никак не мог приняться за настоящую работу. Начальные строки звучали плоско и бесцветно. Он опасался, что учительская деятельность активизировала рассудок, подавив более глубокие чувства, а ведь именно из них рождалось вдохновение. Памятуя о Томасе де Квинси, он нагрянул к мисс Тримбл в тот редкий момент, когда в привратницкой никого не было.

— Как поживает профессор Болито?

— Он — как ночная сова. Его никто не видит.

— А я бы хотел с ним повидаться. Не отказался бы сейчас от фирменного коктейля.

— Многие бы не отказались, только когда Болито изучает небесные просторы, он становится совсем другим человеком. Я отношу ему еду и предметы первой необходимости, но профессор почти ничего не замечает; такая у него сейчас фаза работы. — Тримбл бросила на Облонга твердый взгляд. — Я встречаю здесь множество учителей, среди которых нет ни одного исследователя. Болито для нас — редкий дар.

Ответ мисс Тримбл изменил прежнее поверхностное мнение Облонга о ее характере.

— Мне ненадолго, к тому же у меня сейчас нашлось немного свободного времени.

На самом деле у Облонга был свободен весь календарь.

— Если хотите повидаться с Болито, сходите в школьный лекторий. Чтение лекций входит в число его профессорских обязанностей. И я бы вам советовала прийти туда пораньше.

Облонг не пожалел, что последовал совету мисс Тримбл. Самая большая аудитория Ротервирдской школы была битком набита — здесь были представлены все факультеты и все классы. Удивленным перешептыванием сопровождалось появление в зале Валорхенд — присутствие ученого из Северной башни на лекции Южной стало случаем беспрецедентным.

Болито погасил свет, и его мелодичный голос прозвучал из усилителей, спрятанных высоко под перекрытиями крыши:

— В далекой древности, задолго до начала времен…

По потолку забегали белые пятна.

— Протон… электрон… нейтрон…

Внезапно появились темные частицы и начали преследовать белые.

— Антипротон, антинейтрон и антиэлектрон — частицы с такой же массой и равными по значению, но имеющими противоположный знак электрическими зарядами. Соедините их вместе, и они друг друга уничтожат. Представим себе этот примитивный поединок.

Под кафедрой Болито раздался большой взрыв — а вернее, тот самый Большой Взрыв. Протон с антипротоном исчезли, возникла новая галактика, которая закружилась над головами изумленной аудитории в виде созданной самим Болито голограммы.

— Сперва считалось, — продолжил профессор, — что материя и антиматерия присутствовали в равных пропорциях. Эта теория кажется довольно-таки нелепой, потому что в таком случае они просто уничтожили бы друг друга, не оставив никаких следов. Позже ученые предположили, что материя имела минимальное преимущество, а значит, крошечная первичная вселенная была… Какой она была, Саймс?

Каждое представление Болито прерывалось внезапными опросами, что способствовало концентрации внимания слушателей.

— Асимметричной, сэр, — промямлил шестиклассник.

— Не такой светлой, как голова Саймса. Нам кажется, что материя победила — но так ли это? — Болито сделал краткий экскурс в описание сложных физических процессов, а затем внезапно перешел к астрономии. — Я хотел бы затронуть проблему комет. А ну, мальчишки и девчонки, расступитесь. Самое время спроектировать Солнечную систему, в которой я буду выполнять роль сил природы.

С помощью длинной указки Болито отобрал несколько разнополых учеников и назначил их на роли Солнца и планет. Сделал он это с той самой безупречной решительностью, которой так не хватало Облонгу при подготовке к спектаклю. По всей очевидности, это упражнение выполняли не впервые. В считаные минуты центр зала превратился в человеческую астролябию: планеты вращались вокруг стоявшего в центре Солнца.

— Для непосвященных напомним их порядок… А?

Ученики постарше начали читать речитативом необычную считалку Болито: «Моя Версия Змеи Мешает Юному Сильному Уверенному Неучу Прославиться».

Меркурий, Венера, Земля, Марс…

Облонг присоединился было к аплодисментам, но тут же увидел, как к нему устремилась указка Болито.

— Мистер Облонг исполнит роль штатного чужака в нашей системе: он будет шаром из грязного льда и космической пыли. Подходи ближе, парень! Ты будешь в афелии, самой отдаленной точке от Доусона-младшего (он же Солнце). Твой хвост тянется на миллион миль. На планете Земля египтяне пытаются постичь основы астрономии, а наш Британский остров представляет собой первобытное болотце. Вообразите, какие силы может высвободить комета Облонга!

Пока Облонг медленно шагал в направлении «Солнца», из аудитории до него донеслась волна приглушенных смешков. Болито вызвал двух девочек и одного парня следовать за ним в качестве фрагментов хвоста, и те принялись метеорами крутиться вокруг Земли.

— Предположим, что Облонг состоит из темной материи. Что могло бы произойти в таком случае? Что бы случилось? — Хихиканье возобновилось с новой силой, когда Облонг добрался до Земли. — В это самое время саксы воюют с данами, а англы даже обучились письменности! — провозгласил Болито.

И лекция продолжилась в том же ключе, с фактами, теориями, театральными постановками и комедийными импровизациями, что истощало аудиторию не меньше, чем преподавателя.

— В следующем семестре я расскажу вам о различиях между материей, антиматерией, темной материей и отрицательной материей, — завершил выступление Болито.

Валорхенд задержалась в аудитории, Облонг сделал то же самое. Проигнорировав историка, она сходу задала Болито вопрос (не произнеся никаких слов благодарности или комплиментов):

— Полагаю, что антиматерии нужна антипериодическая таблица элементов?

Болито был достаточно умен, чтобы понять — обычными любезностями от Валорхенд не отделаться.

— Само собой, к тому же антиматерия может складываться точно так же, как и материя.

Выходя за дверь, она обернулась, чтобы бросить еще один взгляд на Болито, — весьма нарочитым, явно отработанным движением.

— Думаю, мы еще встретимся, — сказала она.

В ответ Болито осторожно похлопал ее по плечу. Со стороны могло показаться, что только что были установлены первичные дипломатические отношения, но Облонг почувствовал более глубокий интерес, особенно со стороны Болито, правда, понять все тонкости ситуации не смог.

Он ухватился за представившуюся возможность.

— Это было великолепно, профессор! Смею заметить, что после всего пережитого вам бы не помешало чем-нибудь взбодриться.

— Я как раз придумал новый подбадриватель — «Пламя терна», но с этим придется подождать. У меня, видите ли, «пошел клев».

Тут же материализовалась мисс Тримбл и увела Облонга прочь.

— Профессор имеет в виду ночную работу — вы его теперь неделями видеть не будете.

И так, пав жертвой манящего голоса в голове, который вечно жаждет того, чего у тебя нет, Облонг с грустью поплелся домой. «Пламя терна», несомненно, разрешило бы все его литературные затруднения так же легко, как огонь плавит воск.

 

3. Сэр Веронал делает ход

Записку опустили в ячейку Стриммера в привратницкой. Водяной знак с головой горностая на конверте указывал на отправителя точнее любой подписи. Вложенная записка оказалась предельно лаконичной:

Олд Лей Лейн, 13, первый этаж, на нейтральной территории, только Вы и я. В полдень. Никаких обязательств, условий и инсинуаций, никаких вторых шансов. Меня интересует Северная башня.

С наилучшими пожеланиями,

Фраза «с наилучшими пожеланиями» вызвала у Стриммера улыбку. Этот человек явно не видел смысла в излишних любезностях. В письме ничего не говорилось об ответе. Сэр Веронал прекрасно знал, что Стриммер придет. Но, как бы там ни было, торопиться он не будет.

У Стриммера возникла еще одна дилемма. Сведения о целой библиотеке старинных книг сэра Веронала успели просочиться в народ благодаря Облонгу и детям, которых младший Сликстоун приглашал в поместье. Все говорило о том, что владелец поместья мог бы неплохо заплатить за «Книгу римских рецептов». Но, даже если сделка не состоится, Сликстоун может помочь Стриммеру разобраться с содержанием находки. В последнем предложении послания сквозила странная неоднозначность. Стриммер припомнил, как живо сэр Веронал интересовался Фласком. Но что именно заботило пришельца, текущая работа Северной башни или ее история, — а может, и то и другое вместе? «Кто не рискует, тот не пьет шампанское», — наконец решил Стриммер. По какой-то причине ему не хотелось подводить отправителя.

Когда Стриммер подошел к двери дома номер 13 по Олд Лей Лейн, та оказалась незапертой. Стены, хоть и выглядели голыми, были выкрашены со вкусом, и полы блистали чистотой. То, что сэр Веронал смог найти пустой дом на шумных улицах Ротервирда, красноречиво говорило о широте его возможностей, а также о пособничестве Сноркела.

