Собственно говоря, это была всего-навсего игрушечная труба, некогда выкрашенная в зеленый цвет, а теперь облезшая до того, что отовсюду выглядывала белая жесть. Но это не мешало обладателю трубы, дяде Посту, носить ее на желтом шнуре с такой гордостью, словно она была получена им по наследству прямо из рук Юбы Билля – героического бретгартовского возницы и почтальона.

Впрочем, и жители Стон-Пойнта гордились этой трубой, или рожком, ничуть не меньше его владельца. В Америке люди любят маленькие чудачества, от которых веет традициями сороковых годов. Дядя Пост со своим рожком был достопримечательностью Стон-Пойнта. Всех приезжих немедленно вели смотреть и слушать рожок дяди Поста. Люди сведущие поговаривали, будто сам мистер Миллард обмолвился однажды, что рожок дяди Поста стал как бы неким гербом Стон-Пойнта. А уж мистер Миллард знал, о чем говорил, недаром у него, в его замке, рядом с телевизором красовалась, всем на удивление, деревянная прялка семнадцатого столетия. Уж эти богачи всегда обзаводятся такими вот никому не нужными предметами, стоящими огромных денег, вроде прялок и арф или даже русских настоящих самоваров, которым гордился приятель Милларда – судья Сфикси.

Именно Сфикси, а за ним еще одиннадцать самых именитых семейств в городе тоже говорили, что дядя Пост и его рожок прелестны и поэтичны и совсем напоминают начало прошлого века. При встрече с дядей Постом они улыбались ему, а иногда даже давали на чай, хотя он обслуживал вовсе не их аристократический Парковый район, а восточную окраину, так называемый Левый Берег, и Горчичный Рай, где жили негры.

Дядя Пост – подвижный, сухонький, увенчанный седым задорным хохолком – был похож на птицу. Он никогда не сидел спокойно на месте: то ерошил свой хохолок, то трогал себя за нос, то вдруг начинал свирепо шлепать себя по коленке.

Обязанности почтальона нисколько его не удовлетворяли. Он ухитрялся быть одновременно нянькой у нескольких осиротевших ребят, учить грамоте детей, которые не могли ходить в школу, помогать баптистскому пастору в церкви и быть советником всех вдовых женщин. Даже самое малое горе своих подопечных он принимал близко к сердцу.

Настоящего имени дяди Поста никто не знал, да это было и не важно. Зато даже последняя собачонка в городке знала его хрипящий, сипящий, стонущий и задыхающийся, как астматик, автомобиль того невообразимого цвета, который зовется оливковым.

До того как у дяди Поста завелось это подобие машины, он объезжал свой район на высокой, страусообразной тележке-трясучке, в которую была впряжена лошадь, сохранившаяся, вероятно, тоже с прошлого столетия. Звали этот музейный экспонат Фиалкой. Завидя издали толстую старую лошадь, все мальчишки Стон-Пойнта начинали кричать:

– Фиалка, рысью! Фиалка, в галоп!

И Фиалка начинала мелко и кокетливо перебирать ногами.

Когда техника во всем мире сделала стремительный бросок вперед, дядя Пост счел неприличным ездить долее на Фиалке. И вот в один знаменательный для Стон-Пойнта день обитатели города сначала услышали, а потом и увидели дядю Поста в новом экипаже механического типа, по-видимому с двигателем внутреннего сгорания.

Много-много сил тратил бедный старик на свое оливковое чудовище. Прежде чем остановиться, он долго и мучительно обуздывал свой экипаж, а обуздав, с торжеством вытаскивал желтый в клетку носовой платок, вытирал взмокший седой хохол и только потом прикладывал ко рту знаменитый рожок.

Раздавались звуки певуче-пронзительные, лесные, как будто доисторический человек в девственном лесу сзывал на совет своих соплеменников.

Из домов, поспешно вытирая руки о фартуки, выскакивали женщины с заготовленным в кармане письмом или с молчаливым ожиданием в глазах. Теперь женщины смотрели не так жадно и скорбно, как в дни войны, когда все они ждали весточки из-за океана. Однако и сейчас дядя Пост не мог пройти равнодушно мимо вопрошающих глаз и неизменно говорил:

– Ваше письмо еще, наверно, в конторе, мэм. Но я непременно в следующий раз захвачу его.