Пристрастие хозяина поместья к свечам прослеживалось и здесь: на украшенных медью деревянных подсвечниках в коридоре, а также на лестничной площадке второго этажа можно было заметить остатки кремово-желтого воска. Мерцание новой свечи освещало единственную просторную комнату второго этажа.

Два стула стояли друг напротив друга возле круглого стола, на котором возвышался старинный графин тонкой работы из граненого стекла, а также два бокала ему под стать. В графине была вода со льдом и дольками лайма. Все указывало на то, что это и есть «нейтральная территория».

Сэр Веронал вышел из тени и поприветствовал Стриммера.

— Присядем?

Они сели. Стриммеру это понравилось — сразу к делу.

Сэр Веронал наполнил бокалы.

— Я предлагаю установить ряд правил. Мы не будем друг другу врать, но можем воздерживаться от ответа на любой вопрос или любую часть вопроса. Спрашиваем по очереди. Меня не интересует степень вашей причастности к прискорбному выступлению вашей коллеги на моей вечеринке. Что меня интересует, это любая информация, которую вы сможете мне предоставить, злости я не держу. Полагаю, вы стоите на тех же позициях. — Сликстоун помолчал, а затем добавил спокойным тоном: — Сам факт нашей встречи и любые сведения, полученные во время нее, являются конфиденциальными, под страхом смертной казни.

Стриммер кивнул.

— Поскольку я сам вас пригласил, вы можете спрашивать первым.

— Зачем вы купили поместье?

— Я ищу свое прошлое, а оно прячется где-то здесь. Я полагаю, что мою память стерло некое событие катастрофического характера, которое ex hypothesi вспомнить я не могу.

Сэр Веронал сказал правду о причинах своего появления в Ротервирде. Не упомянул он только о том, что открылось с тех пор ему в снах.

«Какая удивительная откровенность, — подумал Стриммер. — Правда, у нас нет никаких сведений о том, что сэр Веронал уже бывал в Ротервирде. Очередная чертова загадка».

Настал черед Сликстоуна:

— Вы когда-нибудь полностью исследовали Северную башню?

— Я знаю, что над моим кабинетом находится старая, давно заброшенная классная комната. — Стриммер решил быть более откровенным — кто не рискует, тот не пьет шампанское. — Раньше там находилась обсерватория, но теперь телескоп исчез.

Сэр Веронал с благодарностью улыбнулся.

Стриммер решился на следующих ход.

— Вам это о чем-нибудь говорит? — спросил он и положил на стол тонкий томик в кожаном переплете.

Сэр Веронал прищурился. Он поднял книгу, обнюхал ее, потер корешок указательным пальцем и попытался взвесить книгу на ладони. На самом деле это было притворство — Сликстоун узнал ее в тот самый момент, когда увидел название: «Книга римских рецептов». В конце концов его память стремительно возвращалась, между одиночными событиями появлялось все больше связей. Пока Сликстоун пытался подавить возбуждение, у него перед глазами распахивалось все больше закрытых дверей. Он исследовал обложку и страницы, одну за другой, с помощью увеличительного стеклышка в золотой оправе. Затем поднес к свече корешок с загадочным названием. Много времени ушло на изучение фронтисписа книги с сидящим над монограммой дьяволом.

— Поразительно, — пробормотал сэр Веронал. — Крайне поразительно. — Он помедлил.

Когда столь сочный плод с такой легкостью падает тебе в руки — это может быть или совпадением (богатство и слава привлекают удачу), или злым умыслом. А вдруг перед ним дешевая подделка? Сликстоун вернулся ко внешней обложке и обнаружил знакомую надпись, слегка поблекшую в сравнении с той, которую он помнил:

Он узнал и почерк, и скрытое послание, о котором теперь помнил. В его руках, без сомнения, находился оригинал.

«Теперь у меня есть и книга, и камни», — подумал он.

Опасаясь выдать свое ликование, сэр Веронал сделал отвлекающий маневр, открыв страницу с силуэтами собаки и летучей мыши, расположенными над обычной диаграммой, и страшной помесью обеих справа от нее.

— Эти рецепты явно не предназначены для выведения домашних животных, — сказал он, параллельно обдумывая последствия своей поразительной удачи.

Все, что ему теперь оставалось, — это найти местоположение белой плиты. Тем не менее нужно было подкинуть что-нибудь мистеру Стриммеру, чтобы завоевать его доверие.

Он захлопнул книгу и положил правую руку на обложку в жесте, напоминающем торжественную клятву.

— Елизаветинская эпоха, 1571 год. Римские цифры с датой MDLXXI прописаны в верном порядке вдоль корешка. Чтобы их разглядеть, вам понадобится мое увеличительное стекло. Но особое внимание привлекает монограмма.

— В ней зашифровано не имя, а место, — пояснил он.

Как часто бывает с монограммами, стоило получить подсказку, как смысл надписи стал предельно очевиден. Сэр Веронал пробежал пальцами по символу — «О», «Й» и «Х».

— Хой. В городе было несколько печатных станков. Как раз этот перестал работать примерно в то время. Название звучит загадочно, но книга должна быть редкой, учитывая столь качественный переплет. Теперь моя очередь: где вы ее нашли?

Стриммер рассказал об углублении в полу обсерватории, расположенной в верхнем ярусе Северной башни. Он добавил, что места там хватало лишь для одной книги и что Валорхенд ничего о ней не знает. Он не упомянул, что на странность в конструкции Северной башни ему намекнул Роберт Фласк. В конце концов, он сам нашел книгу.

Это объяснение позабавило сэра Веронала. Уинтер выбрал подходящий тайник для своего самого драгоценного артефакта, без сомнения, предвидя, что в случае его поражения власти закроют обсерваторию в знак «уважения» к Грассалу.

Стриммер понял, о чем следовало спросить с самого начала:

— Вы говорите, что приехали искать прошлое. Но что вас натолкнуло на мысль о том, будто ваше прошлое находится именно здесь?

— Письмо.

— Не слишком содержательный ответ.

— Ваш мэр сообщил, что написал мне по рекомендации Пула Малара, однако такого человека не существует. Полагаю, мистера Сноркела просто интересовали мои деньги. Если так, он получил, что хотел. В письме употреблялось слово «чужак». Оно задело во мне какую-то струну, но тогда я еще не знал, какую именно.

«За всем этим скрывается нечто более серьезное, — подумал Стриммер. — Откуда Сноркел знал, что нужно пригласить именно сэра Веронала?»

— Кто-нибудь еще знает об этой вашей комнате в башне?

— Никто, — последовал полный тщеславия ответ. В конечном итоге, Стриммер и правда сам обнаружил комнату. Фласк только изящно на нее намекнул.

— Почему Валорхенд выступает против меня?

— Валорхенд — всего лишь извращенная эксгибиционистка. Не тратьте на нее время.

— Для подобного выступления нужна храбрость.

— Конечно, если вы называете храбростью бездумное стремление стать центром всеобщего внимания.

Сэр Веронал кивнул и поднялся. Судя по всему, этап перекрестных допросов завершился.

— У меня к вам две просьбы. За каждую получите достойное вознаграждение. Во-первых, я хочу одолжить вашу книгу, и я действительно хочу ее только одолжить. Во-вторых, я бы хотел, чтобы вы присматривали за Валорхенд. Выясните, что она задумывает, с кем встречается.

— О каком именно вознаграждении идет речь?

— На ваш выбор: или определенная сумма сейчас, или возможная власть потом.

Стриммер почувствовал, что его испытывают, словно предлагая две шкатулки: одну — простую, в вторую — волшебную.

— Я никуда не тороплюсь.

Сэр Веронал одобрительно кивнул.

Стриммер не мог рационально объяснить собственный выбор. Он знал, что сэр Веронал — жестокий человек, но при этом между ними установилось некое подобие доверия.

Сэр Веронал, кажется, прочитал его мысли.

— Я давно путешествую по миру. Родственную душу найти нелегко. Хочу задать последний вопрос, на который вы можете не отвечать. Сколько вам лет?

— Тридцать два, а вам?

В ответ на Стриммера повеяло холодом, который никак не соответствовал их прежней взаимной открытости в более острых вопросах.

— Как человек более старшего возраста, я отказываюсь отвечать.

По крошечному балкону, опасно пошатываясь, бродил уродливый кот. Когда сэр Веронал повернул шею в его сторону, кот выгнул спину, зашипел и скатился на улицу.

— Я бы топил таких тварей при рождении, — произнес Стриммер.

— Возможно, просто неудачный эксперимент, — ответил сэр Веронал. Стриммер, который и сам не чурался черного юмора, почувствовал что-то странное в высказывании собеседника.

Со встречи ученый вернулся в смешанных чувствах. Он не сомневался в том, что сэр Веронал следовал установленным правилам игры и говорил правду, а это значило, что «Книга римских рецептов» была не просто редкой, но имела какое-то предназначение. Что касается его собственных перспектив, Стриммер подозревал, что прошел предварительное собеседование, но впереди его будут ждать испытания похлеще. Деньги — это власть, и у сэра Веронала имелись все инструменты для того, чтобы сместить Сноркела. Так что было бы неплохо ухватиться за фалды его фрака.

 

4. Облонг отправляется на поиски музы

Соловей Китса, который

заразил Облонга страстным интересом к орнитологии, который основывался на надежде, что благодаря пению птиц он сможет создать творение не менее прекрасное. После первоначального знакомства с пернатыми интерес Облонга лишь укрепился, хоть и не принес желанных плодов художественного творчества; правда, теперь его исследовательская работа страдала оттого, что он никак не мог запомнить характерные черты изучаемых объектов — цвет лапок, окрас перьев, форму хвоста.

Однако, разбуженный вороном, сидевшим на растущем под окном спальни плюще, Облонг почувствовал прилив энтузиазма. Если высокая поэзия могла литься в сумерках деревенской церкви, то почему бы ей не рождаться в свете восходящего солнца Гроув Гарденс? С приходом апреля решетку сада оставляли открытой, и в столь ранний субботний час никто не потревожит поэта.

Ночью гремел гром, но теперь тучи и влага испарились. Облонг мчался по улицам с записной книжкой в кармане. Ночные тени начинали постепенно отступать перед первыми лучами солнца. Брусчатка блестела под ногами. Слова приходили и исчезали — обрывочные строки, названия, смелые рифмы. Добравшись до сада, Облонг устроился на каменной скамье у оврага. Птицы пели с большим энтузиазмом, но муза все не шла. Мысли отказывались сплетаться в связную нить. Он решил заглянуть в дальние углы сада.

Гроув Гарденс получил свое название благодаря статуе друида, который склонялся вперед в жесте неповиновения, указывая посохом на восток, за реку. Поврежденный морозами и отреставрированный современными материалами, старый жрец отличался незавидным пятнистым цветом лица. Выбранное Солтом оформление сада гармонировало с названием и удачно вписывало статую в ландшафт. Стройные деревья, в основном серебристые березы, образовывали рощу, а каменные скамьи походили на павшие мегалиты. Насаждения бело-синих гиацинтов сорта Хейман Мускари склонялись над дорожками, чьи эллиптические маршруты создавали иллюзию дополнительного простора с периодически открывающимся видом на реку. Пни погибших деревьев окружали дикие розы и клематисы с уже сформировавшимися, но не раскрывшимися бутонами.

В конце дорожки на резной железной решетке с вьющейся жимолостью висел фонарь, благодаря которому освещаемая им беседка выглядела особенно уединенно: здесь была заключена не одна помолвка. Запела птица — предупреждая или приветствуя? В этой зыбкой неясности скрывался литературный потенциал, только что это за птица, залетная славка или местный зяблик? Облонг решил подобраться поближе, но вдруг споткнулся.

Посмотрев вниз, он не смог подавить приглушенный вскрик. Из листвы пальцами вверх торчали две неподвижные ноги в чулках.

Облонг не хотел смотреть на лицо. Не хотел ни к чему прикасаться. Сделал несколько шагов назад, а потом побежал, беззвучно, как рыба, открывая рот и пытаясь произнести одно-единственное слово — «помогите». Обернувшись, он врезался в мощную фигуру Хеймана Солта.

— Что это тебя укусило? — спросил Солт.

— Там… там…

Солт схватил Облонга за плечи и пару раз крепко встряхнул.

— Что там такое?

— Н… н… Ноги возле фонаря… — заикаясь, ответил Облонг.

— А ну показывай.

При виде Солта, сохранявшего спокойствие, которого так очевидно не хватало ему самому, Облонга охватил стыд. Садовник приказал держаться за ним и двинулся по обходной дорожке, как бы не желая нарушать целостность вещественных доказательств. Он забрался в кусты и убедился в том, что женщина мертва, затем вылез обратно и указал Облонгу на обгоревшую краску на фонаре и оплавленные провода.

В лице и голосе Солта ощущались подавленные эмоции.

— Чудовищно, — проговорил он. — Я ее знал.

— Значит, ее…

— Ударила молния, но не без… странностей.

Солт посмотрел на Облонга, который продолжал стоять с открытым ртом, и решил его не отпускать, чтобы тот не разнес известия по городу раньше, чем об этом сообщат ближайшему родственнику погибшей.

— Пойдем со мной, — сказал он.

— Куда?

— В лавку «Безделушки и мелочи», — ответил Солт.

Сохраняя обычную трезвость ума, на выходе Солт закрыл ворота сада.

Будучи истинным «жаворонком», Орелия встретила их с чашкой кофе в руке.

— Историк и садовник — чем я могу вам помочь, господа?

Отлично умевшая читать язык тела, Орелия моментально сменила тон:

— Что случилось? И с кем случилось?

Ничего не приукрашивая, Солт перечислил все обстоятельства произошедшего и лишь в конце позволил себе произнести: «Мне очень жаль».

Орелия поднялась.

— Мне нужно увидеть тело, — сказала она; пребывая в оцепенении, даже в этих обстоятельствах она старалась сохранять конструктивный настрой.

— Зрелище не из приятных.

Воцарилось молчание. Облонг почувствовал, что должен что-то сказать, но Солт бросил на него предупреждающий взгляд. На Голден Мин уже появились прилавки деревенских, и мальчишки — разносчики газет — взялись за работу. В саду волшебное сияние рассвета сменилось полноценным утром, а пение птиц стихло. Солт отворил и снова запер ворота за ними, после чего остался с Облонгом, а Орелия полезла в листву. Выбралась она не скоро. Солт стоял, опустив глаза, точно в медитации. Поведение садовника казалось вполне уместным, поэтому Облонг последовал его примеру.

Орелия стерла грязь с лица. В руке она держала сумочку миссис Бантер.

— Ее личные вещи — не хочу, чтобы кто-нибудь в них копался.

— Разумеется, — неубедительно пробубнил Облонг.

— Должно быть, смерть наступила внезапно, — добавила Орелия.

— Да, — сказал Солт.

— Конечно, — вставил Облонг.

— Благодарю, что так рано ее обнаружили. Я бы не вынесла мысли о толпящихся зеваках. Она высоко ценила собственное достоинство.

Облонг залился румянцем.

— Я сделаю нужные распоряжения, — сказал Солт.

— Ты упомянул об определенных странностях и был прав. Она разодета в пух и прах, а часы замерли на десяти минутах пополуночи. — Сказав это, Орелия прикусила губу. Эти слова вполне могли бы принадлежать детективу, но интонация, с которой они были произнесены, не соответствовала ситуации.

«Опасная сдержанность», — подумал Облонг, и, по всей вероятности, Солт придерживался того же мнения.

— Ты действительно хочешь сейчас это обсуждать? — спросил Солт.

— И даже очень. Кто еще ею займется, если не мы?

— Меня что-то смущает в туфлях. Они выглядят новыми.

— Да, они новые.

— На каблуках есть царапины, как будто ее тащили по земле. Думаю, молния скорее отбросила бы человека. К сожалению, мы ни в чем не можем быть уверены, потому что по дорожке ходили уже после того. — Солт решил не упоминать о неуклюжести Облонга.

— Ночью гремел гром, — добавил Облонг, пытаясь внести свою лепту, но Орелия по-прежнему обращалась исключительно к Солту:

— Я совсем не могу понять, зачем она вообще пришла сюда ночью — с кем-то встречалась? И почему этот кто-то ничего не предпринял?

— Визави наверняка был мужчиной — посмотрите на туфли, на платье. — Когда она кивнула, Солт продолжил: — Мы уже наблюдали один необъяснимый удар молнии в последние недели, помните?

— Но какой мотив мог быть у Сликстоуна? — Последнее замечание Орелии вырвалось против ее воли: — Они все это прикроют. Не говори в Городском совете, что здесь были я и Облонг. Ты сам нашел тело.

Облонг в который раз почувствовал, что его задвигают на второй план.

Все трое вышли из сада. Солт договорился с гробовщиком о переносе тела, Облонг вернулся домой, а Орелия вошла в дом миссис Бантер, воспользовавшись ключами из ее сумочки. Дом казался нетронутым. Ворох платьев на кровати указывал на острое желание произвести впечатление — при этом миссис Бантер никогда не проявляла ни малейшего намерения искать замену мистеру Бантеру.

Орелия поднялась в верхние комнаты башни и здесь обнаружила такую сторону характера своей тетки, о которой прежде и помыслить не могла. Уже два мощных телескопа на штативах могли показаться достаточно странным зрелищем, но кроме них обнаружились целые ряды стоящих в алфавитном порядке записных книжек, страницы которых ясно указывали на вуайеристскую одержимость хозяйки жизнью других горожан, поскольку были исписаны наблюдениями за ними. Орелия содрогнулась. Она знала предназначение всего этого арсенала: социальный шантаж.