Больше всего любили дядю Поста ребята Восточной окраины. Едва раздавался зов его рожка, как из всех домов, школ, аптек, бой– и герлскаутских клубов и лож высыпала детвора. Многих он знал не только по имени, но мог даже сказать, когда такой-то мальчик или такая-то девочка болели коклюшем или дифтеритом и собирают ли они марки или сигарные этикетки. Часто он подзывал к себе одного из таких ребят и говорил, пощипывая нос:

– Я везу для вдовы Мэнсли письмо из Новой Гвинеи. На нем марка – чудо! Наведайся к ней завтра от моего имени и попроси повежливей: может, она отдаст тебе эту новогвинейскую красавицу.

В школу дядя Пост приезжал обыкновенно в полдень. Это был час перерыва между уроками, и встречать старого почтальона сбегались не только «малютки» из седьмого класса, но и «персики» из восьмого и даже девятиклассники, носящие прозвище «курильщики». Даже те, которые ничего не ждали от дяди Поста и не собирались сдавать ему свои письма, окружали тесной толпой оливковую машину и перебрасывались со стариком шутками или разглядывали знаменитый рожок.

Не многим счастливцам удавалось заполучить рожок в руки, а уж тех, кому дядя Пост разрешал потрубить разок, можно было пересчитать по пальцам. Но все школьники – и маленькие, и те, которые считали себя уже взрослыми, – страстно мечтали о такой чести.

Однако в апрельский дождливый день, о котором здесь идет речь, подъезжая к школе, дядя Пост напрасно трубил в свой рожок. Краснокирпичное здание точно вымерло. На огромном дворе тесно сгрудились под моросящим дождем только несколько мальчиков и девочек. Они о чем-то горячо совещались и почти не обратили внимания на торжественное появление дяди Поста. Одни только школьные патрули соблаговолили заметить его и сигнализировали синими флажками, что путь на школьный двор открыт.

Дядя Пост, громыхая, въехал в ворота и остановился на своем обычном месте. Прислушался. Снова протрубил. Тишина. Никто не спешит к нему, никто не выкрикивает обычных шуточек.

Дядя Пост встрепенулся на шоферском сиденье и суетливо потер руки, напомнив этим движением муху, когда она чистит передними лапками голову.

Мимо поспешно прошел мальчик в плаще.

– Что такое у вас нынче стряслось? – спросил его дядя Пост.

– Не нынче, а вчера, – буркнул мальчик, не замедляя шаг.

– Эй, парень, постой! – закричал дядя Пост. – Хочешь потрубить разочек?

Мальчик повернул к нему голову, приостановился на секунду: он явно колебался, но затем снова пошел своей дорогой.

– Дядя Пост! Дядя Пост! – окликнул старика робкий голос. – Можно передать вам письмо для мамы?

Длинноносая, некрасивая девочка влезла на подножку автомобиля и протянула почтальону распухший конверт.

– Ого, сколько написала, девочка! – засмеялся дядя Пост. – Видно, старательная, не ленишься писать.

– Ох, у нас тут такое делается! – вздохнула девочка. – Мама непременно должна об этом узнать. Кажется, я не перепутала адрес: Брикстон, Мэйн-стрит, одиннадцать, миссис Смит… А меня зовут Мери…

– Погоди, – ухватился за нее старый почтальон. – Что у вас тут делается, Мери Смит?

Девочка хотела что-то сказать, но в это время хлопнула одна из дверей школы, и во двор выбежал уже знакомый нам мальчик в желтых туфлях и спортивном костюме.

– Эй! – закричал во все горло Рой Мэйсон. – Когда приезжает на своей лягушке старик, который собирает письма?

– Тсс… Как тебе не стыдно, Мэйсон! – Мери Смит поспешно подошла к нему. – Разве ты не видишь: дядя Пост уже здесь!

Однако Рой не смущался такими пустяками.

– Ага, приехал? Отлично! – сказал он, подходя к старику. – Заберите-ка мое письмо.

Дядя Пост взял письмо и взглянул на адрес.

– «Джорджия, Натчез», – прочел он вслух. – Южанин, значит? Впрочем, это и без адреса видно.

– Что вы там бормочете? – надменно вскинул голову Рой.

– Ничего. – И дядя Пост свирепо стал нажимать кнопку стартера. Мотор заработал, но опять заглох.