Но любопытство — заразный порок. Орелия не смогла воспротивиться соблазну и заглянула в одну из книжек. Едкие комментарии миссис Бантер не могли доставить читателю никакого удовольствия: взять хотя бы замечание о том, как Фангин удручающе часто и «без жены» наведывается в «Душу подмастерья» с тех пор, как его уволили. «Пропащий человек», — писала тетка. Раздражение вызвало и то, как миссис Бантер подробно и точно расписывала ночные похождения самой Орелии: «Идет на вечеринку, возвращается опять одна». Правда, такой вид досуга предпочитали не все — Виксен Валорхенд, судя по всему, ночами скакала по крышам.

Орелию обдало жаром. Показав эти книжки властям, она замарала бы добрую память о тетке, но хранение таких вещей было серьезным нарушением «Исторических предписаний».

Если сомневаешься, тяни время.

Она вернула записные книжки на место и сложила телескопы — и только после этого заметила, что том под названием «Cа-Со» исчез. «С» — значит Сликстоун? Разумеется, ее тетка не была настолько глупа, чтобы шантажировать сэра Веронала, — но если все же шантажировала, то чем? Он почти не выбирался из поместья.

Орелия обратила внимание на настольный дневник миссис Бантер — повествование о бесконечной череде вечеров игры в бридж и коктейльных суаре, прервавшейся в конце февраля. Дальше шли чистые страницы, с одним исключением — визитом леди Сликстоун. Орелия вспомнила подавленное состояние тети после приема у Сликстоуна и почувствовала, что упускает какую-то деталь.

Но ей не удалось скрыть свои чувства за рациональным анализом. Гнетущая педантичность теткиных записей, вина за то, что между ними не было теплых отношений, и мысль, что она могла бы предотвратить трагедию, если бы знала больше, окончательно ее раздавили. Орелия упала на колени перед кроватью и залилась слезами.

Когда она наконец вернулась в магазин «Безделушки и мелочи», на пороге уже стоял представитель Городского совета, готовый изложить предсказуемо отшлифованную версию трагической кончины миссис Бантер.

В Ротервирде не было полицейской службы, поэтому все смерти расследовал городской гробовщик Морс Валетт — один из главных завсегдатаев сноркеловских вечеров.

Невероятные обстоятельства гибели миссис Бантер всполошили мэра.

— Как странно, — сказал Валетт. — Либо ее визави смылся, либо вообще не пришел.

— Вы подозреваете его в чем-нибудь?

Валетт продолжил гнуть свою линию:

— Если припомните, Ваша Честь, на приеме уже приключился один инцидент с электричеством. Совпадение, возможно, но есть повод для сомнений…

— «Н» значит «несчастный случай», — твердо сказал Сноркел. — Не усложняйте. Загорелся фонарь и убил женщину электрическим разрядом. Ей не повезло, но так бывает. А что касается этого визави, то он или не пришел, или пришел, но не заметил тело в темноте. Кто ближайший родственник?

— Орелия Рок из магазина «Безделушки и мелочи».

— Творческая личность, верно? Творческие — они самые противные. Закрывайте дело, Валетт, закрывайте его и все.

Валетт подумал о его милости, о его прекрасной резиденции, о плюшевой обивке сиденья у рикши его милости.

Раскачивать лодку, в которой сидишь, — это, как правило, не самый разумный выбор. Он вывел «несчастный случай» на обложке блестящей новенькой папки с подзаголовком «Миссис Дейрдре Бантер (покойная)».

Соответствующая заметка в ротервирдской «Хронике» показалась такой же бесцветной и даже несколько безвкусной, по мнению тех, кто знал о реальных обстоятельствах инцидента. Она представляла собой точное отражение тех слов, которыми Морс Валетт сообщил о происшествии Орелии:

Вчера Дейрдре Бантер, вдова известного архитектора, была обнаружена мертвой; причина смерти — внезапный сердечный приступ, произошедший с ней в садах Гроув Гарденс, которые в знак уважения к усопшей будут закрыты для посещения всю следующую неделю. Мэр отметил ее вклад в развитие ротервирдского общества и выразил соболезнования мисс Орелии Рок, ее племяннице, которая обещает продолжить семейное дело и управлять антикварным магазином «Безделушки и мелочи» как ни в чем не бывало.

Закрыты в дань уважения! Наверное, в этот самый момент рабочие уже копошились в Гроув Гарденс, прикручивая новые провода, перекрашивая изгородь и заметая оставленные на гравии следы. Платье и туфли миссис Бантер вернули, но часы — нет.

БАНТЕР, Дейрдре: вдова Бартоломью Бантера (архитектора), умерла, не оставив потомства…

Перо Мармиона Финча вывело дату, сведя очередную жизнь к статистическому показателю в большом реестре, где в алфавитном порядке соседствовали друг с другом прибывшие и убывшие граждане (чьи имена были начертаны зелеными и красными чернилами соответственно).

До недавнего времени, прежде чем миссис Бантер подвергли необъяснимому остракизму, она была подругой или скорее соперницей миссис Финч, и женщин объединяло общее желание продвинуться по социальной лестнице и вращаться в высших кругах Ротервирда. Финч с недоверием отнесся к натянутым объяснениям Городского совета касательно этих тревожных событий.

— Здоровье у нее было крепкое, — признался Финчу доктор миссис Бантер чуть ранее. — Должно быть, ее сгубила пыльца цветущих растений.

В памяти Финча всплыло слово «архитектор». Он редко пересматривал тяжелые фолианты, в которых хранились оригинальные чертежи старейших зданий города; их исторический язык был слишком специфичен даже для него. Но сейчас Финч раскрыл план Эскатчен Плейс — созданную одним человеком фантазию из кирпичей, деревянных балок и цемента. Имя проектировщика: Перегрин Бантер.

Поместье снова открыло свои двери. И сразу же наследница или по меньшей мере однофамилица одного из отцов-основателей города умерла.

С каждым днем золотой ключ у герольда на шее становился все тяжелее.

 

5. Последнее причастие

Похороны миссис Бантер прошли довольно скромно. Вместо мэра пришла миссис Сноркел и не задержалась дольше положенного. Солт сидел в передних рядах и от всего сердца распевал гимны. Облонг, устроившийся сзади, мычал в такт. Когда все вышли из церкви, Солт похлопал его по спине, а Орелия вознаградила бледнейшей из улыбок.

Пустующие места заполнили немногочисленные владельцы магазинов. Молодой священник говорил хорошо, и не столько о Боге, сколько о существовании измерений, о которых ничего не известно человеку.

В конце службы к Орелии подошла женщина в прикрывающей лицо черной мантилье и прошептала:

— Вы даже не представляете, как мне жаль. Искренне надеюсь, что удача повернется к вам лицом. — Орелия не узнала ее голос, но в нем ощущалось благородство.

Орелия хотела было пойти за незнакомкой, но тут к ней приблизился гробовщик с маленькой угольно-черной урной.

— Какой трагический несчастный случай, — сказал он, едва ли не извиняясь.

Стремясь как можно быстрее покончить со всей этой печальной процедурой, Орелия упросила Солта составить ей компанию. За финишной чертой Гонок Великого Равноденствия берега сужались и река становилась быстрее и глубже. Орелия развеяла прах над Ротером и, когда серая пленка исчезла из вида, пролила слезинку или две.

— Мне следовало быть добрее к тетке, — пробормотала она.

— Мы такие, какие есть, а люди вообще-то странные создания, — ответил Солт, который явно не имел таланта утешать.

— Может ли человек метать молнии?

— Нет, — сказал Солт. — Ты просто расстроена.

— В человеческом теле много электричества.

— Нет. И в любом случае зачем Сликстоуну изводить твою тетку? Подумай о рисках.

Убить ее за одну-единственную нечестную сделку? Орелия не могла не согласиться: в этом не было никакого смысла. Даже исчезновение тома под буквой «С» из тайной библиотеки миссис Бантер указывало лишь на кражу, но уж никак не на убийство.

— А если он ее и правда прикончил, — продолжил Солт, — то зачем леди Сликстоун явилась на прощальную церемонию?

— Ты упоминал об опасности, которая грозит Лост Акру. Предположим, что тут и кроется связь.

— Насколько мне известно, Лост Акр утерян, — проворчал Солт.

Они расстались на берегу реки, и Солт отправился проверять, зацвел ли ротервирдский шиповник в Айленд Филде.

Одним из самых необычных правовых инструментов Ротервирда были «Указания по контролю за наследством», которые издавались Городским советом после смерти любого жителя старше восемнадцати лет.