Долго мучился под равнодушным взглядом мальчика дядя Пост, пока ему наконец удалось выехать за ворота школы. Старик почтальон ругал себя за то, что потерял столько времени из-за двух ребячьих писем.

А между тем письма эти заключали в себе объяснение всего, что казалось в школе таким загадочным дяде Посту. И, если б удалось ему одним глазком заглянуть хотя бы в письмо Мери Смит, вот что он прочел бы:

«Ма дорогая, я тебе не писала очень давно, уже два дня, потому что у нас происходили большие события. Директор объявил нам, чтобы мы все были готовы дать полиции отпечатки наших пальцев, потому что в городах много преступников, и неизвестно еще, что из нас получится в будущем.

Твоя дочь Мери».

Многие были готовы дать отпечатки, но Беннет и Робинсон, наш староста, ни за что не хотели, и тогда к ним присоединились некоторые наши «малютки», и получился большой скандал. Директор после вызывал к себе Джоя и Чарли. Беннета он отчитывал целый час, а Чарли Робинсону грозил, что исключит его. И теперь у нас в классе все перессорились: одни за Чарли, другие против. И все это потому, что Чарли – негр.

И раньше многие наши мальчики и девочки очень плохо относились к нему: не играли с ним ни в какие игры, не подавали ему руки и за глаза называли его «негритос». А теперь они еще больше его невзлюбили и говорят, что черные всегда идут против закона и что Робинсон просто струсил дать отпечатки. Разумеется, ма дорогая, это неправда, и так говорят только враги Чарли. Я тебе уже писала, что он у нас в классе лучше всех учится, и лучше всех плавает кролем, и на «табачных гонках» всех обогнал, потому что у него была самая быстрая машина. Вообще, он очень способный, и даже Пат Причард это признает и говорит, что он «рыцарь без страха и упрека». Я не знаю, что это значит, но, кажется, это очень высокая оценка. Пат Причард у нас самая красивая и гордая из девочек, и, наверно, она, когда вырастет, будет кинозвездой в Голливуде и заработает кучу денег. Все наши мальчики хотели бы ходить с ней из школы домой, особенно Фэниан Мак-Магон и Рой Мэйсон, но она говорит, что они очень грубые и что только с Чарли Робинсоном можно разговаривать по-человечески. Из-за этого Фэйни еще больше ненавидит Чарли, а Рой сказал, что ему противно смотреть, когда этот мальчишка вертится среди белых девочек. Рой с Юга и говорит, что у них негров за людей почти не считают и никто из белых представить себе не может, как можно дружить с черным. Он ужасно-ужасно злой, этот Мэйсон, и, конечно, он говорил все это нам, когда Чарли не было поблизости, потому что Чарли задал бы ему хорошую трепку. Но теперь Мэйсон очень осмелел, потому что все враги Чарли собрались вместе и хотят его выжить из старост и вообще насолить ему. А мне его жалко, и я поклялась, дорогая ма, что останусь навеки его другом.

Второе письмо, увезенное дядей Постом в почтовую контору, было совсем в другом роде.

«Дорогой отец! – гласило это письмо. – Очень прошу вас прислать как можно скорее пять долларов сверх моего обычного жалованья. Мне нужно заплатить долг молодому Мак-Магону, которому я проиграл эти деньги на собачьих бегах. Вы всегда сами учили меня, что платить проигрыш – это долг чести каждого джентльмена. Кроме того, молодой Мак-Магон – сквалыга и ни за что не простит мне эти деньги. Как вы мне рекомендовали, я с ним всюду хожу вместе: в кино, на матчи, в ложу бойскаутов, куда он меня пригласил, и в школу. В школе и вообще в городе мне не очень нравится.

Искренне Ваш Р. Э. Мэйсон».

Вообразите, отец, что в нашем классе учатся вместе с нами несколько цветных и один из них даже выбран старостой и командует нами. Но я решил, что прекращу это дело, и уже подговорил ребят. Этот негритос узнает, как командовать белыми! У нас в Натчезе его бы живо обработали! Я здесь самый сильный в классе и на днях поборол Мак-Магона, хотя он и старше меня. Пожалуйста, дорогой отец, вышлите мне поскорей деньги.

Дядя Пост аккуратно сдал свою дневную добычу в почтовую контору и уехал на оливковом механизме домой. А два письма полетели в разные концы Америки, по-разному рассказывая о черном мальчике из городской школы Стон-Пойнта.