Как всегда, делалось это для подавления какого-либо интереса к истории: ближайший родственник в здравом уме и трезвой памяти должен был изъять из личных вещей покойного все материалы более чем двадцатилетней давности, включая письма, дневники и фотографии, которые собирал технический работник Городского совета с целью последующего уничтожения.

Орелия вернулась в дом тетки и просмотрела ее бумаги, не найдя в них ничего существенного. Не считая деловых документов, миссис Бантер не писала и не получала писем, тем более с фотографиями. Вернувшись в лавку, племянница проверила подсобку на чердаке. В шляпной коробке, кроме счетов за изначальную переделку магазина, лежали два непонятных черных листка бумаги, между которыми обнаружилась старинная фотография ее прадедушки Роя Рока, владельца коракла, фотографа-любителя и натуралиста. Он стоял у опушки леса с большой бабочкой на ладони. Чуть выше на корточках сидела какая-то нескладная фигура с зонтиком. Подпись от руки гласила:

РР и переливница ивовая в Ротервирдском Западном лесу

1893

Орелия припомнила семейную историю: Рой Рок с детства искал переливницу ивовую, самую скрытную из всех лесных бабочек, питавшуюся медвяной росой тли высоко в кронах деревьев и спускавшуюся лишь на короткие промежутки времени, чтобы отложить яйца или испробовать какие-нибудь другие яства.

В один прекрасный летний день далеко от города под сенью древних дубов дед встретил старика с зонтиком. Тот задал простой вопрос:

— Есть ли у вас морилка для бабочек?

— Я всего лишь хочу за ними понаблюдать. — Рой Рок подтвердил свои мирные намерения, указав на записную книжку и треногу с фотоаппаратом.

— И чего же вам не хватает?

— Переливницы ивовой, — ответил Рой Рок, проверяя знания незнакомца.

— Следуйте за мной, — ответил тот.

Пока они шли, старик, продолжая прятаться под зонтом, несмотря на лесную тень, рассказывал о том, что когда-то давно нижние холмы были полностью покрыты лесом. Он показал Рою Року стайку переливниц, которые кормились солью на камнях. Старик так и не представился, и впоследствии найти его не удалось. Целые поколения Роков называли его Квирком, от латинского названия дуба, но больше его никто не видел.

Фотография служила подтверждением не столько старой истории, сколько чего-то более важного. Несмотря на яркое солнце, она с легкостью узнала сидящего человека: это был либо Ференсен, либо его двойник. Что не имело ни малейшего смысла — каким образом Ференсен мог там очутиться?

Тревожная весточка из прошлого натолкнула Орелию на другую мысль. Она включила проектор и на белой стене спальни просмотрела фотографии, которые сделала на чердаке поместья в ночь вечеринки. На некотором расстоянии от событий мистической легенды, изображенных на гобелене, она еще тогда заметила человека в клетке. Сначала Орелия восприняла ниспадающие на него золотые нити как благословение, но теперь у нее появились сомнения. Молния? Она подошла ближе. Что-то в самой клетке привлекло ее внимание: крошечные цветные точки — цвета камней.

«Они многое делают с живыми существами».

В других клетках сидели чудовища, гибриды человека и зверя или зверя и птицы. Орелия приблизилась к экрану и содрогнулась. Такие же крошечные точки красного, синего, белого и коричневого цветов можно было заметить на некоторых прутьях решетки — но всегда по одной на каждой стороне и всегда в разных местах.

Внезапно Орелию охватил страх. Выходит, совсем не миф, а история, настоящая история тянулась к ней из глубин древности. Она начала прикидывать, кому можно довериться со своими подозрениями. У Солта явно имелись собственные тайные мотивы. Ференсена она знала недостаточно хорошо, и в жалобах Солта на него содержалась доля истины — Ференсен выпытывал больше, чем рассказывал взамен. Кроме того, несмотря на всю очевидную мудрость старика, Орелия чувствовала в нем какой-то необъяснимый изъян.

Наконец девушку осенило, и она начала писать обо всем в мельчайших подробностях. Игнорируя наставления Солта, Орелия упомянула и о Ференсене, и о фотографии. Описала продажу камней, наблюдения тетки, библиотеку записных книжек, пропавший том и ее собственную теорию о скоропостижной кончине тетки в Гроув Гарденс.

Конверт она подписала следующим образом:

Строго по личному и конфиденциальному делу

Мармиону Финчу, эсквайру

Эскатчен Плейс

Она доставила его сама ранним утром следующего дня. По возвращении домой Орелия занялась магазином: сновала между подвалом и первым этажом, предоставляя второй шанс непроданным товарам и убирая отдельные неудачные предметы из теперешней экспозиции. Старый правитель отошел в мир иной, государственные похороны состоялись, и настал черед новой власти показать себя. За считаные дни ей удалось продать голову бегемота, над которой так часто ядовито шутила миссис Бантер. Удушающий дым скорби стал постепенно рассеиваться.

 

6. Горэмбьюри находит свое предназначение

Квартирный хозяин Горэмбьюри, некогда ставший жертвой многочисленных требований по улучшению жилищных условий в соответствии с «Постановлениями об аренде жилья», занял твердую позицию по отношению к бывшему городскому секретарю, когда тот не смог оплатить месячную аренду. В продлении договора Горэмбьюри отказали.

В Ротервирде было развито чувство общности, а бродяги практически отсутствовали. Любой потерявший работу горожанин мог рассчитывать на то, что найдет ей замену, — если не вызовет недовольство мэра. Подобно Фангину до него, Горэмбьюри не смог преодолеть этот барьер.

Проведя две ночи в подъездах, бывший секретарь решил, что у всякой независимости есть предел. Он обратился в примостившийся у северной городской стены приют «Шэмблз», ротервирдский дом для бездомных бедолаг — нужно сказать, что все семь его комнат обычно пустовали. Бо Тавиш, которая заправляла приютом и отличалась острой потребностью творить добро, встретила Горэмбьюри как старинного друга.

Процесс регистрации подействовал на него отрезвляюще. Вписав в бланк имя, дату и личный номер, Горэмбьюри указал в качестве причины своей бездомности «несправедливое увольнение» — шаг, конечно, крошечный, но само слово «несправедливое» стало его первым осознанным вызовом власти. Так Горэмбьюри начал новую жизнь, хотя еще сам об этом не подозревал.

Бо расписала обычный режим дня:

— Ужин в восемь, никакого алкоголя на территории приюта, входная дверь запирается в полночь, аренда, минимальная из возможных, — семь гиней в неделю, оплачивается личным трудом. Руководство не несет никакой ответственности в случае краж, потопов, клеветы, дискредитации или любых болезней. Сама я люблю поболтать, а вот мой муж — не очень. Завтрак в восемь, обед — ваша забота, ужин — моя. Полноценная еда без изысков.

Выпроваживая его из дома каждое утро в девять, она приобрела навязчивую привычку щипать Горэмбьюри за щеки («Румянец, мистер Горэмбьюри, где ваш румянец! Выше голову, выше голову!»).

Горэмбьюри чувствовал унижение оттого, что был вынужден таскаться по улицам. Некоторые посылали его куда подальше, другие бросали беглые сочувствующие взгляды; многие предлагали деньги, от которых Горэмбьюри смущенно отказывался. Время тяжким грузом висело у него на плечах; каждая минута тянулась целую вечность. По вечерам он ткал гобелены — таков был его собственный выбор согласно «Ротервирдскому постановлению о работе в обмен на жилье для бедняков», которое сам же Горэмбьюри когда-то и составил. Но, пусть он научился вышивать гладью, его праздный ум, привыкший трудиться в полную силу, запротестовал. У Горэмбьюри начались головные боли, пришла депрессия, да и надоедливая доброта Бо парадоксальным образом только усиливала тоску.

Спасение пришло, откуда не ждали.

— Вы кажетесь мне практичным человеком, мистер Горэмбьюри, — сказала однажды Бо, указывая пальцем на протекающую трубу у главного входа в «Шэмблз» и забитый водосток под ней.

Вооружившись плечиками для пальто, скалкой и ведром кипятка, Горэмбьюри расчистил водосток и трубу, но капитальный ремонт был ему не по плечу.

Однако же труба и водосток имели уникальный городской номер, кроме того, соседние трубы, сточные желоба и водостоки тоже находились не в лучшем состоянии. В бывшем клерке начало укрепляться ощущение предназначения, и он достал из своего кожаного портфеля бухгалтерскую книгу в кожаном переплете из бывшего офиса, а также ключи от городских построек.

На обложке книги Горэмбьюри написал следующее:

БОЛЬШАЯ ИНСПЕКЦИЯ РОТЕРВИРДА

Наружные водосточные системы

Автор: Реджинальд Горэмбьюри

К его удивлению, Бо Тавиш полностью поддержала это начинание. Рабочие и свободные часы Горэмбьюри поменялись местами, завтрак стал ужином, а ужин — завтраком.

Гобеленами он теперь занимался в промежутке между шестью и восемью вечера, сразу после пробуждения.

В этом новом мире полуночников тишина и исследовательская работа рассеивали туман отчаяния, а его гроссбух стал потихоньку заполняться информацией. Иногда в темноте он замечал других людей, занятых трудом или развлечениями. Самым примечательным был Хейман Солт, собиравший улиток с цветочных клумб, да еще таинственный акробат с шестом на крышах. Горэмбьюри решил не обращать внимания на тот факт, что последний не соблюдал «Постановления о безопасности для канатоходцев». Все это его больше не касалось.

 

7. Финч принимает решение

— Выстрел… пистолет… дуло… орган… труба… дым…

Финч сидел за круглым столом в центре архива, то есть собственной комнаты. Никто сюда больше не заходил; Финч сам подметал пол, мыл окна и содержал в сохранности древние книги (с помощью патентованной «Микстуры Финча» из кедрового масла, пчелиного воска и ланолина), так же, как это было и во времена его предшественников.

На столе лежало письмо Орелии Рок — невероятно откровенное сообщение о целом ряде нарушений «Исторических предписаний», а значит к нему нужно отнестись очень серьезно.

Проблема номер один заключалась в том, что он, Мармион Финч, архивариус всего ротервирдского населения, живого и мертвого, никогда не слышал ни о каком Ференсене и не обнаружил ни одного упоминания подобной фамилии с начала записей в 1581 году — ни среди рождений, ни среди смертей, ни в прошениях о гербах и геральдике.

Вторая проблема: если Орелия Рок говорила правду, фотографии, запечатлевшей Ференсена с ее прадедом на опушке дубового леса, должно быть более сотни лет.

— Кастрю… ля… жарить… яичный… белок… рыцарь… — Финч моргнул и почесался.

Он обратился к самой сложной стороне вопроса: к его собственному наследству, нераспечатанному письму.

Герольд еще раз перечитал предупреждение на конверте:

Наследникам и поручителям Губерта Финча — открыть только в случае смертельной угрозы, когда «другое место» будет представлять непосредственную опасность благоденствию Ротервирда.

Орелия Рок писала о тайном месте, известном только Солту и Ференсену. А миссис Бантер умерла при загадочных обстоятельствах.

Финч принял решение. Он назначит встречу таинственному Ференсену, но пока что большая государственная печать останется на месте. Герольд последовал совету Орелии и передал послание через Хеймана Солта, ответ же должен был прийти через Билла Ферди. По всей очевидности, доверять Солту он мог лишь до определенной степени. Но выбор Орелии казался логичным: Солт был самым близким к деревне горожанином, в то время как Ферди был самым близким к городу деревенским. По идее, все сходилось.

— Рыцарь… время… прошлое… воспоминания… утрата.

 

8. Валорхенд совершает открытие

В каждой битве есть выживший, а у каждой тайны есть свидетель, готовый передать информацию дальше. Работница морга заметила, что правая рука миссис Бантер превратилась в пепел, и поделилась шокирующей подробностью — строго по секрету — со своей сестрой, которая рассказала лучшей подруге, разумеется, также на условиях строгой конфиденциальности. Через двадцать звеньев цепи пугающие известия достигли ушей Валорхенд, а вместе с ними и другие сведения: Орелию Рок, Облонга и Хеймана Солта видели поблизости от Гроув Гарденс утром рокового дня.

Валорхенд весьма сомневалась, что миссис Бантер умерла от обычного удара молнией или из-за поврежденной изоляции. Воспоминание о сэре Веронале, складывающем пальцы в щепоть, прежде чем пустить в нее заряд, надолго запечатлелось у нее в голове. Валорхенд не хватало информации, но она не хотела рисковать и обращаться к сэру Вероналу. Виксен видела лишь один альтернативный источник сведений.

Облонг как раз подправлял реквизит для постановки пьесы четвертого класса по случаю летнего солнцестояния, когда услышал стук в дверь. Думая, что сейчас увидит Фангина, он резко распахнул ее.

— Джона Облонг?

Облонг уставился на молодую женщину, которая стояла перед ним со стопкой перевязанных бечевкой книг. Она была хрупкого телосложения, с живыми чертами лица, короткие волосы вились кудрями, а в платье было что-то цыганское. Облонг считал, что первые впечатления должны быть в равной степени духовными и материальными: перед ним определенно возник яркий представитель просвещенной богемы.

— Встречайте единственную сотрудницу Передвижной ротервирдской библиотеки. — Голос девушки имел приятный музыкальный тембр.

— Мисс… Миссис…

— Шеридан, Сесилия Шеридан, мисс Сесилия Шеридан.

— Прошу, входите.

Плавно шагнув внутрь, Сесилия стала первой женщиной (за исключением Аггс), которая переступила порог квартиры Облонга. У нее были длинные ресницы и румянец на лице. Облонг никак не мог сосредоточиться.

— Конечно, — сказала она, кладя книги на стол, — домашние посещения — это целиком и полностью игра случая.

— Могу себе представить!

— Я придерживаюсь мнения, что никогда не помешает для начала пропустить по стаканчику.

— У меня есть только…

«Что же у меня есть? — подумал Облонг. — Возьми себя в руки. Держи ситуацию под контролем».

— Есть «Особое крепкое старины Ферди», подойдет?

Сесилия быстро закивала головой в знак одобрения и села так, будто находилась на сцене.

Как часто случается с нервными людьми, Облонг начал трещать как попугай.

— Передвижная ротервирдская библиотека?

Она достала одну книгу из-под бечевки.

— Монтень — это ужас. Половина жителей города о нем даже не слышала.

— Какой кошмар, — поддакнул Облонг, пытаясь вспомнить все что можно о великом эссеисте эпохи Возрождения.

— «Когда мы играем с собакой, еще вопрос, кто с кем играет — я с ней или она со мной». Разумеется, Монтень писал о кошке, но я предпочитаю собак.

Облонг в изумлении наблюдал за тем, как хрупкая Сесилия делает третий глоток «Особого крепкого»: она пила вровень с ним.

— И сколько же это стоит?

— Что сколько стоит?

— Членство в Передвижной ротервирдской библиотеке.

— Стаканчика будет достаточно. — Мисс Шеридан вытянула ноги и поднесла стакан к свету, слегка его наклонив. Ее поза отличалась декадентским великолепием.

Облонг распечатал вторую бутылку.

— Знаете ли вы других книжных гурманов? — Французское слово она произнесла нараспев, как джазовая певица. — Мне не помешают покровители с тяжелыми кошельками.

Облонг в отчаянии схватился за голову.

— Сэр Веронал Сликстоун имеет лучшую коллекцию книг из всех, которые я когда-либо видел. Его библиотека просто ломится от первых изданий — весьма, весьма старинных.

— Значит, он вам их показывал. Как интересно!

— У него есть практически все. Чего, по его словам, ему недостает, так это книги о древнем Ротервирде.

— О древнем Ротервирде никаких книг и быть не может — все они запрещены.

— Мне это показалось чертовски странным: зачем покупать целое поместье в городе, о котором ничего не знаешь?

— И вы не смогли ему ничего рассказать?

Вопрос был задан как бы между делом, но Облонг заметил, как изменился ее тон. Кто с кем играет: я с кошкой или она со мной? Он начал сомневаться.

По всей вероятности, девушка уловила его смущение.

— Но вы ведь наш историк — значит, что-то знать должны.

— Я ничего ему не сказал.

— Уверена, что не сказали. Но мне сказать можете. — Сесилия сняла туфлю с правой ноги и принялась поглаживать стопу.

Необходимо было чем-нибудь ее поразить.

— Я видел фрески.

— Да неужели! — Сесилия выглядела крайне заинтересованной. Она даже поставила стакан, прежде чем задать следующий вопрос. — И, как вам кажется, о чем они говорят?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Даже об их местоположении?

— Полагаю, они имеют некоторое религиозное значение.

— Потому что?..

— Ну, потому что находятся в церковной башне.

Сесилия вознаградила его улыбкой.

— У меня есть книга как раз для вас, роман нашего лучшего молодого сатирика — «Путешествия Легковерного». Занесу вам сразу, когда его вернут. — Она залпом, по-русски осушила свой стакан. — Знаете, какое высказывание Монтеня я больше всего люблю? «Мудрец видит то, что должен, а не то, что может». — С этими словами она быстро собрала свои книги, пожала руку Облонгу и распахнула дверь.

Облонг всячески пытался тянуть время.

— Как же я вам верну книгу, где, когда?..

— Там и тогда, когда я сочту нужным, — сказала она. — Я ведь из особой породы библиотекарей.

Облонг смотрел ей вслед, пока дверь закрывалась. Он был настолько сражен Сесилией Шеридан, что совершенно забыл о толстом слое пыли на полу часовни. Десятилетиями никто не видел этих фресок.

Выйдя на улицу, Валорхенд обмотала лицо шарфом и растворилась в тенях. Под взглядами местных Сесилия Шеридан недолго будет сохранять свое инкогнито.

В последние месяцы она стала посвящать все больше времени ночной жизни. Зазоры между ротервирдскими крышами, их подъемы, острые края, лучшие виды, лучшие места для укрытий, перемычки и мосты — все это она знала как свои пять пальцев. В залитой светом звезд вселенной она была единственной правительницей и единственной подданной. Из чувства гордости девушка никогда не опускалась до мостовых. Ее гибкость в обращении с шестом возросла после упорных упражнений во вновь обретенном одиночестве.

Еще в детстве Валорхенд выискивала потайные закоулки в хаосе городских крыш, наносила их на карту и давала им названия. Свое любимое место, неподалеку от квартиры Облонга, в узком тупике, известном как Палиндром Кат, она назвала «подземным сводом». Здесь два здания сходились на уровне первого этажа, но разъединялись примерно на высоте десяти футов, где левое здание отклонялось назад, давая убежище любому, кто оказывался в пространстве под ним. Неиспользуемая скоба для фонаря служила удобной ступенькой, чтобы добраться туда. Именно здесь Валорхенд устроила простой настил и хранила скалолазные принадлежности, спальный мешок и химический светильник.

Встряхнув последний, она избавилась от самых ярких примет мисс Шеридан — накладных ресниц, цветных линз, парика и румянца. Затем улеглась и принялась размышлять. Она пришла к Облонгу в надежде что-нибудь разузнать о миссис Бантер, но вместо этого совершила открытие поважнее. Фласк, который говорил о прошлом с таким удовольствием, как никто другой в городе, никогда не упоминал о фресках.

Она дождалась полуночи и только тогда прокралась в церковную башню. Деревянные ставни поддались легко. Валорхенд забралась на подоконник и легонько встряхнула химический светильник. Облонг не соврал: его следы были единственными отпечатками на полу. Она поставила собственную миниатюрную ножку в его отпечаток и, несмотря на всю силу своего независимого духа, почувствовала, что в этом было нечто постыдно интимное. Валорхенд встряхнула трубку посильнее, и комната осветилась. Для человека, которого всю жизнь строго ограничивали в познании прошлого, фрески стали настоящим откровением.

Валорхенд никогда не видела столь древнего изображения прошлой жизни. Некоторые рисунки были связаны с сегодняшним днем и легко поддавались объяснению: вид безоружных саксов, убегающих от римской армии на кораклах, пояснял смысл Гонок Великого Равноденствия. Другие сцены казались весьма банальными — работники в полях, земледелие, смена времен года.

Но сама обыденность этих картин заставляла фрески на северной и восточной стенах выглядеть еще более странными. Она увидела серебряную дверь, за которой римский солдат превращался в человека-горностая, а на восточной стене раскрывался белый цветок и росло удивительное дерево с такими же цветами, ствол и ветви которого имели почти человеческие очертания. Возможно, то было божество друидов, только зачем рисовать все это в христианской церкви? И почему художник-реалист внезапно превратился в фантазера? Валорхенд задумалась над тем, какие образы могли скрываться на испорченном сыростью участке восточной стены. Фрагменты ветвей и человеческих конечностей в пурпурном пятне будоражили воображение.

Должно быть, фрески были по-настоящему древними, если изображали лишь сооружение из сарсеновых камней и общину друидов. По возвращении из часовни у Валорхенд появилось больше вопросов, чем ответов.

 

9. Озарение

Как только «Книга римских рецептов» очутилась в библиотеке сэра Веронала, она сразу же стала его помощником в обретении памяти, возвращая его в давно забытые дни его творческой жизни. Он не мог припомнить только значение последней страницы с ее обычными фигурами на полях и отсутствием всякого намека на чудовищность. Сликстоун прилежно работал над ней, вкладывая всю силу сознания, которое теперь, несмотря на некоторую бессистемность, могло вытаскивать на поверхность глубоко похороненные образы. Видимо, его способностям к припоминанию был нанесен какой-то безвозвратный урон.

Когда решение все же пришло, прошлое и настоящее слились в минуте великолепного озарения, а Сликстоун сжал руки в кулаки и закричал. Его взору открылся последний эксперимент Уинтера, самый амбициозный из всех, и Сликстоун один знал его результаты. У него в руках были и камни, и книга. Оставалось только найти белую плиту и точку перехода, и он откроет путь к величайшему знанию. Сэр Веронал снова перечитал записную книжку, в которой миссис Бантер хранила заметки о ночных похождениях Хеймана Солта, человека, который нашел камни, — тот совершал пешеходные прогулки в леса на севере Айленд Филда. Найти плиту будет, конечно же, несложно.

Но что делать с другими людьми, которые могли ему воспрепятствовать? Сноркела он держал на серебряном поводке, а Стриммер сам был в игре. Валорхенд казалась слишком неосведомленной, чтобы представлять какую-либо реальную угрозу. Актриса оставалась для него загадкой. Она прочла одну из «Черных книг», что, к его удивлению, говорило не о скрытности, а о странном для нее проявлении независимости, чего Сликстоун не мог не заметить. И зачем она ходила на похороны миссис Бантер? Поначалу он ждал, что актриса попросит больше денег. Избавиться от нее будет проблематично — еще одна смерть в Ротервирде вызвала бы подозрения, — но и отсылать «жену» во внешний мир было бы тоже рискованно. Сэр Веронал решил, что еще придумает решение.

Он перешел к следующему вопросу. Вооружившись линейкой и бумагой в клеточку, он начал копировать последнюю страницу «Книги римских рецептов». Проведя кое-какие измерения, сэр Веронал позвал своего самого доверенного исполнителя.

— Отнеси это в литейный цех и держи рот на замке. Размеры должны быть в точности такими же, а материал легким. Используй титан.

Мужчина лет шестидесяти посмотрел на страницу и моргнул, а сэр Веронал не смог удержаться от соблазна разделить с ним свой триумф.

— Это ерунда, просто клетка с особыми свойствами, — сказал он.

— Для чего? — произнес слуга, который боялся, что теперь в хозяйстве заведется какой-нибудь жуткий питомец.

— Для удивительной игры в иллюзии, — ответил сэр Веронал.

 

10. Инерция

Конец апреля выдался погожим, тучи рассеялись, дул легкий ветерок. Дожди приносили свежесть и шли в основном по ночам. Ласточки прилетели рано — они носились по обоим уровням Итерс Уэй, на лету подхватывая насекомых. Хлебные крошки доставались простым воробьям.

И только Ференсен не радовался перемене погоды. Кожа его пересыхала, а глаза непроизвольно щурились от прямого света солнечных лучей. Он вставал спозаранку и продолжал искать черную плиту, укрываясь в тени зонта. Ряды живой изгороди лучами расходились от города, соблюдая ту же систему, которая прослеживалась в расположении курганов и буковых рощ: те своими корнями попирали верхушки лежащих под ними могильников. Ференсен рисовал диаграммы и выискивал возможные варианты решения загадки так же, как профессор Болито охотился за неоткрытыми планетами, сочетая точные данные с собственным чутьем. Но Ротервирд упрямо отказывался выдавать свои секреты, и Ференсен начал опасаться, что плита находится в городе, вход в который был ему заказан.

В глубине души он понимал, что просто топчется на месте, слишком уж цепляясь за свою привычку выжидать, и в этом заключалась вся двойственность его положения. Ференсен уже давно отгородился от воспоминаний о древних временах, слишком ужасны, слишком болезненны были образы прошлого. Но возвращение Веронала не оставляло ему выбора: он должен встретиться с забытыми демонами лицом к лицу. И если Солт прав, значит, Лост Акру грозит уничтожение. Ференсен считал место испорченным, извращавшим естественный порядок в едином плавильном котле, в котором все животные, птицы и растения становились гротескными пародиями на самих себя. Восхищенный разнообразием тамошней природы, Солт придерживался другой точки зрения, но Солт не знал, с каким дьявольским умыслом можно использовать точку перехода.

Поэтому апокалипсис Лост Акра казался Ференсену избавлением, особенно ввиду того, что Веронал все ближе подбирался к разгадке. Ференсену мешало только одно: любовь к сестре, которая оставалась погребенной в этом месте, в тюрьме такой жестокой и гениальной конструкции, что сам он был не в состоянии ее вызволить. Веронал мог узнать выход, восстановив память, но это представлялось худшим развитием событий по всем прочим соображениям.

Неуверенность Ференсена только усилилась со смертью миссис Бантер. Через Паньяна Борис донес до него слух о том, что женщину убила молния. Он знал, что заряд иногда попадает в человека, но вряд ли такое могло случиться тем вечером, он ведь отлично помнил погоду того дня. По-видимому, к Вероналу возвращались силы, и это стало еще одним печальным предзнаменованием.

Ференсен шел к лабиринту, который давным-давно устроил в лесу возле своей башни. На первый взгляд лабиринт казался самым обычным — изгородь из буков и дубов изгибалась то в одну, то в другую сторону. Только забравшись вглубь, можно было увидеть деревянные ворота, каждая створка которых закрывалась с открытием другой, и мостки, тянувшиеся через ручей вверх и вниз. Всячески меняя его и усовершенствуя, Ференсен считал это место тренировочной площадкой на случай, если элевсинцы вернутся.

Дубовый стул, подобно маленькому трону, встречал любого, кому хватило бы ума добраться до центра лабиринта. Здесь Ференсен открыл письмо, полученное из Ротервирда, — сам факт его доставки казался ему поводом для беспокойства. В глаза Ференсену тут же бросилась подпись в конце — Мармион Финч. Финч — такова была фамилия первого губернатора, которого Роберт Оксенбридж назначил следить за законностью перехода города к автономии.

Деловой тон письма немного его успокоил.

Дорогой Ференсен!

Искренне Ваш,

Будучи наследственным герольдом Ротервирда, я проживаю в Эскатчен Плейс, необычном доме с необычным прошлым. У меня в руках находится письмо, запечатанное большой государственной печатью. Согласно указаниям, его нужно открыть только в случае «величайшей опасности». Полагаете ли Вы, что подобная опасность пришла? У меня есть основания думать, что Вы можете знать ответ на этот вопрос, хотя я понятия не имею, каким образом. Я принял решение держать Ваше существование в тайне.

Мармион Финч

Если Вам захочется со мной повидаться, я готов пойти Вам навстречу. Ради взаимного доверия также прилагаю письмо мисс Рок. Думаю, Вы с ней знакомы.

Если верить Солту и Биллу Ферди, Финч всего лишь следил за выдачей разрешений на размещение гербов и резных фигур в общественных местах, но советники Елизаветы Первой дураками не были. Предоставив Ротервирду независимость и запретив изучение истории, они нашли гениальное решение: на случай, если защита потерпит крах, им нужно было сохранить какую-нибудь запись с предупреждением о том, что творилось в Лост Акре. И где еще оно могло храниться, как не в Эскатчен Плейс? Внешняя Англия не подошла бы, там информация просачивалась, как из сита. Должно быть, Финчи все это время оставались хранителями тайны.

Поначалу Ференсена возмутил тот факт, что Орелия о нем проговорилась: горожане не умели хранить тайны. Им не хватало железной верности деревенских. Но постепенно старик успокоился. Предок Финча был достойным человеком. Орелия Рок потеряла тетку и должна была что-то предпринять — но что именно им угрожало? Он сомневался, следует ли принять предложение Финча встретиться в городе, задумка казалась слишком радикальной. Сейчас время пешек; не стоило слишком рано выставлять главные фигуры. Финч намекал на то, что Эскатчен Плейс хранит какие-то секреты. «Пусть лучше пока что продолжает держать их при себе», — решил Ференсен.

Из этих соображений он написал продуманный ответ, надеясь, что Финч его поймет:

Вы правильно поступили, обратившись ко мне. Однако раскрытие прошлого Ротервирда может привести к невообразимым последствиям. Что же касается веской причины для встречи или необходимости сорвать большую государственную печать, то хочу Вас заверить, что смертельная угроза еще не пришла. Вы сразу поймете, если, не приведи Господь, такая угроза наступит. А до этого времени Вы могли бы поискать в своих записях упоминание о Темных Устройствах.

Пока Ференсен писал, ему в голову пришла одна мысль. Ему бы не помешали помощники: союз города и деревни, как в старые добрые времена. Он обмакнул перо в чернила и вывел несколько имен — тех, кого он считал надежными:

Билл Ферди

Борис Полк

Орелия Рок

Мармион Финч

Имена, которые оставались под вопросом, он записал карандашом:

Облонг — новый историк и, по заверениям Бориса, порядочный, хоть и несколько наивный человек. Один знак вопроса.

Берт Полк — не такой оригинал, как Борис, но более рассудительный; на практике одного невозможно было представить без другого. Ференсен перенес его в первый список.

Виксен Валорхенд — двойственная фигура; пусть она и устроила акцию протеста, но все же является ученым из Северной башни. «Какая ирония заключается в том, во что превратилась Северная башня!» — подумал он. И поставил напротив нее два вопросительных знака.

Вручая Ферди письмо, Ференсен заметно волновался. Он находился в одном шаге от нарушения старейшей традиции. Город манил Ференсена давними воспоминаниями.

 

11. Удивительная встреча

Миниатюрные смерчи возникали словно из ниоткуда, точно привидения, поднимая пыль, листву и капли воды, прежде чем снова утихнуть. Похожим образом в небе безобразничали облака, с умопомрачительной скоростью сбиваясь и рассеиваясь точно так же, как делали в 1017 году, — Saeculum. Цикл. Лесные твари больше не выходили на открытые пространства. Они, как и Ферокс, отлично знали, что до катастрофы остаются считаные недели.

Что же спасло их мир в прошлый раз? И придет ли вновь чудесное избавление, в каком виде, будет ли то событие или человек? Ферокс не знал. Поначалу он возлагал надежды на посетителя из белой плиты, но, когда ботаник сбежал, портал захлопнулся окончательно. Дальше случилось странное второе пришествие кота, и Ферокса охватывал ужас при мысли о том, что открылась черная плита, хотя ни одна живая душа не смогла бы войти в Лост Акр тем путем, не подвергаясь при этом смертельной опасности.

Согнувшись и опершись на копье, человек-горностай продолжал сторожить белую плиту, почти незаметный в необычайно высокой траве. Множество столетий пролетело с тех пор, как он вынырнул из точки перехода, и теперь он мог припомнить лишь отрывочные образы своего прежнего человеческого детства — прямые, как линейка, дороги, кукурузные поля, горячее солнце и мягкий климат, — а также воспоминания армейских будней: марш-броски в сандалиях по все более холодным и болотистым землям. Принесшей цивилизацию империи приходилось держать всех в стальном кулаке, поэтому Ферокс стал свирепым и беспощадным — может, именно поэтому, поймав легионера, варвары положили к нему в клетку именно горностая. После трансформации он помнил латынь, но, пожалуй, почти ничего, кроме нее. От второго пленника, разведчика и мыслителя, не осталось и следа.

Много позже Ферокс сдружился с одним из тех людей, которые время от времени приходили через плиту: с Мастером Малисом, позже ставшим Вероналом Сликстоуном, его братом-хищником. Сликстоун и Уинтер обучили Ферокса английскому, в результате чего он совершил приятное открытие, что римским племенам удалось наводнить язык местных вассалов бессчетным количеством родных латинских слов, таких как «миля» — от mille passuum.

Он не видел Малиса уже больше четырех сотен лет, но тот тоже побывал в точке перехода, а значит, как и Ферокс, был бессмертен. Человек-горностай верил, что Малис вернется, потому что Малис не мог поступить иначе. В своей нынешней форме Фероксу было некуда бежать — в большом мире он стал бы не более чем цирковой забавой или лабораторной крысой. Ферокса создали камни, и только камни могли вернуть его в прежнее состояние. Он нюхом чуял присутствие камней сначала возле белой плиты, а потом в ауре ботаника. Это обстоятельство тоже внушало ему надежду.

Странные вещи начинали происходить тогда, когда циклы приближались к высшей точке развития, и сегодняшний день подтверждал эту истину. Прибыл еще один незнакомый посетитель, на этот раз не из белой плиты, очевидно, закрытой теперь навсегда, а из леса — только каким образом и откуда именно он пришел? По всей вероятности, сначала кот, а теперь и этот человек каким-то образом умудрились пройти мимо стража, а значит, совершили невозможное.

Морда Ферокса исказилась: снова он ощутил покалывание, исходящее от камней, правда, как и в случае с ботаником, на этот раз только след их силы. В обычных обстоятельствах Ферокс вел себя крайне уверенно, но теперь почувствовал беспокойство. Угроза казалась нематериальной — человек был чахлого телосложения, шел заплетающейся походкой, — но ощущалось в нем что-то еще.

Человек-горностай опустил копье. Если незваный гость станет угрожать, он справится с ним голыми руками, а пока что лучше не пугать чужака. Порой спасители приходят в самых неожиданных обличьях.

Когда взгляд человека упал на него, надежды Ферокса рассеялись, а волнение стало парадоксальным образом нарастать.

Человек не отступил и даже не поморщился. Он только остановился, распростер руки и улыбнулся.